КУПЕЦ
Данила сын Васильев был торговый человек родом из самой Москвы. В Китай-городе в суконном ряду держал он лавку с подвалом каменным. Было время, торговля шла хорошо, ходил Данила в земли восточные, дальние.
Бывал в полуночных странах у югорских людей, где полгода тьма, и морозы - не чета нашим, привозил оттуда полные сундуки мягкой рухляди.
Спускался по Волге-реке до самой Астрахани, ходил и за море Хвалынское, в Персидскую землю, где люди не знают цену золота. Там нищие брали милостыню монетами чеканными, монетами не медными, а серебряными, каких отродясь не водилось на Руси, а купцы за товары московские платили полновесными дерхемами шахскими.
Дивился Данила на благоустроение Божие, как Господь благоволит народам и царствам, дает силу и волю князьям басурманским и языческим....
Много видел всякого он в восточных странах. Видел, как казнят мятежников в Исфахане, где столица шахская - стоит человек , привязан на торгу, а рядом с ним корзина с ножами, и на каждом ноже басурманским письмом указано - нога ли, перси ли, ланиты... И каждый проходящий берет тот нож и отсекает преступнику по написанному, бросают куски живой плоти собакам и очень радуются, ибо тем угождают своему князю....
Чудны басурманские люди, чудны и страшны дела твои Господи... И в самом деле - не раз бывал он в их стране, подолгу гостил, и все ж не понял разумения их - днем
смотрят на тебя как на брата, кланяются, как посланцу царскому, но в незапертой комнате спать не ложись, и без кинжала у изголовья не спи - лишишься имущества, и хорошо если не живота...
Был у Данилы товарищ, Мустафа, не первый год его знал, был он заместо толмача, и в делах торговых пособлял не раз. Случилось как- то оставить ему ключ от клетей тайных, где хранил выручку от торговли за полгода - и не увидел больше ни Мустафы, ни казны своей, ни остатка товаров...
Вот так располагает Господь делами земными - был Данила богатый гость, а в один миг стал бедняк, посмеялся над ним толмач. Был бы у Данилы товар - пошел бы дальше, в земли Хорасанские, и Кашмирские, и Туркменские... А так некуда идти, нищим придется возвращаться на Русь...
Значит не во благо было бы богатство, не на пользу душе... Да и не совсем голым остался Данила - была же на Москве лавка каменная, были и друзья - прошел бы по миру, по купцам, по посадским людям, взял бы товара в долг, да пошел бы в Ляшскую землю, или к свейским немцам за море, авось и пошли бы дела наново, с Божией помощью...
Оставалось у него два кинжала из булатной стали - тот, что побольше , с рубином на рукояти он продал на торгу за 15 дерхемов, а второй заложил в сапог, за голенище, прибился к каравану кафских купцов и пошел с ними на запад, на Русь, домой. Было это в лето 7118...
ИВАШКА
Старобогоявленский монастырь. что под Голутвином, славился по всей округе своими целебными источниками, освященными, по преданию, самим святым Сергием. Многие получали здесь укрепление душевное и телесное, исцелялись и от иконы св. Пантелеймона, что хранилась в монастыре.
На престольный праздник собирались сюда паломники из Серпухова, Коломны, Спас-Рязанского, из самой Москвы... Сам грозный Царь внес щедрый вклад на вечный помин души.
Ни от чего этого сейчас не осталось и следа.
Кончилось светлое время на Руси, пришла беда, разорение, смерть. Погуляли здесь литовские люди, да черкасы, да всякие воры без роду без племени...
Все насельники были убиты, лежали в овраге за стеною монастырской непогребены, да и не только они - лежали там мощи православных христиан всякого рода и звания - не омыты, не отпеты, не оплаканы...
Ничего не осталось от красоты монастырской - братские кельи были сожжены, Богоявленская церковь сожжена, лишь торчала колокольня обглоданной костью, да куски погорелых стен чернели, как гнилые зубы в чумной челюсти мертвеца.
В лето 7120 великим постом вошли в монастырь государевы стрельцы, подлатали кое-где стены, приладили ворота, установили караул у стен и ворот денный и нощный.
Корма от государя получали в достатке - хлеба, кваса, рыбицы. На месте братских келий выстроили себе жилую избу, а каменные палаты настоятельские вычистили от падали и мерзости, заколотили окна, заперли двери надежным засовом.
Заточен был туда государев преступник, вор и самозванец, да только никто его в самом деле не видел, а жили под запором младенец, лет пяти от роду со старушкой нянькой. Неужто это и есть государев преступник? Бог весть, да о том стрельцам и не особо надобно было знать - приказано стеречь неусыпно, они и стерегли. Покуда корма от государя приходили обильные и без задержки.
Сыро и промозгло в настоятелевых палатах. И хоть весь день горит огонь в печке - все равно холодно и зябко... Играется младенец у печки, сидит у стола старуха, рукодельничает.
- Тетка Ульяна , а можно мне на двор погулять? - просится мальчик.
- Сиди ж, не велено тебя пущать!
Мальчик возится возле печки, потом снова просит:
- Тетка Ульяна, а дай мне калачика пожевать!
- Вишь ты, калачика! - беззлобно вскидывает руки старуха. - Не дадено на тебя калачиков! Вишь калачиков захотел...
Она берет кусок ржаного хлеба и протягивает его младенцу. Тот, пристроившись в углу, начинает грызть, набирая полный рот хлеба, размачивает его во рту, потом подолгу гоняет хлебное месиво меж зубами, потихоньку сглатывая маленькими глоточками.
- А вот на Яике реке дядька Заруцкий воот таких рыбиц ловил! Мальчик вытягивает руки, тянется со всей силы вверх, вытаясь показать, каких огромных рыбиц ловил в Яике реке дядька Заруцкий...
- А мамка уху варила, ой вкусную! Я когда стану царем, прикажу каждный день такую варить!
Старуха аж дернулась всем телом, выронила рукоделье и запричитала:
- Господи помилуй! Да что ж ты не уймешься, Иродово отродье! Антихрист, вот антихрист и есть. Вот наказал Господь! Беда с тобой, сущая беда!
- А мне мамка говорила, что я правда буду царь! -упрямо сказал ребенок, но сразу погрустнел, захныкал... - а где мамка? А когда я к мамке пойдууу...
Нянька подошла к нему, утерла слезы, дала в руки тряпичную куколку. Ребенок начал играть с куколкой и постепенно перестал плакать.
Однажды, день на пятый по пасхе, в третьем часу пополудни двери келии растворились, и внутрь вошел государев дьяк Иван Афанасьевич Фунников, а с ним стрелецкий голова и еще кто-то из служилых людей.
Увидев иих, младенец соскочил с печи и забился под лавку.
- Велено Ивашку Воренка привести на Москву, пред государски очи...
Дьяк Иван Афанасьевич подошед, заглянул под лавку и сказал:
- Что ж, малец, к мамке-то хочешь? Вылезай, поехали к мамке...
- А я куколку хочу взять с собой!
- Что ж, бери и куколку...
Младенец выбрался из-под лавки и послушно пошел вместе со всеми, на выход, к телеге.
Нянька засобиралась было за ними, но стрельцы не пустили ее, оттолкнув, а дьяк сказал:
- Ты, бабка, не надобна более. А за службу от Государя тебе пожалование.
Один из стрельцов кинул на лавку отрез сукна аглицкого, и келия опустела. Вскоре опустел и монастырь - все служилые люди ушли вместе с узником в Москву, стало темно и тихо, только старуха беззвучно рыдала в ледяной келии, скрипели ворота на ночном ветру, да шептались мертвецы в овраге....
ВЕЛИКАЯ СКУДЕЛЬНИЦА
Был путь домой долог страшен. И не так страшно было идти по странами басурманским и языческим, как по своей родной Руси матушке. Не стало родной страны, сгинула, как мираж над горами Жигулевскими. Наказал Бог Русь - и не стало правды на Руси. Никогда ни в одной стране такого не было...
Во многих землях бывал Данила, а такого злополучия, такого разорения и конечного запустения не видел нигде...
Отвернулся Господь от людей и не стал человек человеком, скрылся лик Господень в человеке, и открыл каждый в себе личину зверскую...И ходили звери по Руси, уязвляли и убивали друг друга...
Там где был город и торг стало пепелище и погост. Видел Данила деревни, и не было в них ни одного живого, а лежали мертвые в домах и по улицам, и звери лесные погребали их в утробищах своих.
Великая скудельница...
Ходили тут лихие люди - литовцы, татары, черкасы, наемники из латинских стран и всякого воровского отродья несчитано, и каждый имел свою долю - деньгами ли, мехом ли, людьми...
Разбежались добрые люди куда глаза глядят, а кто не ушел, того в полон взяли, а кого не взяли те в скудельнице лежат.
А церкви христианские все были поруганы, всю святость и красоту церковную поганые осквернили и пограбили, в ризах священнических плясали блудницы за кусок хлеба. Отнял Господь Царя у земли и не стало крепкой охраны царской, стала Русь как младенец без опеки родительской, стоит посреди чиста поля, на холоде раздетый и плачет, и не долго осталось плакать...
Лишь в некоторых городах за стенами каменными, где сидели крепкие разумом воеводы теплилась жизнь, шла торговля, приносилась святая бескровная Жертва. Там можно было перевести дух, пересидеть неделю другую, чтобы потом вновь, как в омут, нырнуть во тьму внешнюю, которой стала святая Русь, идти мимо городов и больших дорог, путями окольными, страха ради человеческа, идти домой, в Москву, чтобы, может быть, и помереть там...
...Близость Москвы Данила почуял загодя. Резко пахнуло мертвечиной и гарью и больше уж не отпускало. Это был верный признак того, что где-то рядом был большой город. Ветер ударял порывами прямо в лицо, но Данила быстро обвык и не ощущал смрада. Избегая больших дорог, он пробирался лесными тропами, лес кормил его, давал кров.
В очередной раз вынырнув из леса, как леший из болота, он вдруг и увидел ее, белокаменную...
Впереди, сколько хватало глаз виднелось черное пепелище. Торчали закопченные печные трубы и колокольни. Вдалеке грязно красными языками застыли кремлевские стены. Дым и смрад поднимался над городом, и любой, кто оказался бы здесь, мог подумать, что оказался прямо в аду , как его описывают. Перекрестившись, Данила вошел в родной город, превратившийся в ад.
ГОРОД - АД
Черные бревна домов тлели, источая едкое зловоние. По улицам бывшего города, как безумный зверь с воем носился горелый ветер. Иногда шевелились какие-то тени. Кое-где лежали человечьи останки - часто разорванные и обглоданные (зверьми ли? людьми?). Из некоторых уцелевших изб доносилась иноземная ругань, визги. Со стороны Кремля и Замоскворечья слышалась пальба.
Даже после столь чудовищного пожара многие дома уцелели, возвышаясь черными жуткими громадами, а другие сохранили лишь стены, и как мумии, полные изнутри трухи и пепла, нависали над улицей. Иные концы города были сметены огнем полностью, и там дымилась земля и стон шел из-под земли.
С трудом добрался Данила к своей Ильинской улице, и не узнал ее. Вместо гостиного двора лежали пепел да головни на земле, церковь Димитрия Солунского была цела, но на полвысоты своей завалена бревнами и мусором от погоревших вокруг дворов.
Из конца в конец прошел Данила по пепелищу, и не встретил никого знакомого, никого и живого. Двор купцов Каданниковых сгорел дотла, Новгородское подворье стояло пусто, в палатах князя Баряминского горело и до сих пор, источая струи беловатого дыма.
Где же богатые купцы, мастеровые, князья, сыны боярские? Где дородные боярыни, выбиравшие в лавках зеркала да румяна? Где иноки, писцы монастырские, бравшие в изобилии пергамент и чернила? Где гурьба ребяток малых, которым служилые люди покупали в рядах леденцов да баранок?
Нет, никого нет в живых, а те кто выжил, поди завидуют мертвым...
На новгородском подворье, за церковью св. Илии была устроена скудельница, лежали мощи мучеников на земле вдоль ограды монастырской. Никто не умер легко, все были умучены изуверным обычаем варварским. У жен оскверненных телеса были распороты саблями, отсечены груди , у одной отроковицы разорвана утроба - снасильничав, ироды всыпали в ложесна зелья огненного...
У иных телеса были разъяты, торчали белые кости. Другие были обожжены и сильно огнем попалены, у кого-то была кожа спущена до середины туловища и лежала лохмотьями. Страшны были глаза у мученика того...
Как видно, иноки собирали мощи по улицам, чтобы придать христианскому погребению, но и сами приняли венец Мученический. Два инока были посажены на кол у ворот церкви, а настоятель распят на ограде решетчатой, нижняя челюсть его с бородой была вырвана и валялась во прахе...
Взмолился Данила Богу и со слезами возблагодарил Его, что не дал Он ему семьи, молодой жены да малых деток - люта была бы судьба их...
Среди разрухи нашел он и свой двор, в углу Ильинской улицы, у Большого креста... К удивлению, хоромы были почти целы, огонь унес лишь верхнюю кровлю с повалушами и опалил горницу, а подклет каменный с погребами и лавкой пощадил.
Вот так закончился путь его из дальних стран. Как никак, а сам остался цел, и до дома, каким бы он ни стал, все ж таки дошел...
... Толкнув тяжелую дверь, купец вошел вовнутрь. Тут же в нос ударило тяжелым, густым смрадом. Ничего не было видно сквозь маслянистую дымку, но внизу в подвалах мерцал свет! В подвале был кто- то... Свои ли? Может, кто из спасшихся слуг, которым оставлял дом на попечение, или соседи погорельцы...
Спустившись вниз, он вошел в комнату. Не сразу разглядев находившихся в полутьме, молвил:
- Будьте здравы, добрые люди!
Но добрых людей там не было. На лавках у большого стола с остатками трапезами сидело двое ляхов. И тошно стало Даниле от вида этой трапезы их... Оба ляха были пьяны, один лежал на бурдюке с вином, бормоча что-то, а второй, горбатый, со страшной язвой вместо одного глаза схватился за пистолет и стал водить им перед собой , будто и не целясь, а пытаясь проткнуть им туманную завесу, наполнявшую комнату.
- Московит... Бродяга. Pesya krew!
Можно было сразу кинуться вперед и поразить ляха ударом кинжала, но времени не доставало - тот уже взвел курок. Резко присев, Данила кошкой кинулся по ступеням обратно наверх. Тут же и громыхнул выстрел, с резким свистом пролетела смерть мимо, едва не задев одежд, сама погибла, уйдя в стену камену.
Но не сподобил Господь перевести дух и отдышаться - только выскочив на улицу, Данила увидал прямо перед собой серебрящееся острие направленной на него кривой сабли. Рассмотрел и хозяина ее - это был черкас, из воровских казаков... Из всех лихих людей эти слыли самыми лютыми. Похожий на турка, в синих шароварах и серьгой в ухе, казак кривил горбоносое лицо, ухмыляясь.
- Пощадiте, пане, не вбивайте! - притворно залебезил купец, показав вид, что хочет кинуться на колени, а сам вдруг извернувшись по-змеиному, обогнул врага с тыла, и не мешкая ни мига, навалившись всем телом, обнял черкаса накрепко, как ни одну чаровницу не обнимал, левой рукой обхватив перси, а правой резко и властно вонзил лезвие казаку в горло.
Ох, хороша же булатная сталь! Мягко - мягко вошла она в живую плоть, как в кусок парного сала, и поплыла там, как ладья по реке. Хорош дамасский кинжал, много раз выручал в пути, спас и сейчас.
Полыхнуло кровью во все стороны, как из бурдюка рваного, черкас страшно задергался и зашипел, захрипел, засипел... Но не было уже в теле жизни, а Данила не отпускал, ухватившись за чуб вел ножом дальше, пока не хрустнули и не затрещали позвонки в разорванной насквозь вые.
По-бабьи всплеснув руками, обезглавленное тело повалилось наземь, а чубатая голова покатилась по улице...
Бросив кинжал, Данила отошел чуть в сторону, к забору, набрал в ложбине снега, растер лице, очистил руки от крови. Тяжело дыша, сел прямо на землю в грязь. От запаха свежей крови слегка мутило, а потом вдруг резко потянуло в сон. Понимая, что засыпать нельзя, а нужно как можно скорее уходить прочь, закрыл глаза - и тут же увидал, как в красной луже крови купается белоснежный голубь... Мертвые головы на торгу - полна телега голов, покупает их народ заместо капусты... А потом матушка подошла, позвала его, младенца с собой, на пасху в церковь куличи святить - и не стало ничего, что будет потом, ни этой резни и страшной смуты, не было хождений в далекие страны, не был Данила купцом, человекоубийцей, странником нищим, а был младенцем, как раньше, как всегда....
Резкий щелчок, очень похожий на звук взводимого курка заставил мгновенно встрепенуться, поворотившись...
Неподалеку, шагах в десяти стоял давешний одноглазый лях. Мгновение замешкавшись, Данила попытался вскочить, отпрянуть назад, в сторону, но было уже поздно.
- Tem razem ne promazеm! - прошепелявил лях и спустил курок...
В этот же миг у ляха во лбу вырос железный рог. Вся верхушка черепа его вдруг треснула и с хрустом вскрылась, словно спелый арбуз, и оттуда полезли куски красной мякоти... Загнав пулю глубоко в сыру землю, лях грохнулся в нее, как на перину, а верхушка черепа его, снесенная лихим ударом клевца, отлетела в овраг.
- Добрая вещь - клевец! - с некоторой даже задумчивостью, сказал молодец, в сажень ростом, с кудрявой белой бородой и какой-то странной смесью озорства и наивности в глазах.
Откуда он вообще взялся?
- Спаси тебя Господь, -сказал Данила, вставая с земли и не до конца веря еще в свое спасение. - Коли не ты, лежал бы я тут заместо этого ляха...
- Да я что ж... Я тута мимо проходил...- сказал молодец и густо покраснел.
А потом, пристально оглядев купца вдруг радостно воскликнул:
- Постой ка дядька, я ж тебя знаю!..
Оказалось, они были давними знакомцами. Когда-то давно, в лавке у купцов Каданниковых был служка - мальчонка Илюшка, сирота. Данила иногда одалживал его к себе в лавку для всяких торговых дел. Помнится, даже поколотил его однажды, за озорство... И вот теперь этот мальчонка обзавелся кудрявой бородой и богатырской силой, и , случайно проходя мимо, спас купцу жизнь...
С оставшимся внизу мертвецки пьяным ляхом разделались без труда - нечистая душа его, и так уже отделенная от телес пучиной выпитого вина, отправилась дальше познавать адские обители, а тело, со сквозной дырой в черепе, повалилось на пол под лавку...
И снова Даниле стало тошно, когда глянул он на остатки последней трапезы их - на столе, изорванное и обглоданное, лежало тельце человечьего дитяти...
- Вот до чего же все-таки еретики поганый народ! - воскликнул Илья. - Пьют мальмазию и всяческие вина заморские и венгерские, а чуть припрет - жрут человечину, и не поморщатся!
- Небось вина-то с моего подвала, - едва переведя дух произнес купец. Решили обойти весь подвал с лучиной, увидали кадку солений - открыли ее и изумились - полна кадка глаз человеческих, большие глаза, как крупные сливы, глядят во все стороны с мертвецкой строгостию... А в другой кадке мясо засолено, и тоже людское...
- Это мы, - сказал Илюшка. - Это мы довели басурман до крайнего стеснения, вот они и начали своих пожирать.
Три раза пан Ходкевич пробивался к ним с обозом, да весь обоз у наших остался. Знай наших! Сейчас пошел к своему королю Жигимонду, помощь хочет привесть. Пущай! За то время они тут друг друга и вовсе пожрут!
А Данила хоть и бывал во многих землях и всякого в жизни повидал, от всего этого совсем погрустнел и взмолился:
- Послушай, мил человек, давай этот дом спалим! Даром, что мои это хоромы, осквернили их еретики до последнего предела, нельзя здесь жить православному человеку, ни в каком случае нельзя! А сами уйдем отсюда, к князю Дмитрию Михайловичу, потому как нельзя терпеть такое далее...
На том и порешили - рассыпали по дому порохового зелья, собрали оружия, какое могли унесть, и - Илюша высек искру, побежала огненная змейка по стенам, взметнулся огонь в небеса, потом громко рвануло в подвале, подняло в воздух подклеть и горницу , и - рухнуло все снопом огненным на земь и вышло по написанному:
--И обращу лице Мое против них; из одного огня выйдут, и другой огонь пожрет их,- и узнаете, что Я Господь, когда обращу против них лице Мое.--
Подхватив поклажу с кой -какими припасами, Илья и Данила пошли сквозь дымящийся город к Арбатским воротам. Туда, где стояло лагерем ополчение князя Пожарского.
ПОБЕДА БЕДА
Летом 7120 года стоял сплошной трезвон на Москве. Колокольный звон царствовал в воздухе, как соль в морской воде, или жар в пещи огненной...
Казалось звон лился ото всюду. Иноземцы затыкали уши и не могли его выносить, а для русского уха не было слаще музыки. Часто, вернувшись к родному дому и найдя его сожженным, а церкву порушенной москвичи устраивали деревянную звонницу прямо на земле, прилаживали колокол на оглобли и звонили, и каждый проходящий мог звонить, как на пасху.
Что ж... Кому звонить в колокола. Кому слушать звон.
А кому лежать в земле сырой, безгласну и глуху и слепу...
Только Господь единственный Творец и властитель душ и телес людских, в Его руках жизнь и смерть и судьба и все пути человеческие. Как велит Он, так и будет, по святой воле Его...
Так и ссудил Господь Даниле, сыну Васильеву, торговому человеку, воину Христову лежать в братской могиле, с другими мучениками Христовыми, сполна приняв в себя свинцовых подарков ляшских...
А случилось все незадолго до Казанской Богородицы, в Замоскворечье. Вот послал Господь соратников - казаков Трубецкого атамана. Все только и могут, что похваляться, да земских задирать, а как до дела дойдет - сидят в своем таборе, дескать нас мало и мы босы, а земские одеты и упитаны, пускай де и бьются. Земские и бились, погнали ляхов от церкви св. Климента аж до самой Софии, и почти уже сбросили в реку, как налетели крылатые гусары - туго пришлось земцам - побежали мужички посадские да торговые люди.
И некому было пособить им, сидели казачки в таборе, винишко пили. Явился тут некий инок от Троицы, носился под пулями, словно дух бесплотный, принес им ризы церковные в залог, лишь бы постояли казачки за веру православную. И устыдились казаки, все поднялись в бой, закричали, как инок учил: "CЕРГИЕВ! СЕРГИЕВ!", заглушило имя святого брань и выстрелы, с Божией помощью отогнали ляхов к Москве-реке.
Поставили земцы острожец сторожевой у святого Климента, а казачки в дозоре сели, недалече, бережения ради от ляхов.
Сидело в том острожце немного земцев, все посадские люди да крестианин из-под Волока. Случилось быть там и Даниле.
Снова удружили казачки, оставили сторожевую службу, разбрелись по округе, снимать кафтаны с мертвецов, а после и вовсе в табор ушли, пропивать добытое.
Наутро обрели острожек разбитым и погоревшим, а людей всех убитыми, налетели ночью ляхи - никто не успел проснуться, всех сонных зарубили и расстреляли.
Лежал там и Данила с пропоротой грудью и свинцовой раной в животе, не помог купцу кинжал булатный, во сне принял смерть лютую...
- Эх дядька, дядька, плакал навзрыд Илюша, привязавшийся к купцу, как к отцу родному. Почто же меня рядом не было, уж вместе бы отбились бы от ляхов...
Схоронили их тут же, у церкви св. Климента, отпевал мучеников инок Авраамий, тот самый, что казачков в бой водил...
И досталось Илюше наследство - кинжал дамасской работы да мешец медяков, что незадолго дядька на сохранение дал, будто чуял.
В другое время медяки те мало цены имели, а ныне стали богатством. Ходил Илюша по Москве, и не знал, куда в самом деле деться - торговлю, что ли открыть, на Данилино наследство, или в монастырь пойти...
Дивился Илья, как быстро Москва возрождалась из пепелища. Никогда не было столько свободных рабочих рук, никогда не были они столь дешевы...
Давно не видел он такого многолюдства - приезжали со всего государства к новому Государю челобитчики самого разного звания - и дворяне, и дети боярские, и крестьяне, вдовы и сироты, погорельцы, чернецы, инородцы...
Каждый день по Ильинке и Сретенке шли возы с кирпичом да бревнами в Кремль - строили там дворец для Государя, потому когда очистили от ляхов место сие, обрели там мерзость запустения, и разруху и такое поругание, что не нашлось места, где жить новому государю.
При Сергиевом подворье, лишь только освятили стены, устроили иноки богадельню и пошли туда страдальцы со всей округи - сколько ж их было - кого ляхи огнем пытали , у кого глаза вызжены, у кого телеса все припечены и распороты, кто-то без рук и ног... Обо всех иноки имели попечение, кормили, утешали, причащали св. Христовых тайн, умиравших обмывали, хоронили по христиански...
Лежала у ограды груда белья и саванов, что оставалось от умерших, приходили женщины с округи, то белье стирали и промывали тщательно, и кому надо было, приходили и брали себе, а жены корма получали за работу себе да деткам своим.
По всей Москве слышался звук топоров и молотков, строились дома, ставили лавки, чинили церкви. Черные заскорузлые язвы пожарищ отходили, словно отламывались болячки, и вместо них обреталась новая, свежая живая кожа.
Стучали молотки и у Серпуховских ворот, несколько рабочих рук ловко сколачивали помост и столпы. Прошел слух по Москве, что везут на казнь вора и самозванца. А уж сколько зла натерпелись люди от тех самозванцев, не сказать и словами. Самой лютой казни надобно предать нехристя, довольно уж нахлебались горя за бесгосударское время.
И хоть насмотрелись на смерть и муки вдоволь, многие решили посмотреть на казнь, чтобы накрепко удостовериться, что не воскреснет он более, и не бывать больше смуте на Руси.
КАЗНЬ
С полтыщи человек пришло с утра к Серпуховским воротам. Вот и показалась телега с узником, впереди нее - караул стрельцов с нагайками. Да только нагайки им без особой надобности - народ сам расступался, пропуская телегу к виселице. А потом все подались вперед, наваливаясь друг на друга, чтобы посмотреть, кого же там на самом деле привезли на телеге. И как навалились, так тут же и отпрянули вспять.
И все охнули. А женщины запричитали. А кто-то сразу кинулся прочь, крестясь, увидав того лютого вора и самозванца. Он сидел один на телеге и всхлипывал, начиная рыдать, и все что-то будто искал рядом с собой. Вот его сейчас и казнят. Те, кто стоял в отдалении, спрашивали передних:
- Что ж там - точно младенец?
- Точно, корытник и есть!
- А что ж он?
- Вроде ищет чего? Никак, куколку свою потерял.
И точно, всю дорогу от Данилового монастыря была куколка с ним, тряпичная, он ею играл и не плакал. А тут вдруг сгинула куда - то, пропала, и никак не найти. Не хочет Ивашка без нее с телеги слезать, рыдает, упирается, ищет...
Подошел к нему Никита говядарь, староста с мясных рядов, крепко схватил под руки, подбросил высоко над собой. Тут же позабыл Ивашка про пропажу, засмеялся, увидав на миг облако над собой, далекие поля, Москву камену. Когда-то и дядька Заруцкий так его подкидывал, весело было.
А потом те же руки подхватили его, утвердили на высоком помосте. Бросили веревку на шею. Младенец ощупывал ее руками, не решаясь скинуть, шершавая... И что за игру дядька придумал?
А потом вдруг сгинула твердь, полетел Ивашка, словно как птица летит, да только веревка страшная, шершавая мешает лететь, впилась в шею змеей, душит! Ой как больно...
- Сокрушено семя аспидово! Радуйтесь православные, и всем поведайте, нет на Руси царя кроме царя Михаила Федоровича!
Но напрасно рвал глотку пономарь Фома. Увидав корчившегося в петле младенца, разбежались православные кто куда, словно огнем опаленные, лишь один безногий обезумев, метался по площади как букашка, не понимая, в какой стороне скрыться ему...
...Тяжелая шершавая петля вдруг легко соскочила с шеи. Ивашка просто прошел словно сквозь нее, спрыгнул с помоста. И боль перестала. Он прошел по запыленной площади, подошел к телеге. А вот же она и куколка - лежит под колесом, в грязюке, так-то и не увидишь... Подобрал мальчик пропажу, пошел бережком вдоль синей речки. Холодом несет от воды, стало зябко. Стоит на холоде, дрожит, прижимает к себе игрушку.
Тут невдалеке показался свет - идет ему навстречу женщина, одежды синие, белые, вьются на ветру, переливаются радужно - никогда такой красоты еще не видел. Подошла к Ваньке, и сразу стало тепло.
Женщина протянула руки, улыбнулась, позвала к себе.
- А ты кто? - спрашивает Ваня.
- Я твоя мама, - ответила Богородица, и он тут же бросился к Ней, Она поцеловала его в ножку, подхватила на руки. Младенец обнял Ее, прижался к ланитам, и часть Ее сияния перешла на него самого.
Не смея шевельнуться, инок Илия мысленно перекрестился, возблагодарив Господа за то, что удостоил Он его сего видения. Многие годы провел он в глухом заволжском монастыре, в строгом затворе, постясь и молясь за всех.
Но видение продолжалось...
Был глас, словно из сердца всего сущего, и рек Господь -- Есть у меня четыре ангела наказания и Суда, и три ангела сполна излили на Русь чаши гнева Моего, а четвертый поднял чашу, но Я удержал его.
И вновь увидел Илия Деву Богородицу с младенцем на руках и двумя отроками. Младенец сжимал в руках свою игрушку и улыбался. Один из отроков был в царских одеждах, с венцом и скипетром, с орешками в левой руке, а второй, незнаемый ныне, в одежде немецкой, в золотой короне сияющей.
И снова послышался голос - ради крови и слез малых сих удержал Я гнев Свой.
Видение пропало. Вся малая келия была наполнена белесым дымом - одна из свечей, всю ночь горевших у иконы Спасителя, согнулась и упала, отчего кусок холста, принесенный давеча кем-то из паломников, задымился и начал тлеть. Встав с колен, Отец Илия раскрыл дверь и отложил дымящуюся ткань за порог. Лучи солнца резкими, тонкими иглами пронзали дымное пространство келии. Пора было приступать к утреннему правилу.
p.s.спасибо фотохудожнику В.Лашкову за иллюстрацию - фото "Пожарище"