Чудовищный Иван Грозный

Роман Соловьев
Ответ на данную реплику:
"Сталин и Иван Грозный невероятно много сделали для ослабления нашей страны, и негативные последствия их деятельности мы ощущаем по сей день. Массовые казни подрывают авторитет правительства. Они приводят к изменению статуса обмана. Люди начинают думать, что обманывать – гуманно и хорошо. Повальная коррупция в брежневские времена есть во многом косвенное следствие разгула НКВД при Сталине и отдаленное следствие массовых казней при Иване Грозном.

У наших историков основной критерий деятельности монархов/ Генсеков – это расширение границ страны: чем больше территории, тем лучше. Однако история показывает, что расширение границ ведет к гибели того героического народа, который сражается во имя этого расширения границ.

Николай II не был искусным политиком, но он гораздо меньше ослабил Россию, чем ее ослабили Иван Грозный и Сталин, расширившие границы."

Вначале скажем о личности царя и об отношении к нему в научной среде.

Царь Иван IV никогда не пренебрегал народным мнением, более того, во всех ответственных решениях опирался на него. В том числе, в борьбе против феодальных порядков. Не лично царю, а всему московскому государству требовалось обуздание аристократических «вольностей» Это был вопрос жизни и смерти всей страны.

 Увы, с конца XVII века верховная власть в России стала удаляться от народа и самостоятельно решать, что ему нужно, а что нет, полагаясь лишь на мнение элитных групп. Сама по себе парадигма царствования Ивана Грозного стала настолько чуждой для российской элиты, что, при императоре Александре I, она, можно сказать, с высочайщего повеления занялась шельмованием старомосковской государственности.

 Карамзин, который у нас первый живописал «ужасы» опричнины, без особых мудрствований пересказывал слова Курбского и западных ненавистников Ивана.
 Карамзин, кстати, нашел теплые слова в адрес французской революцию с ее 300 тысячами жертв: «Французская революция — одно из тех достижений, которое определяет судьбы людей на долгие века. Началась новая эпоха: я ее вижу, а Руссо предвидел». Тут прогрессивный западник победил в нем сентименталиста. А вот дремучую феодальную идеологию и кровавые дела князя-предателя Курбского прогрессор Карамзин упорно не замечает. Не видит, что и князь Курбский, и западные пропагандисты был напрямую вовлечены в бескомпромиссную информационно-психологическую войну против московского государства.

 Хорошую компанию Курбскому составлял англичанин Горсей, который говорил о 700 тысячах (вот так!) уничтоженных Иваном IV «свободолюбцев» — это при населении всей Московской Руси в 7 млн. человек. Вот он духовный прародитель «свободных и независимых» британских СМИ, которые хорошо умеют пририсовывать нули к числу «жертв тирании» и умело заметают под толстый ковер свои собственные «достижения». Традиция лжи и лицемерия на британских островах — такая же прочная и вечно зеленеющая, как и британский газон.

 Горсеевские «семьсот тысяч» находится на уровне утверждений польского писателя Гейденштейна, что все «московиты предаются содомии» и россказням, перепечатываемым до сих пор в западных энциклопедиях, что Иван Грозный имел тысячу наложниц, а детей от них собственноручно брал и убивал. (Так преломилась в западных фантазиях царская женитьба на Марфе Собакиной, когда невеста царю выбиралась из многих претенденток.) Некоторые многоуважаемые российские историки также отдали долг «невоздержанности» Ивана Грозного, высасывая подробности из того же пальца, что и пан Гейденштейн.

 Что уж точно, по любвеобильности Иван Грозный уступал и образцу мудрости царю Соломону, и французским сеньерам, обладавшим скромным правом «первой ночи» в отношении своих крестьянок, и немецким курфюрстам, имевшим в своим маленьких владениях по 300–500 любовниц — почти каждая подданная от 20 до 60 лет попадала в их крепкие феодальные объятия. Задевая совсем уж сакральные чувства западников, замечу, что все отцы-основатели американской демократии, ныне высеченные в камне, при жизни имели целые выводки цветных детей, рассматривая любую женщину на своих плантациях, как свое движимое имущество.

 Московское государство в информационной войне 16 века было не субъектом, а объектом; это была молчащая страна. Скажем, на последнем этапе ливонской войны пропагандные службы короля Батория даже обладали передвижными типографиями; в это время книгопечатания в Москве вообще не было.

 Некоторые западные авторы эпохи Грозного, как, например, итальянец Тедальди или француз де Ту, пытались опровергнуть русофобские пасквили. Купец Тедальди писал о сочинении Гваньини, перелагавшего россказни Шлихтинга: «О тех фактах, что написал против Московита и поныне еще живущий веронец Гваньини, он, Тедальди, во время пребывания своего в Московии ничего не видел и не слышал, что им своевременно и было поставлено на вид названному писателю». [Шмурло Е. Ф. Известия Джиованни Тедальди о России времени Иоанна Грозного. Журн. мин. нар. пр., 1891, № 5, стр. 132.] Сообщал Тедальди и о том, что поляки не пропускают иностранных купцов и европейских мастеров в Россию, мешают русским сблизиться с Европой. А рыцарь де Ту замечает, что в сочинениях Гваньини и Одерборна «больше догадок, чем истины». Итальянец Франческо Тьеполо уважительно говорит о достижениях Ивана Грозного, об освоении русскими земледельцами степных регионов, где ранее господствовали кочевники, об открытии для международной торговли волжского пути. «О доблести его (царя) нет лучшего свидетельства, как выше упоминавшиеся подвиги, в значительной части выполненные им лично… Он… далеко превосходит своих предков, как доблестью и деятельностью». Но такие голоса были, скорее исключением, из правила.

 Европейское общество XVI века легко откликалось на русофобскую пропаганду. Как вообще на любую пропаганду ненависти и разделения. Европейское общество, в котором жестокие убийства абсолютно невинных людей были повседневностью, бессовестно хотело перевести стрелки на Восток. Это и есть «очищение» по-европейски. Криками о «московитских ужасах» Европа маскировала свою кровь и грязь, готовясь к роли мирового проповедника. Пора наконец признать, что соседствущая с нами европейская цивилизация была построена на тщательно культивируемом лицемерии и расистском чувстве превосходства над другими культурами.

 Прошло почти 450 лет, но и сегодня у Европы все также плохо с совестью, но всё хорошо в области лицемерия. Слово «опричнина» по-прежнему является ярлыком для русофобских фантазий, которые упорно репродуцируются как на Западе, так и в среде нашей западноцентричной интеллигенции, взять хотя бы фильм модного режиссера П. Лунгина «Иван Грозный» или повесть «День опричника» модного писателя В. Сорокина.

 Нет никакого смысла отрицать, что Иван Грозный подвергал противников государства жестокой казни. Нами, сегодняшними россиянами, отвергающими смертную казнь даже для серийных убийц, это, конечно, не может принято на уровне эмоций и чувств. Чем и пользуются псевдорики, заполняющие страницы своих книг и реальными, и вымышленными описаниями Иоанных казней. А затем к ним присоединяются и профессиональные историки, чутко улавливающие куда дует ветер.

 Однако, осмелюсь предположить, нам «промывают мозги», нам действуют на рефлексы, связывая эпоху Ивана Грозного с одними только ужасами. Скажем, английские историки вовсе не занимают сотни страниц описаниями казней, которым подверг семьдесят две тысячи своих подданых Генрих VIII. Страниц тут понадобилось бы раз в тридцать больше, чем у Карамзина. Английские историки, бывает, и пару строчек забывают потратить на все эти кошмары. (Что уж говорить о Голливуде, который лихо перелицовывает кровавую эпоху Генриха VIII в мелодраматическую «Одну из рода Болейн»).

 Не описывают английские историки в подробностях, как убивал 600 тысяч ирландцев и Оливер Кромвель в эпоху английской революции — тут страниц понадобится уже в 250 раз больше. А ведь ирландский поход Кромвеля — это как раз геноцидальный массово-истребительный вариант подавления феодальной реакции.

 Упоминание о ста тысяч немецких крестьян, уничтоженных в 1525, вы с большим трудом найдете в немецких популярных исторических изданиях, хотя благородные рыцари могли собрать и сжечь за один присест три тысячи безоружных людей — как бревна.
 Полностью уничтоженные катары и бегарды, сотни тысяч вальденсов, истребленных по большей части без суда и следствия, как то было в Провансе в 1545 — кто снимает о них фильмы, кто пишет книги об мучениях?

 50 тысяч жертв резни, произведенной воинами Карла Смелого в богатом торговом городе Льеж, не удостаиваются и десяти строк в современных энциклопедиях.
 «От множества трупов выступившая из своих берегов река Аа гнала по Мюнстеру кроваво-багряные волны», — почему в нынешние западные учебники не включают хотя бы эту краткую «зарисовку» истребления анабаптистов в 1536?

А теперь о тех, кто нес цивилизацию и демократические ценности русским варварам.

19 сентября 1579 гетман Н. Ю. Радзивилл, во главе венгерских, немецких, польских наемников, начинает осаду русской крепости Сокол. Незадолго до этого гарнизон крепости сильно сокращается, потому что отряд вольных казаков, посланный воеводой Б. Шеиным к Полоцку, уходит на Дон.
 25 сентября вражеские войска поджигают Сокол «новым умышленьем» (видимо, с помощью артиллерии) и врываются в город. Немецкие наемники, вошедшие в крепость, были отрезаны от основных польских сил затворившимися железными воротами. Однако остальная масса атакующих снесла ворота, опасаясь потерять добычу.
 Немцы и поляки устроили в городе резню.

 Немецкий полковник Вейер, служивший у Батория, сообщал, «что бывал на многих битвах, но нигде не видал такого множества трупов, лежавших на одном месте».
 При резне погиб воевода Б. Шеин, князья А. Палецкий, М. Лыков и В. Кривоборский. По польским данным было убито около 4 тысяч русских. В Соколе не могло быть столь крупного гарнизона, значительную часть из погибших составляли жители города.
 «Тогды же сожгли Сокол-город литовские же люди и воевод государевых побили. Василья Борисовича Шеина да князя Михаила Юрьевича Лыкова-Аболенскаго, да князя Андрея Палетцкаго, да князя Василья Кривоборского и иных многих князей и бояр и дворян, и бой бысть добри крепок. А литовских людей побито и немецких и погорило в приступех вчетверо русково». Судя по сообщению Соловецкого летописца, пользовавшегося русскими источниками, значительные потери имели и враги.

 В Соколе происходит событие, на которое обратил внимание царь Иван в своем письме Стефану Баторию — в стане победителей происходит исполнение магических ритуалов.
 «Маркитантки», сопровождающие наемников, вырезают внутренности из павших русских воинов и используют их для приготовления неких средств, которых польские пропагандисты, неловко оправдываясь, называют «лекарствами». В Европе XVI века происходит расцвет т. н. «гуманизма», что на практике проявлялось в распространении примитивной натурфилософии и магических практик.
 6 октября 1579 крепость Суша была сдана воеводой П. Колычевым (родственником знаменитого Филиппа Колычева) вместе с большим количеством орудий. Возможно этот боярин из рода, немало участвовавшего в борьбе против московской верховной власти, купился на посулы и обещания поляков.

 Помимо королевского войска ведут боевые действия против России и крупные польско-литовские феодалы во главе частных армий. Эта война заключается во всецелом опустошении русских земель. В частных армиях, преимущественно, грабители и насильники из числа черкасов и степных кочевников — «освободители» ещё те.
 Литовский магнат князь Константин Острожский переходит Днепр и совершает набег на северские земли, не может взять Чернигов, однако разоряет северскую область до Стародуба, Почепа и Радагоста, захватывая огромную добычу и большое число пленных.
 Вот что пишет о набеге Острожского польский придворный пропагандист Гейденштейн:
 «В том же году Константин Острожский и его сын Януш с Михаилом Вишневецким переходят Днепр и разоряют Московию.
 Разослав вперед легко вооруженные отряды и приказав им во все стороны опустошать страну и вносить везде ужас, он сам с остальными войсками дошел до самого Чернигова и… приступил к его осаде с большой энергией.

 Он, скоро оставив осаду, стал просто грабить окрестные места, и разорив всю Северскую землю, распространил опустошительные набеги конными легкими отрядами до Стародуба, Радагоста и…, удалился, взяв огромную добычу».
 Пан Ян Соломерецкий грабит селения в окрестностях Ярославля.
 Литовский военачальник староста оршанский Филон Кмита разоряет смоленскую землю, где уничтожает 2 тысячи селений.
 «Филон Кмита (Чернобыльский), староста (воевода) Оршанский также вступил в неприятельские владения, сжегши около 2000 сел, дошедши своими опустошениями до Смоленска, он ничего не оставил в тех местах, кроме голой земли на полях. И затем обремененный добычей всякого рода, безо всякого урона для себя воротился в Оршу». [Гейденштейн Рейнгольд. Записки о московской войне (1578–1582). СПб, 1889.]
 Что ж подвиги ясновельможного паньства описаны сочно, без ложной стыдливости — на дворе как никак 16 век. Тогда польские пропагандисты еще, конечно, были далеки от правозащитной «стыдливости» западной информационной машины 21 века и не хотели скрывать того, в чем столь преуспели носители «золотой вольности» — в разорениях ненавистной им Московии.
 На протяжении лета шведы опустошали Карелию и ижорскую землю, обстреливали корабельной артиллерией Нарву и Ивангород.

 27 сентября шведская армия, под командованием генерала Г. Горна, подходит к Нарве и приступает к ее осаде. Из Пскова на помощь Нарве идут полки кн. Т. Трубецкого и Р. Бутурлина, из Юрьева — войско кн. В. Хилкова и И. Кобякова. После двухнедельной осады и нескольких штурмов, потеряв около 4 тысяч человек, шведы отступают.
 «Тое же осени государь посылал изо Пскова воевод князя Василья Дмитреевича Хелкова да Михаила Безнина, да Ивана Фустова в Летовскую землю и в Курланскую, и в Латыгорскую воевати, а с ними 40 000 дворян и тотар, и воевали до Вильна». Сообщение Соловецкого летописца показывает, что и в это время русские не отказываются от наступательных действий.
 Возможно в связи с этим глубоким рейдом русских войск Стефан Баторий возвращается в Вильну.
 1580, второе нашествие Батория. Гибель Великих Лук. Шведы в Карелии
 Состоявшийся в начале 1580 г. Земский собор принимает решение о возвращении государству боярских и княжеских вотчин, разными путями попавшими во владение церкви — собравшиеся представители сословий прекрасно понимали, что правительство нуждается в средствах.
 Летом 1580 г. Стефан Баторий выступает в новый поход на Русь. Кроме венгерских гайдуков его брата князя седмиградского, в очередном нашествии участвуют массы европейских наемных солдат и даже мобилизованные из королевских имений крестьяне. Всего в польском походе задействовано 50 тысяч войска, из них 21 тысяча наемной пехоты (согласно данны Русские войска на западе опять сильно растянуты на протяженном фронте, от ливонского города Кокенгаузена (Куконас) до Смоленска. Большие русские силы сосредоточены на юге для обороны от крымского хана (в этом году уже состоялся набег крымцев). Русские силы находятся и на южном берегу Финского залива, в Западной и Восточной Карелии — на случай наступления шведов.

 Несмотря на горячее желание дойти до Москвы, осторожный Стефан Баторий понимает, что союзников у него там нет, силы феодальной реакции в России разгромлены.
 Польский король ставит своей целью овладение Великими Луками в псковской земле, чтобы затруднить сообщение Москвы с Юрьевым и другими ливонскими крепостями, а также прервать коммуникации между Новгородом и югом псковского порубежья.
 Польское войско собралось в местах своей боевой славы, на реке Улла, в районе белорусского местечка Часники. Это было сделано, что русская войсковая разведка решила, что враги идут на Смоленск.
 Королевская армия двинулась к Великим Лукам в начале августа. А в смоленской земле войско коронного гетмана Я. Замойского 6 августа осадило деревяную крепость Велиж. Семитысячному польскому войску здесь противостоял гарнизон численностью около 1500 человек. После того, как крепость была зажжена калеными ядрами, защитники города сдались.
 15 августа небольшая крепость Усвят, в псковской земле, была захвачена войском Христофора Радзивилла, кастеляна троцкого.
 Как сообщал участник нашествия пан Зборовский, во второй половине августа черкасский староста, князь Вишневецкий, «соединившись с дикими татарами, зашел в глубь московских земель и угнал больше 3000 пленных и больше 10000 скота». [«Дневник взятия замков: Велижа, Усвята, Великих Лук в письмах Яна Зборовского, кастеляна Гнезненского к Петру Зборовскому, Воеводе Краковскому». В кн.: Дневники второго похода Стефана Батория на Россию (1580 г.). М. 1897.] Заметим, что участие «диких татар» в польско-литовском походах на московское государство последовательно замалчивается не только западными, но и нашими псевдориками. Принято говорить только о бесчисленных татарских ордах в составе московского войска.

 26 августа польские войска, численностью в 35 тысяч человек, приступили к осаде Великих Лук. Русскими силами командовали воеводы кн. Ф. Лыков, кн. М. Кашин, Ю. Аксаков, В. Бобрищев-Пушкин и В. Измайлов. В роли «представителя ставки» был И. В. Воейков Большой. В районе Торопца стоял отряд под командованием кн. В. Хилкова и И. Кобякова. Ожидая подкреплений, он не мог внести серьезного вклада в борьбу за город и лишь беспокоил коммуникации противника.
 Осада города велась и во время переговоров, которые вел король Стефан Баторий с посланцами царя.
 Для защиты от зажигательных снарядов защитники города обложили деревянные стены слоем земли и дерна. Но эта защита была разнесена мощной вражеской артиллерией.
 Осажденные совершали отчаянные вылазки, по время одной из них даже захватили королевское знамя. Только за второе сентября враг потерял около 200 человек. Защитники гасили огонь на стенах, оборачиваясь мокрыми шкурами. Открытые пожары удавалось тушить, но деревяные конструкции стен продолжали тлеть.
 Пятого сентября пожар охватил большую часть города и воеводы согласились на капитуляцию.
 Однако венгры, а за ними поляки, после входа в город, начали резню пленных и местного населения.
 Как свидетельствует пан Л. Дзялынский: «Наши учинили позорное и великое убийство, желая отомстить за своих павших товарищей… Они не обращали ни на кого внимания и убивали как старых так и мололых, женщин и детей… Все заняты были убийствами и грабежом, так что никто не тушил пожар. Огонь охватил всю крепость и спасать более было нечего. Когда огонь дошел до пороха, то наших погибло разом 200 человек; 36 пушек сгорело и несколько сот гаковниц, несколько тысяч ружей и других ценных вещей; денег, серебра и шуб весьма много, так что нашим мало досталось, кроме разве платья и денег, взятых с убитых. Приехавши в лагерь, гетман приказал ударить в барабан, чтобы сходились к нему ротмистры с товарищами; когда они явились, гетман, принесши благодарение сперва Господу Богу, благодарил потом всех за то, что исполнили свой долг, постарались о том, что свойственно хорошим мужам и воинам, обещал милости и награды от короля, а они поздравляли гетмана с победой, затем пропели Те Deum, а после слушали обедню». [«Дневник осады и взятия Велижа, Великих Лук и Заволочья с 1-го августа по 25 ноября 1580 г., веденный Лукою Дзялынским, старостою Ковальским и Бродницким». В кн.: Дневники второго похода Стефана Батория на Россию (1580 г.). М., 1897.] Поляки пели, наверное, хорошо, как и подобает образцовым католикам, ничего, что стояли при этом на трупах русских женщин и детей.
 Польское воинство столь увлеклось резней и грабежом, что пропустило момент, когда огонь добрался до арсенала — пороховой запас взорвался, уничтожив сотни грабителей.
 Поляками был изрублен даже пленный воевода Иван Воейков, причем, по лукавым словам Гейденштейна, потому что испугался, что враги начнут пытать его также, как это делают московиты.
 Лицемерие польского писателя порой поражает — человек обвиняет Московию в применении пыток, в то время как в современной ему Европе один только перечень пыточных орудий и видов пыток занимает нескольких десятков страниц. Менее искушенные в пропаганде паны Л. Дзялынский и С. Пиотровский свидетельствует о постоянном применении пыток по отношению к пленным русским во время походов Стефана Батория.

 И гарнизон, и население Великих Лук были уничтожены полностью — около 10 тысяч человек.
 Мы, по широте своей душевной, по нежной любви к «цивилизующему» нас Западу, забыли великолукскую резню. Большинство российских историков, живописующих на десятках страниц репрессии Ивана Грозного, не уделяют ей ни строчки, в лучшем случае — одно короткое предложение. К примеру, видный грозновед Р. Скрынников в своем широко известном труде «Иван Грозный», в издании 1975 года, еще скупо сообщает: «Королевские наемники учинили резню среди пленных», а вот в издании 2006 года выкидывает и это предложение. Вряд ли таково было требование издательства, просто научная совесть российских историков обладает сильной парусностью, а ветер с Запада у нас давно уже довлеет над собственно российским ветром. Вот и Н. Карамзин, отец-основатель российской истории, написал о заключительном этапе ливонской войны: «Никогда еще война не велась с большей умеренностью и гуманностью по отношению к земледельцам и мирным гражданам». Имеются ввиду, конечно, гуманность польско-литовско-венгерско-немецких ратей. Даже тянущийся к объективности историк С. Цветков пускает слезу над Стефаном Баторием, якобы пускающим слезу при виде горы великолукских трупов. Комментарии, в принципе, излишни. Любим мы поляков, любим шведов, любим Запад безответной любовью, не хотим их огорчать. Но, будьте уверены, что поляки никогда бы не простили деяние в духе великолукской резни, если бы мы его совершили на польской территории. И до сего дня снимали бы душещипательные фильмы, и писали бы трогательные книги на тему невинных женщин и детей, замученных восточными варварами…

Подробности здесь:
http://lib.rus.ec/b/187960/read