Ответ на следующую реплику:
"Сталин породил бесчисленное множество национальных проблем, плоды которых с каждым днем становятся все горше, в частности, он устроил проблемы в Прибалтике, которые до сих пор не расхлебаны. Сталин построил заводы-гиганты и другие гигантские предприятия, ныне представляющие в военном отношении смертельную опасность и затрудняющие возврат к капитализму, ибо для конкуренции предприятия должны быть мелкими. Сталин развалил большую часть наук – при Сталине развивались лишь физика и оборонная промышленность за счет обкрадывания других наук, и именно Сталину мы обязаны нашему научному отставанию в целом ряде наук. Отец генетики Тимофеев-Ресовский вынужден был сбежать к Гитлеру, ибо в СССР заниматься генетикой ему бы никто не дал. Генетика и кибернетика были объявлены "буржуазными лженауками".
Сталин привел к всплеску психиатрических расстройств, тем самым разрушив огромное число семей. Сталин привел к повальной деградации нравственности общества. В результате последовало повальное воровство, а обман перестал считаться пороком.
Не было в русской истории человека, который бы причинил столько зла стране, сколько его причинил Сталин.
Все плохое, что ныне есть в России – в основном, наследие Сталина."
Иван Степанович Исаков всю войну и после нее по своей должности (начальник
Главного штаба Военно-Морского Флота), видел Сталина, что называется, вблизи.
Более того, знал он Сталина длительное время, намного дольше даже и Жукова,
еще с 30-х годов. С самого аж 1933 года, когда Исаков возглавлял экспедицию по
переводу кораблей с Балтийского на Белое море по Беломорско-Балтийскому каналу.
Тогда же и приметил его Сталин. Впоследствии поручал ему самые трудные и
ответственные задания. Высоко ценил его ум и порядочность, как это можно понять
из известных мне о нём случаях.
Во время войны адмирал был тяжело ранен, потерял ногу. Но остался в строю.
Впрочем, дальше не буду, кому интересно, найдёт о нём намного больше.
Для нас же важно то, что свидетель это для нас поистине бесценный. Тем более,
что, как мы сейчас увидим, на вопрос, который мы с вами сейчас обсуждаем, он
обратил в своё время специальное внимание.
Итак, Константин Симонов. "Глазами человека моего поколения".
Из беседы с Адмиралом флота Советского Союза И.С. Исаковым.
"...Надо сказать, что он (Сталин) вел заседания по принципу
классических военных советов..."
Примечание. Принцип общеизвестный. Но для тех, кто не знает, поясню. Согласно
ему, все присутствующие высказываются по старшинству, начиная с младших по
должности. Последними высказываются самые высокие чины.
С тем, чтобы на подчиненных не давило мнение начальников. Или, если угодно,
чтобы лишить подчиненных возможности спрятаться за начальственным мнением.
Придумано это не Сталиным. Если не ошибаюсь, это было введено в прусской
штабной практике еще в 18-м веке. Потом переняли в других европейских армиях.
По такому принципу, например, вел Кутузов своё знаменитое совещание в Филях.
Снова адмирал Исаков:
"...Очень внимательно, неторопливо, не прерывая, не сбивая, выслушивая всех.
Причем старался дать слово примерно в порядке старшинства, так, чтобы
высказанное предыдущим не сдерживало последующего.. И только в конце, выловив
все существенное из того, что говорилось, отметя крайности, взяв полезное из
разных точек зрения, делал резюме, подводил итоги.. Так было в тех случаях,
когда он не становился на совершенно определенную точку зрения с самого начала.
Ну, речь идет, в данном случае, разумеется, о вопросах военных, технических и
военных, а не общеполитических. На них я, к сожалению, не присутствовал.
Когда же у него было ощущение предварительное, что вопрос в генеральном
направлении нужно решить таким, а не иным способом, - это называлось
"подготовить вопрос", так, кстати, и до сих пор называется, - он вызывал двух -
трех человек и рекомендовал им выступить в определенном направлении. И людям,
которые уже не по первому разу присутствовали на таких заседаниях, было по
выступлениям этих людей ясно, куда клонится дело.
Но и при таких обсуждениях, тем не менее, он не торопился, не обрывал и не
мешал высказать иные точки зрения, которые иногда какими-то своими частностями,
сторонами попадали в орбиту его зрения и входили в последующие его резюме и
выработанные на их основе резолюции. то есть учитывались тоже, несмотря на
предрешенность, - в какой-то мере, конечно...".
Давайте немного порассуждаем.
"Подготовка вопроса".
Манипулирование? Конечно.
Однако в данном случае меня занимает другое: зачем ему вообще было кого-то
просить, убеждать?
Приказал - и все.
Вместо этого мы видим нечто иное.
Здесь он, пусть и используя бюрократические приемы, старается убедить
присутствующих на совещании. Давит через других, но старается убедить.
Ну, если не убедить, то продавить свое мнение.
А зачем ему убеждать? Или давить через кого-то третьего?
Получается (очень это непривычно после всего наговоренного о нём), но
получается, что ему было нужно большинство. Чтобы комиссия, состоящая, заметим,
из подчиненных Сталину людей, проголосовала так, как он, Сталин, считает нужным.
Отвлекаясь на секунду.
Что, в демократически устроенных обществах коллегиальные решения исключают
лоббирование чьих-то интересов? Закулисное воздействие на нужных людей?
При этом, обратите внимание, стоило Сталину начать обсуждение первым,
высказать свою точку зрения раньше других, ясно, что нужное Сталину решение было
бы моментально принято без каких либо дополнительных усилий, вроде "подготовки
вопроса".
Вот это последнее соображение кажется мне очень важным.
То, что, при обсуждении Сталин не выпячивал собственное мнение, озвучивая его
последним из выступавших.
Более того.
Вместо этого он, наоборот, старался в ходе обсуждения прятать это свое мнение,
чтобы оно не повлияло на обсуждение. Вот как это выглядело.
Снова из воспоминаний адмирала Исакова.
"...Трудно сказать, был ли он сдержан вообще, очевидно, нет. Но личину эту он
давно одел на себя. Как шкуру, к которой привык до такой степени, что она стала
его второй натурой. Это была не просто сдержанность, это была манера. Повадка,
настолько тщательно разработанная, что она уже не воспринималась как манера. Ни
одного лишнего жеста. Ни одного лишнего слова. Манера, выработанная настолько,
что она воспринималась как естественная. Но на самом деле в ней был расчет на
то, чтобы не показать никому, что он думает, не дать угадать своих мыслей, не
дать никому составить заранее представление о том, что он может сказать и как он
может решить. Это с одной стороны. С другой, медлительность, паузы были связаны
с желанием не сказать ничего такого, что придется брать обратно, не сказать
ничего сгоряча, успеть взвесить каждое свое слово...".
Хм. Безапелляционный диктатор, не желающий сказать что-то, что придётся потом
брать обратно.
Есть здесь какая-то неправильность, не находите?
И далее - снова важно.
"... Когда он говорил, он умел превосходно прятать себя и свое мнение. Я уже
вам говорил об этом (напомню, что адмирал Исаков обращается к К.Симонову )
, но хочу повторить: мимика его была чрезвычайно бедной, скупой; он не делал
подчеркнуто непроницаемого выражения лица, но лицо его было спокойно. А кроме
того, он любил ходить так, чтобы присутствующие не видели его лица, и так как он
сам выбирал эти моменты, то это тоже помогало ему скрывать свои чувства и мысли.
По его лицу невозможно или почти невозможно было угадать направление его мыслей.
И в этом был смысл, потому что охотников угадывать его мысли было много, он знал
это, знал и меру своего авторитета, а также и меру того подхалимажа, на который
способны люди, старающиеся ему поддакнуть.
Поэтому он был осторожен, особенно тогда, когда речь шла о вопросе, который
был ему относительно мало знаком, и он хотел узнать в подробности чужие мнения.
Он даже провоцировал столкновения мнений, спрашивал: "А что скажет такой-то?.. А
что скажет такой-то?.." Выслушивая людей и выслушивая разные мнения, он, видимо,
проверял себя и корректировал. В иных случаях искал опору для своего предвзятого
мнения, искал мнения, подтверждающие его правоту, и если находил достаточную
опору, то в конце высказывал свое мнение с известными коррективами, родившимися
в ходе обсуждения.
Иногда, думаю, когда он сталкивался с суждениями, которые опровергали его
собственное первоначальное мнение и заставляли изменить его, он сворачивал
разговор, откладывал его, давая себе возможность обдумать сложившуюся
ситуацию... ".
А вот как писал маршал артиллерии Н.Д. Яковлев, всю войну работавший
начальником Главного Артиллерийского Управления РККА.
"...За время войны мною было хорошо усвоено: все, что решил Верховный, никто
уже изменить не сможет. Это - закон! Но сказанное совершенно не значит, что
со Сталиным нельзя было спорить. Напротив, он обладал завидным терпением,
соглашался с разумными доводами. Но это - в стадии обсуждения того или иного
вопроса. А когда же по нему уже принималось решение, никакие изменения не
допускались...".
Отметим слова о завидном терпении, с которым Сталин слушал чужие мнения.
Совпадавшие или не совпадавшие с его собственным.
Обратим внимание на то, что, как и адмирал Исаков, маршал Яковлев многократно
(в силу занимаемой должности) имел возможность наблюдать сказанное им ЛИЧНО. А
не с чьих-то слов.
Отметим также, что слова маршала Яковлева подтверждают сказанное адмиралом
Исаковым. Практически дословно подтверждают.
Вот слова маршала Василевского (предлагаю особо обратить внимание на манеру
принятия решения):
"...И. В. Сталин обладал не только огромным природным умом, но и удивительно
большими познаниями. Его способность аналитически мыслить приходилось наблюдать
во время заседаний Политбюро ЦК партии, Государственного Комитета Обороны и при
постоянной работе в Ставке. Он неторопливо, чуть сутулясь, прохаживается,
внимательно слушает выступающих, иногда задает вопросы, подает реплики. А когда
кончится обсуждение, четко сформулирует выводы, подведет итог. Его заключения
являлись немногословными, но глубокими по содержанию и, как правило, ложились в
основу постановлений ЦК партии или ГКО, а также директив или приказов Верховного
Главнокомандующего...".
Еще один: "...внимательно слушает выступающих...".
Дальше.
Из воспоминания авиаконструктора Александра Сергеевича Яковлева, также долго
работавшего со Сталиным.
"...Обычно во время совещаний, бесед Сталин мягко прохаживался вдоль кабинета.
Походит из конца в конец, слушая высказывания, а потом присядет на диван.
Присядет на самый краешек дивана, покурит и опять принимается ходить. Слушая
собеседника, редко перебивал, давал высказаться...
...Сталин не терпел верхоглядства и был безжалостен к тем, кто при обсуждении
вопроса выступал, не зная дела. Выступать легкомысленно в его присутствии
отбивал охоту раз и навсегда..."
Замечание.
Может быть, мнение о сталинской нетерпимости к чужому мнению появилось отсюда?
От тех, кому Сталин "отбивал охоту"?
Они ведь тоже люди. Знали они дело или не знали, но им же тоже хотелось
выглядеть правыми. А тут ещё и удобный момент. Пятидесятые годы, когда их
уверения в собственной правоте ещё и поощрялись. С самого высокого верха.
И еще, обратите внимание на слова "...редко перебивал, давал
высказываться...".
И этот туда же. Третий уже. Прямо-таки какой-то заговор сталинистов, не иначе.
Снова А.С. Яковлев:
"...Впечатление о Сталине таково, что он никогда и никуда не торопился, все
делал не спеша. Вместе с тем по обсуждавшимся у него вопросам решения
принимались немедленно, как говорится, не сходя с места, однако лишь после
всестороннего обсуждения и обязательно с участием специалистов, мнение которых
всегда выслушивалось внимательно и часто бывало решающим, даже если вначале и
расходилось с точкой зрения самого Сталина. С ним можно
было спорить.
Изредка, если вопрос был особенно сложный и требовал дополнительной
подготовки, на проработку давалось не больше двух-трех дней..."
Снова, почти дословное подтверждение слов адмирала Исакова.
И Г.К. Жукова. И Н.Д. Яковлева.
"С ним можно было спорить".
"...Сталин любил, чтобы на его вопросы давали короткий, прямой и четкий ответ,
без вихляний. Обычно тот, кто в первый раз бывал у него, долго не решался
ответить на заданный вопрос, старался хорошенько обдумать, чтобы не попасть
впросак. Так и я в первое время, прежде чем ответить, мялся, смотрел в окно, на
потолок. А Сталин, смеясь, говорил:
- Вы на потолок зря смотрите, там ничего не написано. Вы уж лучше прямо
смотрите и говорите, что думаете. Это единственное, что от вас требуется.
Как-то я затруднился ответить на поставленный вопрос: не знал, как будет
воспринят мой ответ, понравится ли то, что я скажу..."
Я снова прерву изложение для одного замечания.
Примечательные слова.
Не знаю, как у кого, а у меня, например, такие воспоминания сразу же вызывают
доверие к автору. Такие воспоминания, где автор не боится выставить себя в
невыгодном свете, дорогого стоят. Согласитесь, такие свидетельства более
правдивы, чем "воспоминания", а уж тем более "размышления" безгрешных и
гениальных авторов. Люди ведь не любят свидетельств собственных ошибок. И если
человек смог перешагнуть через это чувство - будьте уверены, он пишет честно. Он
может заблуждаться, ошибаться, но нигде не солжёт.
Продолжим.
"...Сталин нахмурился:
- Только, пожалуйста, отвечайте так, как вы сами думаете. Не угодничайте. В
разговорах со мной не нужно этого. Мало пользы получится от нашего разговора,
если вы будете угадывать мои желания. Не думайте, что, если вы скажете невпопад
с моим мнением, будет плохо. Вы специалист. Мы с вами разговариваем для того,
чтобы у вас кое-чему научиться, а не только, чтобы вас поучать.
И он тут же рассказал об одном руководящем работнике, освобожденным в свое
время от должности:
- Что в нем плохого? Прежде чем ответить на какой-нибудь вопрос, он прямо-таки
на глазах старался угадать, как сказать, чтобы не получилось невпопад, чтобы
понравилось, чтобы угодить. Такой человек, сам того не желая, может принести
большой вред делу. Опасный человек...".
Еще замечание. Речь в данном случае идет о плохом актере, не умевшим хорошо
маскировать свои побуждения. А сколько еще их, таких же "угождальщиков", но уже
одаренных большим артистическим талантом, находились рядом с ним?
Впрочем, слова адмирала Исакова о "мере подхалимажа" и о знании этой меры
Сталиным, подтверждают, что Сталин об этом знал, держал постоянно в голове и
старался учитывать при любом обсуждении. Поскольку понимал, что бывают актёры,
которых особо и не раскусишь.
Давайте поэтому учтём и мы это обстоятельство, когда услышим сетования на то,
что чьё-то правильное мнение Сталин проигнорировал.
А вот из воспоминаний другого великого конструктора.
В.Г. Грабин. "Оружие Победы".
Снова несколько слов об этих воспоминаниях и об их авторе.
Горячо рекомендую их всем, кто пока не читал, но хотя бы немного интересуется
историей своего Отечества.
Кто уже прочёл, думаю, разделит моё мнение.
Необходимо отметить, что мемуары Грабина были подготовлены в печать ещё в
семидесятые годы И даже отдельные фрагменты оттуда были изданы в журнальном
варианте.
А потом... Потом издание было запрещено.
Великий конструктор артиллерийских систем, прошедших всю войну в качестве
основного артиллерийского вооружения Красной Армии. Дивизионные, танковые,
противотанковые - все они были созданы под его руководством.
Из предисловия к мемуарам.
"...Из 140 тысяч полевых орудий, которыми воевали наши солдаты во время
Великой Отечественной войны, более 90 тысяч были сделаны на заводе, которым в
качестве Главного конструктора руководил В. Г. Грабин (в книге этот завод назван
Приволжским), а еще 30 тысяч были изготовлены по проектам Грабина на других
заводах страны..."
Генерал-полковник, Герой Соцтруда и прочее, прочее... Оказался вдруг под
запретом советской коммунистической власти.
Объяснялось это просто. В своих мемуарах Грабин честно и неполиткорректно
рассказал, ничего не скрывая и не сглаживая, о том, кто и как проявил себя в
действительности в тридцатые годы в деле вооружения Красной Армии.
Вернее, так. Просто рассказал о своей работе. И о том, кто и как ей помогал
(это пишут многие). И о том, кто и как ей мешал (об этом обычно не пишут). О
решениях, которые принесли пользу стране. И о решениях, которые принесли стране
вред.
И всего делов-то. Его попросили в соответствующем органе ЦК убрать эти самые
имена, поскольку многие из них принадлежали людям, и тогда занимавшим высокие
посты. Или уже не занимавшим их заслуженным пенсионерам, возвеличенным и
прославленным советской властью.
Так многие делали тогда. Правили свои воспоминания с учётом, так сказать,
текущего момента. И их издавали.
Грабин отказался. Вернее, так. Он согласился убрать наиболее резкие свои
отзывы и характеристики, поскольку не собирался ни с кем сводить счёты. Но в
вопросах принципиальных править отказался. И на издание был наложен запрет.
Я позволю себе привести ещё одну выдержку из предисловия к книге.
"...Главным же было то, что Грабин не врал. Ни в единой запятой. Он мог
ошибаться в своих оценках, не боялся сказать о своих ошибках, но подлаживаться
под чужую волю он не мог. И когда из всех туманностей и недоговоренностей стало
ясно, что от него требуют не частных уточнений и смягчений излишне резких
формулировок, а требуют лжи, он сказал: "Нет". И объяснил: "Я писал мои
воспоминания не для денег и славы. Я писал, чтобы сохранить наш общий опыт для
будущего. Моя работа сделана, она будет храниться в Центральном архиве
Министерства обороны и ждать своего часа". И на все повторные предложения о
доработке повторял: "Нет". А в одном из разговоров в те тяжелые для всех нас
времена произнес еще одну фразу, поразив и меня, молодого тогда литератора, и М.
Д. Михалева, литератора немолодого и с куда большим, чем у меня, опытом,
пронзительнейшим пониманием самой сути происходящего: "Поверьте мне, будет так:
они заставят нас дорабатывать рукопись еще три года и все равно не издадут
книгу. А если издадут, то в таком виде, что нам будет стыдно"...".
Книгу издали впервые только в 1989 году. Думаю, ясно любому, прочитавшему её,
что стыдно за неё не может быть никому, ни живому, ни мёртвому.
Желающие могут найти и прочесть его книгу на сайте Милитеры.
Меня лично эта книга покорила сразу, словами "здесь я в конструкции допустил
грубую ошибку". Я перечитал в своё время достаточно много мемуарной литературы.
И впервые встретил в мемуарах отчётливое признание своей профессиональной
ошибки. Да ещё и грубой, по собственному признанию.
Предлагаю вашему вниманию некоторые отрывки из неё. Заранее приношу свои
извинения за пространность цитируемого. Она, на мой взгляд, помогает полнее
понять атмосферу заседаний в присутствии Сталина.
Постараюсь возместить её немногословностью в собственных комментариях. Тем
более, что там всё становится ясным из самих предложенных отрывков.
Первое участие Грабина на совещании в Кремле.
"...Посередине зала приемной, куда я попал сначала, стоял длинный стол,
уставленный бутылками с прохладительными напитками, блюдами с различными
бутербродами, вазами с фруктами. Возле стола - стулья, у стен, украшенных
картинами,- мягкие кресла, столики с пепельницами Рядом была еще комната
поменьше, в которой тоже стояли кресла, стулья и столики с пепельницами.
Пришел я минут за тридцать до обсуждения нашего вопроса. В зале и в смежной
комнате было много народу - и военных и штатских. Ни с кем из них я не был
знаком и даже никогда не встречался. А они стояли или сидели группами, каждая
группа сама по себе, вполголоса о чем-то беседовали
Подходили еще люди Все приветствовали друг друга и держались свободно Иные,
только войдя, сразу же присаживались к столу - видно было, что все они не
впервые в этом зале
Минут за пять до назначенного срока пришли Тухачевский, Павлуновский и его
заместитель Артамонов, начальник Артиллерийского управления Ефимов, начальник
Генерального штаба Егоров, инспектор артиллерии (так тогда называлась должность
командующего артиллерией РККА) Роговский.
Открылась дверь зала заседаний, и оттуда стали выходить люди. Пригласили нас
Входили по старшинству. Зал заседаний был значительно больше. Один стол стоял
поперек, за ним сидел Молотов; за другим, длинным столом, приставленным к
первому,- Орджоникидзе, Ворошилов, Межлаук и другие члены правительства. Сталин
стоял у окна. Было очень много военных и гражданских специалистов. За столом все
не поместились, некоторым пришлось сесть у стен, где стояли стулья и кресла.
Вел совещание Молотов. Он объявил, какой рассматривается вопрос, и предоставил
слово комкору Ефимову. Тот доложил кратко Он рекомендовал принять на вооружение
76-миллиметровую универсальную пушку завода "Красный путиловец". После его
доклада выступали военные специалисты, которые поддерживали предложение Ефимова.
Затем слово было предоставлено Маханову Тот кратко рассказал о пушке и
подчеркнул большие преимущества именно универсальной дивизионной пушки. После
него было предоставлено слово Сидоренко, который рекомендовал свою
76-миллиметровую полууниверсальную пушку 25 К. Он хорошо ее охарактеризовал и
заявил, что полууниверсальная пушка лучше универсальной и что по этому пути идет
и Англия. После него выступали многие, но никто не рекомендовал ни нашу Ф-22, ни
даже полууниверсальную Ф-20. Все пели гимны универсальной пушке. Только в ней
выступающие видели то, что нужно армии. Сталин непрерывно расхаживал по
залу. Несколько раз он подходил ко мне и задавал вопросы, относящиеся к нашей
пушке, а также к универсальной и полууниверсальной. Когда он первый раз
остановился у спинки моего стула и, наклонившись, спросил: "Скажите, какая
дальность боя у вашей пушки и ее вес?" - я попытался встать, но он прижал руками
мои плечи: "Сидите, пожалуйста". Пришлось отвечать сидя. Сталин поблагодарил,
отошел и продолжал расхаживать.
После выступления инспектора артиллерии Роговского, который высказался за
универсальную пушку, Молотов объявил:
- Слово предоставляется конструктору Грабину. Я даже вздрогнул. До стола
председательствующего, куда выходили все выступавшие, шел, как во сне, никого не
видя и ничего не слыша. Путь показался мне очень долгим.
Заговорил я не сразу. Трудность заключалась не только в том, что я впервые
выступал на таком совещании, но и в том, что специальная дивизионная пушка
никого не интересовала. Можно ли было рассчитывать на успех? Не сразу начал я
говорить о Ф-22, а взялся сперва за самый корень - за универсализм и
универсальную пушку.
- Да, всем известно, что США занимаются разработкой дивизионной универсальной
пушки. Но мы не знаем, приняли ли они на вооружение хотя бы одну из трех своих
универсальных пушек: Т-1, Т-2 или Т-3. Полагаю, это у них поисковые работы.
Трудно допустить, что после всестороннего анализа универсальной дивизионной
пушки они не откажутся от нее. А мы гонимся за ними, американская идея
универсализма стала у нас модной.
Я разобрал по очереди все недостатки универсальной пушки -
тактическо-служебные, экономические (слишком дорогая для массовой дивизионной) и
конструктивные. А затем описал нашу 76-миллиметровую пушку Ф-22, указав на ее
преимущества по сравнению с универсальной и полууниверсальной пушками.
После меня выступили Радкевич, заместитель начальника Главного
военно-мобилизационного управления Артамонов. Он напомнил, что в первую мировую
войну трехдюймовые скорострельные пушки, легкие и мощные, показывали чудеса в
бою. Батареи трехдюймовок появлялись там, где их трудно было даже ожидать, и
наносили сокрушающие удары по живой силе и технике противника. -
Предлагаемая на вооружение 76-миллиметровая универсальная пушка,- сказал он,-
очень сложна и тяжела, она не сможет сопровождать колесами наступающую пехоту.
Артамонов дал высокую оценку 76-миллиметровой пушке Ф-22 и рекомендовал
принять ее на вооружение.
Во время выступления Артамонова Сталин подошел к председательскому столу.
Сидевший за ним Молотов сказал Сталину:
- Некоторые товарищи просят разрешения выступить еще раз, а время уже позднее.
Сталин ответил:
- Надо разрешить. Это поможет нам лучше разобраться и принять правильное
решение.
Стали выступать по второму разу. Маханов продолжал защищать свою универсальную
пушку, утверждая, что та лучше всех способна решать современные задачи
дивизионной пушки. Под конец он заявил:
- США занимаются созданием универсальной пушки. Я разделяю их точку зрения.
Мне тоже было вторично предоставлено слово. Я обратил внимание присутствующих
на то, что дивизионная пушка специального назначения Ф-22 конструктивно решена
так, чтобы лучше, быстрее и с наименьшей затратой боеприпасов решать боевые
задачи,- это во-первых; во-вторых, чтобы по весу и ходовым качествам
удовлетворять требованиям пехоты; в-третьих, она дешевая. И затем сказал, что
если США и занимаются созданием универсальной пушки, то это еще не значит, что
мы должны слепо копировать их.
Кстати, позже выявилось: США вступили во вторую мировую войну, не имея на
вооружении этой, столь расхваленной у нас универсальной пушки.
Совещание в Кремле проходило очень активно, все держались непринужденно. Мои
опасения, что я не сумею совладать с собой, исчезли уже в начале первого моего
выступления, а во время второго я совершенно не чувствовал себя связанным и
высказывал все, что считал необходимым для правильного решения вопроса.
Заседание затянулось, а Сталин по-прежнему неутомимо ходил, внимательно слушал,
но никого не перебивал. Ко мне он подходил много раз, задавал вопросы и каждый
раз клал руки мне на плечи, не давая подняться, чтобы отвечать стоя. Его вопросы
касались универсальной и нашей дивизионной пушек. Видимо, он сопоставлял их и
искал правильное решение. Найти его было нелегко, так как все
высказывались только за универсальную, а за нашу Ф-22 - лишь я, Радкевич
(директор его завода) да Артамонов. После моего второго выступления в
третий раз выступил Маханов. Он настойчиво и упорно защищал свою универсальную
пушку, заявлял, что от универсализма не отступится. Наконец список записавшихся
в прения был исчерпан. Молотов спросил, нет ли еще желающих высказаться. В зале
было тихо. Сталин прохаживался, пальцами правой руки слегка касаясь уса. Затем
он подошел к столу Молотова.
- Я хочу сказать несколько слов.
Меня очень интересовало, что же он скажет по столь специфическому вопросу,
который дебатируется уже несколько лет?
Манера Сталина говорить тихо, не спеша описана уже неоднократно. Казалось, он
каждое слово мысленно взвешивает и только потом произносит. Он сказал, что надо
прекратить заниматься универсализмом. И добавил: "Это вредно". (Думаю, читатель
поймет, какую бурю радости вызвало это в моей груди.) Затем он добавил, что
универсальная пушка не может все вопросы решать одинаково хорошо. Нужна
дивизионная пушка специального назначения.
- Отныне вы, товарищ Грабин, занимайтесь дивизионными пушками, а вы, товарищ
Маханов,- зенитными. Пушку Грабина надо срочно испытать.
Речь была предельно ясной и короткой. Закончив выступление, Сталин пошел в
нашу сторону. Когда он поравнялся со мной, к нему подошел Егоров и сказал:
- Товарищ Сталин, мы можем согласиться принять пушку Грабина, только попросили
бы, чтобы он сделал к ней поддон для кругового обстрела.
Сталин спросил меня:
- Можете к своей пушке сделать поддон?
- Да, можем, но он нашей пушке совершенно не нужен.
- Значит, можете?
- Да, можем.
- Тогда и сделайте, а если он не понадобится, мы его выбросим.
- Хорошо, поддон будет сделан.
В это время к нам подошел Радкевич:
- Товарищ Сталин, для того чтобы завод мог уже сейчас начать подготовку
производства, хотелось бы знать, ориентируется ли правительство на нашу пушку?
- Да, ориентируется,- ответил Сталин..."
Маршал Егоров являлся начальником Генерального Штаба Красной Армии. То есть,
один из высших авторитетов в военном деле в СССР. Поэтому игнорировать его
мнение Сталин не мог.
Мнение же было, в данном случае, неправильным.
Прошло несколько месяцев.
Следующее появление Грабина в Кремле.
"...И вот мы с Радкевичем снова в Кремле на заседании правительства.
Председательствовал Молотов. Едва приглашенные расселись, он объявил:
- Будем рассматривать вопрос о принятии на вооружение 76-миллиметровой
дивизионной пушки Ф-22 и о постановке ее на валовое производство. Слово для
доклада предоставляется представителю Народного комиссариата обороны.
Докладчик подробно изложил итоги войсковых испытаний, отметив, что почти со
всеми тактическими задачами пушка справилась отлично. Он подчеркнул, что Ф-22
для решения одинаковых задач расходует меньше снарядов и времени, чем
76-миллиметровая пушка образца 1902/30 годов. И, заключая, сказал:
"76-миллиметровая дивизионная пушка Ф-22 войсковые испытания выдержала и
рекомендуется на вооружение".
Надо ли говорить, что испытывал при этом главный конструктор? Вот он, наш
коллектив, в то время самый молодой и малочисленный! Зато в нем каждый работал
за двоих, а когда требовалось, и больше.
Началось обсуждение доклада. Чувствовалось, многие еще не распрощались с идеей
вооружить Красную Армию "всемогущей" универсальной пушкой. Во время выступлений
ко мне трижды подходил один из руководителей Советского контроля Хаханян и,
горячо шепча на ухо, советовал не тянуть, а выступить как можно скорее: твое,
мол, предложение будет решающим, а то много таких выступлений, которые только
мешают разобраться в вопросе. Каждый раз я отвечал, что обязательно выступлю, а
сам ждал, что скажет "потребитель" - инспектор артиллерии Роговский. Ему обучать
личный состав, ему воевать с этой пушкой, а он молчит.
Сталин, расхаживая по залу, внимательно всех слушал. Когда у него возникал
вопрос, он, дождавшись конца выступления, останавливался возле только что
выступавшего и задавал ему вопрос - один или несколько. Получив ответ, продолжал
ходить и слушать..."
Ещё раз обратите внимание на поведение Сталина. Человека, как известно,
совершенно нетерпимого к чужому мнению и безапеляционного. И ответьте себе на
вопрос. Зачем безапелляционному человеку тратить каждый день долгие часы на
выслушивание чужих мнений?
Да ещё и задавать какие-то свои вопросы выступающему, только дождавшись конца
выступления, то есть, чтобы не сбивать его?
Ну, посудите сами.
Вы можете себе представить руководителя (я уже не говорю о властителе,
наделенном неограниченной властью), который будет ТЕРПЕЛИВО выслушивать чужое
мнение? Не совпадающее часто с его собственным? Выслушивать долго и внимательно?
На следующем совещании Грабин не присутствовал. О нём ему рассказал человек,
которому он безусловно доверял. Поскольку имел неоднократную возможность
убедиться в его порядочности. Настолько, что охотно воспроизвёл его рассказ в
своих мемуарах. Оговорив, конечно, авторство.
"...Заседанию предшествовало совещание представителей военной приемки у
Ворошилова. Я там не присутствовал, но мне о нем рассказал Елисеев.
Во вступительном слове Ворошилов отметил, что вся страна рукоплещет огромным
успехам промышленности, досрочно выполнившей первый пятилетний план. Ряд заводов
выполнили его даже за три года. Но есть одна отрасль, а именно оборонная,
которая отстает. Это чревато большой опасностью, сказал нарком и попросил всех
завтра на совещании, где будет рассматриваться положение дел на артиллерийских
заводах, начистоту рассказать обо всем, что мешает работе.
И вот в Кремле началось заседание. С докладом выступил начальник ГВМУ (Главное
военно-мобилизационное управление) Наркомтяжпрома Павлуновский, с
содокладом - начальник Артиллерийского управления комкор Ефимов.
Иван Петрович сообщил, как идет выполнение программы, остановился на некоторых
причинах, мешающих нормальной работе. Содоклад комкора Ефимова носил характер
претензий Красной Армии к заводам, срывающим своей плохой работой техническое
оснащение артиллерийских частей.
Начались прения. Временем никого не ограничивали, и в формулировках особенно
не стеснялись. Острота выступлений была такая, высказывания столь свободны и
резки, что порой казалось, будто заседание неуправляемо. Военные "наступали", а
представители промышленности "оборонялись".
Особенно бурно и горячо шло обсуждение работы одного завода, где директором
был Руда, главным конструктором - Магдесиев, а районным военным инженером -
Белоцерковский.
Магдесиев - высокоэрудированный и культурный конструктор. КБ, которым он
руководил, было в то время самым мощным и грамотным во всей системе
артиллерийских заводов. Оно создало несколько первоклассных морских и береговых
орудий и, кроме того, восьмидюймовую гаубицу Б-4, которая отличалась высокой
кучностью боя. Во время Великой Отечественной войны эта гаубица сыграла очень
заметную роль.Впоследствии ее лафет был использован для ствола
152-миллиметровой дальнобойной пушки, а затем - для 280-миллиметровой мощной
мортиры. Все эти три орудия очень пригодились Советской Армии в борьбе с
фашистской Германией.
На заседании, о котором идет речь, директор Руда доложил о выполнении
программы, обратив особое внимание на качество и себестоимость продукции. Ничего
тревожного в оглашенных им цифрах не было. Затем выступил районный военный
инженер АУ Белоцерковский. Его выступление пестрило множеством мелочей о
различных организационных неполадках в цехах. Белоцерковского никто не
перебивал. А из его речи, из интонации так и выпирало хвастливое: "Вот видите,
каков я?!"
Но сам Белоцерковский, повторяю, ничего существенного не сказал, не отметил и
недостатков военной приемки, а их тоже было немало.
После выступления Руды и Белоцерковского дебаты достигли наивысшей точки.
Чувствовалось, что члены правительства одобрительно относились к резкой критике,
исходившей от военных.
На этом заседании я сидел напротив Григория Константиновича Орджоникидзе и
видел, как постепенно менялось выражение его лица. Вдруг он резко поднялся и
горячо заговорил Он обвинял аппарат военной приемки, который мешал заводу своими
придирками, и наконец сказал:
- Я не позволю издеваться над своими директорами! До сих пор из всего здесь
сказанного я ничего серьезного не услышал Для меня ясно, что военная приемка не
желает помогать заводу. Военпреды ведут себя на заводе, как чужие люди...
Вспылил и Ворошилов. Опровергая доводы Орджоникидзе, он рекомендовал ему
прислушаться к предложению военпредов, которые не требуют ничего, кроме того,
что определено чертежами и техническими условиями.
Сталин не вмешивался в этот спор. Видно было, что он очень озабочен.
Постепенно страсти стихли Наконец наступила тишина. Такая тишина в зале почти
всегда предшествовала выступлению Сталина. И вот он остановился против
Ворошилова
- Климент Ефремович, скажите, пожалуйста, ваши представители на заводах
инженеры или нет?
- Инженеры.
- Значит, инженеры, говорите? - Сталин выдержал паузу.- Климент Ефремович,
неужели военным представителям, инженерам, не известно то, что на всяком
производстве при изготовлении любого изделия были и будут погрешности,
вызываемые различными причинами, и чем культура производства ниже, тем
погрешностей больше и они грубее? Идеального изготовления нет нигде, вот
поэтому-то мы и вынуждены посылать военными представителями инженеров. Если бы
наше производство могло изготавливать все без погрешностей, тогда на заводах
можно было бы иметь только сторожей, а не инженеров. Военные представители
обязаны не только принимать готовую продукцию, но и помогать заводу налаживать
производство..."
Обратили, кстати, внимание на то, как обратился Сталин к Ворошилову? А то
сейчас знатоков развелось, лично слышавших как Сталин кого-то то "Климом"
величал, то "Лаврентием".
Следующее заседание, на этот раз Совета труда и обороны. На нём Грабин
присутствовал после долгой болезни и тяжелейшей операции.
"...На предстоящем заседании СТО должны были рассматриваться итоги испытаний
нашей Ф-22 УСВ и дивизионной пушки кировцев. Едва участники заседания
расположились в зале, ко мне подошел Сталин и негромко, с обычным своим акцентом
сказал:
- Ну вот, теперь это прежний Грабин, а то чуть было в могилу не сошел человек
Как вы себя чувствуете?
Я воспользовался случаем и поблагодарил его за заботу о моём здоровье (имеется
в виду то, что именно Сталин заставил его передать текущие дела в КБ
заместителю, а самому заняться серьёзным медицинским обследованием - В.Ч.).
На этом заседании председательствовал Молотов. Он объявил повестку дня: итоги
испытания новых 76-миллиметровых пушек Ф-22 УСВ и Кировского завода и принятие
одной из них на вооружение РККА.
Доклад делал представитель Главного артиллерийского управления. На этот раз
говорилось не только о достоинствах пушек, но и обо всех выявленных дефектах. О
ЧП с нашей УСВ, когда ее опрокинули и проволокли по камням, сказано не было,
вероятно, потому, что этот случай был отнесен к разряду непредвиденных
обстоятельств. А вообще-то следовало сказать, случай этот хорошо характеризовал
пушку.
Во время доклада, когда представитель ГАУ сообщил, что крутизна нарезов ствола
у пушек УСВ 32 калибра, а у пушки Кировского завода - 28, Ворошилов прервал
докладчика вопросом:
- Почему у двух одинаковых пушек разная крутизна нарезов?
Представитель ГАУ промолчал. Очевидно, не готов был к такому вопросу.
Заседание продолжалось. Доклад был составлен настолько дельно и обстоятельно,
что после его окончания ни у кого не возникло ни одного вопроса. Совет Труда и
Обороны решил: 76-миллиметровую дивизионную пушку Ф-22 УСВ принять на вооружение
РККА взамен 76-миллиметровой пушки Ф-22 образца 1936 года и поставить ее на
валовое производство.
Это была победа. Победа нелегкая и оттого особенно приятная для коллектива
нашего молодого КБ, нашего молодого завода. В соревновании, итог которого был
только что подведен, участвовал прославленный Кировский завод, его
конструкторский коллектив, с огромным опытом, богатыми традициями. Разумеется,
по большому счету мы не могли еще равняться с кировцами, они выполняли задания
гораздо большего объема, загрузка их многократно превышала возможности нашего КБ
и производственных цехов. И наверное, не главные свои силы они бросили на
создание новой дивизионной пушки.
Но все же я знал, что известие о постановлении СТО добавит нашему коллективу
уверенности в своих силах, будет воспринято с гордостью, вполне законной: все же
мы делом доказали свою дееспособность и прогрессивность методов работы.
Повестка дня была исчерпана. Ворошилов сказал:
- Молодец, Грабин!
Сталин возразил ему:
- Это не исчерпывающая оценка работы товарища Грабина. Можно было бы назвать
это чудом, но чудес в природе не бывает. Так что же это? Обратите внимание,-
продолжал он, обращаясь к участникам заседания,- что Грабин вступает в
соревнование с Махановым, когда у Маханова опытный образец уже испытали и он
нуждался лишь в доработке. А Грабин в это время только получает разрешение на
создание пушки. Сегодня мы являемся свидетелями того, что пушку Грабина приняли
на вооружение. Случайностью это назвать нельзя. Следовательно, товарищ Грабин
изменил процессы создания пушки. А как он их изменил? Вот это интересно узнать.
И не любопытства ради, а для распространения опыта. Расскажите нам, товарищ
Грабин, что нового вы внесли в процессы создания пушки.
- Товарищ Сталин, это займет довольно много времени,- предупредил я.
- Ничего, дело стоящее,- ответил Сталин.
Стараясь быть по возможности более кратким и точным в формулировках, я
рассказал о методах, которыми мы пользовались при создании УСВ (читателю они
известны). Умолчал лишь о сотрудничестве конструкторов, технологов и
производственников, рано было говорить об этом на таком представительном
совещании.
Мое упоминание о том, что при проектировании и испытании опытного образца УСВ
мы пользовались консультацией врача-физиолога, вызвало оживление в зале.
- Чем мог помочь врач?- спросил Сталин.
Мне пришлось дать подробные объяснения. Пушка, в сущности, это машина, процесс
обслуживания которой аналогичен обслуживанию рабочим коллективом (бригадой)
станка или другого механизма. Орудийный расчет - это и есть производственный
коллектив, работающий с пушкой. При этом, в отличие от любого производства,
орудийный расчет находится в сложнейших условиях - в разное время года, днем и
ночью, под огнем врага. Каковы бы ни были условия, "производительность труда"
расчета должна быть неизменно высокой. Наводчик, замковый, заряжающий,
правильный и другие члены рабочей бригады, обслуживающей орудие, должны четко,
точно и быстро выполнять все команды, выдерживать установленный режим огня. У
прислуги очень много обязанностей при максимальном нервно-психическом
напряжении. Поэтому удобство обслуживания - фактор чрезвычайно важный.
Конструкция должна быть такова, чтобы приготовления к стрельбе и первые выстрелы
не измотали людей, чтобы расчет мог сохранить высокую работоспособность на всем
протяжении артподготовки, которая длится иногда по нескольку часов. Проверку
конструкции орудия с этой точки зрения и производит врач-физиолог. Помощью
опытного врача Льва Николаевича Александрова наше КБ пользуется уже много лет.
Однажды, например, был случай, когда он забраковал нашу новую пушку и мы ее
переделали. Это заставило нас привлекать врача к работе над пушкой как можно
раньше - в начальных стадиях проектирования. Изготавливается специальный макет
орудия, врач проводит на нем свои исследования и дает предварительные заключения
и предложения, которые учитываются конструкторами. Так велась работа и над УСВ.
Выносливость орудийного расчета специально проверялась при заводских
испытаниях опытного образца, при этом нагрузку стрельбой увеличили сравнительно
с требованиями ГАУ. Помощь врача-физиолога Александрова во многом способствовала
тому, что наше орудие успешно выдержало напряженные испытания и скорострельность
пушки не снижалась даже при длительной артподготовке.
Рассказывая о наиболее характерных особенностях работы над УСВ, я следил за
реакцией аудитории. Слушали внимательно.
Когда я закончил, Кулик попросил у Молотова разрешения высказаться по поводу
моего сообщения. Главным в его выступлении было то, что в пушке УСВ, по его
убеждению, использовано всего 30, а не 50 процентов деталей от пушки Ф-22.
- Правительство следует информировать точно,- заключил Кулик.
Получив разрешение Молотова дать справку, я показал всем папку с документами и
сказал:
- Могу назвать буквально все детали, которые использованы в новой пушке. Их
ровно 50 процентов - ни больше ни меньше. Мне не известно, откуда маршал Кулик
взял цифру 30 процентов. Эту цифру я категорически опровергаю.
К моему удивлению, Кулика поддержали еще несколько человек из ГАУ. Они
настаивали на цифре 30 процентов. Я возражал.
Долго шла никчемная перепалка между мной и военными. Ее прекратил Сталин. Он
сказал:
- Дело не в том, 30 или 50 процентов деталей использовал Грабин в новой пушке,
а в том, что он на базе существующего образца создал новое, более совершенное
орудие.
На этом заседание СТО закончилось..."
Подробно см. Чунихин В.М. "Зачем Сталину была нужна власть"