Почему святые не улыбаются

Алексей Тийду
                «Почему святые на иконах не улыбаются, ведь они же в раю?», - размышлял Гриша всякий раз как ходил с родителями в храм или заглядывал в бабушкину комнату заставленную образами.  Лица святых почему-то Грише представлялись измученными и удрученными, строгими, с испытывающими взглядами. Эти взгляды словно пронизывали Гришу насквозь. «Если б я был святым, я бы улыбался, ведь мне бы было хорошо», -  продолжал свои размышления Григорий, - «Ведь когда кому-нибудь хорошо он непременно должен улыбаться». Мальчик даже поделился своими размышлениями с бабой Катей, сказав, что когда он вырастет и станет святым, он будет улыбаться, и когда в рай попадет, и на иконах тоже. Гриша был уверен, что этим своим признанием он наполнит бабушкино сердце радостью, ведь её внук выбрал для себя очень правильное и почетное будущее, что бабушка восхитится его наблюдательностью и рассудительностью. Но баба Катя только осуждающе посмотрела на него. Она сказала, что святым он никогда не станет и что святые это – мученики, они очень много страдали и терпели при жизни и стали святыми не потому, что хотели, а потому, что так решил Бог. Баба Катя говорила, что им сейчас хорошо, а не улыбаются они потому, что видят как нам тяжело, и как мы плохо живём. Бабушкино объяснение заставило взглянуть маленького Гришу на эти строгие и печальные лица совсем иначе, и он больше никогда не говорил, что хочет стать святым и вообще старался меньше улыбаться. Впрочем, он рос здоровым и подвижным ребёнком, и время от времени, в минуты беспечного счастья, звонкий  смех наполнял окружающее Григория пространство. Потом мальчик, словно что-то вспоминая и, чего-то стыдясь, умолкал, вновь становясь серьёзным. Его детское сердце всё ещё лелеяло озвученную бабушке мечту, но лелеяло робко, тайно. 
               

                Шли годы, Гриша рос и мужал, баба Катя давно умерла, и храм на соседней улице уже не представлялся ему каким-то загадочным собором, полным божественных таинств и скрытых от глаз откровений. Это была обыкновенная церковь с низким входом, перед которым постоянно сидели грязные страждущие с пропитыми лицами. Осталась только серьёзность, она укрепилась и глубоко укоренилась в душе Григория. И он, уже и сам не осознавая её причин, постоянно был словно чем-то озадачен, какая-то огромная проблема, если не сказать беда томила Гришин разум, стесняла его широкую и свободную натуру, заставляя, будто чего-то в себе  стыдиться. И хотя он был улыбчивым и добродушным человеком, улыбки его со временем стали какими-то виноватыми и бесхарактерными, почти тщедушными. Серьёзность же, напротив, оставляла на лице печать необъяснимой скорби. О чём была эта скорбь Гриша и сам не знал. То ли о себе, то ли о людях, то ли о жизни, но она была о чём-то непременно высоком и сложном. Она была о чём-то очень серьёзном, о чём-то, над чем нельзя шутить и смеяться, о чём-то таком, о чём и говорить нельзя, вот какая это была серьёзная и сложная вещь. Но, похоже, так считал только Григорий, и нет-нет да кто-нибудь глупый и весёлый спросит его, мол, ты чего такой серьёзный? А Гриша в ответ или виновато улыбнётся, или вовсе промолчит, сделав ещё более серьёзное выражение лица, ну не распинаться же перед дураком, не выворачивать же всю душу наизнанку. И обидно ему, что над ним подшучивают и досадно, страдает, значит. Страдает и терпит. 
              И вот уже наш Григорий стал не просто Григорий, а Григорий Михайлович.  У него жена, дети, квартира, работа. В общем,  он уже совсем большой мальчик. И серьезность его тоже стала совсем взрослой. Постепенно она, будто при реакции гальванизации, покрылась блестящими слоями социальной морали, гражданской ответственности, служебного положения, супружеского и отцовского долга. Конечно, он уже давно не хочет быть святым, и особо верующим Григорий Михайлович себя тоже не считает, хотя где-то там, в глубине сознания, он всё ещё верит, что есть Бог, что Он справедливый, что святые в раю и что всем им там печально смотреть на бестолковых людей. И только он вспомнит об этом, как гальванический процесс с новой силой покрывает оболочку всего его существа следующим слоем глянцевой серьёзности.
              Григорий Михайлович воспитывает своих детей правильно, но когда они начинают больше меры баловаться, он раздражается. Он старается объяснить им, что нужно  быть серьёзней, что он и сам не прочь с ними время от времени поиграть, но когда приходит пора закончить игру, нужно её закончить. Детям часто становится стыдно за своё баловство и невоспитанность, а Григорию Михайловичу уже давно не бывает стыдно за свою ложь. Ведь ни он, ни тем более его дети не смогут при желании вспомнить то самое время, когда их отец с ними играл.

                Вот, в общем, такой он и есть –  Благих Григорий Михайлович, точнее, таким мы его застали как раз в тот момент, когда он переходил через дорогу на «зелёный» сигнал светофора – почтенный гражданин, заботливый муж и отец, хороший человек. Таким же его застал передний бампер мчащейся на «красный» старой иномарки, затем её решётка радиатора, капот, лобовое стекло, крыша… Дорожная разметка на перекрестке тоже успела застать Григория Михайловича почти в тот же момент, но уже без ботинок и сознания.  Жаль, что мы застали Гришу, так поздно, ведь понаблюдай мы за ним денёк-другой до рокового дня, я уверен, что мы смогли бы ещё шире и глубже раскрыть характер этого замечательного человека. Но нет, вот он лежит на асфальте в нелепой позе и под ним медленно расплывается лужица вязкой красной жидкости. Автомобиль скрылся,  и пострадавшего уже обступили прохожие.
               А что же сам Гриша? То есть, собственно то, что мы привыкли называть душой? Где он, как он? Боюсь разочаровать читателя, но он не смотрит на своё тело откуда-нибудь со стороны или сверху. Конкретно в случае с Григорием Михайловичем ничего такого не происходит. Помимо всего прочего, у него черепно-мозговая травма и глубокая потеря сознания. Да, он всё ещё жив, но непременно умрёт, а если ему в ближайшее время не оказать квалифицированную помощь, умрёт он очень скоро.
                Я не знаю как ваши мысли, а мои почему-то непроизвольно вернулись к тому улыбчивому Грише, который хотел стать святым. Суждено ли его детской мечте осуществиться, хоть отчасти? Как узнать об этом, если даже я (автор) бессилен заглянуть по ту сторону бытия? Ведь в жизни Григория Михайловича были и страдание, и терпение, и добродетель, и любовь, и уважение. Да, я не знаю как читателю, но теперь уже и мне самому стало интересно, что будет с Гришей.  Тем более как-то невежливо допускать смерть главного героя, едва его представив.
              Но все же,  постараюсь остаться честен перед читателем. Я не буду плаксиво рассуждать о том, что у Григория остались жена и дети, а в жизни им нужна опора и защита,  что ему ещё шестнадцать лет предстоит выплачивать ипотечный кредит, что он мечтал нянчиться с внуками, а в предстоящие новогодние каникулы хотел отдохнуть с семьёй в Таиланде.  Я даже не стану приближаться к его окровавленному телу, оставив это занятие толпе праздных зевак и бригаде врачей, которая уже осторожно помещает его в карету скорой помощи.
                Я очень хочу остаться честным, а потому, я просто выключу свет в своей маленькой комнатке, в комнате, где только дверь и письменный стол с ещё недописанным листом бумаги, да стул с жесткой спинкой. Здесь нет ни окна, ни телефона, ни чашки чая, чтобы можно было выпить его за пару минут, пока нет света. Как раз за ту пару минут, на которую Гриша всё-таки умер…
               


                … Иии … - РАЗРЯД.
                Ну вот, опять светло, можно писать дальше.




               
                С момента ДТП прошло около трёх недель и Благих уже давно перевели из реанимации в общую палату. На радость близких и удивление врачей Григорий Михайлович идёт на поправку семимильными шагами; кости срастаются, швы заживают, силы прибавляются. Но каждый, кто хоть немного знал его прежде,
 не мог не заметить ту разительную перемену, которая произошла с Гришей с тех пор как он пришёл в сознание после того как его сбила та старая иномарка.  Хотя взгляд его стал ещё более серьёзным, в характере Григория Михайловича поселилось какое-то озорное лукавство, какая-то постоянная ироничная усмешка над всем окружающим миром, которая едва проявляется на губах. Но теперь это уже не размазанная мягкотелая улыбка в чем-то виноватого человека, а лишь лёгкая тень, намек, едва уловимый для глаза, но мгновенно разрушающий всю его внешнюю серьёзность. Видимый взгляд на мир его стал легким и непринуждённым, он шутит с соседями по палате, с родными и друзьями, пришедшими его навестить, даже безобидно флиртует с медсёстрами. И хотя взгляд его остался серьёзным как прежде, теперь Благих не имеет привычки постоянно отводить его, а однажды вперив в собеседника держит им его словно в клещах. Его больше невозможно застать врасплох каким-то неожиданным вопросом. Шутки в его адрес или тут же отскакивают от него, словно мяч, или, не застревая на поверхности, как будто проваливаются в какую-то бездну его личности, и как ничтожные метеоры, даже не пролетая и малой части расстояния, сгорают во время падения
                Если кто-то из близких людей звонит Григорию на мобильный, то больше он не услышит фразы «Да, слушаю», скорее всего, он «по ошибке» дозвонится до «Байконура» или попадет в «городской дом  терпимости», или на мебельную фабрику «Буратино», или начнёт разговор непосредственно с императором Древнего Китая. 
                Не стесняясь, Благих высмеивает свои ничтожнейшие оплошности, делая это так метко и остроумно, что окружающие едва сдерживают смех, стыдливо сжимая губы.
                Жена даже, тайком, сходила к психологу и поделилась своими наблюдениями. Тот конечно её успокоил, мол, это нормально, такое часто бывает, травма, шок и всё такое. Он сказал, что, скорее всего, через некоторое время, когда муж втянется в привычный для него ритм жизни, его поведение тоже станет прежним. Супругу успокоили слова психолога, ведь она вышла замуж и всегда знала только одного Григория, серьёзного, деловитого, немного застенчивого, любящего и открытого. От нынешнего же Григория  её порой и в жар бросает. Тот, прежний, был ей понятен и предсказуем, а этот каждый день другой. И хотя ей с ним интересно и, она чувствует, что он любит её как прежде, но в женское сердце уже пробрался страх необъяснимой и беспредметной ревности.
                Что же стало с Григорием Михайловичем? Вы скажете мне, что он стал больше ценить жизнь, а я отвечу – нет, жизнь для него стала менее ценна, чем когда-либо.  Вы можете предположить, что он стал больше любить окружающих его людей, а я снова отвечу – нет, прежде он любил их гораздо искренней. Может быть, вам показалось, что он узнал какой-то сокровенный секрет или понял смысл жизни, я же, зная Гришу несколько лучше вашего, могу с уверенностью сказать, что единственное, что он понял это то, что в жизни вообще нет смысла. Я бы хотел с ним поспорить, потому что моя жизнь буквально наполнена смыслом, но, боюсь, он бы не стал меня и слушать или, в лучшем случае, сказал бы какую-нибудь ироничную колкость в ответ на мои неопровержимые доводы. Без всякого зазрения совести он бы высмеял всё, что мне дорого и важно, всякий мой мотив, дающий мне надежду и стремление в жизни.  Но беда в том, что я бы не смог на него даже обидеться, потому что Гриша сделал бы это словно не нарочно, мимоходом, как бы рассуждая совсем о других вещах, искусно и непринужденно. Поэтому я не стану с ним спорить, я не хочу слышать насмешливых  подвохов над тем, что мне дорого и при этом чувствовать себя  глупцом даже не способным как следует рассердиться на глубоко симпатичного мне обидчика.      

               

                Прошло уже больше  двух месяцев с того самого дня как  мы встретили Григория Михайловича переходящим дорогу. Он уже дома,  работает и живёт нормальной жизнью. К психологу супруга его больше не ходила, хотя прежним Гришино поведение так и не стало.  Напротив, он практически полностью обновил свой гардероб, как-то сразу сделавшись более молодым и элегантным, хотя в свои тридцать девять он и прежде выглядел достаточно молодо. Вот уже второй раз в жизни он сделал себе европейский маникюр, а на следующей неделе он записался в салон тату, жене пока не говорит. В довершение ко всему Григорий Михайлович купил себе дорогой клетчатый шарф и когда надо и не надо пижонски наматывает его на шею. Выглядит ужасно, но ему нравится.
                Дети не узнают папу, а он не без удовольствия отвешивает им «саечки за испуг». Надо сказать, что и с женой всё в полном порядке. Она уже успокоилась и даже стала привыкать к тому, что никак не может привыкнуть к своему преобразившемуся супругу. В жизни Гриши вдруг всплыли запропастившиеся школьные друзья, а казалось, что уже давно нет ничего общего. А через дорогу он, как и прежде, переходит только на «зелёный». Вот, как-то так всё и получилось.




                Прошло ещё шесть месяцев. Григорий Михайлович с семьёй находится на острове Пхукет, в Таиланде. Он лениво растянулся на шезлонге и читает «Опыты Мудреца». Жена выбирает фрукты у пляжного торговца, дети ушли купаться. Переворачивая страницы, он обнаружил небольшой плоский образок с Николаем Чудотворцем, непонятно как затесавшийся между страниц. Наверное, жена положила в багажный чемодан, она всегда что-нибудь такое кладет в дорогу, и книга как раз лежала на дне. Да что-то в этом роде и получилось, скорее всего. Григорий посмотрел на Николая, Николай же не отвел строгого взгляда от Григория. «А ты чего такой серьёзный?», - спросил Гриша. Николай ничего не ответил.
                Вдоль берега прогуливался седовласый и загорелый немец в оранжевых бермудах. Почти напротив Григория Михайловича он остановился и повернулся спиной к морю.  Благих не отводя взгляда от Николая Чудотворца закрыл образком торс загорелого немца. Золотистое одеяние Николая гармонично завершилось бермудами и старыми сланцами неопределенного цвета. «То-то», - сказал Гриша и лукаво сжал губы.