Вальпургиева ночь с 30 апреля на 1 мая 1945 года

(отрывок из романа «Арийский цикл»)

Вальпургиева ночь с 30 апреля на 1 мая 1945 года.

1.
– Алло! Будьте любезны, позовите к телефону майора Воронцова, – сдерживая сильное волнение, попросила Руса неизвестного мужчину, взявшего, наконец, трубку в хирургическом отделении морского госпиталя в Киле.
 Домашний телефон Воронцова, который был ей известен, но им из предосторожности она так и не воспользовалась до этого критического дня, молчал. Либо была повреждена линия, что во второй половине апреля случалось повсеместно, либо Воронцова не было дома, либо от дома остались одни руины - Киль сильно бомбили в последние дни.
 Больше всего Руса боялась, что опоздала и Воронцов уже схвачен, или его нет на службе и она не сможет предупредить его о смертельной опасности. Вот почему молодая красивая женщина в тёмном плаще, чёрных туфлях и модной шляпке, надвинутой на глаза поглубже, едва не закричала от радости, когда на другом конце провода ей ответили:
– Герр Воронцов в операционной. А кто его спрашивает? – Голос в трубке был также встревожен.
– Знакомая женщина, – не нашлась, что ответить на обычный вопрос, взволнованная Руса, сердце которой билось тревожно, и недавняя радость вновь сменилась настороженностью.
– Что если на другом конце провода с ней говорил сотрудник гестапо, и сейчас телефонисты пытаются установить, откуда произведён звонок? – промелькнула тревожная мысль.
В эти последние дни войны службы СД и особенно гестапо просто взбесились. Над ними был утерян контроль главного аппарата. Советские войска окружили Берлин, где по всему огромному городу – столице «Тысячелетнего Рейха», доживавшего последние дни, шли ожесточённые бои1.
Сотрудники Главного управления имперской безопасности либо разбежались и забились в щели, переодевшись в гражданскую одежду и, дожидаясь конца в надежде сохранить жизнь любой ценой, либо сражались с последними верными фюреру отрядами Вермахта, Ваффен-СС и «Фольксштурма». А в остальных частях Германии, пока не занятых союзниками, не действовали приказы из центра, и всё было пущено на самотёк.
– Герр Воронцов сейчас в операционной. Он оперировал всю ночь. Что ему передать? – спросил всё тот же усталый голос на другом конце провода, и Руса ощутила сердцем, что так не мог говорить гестаповец.
– Передайте ему, пусть срочно подойдёт к аппарату! Это очень, очень важно! – с придыханием попросила Руса.
– Я буду ждать, – она посмотрела на часы, – ещё… две минуты. Умоляю, поспешите, пожалуйста! – просила взволнованная Руса, на которую уже обращали внимание немногочисленные, практически все военные с подругами или девицами лёгкого поведения – посетители гаштета, устроенного в подвале пострадавшего во время бомбежки дома.
Руса смотрела на циферблат, мучительно наблюдая за прыжками секундной стрелки и умоляя Всевышнего, чтобы с таким трудом заказанный телефонный разговор не оборвался. Дозвониться во второй раз из гаштета, куда она забежала в поисках исправного телефонного аппарата, вряд ли получится.
В последние дни Нагель был особенно взвинчен и подозрителен, практически ни на минуту не оставлял её без контроля. Ночевал в её квартире, прослушивал телефонные звонки на службе и дома, откуда она не могла позвонить без его ведома.
– Очевидно, боится, что сбегу, – решила Руса, которой и в самом деле было пора переходить на нелегальное положение и искать пути на восток.
Гамбург, вне всяких сомнений, уже через несколько дней займут англичане. Оказаться в их руках Руса не планировала. Собранные материалы, переснятые на микроплёнку, она заблаговременно передала пожилому немецкому подпольщику-коммунисту, жившему в рабочем пригороде, и данные о сети подпольных организаций, развёрнутых СД и гестапо на севере и востоке Германии, вероятно, уже переправлены в распоряжение органов НКВД, устанавливавших контроль над населением, оставшимся на оккупированной территории. Копии переданных материалов, ранее хранившиеся в тайнике, а также кое-что, собранное в последние дни, и личные вещи были сложены в небольшом кожаном чемоданчике, который стоял на полу, зажатый ногами.
Вчера поздно вечером Нагель забежал к ней домой и, ничего не объяснив, переоделся в штатский костюм, попросил повязать галстук и умчался куда-то на машине, как бы невзначай посетовав, что коллеги из кильского гестапо со дня на день могут задержать Воронцова.
– Если удастся, я заскочу по дороге к Хорсту Вустрову и предупрежу его, – словно оправдываясь, пояснил озабоченный Нагель, лицо которого было хмурым, как никогда.
Встревоженная неожиданным признанием Нагеля, Руса терялась в догадках, куда помчался Адольф в штатском костюме, захватив с собой, помимо табельного «Люгера», ещё и автомат.
– Ради бога! Не выходи сегодня ночью и завтра утром из дома и не зажигай свет! И, пожалуйста, не звони по телефону, если он вдруг окажется исправен! Дождись моего возвращения! – попросил-приказал на прощанье ей Нагель и быстро сбежал по лестнице вниз.
Известие о грозящем Воронцову аресте подстегнуло Русу искать с ним связь. Надежд на то, что Нагель найдёт Вустрова, с которым не удавалось связаться уже с неделю, не было никаких, а потому, вопреки советам Адольфа, она безуспешно пыталась в течение всей ночи дозвониться до Киля по домашнему телефону, сознавая, как это опасно. Из этого так ничего и не вышло, а потому под утро, не дожидаясь окончания «комендантского часа»2, собрала чемоданчик и, надев поверх формы свой модный плащ, который ей подарил Нагель, отправилась разыскивать исправный телефонный аппарат.
В случае невозможности дозвониться, оставался единственный путь предупредить Воронцова – ехать на попутных машинах в Киль, до которого по прямой было около восьмидесяти километров. Но это лишь, в крайнем случае.
Нагель, как выяснилось позже, помчался на ночь глядя на своей машине в Витбург за тётей Бертой. Русские вплотную подошли к городку, который остался беззащитен. Части Вермахта отходили на север, оставив город на милость противника. Оборону родного городка, не имея на это ни устного, ни письменного приказа, возглавил герр Рудель, создав ополчение из верных ему и фюреру сотрудников гестапо и отряда «Фольксштурм», состоявшего из стариков и несовершеннолетних мальчишек.
В большом Гамбурге дела были не намного лучше. Несколько «взбадривало» лишь то обстоятельство, что город возьмут не русские, а англичане. Со вчерашнего дня в гамбургском управлении творилось чёрт знает что. Бремен, Ганновер, Вильгельмсхафен и множество других городов помельче уже были заняты англо-американцами. Пять дней назад передовые части советских и американских войск встретились посредине Германии на Эльбе в районе Торгау3, тем самым, расчленив территорию страны на две части.
В Баварии, Австрии и Чехии всё ещё мощные группировки Вермахта и Ваффен-СС вели упорные бои с русскими на востоке, а на западе целыми дивизиями сдавались в плен беспрепятственно продвигавшимся к Мюнхену американцам4. Возможно, что уже сегодня механизированные британские и канадские части выйдут к Эльбе в районе Гамбурга. Войска, которые должны были оборонять город, отходили на север в район Шлезвиг-Гольштейна, центр которого – Киль становился главным бастионом северной группировки германских войск.
Большая часть кораблей и субмарин покидали побережье Северного моря и проходили через датские проливы5 или Кильский канал6 в западную акваторию Остзее. Лишь мелкие катера и субмарины, укрывшиеся среди Фризских островов7, продолжали выходить в короткие рейды в сторону Ла-Манша и уничтожать суда противника вопреки приказам не сильно скомпрометированного нацистами гросс-адмирала Денница, становившегося первым лицом в Германии и приемником фюрера, согласно договорённостям во время тайных американо-германских переговоров в Цюрихе.
Чуть позже, когда всё будет кончено, эти субмарины практически беспрепятственно уйдут в Атлантику к брегам Южной Америки и Антарктиды8, унося в своих стальных чревах секретные архивы, ценности, награбленные за годы войны, и руководителей Рейха среднего звена. Эти чины СС и прочие чиновники, которым грозила виселица, не смогли погибнуть в бою или были командированы в заранее подготовленные схроны в пампасах Аргентины, в сельве Бразилии, в живописных предгорьях Анд на территории Чили и Боливии, и ещё во многих «укромных уголках» по другую сторону океана9.
В микроплёнках, сделанных ею с документов, которые передавал Нагель, были и данные на тех лиц, которые вывозились под толщей вод Атлантического океана в Южное полушарие…
Эти и другие мысли мелькали в голове Русы ждавшей, словно целую вечность в загаженном и прокуренном насквозь гаштете, когда, наконец, Воронцов подойдёт к телефонному аппарату.
И совершенно неуместная, особенно раздражавшая в этот ранний утренний час, звучала из радиолы, включенной на полную мощность, весёлая танцевальная музыка.
Между тем двухметровый верзила в эсэсовском мундире, нахально рассматривавший красивую и одинокую, чем-то сильно взволнованную женщину, не выпускавшую телефонную трубку из рук и зажавшую между ног чёрный чемоданчик, встал из-за столика, отпихнул от себя пьяную девицу, перемазанную губной помадой, и, раскачиваясь словно лодка в неспокойной воде, направился в её сторону, делая на ходу откровенно мерзкие знаки.
Руса мельком взглянула на светящийся циферблат часов. Прошло полторы минуты из отведённых ею двух. Она знала, что будет ждать и больше, лишь бы не оборвалась связь.
Воронцов и пьяный двухметровый гаупштурмфюрер, огромный, как шкаф, подошли к аппаратам в Киле и Гамбурге практически одновременно.
Гаупштурмфюрер бесцеремонно схватил Русу за руку и попытался притянуть к себе.
– Такая красивая фрейлен, и одна. Пойдём за наш столик, выпьем за нашу победу в последнем бою! – Громила разинул отвратительную, дышавшую перегаром от скверного шнапса пасть с крупными передними зубами с золотыми коронками и расхохотался, обрызгав Русу зловонной слюной.
– Майор Воронцов слушает! – послышался в этот момент в прижатой к уху телефонной трубке до боли знакомый, ничуть не изменившийся голос человека, от одной мысли о котором зарумянились щёки и загорелись губы той, что восемь лет назад, будучи шестнадцатилетней девушкой, впервые в жизни ощутила вкус любви.
– Иди же, не ломайся! – эсэсовец бесцеремонно оттаскивал её от аппарата.
– Это я, Руса! – назвалась она, боясь упустить драгоценные секунды, занятые борьбой с пьяным хамом, которого была уже готова застрелить, нащупав в кармане плаща на мгновение освободившейся рукой маленький дамский «Браунинг»10.
Почувствовав отпор, эсэсовец, глаза которого наливались кровью, вновь перехватил её руку, пытаясь оторвать от телефона.
– Кому ты звонишь, шлюха! Иди сюда! – заорал взбешённый гауптштурмфюрер.
– Серёжа! – услышал Воронцов на другом конце провода, в Киле. Так, по-русски, вместо привычного Серж, его называла только покойная Мила. Но это была не она.
– Руса! – осознал, наконец, измученный бессонной ночью Воронцов, и лицо его вспыхнуло, так же, как и во время ответного поцелуя славной девушки перед Рождеством старого и доброго тридцать шестого года.
– Немедленно уходи, скройся! Тебя ищут! Обязательно найди Лату и будь счастлив! Мой муж лётчик, у меня растёт сын! Всё, удачи! – на чистом русском языке успела крикнуть в трубку Руса, а озадаченный русской речью эсэсовец, выламывая руки, оторвал её от телефона. Трубка повисла на проводе. Воронцов слышал крики Русы, легкомысленную танцевальную музыку из включенной на полную мощность радиолы и грубые, нетрезвые мужские голоса, срывавшиеся в грязную брань. Потом всё стихло – связь оборвалась.
В это критическое мгновенье дверь гаштета широко распахнулась, и в помещение стремительно ворвался Нагель в дорогом гражданском костюме, в шляпе и при шёлковом галстуке, который Руса повязала ему вечером. Он тоже и впервые слышал из уст Эльзы Шнее русские слова, к сожалению или к счастью ничего в них не поняв.
В одно мгновенье Нагель настиг эсэсовца, силой тащившего отчаянно вырывавшуюся из его огромных лап Эльзу Шнее с надорванным рукавом плаща.
Будучи на полголовы ниже гаупштурмфюрера и килограммов на двадцать легче, Адольф принял боксерскую позу и нанёс верзиле сокрушительный удар в челюсть с помощью кастета, надетого второпях на пальцы правой руки.
Гаупштурмфюрер широко взмахнул руками, выпуская свою жертву с синяком на шее и с оторванным наполовину рукавом плаща, и с размаху рухнул на ближайший столик, придавив грузным телом одного из своих собутыльников и его девицу.
Поднялся визг девиц, пьяные эсэсовцы ругались и хватались за кобуры. Гаупштурмфюрер, выплюнув два выбитых золотых зуба, быстро оправился и попытался вынуть из кобуры пистолет.
– В машину! Направо за углом! – крикнул Нагель Эльзе, успевшей подхватить свой чемоданчик.
Уже за её спиной раздались несколько выстрелов. Нагель первым выхватил из-за пояса снятый с предохранителя «Люгер» и, расстреляв гаупштурмфюрера, успел выскочить из гаштета целым и невредимым, не считая руки, ободранной о золотые клыки огромного, словно шкаф, эсэсовца, накачанного алкоголем. Запоздалые пули нетрезвых стрелков, летевшие ему вслед, застряли в захлопнутой двери.
– Вставлять зубы во второй раз тебе уже не придётся! – злорадствовал Нагель, пряча на бегу под костюм тёплый после выстрелов «Люгер», который не подвёл в этой критической ситуации. Такая, правда, случилась впервые, к тому же на глазах Эльзы, которая, несомненно, оценит его мужскую доблесть. Он гордился своим ударом, однако без кастета вряд ли бы смог завалить такого гиганта!
Взревел невыключенный мотор «Мерседеса», и машина помчалась по пустым улицам уныло-серого, полуразрушенного, затаившегося города.
На одном из перекрестков пришлось притормозить, пропуская отряд Ваффен-СС с фаустпатронами на плечах, которые издали можно было принять за обычные лопаты.
Хмурые, болезненного вида, низкорослые и физически плохо развитые солдаты, собранные последней «тотальной мобилизацией» в стране, уже лишившейся восьми миллионов мужчин11, уныло, совсем не так, как полагалось, пели песню о герое начала тридцатых годов Хорсте Весселе:

Die Fahne hoch
Die Reihen fest geschlossen
S.A. marschiert
Mit ruhig festem Schritt
Kam’raden die Rotfront
Und Reaktion erschossen
Marschier’n im Geist
In unsern Reihen mit
Die Strasse frei
Den braunen Batallionen
Die Stasse frei
Dem Sturmabteilungsmann
Es schau’n auf’s Hakenkreuz
Voll Hoffnung schon Millionen
Der Tag fuer Freiheit
Und fuer Brot bricht an
Zum letzten Mal
Wird mun Appell geblasen
Zum Kampfe steh’n
Wir alle schon bereit
Bald Flatten Hitlerfahnen
Ueber allen Strassen
Die Knechtschaft dauert
Nur noch kurze Zeit

Пели партийный гимн12, усталые солдаты без всякого задора и «огонька», возглавляемые небритым, сильно хромавшим, очевидно, инвалидом с протезом на ноге, гауптштурмфюрером с седыми усиками «под Гитлера».
Глядя на него, Руса вспомнила Гофмана, взятого в плен в районе Сталинграда в последний день сорок второго года. Гофман тоже был инвалидом, но, несмотря на протез, воевал. Ступню ноги, раздавленную во время экспедиции в Арктику, ему ампутировал Воронцов. Фотография, изъятая не без риска в тот день у пленного эсэсовца, который сидел теперь в лагере военнопленных где-то в Сибири, так и осталась у неё и хранилась среди прочих вещей в чемоданчике, стоявшем рядом. Среди членов экспедиции Воронцов был самым приметным. Строен, красив, в хорошей форме, а кожаная на меху куртка полярника очень ему шла. Руса часто рассматривала эту фотографию по вечерам, оставаясь в одиночестве. И если бы кто-нибудь видел её в эти минуты, то непременно бы удивился. Красивая, молодая женщина, отрешённая от всего, улыбаясь, разговаривала шёпотом с человеком, который смотрел на неё с фотографии и тоже улыбался…
Пропустив отряд, который, если верить словам песни, «к борьбе давно готов», несмотря на свой плачевный вид, Нагель принялся нагонять потерянное время, а Руса, откинувшись на спинку сидения, позволила себе чуть-чуть передохнуть и подумала:
– Как всё же странно и в то же время интересно устроен мир! Ведь на этот мотив в СССР исполняется, и будет исполняться «Марш советских авиаторов», и она с азартом пела его вместе с товарищами по аэроклубу, родственниками и любимым мужем Ярославом, который, возможно, где-то рядом, заканчивает войну…

*
Из руки Нагеля сочилась кровь, пачкая рукав сорочки и руль автомобиля. Руса растирала синяк на шее, а потом приложила к нему холодную рукоятку «Браунинга». С тётушкой Бертой, которую племянник несколько часов назад силой оторвал от герра Руделя, случился очередной приступ истерики. Заливая слезами, наваленные на заднее сидение автомобиля, спешно собранные самые дорогие и памятные вещи из навсегда покинутого родного дома, который остался защищать любимый Отто, она принялась разыскивать в карманах платок, чтобы обмотать им руку племянника. Берта боялась одного вида крови, и её могло стошнить.
– Я больше часа мотался по городу, разыскивая тебя, – выговаривал Адольф Эльзе, словно несовершеннолетней девчонке.
– Заезжал домой – тебя нет! Ушла в мундире, подумал, что в управление. Помчался туда. Там, кроме дежурного офицера и солдат, никого нет. Очевидно, и не будет. Ещё вчера вывезли всё ценное, а лишние бумаги сожгли. Все разбегаются кто куда. Говорят, англичане подходят к Эльбе, а части Вермахта, наоборот, отходят на север, в сторону Киля. Город собираются оборонять лишь войска СС. Жаль, что одного породистого арийца мне пришлось застрелить по твоей милости, – словно оправдывался перед Эльзой Нагель.
– Кстати, я захватил твои платья. Переоденься в гражданское.
Куда ты звонила? Я уже отчаялся разыскать тебя. Перепугался. Думал, что сбежала к англичанам. Проезжал мимо гаштета, услышал крики. Вот удача! Кричала ты! Дальше ты всё видела и слышала. Этого мерзавца, позорящего честь мундира, я расстрелял. Надо было сделать это сразу, в этом случае не повредил бы руку.
– Спасибо за помощь, Адольф. Ты появился, как всегда, вовремя, – поблагодарила Эльза, умело перевязав ободранную руку Нагеля платком, и принялась переодеваться в платье. Было неудобно на ходу и в автомобиле, но Эльза справилась, аккуратно сложила форменные китель и юбку, прикрыв ими пояс с кобурой, где хранился табельный «Люгер» бывшего офицера СД Эльзы Шнее. Затем, отыскав иголку с ниткой среди вещей притихшей, заплаканной тетушки Берты, принялась пришивать наполовину оторванный рукав плаща.
– Так кому ты звонила в этот ранний час из гаштета? – вспомнив, повторил свой вопрос Нагель.
– Воронцову.
– Дозвонилась? – весь напрягся Нагель.
– Да. Спасибо, что предупредил меня о его готовящемся аресте.
– Я сам в этом виноват, но это было ещё до нашего с тобой знакомства. Воронцов был мне подозрителен ещё с тех пор, когда мы воевали в Африке. Даже не верится, что это было! Ну и порекомендовал коллегам из Киля понаблюдать за ним.
А вчера звонит мне штурмбанфюрер Глоске, что-то они там нашли на Воронцова, и наметили его арест на ближайшую ночь или утро.
Хорошо, что ты дозвонилась. Вустрова я так и не нашёл. Дом, где он жил, разрушен. А ночью некого расспросить, что случилось с жильцами. Если остался цел, то, должно быть, уехал к жене, – высказывал свои предположения Нагель.
– Этой ночью Воронцов оперировал раненых, и дома не ночевал. Я предупредила его. Если с Воронцовым всё же что-то случится, то я не прощу этого ни себе, ни тебе, Адольф! – Руса решительно направила на Нагеля «Браунинг», который недавно и небезрезультатно прикладывала холодной сталью к синяку.
– Не надо так шутить с оружием, – предостерёг Эльзу Нагель.
– Иначе я буду вынужден конфисковать его. Кстати, где твой табельный «Люгер»?
– На поясе, в кобуре, – указала Эльза на сложенную в стопку форму.
– Куда мы едем? – спохватилась она, рассматривая в боковое окошко всё ещё пустынный автобан – похоже, Нагель выехал за город.
– На север. Там, на берегу морского залива, живописные берега которого поросли буковым лесом, наше родовое имение баронов фон Нагель. Тебе там понравится.
Гамбург и Любек англичане займут со дня на день13, но дальше пока не пойдут.
– Откуда тебе это известно? – спросила Руса.
– Известно, – уклончиво ответил Нагель.
– Полагаю, что отец со своими офицерами и со всем хозяйством фон Брауна14 уже сдался американцам или сделает это в ближайшие дни. У нас был разговор на эту тему. Несомненно, американцы оценят его услуги. Война кончается, и теперь у нас не новый, но общий враг.
– Россия? – спросила Руса, с ненавистью взглянув на Нагеля.
– Да! – ответил он, не обернувшись и не увидев её лица.
– СССР. Вначале разрушим эту огромную страну, к сожалению, не оказавшуюся «колоссом на глиняных ногах»15, а потом и Россию уничтожим, сколько бы не понадобилось для этого времени. С последними залпами этой Второй мировой войны начнётся Третья, и время опять заработает на нас! – Нагель цинично процитировал свои, а может быть, и не свои мысли ненавидевшей его Русе, с трудом сдерживавшей себя от желания выстрелить ему в затылок.
– Ну а нам, возможно, уже через несколько дней предстоит увлекательное «свадебное путешествие»! – как ни в чём не бывало, продолжил Нагель, радуясь собственному остроумию, и рассмеялся.
– Вот, посмотри на свои новые документы. – Нагель протянул ей американский паспорт. Руса раскрыла корочки и увидела своё фото и имя владелицы паспорта – Элизабет Джонсон.
– Паспорт подлинный. В нём виза на выезд в Аргентину вместе с мужем Эдвардом Джонсоном, то есть со мной, чтобы вступить в права собственности на виллу, или, как это у них там называется – асьенду в окрестностях Буэнос-Айреса на берегу залива Ла-Плата!
Вот видишь, тебе даже не придётся привыкать к новому имени, а фамилия у нас самая что ни на есть, американская! Тебе там будет хорошо со мной вдвоём. Когда всё уляжется, съездим в Англию, и ты представишь меня своим родителям как «богатого американца». Они будут довольны.
А пока подучишь меня английскому. Для американца он недостаточно хорош, но, думаю, что в Аргентине и такой сойдёт! – Нагель вновь нервно рассмеялся, заставив Русу задуматься.
– Как ей теперь быть? Неужели, время упущено, и она теперь пленница или заложница этого негодяя?
Уж лучше бы он не разыскал меня в том отвратительном гаштете! – в сердцах подумала Руса и спрятала до времени свой маленький дамский «Браунинг» в кармане плаща.
Перед въездом на территорию Шлезвиг-Гольштейна, на дорожном посту их машину остановила группа эсэсовцев. Однако, как всегда, документы у Нагеля были в полном порядке, а на женщин дежурный офицер лишь взглянул через стекло.
Потом Нагель свернул с заполненного военным транспортом автобана, соединявшего Киль и Любек, на северо-восток. Машина сбавила скорость на старой, обсаженной огромными вековыми каштанами дороге, мощёной булыжником, ведущей в противоположную сторону от Ольденбурга16. Здесь движение было поменьше, чаще попадались подводы, набитые вещами и запряженные лошадьми, велосипедисты и просто пешие пожилые люди, женщины, девушки и дети с тележками, уходившие подальше от города в сторону большого острова Фемарн и датской границы, чтобы укрыться в тихих деревушках хотя бы на первое тревожное время предстоявшей оккупации британскими войсками. Британцев побаивались, ожидая обычных в военное время грабежей и насилия, особенно переживая за дочерей и внучек, которых могут обесчестить ужасные и наглые «черномазые» солдаты, каких не мало в британских или американских войсках. Их накануне Вальпургиевой ночи боялись, словно каких-то чертей.
Неожиданно один из велосипедистов привлёк внимание Русы. Она долго не могла оторваться от стекла, хотела потребовать Адольфа остановить машину, но в последний момент всё же передумала:
– Нельзя этого делать!
Велосипедист тоже посмотрел через стекло сначала на не видевшего его Нагеля, потом на неё, и ей показалось, что на лице велосипедиста, поразительно похожем на мужа, одновременно отразились удивление, радость и растерянность. Видение длилось всего лишь мгновенье, после чего «Мерседес» вырвался вперёд, и вскоре скрылся в тоннеле, созданном природой из обнявших ветвями узкую дорогу зацветавших каштанов.

2.
Её слова всё ещё звучали в ушах Воронцова. Со слов Вустрова во время их последней встречи в середине апреля в день рождения Шарлоты, совпавший на этот раз с воскресеньем, Сергей узнал, что та самая удивительная девушка Руса, бывшая жена Генриха Браухича, вывезенная им из Африки и гостившая две недели в их доме после Рождества тридцать шестого года, а потом, уже в тридцать девятом, пропавшая где-то под Мемелем при весьма загадочных обстоятельствах, теперь служит в Управлении имперской безопасности Гамбурга!
– Зовут её теперь Эльза Шнее, и сопровождавший её в роскошном «Мерседесе» оберштурмбанфюрер Нагель, представившийся женихом Эльзы, при её полном непротивлении, считает, что его невеста англичанка и работает на британскую разведку. Это слова Нагеля, отец которого большая шишка в иерархии ведомства Гиммлера. Точно так же она представилась и мне, будучи со мной с глазу на глаз, при первой, и так уж случилось, практически последней встрече в её маленькой, уютной квартирке в центре Гамбурга. Она просила ни в коем случае не вспоминать о прежней девушке, которую я знал в тридцать шестом году, – рассказал  после той встречи Воронцову Вустров.
– И ещё, Серж, прости, что без твоего ведома, в общем, я не мог скрыть, и рассказал ей о Вацлаве, Вере Алексеевне и … Лате, – извиняющимся тоном добавил тогда Вустров.
Вустров пригласил тогда Русу и его спутника Нагеля, от которого всё равно не избавиться, в гости на день рождения жены, где она могла встретиться с Воронцовым. Руса согласилась, но приехать не смогла, а передала Шарлоте в подарок дорогие золотые серьги с рубинами и букет роскошных роз, а детям огромную коробку шоколадных конфет. Воронцову передала привет на словах и пожелания большого счастья, которое будет непременно. Эти пожелания и подарки она передала Хорсту во время второй мимолётной встречи, в присутствии Нагеля, который тогда отмолчался.
Теперь Воронцов понимал, почему она не смогла приехать – не хотела, чтобы он видел её в обществе Нагеля. Хотя, возможно, что и в самом деле не смогла. А может быть, не решилась встретиться с ним, или появилась другая причина. Пойди, узнай…   
Настоящей своей судьбы Руса так и не открыла. Только Вустров, а позднее и Воронцов сильно сомневались в том, что она работает на британскую разведку. Нагеля в свои сомнения Хорст посвящать не стал. Так и осталась славная девушка Руса загадкой для всех…
И вот, только что он мельком видел её красивое растерянное лицо сквозь стекло окна дорогого автомобиля!
За рулем сидел Нагель – тот самый мерзавец, из-за которого у Воронцова едва не возник конфликт с СС в теперь уже далёком сорок втором году…
К счастью, Нагель не  заметил Воронцова. Это был именно он! А значит, рядом была Руса, и он не ошибся. Она повзрослела и стала ещё прекрасней…
Воронцову припомнились бессмертные стихи Пушкина, написанные, как оказалось, и для него:

«Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты»…
 
Возможно ли такое? Размышлять над превратностями судьбы сейчас было недосуг. Придёт время, и если всё закончится хорошо, то он, не торопясь, вспомнит миг за мигом этот день и промчавшийся мимо автомобиль с повзрослевшей, уже не наивной девушкой, а загадочной женщиной, наследницей древней жреческой печати с символом сокола-рерика. Этот символ совсем не случайно стал гербом русских князей Рюриковичей, и именно этот древний знак он видел в «ледовом храме» у подножья Мировой горы, близ Северного полюса на земле-Матке…
Как бы то ни было, а славная девушка Руса оставила большой след в его жизни, и её ему никогда не забыть. Её русские слова, произнесённые по телефону не более двух часов назад и, несомненно, спасшие его от гестаповской расправы всего за несколько дней до окончания войны, словно чистейшая музыка, навсегда сохранятся в его памяти:

«Серёжа! Немедленно уходи, скройся! Тебя ищут! Обязательно найди Лату и будь счастлив! Мой муж лётчик, у меня растёт сын! Всё, удачи!»

Эти слова, сказанные Русой на русском языке, ставшем для неё родным, напрочь отвергали всякие домыслы о её работе на британскую разведку.
– Разве похожа она на Сару или Лу? – задал сам себе нелепый вопрос и рассмеялся Воронцов.
– Ничуть!
Вот бы порадовалась мама, узнав о тебе! Узнав, что ты живешь в Великой и Прекрасной Стране, которая вышла победительницей из самой большой в истории человечества Войны!
Как жаль. Неужели он больше никогда не увидит её и не услышит её голос?
Знать бы, что ты думала, славная девочка, о Лате и нашей с ней дочери, когда Вустров поведал тебе об этом? – с грустью подумал Воронцов, ставший для этой замечательной девушки первой, и он надеялся, возвышенной, любовью, которая редко забывается.
– И я о тебе теперь немного знаю. Рассказала в двух словах, милая моя, не удержалась! Замужем за лётчиком, родила сына! Разве этого мало? Мелькнула – промчалась, словно комета, и исчезла…

*
Воронцов нажимал на педали велосипеда, похищенного им у запасного «чёрного хода», ведущего из госпиталя в большой парк. У него не было другого выхода. Едва его позвали к телефону, звонившему из Гамбурга, как ассистент предупредил, что в коридоре у входа в операционную появились два крепких субъекта в тёмных костюмах и шляпах, по виду сотрудники гестапо, прозванные «бульдогами» за «мёртвую хватку». Такие обычно проводят внезапные аресты неблагонадёжных.
Воронцов не закончил операцию. Он был потрясён телефонным звонком и словами своей старой знакомой Русы, таинственным образом исчезнувшей в сентябре тридцать девятого года. А позже никто иной, как сам Генрих Браухич, якобы, видел её в ресторане Московского вокзала города Ленинграда в его, Воронцова, обществе! Мистика какая-то! Но ведь Браухич никак не походил на сумасшедшего!
– Её муж – лётчик! Браухич видел именно офицера в её компании, так похожего на него, Воронцова, что он без всяких сомнений отразил это обстоятельство в нешуточном рапорте своему руководству! Это уже не мистика! – С таким ворохом противоречивых мыслей Воронцов незаметно покинул операционную, оставив пациента своим ассистентам. В раздевалке он сменил белый халат на чью-то потёртую кожаную куртку спортивного покроя и ушёл из-под носа гестаповцев.
Уже несколько дней за ними пристально следили. Он чувствовал это, как говорится, кожей. Чем он вызвал такой интерес гестапо, очевидно так и останется для него тайной, если, конечно, его не схватят.
Велосипедистов в рабочем Киле, где ещё по инерции продолжали достраивать новые и ремонтировать повреждённые корабли и субмарины, было немало, особенно в этот утренний час, а потому на него не обратили внимания, и Воронцову удалось выбраться из города.
Ноги, крутившие педали, сами направили его в сторону авиабазы, где он теперь изредка, скопив деньги на горючее, поднимался в воздух на учебном самолёте. Летать хотя бы раз в месяц стало для него потребностью. В воздухе забывалось всё дурное, и после полёта чувствовалась разрядка. Ему не удалось бы увидеть Русу, не случись по узкой дороге прохождения большой воинской колонны. Пришлось съехать с дороги и пережидать в течение часа.
Воронцов удивился, что колонну не бомбили, но дать какое-либо объяснение этому факту он не смог. Война шла к концу, и, возможно, англо-американцы снизили накал военных действий, тем более что немцы отдавали им территорию Германии практически без боя, чего не скажешь о русских. Почти всех раненых, невзирая на род войск, привозили в морской госпиталь с Восточного фронта. Он разговаривал с офицерами. По их словам, на востоке был «сущий ад».
Всё это время, почти два часа, которые прошли с момента телефонного разговора до случайной, а может быть и нет, мимолётной встречи с Русой на дороге среди зацветавших каштанов, Воронцов думал о ней, сильно переживая, что их разговор оборвался на полуслове, и последнее, что он услышал в трубке, был её крик…
И вот эта, богом данная встреча! На сердце отлегло. Как бы там ни было, но Нагель не сможет причинить ей зла больше, чем озверевшие в последние месяцы войны костоломы из гестапо.
– Такая женщина, – Воронцов впервые назвал её про себя именно так, – сумеет достойно выйти из любой ситуации. Такая уж у неё карма…
Здесь Воронцов вспомнил о камне-обереге любимой Латы, который, несомненно, сохранил его и на этот раз.
– Всё в нашем мире переплетено удивительным образом, – подумал Воронцов, с новыми силами нажимая на педали и рассчитывая на то, что «бульдоги», упустившие его в госпитале, не сразу сообразят, где его искать.
– Добраться бы до самолёта, а там…
Как хорошо, что он привык перекладывать в карманы брюк, когда снимал китель, ключи, теперь, правда, уже ненужные, и бумажник с деньгами, документами, драгоценными фотографиями, а главное с камнем Латы, вынутым ею собственноручно из короны супруги грозного Индры – богини Шачи. Теперь китель навсегда остался в его кабинете, а в комнатке в офицерском общежитии, где он жил последние месяцы, ничего ценного, кроме нескольких любимых книг, не осталось.
У ворот авиабазы, где, помимо боевых самолётов, размещались и учебно-тренировочные, он встретил скучавшего ясным солнечным утром знакомого оберлейтенанта из службы аэродромной охраны с несколькими солдатами. Эсэсовцы ещё не взяли под свой контроль хозяйство Люфтваффе, и с проездом на охраняемую территорию у Воронцова проблем не было.
Доброе утро, Фридрих! – приветствовал он оберлейтенанта по имени.
– А, герр Воронцов! – обрадовался оберлейтенант.
– Давненько я Вас не видел.
– Было много работы и мало денег на бензин, вот и не приезжал, – объяснил Воронцов.
– Раньше Вы приезжали на автомобиле, а теперь вот, на велосипеде, – зевнул, очевидно, не выспавшийся Фридрих, не любивший, когда его называли Фрицем, а потому всегда был расположен к Воронцову. Однажды, с год назад, тот даже угостил его коньяком в кафе, работавшем в те времена на территории базы.
– В машине ни грамма бензина, Фридрих. Я ею давно не пользуюсь, – пояснил Воронцов, скрывая нетерпеливое волнение, когда была дорога каждая минута.
– День у меня сегодня свободный, хотелось бы полетать.
– Двадцать километров на велосипеде – хорошая зарядка! – оценил спортивные достижения Воронцова, разговорчивый оберлейтенант.
– Да, денёк выдался славный! – согласился он, посмотрев на чистое небо и ласково пригревающее солнце.
– Только я не стал бы тратить деньги на бензин. Впрочем, в небо меня не тянет совсем. Не знаю, разрешат ли Вам подняться сегодня в воздух. Полёты боевой авиации запрещены. Лучшие самолёты, эти реактивные «Мессершмитты»17, скрыты в ангарах, устроенных в скалах. Там и сейчас день и ночь ведутся работы. Пленные вырубают пещеры для тех самолётов, которые перелетают к нам с других аэродромов, занятых русскими или этими противными «янки», у которых в армии полно негров. Года не пройдёт, как наши немецкие женщины нарожают от этих «обезьян» черномазых детей, – продолжал рассуждать недовольный оберлейтенант.
– Ладно, Фридрих, поговорим в следующий раз, – пообещал Воронцов, прерывая оберлейтенанта.
– Проходите, герр Воронцов! На обратном пути встретимся. Я только заступил на пост, – не проверив документы, пропустил его оберлейтенант.
– Спасибо, Фридрих. Можно я оставлю велосипед у поста?
– Оставляйте. Я покатаюсь на нём, – обрадовался оберлейтенант возможности хоть чуть скрасить своё скучное суточное дежурство.
– Можно от Вас позвонить? – спросил Воронцов.
– Вам куда?
– В город.
– В город пока не получится. Где-то повреждена линия, говорят, что через час восстановят, – вновь зевнул не выспавшийся перед дежурством оберлейтенант.
– Это хорошо! – вслух подумал Воронцов.
– Что хорошо? – не понял оставшийся без ответа оберлейтенант, проигравший всю ночь в карты, зато кое-что выигравший. На эти деньги можно было сходить в кафе со знакомой девушкой, которая жила в Киле и которой хотелось позвонить.
 
*
– Зря Вы, герр Воронцов, сегодня приехали, – посочувствовал ему, дежурный по аэродрому офицер.
– Надо было позвонить заранее и узнать. Полёты вчера и сегодня отменены.
– Я пытался звонить, но не дозвонился.
Дела Воронцова были плохи. Возвращаться в город навстречу «бульдогам» было равносильно самоубийству. Долго оставаться на базе было нельзя. Укрыться негде, к тому же при нём не было даже личного оружия – ни защищаться, ни застрелиться, если загонят в угол.
Положение незавидное...
– Хорошо, я тогда прогуляюсь по полю, – Воронцов сделал это своё заявление на уровне интуиции.
– Не возражаю. Погуляйте. Погода хорошая. Лётное поле – отличный луг. Повсюду цветут маргаритки, фиалки, незабудки и ещё много всяких цветов, – напутствовал Воронцова дежурный, беря трубку телефона.
Воронцов покосился на аппарат и, не мешкая, направился на лётное поле – большой луг, едва заметным уклоном спускавшийся к морю, до которого было не более пятисот метров. Другой своей стороной луг упирался в скалистый обрыв, в котором были вырублены пещеры-ангары для дорогих реактивных самолётов. Там вовсю шла работа. Подрывники и военнопленные, среди которых преобладали русские, вгрызались в скальную породу, выбивая ниши, способные защитить немецкие самолёты от бомбардировок с воздуха.
Эти самолёты Воронцова не интересовали. Стараясь выглядеть, насколько это было возможно, неторопливым, он приближался к спортивным самолётам, раздумывая над тем, сможет ли он подняться в воздух.
Единственное решение пришло сразу. Если бак самолёта заправлен хотя бы на четверть часа, то он поднимется в воздух и долетит до Вустрова. Нужен ещё парашют, чтобы выпрыгнуть с самолёта. Учебные и спортивные самолёты, лишённые вооружения, обычно не охраняются так бдительно, как боевые машины. Парашюты, как правило, оставляют в кабинах.
Возле учебных самолётов крутился знакомый механик.
– Это хорошо! – подумал Воронцов и ускорил шаг.
Механик узнал Воронцова и посочувствовал ему, что все полёты на сегодня отменены. А он устраняет мелкие неисправности, аккуратно записывая проводимые регламентные и текущие работы в журнал учёта. Спешить механику было некуда. День только начинался, и работу надо было растянуть до вечера.
– Доброе утро, Макс, – поздоровался Воронцов с механиком.
– Здравствуйте, герр Воронцов, – ответил механик.
– Говорят, что англичане уже заняли Гамбург и Киль?
– Насчёт Гамбурга не знаю, но из Киля я только что приехал на велосипеде. А какие новости у Люфтваффе? – завязывая с механиком разговор, спросил Воронцов.
– Хочется домой. Весна в разгаре. Сады цветут! Девушки расцветают! Их за войну столько выросло и повзрослело – выбирай любую, ни одна не откажет! Завтра первое мая, – мечтательно раскрыл свои сокровенные мысли холостяк Макс, прослуживший всю войну в аэродромной обслуге, а потому очень этим довольный.
 – Но у Люфтваффе, похоже, всё затянется. Унтер из штаба говорил, что мы переходим под контроль англичан и будем сидеть на своих местах столько, сколько потребуется. А может быть, придётся вместе с ними ещё и повоевать с русскими. Вот, глядите, в скалах выбивают ангары для новых «Ме-262». Эти ещё не сделали ни одного боевого вылета. Последние. Только что с завода. Надо сказать, фюрер умеет заставить всех и работать и воевать! – всё больше распалялся Макс.
– А что, Макс, – машины исправны? – как бы невзначай спросил Воронцов и присел на раскладное кресло-шезлонг, подставив лицо солнцу.
Закурил.
– Я посижу, позагораю, если уж приехал, – пояснил Воронцов механику.
Тот попросил закурить. Воронцов охотно протянул механику портсигар.
– Слушай, дружище, не сбегаешь ли за пивом? – предложил он, протягивая деньги механику.
– А я тут позагораю и покараулю.
– Jawohl! – обрадовался механик возможности выпить бутылочку-другую холодного пива за чужой счёт.
Пиво продавали в буфете столовой. До неё и обратно пять минут хода.
Механик взял деньги и быстрым шагом направился к корпусу столовой.
В распоряжении Воронцова было несколько минут. Едва механик скрылся из вида, он встал с шезлонга и принялся заглядывать в кабины самолётов.
– Вот подходящая машина! – Воронцов облюбовал спортивный «Мессершмитт», на котором неоднократно поднимался в воздух. Парашют был на месте, кабина легко открылась, и, убедившись, что бак не пуст, Воронцов быстро натянул на плечи лямки парашюта, застегнул пояс и забрался в кабину.
– Только бы завёлся мотор!
В этот момент на аэродроме заревела сирена – знак «Внимание!» или «Опасность!».
Воронцов оглянулся. От помещения дежурного по лётному полю в его сторону мчался автомобиль, а из столовой с раздутыми карманами комбинезона, из которых торчали бутылки, бежал перепуганный механик.
– Вот они, «бульдоги». Выследили таки! – подумал Воронцов, спешно запуская двигатель.
– Ура! Завёлся! – Он был вне себя от радости и, набирая скорость, принялся выруливать на взлётную полосу.
– Прекрасная всё же машина «Мессершмитт»!
Между тем автомобиль с гестаповцами обогнал бежавшего механика и был уже в ста метрах от самолёта, готового оторваться от земли и взлететь.
Гестаповцы открыли по самолёту беспорядочную стрельбу из пистолетов. Несколько пуль задели фюзеляж и крылья, не причинив взлетевшей машине вреда, и через несколько секунд он был уже вне досягаемости пистолетных выстрелов, взяв курс на море и намереваясь уйти из сектора обстрела зенитных батарей, которые могут открыть огонь в любую минуту.
В то время, как самолёт Воронцова удалялся в сторону моря, гестаповцы и сопровождавший их дежурный по аэродрому майор, избив несчастного механика, который отлучался за пивом, принялись названивать зенитчикам, требуя расстрелять самолёт, самовольно покинувший аэродром. Но пока зенитчики ответили и побежали к зениткам, самолёт Воронцова покинул зону обстрела.
– Это важный государственный преступник! Он работает на русских! Немедленно задержите или сбейте самолёт! – горячились гестаповцы, вырывая у растерянного майора-дежурного телефонную трубку.
– Не мешайте мне, если уж сумели его упустить! – накричал на них майор и пнул ногой механика, которого гестаповцы от нечего делать и, давая выплеснуться нервной энергии, продолжали профессионально избивать.
– Майор Готлиб! Немедленно, поднимите в воздух истребитель «Ме-262»!
Да! Да! Сбить! Не дайте ему уйти! – кричал в трубку офицер. Гестаповцы, заметив выруливающий на взлётную полосу самолёт, прекратили избиение несчастного механика, наконец, осознавшего свою вину и теперь мечтавшего только об одном – лишь бы его не расстреляли в этот тёплый и солнечный последний день апреля, и побежали к самолёту, очевидно, с инструкциями к пилоту.


3.
Чудовищная машина, изрыгавшая чёрный, вонючий солярочный дым из могучего мотора, наползала на оберштурмбанфюрера Руделя, оставшегося один на один с русским танком, который звали «Иосиф Сталин»18 и который после четырёх лет войны пришёл в его дом…
С первыми выстрелами солдат из русского батальона, которому было поручено взять городок Витбург, почти всё воинство Руделя, от стариков из «Фольксштурма» до собственных подчинённых, разбежалось, переодеваясь в гражданскую одежду и забиваясь в щели. А когда их оттуда вытаскивали солдаты в кирзовых сапогах и ватниках, которые, если верить молве, могли защитить от шальной пули или мелкого осколка, то уныло хныкали и лопотали дрожавшими губами: «Hitler Kaput!»
Да и кому было охота подыхать в такой солнечный день за фюрера, когда всё катилось ко всем чертям.
Вот он и остался один на один с этим бронированным чудовищем, к тому же покрытым сверху уродливым коробом, который русские танкисты, опасавшиеся фаустпатронов, соорудили для защиты своего танка. Сквозь прорези в кожухе бил короткими очередями пулемёт, только что расстрелявший на глазах Руделя вихрастого рыжего подростка, не испугавшегося и не отступившего.
Мальчик лет четырнадцати, прошитый пулемётной очередью чуть выше пояса, корчился, издавая жуткие крики на мощёной булыжником улице, упрямо не выпуская из маленьких детских рук неиспользованный фаустпатрон. А танк наводил хобот огромной пушки на одинокого пожилого уже не оберштурмбанфюрера, а одного из последних солдат Рейха – Отто Руделя, решившего умереть в этот день с оружием в руках.
Как в немецких городах уничтожают русские танки старики и юнцы, он насмотрелся в хрониках последнего времени. Там было всё просто – положил трубу на плечо, нажал на спусковой крючок, и танк горит.
На практике совсем другое дело. Руки дрожат. Нет никакой уверенности, что граната из трубы попадёт в цель даже с такого близкого расстояния, как нет уверенности, что она вообще вылетит и полетит, куда надо.
За долгие годы службы герр Рудель стрелял в основном из пистолета, да несколько раз из винтовки, а потому такая неуверенность…
– Entschuldige mir, mein Gott! (Прости меня, боже!) – прошептал Рудель, прощаясь с богом и с верной, любимой женой Бертой, хоть и не богатой, но баронессой, разделившей тяготы первых лет жизни с ним, простым рабочим парнем, измученным безработицей, охватившей Германию после Первой мировой войны и неудачной попытки революции, в которой он принимал участие на стороне «красных» отрядов коммунистов-спартаковцев, о чём позже тщательно умалчивал.
А Берта пошла за него по любви, лет на десять обрушив на свою белокурую головку гнев родни.
Но всё в прошлом. Ещё раз, помянув бога и Берту, герр Рудель нажал на спусковой крючок фаустпатрона и зажмурил рыжие глаза.
Грянул выстрел. Пустая труба слетела с плеча, а каска с головы вместе с грохотом разрыва.
Чувствуя, что всё ещё жив, Рудель приоткрыл один глаз и увидел во всём боевом великолепии красавец русский танк, с которого граната от фаустпатрона сбила уродливый железный кожух, защитивший сверкающую уральскую броню от коварного снаряда каммулятивного действия.
Танкист-наводчик указал стволом пушки на лысоватого седеющего старика в перепачканной землей эсэсовской форме, согнувшегося у земли в ожидании смертного часа. А выскочивший из-за танка, сильно отставший автоматчик восемнадцати неполных лет от роду, которого крепко «крыли матом» скрытые броней танкисты, прекратил короткой очередью общение герра Руделя и с богом и с любимой женой.
Тот громкий выстрел был едва ли не единственным в десятиминутной обороне маленького городка Витбурга, затерянного среди лесов и озер некогда славянского края, ставшего немецкой провинцией Мекленбург, в который ныне возвращались с востока славяне – потомки подданных Рюрика.

4.
После взятия Кенигсберга полк лёгкой истребительной авиации подполковника Соколова был переброшен на участок 2-го Белорусского фронта в Померанию19 и принимал участие в боях за освобождение Штеттина20. К этому времени авиация немцев практически перестала подниматься в небо, так что истребители выполняли роль лёгких штурмовиков – обстреливали отчаянно сопротивлявшийся гарнизон города с воздуха. Лишь однажды в весеннем небе над Штеттином показались всё те же старые, но всё ещё боеспособные «Ме-110». Однако перевес один к пяти в пользу русских заставил незадачливых немецких «асов» искать спасения бегством, потеряв в скоротечном бою половину машин.
27 апреля гарнизон города капитулировал и советские войска переправились через Одер на последнем его участке при впадении в море. Далее войска фронта разделились. Большая часть «белорусов» пошла на Берлин, помогать добивать германского зверя в его «логове», другая часть пошла на север, в провинцию Мекленбург, с целью подавить сопротивление немцев в мелких городах и выйти к морю в районе Ростока и острова Рюген.
Эскадрильям подполковника Соколова было поручено патрулировать днём и ночью воздушное пространство над обширным заливом, именуемым Мекленбургской бухтой, и следить за возможными перемещениями германских подводных лодок, пытавшихся выбраться из Балтики через датские проливы, которые де-факто пока контролировали немцы21, и без всякой пощады сбивать любые немецкие самолёты над этим районом.
Место это было непростое. На ответственность за западным сектором залива претендовала британская сторона, с которой следовало вести себя крайне осторожно и не допускать никаких инцидентов, которые могли осложнить и так непростые отношения между союзниками. А они заметно ухудшились после смерти американского президента Рузвельта в середине апреля.
И вот он – Вустров, тот самый остров, который Руса красочно описывала ему в своих удивительных рассказах во время, увы, нечастых военных встреч.
Остров, лишившийся смытой зимними штормами дамбы, связывавшей его с большой землей, и в самом деле был необыкновенно красив, несмотря на небольшие размеры. Кругом буйствовала весна и даже с высоты нескольких сотен метров Ярославу чудился волшебный аромат цветущих гиацинтов, в изобилии покрывавших каждой весной плодородную землю светлых буковых рощ.
Всё было именно так, как описывала эти места Руса, от которой скоро как полгода не было никаких вестей. Такое уже было в сорок втором году, когда она работала в тылу врага, но тогда на временно оккупированной советской территории. А дома, как известно, и стены помогают. За то задание Руса была награждена орденом «Красной Звезды» и медалью «За Отвагу», но прежде, так уж случилось, они провели несколько незабываемых дней среди белорусских лесов в домике гостеприимного Степаныча.
Уже позже, в сорок четвёртом, Руса писала, что бывала в тех местах, но ни домика, ни лесника там уже не было. Всё спалили проклятые немцы…
В этот раз Руса сражалась по ту строну «невидимого фронта» на вражеской земле, и Ярослав очень переживал за неё. Верил, что всё будет хорошо и она, как всегда, вернётся с победой. О чём же ещё мог он думать?
Вот и трёхэтажный дом баронов фон Вустров в бело-розовой дымке цветущих деревьев, построенный на месте бывшего славянского замка князей из рода оборитов. Большой трёхэтажный дом – просторно и в достатке жили бароны, но близилось время вернуть собственность народу. Как это произойдёт, Ярослав представлял себе смутно, однако при первой возможности решил побывать на острове и осмотреть те места, где жила когда-то его жена.
Скрытое предчувствие подсказывало ему, что у Русы, которой, как он догадался во время их последнего телефонного разговора, предстояло работать на севере Германии, был большой соблазн, «выходя из игры», укрыться именно в этом, знакомом ей и по-своему дорогом месте.
Однажды, будучи, наверное, не в самом хорошем настроении, он сказал Русе:
– Кругом столько красавцев, молодых полковников и генералов. Закружат они тебе голову, и забудешь своего «Сокола»…
Руса серьёзно посмотрела тогда на него:
– Не смей даже думать об этом! Мой славный Сокол! Твой знак на гербе моих предков! Ты мой единственный муж, данный Сияющим Амоном-Ра! – Ра-Ярило! И имя твоё Ярослав!
Эти слова глубоко врезались в память Ярослава, хоть и осознать всей их сути он так и не смог, понимая, что Руса для него всё ещё тайна, и не всё она ему рассказала, а возможно, что не открыла какие-то реликвии, связанные с её загадочным происхождением.
И каким же должно было быть удивление, ожидавшее его в недалёком будущем, когда Руса, собравшись, наконец, с духом, поведает ему тайну своей первой любви и того удивительного наития, которое привело её сентябрьским утром тридцать девятого года на пустынный пляж возле маленькой немецкой деревушки, приютившейся на поросшей соснами песчаной косе. Эту деревушку в конце января сорок пятого года он от края до края измерил неторопливыми шагами в поисках домика, в котором некогда жила его Руса. Да так и не нашёл. Все они были похожи, а спросить было не у кого.
За годы войны, будучи оторванный от семьи, он перечитал много книг по всемирной истории, увлёкся ею, осознав, что нет на земле науки важнее. И тот, кто владеет законами исторического развития, может предвидеть будущее своего народа.
Особенно его увлекала древняя история, там было ещё очень много недосказанного, и можно было пофантазировать наедине с книгой.
– Как оказалась белая и, несомненно, самой совершенной, первозданной славянской расы, девушка в глубинах Африки на реке Нил, от одного упоминания о которой веяло зноем?
Ужели это реликт вендского похода полуторатысячелетней давности? Или след более ранних скифских набегов на Страну Нила?
Или ещё более ранние морские походы балтийских славян-вендов по следам финикийцев, плававших на берега Янтарного моря за солнечным камнем, которому поклонялись жрецы Страны Нила?
Или же тому причина ещё какое-то, пока неведомое историческое движение народов к Священному Нилу, возле которого и поныне, потрясая людей своим величием, стоят неведомо кем построенные седые пирамиды, охраняя покой загадочного сфинкса?
Ещё несколько лет назад Ярослав даже не предполагал наличия стольких тайн, неподвластных ни уму, ни наитию простых смертных…
 
*
– Орел! Орел! Я Курск! Вижу на западе, высота около тысячи метров, два немецких самолёта! – прервал его размышления позывной майора Блохина, с которым они обычно патрулировали на пару. Ярослав предпочитал летать как можно чаще, переложив все штабные и хозяйственные заботы на плечи замкомполка.
– Вот, задумался не ко времени, а тут два «Мессера»! – Соколов узнал их, несмотря на приличное расстояние.
– Курск! Вижу! Идут на нас. «Ме-109». За ним «Ме-262». Вот и свиделись с реактивным! Приготовиться к бою!
Пара советских «Як-3», выполнив необходимый манёвр и запросив подкрепления, стала выдвигаться на линию атаки.
«Ме-109» был для них не опасен, а вот грозный реактивный «Ме-262», о котором много читали и просматривали захваченную немецкую хронику, был пока для русских пилотов загадкой, вполне сравнимой с тайнами пирамид.
Между тем в небе над заливом на глазах русских лётчиков происходило нечто странное.
Реактивный «Ме-262», словно не замечая советских истребителей, открыл ураганный огонь по своему «Ме-109». Тот старался уклониться, выполняя сложные манёвры и не пытаясь ответить огнём на огонь.
– Что за чертовщина? – не мог понять происходящего в небе подполковник Соколов.
Вот «Ме-109» задымил, так и не сделав ни единого выстрела, и начал снижаться в направлении Вустрова. Горевший «Мессер» прошёл рядом с самолётом Соколова. Пилот, на голове которого почему-то не было шлема, открывал в это время стеклянный купол кабины. Расстояние было столь близким, что Ярослав успел взглянуть на немецкого пилота, самолёт которого не имел вооружений. На мгновение их глаза встретились, и, похоже, оба удивились тому внешнему сходству, какое было в их лицах, только Ярослав выглядел заметно моложе.
– Нет, совсем неслучайно покойный Генрих Браухич так легко мог обознаться в ресторане Московского вокзала довоенного города Ленинграда! – Яркой догадкой промелькнула удивительная мысль в тревожном сознании Воронцова. Но для других мыслей у него уже не было времени…
А подполковник Соколов, не менее потрясённый той удивительной встречей в весеннем балтийском небе, чуть позже, когда дослушает последние и пока неизвестные страницы из жизни Русы, будет пытаться восстановить этот миг в своей памяти, подробнейшим образом объясняя жене, как всё это происходило в тот последний апрельский день сорок пятого года. И поразительное сравнение неизбежно всплывёт в его памяти:
Вот так же в сентябре тридцать девятого года он летел на беззащитном «Пулавчаке» над красивым, залитым солнцем Виленским краем, а догонявшие «Мессершмитты» в любой момент могли обрушить на его машину огонь своих пулемётов…
Соколов и Блохин одновременно открыли огонь из пушек и пулемётов по «Ме-262», но немецкий пилот, убедившись, что подбитый им «Ме-109» падает в море, хорошо отработанным манёвром уклонился от снарядов и, круто развернув самолёт и набирая высоту, стал поспешно выходить из-под обстрела, не желая сражаться с двумя русскими «Яками», тем более, что к ним на помощь спешили ещё два истребителя, патрулировавшие другой сектор залива. Война кончалась, и молодому немецкому лётчику, сбившему в начале апреля несколько огромных и не поворотливых американских бомбардировщиков, воевать больше не хотелось.
Пилот «Ме-262» выполнил поставленную задачу – сбил учебный самолёт, на котором пытался бежать чем-то насоливший гестапо майор Воронцов. Дисциплинированный пилот был знаком с ним, даже обрадовался, когда от падавшего самолёта отделилась маленькая точка и спустя некоторое время над морем повис купол раскрывшегося парашюта.
– Попадёт к русским, там тоже не сахар, – подумал немецкий пилот, скоро оторвавшийся от русских истребителей и обеспокоенный больше своей собственной судьбой.
Камень-оберег, извлечённый Латой из короны божественной супруги Великого Индры – богини Шачи, и на этот раз отвёл беду от Воронцова. Спускаясь на парашюте, он ощутил жжение в бедре, там, где находился карман брюк, в котором лежал бумажник с камнем-оберегом в самом укромном его уголке.
– Неужели, ранен? – подумал Воронцов. Но времени для раздумий не было, надо было постараться сесть на землю. Море, хоть и в конце апреля, было ещё холодным, а потому опуститься на воду было равносильно гибели.
Пытаясь управлять стропами парашюта и пользуясь западным направлением ветра, он, наконец, добился своего и опустился в море всего в полусотне метров от берега.
Ледяная вода обжигала, но попутная волна помогла, и скоро прибила его со всем «парашютным хозяйством» к берегу.
Уже на берегу, избавившись от парашюта, Воронцов вынул из брючных карманов ненужные ключи и драгоценный бумажник – всё, что у него осталось из личных вещей.
Вода, к счастью, не сильно испортила документы – а нужны ли они ему теперь? Германские рейхсмарки – они тоже немного стоили. Несколько сот британских фунтов и американских долларов – это теперь большая ценность! И стопка немного подмокших бесценных фотографий: мамы, Латы, семьи Вустров, Милы, Русы…
В самом дальнем уголке бумажника, где лежал камень-оберег, Воронцов обнаружил лишь шепотку цветного песка и каменной крошки. Срок действия пророчества Латы истёк, как она и напутствовала на девятом году их разлуки. Оберег треснул и рассыпался. Теперь приходилось рассчитывать лишь на собственные силы и удачу.
Присыпав парашют, извлечённый из воды, мелкой галькой, Воронцов поднялся с берега моря на крутой обрыв и вступил в великолепный весенний буковый лес, покрытый молодой листвой. А сквозь полуистлевшую прошлогоднюю листву пробились к свету и цвели благоухая, дивные гиацинты всех оттенков, от ослепительно белого и нежно-розового до вишнёвого и тёмно-синего. От их аромата закружилась голова, а ноги сами вывели на еле приметную, сильно заросшую тропинку, которая, как и прежде, вела к старинному ведическому храму Световита.

5.
Именно в тот уже не ранний утренний час, когда в районе Балтийского моря происходили эти драматические события, на другом конце мира заканчивался душный, обложенный чёрными облаками, тропический день. Все последние дни могучий муссон нагонял тучи со стороны Бенгальского залива, предвещая начало сезона дождей.
В лагере многочисленных беженцев из разных стран, скопившихся в дельте реки Иравади, неподалёку от ещё не занятого британцами Рангуна22, в сильном жару металась Лата. Накануне, непонятно где и по какой причине, она простудилась, а быть может, эта болезнь была другого свойства?
На циновке в шалаше, крытом пальмовыми листьями, лежала завёрнутая в сари и объятая жаром индийская красавица – известная в прошлом делийская танцовщица. Слухи о ней всё-таки проникли за пределы разноязыкого лагеря, охраняемого индусам из контингента британских войск, освобождавших Бирму от разбитых японцев, отходивших в сторону Таиланда, где они закрепились и хозяйничали ещё почти четыре месяца, до конца августа.
Возле бесчувственной Латы хлопотал махараджа, постоянно меняя ей освежающие компрессы. Он сильно изменился за месяц скитаний среди джунглей, покрывавших берега большой реки. Теперь даже подданные из самого близкого окружения, которые в полном порядке содержали его владения во время длительного отсутствия хозяина, и те не сразу признали бы в грязном, нечёсаном пожилом человеке своего повелителя, лицо которого покрылось загаром, словно у простого крестьянина. А ведь с махараджёй были вынуждены считаться англичане, несмотря на возмутительные антибританские выходки владыки княжества Раджапур.
Атал, испробовав все доступные лекарства, выменянные на очередной рубиновый камешек у британского фельдшера-индуса и убедившись, что ничего не помогает, ранним утром отправился в ближайшую бирманскую деревушку за знахаркой. Отправился ещё до рассвета и пропал. Махараджа было подумал, что совсем. Такое повсюду творилось в эти дни…
Но всё устроилось. Атал, наконец, вернулся со знахаркой, магия которой тоже была оплачена рубиновым камнем. Вернулся в сопровождении конвоя не просто британских солдат из индусов, а истых англичан или на худой конец ирландцев, призванных на службу тоже не из близкой Австралии.
Среди конвоя выделялся высокий красивый генерал. Этот уж истинный англичанин и непременно потомок благородных англов23, а вовсе не саксов!
Сопровождавшие генерала военные, вооружённые автоматами, бесцеремонно расталкивали толпу любопытных беженцев, спавших от тоски и безделья и разбуженных начинавшейся первой в новом сезоне грозой и явлением в лагерь английского генерала.
Это был Джордж Ричардсон.
Слухи о красавице-индианке, знаменитой в прошлом танцовщице, умиравшей от неизвестной болезни в лагере для беженцев, ему принёс сержант индус, тот самый, что «упустил» Лату осенней ночью сорок второго года, неся караульную службу неподалёку от их дома в Импхале. С тех пор прошло много времени, Ричардсон не наказал солдата, выросшего в звании до сержанта, но совестливый индус долго переживал свою тогдашнюю оплошность. Не следовало выпускать женщину ночной порой за пределы городка, что бы она при этом не говорила.
Махараджа, хлопотавший возле Латы, увидев английского генерала, притаился в сумраке приближавшейся грозы, да на него никто и не обращал внимания.
Генеральский конвой отогнал любопытных подальше, и Ричардсон припал на колено возле бесчувственной Латы. Прибывший вместе с ним капитан медицинской службы аккуратно раскрыл влажное сари и, обнажив идеальной формы грудь, принялся выслушивать, несмотря на высокую температуру и бессознательное состояние, сильное сердцебиение женщины. Потом померил давление, которое лишь ненамного превышало обычную для её возраста норму.
– Что это? Тиф? – с тревогой спросил Ричардсон.
– Нет, не похоже, отсутствуют многие признаки, господин генерал.
И не малярия. Кроме температуры под сорок и беспамятства, я ничего не могу обнаружить! Похоже, что в ней идёт какая-то неясная нам внутренняя борьба. Пусть попробует эта старуха-знахарка. Я знавал такие случаи, когда служил в Нигерии. Научная медицина не могла даже установить причину заболевания, а такие вот неграмотные знахари, в Африке их называют колдунами-вуду, помогали подняться на ноги прямо на глазах даже белым людям!
Нонсенс, да и только! – развёл руками доктор.
– Жизни её пока ничто не угрожает. У неё отличное сердце. Такое сердце бывает у юных и очень здоровых от природы девушек! А вот пить жаропонижающее ей, возможно, придётся, если эта старушка, которая наверняка не подозревает о существовании аспирина, не найдёт иного способа помочь этой женщине, и в самом деле удивительной красавице! – При этих словах, капитан, помнивший о романе индианки с бывшим полковником, а теперь генералом, вздохнул и украдкой посмотрел на каменное лицо Ричардсона. Оно напоминало лик средневекового короля Ричарда «Львиное Сердце», изображение которого капитан ещё в детстве увидел на картине в каком-то музее и, будучи впечатлительным мальчиком, запомнил на всю жизнь.
Между тем, знахарка, оплаченная наперед крупным рубином, поправила сари на груди больной и стала шептать таинственные заклинания у её изголовья, время от времени доставая из плетёной волосяной сумки пучки сухих трав и зажигая их за неимением поблизости костра обычными спичками. Атал, Ричардсон и капитан-медик с подозрением следили за её манипуляциями. Но когда через несколько минут доктор приложил руку к голове Латы, то едва не вскрикнул.
– В чём дело? – сурово спросил генерал.
– Не пойму отчего, господин генерал, но температура стремительно падает! Сейчас не более тридцати семи! – Капитан не хотел верить своим чувствительным рукам, улавливающим разницу в одну десятую градуса!
– Смотрите! Она очнулась, словно от сна! – ликовал английский медик так, словно сам помог пациентке.
Лата открыла глаза. Последнее, что она увидела в том тяжёлом, сжигавшем её сне, вызванном в самый ответственный момент чарами богини Шачи, с которой фантастической индийской осенью тридцать шестого года заключила тайный союз длинною в девять лет24, сна, из которого могла и не вернуться, было небольшое белое облачко. За него ухватился Сер-радж, плавно опускавшийся с небес в море неподалёку от земли. Узнать в том облачке парашют у неё уже не было сил.
Камень-оберег треснул и рассыпался в ясном небе над Балтикой. В этот же самый момент в свинцово-чёрном небе над Индийским океаном загрохотали громы такой силы и засверкали столь ослепительные молнии, что все, кто был вокруг, попадали в ужасе на землю. Ощущение было таковым, словно вслед за знаком Великого Индры, мчавшегося среди туч на колеснице, запряжённой четвёркой огненных коней, на землю падут тяжёлые бомбы и снаряды, на которые люди вдоволь насмотрелись за годы войны.
– Мистер Ричардсон! – очнувшись от сна, или придя в сознание, скорее приветствовала, чем удивилась Лата визиту генерала, небрежно сунувшего на её глазах крупную британскую банкноту неграмотной знахарке, не ожидавшей такого эффекта от своих чар, а потому быстро убравшейся от греха подальше.
Лата поднялась с циновки и стыдливо поправила сари, прикрывая грудь.
– Поздравляю Вас с генеральским званием, Джордж. Уверена, что Британия отныне надёжно защищена!
– Опять шутите, мисс Лата, – с грустью ответил ей генерал, ждавший совсем других слов от женщины, которую продолжал несмотря ни на что так же горячо любить, как и прежде, в то счастливое время, когда они жили в отдельном большом доме в Импхале.
Они обращались друг к другу столь сухо и официально, так, словно между ними ничего не было.
– Почему Вы ушли в ту роковую ночь, мисс Лата? Ведь всё было так хорошо. Вы любили меня, и Ваши ласки были искренни! Мне не забыть их! – Вспоминал генерал о глубоко личном и наболевшем так, словно они были одни и рядом никого не было.
– Сердце позвало, – загадочно ответила ему Лата и попыталась улыбнуться.
– Всё хорошо, генерал. Война заканчивается. Британия побеждает, а вот Индии предстоит новая борьба.
– Смею Вас обнадежить, мисс Лата. В Лондоне подготовлен план предоставления Индии независимости, учитывая достойный вклад в нашу общую победу. Думаю, что это случится уже через два или три годя.
– За свободу не благодарят, мистер Ричардсон. Спасибо за Ваш револьвер, –  Лата правильно назвала в этот раз дорогой раритет Ричардсона.
– Он спас мне жизнь и честь. – Она открыла свой потрёпанный в пути чемоданчик и, порывшись секунду в вещах, протянула седеющему генералу тот самый «Марк-6», с которым тот не расставался с восемнадцатого года до той трагической ночи, когда Лата покинула его.
– Вот, сэр, возьмите. – Прощаясь, Лата назвала Ричардсона так официально, подчёркивая его дворянское происхождение.
– Только в нём не хватает одной пули…

6.
День Воронцов провёл возле храма. Просушил одежду, позагорал на весеннем солнышке, как в старые добрые времена, и даже поспал, восстановив силы после бессонной ночи. К счастью, есть совсем не хотелось, а пресную воду для питья он нашёл в углублениях скал, выходивших местами к морю, в которых скапливалась дождевая вода. Идти в дом днём он не решился, отложив свой неожиданный, но тем не менее оказавшийся к сроку визит к семье Вустров до вечера.
Кто знает, что сейчас творится на острове, нет ли поблизости чужих и, не дай бог, эсэсовцев, которые совсем озверели в последние дни. А у него не было при себе даже личного оружия, оставшегося вместе с кителем в кабинете госпиталя.
С тех пор, как, будучи единственным гостем, не считая тётушки Греты, которая давно стала частью семьи Вустров, он был в доме на дне рождения Шарлоты – любимом всеми весеннем празднике, прошли две недели.
После традиционного поздравительного тоста и поцелуев, которыми наградили Шарлоту присутствующие и особенно дети, сильно выросшие и окрепшие на свежем морском воздухе после безрадостного Нового года, Вустров увёл Воронцова перекурить.
– Серж, тебе передавал привет наш общий друг, Шварц. На днях он разыскал меня и сообщил, что в первых числах мая его субмарина уходит в Южную Америку. Скорее всего, это последнее плавание. Субмарина возьмет груз ценностей и важных документов, а также нескольких крупных чинов СС вместе с семьями, которые со дня на день покинут Берлин, готовый сражаться с русскими в окружении.
Фюрер остается в Берлине вместе со своими верными солдатами и будет бороться до конца25.
Теперь слушай меня внимательно. Каждую ночь, начиная с первого мая и примерно до пятого мая, следует наблюдать за морем против храма Световита. Там самое глубокое море и субмарина сможет подойти к берегу поближе. На правах командира субмарины он возьмет нас к себе на борт. Сигнал Шварца – два зелёных и один красный огонек.
Несмотря ни на что, будь до первого мая на Вусторове…
В тот памятный вечер, проводив спать Шарлоту и детей, друзья долго сидели при свечах, слушая на патефоне пластинки с операми Римского-Корсакова, привезённые Воронцовым. А ночью, когда в замке появились духи из мира давно ушедших предков, изрядно захмелевшие Воронцов и Вустров спустились в самое глубокое подземелье замка, обложенное огромными валунами, на которых некогда стояла древняя славянская крепость. В ней более тысячи лет назад правили предки Вустрова. Воронцов здесь ещё никогда не бывал.
Вустров подвёл его к большой каменной плите и показал высеченные на ней имена своих предков, начиная от князя Рарога, основателя града своего имени, который лежал ныне всего в нескольких километрах от замка Вустров за нешироким мелким заливом-лагуной и назывался маленьким курортным городком Рериком.
Старинный род Воронцовых происходил, как и многие древние русские дворянские роды, от Рюриковичей26, а, следовательно, предки Вустрова и Воронцова были едины.
Под звериный рёв моторов армады американских «Либераторов», летевших бомбить что-то ещё не разбомбленное в зоне предстоявшей советской оккупации, проникающий даже в это древнее подземелье, Вустров и Воронцов почтили память предков глубинными дохристианскими молитвами. Эти выстраданные всей предшествовавшей жизнью молитвы, рождались в те сокровенные минуты сами собой. Попросив у далёких пращуров во время безмолвных, сакральных молитв защиты и покровительства, они навсегда закрыли старинную железную дверь, ведущую в подземелье. Засучив рукава и надев рабочие передники, замесили известковый раствор, приготовленный по старинному рецепту много веков назад и ждавший своего часа, заложили вход валунами, посадив их на этот раствор, так, чтобы никто больше не мог проникнуть в древнее подземелье. На эту тяжёлую работу, в которой им помогали духи далёких предков, ушёл остаток ночи.
С той памятной ночи прошли две недели. Условие Вустрова и Шварца Воронцов выполнил самым неожиданным образом, совершив последний, непредвиденный полёт в весеннем небе над Мекленбургской бухтой, где был подбит на «долгую память» последним грозным оружием Рейха – реактивным истребителем «Ме-262» на глазах у пилотов краснозвёздных русских истребителей, с одним из которых удалось даже встретиться взглядом – словно себя увидел в нём Воронцов! Точно таким он был в далёком тридцать шестом году, совершая виражи в высоком индийском небе!

*
– Всё хорошо! Всё так и задумано! – взбадривал себя Воронцов, размышляя над своей удивительной судьбой.
– Иначе как бы я добрался сюда после бессонной ночи из Киля, забитого отходившими на север войсками Вермахта и СС, да ещё следуя навстречу продвигавшимся британским войскам?
И вот он приближался к дому, дожидаясь, когда опустятся плотные сумерки. Весна сорок пятого выдалась дружная, а оттого даже сирень зацвела чуть раньше, и крупные кусты, кое-где настоящие деревья, выращенные заботливыми руками покойного Ганса, покрылись цветущей дымкой, источая такой силы аромат весны, что голова начинала кружиться.
В доме было темно, и только в одном окошке Воронцов приметил тусклый свет, а ещё через несколько шагов, к собственному облегчению, увидел сквозь стволы деревьев и кустов бегавших возле входа детей и их голоса.
– Кажется, всё в порядке раз дети играют! – обрадовался Воронцов и лицом к лицу столкнулся с Вустровым, неожиданно появившимся из-за пышной туи.
– Слава богу! Серж! Мы уже думали, что не дождёмся тебя. Как добрался? Кругом такое творится!
– Видел утренний бой над морем? – задал свой вопрос Воронцов, пожав протянутую левую руку друга.
– Да, мы все наблюдали. Два русских «Як-3» и два «Мессершмитта» – один новый, реактивный позорно сбежал, бросив подбитого товарища. Пилот выбросился с парашютом, но, похоже, утонул в море, –  ответил Вустров, не понимая, к чему клонит Воронцов.
– Это был я, Хорст. И, как видишь, не утонул! Как это случилось и что меня спасло, я тебе расскажу позже. Теперь уже можно.
– Ты появился вовремя, Серж. Начиная с этой ночи, как условленно, мы все выходим дежурить к храму Световита. В любую ночь, начиная с первого дня мая, субмарина Шварца может всплыть возле острова. Если этого не случится, то утром вернёмся. А пока беги, попрощайся с фрау Гретой. Она остаётся следить за домом. У неё ключ от сейфа, где мама хранила свои ценности и сбережения, в том числе фунты и доллары для поездки в Индию. Не забудь их забрать, – напомнил Вустров.
– Право, даже не могу предположить, что русские могут здесь натворить! – тяжело вздохнул он, и посмотрел на Шарлоту словно искал сочувствия.

* *
Поместье баронов Нагель было невелико, и дом ни в какое сравнение не шёл с замком Вустров.
Помимо полутора сотен гектаров земли, сданных в аренду местным крестьянам, отсеявшимся с помощью польских женщин-батрачек, пригнанных в эти места несколько лет назад, а теперь заканчивавших посадку картофеля, Нагели имели небольшую молочную ферму, конюшню и рощу великолепного букового леса в сорок гектаров на берегу моря.
Сразу же по прибытии на место Нагель отобрал у Русы «Браунинг» и старые документы, не тронув других вещей, и едва ли не силой водворил в небольшую комнату на втором этаже, оставив её там под присмотром матери, ждавшей сына уже несколько дней, и тети Берты. Пожилые женщины расположились в смежной комнате побольше, так что «строптивая невеста» Адольфа была у них на глазах.
Поначалу пожилые немки – заплаканная Берта, сердцем чувствовавшая, что её Отто уже нет в живых и никто так и не узнает, к какой канаве зароют его тело эти «свирепые дикари» русские, и уже успокоившаяся Гертруда, знавшая, что старший барон Нагель уже договорился с американцами о передаче секретного оборудования и документов, касавшихся проекта «ФАУ», и жизни его ничто не угрожает, пытались втянуть Русу в свои разговоры, но та упрямо молчала, и обиженные немки принялись «промывать ей косточки».
– Эта Эльза, или Элизабет, как теперь называет её Адольф, конечно, очень хороша, – рассуждала вслух мать Адольфа, полагая, что Эльза, присевшая на стул у окна и листавшая книгу, взятую с полки, может слышать их разговор.
– Мальчик совсем потерял от неё голову. Даже ночью бредит ею! Ох, боюсь за него! – переживала Гертруда.
– Она и моему Отто понравилась, – подтвердила Берта, не решаясь однако посвятить мать Адольфа в тайну, в которую посвятил её герр Рудель накануне той ужасной ночи, когда Нагель вывёз Эльзу из Витбурга, к которому вплотную подошли русские.
– Пусть уж лучше не знает о том, что эта «девочка» ещё в сорок втором году, служила в России под началом бедного Отто и едва не испортила ему карьеру. Адольф об этом знает, а Герда его мать. Вот пусть и разбираются сами, – здраво рассудила немного успокоившаяся фрау Рудель.
– А Эльза и в самом деле хороша! От такой любой потеряет голову! Жаль Ади, ничего путного у них не выйдет, – мысленно пожалела она племянника.
Руса, старалась не слушать пустую болтовню пожилых немок, раздумывая над тем, как ей быть.
– И дёрнул же чёрт Нагеля оказаться в том гаштете в самое неподходящее время! С тем пьяным гапштурмфюрером она бы разобралась как-нибудь сама. В конце концов, мог помочь «Браунинг», который теперь у Адольфа.
Он и в самом деле ждёт субмарину и силой увезёт её в Южную Америку, откуда будет непросто выбраться и отчитаться после такого незапланированного путешествия перед строгим начальством.
На сегодняшний день она, Елена Соколова, прозванная сослуживцами «Еленой Прекрасной», была старшим лейтенантом одного из разведывательных отделов НКВД, боровшихся с гитлеровской СД.
Последнюю информацию и сведения о себе ей удалось передать в центр две недели назад. Позже связь оборвалась. В её вещах всё ещё хранились микроплёнки с разведданными. Необходимо было хладнокровно обдумать сложившуюся ситуацию и принять правильное, возможно единственное решение.
– Ни о какой субмарине, и ни о какой Южной Америке не могло быть и речи! – твёрдо решила Руса, наблюдая в этот момент за «Ме-109» и «Ме-262», которые один за другим взлетели с авиабазы, расположенной километрах в семи южнее поместья Нагелей.
Внезапно она всё поняла. Воронцов, предупреждённый ею и виденный по дороге на велосипеде, бежал из госпиталя и направлялся именно на базу, где в течение нескольких лет изредка совершал тренировочные полёты – последняя радость для бывшего пилота.
Это он, её незабываемый Воронцов, в первом истребителе, который догоняет и вот-вот собьёт грозный реактивный «Ме-262», в последние месяцы войны приводивший в ужас пилотов набитых бомбами американских «Либераторов»!
На стене комнаты, бывшей когда-то «детской комнатой» Адольфа, любившего наблюдать за морем, висел мощный морской бинокль. Руса сорвала его и, припав глазами к окулярам, жадно следила за полётом самолётов, умоляя Всевышнего защитить безоружный «Ме-109», где, она в этом уже не сомневалась, находился Воронцов.
Пожилые немки заметили её беспокойство и, прекратив свои сплетни, подошли к Русе.
– Что? Что случилось? – наперебой вопрошали фрау Герда и фрау Берта!
– Отстаньте! – неожиданно хлёстко осадила их обычно сдержанная Руса, не обращая на двух незадачливых фрау никакого внимания.
Теперь она видела два русских истребителя, именно «Як-3» – на таких же летал её Ярослав! Русские самолёты стремительно летели навстречу немецким. Сейчас она станет свидетельницей скоротечного воздушного боя! Вот вдали показалась ещё пара русских истребителей.
– Что если в одном из советских самолётов её Ярослав! –  Дух захватывало от таких мыслей, и набегали слёзы гордости!
На её глазах «Ме-262», легко подбил безоружный «Ме-109» и, уклоняясь от боя с советскими самолётами, стал уходить на запад, в сектор, за который теперь несли ответственность англичане. От подбитого самолёта отделилась маленькая точка, превратившаяся через мгновенье в белый купол парашюта, который, уносимый западным ветром, стал снижаться к морю в той стороне, где находились Рерик и Вустров. От её глаз до того места, где парашютист должен был приземлиться или приводниться, было километров сорок – расстояние, которое морской бинокль сокращал до пяти, но что происходило дальше, на дугой стороне Мекленбургской бухты, Руса не увидела.
Привлечённый возмущёнными криками матери и тётки, в комнату вбежал Адольф и вырвал из рук Русы бинокль, сделав ей больно.
– Что здесь происходит? – сурово потребовал он объяснений, обращаясь сразу ко всем.
– Твоя невеста, Ади, совершенно не умеет себя вести! – ответила возмущённая мать Нагеля.
– В ответ на наши с Бертой расспросы, она наградила нас грубым «отстаньте»! С этим надо что-то делать. Ведь ты, Ади, мужчина! А ведь, поди, ещё не спал с ней? – картинно возмущалась хитрая пожилая немка, наблюдая за реакцией сына.
Адольф вспыхнул.
– Мама, погуляйте пока с тётей Бертой в саду, а я поговорю с Элизабет наедине, – едва сдерживая сильное раздражение, попросил он двух полных достоинства пожилых фрау.
Наступил критический момент. Руса ощутила это всем своим существом.
Адольф закрыл дверь на ключ, опустил на окна шторы и посмотрел на Русу так, что только очень сильная женщина смогла бы выдержать этот взгляд разъярённого хищника-самца в период весеннего обострения.
– Ну вот, Лизхен, я и дождался, когда мать выговорила мне за мою нерешительность!
Я долго терпел. Ты даже не представляешь себе тех мучений, которые пережил. Люблю тебя безумно и не смею притронуться! Хватит! Ты станешь моей здесь и сейчас! Мы станем мужем и женой на германской земле! – Нагель опустился перед ней на колени и, взяв руку, поцеловал, всем этим жестом прося у неё ответной любви, на которую всё ещё искренне рассчитывал, засчитав в свой актив и «утренний подвиг» в гаштете.
От его горячего дыхания сильно пахло коньяком. Сразу же по приезде домой Адольф выпил стакан коньяка, чтобы снять нервное возбуждение после тяжёлой бессонной ночи и такого же утра, к тому же отягощённого смертью человека – единственного, которого ему довелось убить самолично за всю войну, да и то своего парня из СС.
– Не надо, Адольф! Не сейчас! Ты устал и пьян! Ступай, отдохни, – пыталась уговорить его, не на шутку встревоженная Руса. Таким опасным, как в эту минуту, Нагель ещё никогда не был.
– Я пьян от любви! Я, здоровый и сильный мужчина, столько терпел, ожидая от тебя взаимности, что больше терпеть не могу и не буду! – дышал ей в лицо Нагель.
– Как там тебя на самом деле? Элизабет ты или кто? Игра окончена. Я выполнил все твои условия. Возможно уже следующей ночью мы уплывем в Аргентину, где ты окунёшься в райскую жизнь, будешь меня любить, родишь таких же красивых детей, как и сама, но я хочу, чтобы ты стала моей на немецкой земле! – не давая Русе ответить, Нагель подхватил её сильной правой рукой и попытался увлечь к плюшевому дивану, нетерпеливо, на ходу срывая свободной левой рукой одежду с себя и с неё.
Сгорая от гнева, Руса вцепилась ногтями в лицо Нагеля с такой силой, что из ран брызнула кровь.
– Ах ты, стерва! – не сдержался Нагель, выронил её из рук и инстинктивно ощупал ладонями лицо, разодранное в нескольких местах острыми ногтями.
Воспользовавшись свободой, Руса подбежала к окну, подхватила с подоконника свой чемоданчик и плащ, висевший на стуле и, сорвав штору, выпрыгнула в открытое окно. До ухоженного мягкого газона от второго этажа было метров шесть – расстояние небольшое для тренированного человека, многократно прыгавшего с парашютом. Руса приземлилась вполне удачно. Невысокие каблучки дорожных туфель утонули в мягком дёрне и ничуть не помешали прыжку, а плащ, возможно, сыграл роль парашюта. Не задерживаясь на месте, Руса побежала в парк, а оттуда по дорожке в буковую рощу.
Нагель с залитым кровью лицом дал ей фору в несколько минут, пока открывал дверь и выбегал на улицу, где наорал в свою очередь на мать, тетку и пожилую экономку, которые видели, как «невеста» Адольфа выпала со второго этажа, но не могли толком объяснить, куда она побежала. Мало того, увидев лицо «мальчика», залитое кровью, которую Нагель размазал до ушей, впечатлительные женщины закатили групповую истерику. Больше в доме никого не было, и организовать какое-либо преследование можно было лишь собственными силами. А их у Нагеля не осталось. Ругаясь «последними словами», он дошёл до фонтана и, присев на корточках, принялся смывать кровь с расцарапанного лица, пытаясь разглядеть себя в водном зеркале и обдумать, хоть и не на свежую голову, как ему теперь быть.
Документов у Русы при себе не было. Документы и «Браунинг» остались у него.
– Далеко уйти у неё не получится, – рассуждал Нагель. Следовало сесть в машину и объехать ближайшие армейские и полицейские посты, предупредив, что следует задержать указанную женщину как, скажем, мошенницу, похитившую семейные ценности из его дома. Если приплатить дежурным офицерам, то они её задержат.
– А вот что делать дальше? – Нагель не знал. Голова раскалывалась от бессонной ночи и от выпитого алкоголя.

*
Точно так же рассуждала Руса. В такой нервозной обстановке выбраться из крохотного, относительно спокойного местечка на дороги, забитые войсками и беженцами, да к тому же не имея документов, зато имея весьма привлекательную внешность, было в создавшейся обстановке совершеннейшим безумием.
Самым разумным было укрыться хотя бы на день-два в лесу. Обстановка стремительно менялась, и в любой момент можно было ожидать появления на дорогах британских моторизованных частей, которым, в крайнем случае, можно было сдаться, спрятав в лесу микроплёнки, а далее попытаться выбираться в советский сектор оккупации. Она вышла на берег моря и, прикрыв глаза ладонью от солнца, взглянула на Восток. С крутого берега едва виднелась размытая испарениями тонкая линия противоположного берега залива. Там лежал Вустров, а за ним, через мелкий заливчик, напоминавший песчаную лагуну, размесился маленький городок Рерик, от которого она начинала свой путь по немецкой земле в декабре сорок четвёртого года.
Акваторию залива продолжала патрулировать пара самолётов. Это были советские самолёты, летавшие над территориями, которые пока по факту контролировали немцы, но контроль этот был настолько слаб, что поднять в воздух свои самолёты и дать бой русским лётчикам у немцев уже не было ни сил, ни желания. Руса пожалела, что с ней не было бинокля. Она никак не могла забыть виденный ею недавний фрагмент воздушного боя, когда новый германский реактивный истребитель на виду у патрулировавших воздушное пространство советских пилотов подбил старенький учебный немецкий самолёт, а пилот выбросился с парашютом где-то у восточного побережья залива, скорее всего, возле Вустрова.
Сопоставив время и направление движения велосипеда Воронцова в сторону авиабазы, которая находилась несколько южнее имения Нагеля, Руса повторно, пришла к выводу, что пилот, выбросившийся с парашютом, был ни кто иной, как Сергей Воронцов! И если он приземлился или удачно приводнился рядом с берегом, то, возможно, сейчас находится в доме Вустров.
Какую же оплошность совершила она сегодня утром, дав возможность Нагелю увезти её из Гамбурга! И как ей было необходимо находиться сейчас не в лесу в окрестностях поместья Нагеля, где её непременно будут искать, а на той стороне залива, в старом, добром доме Вустров, который она отлично представляла себе, едва закрывала глаза и о котором никогда не забывала.
Между тем и она сильно устала, измотанная бессонной ночью и тяжёлым днём, который начинал постепенно клониться к вечеру. Руса стала подыскивать укромное местечко, где можно было присесть и отдохнуть. Вот крутой мыс с несколькими крупными буковыми деревьями в обрамлении кустарника.
– Почему бы не там?
Руса осторожно направилась в сторону облюбованного местечка, стараясь, по возможности, не приминать травы и цветов. Земля под ногами была усеяна душистыми гиацинтами, от аромата которых кружилась голова, а на смену им спешили красивые и нежные ранние анемоны – красные, синие, белые, кое-где перемешанные с примулами. Руса пробралась, наконец, на заветный мыс и устроилась среди корней огромного бука, покрытых хорошо прогретым на солнце дёрном. Подстелив на мягкую изумрудную травку плащ с кое-как, наспех, пришитым рукавом, Руса свернулась клубочком и, подложив пол щёчку ладошку, скоро уснула.
 
* *
Вустров, Шарлота и дети в течение получаса терпеливо дожидались Воронцова в тёмном саду. Младший семилетний Хенрик днём почти не спал, а потому стал зевать, норовя пристроить головку на коленях матери, но Шарлота не давала ему спать, рассказывая всякие забавные истории. Однако сейчас они никого не смешили. Сегодня они впервые покидали дом на ночь, и быть может, навсегда, а потому каждый с замиранием сердца прощался с родными старыми стенами, деревьями в саду, под кронами которых прошла жизнь, с дорожками парка, по которым делали когда-то первые шаги, а теперь, возможно, последние. И, конечно же, мысленно прощались с предками, большинство из которых, кроме тех, кто сложил голову на чужбине, покоились в семейном склепе, укрытом от постороннего глаза в глубине сада, возле маленькой часовенки. Последними, кто навсегда «поселились» в этом печальном месте, были Вацлав и Вера Алексеевна…
Наконец, при свете тусклой свечи, на выходе из дома появились старенькая, сгорбившаяся тетушка Грета, остающаяся одна-одинёшенька в огромном, разом опустевшем доме, и Воронцов, который ещё раз обнял на прощанье старушку. В тишине послышались её всхлипывания. Она помахала рукой с порога теперь уже всем, втайне надеясь, что субмарина сегодня не приплывёт и завтра утром все опять вернутся домой, а она напечёт пирожков к утреннему чаю…
– Попрощались… – молвил расстроенный Воронцов.
– Я был в маминой комнате и, помимо денег и ценностей, кое-что собрал в этот портфель, – оправдался задержкой Воронцов.
– И ещё оставил записку для Русы. Она обязательно появится здесь!
Они молча прошли почти часовой путь по лесной тропинке. Впереди шёл Вустров с рюкзаком за плечами и с фонариком в здоровой руке. За ним шла Шарлота с чемоданом, который часто перекладывала из руки в руку, отдыхая. Потом дети с рюкзачками и Воронцов, на которого нагрузили самые тяжёлые вещи.
Уже в полной темноте вышли к храму Световита, где деревья расступились и звёзды осветили небольшую полянку, с которой можно было наблюдать за морем. В храме были приготовлены две раскладные кровати для детей. Ждать полагалось до рассвета, а потому Шарлота попыталась уложить детей спать, но девочки, и особенно старшая Эльза, стала упрашивать мать дать им посидеть на полянке и понаблюдать за ведьмами, которые этой ночью слетаются на «Лысую гору» на свой ежегодный шабаш.
– Какие ещё ведьмы! – пыталась возражать Шарлота.
– Ты забыла, мама! Сегодня Вальпургиева ночь27! – напомнила в свою очередь Марита. Да и Хенрику тоже очень хотелось посмотреть на ведьм, летающих по ночному небу на метлах и в ступах.
– Хорошо. Только тихо и до полуночи, а потом спать, – согласилась Шарлота, которой и самой хотелось посмотреть на родное небо, увидеть которое, возможно, больше уже не удастся.
Задрав головы, они принялись осматривать звёздное небо и, кажется, что-то такое там всё же заметили, а именно, перемещающиеся огоньки и гул авиационных моторов.
– Вот. Ведьм вы сегодня не увидите. Их всех разогнали самолёты, а потому пора спать! – в конце концов, подвела итог Шарлота и увела после полуночи детей в храм, положив девочек на одну раскладушку, а сама устроилась вместе с Хенриком на другой.
Мужчины остались снаружи наблюдать за морем.
Ночь выдалась умерено светлой и тёплой. К счастью, пока не было луны, зато звёзды сияли во всём своём великолепии!
Днём Воронцов немного поспал, согревшись после холодной купели на солнышке, а потому наблюдал попеременно то за звёздами, то за морем. В небе несколько раз появлялись и исчезали самолёты, но чьи они были, сказать было невозможно. Бомбардировщики не показывались уже несколько дней. Остался лишь один большой очаг сопротивления германских войск в наглухо окруженном Берлине, который теперь если и подвергали выборочным бомбардировкам, то только русские. Впрочем, на севере Германии, в Западной Померании, возле Ростока и на Рюгене ещё сопротивлялась крупная немецкая группировка. С той стороны доносилась далёкая артиллерийская канонада. Орудийная стрельба доносилась и со стороны Любека. Скорее всего, там какая-то часть оказывала на свой страх и риск сопротивление подходившим к городу англичанам. В стороне Висмара было тихо. Оттуда и из Любека, очевидно, вышли какие-то суда, медленно продвигавшиеся по середине залива без опознавательных огней. Пока их никто не атаковал, но самолёты могли навести на суда подводные лодки или торпедные катера. Последние, по словам Вустрова, в течение нескольких дней не раз появлялись на горизонте. Он рассматривал их в бинокль, это были русские катера. Иногда они проплывали совсем близко и в любой момент могли пристать к берегу.
Часам к двум ночи самолёты прервали полёты над морем, канонада затихла, и над островом опустилась тишина. Снизу доносился убаюкивающий шелест волн, и Воронцов с Вустровым уже решали, кто первым отправится отдыхать, как в море, примерно в полумиле от берега, загорелись огоньки – два зелёных и один красный. Сомнений не было, это была субмарина Шварца, которая пришла к острову в первую же условленную ночь.
Вустров поспешил в храм разбудить Шарлоту и детей, а Воронцов принялся сигналить с берега фонарём. Огоньки не приближались, зато скоро он услышал треск мотора и заметил большую резиновую лодку с двумя матросами, которая быстро приближалась к берегу.
Заспанные дети и Шарлота вышли из храма, быстро протёрли глаза и принялись спускаться вслед за Хорстом к морю. Воронцов с чемоданами замыкал движение маленького отряда вниз по крутому склону, нащупывая ногами тропинку. Ночной спуск, к счастью, прошёл удачно, без падений.
– Это Вы, герр Вустров? – спросил с лодки старший из матросов.
– Да, это я, – с трудом сдерживая волнение, ответил Хорст.
– Кто с Вами?
– Жена и дети.
– А этот господин?
– Герр Воронцов.
– Всё правильно! – подтвердил матрос.
– Быстро садитесь в лодку, капитан Шварц ждёт вас на мостике.
В течение нескольких минут лодка покрыла расстояние от берега до большой субмарины одного из последних проектов, всплывшей из морских глубин лишь на уровень рубки.
– Доброй ночи! – поздоровался с пассажирами капитан Шварц, пожимая руки Воронцову и Вустрову.
– Я рад, что вы на моём корабле, но необходимо спешить. Ночью мы должны зайти ещё в одно место, на другом берегу залива, а на день укрыться среди датских островов от вездесущих торпедных катеров русских, которые теперь базируются в устье Одера и легко перекрывают всю западную акваторию моря.
На следующую ночь я наметил проход через Большой Бельт28 в Каттегат, минуя Мальме и Копенгаген. Там слишком людно, и хотя Зунд пока контролируют наши войска, в городах полно шпионов, следящих, в первую очередь, за прохождением субмарин. За каждую «сданную» субмарину англичане хорошо платят жадным до фунтов стерлингов датчанам, ставшим чуть ли не поголовно английскими шпионами.
Едва новые пассажиры спустились в чрево субмарины, она погрузилась и в течение двух часов пересекала Мекленбургскую бухту, а незадолго до рассвета всплыла против условленного места на западном берегу.

* *
Хорошо выспавшаяся днём Руса перекусила пачкой печенья и плиткой шоколада, к счастью, оказавшихся в её чемоданчике. С питьём было хуже и пришлось отведать морской воды. Впрочем, балтийская вода, если ею не злоупотреблять, вполне может на короткое время заменить пресную воду. Вода Красного моря, которую она впервые попробовала на вкус в Массаве, куда они добрались с Генрихом Браухичем в начале декабря тридцать шестого года, была горько-солёной и совершенно непригодной для питья. Не намного лучше была и черноморская, которой Руса отведала позже, отдыхая с Ярославом в Гаграх в счастливом сороковом году, во время незабываемого путешествия по большой и красивой стране, ставшей для неё родной. А вот балтийская вода хоть и не сладкая на вкус, но жажду утоляет, и от неё не тошнит.
Промелькнул вечер, и наступила ночь. В её убежище на опушке леса, круто обрывавшейся к морю, было тихо. Ни днём, ни вечером Руса не увидела здесь ни единой души, а потому решила провести здесь и ночь, а утром, возможно, что-нибудь да придумается. Ей надо было как-то выбираться отсюда и желательно на Вустров, куда самое большое через несколько дней придут советские войска.
Наступила первая майская ночь – тихая и тёплая. Ночь эта была особенной – такая случается раз в году и зовётся Вальпургиевой.
Руса не была суеверной, однако была поражена, когда с наступлением темноты услышала шёпот неведомых существ, а потом словно сама впала в транс от удушающих ароматов весенних цветов – от роскошных гиацинтов до доцветавшей где-то в лесу черёмухи, и ночных испарений тёплой, прогретой за день земли, в которой буйно развивалась жизнь.
Зачарованными глазами она следила за тёмным эфиром, в котором загорались звёздные миры, наполненные таинственными звуками, которые мог улавливать лишь чувствительный слух. На тёмном небосводе постепенно прояснился высокий, словно гора, конус с плоской вершиной, на которую стали слетаться из разных миров, парами и поодиночке, тёмные существа, припадавшие к стопам Владыки демонических сил – козлоподобному Сатане. Его отвратительное блеянье на вполне понятном немецком языке доносилось издалека до чутких ушей Русы, в которых сверкали, отражая свет звёзд, так любимые ею сапфировые серёжки – подарок Шарлоты Она потёрла ушки пальцами, желая убедиться, что это не сон. Но так и не убедилась.
Сон это или не сон – поди, пойми, когда творится такое!
В козлоподобном лике Сатаны Русе мерещились лица многих неприятных людей. Позже Сатана перестал менять маски и представился ей Нагелем, который, вполне возможно, водился с нечистой силой, будучи весьма увлечённым разного рода оккультными науками и принимая участие в мистериях, устраиваемых Великими магистрами и посвящёнными рыцарями ордена СС, воспитанными в недрах замка Вевельсбург.
Гадости, которые произносили их звериные пасти, Руса старалась не слушать, словно они её не касались.
– И в самом деле, какое мне дело до их чёртовых игрищ, тем более, что благородные славянки никогда не вспоминали в эту ночь сатанинские силы, и был у них не в пример этим мерзким совокуплениям между ведьмами и чертями и прочим гадостям, что творились сейчас с одобрения Сатаны на «Лысой горе», свой светлый славянский праздник, называемый Купальской ночью. Там и лешие, и водяные, не в пример этим чудищам, были роднее и куда симпатичнее, а уж русалки, с которыми купалась молодежь, и вовсе были красавицами!
Словно в помощь её мыслям, вдруг затрепетала-засуетилась всякая нечисть, и гора с плоской вершиной начала таять. Вот уже и звёзды прожгли её, и куда-то укрылся козлище с лицом Нагеля, на котором она оставила сегодня отметины острыми ноготками, предусмотрительно выращенными и отточенными для этого дня!
Засеребрилась-посветлела морская дорожка, но не от лунного света – луны не было и в помине. То легкое серебристое облачко всплывало от восточного берега залива и направлялось к западному, где на лесной опушке, выбегавшей к морю, притаилась Руса.
Облачко между тем приближалось, росло-увеличивалось. Вот уже в нём можно было разглядеть нагую женщину с длинными, распущенными волосами. Лицо её, холодное, словно лунный свет, было сказочно красивым, хоть и не молодым. Вот она раскрыла уста и устремила огромные очи, в которых мерцали звёзды, прямо на Русу.
– Здравствуй, девица! – приветствовала её загадочная гостья на русском и в то же время очень древнем языке, который Руса понимала, вспоминая язык, на котором общалась в юности с дедом.
– Здравствуйте! – на том же праязыке приветствовала она, но не гостью, как ошибочно подумала в первый раз, а хозяйку.
– Кто Вы, матушка? – вслед за приветствием спросила Руса, не услышав собственного голоса.
– Я Умила Новгородская29 – мать светлого Сокола Рерика. Пришла прогнать всякую нечисть и сказать тебе, что этой же ночью услышишь голос человека, который тебе дорог, но не увидишь его лица. А тебя зову за собой, на Восток, где в милом тебе старом доме, покинутом ныне хозяевами, что как дети мне, ибо из моей плоти и крови взросли все они, и которым только Всевышний судья, встретишь ты на другой день мужа своего любимого. Вот и зову тебя за собой.
– А как же я пройду через море? – не растерялась, спросила Руса.
– Завтра, когда с Востока глянет солнышко, приплывут за тобой ладьи славянские. С ними и поплывешь, милая девушка… – Сказав такое, облачко, что назвалось Умилой, стало таять и скоро исчезло, словно его и не было.
Хотела Руса спросить Умилу, надолго ли вернулись славяне к своей утерянной тысячу лет назад прекрасной земле, да не успела.
Хоть и знает, но вряд ли расскажет о том. Только и Руса чувствовала, что ненадолго. Тем более не навсегда. Обманут тёмные силы простодушных и честных славян, взрастят среди них измену, и вновь большой кровью придётся потомкам их собирать утерянное…
А жаль…
В это же время, внизу под обрывом, послышались обычные голоса, и Руса словно очнулась от того странного состояния, в котором только что пребывала.
Она выглянула из-за кромки обрыва, куда протянулись оголённые корни огромного бука.
Внизу, по пляжу шёл Адольф Нагель, уже не козлоподобный, а вполне обычный, в том же костюме, белой сорочке и галстуке, завязанном ею. В руках его был дорожный чемодан, а следом семенили ногами его мать – фрау Нагель и теперь уже вдова фрау Берта, хорошо умевшая выпекать пирожки, от которых Руса сейчас бы не отказалась.
Они присели возле большого камня размером со среднюю скалу на плоские камни поменьше, покрыв их захваченными из дома плюшевыми подушечками чтобы не простудиться, и принялись чего-то ждать.
– Да это они ждут субмарину, на которой Адольф грозился доставить меня в Аргентину! – Руса едва не прыснула от разбиравшего её (к чему бы это?) смеха, но вовремя прикусила язычок, наблюдая за мрачным, а это было заметно даже в темноте, «женишком» с расцарапанной физиономией и двумя пожилыми фрау. Эти чопорные фрау должно быть сильно устали, пока добрели до этого места, и теперь переводили дух, сидя на подушечках и вытянув ноги.
– Мерзкая девчонка! Так расцарапать тебе лицо, – тяжело дыша, продолжала причитать фрау Нагель, то и дело всхлипывая и прикладывая платок к глазам.
– Слишком красивая эта Эльза. Не иначе, как сама ведьма! Это ведь не случайно, что нанесла на твоём лице, Ади, такие ужасные раны и бежала накануне Вальпургиевой ночи не иначе, как к самому Вельзевуру30! Такие когти могут быть только у ведьмы! – злобно заключила фрау Нагель, вспомнив своего супруга Густава, который, наверное, уже у американцев со всем своим «хозяйством ФАУ». Впрочем, в хозяйстве мужа фрау Гертруда толком не разбиралась. Эльза конечно же ему понравилась – истинная красавица! Только вот сомневался Густав, что она «та птица», за которую себя выдаёт, словно чего-то чувствовал…
– Хватит об этом, мама! – едва сдерживая сильное раздражение, остановил её Нагель от дальнейших и совершенно неуместных фантазий.
А у самого было такое скверное настроение, что хотелось немедленно напиться и уснуть, да так, чтобы до самой Аргентины.
Он продолжал бредить неприступной Эльзой Шнее и потратил весь день на её поиски, объехав все дороги от Киля до датской границы, показывая на постах её фотографию. Но такой женщины никто не видел, тем более, что она и не появлялась там, да и сейчас сидела в десяти метрах выше него под кроной огромного бука, корни которого повисли над обрывом, и самое позднее, через несколько лет дерево рухнет в море.
Но вот внимание тех, кто был внизу, переключилось.
– Плывёт! Вот её сигналы – два зелёных огонька и один красный! – указал Нагель женщинам на море.
Руса посмотрела туда же.
Между тем, близилось утро, и заметно посветлело. Она разглядела в нескольких сотнях метров от берега всплывшую субмарину, которая осторожно приближалась к берегу. Море в этих местах было глубоким и позволило субмарине подойти к берегу настолько близко, что Руса разглядела на капитанском мостике несколько человек. Вот Субмарина остановилась и заглушила двигатели. До Русы стали долетать обрывки слов людей, стоявших на мостике. Одним из разговаривавших был Воронцов! Руса узнала его голос, но о чём он говорил, понять с такого расстояния было невозможно.
– Слава Всевышнему! Ты жив! – обрадовалась она, с трепетом вслушиваясь в далёкий, и в то же время такой близкий для неё голос…
– Сбылось первое предсказание Умилы! – подумала Руса, когда прошло волнение от такой необычной встречи, которая, несомненно, была последней…
Однако, как не грусти о потерянном, но это был хороший знак, а значит, исполнятся и другие предсказания новгородской княжны…
От субмарины отделилась резиновая лодка, которая забрала Нагеля после нескольких минут тяжёлых, душераздирающих сцен прощания с матерью и тётей.
Лодка отплыла, и через несколько минут, взяв Нагеля, субмарина ушла в море, где быстро погрузилась, на глазах потрясённой Русы.
Надо же такому случиться! В чреве одного корабля, уходившего на другую сторону мира, скрылись сразу столько близких ей людей, включая Нагеля, которого тоже было чуточку жаль.
Но главное – она видела силуэт Воронцова и слышала его голос!
– Значит, ты жив и здоров! Спасибо тебе за всё! –  прошептала Руса.
– Прощай, Серёжа! Плыви в Индию, к той, что любит и ждёт тебя вместе с дочуркой. Вы оба достойны большой любви, проверенной временем! – От этих мыслей Русе стало грустно и вместе с тем легче на сердце.
Уже этим днём, попав на «славянскую ладью», как и предсказал дух Умилы Новгородской, явившейся из тьмы тысячелетий, Руса окажется в опустевшем замке Вустров, где обнимется с бабушкой Гретой, оставшейся дожидаться русских, и та передаст ей записку Воронцова, написанную накануне, и покажет фотографию Латы, так и оставшуюся на стене в комнате Веры Алексеевны, снять которую Сергей не посмел.
– Красивая женщина! – всматриваясь в лицо своей ровесницы, запечатлённой на фото девять лет назад, задумается в тот момент без малого двадцатипятилетняя Руса, навсегда запоминая лицо той индийской красавицы, которая покорила сердце Воронцова.

* *
– Ну и попал я в компанию! – скривил рот Нагель, увидев Вустрова с Воронцовым и окончательно осознав, что те никакие не «британские шпионы», а такие же бедолаги, как и он сам, бегущие из гибнувшей Германии в другое полушарие по причинам ему не совсем понятным.
– А кем же тогда была Эльза Шнее? – эта загадка так и осталась для него неразгаданной. Он всё ещё никак не мог понять, что потерял её. Впрочем, она ему никогда и не принадлежала. Играла с ним в своих интересах, и всё. Сейчас он даже думал о том, что следовало её застрелить, хотя не был уверен, что смог бы это сделать.
Словом, лучше о ней не думать. Забыть раз и навсегда! Да как это сделать? Чего доброго, эти ребята вот-вот начнут расспрашивать о своей знакомой. Вот Воронцов, который так и ждёт момента, чтобы расспросить о ней. Значит, она ему небезразлична?
Ну, Воронцов, как русский, да ещё и дворянин может угодить на Родине за решётку только за то, что служил в германском флоте, хоть и медиком.
Товарищ Сталин не менее сурово, чем фюрер относится к «такого рода» людям.
А Вустров? Инвалид, нигде не воевавший? Отберут имение, и всё. Заставят трудиться на новую коммунистическую Германию которую непременно устроят в своей зоне оккупации. Впрочем, теперь это не моё дело. Поместье Нагелей, где остались мама и тётя Берта, англичане не национализируют, а, следовательно, через пару лет, когда всё уляжется, можно будет вернуться в Германию… – размышлял про себя Нагель, отвернувшись и стараясь не смотреть на Вустрова с Воронцовым.
– Герр Нагель, мы рады приветствовать Вас на борту самой современной субмарины, которая через пару недель доставит Вас в благополучную Аргентину! Вы уже внесли аванс в десять тысяч долларов за это путешествие, и теперь прошу выплатить нашей фирме остальные пятнадцать тысяч. – С такими приветственными словами обратился к Адольфу «коммерческий директор» своего рода предприятия по вывозу немцев в Южную Америку по прошествии нескольких первых минут его пребывания на субмарине, стремительно шедшей теперь к датским берегам, чтобы с наступлением рассвета переждать в укромном месте светлое время суток.
Поход был коммерческим и тайным, поэтому в планы его высокопоставленных устроителей не входили встречи с представителями СС, Вермахта или Кригсмарине, которые нашли бы на борту субмарины много ценностей и ещё больше удивились бы тем особам, которые уплывали из фатерлянда в самый трагический момент его истории. Такие сравнения у замотанных немецких офицеров, пока остававшихся на своих местах и выполнявших свой долг, могли бы вызвать тяжёлую нервную реакцию, вслед за которой новоявленных эмигрантов, невзирая на прошлые чины и заслуги, могли бы запросто поставить к стенке или вздёрнуть на рее или же на ближайшем дереве.
Нагель оказался в маленькой каютке коммерческого директора «данного предприятия». Он раскрыл свой дорожный чемодан и выплатил остальные деньги пятидесятидолларовыми банкнотами, упакованными в трёх пухлых пачках. Директор аккуратно пересчитал деньги и положил их в сейф.
– Извините, герр Нагель. С Вами должна была следовать некая особа…
– Обстоятельства изменились, – остановил его Нагель.
– Понимаю. С нами плывут четверо бывших генералов СС с семьями. Весьма состоятельные люди. Руководили бывшими «Восточными территориями». Они полностью оплатили наше предприятие, а вот эти пассажиры – Воронцов и Вустров с его многочисленной семьёй не внесли ни пфенинга. За них заступился капитан Шварц, представив всю компанию «своими гостями».
К сожалению, он на субмарине «бог», и даже генералы из СС не желают с ним связываться. Ещё обидится, да всплывёт где-нибудь в Брайтоне31 на потеху британцам!
Пойдёмте, я провожу Вас в отдельную каюту. Маленькую, но придётся потерпеть. Она рядом с моей каютой. Субмарина – военный корабль, и в ней спешно соорудили что-то вроде кают для пассажиров, чтобы в пути было удобнее. Где будете питаться, объявят чуть позже. Продукты у нас хорошие, я сам покупал их на Рюгене. Тамошние фермы славятся по всей Германии, и это справедливо. А пока отдыхайте, герр Нагель. Завтрак у нас в девять. Вас разбудят, – простился с ним вездесущий директор, имевший немалый «навар» со своего «предприятия».
Нагелю так и не удалось уединиться для отдыха в своей каюте. Его поджидали Вустров с Воронцовым.
– Здравствуйте, герр Нагель. Рад видеть Вас на борту нашей субмарины в добром здравии и в безопасности, – приветствовал его Вустров. Воронцов кивнул в знак приветствия.
– Хотелось бы поблагодарить Вашу знакомую фрейлен Шнее за своевременное предупреждение. В противном случае, я сейчас вряд ли бы находился в этой компании, – произнёс он, чуть помедлив и обращаясь к Нагелю.
– Кстати, не знаете, где она? – спросил следом Вустров.
Лицо Нагеля стало наливаться краской, а недавние следы он ногтей Эльзы побагровели.
– Хотите узнать? Расскажу, что мне известно. Но и у меня к Вам встречное условие.
– Какое? – удивился Воронцов.
– Фрейлен Шнее известна Вам по каким-то старым делам. Кто она? – голос Нагеля дрожал от волнения.
– Хорошо, герр Нагель, – согласился Воронцов после небольшой паузы.
– Пригласите к себе в каюту. Там и поговорим.
Они прошли в каюту-времянку, напоминавшую тесное купе поезда, где с трудом можно разместиться двоим, а третий уже не мог лечь и вытянуться во весь рост.
– Я слушаю, – напомнил Нагель.
– Мы знакомы с этой девушкой с конца тридцать шестого года. Её вывез их Африки наш университетский товарищ Генрих Браухич, о котором давно нет никаких вестей. Он работал по линии Абвера в СССР и, вероятно, погиб. Девушку, которую Вы, герр Нагель, знали под именем Эльза Шнее, на самом деле в то время звали Роситой Браухич. В возрасте неполных шестнадцати лет она была вынуждена стать фиктивной женой Браухича. Подлинное же её имя – Руса, а происхождение весьма туманное.
– Руса! – воскликнул побледневший Нагель, на лице которого ещё больше выделялись глубокие царапины, нанесённые её ногтями, ставшие теперь синими.
– Так значит, она не англичанка!
– Это уж точно, герр Нагель! – охотно подтвердил Воронцов. – Вам ещё интересно?
– Рассказывайте дальше! – жадно потребовал тяжело дышавший Нагель.
– В тридцать девятом году, когда началась война с Польшей, Руса пропала при загадочных обстоятельствах из Мемеля, где жила в тот момент с матерью Браухича. В конце того же года никто иной, как сам Браухич, якобы, видел её в Ленинграде … – Воронцов сделал небольшую паузу:
– Со мной, причём я был в форме лётчика ВВС СССР! Вам что-нибудь понятно, герр Нагель?
– Ровным счётом ничего! – признался обескураженный Нагель, внутренний мир которого, созданный такими невероятными усилиями, рушился в одночасье, словно карточный домик. На него было больно смотреть.
– Может быть, достаточно? – жалея Нагеля, спросил Воронцов.
– Нет, нет! Продолжайте! – с новыми силами потребовал Нагель. – Так это Вы были с ней в Ленинграде?
– Ни в коем случае, герр Нагель. В это время я находился в секретной арктической экспедиции на территории Советского Заполярья вместе с капитаном Шварцем, который теперь ведёт нашу субмарину совсем в другие широты, – ответил Воронцов.
– До вчерашнего дня эта загадка не давала мне покоя. Однако из телефонного разговора с ней, случившегося ранним утром, когда Руса предупредила о моём готовящемся аресте, между прочим, Вашими стараниями, герр Нагель! – зацепил теперь уже бывшего эсэсовца Воронцов.
– Это я дал ей такую информацию ещё вечером, – словно оправдываясь, объяснил Нагель.
– Спасибо, герр Нагель, Вы очень ко мне добры! – съязвил Воронцов, припомнив гадости, с которыми Нагель приставал к его Миле ещё в Эль-Аламейне.
– Русу я не видел более восьми лет и увидел только вчера, да и то мельком, за стёклами Вашего автомобиля, когда крутил педали на базу Люфтваффе. Оттуда на подбитом спортивном «Мессершмитте» с помощью Всевышнего, в лице индийского бога Индры, знак которого отвёл от меня беду, попал прямо на субмарину герра Шварца! Так вот, именно вчера, она немного приоткрыла тайну своего исчезновения и удивительного появления глубокой осенью тридцать девятого года в советском городе Ленинграде!
– Вы говорите какими-то загадками, герр Воронцов. У меня голова идёт кругом! – признался измученный Нагель.
– Совсем недавно, она у меня кружилась точно так же от невозможности разгадать этот ребус, – согласился с Нагелем Воронцов.
– Что же Вам стало известно вчера, и причём здесь индийские боги?
– Про индийских богов рассказывать не стану. Вам это ни к чему. Но в тот момент, когда реактивный «Ме-262», высланный в погоню за мной по требованию агентов кильского гестапо, шедших по моим следам, подбил мой самолёт, рядом пролетал русский пилот, который не дал меня добить. Мы встретились с ним взглядами. В воздухе это происходит совершенно по-особому!
Здесь, Хорст, и для тебя новость.
– Интересно! – Вустров весь превратился во внимание.
– Я повторяю, мы встретились взглядами с русским лётчиком, и я увидел в нём себя! Лет этак на пять-семь моложе, но себя! – воскликнул Воронцов.
– Тогда я понял, с кем её видел в Ленинграде Генрих Браухич и почему он ошибся.
Этот лётчик – муж Русы, о котором она не удержалась, помянула в коротком телефонном разговоре! И ещё, у неё есть сын! – улыбаясь, добавил Воронцов.
– Хотелось поговорить о многом, но там что-то случилось, а ранее она не звонила, оберегая меня и  опасаясь собственного провала.
– Она звонила Вам из гаштета. В тот момент, когда оборвалась связь, защищая честь Эльзы Шнее, я убил человека, гаупштурмфюрера. – Нагель умолчал о десятках смертных приговоров, которые подписал лично немецким коммунистам-подпольщикам рабочего Гамбурга.
– Теперь, зная, кто она на самом деле, я не сделал бы этого! – губы Нагеля дрожали. Казалось, что вот-вот он разрыдается.
– Так значит она русская шпионка? – спросил Нагель, вспоминая герра Руделя, который предупреждал его о такой возможности.
– Да, герр Нагель. Руса, фамилия её, возможно, так и останется нам неизвестной, советская разведчица. Это я окончательно понял только вчера, – развёл руками Воронцов, не желая больше посвящать Нагеля в свои мысли и чувства.
– Теперь, как условились, рассказывайте, что с ней? – потребовал он.
– Собственно, мне нечего рассказывать, – уныло начал Нагель.
– Я вырвал её из пьяных лап в тот момент, когда прервался ваш телефонный разговор, и привёз в своё имение. Оттуда она бежала, и больше я её не видел. Эти следы на лице – память о её ногтях. Каюсь, я был в тот момент груб с ней, но она всё равно бы сбежала. Такая женщина нигде не пропадёт! – Вот так отозвался о девушке своих грёз, выпорхнувшей из его рук, барон фон Нагель, бывший оберштурмбанфюрер, делавший карьеру в структурах СД, которые ныне с треском разваливались.
– А теперь прошу покинуть меня, господа. Я смертельно устал, – обратился Нагель к Воронцову и Вустрову.
 

7.
Руса дождалась, когда две пожилые фрау, долго лившие слёзы и успокаивавшие друг друга, заковыляли по пляжу в сторону дома, и, проводив их долгим взглядом, спустилась к морю.
Начинало светать, и только сейчас, когда волнения от прощания с кусочком прежней жизни остались позади, Руса почувствовала озноб и поплотнее запахнула плащ.
Нагеля больше не было, и надо было подумать, как выбираться из этих мест. Вспомнила о «славянских ладьях», которые, согласно предсказаниям Умилы, должны взять её с собой, и, доев остатки печенья, устроилась на плоском камне, присев на чемоданчик, кожа которого была мягкой и тёплой.
Устремив взгляд своих прекрасных небесно-голубых глаз в сторону моря, она стала дожидаться появления советских военных кораблей, которые на последнем этапе войны перенесли свои действия на всю акваторию Балтийского моря:
– Ведь не могла же Умила Гостомысловна ошибиться в своих предсказаниях!
Между тем, милях в десяти от берега началась стрельба. Калибр орудий был невелик, но оттуда отчётливо доносились выстрелы автоматических пушек и треск пулемётов, далеко распространявшиеся над водой. Помимо приглушённых звуков далёкого боя, над морем сверкали вспышки и рассыпались трассеры. Красивое зрелище, и если бы не война, его можно было бы принять за далёкий фейерверк.
Руса вновь пожалела, что у неё нет бинокля, а посему нельзя рассмотреть получше ход боя, начавшегося на рассвете посредине Мекленбургской бухты. Но даже невооружённым взглядом можно было заметить караван из нескольких судов, двигавшихся в северо-восточном направлении – обычный маршрут, которым в последние дни из Любека и Висмара в сторону Дании и нейтральной Швеции шли транспорты с ценным грузом и людьми, пытавшимися покинуть Германию.
Внезапно один из транспортов буквально взлетел на воздух, озаряя пламенем далёкого взрыва караван судов, всё ещё прятавшийся под покровом остатков мистической Вальпургиевой ночи, неохотно уступавшей место первому майскому утру. Вслед за первым взрывом последовали ещё два, разнёсшие в клочья два транспорта, а остальные стали разворачиваться и с первыми лучами восходящего солнца возвращаться обратно, так и не пробившись к желанным шведским берегам.
Руса подсчитала время между вспышкой и грохотом разрыва. Получилось около пятидесяти секунд. Следовательно, морское сражение происходило километрах в семнадцати от неё.
Солнце, всходившее на Востоке, светило прямо в глаза. Стало совсем светло, и находиться на пустынном берегу было рискованно, а потому она поднялась на обрыв и вновь укрылась на опушке леса, продолжая наблюдать за морем.
Скоро обозначились три небольших корабля, шедшие к берегу. Причём один из них, очевидно, потерял ход и шёл на буксире.
– Вот и предсказанные Умилой «славянские ладьи», – догадалась Руса, рассматривая небольшие корабли. Это были торпедные катера, шедшие под военно-морскими и красными флажками. Однажды, ещё до войны, в сороковом году, Ярослав брал её с собой на празднование дня Военно-морского флота в Кронштадт. Был великолепный летний день, и Руса любовалась огромными красавцами-крейсерами – гордостью Страны Советов, совершенными формами эсминцев и учебным боем стремительных торпедных катеров, узнав тогда, что их разрабатывали авиационные инженеры в главном советском авиационном КБ ЦАГИ32. Вот и сейчас она узнала их – это были знаменитые скоростные катера типа «Г-5»33.
Прошло ещё минут десять, и катера приблизились к берегу. Третий катер, шедший на буксире, окончательно заполнился водой, и четверо матросов в одних тельняшках, пытавшиеся откачивать воду, вынуждены были оставить свой маленький корабль. Отвязав трос, матросы прыгнули в холодную воду и поплыли к ближайшему катеру, а их корабль, зачерпнув морской воды через борт, пошёл ко дну.
Между тем на опушке леса показались несколько солдат в форме легионеров Ваффен-СС, вооружённые винтовками и автоматами. Ими командовал унтер-офицер, размахивавший «Люгером» и кричавший что-то своим подчинённым вовсе не на немецком языке, а скорее на финском или эстонском. Будучи способной к изучению языков, Руса отличала на слух практически любую европейскую речь, открыв в себе этот дар ещё с тех времён, когда жила с фрау Мартой и имела в своей комнате хороший радиоприёмник, с удовольствием прослушивая по вечерам эфир. Однако говорила она пока лишь на немецком и английском языках, намереваясь сразу же после окончания войны заняться польским и итальянским.
Впрочем, в этот момент было не до благих мыслей об изучении польского или итальянского языков. Со стороны моря к берегу подходили русские катера – те самые «славянские ладьи», которые предсказала ей Умила! А с берега их готовились обстрелять немецкие прихвостни. Надо было что-то делать, как-то предупредить матросов.
Из своего укрытия Руса хорошо видела солдат, но те её пока не заметили. Как ей сейчас не хватало «Браунинга», оставшегося на память у Нагеля. Сидел он сейчас в одной субмарине с близкими ей людьми и, наверное, пил с тоски коньяк, которым сильно злоупотреблял в последнее время.
– Если нет возможности подать сигнал опасности выстрелами, то следует сделать это голосом,  рискуя наверняка обнаружить себя и попасть под пули солдат, – размышляла Руса. Но и не предупредить родных русских ребят она не могла. Впрочем, времени на раздумья уже не было.
– Будь что будет! – решила Руса, легла в траву между корней огромного бука, под которым провела прошлую ночь, и, сложив ладони рупором, что есть мочи, закричала в сторону моря:
– Товарищи матросы! Внимание! На берегу немцы! – Так Руса прокричала трижды, и в утреннем воздухе слова её уносились в сторону моря на дальнее расстояние.
На катерах услышали её крики и стали укрываться за стальными надстройками. Солдаты на берегу тоже услышали её. Поняли или нет, Руса не знала, однако залегли и открыли беглый огонь по катерам.
Не прошло и нескольких секунд, как пулемёты и сдвоенные автоматические пушки, в которых Руса признала хорошо знакомые ей зенитные «Эрликоны», открыли шквальный огонь по берегу. Пули и снаряды защёлкали по ветвям и стволам деревьев. Плотность огня была так велика, что Руса вжималась в землю, прикрыв голову руками.
Когда огонь чуть утих, она приподняла голову и со своего удобного наблюдательного пункта увидела нескольких отчаянных краснофлотцев в белых штанах, тельняшках и в бескозырках, прыгавших в воду и бежавших к берегу, стреляя на ходу из немецких пулемётов, которые раздобыли где-то на каждого и использовали по прямому назначению.
Атака матросов, поддержанная с катеров, против нестойких вояк-иностранцев из Ваффен-СС была проведена грамотно и без потерь. Лишь один моряк был ранен, но и он, зажимая бок левой ладонью, стрелял из пулемёта, висевшего на самодельном брезентовом ремне через шею на плече.
Вот матросы, привычно и сходу, поднялись по откосу наверх и ворвались в лес, схлестнувшись с солдатами, которые, не выдержав яростного натиска русских моряков и их страшного непонятного крика – «полундра»! – обратились в бегство, бросая раненых и убитых.
Шагах в пяти от Русы пробежал совсем ещё молодой парень в лихо заломленной бескозырке и, припав на колено, дал длинную очередь в сторону леса. Там раздались вопли раненого солдата, а матрос азартно крикнул:
– Есть, немчура! – поднялся с колена и приготовился к новому броску.
– Матрос! – не выдержав, окликнула его Руса.
Краснофлотец обернулся и заметил лежавшую в траве Русу, грамотно укрывшуюся за стволом дерева.
– Ты кричала, сестрёнка? – спросил он и перебежал к ней.
– Я, братишка! – ответила Руса, готовая расцеловать первого русского паренька, которого увидела после пяти месяцев работы в тылу врага.
– Ты кто? – спросил краснофлотец.
– Русская я! Да пригни ты голову! – крикнула Руса в тот момент, когда над ними защёлкали автоматные пули.
– Я сейчас! – ответил ей краснофлотец и, подняв пулемёт, бросился в атаку вслед за своими товарищами.
Уже через минуту всё было кончено. Солдаты из Ваффен-СС разбежались, не выдержав боя с моряками, а двух раненых эсэсовцев возбуждённые боем матросы выволокли из леса, награждая пинками. У одного солдата плетью висела перебитая очередью рука, другой, лишившийся глаза, вопил от боли, зажимая рану окровавленной пилоткой.
Руса поднялась из своего убежища.
– Товарищ лейтенант. Наша она, русская! – объяснял уже знакомый ей краснофлотец своему офицеру, единственному среди матросов оказавшемуся в промокшем кителе, фуражке и с советским «ППШ» в руках, из горячего ствола которого ещё тянулась тонкая струйка порохового дыма, запах которого не спутать ни с чем.
Лейтенант – командир одного из катеров, повесил автомат на плечо и, приложив ладонь к фуражке, представился необыкновенно красивой женщине в плаще и с чемоданчиком в руках, неизвестно как оказавшейся здесь.
– Командир торпедного катера, лейтенант Гамаюн. С кем имею честь говорить?
– Старший лейтенант Соколова! – представилась Руса.
– Как вы оказались здесь, товарищ Соколова? – удивился лейтенант, задавая нелепый вопрос старшей по званию, если конечно так оно и было. Никаких знаков различия на вполне гражданском плаще пока не наблюдалось.
– Товарищ лейтенант, Вас и ваши «славянские ладьи» прислала Умила Новгородская – мать Рюрика. Но сейчас не время и не место вести разговоры, а надо уходить. Немцы скоро вернутся с подкреплением.
– А мы думали, что «союзнички» уже разоружили их. Говорят, что Любек и Киль уже взяты ими34?
– Возможно, лейтенант, но нам следует уходить!
– Жаль! – едва по-матросски не выругался, но вовремя спохватился лейтенант Гамаюн.
– В бою мы потеряли один катер. Весь экипаж погиб. Другой катер был сильно повреждён, и его мы отбуксировали. Успели. Затонул недалеко от берега. Легче поднять. Да и с горючим у нас туго, и торпеда осталась только одна, на катере лейтенанта Егорова. Он сейчас прикрывает нас огнём. Без горючего вдвоём до базы не дойти. Думали перекачать с затонувшего катера, но не получилось, – вздохнул Гамаюн.
В это время со стороны леса послышались новые выстрелы. Солдаты возвращались с подкреплением. В паузах между выстрелами можно было расслышать шум бронетранспортера.
– Вы правы! Отходим! – скомандовал лейтенант.
– А что делать с пленными? – спросили гнавшие их краснофлотцы.
– Безглазого унтера заберём с собой, а этому, – лейтенант покосился на солдата с перебитой рукой, – дай хорошего пинка этой эсэсовской сволочи! Пусть живёт и помнит, что помиловали его русские матросы в честь праздника Первое мая!
Солдатик из Ваффен-СС так и невыясненной национальности, опрокинутый пинком краснофлотца, остался лежать на траве, а матросы и Руса, снявшая, чтобы не потерять, свои единственные туфли, попрыгали с откоса вниз и, утопая в песке по щиколотки, выбрались к морю.
Не спрашивая согласия Русы, лейтенант Гамаюн высоко подхватил её на руки и донёс, погружаясь ещё раз, едва не по плечи, в холодную воду, до своего катера, бережно передав матросу.
С кораблей вновь ударили по опушке леса из пулемётов и зенитных «Эрликонов», снятых ещё при освобождении Данцига35 с подбитого и захваченного немецкого корабля. Очень они пригодились на торпедных катерах, которым помимо торпед полагались по штату лишь два пулемёта. Согласитесь, оружие недостаточно убедительное в столкновениях с военными кораблями противника, когда обе торпеды израсходованы.
Мотористы запустили двигатели, и катера быстро ушли в море за пределы досягаемости пулемётов врага, дав напоследок несколько залпов из таких же безотказных, как и швейцарские часы, «Эрликонов» по бронетранспортеру, неосторожно показавшемуся на опушке леса.
– Да мы и его уделали! Ай, да молодцы! – не удержался от похвалы лейтенант Гамаюн, разглядев в бинокль вспыхнувший немецкий бронетранспортер.
 
*
– Я так и не понял, что Вы говорили о новгородской, не помню как, матери Рюрика, – виновато спросил Русу лейтенант Гамаюн, никак не решаясь называть её по заявленному званию, едва спала горячка после стремительного боя.
Руса взялась перевязывать раненого в бок краснофлотца, которому пуля перебила ребро, но, к счастью, не задела внутренние органы. Краснофлотец стоически переносил боль и даже пытался улыбаться молодой красивой женщине, в которую сразу же влюбился, как, впрочем, и весь экипаж катера, которому выпало счастье принять к себе на борт таинственную красавицу, назвавшуюся старшим лейтенантом Соколовой.
– Меня зовут Михаилом, а Вас как? – спросил, наконец, Гамаюн, когда Руса закончила бинтовать туловище раненого матроса.
– Меня зовут Русой, – улыбнулась ему она.
– А Вы точно русская? – осторожно спросил Гамаюн. – Имя у Вас какое-то необычное.
– Точно! Русская! Какие ещё будут вопросы? – рассмеялась Руса.
– Да про ту, новгородскую. Хотелось бы знать…
– Умила Новгородская жила больше тысячи лет назад, а прошлой ночью я разговаривала с её духом.
– Да разве возможно такое? – искренне удивился Гамаюн.
– Возможно, Михаил, «Вещая» Вы «птица»36!
– Я комсомолец, и не могу в это поверить! – серьёзно ответил Гамаюн, знавший однако о происхождении своей фамилии.
– И я, Миша, комсомолка, но поверить могу. Случаются моменты, когда энергия давно ушедших в иной мир людей, разлитая в космосе, концентрируется в определённый момент и в определённом месте настолько, что они словно воскресают в образе удивительных видений. Но бывает это явление крайне редко, и не каждому дано увидеть его. Наука ещё не разобралась в этих проблемах, а потому, Михаил, поверьте мне на слово.
Вот и сейчас Умила Новгородская хранит нас данным словом. Мы непременно доберёмся до противоположного берега и укроемся в небольшом заливе, где ещё вчера жили мои старые добрые знакомые. Там мы дождёмся наших, которые придут туда, наверное, уже завтра, – вспомнила Руса о третьем пророчестве Умилы, окончательно поверив ей, что очень скоро встретится с мужем. Так исстрадалась она без его желанных объятий, что затрепетала всем телом от таких сладких мыслей…
– А где же они теперь, Ваши знакомые? – осторожно поинтересовался Гамаюн.
– Уплыли, Миша, – загадкой для лейтенанта ответила Руса и тут же переключила его внимание неожиданным вопросом:
– Сколько Вам лет?
– Двадцать один! – удивился странному вопросу молодой лейтенант-первогодок, воевавший всего лишь четвёртый месяц командиром катера.
– А что?
– Да нет, Миша, ничего. Просто впервые я попадаю в компанию людей, где все моложе меня. А от этого становится немного грустно, – улыбнулась Руса, а лейтенанта в этот миг охватило такое волнение, какого не было даже в недавнем бою.
– А сколько же Вам? – не удержавшись, спросил взволнованный лейтенант.
– Осенью будет двадцать пять…

**************************   СНОСКИ  ********************************
1. В результате Берлинской операции, проводимой с 16 апреля по 8-9 мая 1945 г. силами 1-го Белорусского фронта (маршал Жуков), 2-го Белорусского фронта (маршал Рокоссовский) и 1-го Украинского фронта (маршал Конев), 21 апреля 1945 г. советские войска вышли к восточным окраинам Берлина и завязали бои с гарнизоном города. 27 апреля войска 1-го Белорусского фронта взяли Потсдам, окончательно окружив Берлин, отдельные бои в котором продолжались до 8 мая. В результате Берлинской операции только в плен было взято свыше 400 тысяч немецких солдат и офицеров. Наших солдат и офицеров в битве за Берлин было убито и ранено до 300 тысяч человек. Нужна ли была победа такой ценой? Есть сведения, что если бы Берлин продержался до июля 1945 г., когда американцы провели испытание первой атомной бомбы, то последующие атомные бомбы могли бы упасть на советские города, а Вторая мировая война переросла бы в Третью.
2. Ночное время, чаще всего с 21 часа вечера по 6 часов утра, когда всякое передвижение граждан по населённому пункту без специальных пропусков запрещено и сурово карается, вплоть до смертной казни.
3. Встреча в Торгау советских и американских войск состоялась 25 апреля 1945 г.
4. Мюнхен был взят американскими войсками без боя 30 апреля 1945 г.
5. Проливы Каттегат, Скагеррак, и Эресунн (Зунд), соединяющие Балтийское море с Северным морем.
6. Судоходный канал, прорытый через провинцию Шлезвиг-Гольштейн от Балтийского моря до Северного моря. Начинается от города Киль.
7. Низменные острова в Северном море, поделенные между Голландией (Западные Фризские острова) и Германией (Восточные и Северные Фризские острова). Интересно, что на одном из голландских островов – острове Тексель, больше месяца, с 6 апреля по 20 мая 1945 г., спустя 12 дней после капитуляции Германии, шли бои между немецкими войсками и восставшим 822 батальоном Вермахта, сформированным из пленных красноармейцев – этнических грузин. Канадские части (войска Великобритании), в зону ответственности которых входил остров, не удосужились вмешаться и прекратить кровопролитие. В результате наплевательского отношения «союзников» к своим обязанностям практически все грузины были перебиты, и помимо них погибли 120 местных жителей-голландцев.
8. Информация о немецких базах в Антарктиде и военные действия у берегов ледового континента строго засекречены разведывательными службами США до наших дней. И всё же кое-какая информация время от времени просачивается в печать.
С 1940 г. по личному указанию А. Гитлера секретные отряды Тодта начали строительство двух подземных баз в Антарктиде на Земле Королевы Мод, названные Новым Швабелендом. С 1942 г. в Новый Швабеленд началась секретная переброска учёных, инженеров и рабочих научного центра СС «Аненербе», ставших первыми жителями Антарктической колонии. Охранять свои секретные объекты были откомандированы отборные части СС. Бегство в Новый Швабеленд эсэсовцев и вывоз сверхсовременных образцов оружия, включая ракетные и ядерные разработки, усилились к концу войны.
В послевоенную прессу не раз просачивалась информация о том, что в январе 1947 г. американцам удалось установить координаты немецкой базы, и к Земле Королевы Мод были направлены с секретной миссией военные корабли США под командованием контр-адмирала Берда. Произошло сражение с немцами, окончившееся поражением американцев. В течение двух лет после этих событий американцы вели разведку на подступах к Новому Швабеленду, и готовились к новой атаке, которая была намечена на 1949 г.
Однако немцам стали известны планы США, и по радио из Антарктиды они предупредили американцев о ядерном оружии возмездия, которое доставят в США баллистические ракеты, подобные тем, что в конце 1944 и начале 1945 г. запускались с ракетного полигона Пенемюнде на Балтике. Американцы отступили, а затем пошли на соглашение с немцами. Через некоторое время база была взорвана немцами, а её жители скрылись в Южной Америке.
Документы о события тех лет до сих пор хранятся в архивах спецслужб США и Великобритании под грифом «Совершенно секретно».
9. Немало военных преступников спокойно дожили до старости под покровительством спецслужб США. Это Борман, Скорцени, Эйхман, и др. Эйхману повезло меньше других. Агенты израильского «Моссада» похитили Эйхмана в 1961 г. в Аргентине, вывезли в Израиль, судили и казнили как человека, занимавшегося в гитлеровской Германии «еврейским вопросом».
Самая крупная немецкая колония, названная «Дигнидад», размещалась в Чили. В 60-х годах её посещал советский журналист Г. Боровик. Бывшие эсэсовцы смеялись над ним, и только чудом Боровику удалось выбраться оттуда живым.
10. Миниатюрный пистолет американской фирмы «Д.М. Браунинг». Калибр 6.35 мм. Легко умещался в дамской косметичке, а потому прозванный «дамским Браунингом».
11. Наиболее достоверными в западной историографии цифры невосполнимых потерь в вооружённых силах Германии и её союзников – Венгрии, Италии, Румынии, Финляндии, Словакии, Хорватии, Испании (в порядке убывания жертв, от 400 тыс. чел. для Венгрии и до 12 тыс. чел. для Испании), приводятся «Генеральным штабом Верховного главнокомандования вооружённых сил Германии» и «Центральным бюро учёта потерь личного состава в вооружённых силах». На конец 1944 г. общие невосполнимые потери по данным этих организаций составили 9,063 млн. чел. Но был ещё и 1945 г. Следует отметить, что свыше 85% от этой цифры составили немцы и австрийцы, и ; их погибли на Восточном фронте. Что касается гражданского населения Германии, погибшего во Второй мировой войне, то оно весьма приближённо, порядка 3 млн. чел. Здесь отличились англо-американцы с их массированными бомбовыми ударами по городам с применением авиации.
Что же касается невосполнимых потерь среди военнослужащих СССР во Второй мировой войне, то, согласно исследованиям «Центра демографии и экологии человека», «Института народнохозяйственного прогнозирования РАН» (руководитель А. Вишневский) и «Национального института демографических исследований» Франции (руководитель А. Блюм), то они составили в период с 22 июня 1941 г. на 1 сентября 1945 г. ( с учётом скоротечной японской кампании в Китае, Корее, Ю. Сахалине и Курильских островах) – от 9.2 млн. чел. до 11.440 млн. чел.
Гражданские потери достигали 15 млн. чел. (погибшие от бомб, расстрелянные, повешенные, сожжённые заживо, умершие от голода и болезней, замученные в концлагерях)
Вот такова «жатва войны» – жатва тех, кто её разжигал – почитателей Мамоны и Молоха. И находятся они, по слова Генри Форда (1863 – 1947) – одного из «автомобильных королей» Америки тридцатых годов, на Уолл-Стрите в своих банках. Правнук Г. Форда – Альфред Форд, отказавшийся от христианства ради ведических ценностей, в 2002 – 2003 годах выделил 10 млн. долларов на строительство «Ведического культурного центра» в Москве в районе Ходынского Поля. Начало строительства центра планировалось на время визита премьер-министра Индии Атала Бихари Ваджпаи в 2003 году в Москву. К этому времени мэр Москвы Ю. Лужков выделил землю (1 гектар) под чудесный храм, проект которого был разработан в Индии.
Однако наши «западные покровители», задействовав церковь, которая ошибочно считает себя самостоятельной силой, сорвали строительство «Ведического центра». А он, несомненно, привлёк бы к себе миллионы русских людей возвращающихся, вопреки всем преградам, к своей истории, к своим ведическим предкам, которые были равны людям,  не считавшим себя «рабами божьими».
12. Песня, сочинённая, якобы, на мотив старинной морской песенки молодым штурмовиком Хорстом Весселем (1907 – 1930) в 1927 г., согласно легенде погибшим в 1930 г. во время уличной схватки с коммунистами-спартаковцами, стала своего рода Партийным гимном СА и НСДАП. 
Ниже приведён текст марша:

Чеканя шаг в стальном порядке строя,
Знамёна реют в стиснутых руках.
С врагом в жестоких схватках павшие герои
Незримо с нами в сомкнутых рядах.

Простор открыт для наших батальонов,
Простор открыт полкам штурмовиков.
Нам вслед с надеждой смотрят миллионы,
Ведь с нами – хлеб, свобода от оков.

В последний раз мы вышли без оружья,
К борьбе давно готов любой из нас.
Мы этот мир без сожаления разрушим:
Позору рабства отведён лишь час.

Под этот марш, названный по имени поэта «Хорст Вессель», чеканили шаг по мостовым Германии и оккупированных стран только части СС, армейские формирования Ваффен-СС и в конце войны отряды «Фольксштурм». В частях Вермахта, Люфтваффе и Кригсмарине исполнение этого марша официально было запрещено.
13. 2-го и 3-го мая 1945 г. практически без боя британскими войсками были взяты Любек и Гамбуг. В это же время Британские войска вышли на линию Шверин – Висмар, прикрыв от наступающих частей Советской армии провинцию Шлезвиг-Гольштейн, где части Вермахта, СС, Люфтваффе и Кригсмарине просидели в свих казармах под защитой «союзников» до середины августа 1945 г., вплоть до начала войны СССР с Японией. Впоследствии были разоружены, чтобы спустя несколько лет сохранившийся офицерский костяк гитлеровских вояк, возглавил формируемый в Западной Германии «Бундесвер».
14. Создатель германских военных ракет, член НСДАП и крупный учёный, Вернер фон Браун вместе с группой лучших учёных и инженеров, а так же с охраной из эсэсовцев скрывался до 10 мая 1945 г. на одном из альпийских курортов. Вся эта команда была вывезена за океан. С 1960 г. В. Браун – директор космического центра в Алабаме (США). Любопытно, что фон Браун прямой потомок киевского князя Владимира а, следовательно, и новгородского князя Рюрика, сына княжны Умилы – дочери Гостомысла, по женской линии, в 33 колене. Вот такова история. И первый прорыв в космос был осуществлён именно на земле, где родился Рюрик.
15. Так унизительно называли СССР в тридцатых годах 20-го века в Германии, да и не только в ней, имея в виду слабую экономику и политическую систему.
16. Бывший Старгард – самый западный город в истории расселения славян. Переименован в Ольденбург (Старый город) после завоевания земель балтийских славян немцами в IX – XII веках.
17. Имеется в виду реактивный истребитель «Ме-262».
18. Легендарный тяжёлый советский танк «ИС-2» со 122 мм. пушкой, поступивший на вооружение Советской армии во второй половине войны.
19. После войны Померания, как древняя славянская земля вошла в состав Польского государства и называется отныне Поморьем. Любопытно, что в историко-географическом плане Польша удивительным образом соответствует устройству Большой России. В Польше есть исторические области – Великая Польша (Познань), Малая Польша, где родилось польское государство (Краков), Белая Польша (Белосток) и Поморье (Гданьск). Сравните с Большой Россией, где есть Великая Русь (Россия), Малая Русь (Украина), Белая Русь (Белоруссия) и Поморье (Беломорье). А костяк великороссов – славянское племя вятичей лишь по традиции относят к «восточным славянам» (деление само по себе довольно условное и спорное). Доказано, что вятичи переселились в бассейн реки Оки, прежде населённый финскими племенами, из земель современной Польши. Их привёл их в новые места князь по имени Вятко. Быть бы России и Польше верными союзниками и сейчас, если бы двум братским народам не была навязана чуждая им религия, принёсшая неисчислимые беды двум народам. Ослабевшую к XVIII веку Польшу расчленяли на протяжении двух веков, и такая же участь постигла Большую Россию в 1991 г. Таковы факты.
В то же время поляки, похоже, забыли, чьими жизнями оплачено историческое воссоединение польских земель. Надолго ли?
20. Современный польский город Щецин.
21. Немцы покинули без всякого на них давления извне Данию и Копенгаген с 5 по 8 мая 1945 г.
22. Рангун был взят британскими войсками и отрядами бирманских повстанцев 3 – 4 мая 1945 г.
23. После того, как Римская империя не смогла удержать свою провинцию Британия, власть в ней вернули себе бритты – народ кельто-иберийского происхождения. С середины 5-го века Н.Э. в Британию из Южной Ютландии (Современная провинция Германии Шлезвиг-Гольштейн и южная Дания) начинают переселяться племенные союзы англов и саксов, объединившиеся в борьбе с бриттами в новый племенной союз англосаксов. Саксы были германцами с большой примесью кельтской крови, а вот белокурые англы происходили от балтийских славян и получили такое название, буквально «ангелы», в силу удивительной природной красоты, унаследованной от своих предков – арийцев самой чистейшей расы. Этих предков, заложивших основы духовного мира и самосознания людей, многочисленные потомки, переселявшиеся далеко от своей прародины, почитали в качестве ведических богов. Таковыми были все индоевропейцы (арийцы), включая древних греков, которые поселили своих далёких обожествлённых предков на горе Олимп.
Несмотря на незначительную численность англов, саксы признавали их первенство. Это отразилось и в названии вновь образованной страны, отвоёванной у бриттов, и в названии нового народа: англы – Англия – англичане.
24. Число «девять» священное у всех индоарийских народов.
25. По заявлениям германского генерала Кребса, сделанного представителям советского командования, А. Гитлер покончил с собой в половине четвёртого дня 30 апреля 1945 г., оставив своё «Политическое завещание», исключив из партии бежавших из Берлина предателей Г. Геринга и Г. Гиммлера и оставив своим преемником гросс- адмирала Денница. Согласно другим источникам, Гитлер свёл счёты с жизнью ещё 29 апреля примерно в 4 часа утра. Некоторые астрологи подметили, что, якобы, он неслучайно выбрал время для самоубийства накануне Вальпургиевой ночи, чтобы, используя «нечистую силу», добиться для себя следующей реинкарнации в виде нового «Гения зла». Но это всё досужие домыслы.
26. Согласно данным профессора Н.П. Загоскина, на 1000 дворянских родов в России приходилось:
168 –  происходивших от Рюрика;
  42 –  другого русского происхождения;
 223 – польско-литовского происхождения (в том числе и Романовы, имевшие литовские корни);
299 – западноевропейского происхождения;
120 –  татарского происхождения;
  36 – восточного (кавказско-среднеазиатского) происхождения;
  97 – неопределённого происхождения.
Следовательно, только 1/5 часть дворянства – элиты российского общества, имела русские корни. Не это ли обстоятельство стало причиной слабости Российской монархии, последний император которой был русским по крови лишь на 1/256 и был совершенно чужд духу русского народа? Эту монархию и империю, выстроенную откровенным западником Петром Первым, жестоко подавлявшим русское самосознание и русскую культуру, так и не смогло консолидировать выхолощённое прозападными реформами православие, внутри которого также постоянно шла борьба, не имевшая ничего общего с интересами России и русского народа.
27. Вальпургиева ночь отмечается ежегодно в первую майскую ночь. У западноевропейских народов связана с языческим праздником плодородия, а носит название по имени монашки Святой Валькирии, прибывшей в Германию из Англии, чтобы основать монастырь. Умерла в 777 г., почиталась святой, но почему-то её имя народ связал с тёмными силами. В шабаше ведьм и их любовников чертей на «Лысой горе» принимают участие всякого рода демоны во главе с Сатаной в образе козла с человеческим лицом, а также неприкаянные души покойных грешников.
28. Пролив, отделяющий датский остров Зеландия, на котором расположена столица Дании Копенгаген, от других островов Датского архипелага.
29. Легендарная мать Рюрика – дочь новгородского князя Гостомысла. К моменту призвания Рюрика на княжение в Новгород, в живых не осталось ни одного из четверых сыновей князя Гостомысла, погибших в непрерывных войнах со скандинавами. Это обстоятельство побудило его вспомнить о своём внуке Рюрике (Рерике) – сыне дочери Умилы, чтобы не дать угаснуть древнему княжескому роду.
Умила была выдана замуж около 800 года Н.Э. за князя славянского рода Рарогов Годолюба (в западноевропейских хрониках он назывался Годлавом). Рароги – одна из ветвей балтийских славян, правивших городом Рарог или Рерик (так его называли позже, и под таким названием он сохранился у немцев до наших дней). Рароги (или Рерики) входили в родовой союз бодричей, потомки которых сохранились на юго-западном побережье Балтийского моря до наших дней. Теперь их называют под общим именем Лужицкие сорбы (сербы). В существовавшей с 1949 по 1990 годы Германской Демократической Республике (ГДР), потомки балтийских  славян имели свою культурную автономию.
Рароги (Рерики), согласно преданиям, вели свой род от священного сокола-Рерика – воплощения славянского огнебога Семаргла. (Не здесь ли кроется загадка имени сына былинного богатыря Ильи Муромца – Сокольничек?).
В 808 году датчане покорили земли Годолюба, казнив князя. Овдовевшая Умила с малолетними детьми скрывалась в соседних славянских землях, сохранивших независимость. С 826 года, собрав отряд отчаянных славянских воинов, Рюрик начинает походы в богатые западноевропейские города за добычей. Казна была нужна для того, чтобы отвоевать у врага родовое гнездо – Рерик. Но история распорядилась по-другому, и Рюрик, получивший большой воинский опыт в походах и военных экспедициях в Германию, Францию и Испанию, был призван родным дедом Гостомыслом возглавить русское воинство в Новгороде, где и был посажен князем.
30. Мифологическое существо, упоминаемое в западноевропейской традиции. Верховный дьявол – олицетворение чёрных сил.
31. Приморский курортный город на юге Англии.
32. Центральный Аэрогидродинамический Институт, созданный в 20-х годах прошлого века в подмосковном городе Жуковский, который является и до наших дней главным центром разработок в области авиации.
33. Торпедный катер типа «Г-5» составлял основу «москитного флота» СССР во время Второй мировой войны. Катер типа «Г-5» был разработан в КБ ЦАГИ под руководством известного советского авиаконструктора А.Н. Туполева в 30-е годы. Всего таких катеров было построено 329 единиц, и они принимали активное участие в войне на всех морях, окружавших СССР.
Водоизмещение катера – 17,8 тонн;
Размеры  – 19,1 х 3,5 х 1,2 м.;
Дальность плавания – 230 миль;
Штатное вооружение – две 450 или 533 мм. торпеды и 1 - 2 7.62 мм. пулемёты;
Экипаж – 6 чел.
После падения Свиноустья (вход в Поморскую бухту), туда перебазировался из Данцига отряд торпедных катеров. С новой базы катера могли действовать по всей акватории западной части Балтийского моря, включая остров Борнхольм и другие острова Датского архипелага. В этих водах они пресекали попытки немцев переправляться в нейтральную и сочувствующую им Швецию, а также охотились за немецкими подводными лодками, стремившимися уйти в Южную Америку. В надводном положении субмарины врага становились хорошей мишенью для стремительных торпедных атак. Всего на этом направлении торпедными катерами были потоплены или повреждены до 120 кораблей противника.
34. Гамбург, Любек и Киль были заняты англичанами без боя на следующий день – 2 мая. В этот же день после ожесточённых боев капитулировали войска берлинского гарнизона – последний отряд боеспособных германских войск, подавленный советскими войсками.
35.  Современный польский город Гданьск, расположенный неподалёку от устья Вислы.
36. Гамаюн в славянской ведической традиции – «Вещая птица».