Sunday Times
14 марта, 2010
Фрагмент книги: Хитч 22 – Автобиография Кристофера Хитчинса
Даже не смотря на углубление своих социалистических взглядов, автору тяжело отказаться от декаданса, с которым он познакомился в школе и Оксфорде
Кристофер Хитченс
Будучи мальчишкой, я получил опыт, который, хотя и понятный когда – то, сегодня также неизвестен, как путешествие на паровозе. Я попал в начальную школу в конце 50 – хх, когда мне было восемь лет, спал в общежитии с открытыми окнами, начинал каждый день с холодного душа (после которого начинались неправильные латинские глаголы), пожирал овсянку с комками, посещал обязательное богослужение каждое утро и вечер и вёл дневник, в котором записывал в закодированной форме количество раз, когда я оставался наедине со взрослым мужчиной, который весил в четыре раза больше меня и был впятеро старше, и лез вон из кожи, чтобы меня отстегали лозиной.
Часто возникает ощущение будто это произошло не с тобою, а кем – то другим, но, я уверен, не в моем случае, потому что я отлично припоминаю элемент садомазохизма. Я переехал в школу Лейс в Кэмбридже, где нас учили поэзии Оуэна и Одена и позволяли размышлять об увлечении Оуэном с ранеными и истекающими кровью солдатами.
Однажды Литтон Стречи очень умело подвёл итог дилемме тепличных условий в интернате:
Странна судьба мальчишек милых!
Кто,разрешив вкусить радости,
Которую восторженные классикой умы
Получают, отхлестав своих коров
Но даже если им не удастся объяснить
Те линии коров которые говорят
Что это необычно, то признаться честно
их коровы не будут меньше биты.
Существовало два пути, которыми мог возникнуть наиболее важный из всех вопросов проявляющийся в общих душевых, общих спальнях, общих уборных и повсеместной угрозе официальной порки.
Первый был однозначно физическим, второй романтическим. Большинство мальчиков определились рано, так как их пенисы совершенно не давали им покоя, что они будут удолетворять своё влечение, не давая своим пенисам передышки. Даже самому глупому мальчишке иногда приходит в голову, что удовольствие от мастурбации может быть лучше в компании. Было полностью возможно провести эту энергичную процедуру общего облегчения, не сказав ни слова.
Очень важно понимать, что 90 процентов этих энтузиастов могли дать в зубы, если бы вы заподозрили что – то гомосексуальное или даже необычное в том, что они делали. Немым оправданием было то что так делается до тех пор пока нет девушки. Всё было намного более серьёзно, также как и глупо, когда оказывались вовлечёнными эмоции. Один такой эпизод почти разрушил мою жизнь, или так мне по крайне мере казалось в то время.
Я поздно развился физически, был несколько женоподобным в ранние годы, и не выглядел грубо, когда прошло ребячество. Это означало, что у меня не было проблем с партнёрами в каждодневном (хотя и не каждом) общем деле физического облегчения. Но также это означало, что я ставал объектом внимания старших парней, внимания, которое могло иногда быть внезапным и пугающим. А это может принести дополнительное разрушение в представление о романтической идиллии.
Детали не очень важны, но до этого момента я сомневался смогу ли написать их на бумаге. Парень был рыжеватым блондином с развратной улыбкой, которая говорила как о невинности, так и об опытности. Мы были одного возраста. Он был «правым» (что я снисходительно решил ему простить), а также бунтовал своим надменным элитаризмом.
Был ли обмен стихами? Были ли горячие крепкие поцелуи? Жаждали ли мы окончания каникул, стремясь поскорее вернуться в школу? Да, да и да. Спали ли мы вместе? Что ж, однозначный ответ «нет». Горячие, но все же целомудренные объятия были тем, что отличало нас от других манипуляций в которых брало участие остальное стадо. Не буду отрицать, что в этом был элемент ласки.
Когда нас поймали, наверняка это выглядело плохо, так как мы в конце концов смогли найти место для уединения. Обычным наказанием должен был быть позор и изгнание. Но мои учителя убедили директора, что я был хорошим кандидатом на экзамен в Оксфорд, из – за статистики которой школа гордилась и подавала себя. Тоже самое можно было сказать и о Парне. Пристыдив нас холодно на публике, нам разрешили остаться, запретив общаться друг с другом.
Было что то очень глупое в официальном садизме, с последствиями которого мне в основном удалось справиться. В конце концов, это было время, начало 60 – хх годов, когда не только все гомосексуальные связи были незаконными в обществе, но и все контакты с представителями противоположного пола карались поркой по правилам моей школы! Я не мог победить.
Вызвали моего несчастного отца, и нас, бледных от страха, допрашивали то в одном кабинете, то в другом, пока я не понял, что мне не так стыдно как моему отцу. (Он был человеком, который любил напевать «Самые плохие вещи случаются на самых больших кораблях» для поддержания своего стоицизма.) Надеясь вынести урок или два из этого, я в конце концов вынес даже больше. Во первых, хотя я в общем был рад, что не был геем, я рано осознал, что подобные споры безвкусны и низки, так как речь идёт не о форме секса, или не столько о форме секса, как о форме любви. И по определению это должно вызывать уважение.
Потом, из – за того что я был объектом гомосексуального внимания и хищных подозрений, а это меня преследовало почти до окончания университета, думаю что вся эта история внушила мне больше симпатии к женщинам. После того как на меня наехал грузовик, когда я путешествовал автостопом, и счастливо избежав травмы, я не могу слушать оправдания которыми жертвы подобных наездов защищают грузовик.
Я всегда считал само собой разумеющимся, что сексуальное морализирование со стороны публичных фигур является знаком лицемерия или чего – то хуже, и скорее всего, вызвано желанием совершить то самое действие, которое больше всего осуждается. Именно по-этому, когда я слышу как очередной болтун в Вашингтоне или христианском зазеркалье бубнит про вред содомии или чего – то в этом роде, я подсознательно записываю его имя в записную книжку и довольно завожу часы. Скорее раньше, чем позже его обнаружат на коленях, в каком – нибудь унылом отеле или туалете с просроченной кредиткой, пытаясь оплатить возможность быть обоссаным каким – нибудь трансвеститом апачи.
Ещё в школе Лэйс я начал писать неприукрашено полемические и антивоенные стихи, и присоединился к лейбористской партии. Но когда я переехал в Оксфорд, то столкнулся с дилеммой.
Из всех книг, которые я терял в своей жизни, больше всего я жалел о той, которую мне подарил Питер Седжвик, низенький, чуточку уродливый парень, который познакомил меня в Оксфорде с троцкизмом. Я никогда не забуду надпись «Крису», а дальше «в честь дружбы и братства»
Это введение в товарищеские манеры левых вызывало проблему: я не выносил, когда меня называли Крис.
Проблема с Крисом/Кристофером было мучением и символизировало что – то в моей двойной жизни, которую я пытался вести в Оксфорде. Я надеялся переделать себя в союзника рабочего класса. Но я также хотел немного жизни и избавиться от реноме сексуально заторможенного школьника.
Крис надел спецовку, притворился социалистическим рабочим и начал неистовые споры с коммунистами, социал – демократами и соперничающими группами троцкистов долгими ночами.
Кристофер стал участвовать в жизни уверенных молодых людей, который ездили на быстрых машинах, носили жилетки и пили вино и ликёр вместо пива. После одной – двух успешных реплик на дебатах оксфордского союза, группа таких людей пригласила меня на коктейль. Вот, думал я, вход в этот яркий и соблазнительный Оксфорд, о котором я столько читал и так мало испытал.
Таким образом, я с удивлением обнаружил, что меня начали вводить в мир христовой церкви и клуба Гридирон и приглашать на обеды в рестораны с меню украшенными кисточками и списками вин. Это было внове для меня и несло скрытую угрозу, так как у меня практически не было денег. Мой отец, когда мне исполнилось 18, привёл меня в банк, открыл счёт на 50 фунтов на моё имя, и сказал что, по сути это и был мой жребий. Однако без единого слова мои новые друзья постепенно меня убедили в том что от меня не ждут отплаты. С другой стороны от меня ожидали, что я буду петь за обедом.
Мне начали нравиться эти великолепные и остроумные реакционеры. Один из них, покойный Девид Леви, позже известный консервативный интеллектуал, определённо был первом прото – фашистом которого я встретил, и я должен был буквально щипать себя, когда он радостно бормотал о прелестях Испании Франко и напевал слова гимна Муссолини «Дженовезе».
«Радостно» очень удачное выражение здесь, так как среди этих молодых людей был порядочное количество геев и несколько активных бисексуалов. Это заставляло меня краснеть, если не сказать больше, но мою привлекательность всё ещё ценили в те дни и, благодаря моему опыту в менее гламурной школе, я понимал знаки и знал нужные ниточки.
Хотя я твёрдо стоял на пути ухаживания за женщинами, но то и дело появлялся умеренный и умеренно ожидаемый рецедив, и думаю, что могу утверждать то же самое, если «утверждать» хорошее слово, о двух молодых людях, которые позже стали членами правительства Маргарет Тетчер.
Американские студенты стремились отделиться и образовать свою группу, будто бы хотели посплетничать о чужих несчастьях. Мы все знали почему. Они были за границей в то время, когда Штаты вели империалистскую войну в Индо – Китае. Уклонится ли им от воинского призыва и стать изгнанниками с тюрьмой или изгнанием в перпективе, или же проявить послушание и продолжать карьеру?
Я помню адрес, улица Лекфорд, 46, где проживало большинство американцев. Среди них был Билл Клинтон. Я не очень хорошо его припоминаю, но мой друг, Мартин Уокер клянётся, что помнит, как мы были в одной комнате. Это было время, когда Клинтон, как он позже сказал, «не затягивался». Это не удивительно. У него аллергия на табачный дым и он предпочитал получать свой наркотик большими пригоршнями печений и пирожных.
Клинтон и я стали одновременно увлекаться парой девушек из Лекфорд Роад, которые имели исключительно лесбийские интересы и организовывали сеансы групповых шалостей. Мужчины, которые льстили себе, что именно они желаемый объект, обнаруживали позже, что они бараны, привязанные на полянке для заманивания в ловушку других женщин.
Жаль, что я не понимал этой динамики отношений тогда. Но это слишком уж похоже на жизнь, которую, как Къеркегор проницательно замечает, мы принуждены проживать рано и понимать поздно.
Если вы будете спать с будущими министрами Тэтчер и забавляться с лесбийскими подружками будущего президента, другими словами, не сможете тогда полностью распробовать это, и должны будете довольствоваться попытками вспомнить всё это в состоянии равновесия.
© Christopher Hitchens 2010 Extracted from Hitch-22: A Memoir, by Christopher Hitchens