Не думала, что, когда-нибудь, захочу поделиться сокровенным, и тем более, принародно излить душу.
Всегда подозревала плачущих в жилетку в желании не столько встретить понимание и сочувствие сколько доказать свою исключительность или даже прихвастнуть былыми победами.
Теперь же и сама, скрывать не стану, именно эту цель в первую очередь и преследую.
Не нуждаясь в словах утешения, хочу лишь, предавшись сладчайшим воспоминаниям смягчить горечь утраты и хоть как-то скрасить унылость своего теперешнего существования. И мысль о том, что кто-то в глубине души позавидует мне, согревает меня и придаёт сил.
Сколько мне лет? Разве это имеет значение! Главное то, что я всё ещё остаюсь женщиной. Женщиной способной дарить любовь, нежность и ласку.
И, жаждущей получать всё это в ответ.
Всё это у меня было. До дрожи, до боли, до умопомрачения. Да, у меня был любовник. И не просто любовник, а любовник молодой. Может быть, даже, слишком молодой.
Но, я так не считаю. Настоящему чувству возраст не преграда.
На сколько лет он был моложе? Если кому-то так уж интересно – на много. На четырнадцать. И достался он мне нецелованным мальчиком, совершенно неискушённым в делах любви. Я стала для него первой женщиной. И до недавнего времени оставалась единственной.
Наш роман длился более десяти лет, и всё это время я пребывала на седьмом небе от счастья.
Ещё бы! Молод, страстен, неутомим и могуч, к тому же, нежен и чуток. И какая женщина не мечтает о таком партнёре?
Вот и я витала в небесах. Может быть, слишком самонадеянно.
Казалось, ничто не могло испортить наших отношений, нарушить идиллию. Я так в это уверовала, настолько привыкла, что не распознала надвигающейся опасности.
И хотя, некоторые сомнения и неясная тревога, всё же, меня, порой, и посещали, я гнала их прочь.
И вот, час расплаты настал.
Началось с того, что, сначала, он стал задерживаться на работе. Но и тогда я не сразу придала этому значения. Летом мы планировали поехать в Турцию или Египет, и его желание заработать побольше денег, выглядело вполне логичным.
Но, когда он стал задерживаться всё дольше а уставать на столько, что приходя домой, ложился в постель лишь для того чтобы мгновенно и глубоко заснуть, я забила тревогу.
Раньше с эрекцией у него никогда проблем не возникало. Как бы сильно он ни уставал. А тут, не смотря на все мои ухищрения: томные вздохи и взгляды, тонкое почти прозрачное бельё, соблазнительные позы, он отворачивался к стенке и засыпал.
К тому времени наш роман длился уже более десяти лет.
Кто-то скажет: « Чего же ты хочешь! Ты уже не молода и не так привлекательна как прежде. А он вошёл во вкус, кое в чём научился разбираться, и юношеское почитание первой женщины безвозвратно утрачено. У тебя не осталось шансов!»
Не соглашусь!
Пусть я уже не так молода и мне, мягко говоря, далеко за тридцать, но я всё ещё тешу себя надеждой, что остаюсь достаточно привлекательной. Целлюлита нет и в помине, живот упруг, а талия легко угадывается. В ножках всё так же просматриваются пять классических просветов. А на пляже ступни тридцать шестого размера с модным педикюром и ухоженными пяточками неизменно притягивают мужские взгляды. Грудь, пусть не силиконовые шары, но полновесная троечка.
Мужики с неизменным постоянством пытаются подбивать ко мне клинья.
Так что я знаю себе цену и не считаю, что слишком самоуверенна и что песенка моя спета.
Но сейчас речь не об этом.
Как бы я сама к себе не относилась, важнее то, что он, утратил ко мне всякий интерес.
И я запаниковала!
Я пребывала в самой настоящей панике граничащей с отчаянием!
И, конечно же, это не могло не сказаться на моей внешности.
Не далее как вчера он заметил тени у меня под глазами, и сказал, что за последнее время я очень осунулась. Сказал это мимоходом, так, словно всё это ему абсолютно безразлично. А уходя, отвёл взгляд, и, хоть и поцеловал на прощанье, но как-то поспешно, будто пытался поскорее закончить ритуал, ставший обременительным и неуместным.
Господи, кого он пытается обмануть!
Я же вижу его насквозь.
Он же передо мной будто нагой. Как тогда, в детстве, когда я ещё купала его в ванной, и у него впервые случилась нечаянная эрекция, и он стоял, пытаясь прикрыться, а я делала вид, что ничего не замечаю.
Я и сейчас делаю вид, что ничего не происходит. Но долго я этого не выдержу.
Он приходится мне пасынком.
В восемнадцать я вышла замуж. Вернее, выскочила. За взрослого мужчину, которого, можно сказать, совсем не знала.
Наш роман был скоротечен. Оценив мою красоту, молодость и девственность, он увёз меня из глухого гуцульского села, затерявшегося среди лесистых карпатских склонов.
Он оказался вдовцом с малолетним ребёнком на руках. Как выяснилось позже, я стала его третьей женой. Своего ребёночка сделать мы не успели. Вскоре после свадьбы он погиб – конкуренты постарались.
Он был бизнесменом и весьма преуспевающим, но, после тяжб, затеянных его первой женой (та ещё штучка!), мне досталась крошечная однокомнатная квартирка в спальном районе, подержанный «опель» и кое-какие ценные бумаги.
Но, самое главное, мне, восемнадцатилетней вдове, провинциальной дурёхе, толком не успевшей прижиться в большом городе и совершенно не представлявшей как быть дальше, достался четырёхлетний пасынок!
Но, со временем, всё уладилось.
Всё же, мы, «лимита», приспособлены к жизни лучше «городских», и умеем выживать в даже в самых экстремальных условиях.
Жизнь пошла своим чередом. Я устроилась на работу, поступила на «заочное».
В общем, героиня романа, да и только! В институт, правда, так и не поступила, но техникум закончила.
«Теремы» тогда ещё котировались, и со временем я даже выбилась в маленькие начальники. Хоть я и продолжала работать по скользящему графику, но физически стало на много легче, да и быть в тонусе, волей-неволей, а приходилось.
Были ли у меня мужчины? Не хочу об этом! Для меня существует только один мужчина! Только о нём хочу думать и говорить! О мужчине, которого вырастила, можно сказать, с пелёнок, выпестовала с младых ногтей. И, который убегает теперь, якобы, на работу стыдясь посмотреть в глаза и на прощание лишь мимоходом чмокает в щёку! Ужас!
Нет! Нет! Не хочу!
Лучше думать о чём-нибудь хорошем и приятном. Да, мне есть что вспомнить!
Помню, ему, моему Гришеньке, моему ангелочку, было тогда лет двенадцать….
Я отправила его на одну смену в пионерский лагерь.
В первый и последний раз.
Приехал он оттуда весь чумазый и взъерошенный. От него даже пахло. Похоже, они там вообще не мылись. А у нас, как назло, отключили горячую воду и я, первым делом, бросилась греть воду на газовой плите. Я таскала кастрюли и чайники, а сама всё поглядывала на своего ангелочка. Оказывается, я по нему очень соскучилась.
И ещё, я начала беспокоиться. Он выглядел задумчивым и опечаленным, и, даже, каким-то поникшим.
На все мои расспросы он упрямо молчал, а когда я натаскала воды, поспешил в ванную. Я только и успела, что крикнуть, чтобы не запирал дверь. Нужно было нагреть и притащить воды ещё. Должен же он был окатиться! А сама всё прислушивалась к звукам, доносившимся из ванной. Меня очень беспокоило его душевное состояние.
И предчувствия меня не обманули!
Когда я вошла, он сидел в ванне, а в глазах его стояли слёзы.
– Что случилось? – я не узнала собственного голоса.
А он, вдруг, разрыдался. Громко и слёзно. Я пыталась расспрашивать, а он только плакал и плакал. Я уже не знала, что и думать, и обессилено присела на край ванны. Хотела погладить его по голове, но он резко отстранился и, вдруг, закричал:
– Я урод! Уро-о-д!
И поднялся во весь рост. Я испуганно вскочила, а он всё кричал:
– Вот! Вот видишь, какой я урод! Уро-о-од!
Я оторопело уставилась на него, ровным счётом ничего не понимая.
– Да, урод! Ребята так и говорили! У меня не писка, а хобот какой-то! – и он снова разрыдался. – Уро-о-д!
А я, едва сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху.
Его пипирка, действительно, сильно смахивала на хобот. Толстенькая у основания она сужалась к низу, а крайняя плоть, свисая длинной мягкой трубочкой, добавляла сходства с хоботом слонёнка.
Подавив смех и, облегчённо переведя дух, я уж подумала, что и вправду случилось что-то ужасное, постаралась его утешить:
– И никакой ты не урод! Волне нормальная пипирка. Очень даже симпатичная!
– А мальчишки сказали, что она уродливая и мне надо делать операцию! – не унимался он и снова залился слезами.
– Какие ещё мальчишки?
– В лагере….
Оказывается, они там не придумали ничего умнее как мериться писками и устроили целый конкурс.
– И кто же оказался победителем? – развеселилась я. – Кто стал «Мистером-пипирка»?
– Один парень…
– А ты? – честно говоря, я была удивлена.
– Он сказал, что я – не в счёт. Потому что я – уро-о-од, – только-только успокоившись, он готов был разреветься снова.
– Перестань! Это он от зависти, – утешила я его, как могла.
– Чему тут завидовать-то? – плаксиво пробубнил он.
– Ну, – я немного растерялась. – Вообще-то, когда у парня такая вот пипирка, это…, это…, это просто здорово!
– Почему?
Кажется, дело пошло на поправку. Отчаяние в его голосе сменилось нотками любопытства.
– Станешь постарше – сам поймёшь! – и, многозначительно улыбнувшись, деловито добавила. – Давай-ка лучше я тебя окачу, а то вода скоро совсем остынет.
Я начала тонкой струйкой лить воду ему на голову, а он вдруг дёрнулся. Я даже испугалась – уж не ошпарила ли! Пощупала воду. Да нет, чуть тёплая. А он дёрнулся снова.
– Что такое? – я ковшиком потянулась к кастрюле за очередной порцией воды и только тут поняла, в чём дело.
Оказывается, его «пипирка» поднялась, и крайняя плоть съехала, оголив головку.
Гриша опять дёрнулся. Он попытался надвинуть кожицу обратно, но стоило ему убрать руку и головка, тут же, обнажилась снова. Он несколько раз пробовал спрятать её, но она всё открывалась и от этого его «пипирка» вздымалась всё выше, приобретая естественную стройность.
Это уже была не «пипирка». Это уже был настоящий член. Причём, весьма приличных размеров.
Пожалуй, тот мальчишка не зря пытался любым способом отстранить Гришу от участия в "соревнованиях". Иначе, ему ни в жизнь бы не добиться звания супермена.
– Не трогай ты его! – я перехватила его руку. – Ты только хуже делаешь!
– Ну чего он, – пропищал Гриша. – Мне неприятно, когда она такая.
– Тут уж ничего не поделаешь, – вздохнула я. – Так уж природой устроено.
– Как?
– Так! – я почувствовала, что начинаю нервничать. – Как только он подымается, она тут же открывается.
Гриша хихикнул. Улыбнулась и я. Надо же, в рифму вышло. И мне стало смешно и радостно. Смешно от курьёзности ситуации, а радостно оттого, что у нас получилось так непринуждённо обсудить столь щекотливую тему.
Я подала Грише полотенце, а сама всё косилась на его «пипирку». Она никак не желала опускаться. А когда Гриша добрался до неё полотенцем, то и вовсе задралась ввысь. Перехватив мой взгляд, Гриша смущённо улыбнулся и поспешно прикрылся.
Я рассмеялась и потрепала его по мокрым волосам:
– Так что, не переживай! Пипирка у тебя самая что ни на есть настоящая! И лично мне очень даже нравится!
Гриша радостно хихикнул и счастливый, выскочил в коридор, а я осталась прибраться, обмыть ванну, протереть пол. А главное, привести в порядок собственные мысли.
«Господи, он же ещё совсем ребёнок. У него «там» ещё и волосиков-то почти нет. А «пипирка» вон какая вымахала! Тьфу ты! Далась же мне эта пипирка!»
Яростно натирая борта ванны моющим средством, я чертыхалась, клеймила себя позором, но ничего не могла с собой поделать и, как загипнотизированная, всё твердила: «Хороша штучка! До чего же, хороша!» И, даже, попыталась сложить кулачки, прикидывая её размеры.
После этого случая я стала замечать, что по утрам, когда я будила его, он уже не вскакивал с постели, а ждал, когда я отвернусь, и только потом опрометью мчался в туалет. Я невольно улыбалась. Должно быть, его мучила и вгоняла в краску утренняя эрекция.
Потом он стал иногда подолгу засиживаться в туалете или запираться в ванной. Конечно, я догадывалась, чем он там занимается, и это вызывало у меня некоторые опасения. Но, посоветоваться мне было не с кем, и я обратилась к соответствующей литературе, после чего немного успокоилась. Природа брала своё.
И всё же, я тревожилась, не слишком ли часто он уединяется.
А однажды, когда ему было уже лет пятнадцать, я стала очевидицей его интимных упражнений.
Проснувшись среди ночи, я услышала скрип его дивана. Пытаясь понять что происходит, я повернулась на другой бок и приподняла голову. Его диван и моя кровать стоят в разных углах комнаты и, я ничего не успела разглядеть. Лишь мелькнул край одеяла, а звуки, как только я пошевелилась, мгновенно стихли.
Я лежала, медленно соображая, что всё это могло значить, а когда догадалась, сон как рукой сняло. Я притворилась спящей, чутко прислушиваясь, и ожидая, что же будет дальше. На дворе кончался май, наступали белые ночи, к тому же, накануне я сняла шторы, приготовив их в стирку. Так что, в комнате было светло как днём.
Выждав какое-то время, Гриша приподнялся на постели, посмотрел в мою сторону и, не заметив ничего подозрительного, снова откинул одеяло. У меня не осталось никаких сомнений на счёт его дальнейших намерений. Спущенные трусики темнели под коленками. Диван снова заскрипел. И с каждой минутой скрипел всё интенсивней. Гриша выгибался, запрокидывал голову, а я лежала, боясь пошевелиться, и кусала губы.
«Бедный, бедный мальчик! – думала я. – Ему бы девчоночку, какую».
Но, откуда ей было взяться! Он никуда не ходил, только учился, а вечерами сидел дома, уткнувшись в телевизор или в какую-нибудь книжку.
«Ну что мне, самой, что ли, ему девушку найти? А лучше – опытную женщину!»
И тут меня, словно, током ударило! В жар так и бросило. Я ужаснулась собственным мыслям. На месте этой воображаемой женщины я столь явственно представила себя саму, что от стыда едва не застонала.
А Гриша, вдруг, издал тихий протяжный звук. Нет, не стон а, скорее, сдавленный вздох. И в этом, то ли вдохе, то ли выдохе, почти беззвучном, было столько сладостного страдания, столько вымученного но ни с чем несравнимого наслаждения, что я почувствовала, как в трусиках у меня мгновенно намокло, и я с трудом сдержалась, чтобы не потянуться туда рукой.
Господи, не хватало только ещё и мне забиться тут в конвульсиях.
«Всё, завтра же куплю раздвижную ширму! – зареклась я. – Ведь, давно уже собиралась! И ещё – обязательно постирать шторы! А заодно и постельное бельё. Наверняка он там всё перепачкал».
Утром, на тот день у меня выпадал выходной – я тогда всё ещё работала по скользящему графику – проводив Гришу в техникум на занятия, я первым делом обследовала его постель.
По утрам он всегда заправлял её сам и, должна сказать, довольно аккуратно. И хотя в тот раз он заправил её особо тщательно, мне не составило большого труда отыскать то, что искала я, и что пытался скрыть он.
Распотрошив постель, я так и ахнула. Пятна были повсюду. На простыне, на пододеяльнике и даже на наволочке. А присмотревшись,я обнаружила подозрительный подтёк ещё и на обоях.
Бедный, бедный мальчик! Сколько же в нём страсти! Наверное, ему очень тяжело сдерживать свой невероятный темперамент! Интересно, в кого он такой? В отца? Нет, скорее в мать. Я видела её на фотографиях. Черноглазая смуглянка, наверное, тоже откуда-то из наших краёв, с тонкими чертами лица. Симпатичная. Разве что, губы чуть тонковаты.
Мой покойный супруг, видимо, имел чётко сложившийся стереотип женской красоты, и при некоторой доле фантазии между мной и гришенькиной мамой можно было отыскать некоторое сходство.
– Но, я-то ему не мать!
Мне показалось, кричала я в полный голос. А очнувшись, обнаружила, что стою посреди комнаты, прижимая к груди скомканные простыни.
Я бросилась на кухню и, затолкав бельё в «стиралку», лихорадочно заметалась между кухней и ванной:
«Пока машина крутит «постельное», я успею постирать шторы в ванне. А надо ещё всё высушить и отгладить. К приходу Гриши всё должно быть готово. Он не должен ни о чём догадаться».
Но, видимо, всё же, догадался.
Потому что с тех пор он стал регулярно терять носовые платки. Я даже вынуждена была время от времени распарывать старые наволочки и шить из них маленькие одноразовые «сопливчики-утирашки».
Покупку ширмы я отложила на вечер, собираясь попросить одного моего хорошего знакомого отвезти меня в магазин. Но, ближе к вечеру эту идею я решительно и с негодованием отвергла:
«Всё! Больше никаких хороших знакомых!»
Ширму я, всё-таки, купила. Чуть позже чем планировала, но, всё таки, купила. Дорогущую! Я выбирала её долго и тщательно. А потом ещё пёрла через весь город. Меня с ней даже в метро пускать не хотели. Только со скандалом и пробилась! Но, зато, не зря так мучилась.
Эта ширма, из китайского шёлка являла собой настоящее произведение искусства, и даже имела собственное название – «Театр теней», что, в конечном счёте, и послужило решающим аргументом в моём, весьма непростом выборе, и, как выяснилось в дальнейшем, оказалось главным её преимуществом.
Дело в том, что если с одной стороны ширмы включить свет и занять определённое положение, то на другой её стороне совершенно отчётливо начинали просматриваться силуэты подносимых к ширме предметов. Потому-то она и имела столь необычное название. И этим, её прямо-таки волшебным свойством я и не преминула воспользоваться.
Иногда, субботними вечерами, (потому что по воскресеньям Гришенька не учился), перед сном, когда он уже лежал в постели, я в своём, отгороженном ширмой уголке, зажигала ночник и, прежде чем улечься, скинув «ночнушку», долго, глядясь в крошечное зеркальце, укладывала волосы, всячески потягивалась, почёсывалась и украдкой массировала соски, чтобы тень от них чётче просматривалась сквозь китайский шёлк перегородки. После чего, уже лёжа в кровати неизменно слышала знакомый скрип дивана.
А однажды, услышала этот звук, ещё когда во всю крутилась перед ширмой.
От такого я немного обалдела, и в то же время несказанно обрадовалась. Всё ж таки, я не просто так вела себя подобным образом, а преследовала вполне конкретную цель. Я стремилась к тому, чтобы гришинькины эрекция и оргазм оказались накрепко связанными именно с моим образом.
Возможно, кто-то попытается уличить меня в распутстве, что ж, его право. Я же предпочитаю называть это маленькой женской хитростью.
А следующим летом (моему ангелочку исполнилось тогда уже шестнадцать) в гости к нам приехала подруга моей юности со своей десятилетней дочкой. Та самая, что когда-то познакомила меня с моим будущим мужем.
Гришенька накануне закрыл сессию, а я взяла накопившиеся за год отгулы и мы вчетвером весело проводили время, посещая экскурсии, гуляя по городу, посещая кафешки и прочие недорогие заведения.
Но, вовсе не прогулками по улицам и площадям запомнилась та неделя. Те семь дней, а вернее ночей стали мучительно медленным, но упоительным своей неотвратимостью восхождением на нашу с Гришенькой вершину блаженства.
Но, всё по порядку.
Первый день выдался суматошным. Поезд прибывал рано утром. Встретив Олеську с маленькой Галинкой на вокзале, мы отвезли вещи домой и, подчиняясь необузданному темпераменту подруги и её ненасытному желанию поскорее всё увидеть и всюду успеть, ринулись «покорять» город. Так что к вечеру, когда мы наконец-то вернулись домой, я уже валилась с ног от усталости.
За ужином мы немного выпили за встречу, а когда пришло время ложиться спать, Олеська, немного захмелев, в шутку, предложила мне лечь с Галинкой, а её саму уложить с Гришенькой.
Мы посмеялись этой шутке, но мне она, честно говоря, не понравилась.
Слишком уж хорошо я знала свою подругу молодости. И полагаю, за эти годы она мало изменилась. Хотя, она сильно располнела, и я даже не сразу узнала её на вокзале, она и теперь не упускала случая улыбнуться, а то и подмигнуть проходящим мимо мужчинам.
Конечно, её браваду нельзя было принимать за чистую монету, но, как говорится, не буди лихо пока оно тихо. Раздобревшая телом Олеська на вкус крепкого деревенского мужика представлялась эталоном женской привлекательности.
И хотя Гришенька вовсе не походил на сельского увальня, всё же, зная его темперамент, я забеспокоилась, как бы озорные искорки лучистых глаз подруги ненароком не натворили бед.
– Боюсь, моя кровать тебя не выдержит! – отшутилась я.
Олеська не обиделась. Она не испытывала ни малейших комплексов относительно своей дородности.
– Эх, а диванчик-то хиленький! – вздохнула она укладываясь. – Тс-с! Галюня уже спит.
И с неожиданной для своей комплекции грациозностью угнездилась на краешке, отдав большую часть спального пространства разметавшейся во все дочери.
А я поспешила за ширму. Гришенька уже спал, отвернувшись к стенке.
Я, подобно Олеське, легла на самом краю кровати и попыталась заснуть. Но, не смотря на усталость, сон не шёл. Я, вдруг, испытала необычайное волнение. За всё время вдовства, эта ночь стала первой, когда я оказалась в своей постели не одна.
Я гнала прочь эти нелепые вздорные мысли, но, волнение, отчего-то всё не проходило.
Потом, заворочался во сне Гришенька. И я забеспокоилась как бы он, не выдержав напряжения, которое он, наверняка, испытывал в течение всего дня в обществе двух зрелых женщин не откинул бы одеяла.
Я не знала как вести себя, если это всё же произойдёт. Но Гриша лишь повернулся на другой бок и, ткнувшись носом мне в самое ухо, сладко засопел.
Волнение накатило с новой силой. Я отстранилась и уже совсем повисла на краю.
Какой уж тут сон!
Мне представилось, как Гришенька ночью выходит в туалет, и Олеська, подкараулив его, увязывается следом. Вот они запираются в ванной…. Или прямо на кухне…. Она, эта бесстыжая баба, преподаёт ему первые уроки секса.
Олеська она такая. С неё станется.
К счастью, ночь прошла без происшествий, а вот я встала наутро не выспавшейся, совершено разбитой, да ещё и с головной болью. Нет, пить мне нельзя абсолютно.
Я весь день с трудом передвигала ноги и мечтала только о том, как бы поскорее забраться в постель, заснуть, и спать, спать, спать.
А Олеське хоть бы что! Она как очумелая носилась по городу и только посмеивалась, глядя на моё плачевное состояние.
За ужином она потребовала налить ей "для аппетита":
– Что ж я, вторую ночь к ряду без мужика? Так хоть напьюсь!
И, хлопнув пару рюмок, и оттого лишь разрумянившись ещё больше, опять начала веселиться:
– Я же говорила, с Гришаней надо было класть меня!
А когда, уложив Галинку, она возвращалась на кухню и столкнулась в дверях с Гришенькой, игриво подбоченившись, подмигнула ему:
– Ну, Гришаня, не желаешь ко мне под бочок?
И качнула арбузными грудями:
– Тут есть за что подержаться!
Гришенька в ужасе отпрянул, а Олеська расхохоталась:
– Да ладно, шучу я!
И отправилась на боковую.
Гришенька вызвался помыть посуду и я, благодарная за проявленную заботу, чмокнула его в щёку и пошла ложиться.
Кажется, я заснула, не успев головы до подушки донести.
Так крепко я давно не спала. Даже не слышала, как ложился Гришенька. А ночью мне снились сны, не помню, какие именно, но удивительно приятные и утром я проснулась с переполняющим всё моё существо чувством неизъяснимой радости.
Я долго лежала, не открывая глаз, наслаждаясь покоем и умиротворением.
Рядом посапывал Гришенька. Я повернулась посмотреть на него и тут обнаружила, что одна грудь у меня вывалилась из «ночнушки». Поспешно заправив её обратно, я поднялась и, накинув халат, вышла на кухню.
Олеська, по неизбывной деревенской привычке встала чуть свет и уже вовсю орудовала на кухне.
– Ну, ты и дрыхнуть! – приветствовала она меня, громыхая сковородками. – Ну как, сладко спалось?
– Кажется, выспалась, – ежась и позёвывая я взялась за чайник.
– Надо думать! – усмехнулась Олеська. – Утром глянула на тебя, аж завидки взяли! Лежит вся такая разомлевшая! Титьки нараспашку! А рядом Гришаня носом в сосок уткнулся и сопит в две дырки. Аж, причмокивает как ему слатенько!
Я сконфуженно отвернулась:
– Ну, чего ты, я не знаю! Во сне, наверное, повернулась неловко….
На следующую ночь мне опять не спалось.
Я уже собралась было отправиться на кухню попить чаю, но тут зашевелился Гришенька и я, боясь разбудить его, осталась смирно лежать.
А Гришенька, вдруг, просунув руку под одеяло, потянулся ко мне. Я замерла от неожиданности, его рука легла мне на грудь, и он несколько раз слегка сдавил её. Потом, нашарив через тонкую ткань ночной рубашки сосок, принялся теребить его.
Я лежала, затаив дыхание и совершенно не представляя, что мне делать. Пока я соображала как мне поступить, гришина рука убралась, но лишь для того чтобы опуститься на низ живота. Гришенька явно щупал меня.
Бедняжка, он и не подозревал о том, что я не сплю и всё чувствую.
И тут меня осенило.
Так вот почему прошлой ночью мне снилось что-то приятное. Значит, он и вчера меня щупал! А Гриша меж тем прижался ко мне, и я бедром почувствовала, как сильно он возбуждён.
Я поджала губу. Бедный мой мальчик! Это всё Олеська со своими пошлыми шуточками!
А Гришенька, вдруг, вскочил с кровати и убежал в туалет. Пробыл он там совсем недолго, а когда вернулся, юркнул под одеяло и, свернулся калачиком.
И вскоре я услышала его тихое равномерное сопение.
А я лежала и горько думала:
«Ну а я? Как мне снять стресс и успокоиться?»
Следующей ночью всё повторилось.
С той лишь разницей, что легла я без трусиков, заскочив перед сном в ванную. Я тщательно подбрила лобок, оставив лишь небольшой «чубчик». А прежде чем «заснуть», долго ворочалась, так, что моя новая ночная сорочка с глубоким вырезом на груди, купленная днём, когда мы с Олеськой устроили вояж по магазинам, не задралась достаточно высоко.
Ждать пришлось довольно долго. Я даже начала беспокоиться, не окажутся ли мои приготовления напрасными.
Но вот Гриша тихонько повернулся ко мне. Я лежала на спине, запрокинув руки за голову, так что ему не составило большого труда извлечь мою грудь из «ночнушки».
Гришенька достаточно интенсивно массировал меня, а я боялась, что моё сердце выскочит от волнения из груди.
А когда он припал к отвердевшему соску губами, с трудом сдержала вздох.
Гришенька, теряя остатки осторожности, потянулся к моему животику. Рука его, не нащупав ткани трусиков, лишь на короткий миг замедлив движение, заскользила ниже.
Ножки я немного раздвинула заранее, так что, его пальчики беспрепятственно проникли в заветный уголок.
Обследовав завиток волос, они спустились ещё ниже и, накрыв мою щёлочку, замерли в нерешительности.
Похоже, Гришенька не знал, что делать дальше.
Да нет, знал.
У меня круги пошли перед глазами, когда пальчик его погрузился в жаркое и влажное местечко.
Но, судя по всему, не смотря на неплохую теоретическую подготовку, он совершенно не имел практики, и ему никак не удавалось найти, то, что он искал с такой настойчивостью.
Мне пришлось сделать несколько лёгких, почти незаметных движений тазом, прежде чем его пальчик заскользил в нужном направлении.
И тут у меня перехватило дух.
Ещё немного и я забьюсь в конвульсиях!
Я с силой сжала ноги. Гришенька отдёрнул руку и быстренько отвернулся. Мне ничего не оставалось, как обняв со спины, прижаться к нему всем телом, откинув голову.
Необходимо было восстановить дыхание.
Я ликовала. События разворачивались столь стремительно, что я уже ничуть не сомневалась в том, что мне осталось лишь дождаться отъезда подруги.
А она пробудет здесь ещё два дня и одну, не считая этой, ночь. Господи, дожить бы!
Следующий день был посвящён сборам.
Олеська прибарахлилась конкретно. Вещей, подарков и сувениров набралось чемодан и две огромные сумищи.
– Как же ты всё это потащишь? – изумилась я.
Пыхтя как паровоз и, наконец, утрамбовав сумку, Олеська застегнула молнию и выпрямилась:
– Ничего, я сильная. Да и поезд прямой, без пересадок. Здесь такси вызовем. А там нас мой Василь встретит. Доедем. Меня – другое волнует. А ну, Санка, пойдём на кухню. Разговор есть.
Пройдя на кухню, я прикрыла дверь, а Олеська, ради пущей безопасности отошла к окну, и зашептала:
– Подруга, подкати мне мужика! Хоть какого…. Из своих, бывших, вызвони кого-нибудь. Пусть приедет. В жизни не поверю, чтобы за столько лет у тебя никого не было! Что ж мне! За столько лет первый раз на свободу вырвалась, и – без левака домой возвращаться?
– Олеська, родненькая, вот те крест, нет у меня никого такого!
– Ну, хоть, с соседом познакомь. У тебя вон какой дом большой! Неужто ни одного свободного мужика нету? – Олеська посмотрела в окно и поманила меня. – Скорее, сюда иди! Что за мужик с собачкой гуляет? Не иначе как из вашего дома.
Я посмотрела в окно. Сосед с верхнего этажа, Вячеслав Иванович, выгуливал Йоркширского терьера.
– Так он же, старый уже!
– Плевать! Выбирать некогда. Завтра уезжать!
Вячеслав Иванович подхватил на руки собачонку и направился к подъезду.
– Он женатый, – вспомнила я. – У него жена медичкой работает. Сутками дежурит.
– Вот и хорошо! – обрадовалась Олеська. – Может она сегодня как раз на дежурстве. Одни живут?
– Кажется…
Олеська засуетилась:
– У тебя всё работает? Может, выключатель какой сломался или, ещё чего? Резче думай!
Не дождавшись ответа, она выскочила на лестничную площадку, а уже через пять минут ураганом влетала на кухню, треща как пулемёт:
– Стол накрывай! Что в холодильнике? Колбаса? Сыр? Яйца? Всё давай! Договорилась…. Сейчас розетку придёт ремонтировать. Водка-то осталась?
Водки оставалось ещё больше полбутылки, да и закуска кое-какая нашлась.
Вячеслав Иванович оказался не таким уж и старым, как я думала. И довольно симпатичным. Чем-то Элвиса Пресли напоминал. От угощения не отказывался, но просил наливать по половинке, ссылаясь на то, что ему завтра на работу.
По началу, чувствовалось, был скован, но когда заметил, что я не пью совсем, но, зато, Олеська глушит рюмку за рюмкой, правильно разобравшись в ситуации, расслабился и повеселел.
Он знал множество забавных историй и анекдотов, так что вечер удался на славу.
Время пролетело быстро и до розетки, хотя из нагрудного кармана Вячеслав Ивановича и торчало остриё отвёртки, дело так и не дошло.
Пришло время укладывать Галинку, и Олеська отправилась в комнату, шепнув мне на ухо, чтобы я ни за что соседа не отпускала.
Мне не пришлось прикладывать к тому особых усилий.
Вячеслав Иванович оказался мужиком сообразительным и быстро понял, чего от него хотят. К тому же, выяснилось, что Нина Павловна именно сегодня заступила на дежурство.
Везёт же Олеське!
Быстренько уложив Галинку, она вернулась на кухню и я, улучив подходящий момент, тактично ретировалась.
А они ещё долго веселились и смеялись.
Я уже успела расстелить кровать, переодеться в ночнушку и сходить в ванную, когда входная дверь, наконец, хлопнула и Олеська поманила меня на кухню.
Выплеснув из чашки остатки чая в раковину, она налила себе водки и, выпив залпом, хрустко откусила от яблока:
– Всё, пошла!
Уже в дверях попросила подушиться чем-нибудь и, пока я шарила на трельяже, на секунду заглянув в комнату, зашептала:
– Спит моя Галинушка! Ты уж присмотри за ней. Она во сне, бывает, раскрывается…
А переступив порог, обернулась вдруг, и срывающимся от волнения шёпотом призналась:
– Ох! Чего-то, волнуюсь я…. Всё-таки, первый раз «налево» иду…
– Так, может, и не надо….
– Надо! – Олеська упрямо поджала губы и встала на первую ступеньку.
– Стой, – зашептала я ей вслед. – Ключи возьми…. Неизвестно ещё когда вернёшься.
Я смотрела на осторожно поднимавшуюся по лестнице подругу и думала: «Вот в этом вся Олеська. Уж если что задумала, ни за что не отступится!»
Не то что я. Уже больше года всё вокруг да около хожу. Мне бы её решимость!
Да уж, решительности мне, явно, не доставало.
Забираясь под одеяло, я тряслась как паралитик, и ещё долго не могла успокоиться.
Я лежала и, таращась в невидимый в темноте потолок, сокрушалась: «У них там, наверное, уже дым коромыслом! А тут, тишь да гладь…».
Перевернувшись пару раз с боку на бок, я проверила подол «ночнушки» и принялась усиленно сопеть.
Я так старалась, что, в конце концов, успокоилась и даже начала проваливаться в сон, когда Гришенька, наконец-то пошевелился.
Сон как рукой сняло, а сердце бешено заколотилось.
"Всё! Хватит! Эта ночь станет решающей!" – решила я и … зажмурилась. Рука моя была вытянута вдоль тела и, Гришенька осторожно прижался к ней.
На сколько я могла понять, трусики его были на месте, но судя по жару обдавшему мою кисть член он высвободил заранее.
А Гришенька, расправив декольте «ночнушки» запустил руку мне за пазуху.
Мимо соска он не промахнулся. Где уж там! Сейчас я могла бы, наверное, проткнуть ими стену!
Должно быть, Гришенька испугался их агрессивного вида. Он поспешно отдёрнул руку, чуть отстранился и какое-то время лежал неподвижно.
Усыпляя его бдительность я пошевелилась, запрокинула руку за голову и, поудобней уложив голову на подушке, снова засопела.
И Гришенька незамедлил вновь приступить к «ночной вылазке».
На этот раз, как я и ожидала, её целью оказался мой лобок.
Уже набравшись некоторого опыта, он ловко накрыл его ладошкой и погрузил в пылающую, истекающую соками норку пальчик.
Я зажмурилась, пытаясь сдержаться но, не тут-то было! Он провёл пальчиком три, от силы, четыре раза и, издав стон, я содрогнулась всем телом.
Гришенька рванулся прочь, но я успела накрыть его руку и надавила на палец, требуя продолжения.
Гришенька, видимо, совсем растерялся, и мне пришлось самой руководить его пальчиком.
Я извивалась и корчилась, стонала и всхлипывала….
Когда я ослабила хватку, Гришенька поспешил убрать руку и отвернулся, свернувшись калачиком.
Я же прильнула к его спине и попыталась залезть ему в трусы. На что Гришенька зажался ещё сильней, и я вынуждена была прекратить попытки завладеть его членом.
Похоже, он перепугался не на шутку и вполне возможно, со страху у него там всё опустилось.
Надо было дать мальчику время прийти в себя. Да и мне не мешало бы чуть остыть. Момент всё равно упущен, а вот когда он снова наберётся храбрости, я бы не отказалась ещё раз «слетать к звёздам».
Я пустилась на хитрость. Перекатившись на спину и, пробормотав: «О, господи, приснится же такое…», пару раз вздохнула, немного поворочалась и сладко засопела.
Моя уловка удалась. Гришенька поверил в то, что я подумала, будто всё это мне приснилось, расслабился и вытянул ноги.
Но, я была на чеку, и на этот раз поджать колени он не успел. Я крепко накрепко ухватилась за член, и выпускать из рук добычу не собиралась.
А Гришенька, вдруг, начал обмякать. Видимо, стресс для него оказался, всё же, достаточно мощным.
Но я, так легко сдаваться не собиралась и довольно скоро мои нежные прикосновения вернули его к жизни.
Член начал наливаться силой и вскоре отвердел настолько, что пальцы мои перестали смыкаться на его головке, и я упустила с неё кожицу. Я попыталась напустить её обратно, но головка раздулась и затвердела настолько, что мне пришлось довольствоваться лишь стволом, да кулачком подбивать её снизу.
Но, Гришеньке и этого хватило. Предприняв отчаянную попытку высвободиться, он перевернулся на живот но, застонал и довольно таки громко.
Я даже испугалась, что он всех перебудит, но вспомнив, что Олеськи нет дома, самозабвенно довела начатое до конца. Простынь под ним намокла. Член ещё подёргивался, но уже начал обмякать и я подумала, что на этом всё закончилось.
Но, не тут было! Он снова начал подниматься.
Вот что значит молодость!
И я решила не останавливаться на достигнутом. Гришенька неожиданно легко поддался моим движениям и перекатился на спину, и я очень осторожно, чтобы не спугнуть удачу, взобралась на него сверху.
И хотя правую коленку мне холодила промокшая простыня, села я весьма удачно и обошлась совершенно без рук. Хватило одного движения тазом, чтобы правильно нацелиться.
Не смотря на то, что моё лоно истекало соками, я невольно прикусила губу, когда начала наседать.
О мгновенном проникновении не могло быть и речи. Мне просто необходимо было хоть немного свыкнуться с таким размером. Гришенька оказался редкостным гигантом. И я осторожно и медленно насаживалась на его великана.
Я опустилась до самой мошонки и потянулась обратно вверх.
Выход его головки поверг меня в трепет, и я начала двигаться интенсивней.
Я всё ускоряла темп. Я подставляла его ладони себе под груди. Тёрлась о них сосками. Я помогала себе пальчиком. И всё-таки – не успела. Совсем чуть-чуть.
На этот раз Гришенька стонал ещё громче.
Я зажимала ему рот ладонью и, всё ещё борясь за свой оргазм, пыталась удержать в себе его быстро обмякающий член.
Но тут, я сообразила, что всё это нам лишь «снится» и, смирившись с неудачей, тихонько улеглась на своей половине кровати.
Несмотря на некоторую неудовлетворённость, я ликовала.
Я достигла главного!
Гришенька преодолел юношеский страх перед живой женщиной и теперь, уже не просто мой образ, а я сама, моё тело сделаются причиной его эрекций!
Проснулась я от шума воды доносившегося из ванной.
Я глянула на Гришеньку. Он сладко спал. Выглянула из-за ширмы. Олеська отсутствовала. Значит, это она плещется. Сколько же сейчас времени? Я посмотрела на будильник. Ничего себе! Её не было считай всю ночь. Я недовольно поморщилась. Мне бы тоже душ сейчас не помешал.
Я встала с постели и босиком прошлёпала в туалет, и только там заметила что низ «ночнушки» весь перепачкан.
Я совсем забыла, что ночью промакивала себя подолом и теперь заскорузлые пятна красноречиво доказывали, что всё то, что случилось ночью, мне вовсе не приснилось.
Нужно было срочно избавиться от компромата. Олеська, она же глазастая, обязательно заметит.
Но путь к отступлению мне преградила открывшаяся из ванной дверь, и мне ничего не оставалось, как юркнуть на кухню и усесться на табурете, тщательно зажав подол минисорочки между ног.
Разопревшая, разрумянившаяся Олеська, укутанная в махровый халат, с полотенцем, намотанным вокруг головы, вышла на кухню и первым делом спросила:
– Как там моя Галинушка?
Мне сделалось неловко от того что я так ни разу и не вспомнила о дочери подруги, но не моргнув глазом, бодро соврала:
– А чего ей! Проспала всю ночь, как младенец. Даже не пикнула!
Чайник, видимо, поставленный ещё Олеськой давно кипел, но я не решалась встать и выключить газ, боясь разоблачения, и только глубже запихивала подол сорочки между ляжек.
Олеська составила грязную посуду в раковину и налила себе чая:
– Уф! Упрела. Пить хочется….
Первую чашку она выдула залпом, благо заварки наворотила больше чем кипятка.
– Ты что, только пришла? – ляпнула я первое, что пришло на ум.
– С полчаса…
– Ты обалдела! Ему же на работу!
– Сказал, что не пойдёт – «больничный» оформит, – вторую чашку Олеська пила уже более вдумчиво.
– Ну, ты и укатала мужика! – восхитилась я.
– Скорее он меня, – вздохнула Олеська. – Ноги до сих пор трясутся. Уж как заправит, так не меньше чем на час. Хоть караул кричи. А ты говорила – старый!
– Понравилось?
– Во все дырки отымел, – призналась Олеська. – Да не делай ты таких глаз!
Она наливала уже третью чашку:
– Я думала, хуже будет. А, знаешь, и ничего. Сначала, не получалось, но потом, он какой-то тюбик взял, хорошенько всё смазал, и – получилось. Не скажу что кайфово, но – прикольно. Если бы всегда так можно было! Вроде и мужику дала, а вроде и мужу не изменила.
Олеська, вдруг, тяжко вздохнула:
– Ох, дура я, дура! – она обхватила голову руками, пригорюнилась. – Хреново мне! Совестно! Я, ведь, Василёчку своему до этого никогда не изменяла!
– А мне показалось, тебе очень даже понравилось!
– Ой, Санка, не трави душу! – Олеська, вдруг, поднялась и распахнула халат. Потом и вовсе скинула:
– Глянь-ка, а то зеркальце у тебя в ванной маленькое, не осталось ли следов каких?
Олеська медленно поворачивалась, а я разглядывала её тело и думала: «Ох, и повезло же Иванычу!»
Олеська, хоть и полная, но, тугая. Про таких «наливная» говорят.
Уж, подфартило так подфартило, старичку. Таким аппетитным кусочком на халяву полакомился!
– А ну-ка, наклонись! – велела. Мне показалось, что я что-то заметила. – Кажется, у тебя засос на ляжке. Возле самой-самой!
Олеська охнула и изогнулась, выворачивая внутреннюю сторону бедра руками:
– Большой? Сильно заметно?
– Да уж ни с чем не спутаешь! – усмехнулась я. – Что ж такое вы там выделывали?
– Ой, Санка, – Олеська вся так и зарделась от нахлынувших воспоминаний. – Представляешь, даже, «там» языком делал! Первый раз сам полез, а потом, уже я его ещё два раза просила. Очень уж мне понравилось…. Правда, перед этим в ванну отсылал, но ради такого я готова была, не то что, до ванной дойти – вокруг дома голышом бегать!
– Оказывается, наш Иваныч по куннилингусу – первый спец! – блеснула я знанием терминологии.
– Чиво? – не поняла Олеська.
– Говорю, оттянулись вы по полной программе!
– Ох, по полной, – согласилась Олеська. – Будь моя воля, и не уезжала бы никуда!
– А как же, Василь? – я не удержалась, чтобы не съязвить.
– Ой, божечки-божечки! – опять запричитала Олеська. – Как же ж, я ему в глаза-то теперь смотреть буду!
– Искупишь вину хорошим трахом, – утешила я её. – Миньет сделаешь….
Я поднялась:
– Ладно, мне тоже душ с утра принять надо.
– Санка! – Олеська вытаращилась на недвусмысленные пятна на подоле моей ночнушки и я почувствовала, как краска заливает лицо.
– Ну, ты даёшь! – выдохнула Олеська. – Я тут убиваюсь, что мужику изменила, а она малолетку, к тому же, пасынка соблазняет, и в ус не дует!
– О-лесь-ка! – я кинулась на шею подруге, уткнулась в тёплое мягкое плечо.
Мне ужасно хотелось поделиться своим счастьем но, боялась и не знала, как это сделать.
А тут, так славно само собой всё разрешилось.
Олеська прижала меня к груди и гладила по голове как маленькую. Спросила:
– Влюбилась, что-ль?
– Как последняя дура! – призналась я.
Олеська схватила меня за плечи, отстранила. Глянула в глаза и, сказав: «Ну и счастья вам!», чмокнула в щёку.
Проводница попросила провожающих покинуть вагон, и мы с Гришенькой вышли на перрон. Отправление поезда почему-то задерживалось, и мы стояли возле окна, глупо улыбаясь и делая какие-то нелепые знаки. Наконец, вагон тронулся, и я какое-то время ещё шла рядом.
Галинка махала ручкой, а Олеська, вдруг, подмигнула, сделала головой в сторону Гришеньки, и выставила кулаки с оттопыренными вверх большими пальцами. Потом знаками показала «пиши» и я кивнула в ответ. Поезд набирал скорость. Я остановилась и обернулась. Гришенька отстал. Я вернулась к нему, подхватила под руку и мы направились к стоянке такси. Было уже очень поздно, а мне не терпелось поскорее вернуться домой.
Раздвигая ширму, я с упавшим сердцем наблюдала, как Гришенька расстилает себе диван.
– А правда, Олеся хорошая, – ни с того ни с сего брякнула я. – Полная, но приятная.
Гришенька только плечами пожал и откинул одеяло.
Вся в панике я шагнула за ширму и присела на край кровати. Гриша уже лёг – я услышала, как заскрипел диван. Но это был совсем не тот скрип, к которому я привыкла.
Я легла тоже и погасила ночник. И в комнате стало тихо-тихо. Мне показалось, ещё немного и я сойду с ума от этой тишины.
– Спишь? – голос мой дрогнул. Я перевела дух и, выдержав паузу, продолжила, как мне казалось, более непринуждённо. – За эти дни я так привыкла, что ты рядом, что одна, наверное, уже и не усну. Мне такие сладкие сны снятся…. Ложись со мной.
Последнее слово вырвалось таким чувственным вздохом, что я даже содрогнулась от страха оказаться разоблачённой.
Но, тут диван снова заскрипел, и уже в следующее мгновение Гришенька юркнул ко мне под одеяло.
Я положила руку ему на грудь, и мне в локоток упёрся его затвердевший член.
Я прильнула к его плечу. Потом спустилась чуть ниже. Потом ещё немного, будто укладываясь поудобней. Спустившись ещё ниже, приподняла одеяло.
Мне безумно хотелось припасть губами к его вздыбившемуся естеству. Но тут я подумала, что при всём желании не смогу раскрыть рот настолько широко, чтобы целиком вобрать в себя твёрдую как камень головку. К тому же, Гришенька, похоже, не успел за всей этой дневной суетой, подмыться после вчерашней ночи и в нос мне ударил довольно сильный запах.
Мой мальчик был ещё так неопытен! И потому не подозревал о некоторых неудобствах связанных с интимной близостью.
Я невольно отпрянула, и мне пришлось довольствоваться тем, что я снова оказалась сверху.
Это не самая моя любимая поза, но я опасалась, что Гришенька самостоятельно не справится и, не желая рисковать, снова насадилась на него сама.
После нескольких движений я поняла, что Гришенька и на этот раз продержится недолго и думала уже не о том как бы кончить самой, а постаралась, извлечь из ситуации максимум пользы.
Я остановилась, и Гришенька догадливо перенял эстафету. Теперь уже двигался он. Ещё неумело, но с каждым разом всё увереннее. Член несколько раз выскальзывал и я, чтобы не терять времени, вынуждена была направлять его рукой.
Очень скоро Гришенька застонал, а я, насев плотнее, лишь слегка вращала бёдрами.
Когда Гришенька затих, я, не выпуская член из лона, опустилась и, ловко повернувшись, взгромоздила его на себя. Как и прошлый раз, Гришенька быстро воспрял снова и, я двинув животом, заставила его двигаться.
Я постаралась задрать ножки как можно выше, облегчая ему дорогу, а сама ухватилась за соски.
На этот раз я получила всё что хотела! Скажу больше. Так хорошо мне ещё никогда не было! Даже когда сама себя доводила до исступления. Не сдержавшись, я застонала. Да так, что даже сама напугалась.
Гришенька замер в нерешительности и я уже начала раздражаться, чувствуя как, волна наслаждения откатывается прочь, но тут Гришенька возобновил движения и, отхлынувший было вал эмоций, накрыл меня с новой силой.
Не позволяя Гришеньке более останавливаться, я схватила его за ягодицы, а сама, теряя рассудок, билась в экстазе, стонала и плакала, выла и рыдала.
И, натурально, на какое-то время потеряла сознание.
К счастью, беспамятство моё длилось недолго, и я очнулась, когда Гришенька начал дёргаться.
Что бы там ни говорили, но, ни один, сколь угодно глубокий оргазм не в состоянии заглушить извечного страха женщины перед беременностью. А возможно, именно присутствие этого страха и добавляет женскому оргазму полноту и остроту ощущений. Не знаю, я не физиолог. Знаю только одно – именно той ночью мне было хорошо как никогда!
Наши интимные отношения сделались регулярными и, вскоре, достигли гармонии.
Но мы неизменно притворялись спящими.
Даже когда он оказывался сзади, а я, стоя перед ним на четвереньках и прогибаясь в пояснице, глушила стоны в подушке, мы делали вид, что занимаемся этим во сне.
Это была наша маленькая тайна.
Наша любовная игра.
А теперь мы играем совсем в другие игры.
Он изображает, что уходит на работу, а я – будто этому верю.
Сегодня он вернулся только под утро и сразу завалился спать.
А я, так и не «обновив» своей новой «ночнушки», отправилась на кухню жарить и парить.
Мне ещё предстоит нарезать ему бутербродов и заправить термос. Он же, наверняка, опять оправится на «работу» чтобы пробыть там до утра. А может, даже, не вернуться совсем.
И вот я сижу на кухне и пишу эти строки….
P. S.
Не верьте ничему из того, что я здесь написала!
Когда я пошла будить его и дрожащей рукой коснулась плеча, он, вдруг, схватил меня и повалил на кровать.
О, боже! Что он вытворял!
Нет, мы не предавались любви, и даже не занимались сексом.
Это был самый откровенный трах!
Он трахал и трахал меня.
Средь бела дня!
Это было так ново! Мы больше не притворялись спящими. И не могу сказать, что это мне не понравилось.
Я, как обезумевшая самка, как похотливая кошка, подставлялась ему снова и снова. И он в неистовстве терзал моё истосковавшееся по мужским ласкам тело.
За последнее время он очень изменился. Он уже не был тем робким и нежным мальчиком. В нём появился эгоизм самца.
И я этому только рада.
Удовлетворив похоть, он велел принести его сумку. Я потянулась за халатиком, но он не разрешил мне одеться. И я, пройдя через всю комнату, вернулась обратно и, протянув ему сумку, стояла перед ним нагая.
Это были самые кошмарные мгновения в моей жизни! Он, наверное, сравнивал сейчас меня с той другой, молодой, пышногрудой, тонкой и гибкой как лоза. От обиды и унижения на ресницах навернулись слёзы. Взор мой затуманился.
И, вдруг, я услышала:
– Боже, какая же ты красивая!
Слёзы хлынули ручьём.
Всё-таки, когда мужчина и после соития восхищается твоей красотой, это что-то да значит!
Он подскочил ко мне, обнял, прижал к груди:
– Сандра, любовь моя, что с тобой?
Я размазывала слёзы по щекам. А они всё текли и текли. Мне было очень больно. Мне хотелось закричать ему: «Как же ты мог променять нашу любовь на эту сучку! Чем таким она взяла тебя?»
А он схватил сумку и вывалил её содержимое к моим ногам:
– Вот, смотри! Смотри сколько!
Я не видела ничего. Мне мешали слёзы. А он всё твердил:
– Ну, посмотри же! Посмотри!
Я ровным счётом ничего не понимала, и только в висках стучала кровь:
«Боже, чего он добивается? Как ещё хочет унизить меня?»
Он всё говорил и говорил что-то, и до меня стали долетать сначала отдельные слова, потом предложения. Потом, постепенно стал доходить их смысл….
– … заработал…, … мечтала…, … в Турцию…, … Египет…. Купаться в Средиземном или Красном Море. Здесь хватит и на путёвки и на паспорта. А может, ты хочешь в Испанию или Париж? Ты только скажи! Я заработаю ещё. Сколько надо…
Я опустила глаза. У моих ног лежали деньги. Много денег. Целая куча.
– Я очень старался….
Я без сил опустилась на кровать.
«Господи, ну какая же я дура! Как я могла усомниться в нём! Он всю неделю пахал как буйвол, а я, неблагодарная, эгоистка, бог знает в чём подозревала его!»
Он присел рядом, обнял за плечи, и, шепча нежные слова, привлёк к себе.
Я закрыла глаза….
И была бескрайняя нежность!
И была безграничная любовь!
И ещё, нестерпимое наслаждение!
За окном моросил дождь.
А мне светило моё незакатное солнышко!