Она давно уже чувствовала себя неважно. Что именно неважно, она объяснить не могла. Всё. Давление, сердце, желудок, голова, какая-то странная тяжесть в руках. Возраст, накопленная годами усталость, депрессия или что-то значительно худшее, более страшное? К врачу идти не было смысла, нельзя же жаловаться на все сразу.
Детям было жаловаться бесполезно. Они, занятые каждый своей жизнью, только раздражались и начинали говорить повышенными голосами. Да и что за жалобы по телефону за тысячи километров друг от друга.
Кошка страдала вместе с ней. Приходила, тяжело вздыхала, вспрыгивая на высокую кровать, ложилась ей на живот, клала голову на её левое плечо, а лапу - на левую щёку.
Так и лежали они вместе почти всё время. Она в уме подсчитывала, кто из них старше. Выходило, что кошка старше. Непонятно было только радоваться или огорчаться из-за этого.
Телефонный звонок раздался неожиданно, где-то около четырёх часов ночи, и перепугал их с кошкой насмерть, пока она не услышала радостный голос бывшей невестки, почти прокричавшей в трубку:
- Мария Юрьевна, ну как Вы там в Вашей Америке?
- Да, вроде, ничего, - с сомнением в голосе прохрипела она.
- Ну, тогда прилетайте быстренько к нам в Ниццу. Мы купили яхту, свозим Вас в Италию. Можем заехать на Кипр и Крит. Чудесно проведём вместе недельку. Детей не будет, только пара - тройка друзей и мы с мужем.
- Ну, что ты, Олюня, как я могу? Не могу я уже так быстро перемещаться в пространстве, да и принимать решения так спешно мне уже не по силам. Разве мне угнаться за вами, молодыми.
- Мария Юрьевна, Вы плохо себе представляете, от чего Вы отказываетесь, - убежденно произнесла невестка.
- Наверное, - устало ответила она. А про себя подумала, что она уже почти ото всего отказалась, что ж теперь делать-то.
Через неделю невестка позвонила опять и сходу спросила:
- Ну как, ещё не передумали?
И совершенно неожиданно для себя самой она вдруг пролепетала:
- Передумала, приеду.
- Вот и ладненько, - обрадовалась невестка.
Сборы, подарки, билеты на самолет, волнения за оставляемую на попечение соседки кошку, всё это отвлекло её на время от мыслей о себе самой, и, вроде, как-то полегчало, отлегло немного.
И вот, наконец-то, она там, в этой сказке, в этом раю. Сине-зеленое море, бело-розовые виллы на берегу, кучевые облачка по ярко голубому небу, белоснежная яхта с командой молодых мальчиков и девочек в форменных белых рубашечках с названием яхты и коротеньких шортиках и с белозубыми улыбками во все лицо. А французское вино, а еда! Ну, не была она в таком раю никогда в своей скромной жизни, и во сне ей не снилось, что побывает!
И в дополнение ко всей этой немыслимой роскоши, даже вопреки как бы ей, замечательные люди - эта её бывшая невестка и её нынешний муж и их молодые друзья. Все внимательны к ней и дружелюбны, никто не повышает голоса и не раздражается. И интересные они все, даже десятилетняя девочка, дочка друзей, такая милая и серьёзная, а не такая противная и вертлявая, как обычно бывают девчонки её возраста. И разговоры у них интересные, а совсем не такие пустые, как ожидаешь обычно от богатых снобов.
- Наслушалась анекдотов про новых русских, - укоряла она себя.
Ещё раз отметила она как нелепо доверять сложившимся стереотипам. Всем этим сказкам про то, что бедные - всегда хорошие, а богатые - всегда плохие. Плохие люди - это плохие, а хорошие - это хорошие, и наличие или отсутствие денег и богатства тут совершенно не при чём.
Днем они купались, бродили по маленьким городкам Лазурного берега, забредали в музеи и маленькие магазинчики, карабкались куда-то высоко в горы, а по вечерам, когда яхта плыла, взлетая в небо и разрезая воду своим острым носом, сидели на корме под звёздным небом, пили вино маленькими глоточками и говорили обо всём на свете.
Ей казалось, что никогда в жизни ей не было ещё так хорошо. Никогда!
- И никогда, наверное, уже и не будет, - вдруг пронеслось у неё в голове.
И мысль эта, вначале как бы совершенно безобидная, вдруг разрослась, превратилась в огромное чёрное мрачное пятно, заволокла всё её сознание и повлекла всю её туда, в эту чёрную бездну, эту бездонную дыру.
Я умираю, - успела она ещё подумать и даже успела усмехнуться про себя, - и не такой уж плохой смертью.
А ребята уже бежали по трапам за прибором для измерения давления, за ее лекарствами, за водой, и девочка Катя уже склонилась над ней, и Катины слёзы капали на её лицо. Она ничего этого не видела и ничего не чувствовала.
Она пришла в себя, услыхав встревоженный голос невестки:
- Ничего себе, двести сорок пять на сто сорок.
И кто-то уже засовывал ей в рот таблетки и подкладывал подушки под голову, и все растерянно смотрели на её посиневшие губы и смертельно бледное лицо.
- Я думала, я умираю, - с трудом выговорила она.
- Мы все так думали, - обезоруживающе успокоила её невестка.
Всю ночь ей было плохо, и всю ночь просидели взрослые девочки с ней, периодически меряя давление и пульс и сокрушенно вздыхая каждый раз. И девочка Катя, как не гнали её спать в свою каюту, тоже сидела на её кровати и гладила её руку и тяжело вздыхала.
Весь следующий день она отлеживалась у себя в каюте, а ночью, как только она уснула, все опять повторилось. Ей приснился сон, что огромный медведь сидит у неё на загривке и пытается удушить её своими тяжёлыми лапами.
Пару оставшихся до её отлёта домой дней она пыталась затихнуть, замереть, не тревожить ничем ни этого просыпающегося неизвестно от чего зверя, ни всех вокруг. Помочь никто ей не мог, чего зря бередить-то всех.
В последнюю ночь они сидели вдвоём с невесткой в её каюте, когда та неожиданно заплакала:
- Мария Юрьевна, как же Вы там одна-то?
- Ничего, Олюня, как-нибудь. Дальше-то будет ещё хуже.
И её бывшая невестка горячо зашептала:
- Ничего подобного, я Вас одну не брошу!
Так её растрогали эти слова, что она и сама впервые за все эти дни заплакала.
Как прошли её перелёты и посадки и пересадки, она помнила смутно. И вот опять лежат они в обнимку с кошкой на её большой кровати и безутешно думает она, что скоро придётся бросить несказанно обрадовавшуюся её приезду кошку и идти в больницу. Никак без этого не обойтись!
В больнице на неё моментально нацепили кислородную маску, вставили кучу катетеров во все места для внутривенных вливаний, поместили в отдельную палату с телевизором, прописали кучу лекарств, и началось бесконечное шествие уверенных в себе докторов и не менее уверенных в себе медсестер.
Несмотря на всю их уверенность, ей становилось всё хуже и хуже. Приступы шли уже почти каждый день, команда реанимации дежурила в её палате почти круглосуточно. Врачей она не успевала запомнить, так быстро они менялись.
Наконец-то, пришёл доктор, говорящий по-русски, хоть и проживший всю свою взрослую жизнь в Америке. Этот уверенно поставил новый диагноз, и у неё, наконец-то, мелькнула надежда: "Может, ничего, может всё ещё и обойдётся." Однако через несколько дней он вернулся обескураженный. Анализы не подтвердили его диагноза. Они были нормальные.
- Чего лечить, когда лечить-то нечего, - сокрушался он.
- А как же мое давление? Оно что, неизлечимое? - удивилась она.
И начались её метания между больницей, врачами, скорой помощью, многочисленными лекарствами, уколами и народными средствами. Не помогало ничего. В больницу её класть уже перестали. Американские страховые компании больше не будут платить за её там пребывание, как объяснили ей врачи. Надвигалась зима, которую она и так-то переносила уже плохо. Она не могла больше сама водить машину, не могла ездить по врачам, не могла сдавать анализы. Она ничего уже больше не могла сама!
В очередной раз позвонила обеспокоенная невестка:
- Марья Юрьевна, я Вас потеряла. Вы где, почему не берёте трубку?
И она заплакала в ответ, не зная, что сказать. Притворяться, что всё в порядке у неё уже не было сил. И вдруг в ответ вместо слов утешения прозвучало резко, почти зло:
- Вы что, Марья Юрьевна, сами не понимаете что ли, что Вас никто не спасёт, кроме Вас самой? Включите мозги! Слава Богу, он Вас ими не обделил!
Она одновременно растерялась, обиделась, разозлилась и даже не нашлась, что ответить, просто пробурчала что-то сквозь слёзы. Обида и злость скоро прошли, как это всегда у неё и бывало, а вот мозги и в самом деле стали постепенно включаться.
И первое, что она включила, собрав эти самые остатки мозгов, был Интернет. Гугл был настолько привычен, всегда выручал её в трудные минуты на работе, да и во многих домашних вопросах, как это она раньше совсем не подумала обратиться туда, как всегда, за помощью?
Да, но что собственно искать-то? Диагноза у неё не было, симптомов была куча. Нет, что-то же она знала совершенно определённо, но что именно? Первое, магнитным резонасом у неё нашли опухоль в левом надпочечнике, хотя врачи и сказали, что это - всего лишь жировик, но что-то там есть. Второе - у неё неуправляемое никакими самыми известными лекарствами давление, даже когда она их принимает по шесть в день в различных дозах и различных комбинациях. И, наконец, у неё необычно низкое содержание гормона, управляющего давлением - ренина. Обычно у гипертоников он, наоборот, высокий. Вот с этого и надо начать поиск!
Сил у неё было совсем немного, она могла сидеть за компьютером не больше получаса в день, но отлично было то, что она могла делать это сама, ей никого не надо было ни о чём просить, не надо было даже переодевать ночную рубашку, не надо было никуда ехать и ждать в изнурительных очередях. Могу - сижу, не могу - нет. И это само по себе уже давало ей какой-то смысл, какой-то стимул, заставляло подняться из кровати и приползти в соседнюю комнату к компьютеру.
Пара недель ушли как бы совершенно бестолку, и вдруг она натолкнулась на название болезни, которое она не только никогда не слышала, но даже не могла произнести – первичный гиперальдостеронизм. Начала читать и одновременно с ужасом и радостью убеждалась, что это - оно, это - то, что её и мучает.
У болезни её было и другое, более простое название - синдром Конна. Как оказалось, доктор Конн и открыл этот самый синдром где-то в пятидесятых годах в одной из клиник Америки. Прошло ещё пару месяцев и она совершенно случайно набрела на Интернетовскую сеть, которую вёл ученик доктора Конна.
Самому доктору Гриму было уже далеко за семьдесят по её подсчётам, он писал странные, зашифрованные сообщения, пропускал буквы и нещадно корёжил слова, но за всем этим безобразием она почувствовала живой разум, удивительное знание именно этой страшной болезни и огромное желание помочь своей аудитории.
А аудитория была немаленькая - пятьсот пятьдесят человек из тридцати шести стран мира вели переписку друг с другом и с доктором Гримом. И он умудрялся читать все их письма, полные боли и отчаяния и отвечать на все их, часто несуразные и дурацкие, вопросы.
Удивительный человек попался ей в этих её скитаниях в одиночку по Интернету, хоть и не был он человеком приятным во всех отношениях, грубил своим пациентам, обзывал их ужасными для такого интеллигентного и знаменитого человека прозвищами. Но за всем этим она уже видела то же желание, что и у своей невестки: разбудить, разворошить, заставить думать, учиться и действовать в конце концов.
Многие из этих мучеников обижались на него, писали разгневанные письма и гордо уходили из сети, хлопнув дверью на прощание. Она не могла этого себе позволить, но дело даже не в этом, в ней проснулась вдруг беспредельная, бесконечная благодарность к этому врачу. Никогда в своей уже не короткой жизни она не была так благодарна ни одному человеку, никто никогда не заслужил такого безграничного её уважения и даже, возможно, любви.
Первое её послание называлось "Крик о помощи." Потом она убедилась, что все они начинали примерно с одинакового крика, плача, призыва о помощи.
Один жаловался, что его диагностировали только через два года мучений.
Другой отвечал:
- Да тебе повезло, браток, меня диагностировали только через восемь лет.
Третий прерывал:
- Вам обоим несказанно повезло. Меня диагностировали только через двадцать!
И все они, независимо от страны проживания, начиная с продвинутых Америки и Европы и кончая Гаити и Филиппинами, в один голос жаловались на невежество врачей, на нежелание слушать своих пациентов, на высокомерие, стандартность мышления и выписываемых лекарств.
Она плакала, читая эти письма и вспоминая свои хождения от терапевта к кардиологу, от кардиолога к нефрологу, от нефролога к эндокринологу и опять и опять по кругу. Было от чего и радоваться и огорчаться. Её, также как и почти всех её сострадальцев, тоже лечили от депрессии, стресса и панических атак, вместо того, чтобы искать причину болезни, но, слава Богу и Интернету, все-таки не двадцать же лет!
Её тоже почти что в глаза обзывали сумасшедшей, когда она клялась, что лекарства от давления повышают ей давление и прописывали принимать двойную дозу этих лекарств. Ей тоже советовали перестать измерять давление, шляться по Гуглу и строить из себя врача, а заняться йогой, медитацией, а ещё лучше походить по магазинам. И это в то время, когда она и с постели уже почти не в состоянии была подняться.
Скоро она уже знала многих из постоянных обитателей этой сети. Она шла там под кодовым именем -
Мария, русская, 66 лет; 1,5 см аденома на левом надпочечнике, низкий ренин, высокий альдо, К = 2,8.
Они уже чувствовали солидарность друг с другом, делились опытом, осмеливались давать друг другу советы, даже подтрунивать и насмехаться друг над другом. И ободрять и поддерживать новичков.
Как-то доктор Грим спросил её, не родилась ли она в Ленинграде.
- Нет, в Москве, - ответила она, - а почему Вас это заинтересовало?
Он рассказал про многочисленные исследования, начавшиеся в Ленинграде, а затем подтверждённые и в Дании, и в Голландии, и в Германии. Во всех тех странах, где беременные женщины голодали во время войны, выживали только те зародыши, которые унаследовали ген накопления соли. Почему точно, учёные пока сказать не могли. И вот теперь этот самый ген, который позволил им выжить, играет с ними под старость жуткую шутку. Все они страдают гипертонией именно благодаря ему.
Она вспомнила, что родилась очень маленькой, всего два килограмма, хотя и была вполне доношенной, вспомнила мамины рассказы о голоде и в Москве тоже, начала расспрашивать многих своих сверстников, школьных друзей и друзей по институту. Все они родились мелкими, все матери недоедали тогда. И у всех у них теперь была гипертония. Доктор Грим, как и всегда, опять оказался прав.
Как и во всякой кризисной жизненной ситуации ей пришлось менять свои приоритеты и стереотипы мышления. Оказалось, что потеря тысяч долларов на лекарства и врачей не значила теперь ничего, когда завтра её самой может не быть. Она со смехом вспоминала свои горести по поводу разбитой чашки из старинного бабушкиного сервиза:
- Надо же, какая я была глупенькая когда-то.
Она научилась предпочитать маститым и старым врачам молодых, только что окончивших медицинские школы. Эти что-то ещё помнили со студенческих лет и не были такими закоснелыми, такими абсолютно уверенными в своей всегдашней правоте.
Случилось это после того, как студент, почти мальчик, подробно и долго расспрашивал её в приёмном отделении скорой помощи, а потом вдруг спросил:
- Вы думаете, что у Вас синдром Конна?
Она ещё совсем не была уверена в этом, она только набрела на это в своих поисках по Интернету, но она кивнула головой и обрадовалась, что впервые услышала подтверждение своих мыслей от кого-то ещё.
- Я тоже так думаю и постараюсь поговорить с врачом, - обнадёжил мальчик.
Потом она разочарованно наблюдала за их разговором и видела, как врач отмахнулся от студента, посмотрел на часы и двинулся к другому пациенту. Мальчик вернулся к ней, смущённо улыбаясь, погладил её руку с внутривенным катетером и прикрыл ей ноги одеялом.
Смущало то, что никто из этих знаменитых никогда не слышал о таком диагнозе, даже окончившие Гарвард, даже заслуженные и специальные. Как же они могли найти что-то, если совсем не знали, чего искать? Все бедолаги - пациенты, всё время вопрошали доктора Грима об этом и однажды он им ответил:
- На эту тему им читают только одну лекцию и предваряют её словами - вероятно вам в вашей практике не встретится ни одного такого пациента. Вот отсюда и их знания. Или они просто прогуляли эту лекцию.
Однажды она набрела на русский вариант Википедии и была очень удивлена, насколько хорошая и подробная статья там была об этой болезни, совсем не сравнить с ущербным вариантом на английском. Она многому научилась там. И научилась не относиться пренебрежительно к современной российской науке и не обожествлять беспредельно американские достижения в медицине. Всё не так просто!
Всё тот же доктор Грим объяснил им, что в Америке огромное множество людей, больных диабетом и щитовидкой, поэтому и масса врачей, которые этим занимаются. Что толку специализироваться в том, что не принесёт никакого дохода? А читать и навёрстывать упущенное у американских врачей времени нет - они бегают каждые пятнадцать минут из одного кабинета в другой, от одного пациента к другому и к концу дня забывают благополучно всех своих больных. Надо готовиться к следующему дню, к следующему потоку пациентов, к следующей прибыли.
Так что в поисках нового врача она сначала отмела всех умудрённых опытом и известных. Ей надо было найти такого, который бы слушал и слышал сначала то, что она ему говорит, а потом со временем и советы доктора Грима. Oстановилась она на молодом враче с именем Абдул Хан. Его приёмная была недалеко от её дома, и пациентов у него было не столько, чтобы он мог ими разбрасываться.
Ко времени первого похода к нему она уже знала, что ей надо отказаться почти ото всех своих лекарств от давления, что ей надо сесть на очень-очень жёсткую диету, совсем без соли и без сахара, что ей надо попробовать новое лекарство от своей болезни, и если оно не будет помогать, то начинать всё сначала - искать другой диагноз или делать операцию.
А это новое лекарство было как раз для таких, как она - с низким содержанием ренина. Все остальные лекарства в таком случае не помогали, а иногда, как у неё, даже повышали давление. Она уже прочла об этом пару статей Амеиканского общества врачей, специализирующихся в гипертонии. Те самые статьи, которые Амерканским врачам читатать было некогда и недосуг.
Когда она пришла на первый приём к новому врачу, давление её было 200/120 , и он, как она и ожидала, бодрым и уверенным голосом произнёс:
- А вот сейчас я пропишу Вам новое замечательное лекарство, оно обязательно Вам поможет.
Она готовилась к этому моменту заранее, поэтому твёрдым голосом ответила:
- Нет. Вы пропишите мне вот это лекарство.
И она протянула ему бумажку с названием лекарства, которое она и произнести-то не смогла бы.
Он с удивлением взглянул на неё, с ещё большим удивлением на название лекарства и начал набирать на малюсеньком компьютере это впервые увиденное название. К его радости, это оказалось действительно лекарство от давления, а не что-то совершенно ужасное, а терять пациентов он себе позволить и в самом деле не мог и он спросил её:
- А дозировку какую?
Обрадовавшись, она запросила в два раза больше, чем то, с чего она собиралась начинать.
Это была её первая победа и победа гораздо большая, чем она могла тогда предположить, потому что лекарство подействовало. Ей сразу же стало лучше, а давление постепенно, но неуклонно сдавалось под натиском нужного, впервые именно нужного лекарства.
И надо же как, ведь лекарств от давления существовало тысячи и, кажется, она все их уже перепробовала за свою долгую историю хронического гипертоника, а от этой её болячки их было всего только два, только два из этой тысячи могли и способны были ей помочь!
Многое ещё предстояло понять и передумать. Она по двадцатому разу читала статьи доктора Грима и понимала там на пять с половиной слов больше. А ведь надо было ещё и доктора Абдулу Хана заставить читать эти статьи. Она надеялась, что он поймёт их лучше, чем она. И надо было все-таки сделать все необходимые анализы и тесты и поставить официальный диагноз и подобрать нужные дозировки лекарств и побольше узнать о специальной диете и сесть, наконец-то, на эту диету. Доктор Грим говорил, сидеть надо так, как будто от этого зависит ваша жизнь. И она-то уже понимала, что её жизнь как раз от этого и зависит. Но она знала, что самое страшное уже позади.
Первое весеннее солнышко заглянуло в её кухню. Орхидея на подоконнике неожиданно выкинула роскошный золотисто-бело-зелёный цветок. На неё вдруг напал приступ безудержного кашля, она расчихалась. Начиналась привычная сенная лихорадка. Но что такое весенняя аллергия по сравнению с первичным гиперальдостеронизмом! И она вдруг подумала, а не пойти ли ей в бассейн и не поплавать ли?
Кошка орала дурным безумным голосом, просясь на улицу драться с безобидными соседскими собачками.
Пожилая женщина рассмеялась:
- Ни хрена себе, старушки раздухарились!
Она открыла дверь и выпустила кошку на улицу. Пусть погоняет собак, пока чувствует в себе силы.