***

               





               
                Cедова  Юлия.
                Безмолвный грот.               




































               




               







                I
Его  звали Патрик, ее  звали Эмми,
Но жизни  влюбленных они не имели.
Ни снов, ни подарков, ни жарких  приветов,
Они не дарили друг другу заветов.

Ни клятв полуночных, ни славы бесплодной
Они не искали в толпе  разнородной.
Их  все узнавали  по улыбке, по взгляду,
По ровным зубам белоснежному ряду,
По томным глазам  с серой дымкой печали.
Красавчика Патти там все обожали,
А  Эмми  дурнушкой, зубрилой  прозвали.

Их ненавидели и боготворили,
И юные души в тот свет спровадили.
Оттуда, с небес, две звезды засверкали,
И в память той чистой любви воссияли.

А там, два креста у скалистого грота,
Как жизни конец и как точки отсчета.
Прервалось биенье сердец так нелепо,
Они пострадали, и знает лишь небо
Как сильно любили встречать до рассвета
Прибрежный покой нежно спящего лета,
И вместе, проснувшись  от легкой дремоты,
Их жизнь протекла  у  безмолвного грота.

Рука содрогнулась, писав эти строки,
И  сердце сжимается в частом пороке.
И словно молитву твержу с умиленьем,
С слезами в глазах и с упоеньем.
Познать ли нам тайну, покажет лишь время
Кого  звали Патрик,  кого звали Эмми.



          Миссис Уотсон  с радостным от умиления лицом и глазами, полными слез, взглянула  на  маленького Джима, который неподвижно  стоял посреди классной комнаты и робким голосом, почти  не  дыша,  декламировал свой первый, собственно сочиненный  им стих. На мгновение класс замер, и в  просторной  комнате   с    тремя  рядами    деревянных  парт, окрашенных в  зеленый  цвет, за  каждой,  из  которой  сидели  ученики  в  традиционной  коричневой  форме,  водворилась  глубокая,  казавшаяся  таинственной, тишина.  Глубоко смущенный этим необъяснимым молчанием, мальчик все продолжал стоять  на своём прежнем месте возле  плоской  черной  доски с  белыми  меловыми  разводами, державшейся  на  двух  металлических  шатких  ножках. Ему становилось трудно дышать, словно огромный комок подкатывал к горлу, и он чувствовал себя совершенно беспомощным и одиноким.
          Страх сковывал все его тело. Он словно оцепенел  и боялся шевельнуться,  словно неудержимая сила приковала его ступни к земле, и он ничем не мог себе помочь.
            Он казался себе маленьким мальчиком, который напроказил и вот-вот предстанет пред родительским судом и будет, как следует наказан. Тишина становилась все более гнетущей и напряженной. Бедный мальчишка продолжал неподвижно стоять, затаив дыхание, словно преступник, ожидающий вынесения приговора. Он  боялся  пошевелиться, поднять  голову    или  поправить  волосы. Любое  неосознанное  движение,  любой  необдуманный  шаг   могли  вызвать  презрительный  равнодушный  смех, которого  он  боялся  как  ночного  кошмара, испытывая  нестерпимо  жуткий  страх  от  которого,  порой  задыхаешься, словно  в  агонии  предсмертных  мук. Ему  казалось,  что  его  нарочно  разыгрывают,    издеваются, оттого,  как  назло,  тянут  паузу,  чтобы  спустя  еще  некоторое  время    высмеять    и  вдоволь  потешиться  над  бедняжкой. Он  чувствовал  себя  загубленной  жертвой,   живой  мишенью,   в которую  каждый  бы  рад    нацелиться  и  угодить  в  самое  сердце.
        Молчание становилось невыносимым. Это было похоже на  ожидание своей  собственной  казни. Что он только ни чувствовал в этот миг, какие только мысли не посещали его сознание. На минуту, ему даже почудилось, как под его ногами рассыпается почва, и его, такого маленького и беспомощного, поглощает огненная бездна. Он готов был бежать куда угодно: раствориться, исчезнуть, лишь бы поскорее отделаться от  того ужасного чувства    неведомого страха и робкого смущения, которое он испытывал. Он больше не  мог терпеть. Наконец, он закрыл глаза, плотно  сжал губы и нетерпеливо прошептал про себя: «Ну, давайте же, смейтесь!» Он страстно  повторял    свой  призыв    к  некому  одухотворенному  существу  в  надежде,  что  он  исполнит  его  волю  и  разрешит  все  его  сомнения.
          Заклинание, произнесенное им как молитва, не заставило себя долго ждать. Наконец-то, был дан ответ на его призыв. Но  каким  неожиданным и восторженным  было его удивление, когда  вместо привычных издевательских  смешков  и подколок  на него обрушился  град  аплодисментов и одобрительных возгласов.
          В  одно  мгновение класс  наполнился  задорными детскими голосами. Вокруг  только  и слышалось:  «Молодец,  Джимми,  ты  гений!». Однако  триумф  был  бы  неполным  и ощущение  счастья  не  таким совершенным, если бы не доносившийся с противоположного конца комнаты чей-то  знакомый  девичий  голосок, вторивший всему классу,  полные  восторга  и восхищения, похвалы  в честь юного поэта. А двоечник Мэл, по привычке  качавшийся на стуле,  опрокинулся на пол, разбуженный  внезапным шумом.
          Грохот деревянного стула еще больше  подзадорил и  рассмешил   ребят,   что   они все дружно, включая  и  самого  нарушителя  порядка,  захохотали  в  неистовом  восторге, даже вечно строгая  миссис  Уотсон  не в силах больше сохранять хладнокровие принялась смеяться  в  неудержимом  порыве, овладевшим  каждым  из  присутствующих. Веселье  казалось безграничным. Однако, всему, к сожалению,  рано   или  поздно    приходит конец,   даже  смех,  самое расслабляющее  и тонизирующее средство и лучшее лекарство от хандры и депрессии, имеет свою определенную дозировку.  Стихотворение десятилетнего  Джима было встречено на ура  и признано лучшим среди остальных, представленных в этой категории. Лучшей реакции он и не мог  желать, это было пределом всех мечтаний,  его первой победой и великолепным триумфом и,  заметьте,  весьма  заслуженным.
           Нет,  конечно, Джим  не был избранным,  он не обладал  ни высоким мастерством слова, ни живописной красотой языка,  присущей  гениальным поэтам. Однако явная и неоспоримая заслуга этого мальчика состояла именно в том, что он сумел выразить на бумаге, пусть в виде неотточенных банальных фраз глубокую эмоциональную картину переживаний, которую он прочувствовал и сумел пропустить через свою душу, а  это,  поверьте,  стоит  не  малых  усилий  и  трудов. В  стихотворении  главное  не  рифма  и  не  правильность  построенных  фраз, ключевую  роль  здесь  играет, прежде  всего, умение    воспринять,  пропустить,    осмыслить, уловив  при  этом  главную  идею    и, запечатлев  ее  в  своем  сознании, выразить. Ведь речь шла о подлинной истории, трагически печальной истории, некогда произошедшей в пределах той школы, где учился маленький Джим.
Именно о ней пойдет мое повествование.
             Мне кажется лишним подробно останавливаться на описании частной школы  Кэмпфридж, того самого места, где протекали события этой истории.
            Надеюсь, каждому из вас хоть  понаслышке знакома   обстановка подобного заведения английской школы пансиона. Каждому из вас, наверняка, приходилось встречаться с описанием той атмосферы, той нравственной идеологии, которая господствует в подобных заведениях. Без сомнения,  выдающиеся английские писатели прошлых времен, такие как Диккенс, Бронте и ряд других - никто лучше, кроме них не донесут ту холодность чопорной английской аристократии, ее суровые нравы, беспрекословное  послушание  и  строгую  дисциплину, которой  каждому  из  послушников  надлежит  руководствоваться.
     Итак, это произошло в окрестностях  старинного   английского предместья,  близ  морского  побережья, в частной престижной школе Кэмпфридж.
         Оставалось три дня до долгожданного уик-энда, встречи с родителями, друзьями и многочисленной чередой дальних родственников, тетушек и дядюшек, вечно снующих со своими советами,  кузин и племянниц, которых едва знаешь.
          Казалось, что каждый был занят приготовлением  своих  вещей,  упаковкой  чемоданов,  которые  являлись  неотъемлемым  атрибутом поездок  на уик-энд к  родителям. Все бегали  и суетились вокруг, словно  это было что-то  грандиозное важное  и значительное. Будто от того количества вещей,  которые  они  возьмут с собой, будет зависеть качество отдыха, проведенного в кругу семьи и друзей. Казалось, что вот-вот случится всемирный потоп  или нагрянет  неожиданно  для  всех  земных  существ конец  света. Будто  эти два дня  могли  что-то изменить в их  монотонной,  однообразной жизни, в  режиме, согласно которому каждый из учащихся планировал и свое  личное  расписание. Каждый  из  них  ожидал  чудес  и приятных  сюрпризов, неожиданных  перемен и волшебных  событий, которых, как вы сами понимаете, эти выходные никому не предвещали.
       Однако энергия бурлила, страсти кипели, и жизненные силы, переливающиеся через край, вот-вот готовы были показаться наружу и обрушиться с неистово-мятежной силой на весь преподавательский состав, который был средоточием всего Вселенского  зла и причиной всех житейских неурядиц.
         Все  накопленные  обиды   и, якобы,  забытые упреки и замечания  готовы  были вылиться  с силой  стремительной  вулканической  лавы  в виде  язвительных   намеков  и дерзких  насмешек в адрес своего обидчика. Ведь, как известно, нападение - лучшее  средство защиты. И, казалось бы, нечего терять, но самообладание и скупой цинизм, превалировавший над рьяным максимализмом, не допускал им совершить  подобной глупости. Потеряв право учиться в одной из самых престижных школ, будучи позорно исключенным, далеко из его пределов, лишило бы их  всяких прав и привилегий в собственных семьях, которые как ярые приверженцы пуристических норм воспитания, присущим каждому почтенному  лицу аристократического происхождения, обязаны были в таком случае  оставить своего несмышленого питомца  без гроша в кармане, не записав на его имя и малой доли своего завещания.
Подобной участи никто из них испытать не желал. От одной только мысли становилось нестерпимо жутко. Поэтому, большинство из них предпочитали  состоять в теплых  дружественных  отношениях с уважаемыми профессорами, получающих весьма весомую плату от их родителей.
          Несмотря на  сумбурность и поспешность действий, каждый из них уже намеревался ввести в жизнь те пункты своего плана на выходные,  которые заранее  были  составлены в их личном ежедневнике. У кого-то было назначено свидание с друзьями, которым за неделю,  было что рассказать, поскольку время, проведенное в школе, копило в себе столько ценной информации, что попытка скрыть что-либо, даже самую мельчайшую деталь, было бы рассмотрено как нарушение дружеской лояльности. Кто-то, самый  скромный паинька, намеревался провести этот уик-энд в кругу семьи, поглощая  сытные пироги своей заботливой матушки  и лежа праздно на диване, страдая от ничегонеделания.
           Но истинно счастливы были те, кто ухитрился на эту неделю организовать шумную вечеринку, рассчитанную только на ряд посвященных лиц, пригласить уйму знакомых и старых друзей и вдоволь  насладится всеми прелестями беззаботной жизни: едой, разговорами, играми  и шутками. Но пределом мечтаний, как это ни банально,  оставалось, по-прежнему,  свидание с девушкой. Такие  счастливцы  могли  впоследствии  похвастаться  друзьям  о  своем  героическом  поступке   и  вдоволь  насладиться их  щедрыми    восторженными  похвалами. Об  этом  мечтали  исключительно  все, ну почти  все,    по  крайней  мере, каждый  надеялся    когда-нибудь  осуществить  подобное,   почувствовав  при этом    полное  раскрепощение  и  неограниченную  свободу. Однако это было подобно подводному нырянию с закрытыми глазами или прыжку вниз головой или еще чему-нибудь более экстремальному. То есть цель была известна,  а результат, к сожалению, нет.  Ведь  результат  зависел  непосредственно от  действий    самого  инициатора этого  весьма  рискованного  предприятия. Если  он  обладал  хоть  капелькой  здравого  смысла  и  житейской  сноровки,  то    без  большого  труда  мог легко  предугадать  исход  всей  этой  истории, завершится  ли  она  обнадеживающим  обещанием  повторить  незабываемый  опыт  первого  свидания или  обернется  полным  провалом   с  потерей  всех  шансов,  дающих какую-либо возможность снова завоевать расположение   избранницы.
       Вся  суть  состоит  лишь  в  том, обладаешь  ли  ты  той долей удачи, которая наделит тебя блистательным остроумием и успехом, проявив тебя сногсшибательно неотразимым в глазах своей желанной избранницы. Но чтобы обладать этой возможностью, Вы должны быть почти совершенным: умным, красивым и интересным в общении. И даже если, Вы хоть семи пядей во лбу, и по интеллектуальным качествам Вам равен только лишь гениальный Эйнштейн,  но если вы носите очки и ваши зубы сковывают уродливые скобки, даже  не пытайтесь и не рассчитывайте на успех. В конечном итоге, Вам ничего не светит. Вы так и останетесь на своем прежнем месте и лучшим времяпрепровождением можете считать проделывание химических опытов в лаборатории. Для всех остальных Вы – ноль, Вы - пустое место, и с этим позорным клеймом Вам придется свыкнуться,  как и со своим жалким положением. И никому нет никакого дела  до вашего внутреннего содержания, ваших богатых интеллектуальных познаний и широких возможностей гения, которые Вас снабдят необходимым материалом и помогут проложить путь в светлое будущее, где, наконец, Вы обретете свою среду,  почувствуете себя своим среди равных, таких же зануд-интеллектуалов, как и Вы сами.
         Вас никогда не назовут легкомысленным, тщеславным и шумная популярность Вам явно не светит. Лучше забыть об этом.  Не напрягайте напрасно свои извилины, не заставляете их работать понапрасну, так или иначе вы ничего не добьетесь. Я понимаю, что в некоторой степени затронула чьи-то уязвленные и без того чувства. Я лишь хотела донести то волнение и стремление, владевшее каждым представителем  сильного  пола,  каждым юношей, достигнувшего совершеннолетия.
         И каждый из них готов был из кожи вон лезть, чтобы соответствовать этим идеалам. Это было что-то вроде мании навязчивого чувства превосходства, обладая  которым тебе вверяется безграничная власть. Власть победителя, наделяющая  правом вести за собой народ, обращая его в стадо  послушных,  кротких  овец, готовых броситься  даже с самого высокого утёса  в  черную  бездну,  зная  наперед  свой  печальный  конец,   поскольку  такова  воля  хозяина,    властелина  их  жалких  судеб, над  которыми  они   не  властны. Вот такие  широкие и всеобъемлющие  полномочия  принадлежали  главарю  этой  боевой  ватаги, такими  колоссальными   правами,  влиянием  и  уважением  он  был  наделен. Его  стремление  заключалось  лишь  в    желании    стать  верховным  и  неизменным  властелином,  дарующим  и  отнимающим  жизни. Цель была  одна - стать лучше  и успешнее, стать объектом всеобщего подражания   и заработать безупречную репутацию,  которая  способна  превознести Вас над всеми остальными, даруя Вам право   манипулировать людьми как марионетками в цирке.
          Роль же чувств в подобных   отношениях сводилась к минимальной степени. Это словно побочный продукт,  порождаемый пламенной страстью с одной стороны, и  холодным  расчетом с другой. Вы, как всякий разумный человек, поймете меня правильно. Надеюсь, обстановка, чью атмосферу я хочу вам передать, будет представлена перед вами в правдивом свете, в форме банальной игры,  соревнования, чей сопернический спартанский дух, чьё осмысленное, осознанное  ощущение победы,  собственного превосходства столь приятно для мужчины. В этой  игре нет проигравших, они изначально исключены. Все  это  совершенно  лишь  с  одной целью  - избежать неприятного разочарования и осознания своей ущербной сущности. В таком деле нет места неудачникам, они удалены на весьма почтительное расстояние,  чтобы не нарушать идиллический настрой участников этого выигрышного марафона.  Стремление стать абсолютным чемпионом  и побить все рекорды  является причиной возникновения этого самого агностического духа, чей жаркий призыв к борьбе  сподвигает юных мужей на новые подвиги, покорение  новых вершин,  доселе ими необузданных. А пустой миф о том, что власть передаётся по  старшинству, из поколения в поколение или принадлежит по праву самому сильнейшему,  пусть исчезнет, как песок, развеянный в пустыне и, тогда,  перед  Вами предстанет созерцание мира таким, какой он есть.
          В природе, как правило, всё устроено органично, в совершенной гармонии  и каждая малая тварь, каждое богосозданное существо живёт согласно этим законам. Однако существуют и исключительные случаи. Как и в каждой семье, есть свой выродок, который противопоставляет себя окружающим, своей среде, которой он принадлежит, так и в природе социального порядка  существует смельчак, который решается нарушить всю эту бесконечно правильную, гармонично устроенную систему вещей  и, то и дело, своей деятельностью пытается навредить окружающим. Этот  смельчак - один  из  самых   хитрейших  и  лукавейших  существ  на  Земле, поскольку  для  него  все  законы  неписаны, все  границы  стерты, остается  лишь  цель, которая уже сама по себе самоценна. И никаких сил, ни времени,  он, для  претворения  своих  лукавых  замыслов в жизнь, жалеть не намерен.
          Он подобен необузданной стихии, шквальному  ураганному   ветру,  сметающему  все  на  своем  пути,   разъяренному  неукротимому льву,   страдающему  от  неутолимой  жажды    и  ненасытного  голода, хищнику, алчущему  испить    свежей  крови,    и  вкусить  молодую  плоть. То  есть, он подобен всем тем явлениям или сущим предметам, которые воплощают собой необузданную страсть, непреодолимое рвение  и непоколебимую  веру в себя и  упорность,  готовность  сломить  любое сопротивление. Такой человек никогда не останавливается на достигнутом, он ненасытен и жаден, и все те роскошные дары, которые он получает в награду от своих завоевательных, пусть и разорительных действий становятся абсолютно незначительными, лишь как напоминание  и слабый отголосок о прошлом триумфе.
          Вечноищущий чего-то, деятельный,  не  желающий  никому  уступать  и  останавливаться на  полпути, такой индивид живёт в угоду своим принципам и амбициям, которые явно зашкаливают за разумный предел, своему ненасытному эго, кричащему из далёкого потаенного уголка, готовому  вырваться наружу и заявить о себе всему миру. Вот, в общем, и сущность всей этой непрерывной сопернической баталии - в самоудовлетворении своего тщеславия, пределы которого почти несоизмеримы.
            И здесь юношеский пыл и показная бравада играют отнюдь не второстепенную роль.  Эти качества существуют как само собою разумеющееся, вне самой личности.  Однако размах этой всепоглощающей энергии настолько силён, что становится серьёзно опасным и губительным. Он способен вылиться за пределы сознания одного индивида и, тем самым, отразиться   на поведении других,   то есть тех, кто подвластны ему, кто находится под его влиянием. Они готовы идти куда угодно,  следуя  своему  кумиру  и обожаемому идолу, который охватывает все рамки их бытия.  Точно так же, как и стадо не может брести в одиночестве, без своего пастуха и не осмелится сделать и малый робкий шаг навстречу скрытой неизвестности, таящей  в  себе множество  опасностей  и  риска. Поскольку ты слишком мал,  ты ещё не способен самостоятельно заявить о себе, как один из миллиона, заслуживающий подобострастного обожания  и славы, дары которой слуги преподносят на кованом из золота  блюде   своему  победителю, как знак  великого уважения  и  благодарности.   
             Патрик Льюис был идолом,  и  согласно своему привилегированному  положению, он  пользовался огромным  авторитетом  и уважением,  которое  было   неоспоримо. Он  был,  вне   всякого  сомнения,  истинным   лидером,  лучшим  из  лучших. Он  привык  быть   первым  во  всем,   и само  это стремление  к первенству возвышало  его  еще  больше. Он был лучшим учеником, лучшим  спортсменом, другом, чье  покровительство  являлось  высшей  из  привилегий,  и  что  неудивительно,  пользовался   огромным  успехом  у  девушек. Это  было  ничем иным,  как  плодом  его  недюжинной  популярности. Они  его  просто  обожали,  они  поклонялись  ему, а  он их  презирал, презирал,  открыто, не  желая  скрывать  этого. Он  не  был  лишен  самолюбия, однако  не только  это  явилось  главной  причиной   его  небрежного  отношения   к  этим  особам, с  которыми он  не  хотел   иметь  ничего  общего. Они  были  так  чудовищно  похожи  друг  на  друга,  так  идентичны, словно  близнецы, родившиеся  с  небольшим   отрывом  во  времени. Он   не   переносил  их  вечные  глупые  разговоры  не  о  чем,   нудную  болтовню,   напоминающую  лепет  младенца, такой  же  пустой  и  лишенный   всякого  смысла. Ему  это  все  очень  быстро  приелось   и наскучило. И  не  желая  более выносить  этой  моральной  пытки,  он  отказался  от подобного  общества   и  всячески  старался  его  избегать.   
            Казалось  бы, превосходство  было  его  второй  натурой, неразрывно  связанное   с  его  эфемерным  образом,  образом  средневекового  рыцаря  в  железных  доспехах, чье  олицетворение  обрело  себя  в  жизни, как  чрезмерное  самолюбие, снобическое  высокомерие  и  ледяная  холодность, похожая  на  пренебрежение    ко  всем  тем,  кто  составлял  его  придворную  свиту, включая и обворожительную  фрейлину,  Мисс Анну  Гершвин, в  первых  рядах  претендующую  на трон   избранницы,  рука  об  руку  восседающую  на престоле   со  своим  обожаемым  королем. Однако  она  даже  не  подозревала  о  том, что  ее  покровитель  и  господин    и   палец  о  палец  не  ударит,   чтобы  оправдать  ее  тщетные  надежды   и  сделать  ее   своей  королевой. Она  бы  никогда  не  усомнилась в своей, казалось бы, безупречной  привлекательности, если  бы  не  всевозрастающая  холодность равнодушия, с  которым  он  обходился  с  нею. Она  нарочно  искала  с  ним  встречи,   а он  выдумывал  предлоги,  чтобы избежать  их. В  конце  концов,  все  ее  шансы  сошли  на  нет.         
          Осознав  всю  плачевность  своего  убогого  положения,  она  поспешила  удалиться, чтобы, Боже  упаси, не  дать  новую  пищу  для  слухов,   будто  бы  он  плюет  на  нее, а  она увивается  за  ним   в   слабой   надежде  покорить  его  и  растопить  ледяной  холод  его  сердца. Но  он  не  мог  и  не  хотел  этим  довольствоваться,   поскольку  скучал,  смертельно   скучал от  рождения  по  простым  искренним  человеческим  чувствам,  которые люди  способны  испытывать  друг к другу  и  быть  при  этом  абсолютно  честными, без  красивых  слов  и  фальши   льстивых  комплиментов. Ему  не  разу  не  довелось  почувствовать те, знакомые  многим,    сентиментальные  треволнения  юношеской  души, окрыленной  любовью, когда   так  явно,  каждой   клеточкой, каждым  нервом  ощущаешь присутствие  такого, что способно  наделить  нас  сверхъестественными  способностями,  возродить все  лучшее, что  есть в  нас  самих  и  вознести  нас  на  пик  совершенного  могущества.
            Прочитав  биографию  Патрика, Вы  не  найдете  в  ней  ничего  такого, что  заставит  Вас,  хоть на  минуточку,   серьезно  увлечься  ею. Образ  сердцееда  и  пылкого  Дон-Жуана тут  же  будет  стерт из    Вашего  сознания,    как  только  Вы  прикоснетесь  к  живой  истории  его  души. Встреча  с подлинным  лицом,   скорее  всего,    приведет  Вас  в  явное  замешательство  и  наведет  на  Вас  смертельную  скуку. Прочитав  одну  малую  страничку  из  книги  его  жизнеописания,   Вы подтянетесь, зевнете,  потрете  слипающиеся  глаза, и  уверенным  тоном  произнеся   бессмысленное  оправдание,  типа  «завтра  продолжу»  забросите  потрепанную  книжицу   в  один  из  самых    пыльных  уголков, зная  наперед, что  никогда  больше  не  притронетесь  к  ней.
            Таким  был  и  мой  герой - книгой, книгой   объемной, вмещающей  в себя  огромное  количество  глав,  в  черном  солидном  кожаном  переплете,   с  выделанными  из  золота  вогнутыми  литерами, однако,  с внутренним   содержанием    пустым  и  неинтересным.
           Итак,  Патрик  был  всеобщим,  обожаемым  с  подобострастным  благоговением,   кумиром, и  вовсе не  из-за  того,  что  он  слишком  много  мнил  о себе, просто  такова  была  его  роль,  таков  был  жанр  комедии,  в которой  он  играл  главную  роль. В  душе  он, конечно,  хотел  быть  самим  собой,  не прикидываясь, не  играя. Но  как  он  не  старался изменить  свою  роль, ничего  бы  из   этого  не  вышло. Видно  жизнь  и обстоятельства, с  которыми  ему  суждено  было  столкнуться,   решили  все  за  него. Рок  сулил  ему  не   счастье, тихое  и  спокойное, а,  скорее  всего,  шумную    славу  и  бесчисленное  множество    поклонниц  и  удивительные,   порой  до  абсурда,  небылицы, сочинявшиеся  в  его  адрес уже  с тринадцатилетнего  возраста. Из  него  создали  культ    и  почитали  его,  как  своего царя - идола. Из  него  вылепили  статую,  подобную  греческой  скульптуре, вознесли  на  пьедестал  и  стали  поклоняться  ей. А он  сам, настоящий, как  будто, и не  участвовал  во  всем  этом,   лишь  тело  и  его  привлекательная  внешность,   которая  послужила  отличным  материалом    для  этого  произведения  искусства. Он  сам  бы  не  прочь  от  всего этого отказаться,  сбросить  свой  царский  венок   и  удалиться  неведомо куда,  прочь  от  этих   нахальных  невежд,  его  дружков,   с  напомаженными  волосами, этих  безмозглых  куриц,  взирающих на  него  своими  влюбленными  глазами,  словно  ожидая  от  него  положительного  ответа. Но  таковы  были  издержки  власти,  таковы  были  требования,  которым  нужно  было неукоснительно  следовать, если  ты  хочешь  сохранить  свой  статус,  к  которому прилагается  право  на  все  роскоши  и  привилегии,  в  том  числе  на  неприкосновенность  личности.
          Он  не  мог  противиться  судьбе    и  принял  на  себя  все  эти  обязательства  со  смирением  и  тихой  покорностью. Он  не  хотел  ничего  менять,  таков  был  закон,    давно  установившийся  ход  времени  и  вещей, к которому  необходимо было привыкнуть, чтобы  выжить. Как  правило,  он  не  привык  себе  не  в  чем  отказывать,   он  был  эгоистичен,  но  не  зол.  Скептически  равнодушен,   начитан  и  проницательно  умен, хотя  и  не  очень - то  увлечен  науками, которые  давались  ему  с  поразительной  легкостью. Науки  не представляли  для  него  особого  интереса, это  было нечто  вроде  зарядки для  интеллекта,   а  не  поприще  для  активной  деятельности,  в  которой  он  видел  свое  предназначение.
             На уроках   он  был  смелым  и  дерзким, и  обожал  поправлять  умудренных  опытом   педагогов,  всячески  подтрунивая  над  ними   и   играя  на  публику  ради  вящего  удовольствия  своих приятелей,  вступать  с  ними  в  жаркую  дискуссию. Но  и  это  увлечение  вскоре  наскучило  ему. Патрику  надоел  этот  бессмысленный  фарс. Все это  повторялось  изо  дня  в  день. Он  был  лучшим, выставляя  на  смех  лучших  преподавателей, которые  с  раскрасневшимся  от  стыда  и гнева  лицом,  дрожащим  голосом  старались  защититься   от  нападок  ловкого  оратора  с  ясным  умом  и  хищнической  наблюдательностью, замечавшего даже самый  мелкий  просчет в  доказательствах, которые  приводил  педагог  в  своей  речи.   Результат  был заранее  известен, Патрик  своим  умением  обыгрывать  своих  соперников,  признанный бесспорным  лидером,  вознесется  еще  на  одну  ступень  славы,   а  преподаватель, публично  униженный  и  осмеянный,  выставлен  на  посмешище. Но  вся  эта  история  скоро  наскучила и  самому  Патрику,   и  от  иссякнувшего  запаса  любопытных  уловок  он  впал  в  глубокую  меланхолию. Он  стал  настолько  равнодушен  ко  всему  этому,  что  посещение занятий,   и  без  того  не  слишком  прилежное,    сократилось   еще  раз   вдвое. Вот  тогда  преподаватели вздохнули  с  облегчением,  напряжение  и  юношеский  пыл  поутихли,    и  дисциплинированные  ученики снова  принялись за  утомительную,   никому  не нужную  зубрежку  уроков. А  вот  стоило  Патрику   появиться  на  пороге  класса,  как   учитель   изо  всех  сил  старался   принять  грозный, непоколебимый  вид   и  собирающий  последние  капли,  еще  вконец  не  утерянного  самообладания, чтобы  с  достоинством выдержать  предстоящую  схватку  с  опытным,  изворотливым  хищником. И  вооружившись   хорошо  изученным  материалом    и  множеством  прочитанных  прежде  научных  трудов, он   постарается  отстоять  свою  честь  и  уйти  от  ловких  нападок своего  противника. Хотя,  редко   кому  удавалось  остаться  неосмеянным и  удержать  авторитет  в  глазах  своих  питомцев. Сохранить  репутацию  и  гордость    считалось  большой  привилегией, только  для особо избранных. Несмотря  на  колкие  замечания  Патрика,   построенные  не  из  воздуха,    а  имеющие  под  собой  весьма  разумные  основания,  вовремя осознав  тщетность  своих  усилий  опровергнуть  их, некоторые  все-таки  соглашались  с Патриком  и на  этой  дружелюбной  ноте   мирненько  расходились.
          Другое  дело,  когда спор  заводил  в  тупик    и,  несмотря  на явное  превосходство    подросткового  разума, учитель  так  и  не  желал  сдаваться, продолжал  биться до  последнего,  порой  доходя  до  истерики   и  отчаянного  исступления. В  конечном  счете,  вся  эта  заварушка  заканчивалась  грубыми  смешками,   хихиканьем  и  хлопаньем  в  ладоши,  как  жест  уважения  племени  к  своему  вожаку. Такое  оскорбление  долго  не забываешь,  ещё  больнее  становится   от  того,  когда  твоё  мнение  не  во   что  не  ставят и  полностью  игнорируют.  А  некоторые  из  свиты  Патрика,  так  называемые  «шестёрки»,  чтобы  ещё  больнее  уязвить  и  без  того  вконец  побежденного  учителя,  обращались  с  вопросами  к  своему   « профессору»   и на  какой-нибудь  научно – обоснованное   заявление   преподавателя   демонстративно  оборачивались  в   сторону   Патрика,   и  взглядом  вопрошали,  как  бы  желая   удостовериться  в   правдивости  слов  старшего  педагога.
            Это  приносило  ему  не  с   чем  несравнимое  удовольствие,  удовлетворение, полученное   от  осознания  своего   явного  превосходства, своей  храбрости, и  что  больше,  своей   готовности  драться  с  кем  угодно,  с  чем   угодно,  подобно разъярённому  льву, бросаясь  от  отчаяния  в  пропасть,  только  бы  не  попасться в  ловушку  кровожадных  охотников.
 Но  какова  была  цель? Каковы  были   полезные  стороны  успешного  результата?  Для  самого  Патрика  это  оставалось  неясным.  Он  был  лучшим,  ему  рукоплескали,  ему   поклонялись,     обожали.  Но  было  ли  это  достаточно  для  него?  Было  ли это  то,  чего  он   искал? Стоило  ли  так  биться  и  рисковать,  чтобы  быть   тем,  кем   он был,  - высоким   авторитетом, очаровательным   принцем,  лучшим   другом   и  первым   заводилой. 
             Результаты  не  соответствовали  целям,  как  и  цели не  соответствовали  сущности  человека,  который   носил  на   себе  все  эти  разукрашенные  костюмы  и   пёстрые  маски. Просто  не  он  был  тому  виной,   не  он  был  хозяином своей  судьбы, не  он  обладал  правом  распоряжаться  ею  и  быть  самим  собой. Жизнь  представлялась  ему  как  нескончаемый  спектакль, бал-маскарад,  яркое  зрелище, которое  вызывает  бурный  восторг  и  находит  свой   отклик   у  слушателей, но  притом  никак  не  сказывается    в  душе  исполнителя  главной  роли. Актер  остается  непонят,  как  и  ему  остаются  непонятными    жалкие  потребности  публики. Блестящий  грим, фальшивые  жесты, деланная  речь, поток  льстивых  комплиментов  и  нескончаемые  на  бис  -  вот  так  Патрик  видел  своего  одинокого   актера, так  он  осознавал  свое  предназначение:  играть  банальную  игру  в   своей   лживой  комедии   низкого  жанра,  чей финал  ему  самому не  суждено   было узнать. Никто  не знал  его, не  знал  его  настоящего, впрочем,  как  и  он  сам.
              Порой  его  одолевало    смутное  необъяснимое  чувство  тревоги  - это  были  моменты, когда  он особенно  страстно  желал что-то  поменять, тогда  он  принимался  рисовать,  рисовать  нечто  такое,  чего  он  сам  боялся,  отчего он  хотел  убежать  и  скрыться. В  такие минуты   его  душа  наполнялась  незримым  вдохновением, и  кисть,  словно  заколдованная,  словно сама  по себе  скользила  по  гладкой  поверхности  бумажного  листа   и  выводила  очертания  его  души:    неприкрытой,  обнаженной,    готовой  вырваться  наружу,  высвободится,  наконец,  из  стальных  оков   на  волю  и взлететь  ввысь    к  громогласному  зову  небес. Пытаясь  как-то  проанализировать  полученные  образы,    ему  становилось  ужасно  неловко,    будто  он  впервые  открыл  для  себя  свою  природу,   отражение  своей  сущности. Глядя  на  эти  рисунки, Патрик  будто  бы  смотрелся  в  зеркало    не  в  кривое, а  в истинное.  Там  он  видел  себя  настоящим,  неподдельным   и,  словно  охваченный  необъяснимым  чувством  страха  и  опасения,    что  кто-то  может  прикоснуться к  его  живой  душе,  помимо  его  на  то  воли,    тотчас  же  бросал  их  в  пылающий  костер  камина    и  беспощадно  сжигал  там  самого  себя. Он  был  еще  не  готов  к  этой  откровенной  исповеди,  он  знал  наверняка,  что  это  обязательно  случиться,   но не сейчас   еще  не  пробил  тот  страшный  час,  когда  все предстанет  пред ним,  так  как  оно  должно  быть, только  нужно  немного  подождать,    окрепнуть  и  набраться  сил.
           Еще  не настало время,  когда пред  нами  предстанет  актер  в  своей  обычной  жизни, без  грима, без  маски, и  без  этого  нелепого  вычурного  наряда,  который  так  ему  не  идет  и  искажает  его  образ.Да  и  он  сам  к  этому  не готов, так  не  будем  же  торопить  события.
                II

            По  пыльному, длинному  как  лента,  коридору    медленно  плелся  шатающейся  походкой   юноша  по  имени  Стэнли,  один  из  самых  близких  приятелей  Патрика. Он  шел, размахивая  руками  небрежной,  как  и его  расстегнутая  на  две  пуговицы    помятая рубашка,  походкой. Его  движения  были  столь  развязны,  что  напоминали  пьяницу,    бредущего  по  темным  закоулкам  ночного  города. У  него  были  большие  пухлые  руки,  обнаженные  до  локтя, которыми  он  размахивал, точно  тяжелыми булавами,  явно  забыв  о  том,  что  эти  незамысловатые, нелепые  до  грубости  формы  являлись  частью  его  тела. Вся  его  фигура, громоздкая  и  тучная, выдавала  дурную  натуру  и  скверный   характер. Он проделывал  гигантские  шаги,   а  поступь  тяжелая  и  грузная  создавала  громкий  шум и  заставляла  слегка  сотрясаться  стены.
            Нарушив  глубокую  тишину   школьного  пансиона,  этот  грубиян    шагал,  как  не  в  чем  не  бывало, не  боясь  помешать  кому-то  уснуть,   или  учить  очередной  конспект, да  и ему  не приходило  в  голову  о  ком-то  волноваться    или  опасаться  быть  застигнутым  врасплох    в  тот  самый  момент,  когда  он  навещает  приятеля  в  неустановленное  время.  Данная  дерзость  была  бы  рассчитана    как  некое  преступление,  штрафом  за  которое   мог  послужить  отказ  в  дальнейшем  обучении  этого  человека  с  последующим его  исключением  из  списков  школы. Но  это  было  бы  действительно так,  если  бы  не всем  известный  факт, что  этот  преступник  был  Стэнли, лучший  друг  Патрика, зачинщик  самых  крупных  потасовок   и  школьных  нелегальных  торжеств  и мероприятий. Это  был  эдакий  организатор, лидер  банды,  снискавший  авторитет  и  доверие  у  самого   короля  Патрика.
            Дойдя  до  искомой  двери,  он  без  стука  ввалился    в просторную, освещенную  камином  комнату.  Он  не  привык  стучаться,  поскольку  сам  полагал, что   это  было  лишним, если  ты  сам  на  короткой ноге с  тем,  кто  для  тебя почти  идеал  и  бесспорный  лидер. Однако  такой  привилегией  пользовались  далеко  не все приятели Патрика,    лишь  самые  близкие  закадычные  товарищи,   которые  являлись  его  вассалами  и  телохранителями.
           Несмотря  на  многие  недомолвки  и разногласия Патрик  почему-то  верил  Стену   и  готов  был  положиться на  него  в  любой  ситуации, поскольку  более  подходящего  человека он  себе  и не  мыслил. Но тем  самым совершал  глубокий  просчет, думая,  что  так  считают  и те,   на  которых  он  возлагал  столь ответственную  функцию.
              Прерогативы  власти  принадлежали,  безусловно,  высшему  по  званию. Но  плоды, плоды  щедрые  доставались  в  большом  объеме    и  тем,  кто  пользовался  милостью  лидера,  чья  тень,  проливаясь  на  таких,  каким  был  Стэнли, и   служила  им  твердым  прочным  фундаментом, где они,  подобно  каждому примитивному  существу, стремились  покрасоваться  и  показать  себя  в  самых  выгодных  позициях, обеспечивая  себе   этим  расположение  масс. Пользуясь  царским  покровительством,  они обеспечивали   себе подходящее   поприще  для  проделывания  своих   излюбленных  трюков.
              Поэтому,  если  ты  дружишь  с Патриком,   ты  любимчик всех,  кто  без  ума  от  него. Стэнли  готов  был  придумывать  о  своем  друге всякие  небылицы,   выложить  все  его  карты,  при  этом  многое, искажая,  выворачивая  все  на  изнанку    до небывалой крайности.  Вот  поэтому  Патрика  так  обожали,  поскольку  они принижали  его  до  своего  уровня,    делали  его  высказывания,  порой выдуманные  кем-то  из  свиты его приближенных,  отзвуком  своих  собственных  мыслей, его  показное  высокомерие    считали  причиной  звездной  болезни    и  сумасшедшего  успеха  и  популярности,  коим  он  был  избалован   не на  шутку.
            Стоило  Патрику  блеснуть своим  остроумием  и  ловко  съязвить  на  чей-  либо  счет, как  вдруг,  со  всех  сторон  сыпался  град  аплодисментов  и  сочувствующего  смеха,  оглушительного    и  громкого,  словно  свист  ядра  вылетевшего  из заряженной пушки. Этот  любимец  публики пользовался  бешеной   популярностью среди  лживых  и  острых  на  язычок людей,  которые  были без  ума от  его  колкости, чья  желчь,  выливающаяся  из его уст,  казалась  еще  более  жгучей  и  проникновенной. А  Патрик  изо  всех  сил  старался  не  обмануть  их  ожиданий   и  не упасть  в глазах   своего  окружения, которым  довольно  было  высмеять  кого-то, чтобы  уже  испытать   удовлетворение   и  несказанную  радость   быть способным  кому-то  насолить.
              Да  и  он  сам  никогда  не  подозревал,  что  может  причинить  кому-то  боль. Не  задумываясь  о  последствиях,  он, помимо  своей  воли,   ко  всем  тем,  кого  считал  ниже  себя,  ниже  своего  статуса, был  абсолютно  равнодушен,  ко  всем  этим   жалким  неудачникам,  угнетенным и  униженным  очкарикам. Оттого  не  питал  к  ним  ни  чувств  злобы,  ни  презрения, просто  сухое  равнодушие,  словно  их  вовсе  не было.
               Он  был  слишком  эгоистичен  и  озабочен  собой, чтобы  позволить  себе  затуманивать  мозги  подобной  чепухой. Для  него  было главным  видеть  себя  в  центре  всеобщего  внимания, что  приносило  ему  огромное  удовлетворение. Если  на  то была  б  его  воля,  он  бы  с  радостью  заставил  вращаться  вокруг  себя все  планеты  солнечной  системы,   включая  и  тех  тварей,  которые  их  населяют. Но  это  было  лишь  невинным  ребячеством  по  сравнению    с  той  расчетливой  вероломной  политикой,  которой  следовали  его  друзья.
              В голове  Стэнли,  словно  пчелы,  роились  и  зрели    планы  в  скором  времени  обладать   той  степенью  власти,  коей  в  избытке  пользовался  всеми  обожаемый  Патрик. Он  не  желал  никого  смещать  или  убирать. Однако  самое  выдающееся  место  в  некоторой  степени  было  его  самоцелью. Хотя  по  столь  нелепому  образу,  носящему  в  себе  отпечаток  лени   и  неповоротливости   с  его  смешной  физиономией   и  скользкой,  как  змея  улыбкой,  которая  делала  его  тонкие  кривые  губы  еще  тоньше   изогнутой  нити, сложно было догадаться о подобных стремлениях. Никто  б  его  и  не  заметил  и  обошел  стороной,  если  б  не  его  мертвая  хватка, умение  спекулировать  и проделывать за  спиной доверчивого  друга  гнусные  штучки,   которые  он  сам  выдумывал  и  собственноручно  вводил  в  жизнь  как  искуснейший  коварный  заговорщик. Это  был  человек  самого низкого  пошиба,  подлый  мерзавец,  грубый  до  вульгарности,  тот  отвратный  тип  парня,  с  которым  не  только  неприятно  беседовать, но  даже  находиться  в  одном  помещении и дышать одним  воздухом. Его  голос,  его  грубые  манеры,  лукавый  блеск  в  глазах - все  это  наводило  на  гадкие    мысли,  от  которых  хочется  скорее  отделаться,  чтобы  не  перенять  этот  заразный  вирус. Слушая  его речи,  хочется  заткнуть уши   и не  слышать  эти  нелицеприятные,  похожие  на  брань  слова,  которые  отравляют  душу  и развращают  ум. Но  этот  подлец,  как  большинство  негативных  персонажей, как  это  ни  странно,  обладал  невероятным  магнетизмом,  он  словно  вводил  своего  собеседника  в  состояние  гипнотического  транса,   приковывая  его  к  месту  и  вызывая  сильное  смущение,  и  в то  же  время  непреодолимую  тягу  к  этому  средоточию  зла,  в  облике  этого  мерзкого  Стена. Однако хочу  заметить, что  эта  инфекция  поражала   лишь  тех,  чей  разум  готов  был принять   этот  смертоносный  яд,  ввиду  отсутствия  надежной  моральной  защиты. Его  сладострастные  пошлые  речи    заставляли смиренно   покоряться  этому   всеохватывающему  чувству    вожделения  и,  отравляющему   душу  и  плоть,  похоти,  которая  вползала  в  их  сознание  как  ядовитая  змея,   готовая  больно  ужалить.
              Таков  был  Стэнли,  надеюсь,  его  описание нашло  свое  негативное  отображение в  Вашем  представлении. Остается  только  недоумевать   и  задаваться  постоянным  вопросом, что  могло  связывать  этого  мерзкое  низкое  существо  с  таким  совершенством,  каким  являлся  обществу  Патрик. Он был  начитан, умен, красноречив и  ни   шел,  ни  в  какое  сравнение    с  этим  грубым,  отвратительным  невежей,  подобием  неотесанного  деревенщины  с  замашками  на  принадлежность к  высшим  привилегированным  кругам. Таким  образом,  он  был  готов  на  все, чтобы  добиться  такого  завидного  положения. Его  юношеский  рассудок  был  подчинен  лишь  скупому  здравому  смыслу, он  был  холоден  и  расчетлив,  и не  готов  был  идти  на  риск, если  это  могло  послужить  ему  серьезной  помехой   или  обернуться полным  крахом  его далеко  не  невинных  планов. Такой  риск  был  неоправдан. Он  был  слишком  осторожным    и не желал  понапрасну   искушать  судьбу. Он   привык  действовать  осознано,  поэтапно,   не  спеша,  просчитывая  каждый  шаг,   каждую  ничтожную  деталь,  которая  подвергалась  тщательнейшему  анализу. Его  огромное  желание  стать  популярным,  занять  лидирующее  положение    оказалось  всепоглощающим. Это  нечто  напоминало  манию,  некую навязчивую  идею,  которая  преследовала  его  на каждом  жизненном  повороте. Он  не  познал  истинную  сущность  вещей    и не смыслил  в  жизни  практически  ничего,  но прослыл  в  своей  среде  знатоком  жизни,  умудренным  собственным  опытом   с  богатым  послужным  списком    многочисленных  романов    и  скандальных  разрывов,  следовавших  за  ними.
            Старина  Стэнли,  несмотря  на неоформленность  и  бессистемность  своих  идей  имел  весьма  явное  представление  о  власти  и  применял  эти  знания на  практике для  достижения  лучших  результатов, для  манипулирования  остальными. В  глубине  души  его  точил  жирный  голодный  червь  зависти   к  Патрику.  Его  дружба  не  знала  преданности,    ни  ответственности  за  жизнь  своего  ближнего, более  того,  он нередко,  сам  про  себя  посмеивался  над  другом,    иногда  был  даже  зол на него,  но  никогда  не  проявлял  своей  агрессии,  поскольку  был  слишком  расчетлив  и  осторожен  в  этом  деле.  Он  его  не  понимал  и не хотел  понять,   и  мысли  друга  он  истолковывал  по-своему,  на  свой  манер.
               По  сути, он  был  второй  в  списке,  хоть  и неохотно принимал  это  и  прекрасно  осознавал, что пока  есть   первый,   самый  старший  и  доминирующий    есть  смысл драться  и соперничать.  Эти  действия  несли  в  себе  скрытую  угрозу  холодной  войны  и  подпольных   заговоров. И  поверьте,  никаких  угрызений  совести,  ни  жалости,  ни  раскаянии  о  содеянном  он  бы не испытывал, волей судьбы  оказавшись  в  первых  рядах,  взирающий  свысока  на  ниспроверженного, побежденного  друга. Скорее  всего,  это  б  прибавило ему  еще  больше куража    и  смелости,   чтобы  окончательно     раздавить  жертву    и  покончить  с  воспоминаниями  о  былом  соперничестве.
             Их  дружба  походила  на  борьбу,  с  одной стороны  доверчивой  привязанностью, не  мыслившей  измены  и предательства,  с  другой -  неистовым  соперничеством и  стремлением  стать  выше.  Два  человека  рассматривали  понятие  о  дружбе    каждый  по  своему,   при  этом, когда  они вели  беседу,   и  между ними  завязывался  спор,    им  было  трудно найти  консенсус   и прийти  к  общему  знаменателю,  вопрос  так  и  оставался  нерешенным  или  заводил  обоих  в  тупик.
              Развалившись  в  уютном  кресле,  Стэнли  ожидал  друга,  который  находился  в  это  время  в  уборной    и  вот-вот  должен  был  закончить   со  своим  туалетом. Патрик,  не ожидая  столь позднего  визита,    разделся,  и уже  было лег  в кровать,  но  шаги  Стена, прекрасно  ему  знакомые,    заставили  его  вынырнуть  из-под  одеяла,   чтобы  привести  себя  в  порядок  и  встретить  позднего  гостя  как подобает.
             Несмотря  на  легкий творческий  беспорядок  в  комнате, Патрик  был  очень  требователен  к   своему внешнему  облику   и  щепетилен  в выборе своих  нарядов, которые  он  изо дня  в  день   начищал  и выглаживал   снова  и снова,  убеждаясь  в    своей  безупречности и  элегантности. Он  всегда  был  на  высоте,  шикарно  одет,   как с  иголочки,  каждая деталь  его  туалета    находилась  в  прекрасной  гармонии   с  остальными,   что  составляло   идеальное  сочетание,   и  было  тщательно  продуманно   и подобрано  их  обладателем. Он  выглядел  бесподобно    всегда, в  любое  время  суток,    словно  золотая  монета, начищенная  до  блеска. Он  тщательно  следил  за  собой,    но не показывал этого, словно был  безразличен   ко всем  этим  мелочам,  и стремился  создать  небрежный  вид.   Но  лоск  и  блеск,  который  был  явно  выставлен  напоказ,   которыми дышала каждая  ниточка,    каждая  пуговка  его  костюмов   выдавала в нем  человека,  чрезмерно увлеченного  собой,  своей  персоной    и неравнодушного  к своему внешнему виду. Он  был  красив,  и  это не  подвергалось никаким  сомнениям,   никто б и  не решился  опровергнуть  данное  суждение.  Он  был  бесподобен, словно  греческая  статуя   в  античном  храме,   изваянная из  гибкого  алебастра. Весь  его вид  вызывал    ощущение восхищения  и восторга,   и необъяснимое  стремление    подражать ему, подделывая  его  манеры,  прическу  и  флегматичный  тон. И  поверьте  мне,  таких двойников,   подражателей    было немало. И  если  кому-нибудь говорили,   что его нос  похож  на  нос  Патрика,   или  локоны, подобны  золотым  вьющимся  локонам  Патрика,  это  было высшим  достоинством  и  похвалой. Он  был  действительно  безупречен,   даже  его нос, казалось  бы,  с  изъяном,  с небольшой  горбинкой, еще  больше  придавал  шарм  его  чертам.
         Он  вышел  из  ванной,   изящной,  с  оттенком деланной  небрежности, походкой   и встретил  гостя  милой  приветливой  улыбкой. Своими  холеными ручками, с идеальным  маникюром, он   поправил  пояс  на  своем  ночном  халате, сшитого из  тонкого  китайского  шелка, и  слегка  приподнял  ворот. Обнаружив,  что гость,  со  свойственной  ему  бесцеремонностью, без  приглашения  уже  давно     умостился  в кресле,    как  птенец  в  своем  теплом  уютном  гнездышке дружелюбным тоном поинтересовался:
-Не  желаешь  ли  чаю  Стэн?
             Но  приятель, скорчив  брезгливую  физиономию,  отплюнул  в  сторону   и вульгарно  выругался:
-Какой  к  черту  чай,   ты,  что не  знаешь,   что  я  не  пью  чай!   - еще  больше  рассердился он, будто  бы  ему  нанесли  ужасное  оскорбление, и  брезгливо  отвернулся.
        Патрик  откинул  голову  и, обнажив  ряд  белоснежных  зубов,   звонко  захохотал.
- Да,  чуть  не  забыл, что чай  - это  отрава, кроме  виски  и  джина,  все  остальное - яд.
Эта фраза, сказанная с  таким  энтузиазмом, с  ноткой  невинной  насмешки,   заставила  их  обоих рассмеяться, даже  Стен  невольно  захихикал,  хотя  прекрасно  понимал  намек  этой  шутки. Потянувшись  за  портсигаром,  лежавшем  на  столике, Стен  пробурчал  еле  внятно, намеренно  растягивая  слова,  будто  ленился  их  произносить:
- А ты знаешь,  зачем  я  пожаловал?  - он  зажег  сигарету  и, сделав  первую  затяжку,  продолжил: Ты в курсе, что  Джеймс  готовит вечеринку в честь дня рожденья Клер  Аггинс?   Если  ты  не придешь,  он  отменит  ее  и  сам  не  явится,   ты ведь  знаешь  этого  придурка, -  насмешливо  произнес  он  и  снова  втянул  сигарету, выпуская  кольца  табачного  дыма.
- Он  хочет  уединиться с Клер,  наверное,  собирается сделать  ей  предложение, вот  болван! - вскрикнул  он,    ощутив  горячий  пепел  на    фланелевых  брюках. 
          Так и  не  ясно,   было  ли  это  последнее заявление  сделано  в  адрес    этого  самого Джеймса, или же  он  был  рассержен  сам  на  себя,   из-за  опрокинутой  им  же  зажженной  сигареты, но,  поправившись,   еще  больше  растянулся   в  кресле с  видом неприкрытого  равнодушия  и  отсутствием  всякого  интереса  к предмету  своей  речи и, подобно  толстому  ленивому коту,  разморенному на солнцепеке, закинув  руки   за  затылок  и  погладив живот,  продолжал:
 - В общем, он  хочет, чтобы  ты  там  присутствовал    и познакомил,  наконец,  его  с  этой  девицей. Он  воображает,  что  если  ты  рекомендуешь  его  ей, ему  ничего  не  будет  стоить   стать  ее  близким  приятелем. 
       Подавив  смешок,   вырвавшийся  помимо его  воли,  он  заключил,   не  желая  больше посвящать  времени этой нелепой  истории, этой  скучной, не  касающейся  его  персоны  незначительной  болтовне.
-Ты  ведь  знаешь  этих  петухов.  Изо  всех  сил  стараются  выпендриться,   чтобы  приклеить  какую-нибудь  девчонку,  вот  индюки.
-Да,  понимаю,- отозвался,  наконец,  Патрик и, набивая дорогую отцовскую трубку  ароматным табаком,   не глядя  на  собеседника,  воскликнул:
-  Я им  нужен,  чтобы вызвать  интерес в  глазах  этих  глупых куриц,  которых  достаточно  поманить  лишь  пальцем  и  они  твои.
          Он  вскинул  взор  на  собеседника  и, как бы  подтверждая свое  замечание, флегматичным жестом  сложил  свои  выхоленные  ручки в  кулак  и   произвел  щелчок, чтобы  образно  обрисовать  собеседнику  процесс  привлечения  «этих  глупых, несносных  куриц»  к  своей  персоне.
Стэнли,  любитель  разыгрывать  комедии, словно поддавшийся  гипнотическому  жесту приятеля, быстро  заморгал глазами,  прикидываясь  влюбленной девушкой. Они  оба расхохотались.  Их  обоюдное  веселье  и  безудержный смех продолжался  целую  минуту. В  довершение всего  Стэнли, немного  успокаиваясь,  произнес:
-Да,  но только  ты  способен   на  это,  а  ты  такой один,   ты  для  них очаровательный  принц - продолжал  он,  приняв  на  себя  тот  же  дурашливо - влюбленный  вид,   и, сложив  руки на  сердце,   добавил  тоненьким  девичьим  голоском:
-Ты  для  нас  самый  лучший,  полюби  ты  меня,  я  стал  бы счастливейшим  человеком на  земле!-  и, не выдержав  сам  боле  играть  эту  глупую  роль,  взорвался  от  неудержимого  смеха,  напоминающим  рык  тигра  с  примесью  гадкого  хрюканья, увлекая  своего  друга  в  это  упоительно - сладостное  занятие,   которое  им  обоим  доставляло  колоссальное  удовольствие.
          Он  был  доволен  собой,  подобные  игры  и заискиванья  давались   ему  с  необычайной  легкостью,  он  считал  себя  мастером  комедии,   импровизации, хотя  иногда  его  шутки   не всегда  были  к  месту  и  порой  задевали  чьи-то  чувства, но  он считал  себя  молодцом  и  чувствовал  себя  на  коне,  в  своей  стихии. Смех  был  для него не  только  способом  высмеять  кого-то, но и   шансом  показать  себя   в качестве  хорошего  актера   с множеством  остроумных  шуток в запасе и с оригинальной  харизмой.  Его  нисколько не  заботило  то  впечатление,  которое  он  производил  на  окружающих,  были  ли  они  им  приятны,  или  наоборот   пошлы  и  отвратительны,  главное,  что  это приносило  ему  удовлетворение,  что  само  по  себе  было  весьма  ценно.
          Патрик,    медленно  покачиваясь   в  своем любимом  кресле-качалке,  внезапно  остановился  и бросил  взгляд  на камин,   пристально  вглядываясь в огонь, словно  обнаружил  в  нем  что-то  странное. Стэнли  заметил  эту  перемену    и  уловил  этот  странный  взгляд,  он  сам  обернулся  всем  своим  грузным  тяжелым  телом   и, желая  выяснить значение  этой,  внезапно  произошедшей,  перемены, обратил  свой  взор  в  ту же  самую  сторону,  но  не  заметил  там  ничего необычного. Он  снова  посмотрел  на Патрика,   чьи  глаза  остекленели  и  застыли  на  месте, словно  глаза  слепого,  смотрящего  в никуда, в  зияющую  пустоту, лишь  белую  тугую  пелену  с  еле  различимыми тенями. Эта  пауза  длилась  ровно полминуты, но Стэн, пришедший в  явный  ужас, ощутил  странный  холодок    и  почувствовал озноб,  пробежавший  по  телу.
-Все  в  порядке? - спросил  он  настороженно.
Патрик,  словно  окаменелый,  продолжал  смотреть  в  огненный  очаг,  его  глаза  по-прежнему  ничего  не  выражали, будто  бы  он  находился в  другом  измерении. Но  спустя  мгновение, слегка  встрепенувшись и  выходя  из  приступа оцепенения,  якобы сам  ничего  не  осознавая,   отозвался:
-  Что? Ты  что-то  сказал? - спросил  он  с  недоумением,  словно  опомнившись. Стэн  принял  прежний  нахальный  вид  и  произнес  той  же  скользкой  неприятной  улыбкой и  с  явным  раздражением  в  голосе: 
-А  я  думал,  что  ты  не  отойдешь. Мне  показалось,  что  ты  ослеп. Ты  так  вытаращил  глаза,  будто  призрака  увидел.
           За  этой  фразой  последовал  внезапный  взрыв  смеха,  похожий  на  ржание  хриплой  кобылы. Он  сидел,  полуразвалившись,  в  кресле с  бархатной  обивкой,  и, смеясь, извивался  и  корчился,  как  гадкий  червяк, а все  его   тучное,  обрюзглое  тело  сотрясалось,  словно  в  диком  припадке. Патрик  ничего  не  ответил  и  даже  не  улыбнулся, он  лишь  пристально рассматривал   собеседника  взглядом,  исполненным  невыразимым  холодом  и  отчаянной  ненавистью. В  этот  момент  он едва  владел  собой.  Казалось,  по  выражению  его  лица,  он  был  готов  наброситься    на  рядом  сидящего    и  в  клочья  разорвать  его. Он  ощущал  внутри  себя  непреодолимое  зверское  желание  убить, уничтожить  это  отвратительное  существо, которое   так  презрительно,  как бы  смакую и,  довольствуясь  своей  низостью,  насмехается  над  ним,  которое  всеми  своими  гадкими  ужимками  и  движениями  вселяет  глубокую  неприязнь,  похожую  на  чувство  тошноты.
«Кто  это? Что  это  за  чудовище? Что  за  дьявольский смех  извергает  оно?» Задавал  он  себе вопросы,  словно  в  бреду,  не  находя  ясных  ответов. Его  словно  лихорадило и  трясло  от  необъяснимого  чувства    страха  и  омерзения. Он  чувствовал  себя  так, будто его обманули,   закрыли  глаза, ослепили, а  потом  смилостивились  и  послали, наконец, чудесное  отрезвляющее  прозрение. То, что  он  наблюдал  перед  собой,  было  мерзким, гадким  и  пошлым.  Это  было  совершенно  противоположно  тому,  что  он  ощущал.
            Когда  Стэн  кончил  смеяться,  он  снова  заметил тот   враждебный,  высокомерный  блеск в  глазах  друга, что  ему  стало  как-то  не  по  себе. Теперь  Патрик не  был  равнодушен, он  нахмурил  брови, и  крылья  его  носа    то  поднимались, то  опускались, как  у  быка, готовившегося  к  состязанию  с  пикадором.   Он   покраснел  и   весь  напрягся,   в  готовности  наброситься  на  этого  жалкого мерзавца  и   безжалостно   задушить  его.  Но,   заметив, что  Стен  и  без  того  слишком  напуган:  он   сидел   неподвижно,  плотно  прижавшись  спиной    к   креслу,  и   смотрел  на  приятеля, как   затравленный  заяц,  оказавшийся   в  глухой  западне, Патрик  успокоился  и  утих.   Свой  яростный   гнев,  и  неприязнь  он  выразил   лишь  в   нервном    сжатии  ладони   в   кулак.               
            Стэн   всё    так  же   неподвижно сидел,   по-прежнему     недоумевая, в  упор,   глядя  на   собеседника.  Видно  было, как  он   весь   внутренне  сотрясался,   хотя   внешне   не   подавал   виду  и   оставался   неподвижным.    Он   был   захвачен   врасплох   и   сидел, затаив   дыхание, с  всклокоченными  тонкими  волосами  и   с   липкими   каплями   пота  на   лбу.  Он   что-то    буркнул  про    себя,   а  затем   прошептал   еле   внятно,   едва   шевеля    ртом:
- Что   такое?    В  чём   дело? - и   вопросительно   уставился   на    Патрика.
         Юноша, весь  побледневший  от  гнева  и  напряжения,  плавно  опустился  на  кресло, закрыл  глаза  и  расслабленно  выдохнул. Стэн  заметил  это  и, воспользовавшись   тем, что  напряжение  стихло,  и  атмосфера  потихоньку  разрядилась,   затараторил,  будто складно  проговаривал  скороговорку.
-Я  уже  было  испугался,   не  сошел  ли  ты  с  ума, ты  меня  до  чертиков  напугал.
-Нет, нет!  - послышался  спешный  ответ  другого, - Я  просто  вспомнил  кое-кого, одну  старую  историю - он  поджал  одну  ногу  под  себя   и,  наклонившись  через  стол,  обнял  Стена  и  похлопал  его  по  плечу.
-Все  хорошо. Я  просто  задумался  и  ушел  в  себя, даже  и  не  знаю  что это со  мной.
 На  его  лице  снова  заиграла  прежняя  радушная  улыбка.
По  тому, как  обстановка  изменилась Стэн  произвел  ответный  хлопок по  плечу  своего  друга,   показывая   что  не  в  обиде  на  Патрика и  прежним вялым тоном  произнес:
-Такое  бывает… - он  зажег  вторую  за  этот  вечер  сигару  и  продолжал, - Вот  у  меня  тоже  был  случай, забавнейшее  дельце. Как-то  раз   соседка  Мили, это  пугало,  помнишь, я  показывал  тебе  ее  фотографии,  пригласила  меня  на  свой  день  рожденья. Я  ведь  не  знал,  что  эта  идиотка  влюблена  в  меня. Я  и принял  приглашение -  он    широко  зевнул,  нелепо  разинув  рот.
 - Поплелся  я  туда  не  один,  с  Дики  и  с Лэйни. Ее  родители  были  страшные  снобы, вот  чудаки!-  он  не  выдержал  и  громко  заржал.  - Они  не  разу  не  намекнули своей дочери  на  ее  плачевное  положение. Она  была  настоящим  уродом -  протяжно,  как  бы  смакую  собственную  мысль,  пропел  он.
        Он  вскакивал  на  кресле  и  от  наплывающего  энтузиазма,    чуть  не  захлебываясь  от  негативных  эмоций   и  тех  враждебных  чувств, которые  он  питал  к  бедняжке, которую, не  знаю  почему, угораздило  влюбиться  в    одного  из самых неприятных  типов,  каким  был  Стэнли. Он  изобразил  руками две  окружности,  плотно приложил  их, как  бинокль к  области  глаз,    и  добавил  в  явном  восторге от  своего  подлого  остроумия.
- Вот  такие  очки, две  тоненькие  косички   и  вечно  открытый  рот - при этом  он  широко  разинул  рот и  вытаращил  глаза, как  собака  после  изнурительного  бега.
      Эта  пародия  явно приободрила  Патрика, и  он  звонко  засмеялся. Он  встал  с  кресла, подошел  к  чайному  подносу,   который  располагался  в  дальнем  углу  комнаты, слегка  нагнулся  и захохотал,  вскидывая  вверх  голову,  не  скрывая своего  восхищения  к  носителю, живообрисованного  его  другом,  носителю  этого  образа. А Стэн, вне  себя  от  радости,  еще  больше  съязвил:
-Вот  такая  красотка,  настоящая  леди, представляешь!  -  произнес  он  с  деланной  помпезностью,   затем  нагнулся  и  еще  пуще  рассмеялся. Чуть  оправившись  от  смеха, вытирая  слезы,  выступившие  на  глазах,   запыхавшимся тоном  продолжил  свое  повествование.
- И  представляешь!!!  - обратился  он  к слушателю, ища  сочувствия. - Меня угораздило выбрать  записку, я  не помню, во  что мы  играли. В общем,  мне  выпала  честь  танцевать вместе  с  мисс  Мили.
-Да  ты  что!- хохоча  от  неудержимого  смеха,   воскликнул  Патрик.
          Он  желал  разлить  чай, но  ничего  не  получалось,  его  руки  тряслись  и  дрожали, а  он  разливал  чай  и  на  пол, и на  халат.  В общем,  в  конце  концов,  чайник  был опустошен,  а  всему  виной  была  та  забавная  сцена,  которую  ему живо  и  так колоритно  описал  Стен.
           Продолжая  свой  рассказ,  наполненный  яркими  карикатурными  зарисовками, он  наблюдал   за  неловкими  движениями  Патрика   и  приходил  в  бешеный  восторг   и, набрав  очередную  порцию  воздуха  в  легкие,  продолжал:
- Мисс Мили  танцевала  превосходно. Она  была  изящна  и  легка, словно  бабочка,  парящая  в  воздухе.
       Он  приподнялся  с  кресла    и  начал изображать    незамысловатые  танцевальные  движения. Он  обхватил  за  талию  невидимую  партнершу,   то  и  дело  брезгливо  отворачивая  голову  в  сторону,   не  желая  или  боясь  встретиться  с  ней   лицом  к  лицу. Глаза  Патрика  выражали  живой,  неподдельный  интерес  и  любопытство. Он  вспрыгнул на кровать,  стоящую  возле стены,  где  располагалось окно, и  лег  на  живот,   подперев  подбородок  ладонями. Он  смотрел,  не  отрываясь,  наблюдая  это  яркое  представление  и  заняв удобное положение,  еще  больше  заинтересовался  этой  анекдотичной,  веселенькой  историей. Стэнли  все  больше  подстегивал  этот  интерес.  Патрик  напомнил  ему  маленького  кузнечика,  который  сидит  в  траве  и  чего-то  выжидает.
-Танго-  танец   любви! - произнес  он фальшиво, желая  скопировать  натуральный  голос его  обладательницы.
- Она  наклонила  голову  на  мое плечо,  а  я, как  дурак,    как  последний  истукан, продолжал  танцевать  - изображал  он  парящие  движения  танго,  которые  еще  больше  придавали  ему  нелепости,   при  всей  его  габаритной  комплекции.
        Патрик  еле  слышно  смеялся,  но  продолжал  внимательно  слушать,  ловя каждое  слово,  как  воздух,    опасаясь  упустить  малейшую  деталь.
-Наконец,  патефон, к  моему великому счастью,  замолк - он выдохнул  и  плюхнулся  в кресло,   которое  слегка  отшатнулось  от  веса,  взгроможденного  на  него  так  внезапно.
-Гости  начали  расходиться,  да  и  я  не  рискнул  больше  медлить,   даже  торта  с  собой  не  взял,   убежал,  куда  глаза глядят,    подальше  от  этого  ужаса.
Он  прикрыл  рот  рукой и,  делая  вид,  что  хочет  подавить  рыдания,    затрясся,  словно  осенний  лист,  взбудораженный  ветром. Стэн сделал  страшные  глаза  и  заключил:
-С  тех пор  я  не выношу  ни  танцев,    ни  дней  рождений. Все!!!- произнес  он  трагическим  тоном. - Ставлю на  этом  точку!-  Он  поднял  руку    и  изобразил  в  воздухе  знак, которым  мы  заканчиваем  на  письме  каждую  фразу.
      От  последних  слов  Патрик  немного  угомонился,  а потом, заново,  проворачивая  кадр  за  кадром,  рассказанной  ему  истории,  после  некоторой  паузы,  громко  засмеялся    и, привлекая  к  этому Стэна,    который  все  еще сидел, с  застывшей  на его  лице  торжественно - мрачной  миной,   изображая  преступника,     обреченного  на  смерть. Они  снова  принялись  смеяться,    позабыв  обо  всех  своих  недомолвках  и разногласиях,  их  безудержный  смех     наполнял  комнату  несуразными,  нелепыми   звуками:   одни  напоминали  низкое хрюканье,  другие  звонкую  трель  соловья. И  не  было,  пожалуй, никого,    кто  мог  бы  прекратить  это  безумие. Казалось,  что  эти  звуки никогда  не умолкнут.
          Их  смех  можно  было  воспринять,  как  глупое  бездумное  ребячество, но  в  нем  было столько  разного, что  любой, хоть  на минуту  оказавшийся в  этой  комнате,   наверняка, усомнился  бы,     действительно  ли  они  понимают  друг  друга    и  почему  они,  столь  непохожие,  являются  лучшими  друзьями. Через  полчаса  смех  возобновился,    потом  послышался  стук  разбитого  фарфора   и  снова  бурный  взрыв  смеха. Затем  последовали  теплые  пожелания  спокойной  ночи и   обещания  непременно  явиться  на вечеринку. Удар  хлопнувшей  двери  и грузные  шаги  ночного  гостя,    который,  пройдя  несколько дверей  по  коридору,    прошмыгнул  торопливо  налево    и  исчез.
           И  снова  в  коридоре  воцарилась  тишина. Мерные  движения,  качавшегося  из  стороны  в  сторону  маятника,    отсчитывали  последние  минуты  перед  двенадцатью. Одна  за  другой угасали, с  еле  слышным  треском, электрические  лампы, как  мириады потушенных огней.  И   спящий  коридор погрузился во  мрак.  Лишь  изредка  нарушал тишину  бой  часов,  тяжелый  храп  и  ворочание  в  постели,  дремавших  обитателей  общежития.
                III

       Тихо падали  желтые  листья    и  нерезкий, с  легкими  порывами,  осенний ветерок    качал  ветви  из  стороны  в сторону, словно  умелый  дирижер   ловко  взмахивал своей  палочкой    и  управлял  оркестром. Эти  сухие, полуголые  существа,  подняв руки  вверх,    двигались  как  в  магическом  ритуальном  танце,    повторяя  движения  рядом  стоящего,   как  бы  призывая  свое  божество    прийти  им  на  помощь   и  ответить  на  всеобщий  призыв. С усиливающимся  порывом  ветра  это  медленное,  сонное качание    переходило  в  динамичную  пляску,    нарушающую  былой  ритм  танца  и  привносила  беспокойное  ощущение  дисгармонии  и  беспредела.
           Осенняя  природа  завораживает своим  многообразием,  обилием  красок  и  ощущением  пестроты,   являет  собой  образ  пестрой ярмарки,  праздничной  скатерти, сшитой  из  разных  лоскутов. Но  завораживает  осень  своей  противоречивой природой. Она являет  собой  торжество  цвета,  притягательного  желто-багряного  золотых  узоров  и  роскошь  лесного  наряда,    с  другой  стороны ее  мотивы  говорят нам  об  увядании тепла  и вечнозеленого  лета. Это  живое  многообразие  цвета   являет  торжество  и  гибель  красоты, красоты  беспредельно  богатой и  глубокой, совершенной,  которая, наконец,  достигнув  своего  апогея,  в  одночасье  увядает    и  в медленном  мученическом  страдании  теряет  свою  совершенную  силу,  и  погибает, обнажая  свою  девственную,  неприкрытую  наготу,  словно  стыдливая  дева, уязвленная  своей   беспомощностью, в  поисках  прикрытия, прячется  под  пушистым  снежным  саваном.   
         Это  ощущение  разлуки, пусть  и  временной,  но  столь  горькой  и  явно  ощущаемой    с  нераспустившимися  грезами, едва  прикоснувшегося к   нашей  душе,  лета наводят  ощущение  глубокой  тоски,  усугубляющейся  приходом  суровой, властной  зимы, чей  период  правления кажется  таким  долгим, почти  вечным. Между  тем,  музыка  осени  безумно печальна  и  торжественна,    прекрасное  непреодолимое сочетание  красоты  и  грусти  вселяют  ощущение безмятежного  покоя  и  сна,   и  той  волнительной  нотки  ожидания  неизвестности. Это  словно  оцепенение,   подобное  тому,    которое  находит  на нас    в  минуту  приближения  опасности.   Сталкиваясь  с  чем-то,  порой,    страшным  и  неведомым,    мы  теряем  самообладание,   становимся  безоружными  и  обескураженными,  словно дети, которые,  осваивая  этот  новый  незнакомый с  его законами,  непостижимыми  для  них, мир, таящий  множество  скрытых  опасностей, цепенеют  и, закрывая  руками  лицо  и  голову,   стараются, таким  образом,  оградиться  от  нависшей  опасности оборонительных действий   неизвестного  врага. Вот  точно  так  же уязвима  и беспомощна   природа,   которая  готовится    к  долгому  непробудному  сну,  и  вместе  с ней,  почему-то,  грустим  и  мы, люди,  дети  и порождение  этой земли,  вскормившей  нас  и  давшей   нам  развитие. В  этой  осенней  меланхолии    есть  какое  - то  роковое  чувство  одиночества  и  уныния  в  ней  кроется  и тайна  неподвластной  нам тоски и  обреченности. Но  это  чувство  неразгаданно,  незримо,   его   нельзя  увидеть  и  объять. Однако оно  так  трепетно  ощутимо     каждой  клеточкой   души,  что хочется  порой   упасть  на  сырую  землю,  вороша  ладонями  сухие  шелестящие  багряные  листья,    и  разрыдаться,  подобно  маленькому  ребенку,   который,  сам  не  зная  почему,  громко  плачет,  будто  с  ним  случилось  величайшее  горе,   и  никто не  в  силах ему  помочь  и  разрешить  его  проблемы.
           Течение  жизни  неумолимо,  как  поток  горной  реки, столь  же  стремителен  и  необуздан. Осень  же  является  тем  моментом,    когда  эта  бешеная  гонка  вдруг  останавливается  и  жизнь,  словно  переходит  в  другое  временное  пространство    без  секунд, без  тиканья  часов,  без  точного  хода  стрелок -  все  это  куда-то невольно  исчезает,  границы  времени  растворяются    и  мы, словно  в  замедленной  пленке,  наделяемся  возможностью  оглянуться назад    и  просмотреть  всю  наш  жизнь,   словно  киноленту,    на  которой запечатлены  все  основные  этапы  нашего  жизненного  пути,    наши  ошибки,  обиды  и  мудрые  уроки,   которые  мы  выносим  для  себя,    переживая  все  эти  переломные  моменты, и  в   этот  волшебный миг,  когда  мы  просматриваем  нашу  прежнюю  жизнь   мы  не  испытываем  больше  того,  что  когда-то  чувствовали.    Это не  будит  в  нас  больше  прежнего  рвения    попробовать,  испытать  и  вместить  все  эти ощущения  в  самих  себя,   поскольку  опыт  хранит  в  себе множество горьких,  пусть    пустых  и  незначительных   в  настоящее  время,  разочарований,  которые, все  же, оставляют  свои  глубокие  следы  в  наших  сердцах. В  суете  монотонных  однообразных  будней  мы  обо  всем  этом  постепенно забываем  и перестаем  придавать   прежнего значения  тем  вещам,    которые  раньше  были невероятно важны  для  нас.   
          Отсчитывая  кадр  за  кадром  прожитых  нами  дней,    мы  открываем  для себя  иной путь  исканий,  принимаем суждения,   которые прежде  отвергали и обличаем  свои нелицеприятные  стороны.  Мы  обнажаем  самих  себя,  становимся  безоружными,   крайне уязвимыми, а  впоследствии  облекаемся  в  новую  оболочку,   как  бы  испытывая  на  себе  этап  второго  рождения, и   когда  все  это  случается  с  нами  все происходит    впервые,  по-новому,  с  новым  восприятием  и  оценкой предстоящих  событий. И  эта  новизна нам  приятна,  поскольку  меняемся  и  мы  сами,  становясь  мудрее  и  восприимчивей  к  новым жизненным обстоятельствам. Но,  если  обнаруживается,  что  в  той  жизни  ничего  и  не было,   а  лишь  зияющая пустота  с  редкими,  еле  видимыми  следами  чего-то,   что  раньше имело  место  быть    и не  может  существовать  более,    эти    события  никогда  не  всплывут в  нашей  памяти,  хотя,  конечно,    мы были  тесно связаны с  ними,  и  им  отводилась  далеко не последняя  роль,    то  теперь  эта  связь  еле  ощутима,  будто  бы на самом деле ничего  и не  было.
           Заглядывая  в  нашу  жизнь  со  стороны, мы  осознаем  что, наверное,   мы  о  чем-то  забыли,  потеряли  что-то  очень  важное, ценное. Но  былое  несущественно,  прозрачно  и  пусто,  а  значит,   и  нет  смысла  на нем  останавливаться,  но что  же  дальше,   не  имея  жизненного опыта,  сноровки,  твердых  умозаключений   и  житейской мудрости  мы не  способны  идти  дальше.   Мы  пытаемся  зацепиться  за  тонкую  соломинку, которую  качает  сильный, неистовый  ветер,   которая  вот-вот  сорвется  или  выскользнет, как  извивающаяся змея  из  сетей   змеелова, и все  это обязательно  закончится. Ничего не  испытав,  не  познав, мы  остановимся  и  заснем на  полпути,  уже не  ожидая  помощи  извне,  не  питая  надежды  что-либо  изменить,   и  вдруг  мы  потеряем  веру, священную  веру,  которая  несет  в  себе  секрет  чудесного  исцеления   и  избавления  от  всех  невзгод  и  мучительных  страданий.  Оттого  горше  на  душе,  что  осень, словно  чистые  страницы  дневника   воспоминаний,  которые ждут  того времени, когда их  заполнят   и  начертают  на  них  строки  чьей-то  сокровенной  исповеди. Чувство  пустоты  и  осознания  нашей  жалкой  ничтожности   уже не поколеблет  чрезмерное стремление  двигаться  вперед  и  идти семимильными  шагами к  заветной цели   и  делать  большие  успехи,  преодолевая  самого  себя,   свои пороки  и  трусость.   
          Осень - волшебная  мелодия, чьи  удивительные  звуки   повествуют  нам  историю  разочарованной души, неиспытанных  иллюзий, непройденных  путей,    нереализованных  надежд. Вместе  со  струнами  этой  печальной  ноющей скрипки волнуются  и  непрестанно колеблются струны  нашего  сердца, и  нет  в  мире  музыки  печальней  и  вдохновенней,   чем  эта музыка, музыка  осени,  музыка  тоскующего сердца.
          Она  неподвижно  стояла  у  окна    и  пристально,  словно  завороженная,   глядела   на упавший  багряный  лепесток.    Через  минуту  на  земле  оказалось  с  десяток  таких  же    багряно-желтых  листьев, беспощадно  сорванных ветром   от  родных  ветвей. По  мере  того,  как ветер  усиливался,  эти  листья,    словно  управляемые  невидимой  силой,   поднимались  вверх,  как  в  волшебном  хороводе и  начинали  виться в  воздухе. А  между  тем, количество  их  увеличивалось,   их  становилось все  больше  и  больше,   и  тем  любопытнее казалось  это ритуальное,  магическое  действо,   напоминающее  уже  воронку  бурного  торнадо,    нежели  лиственный  хоровод. 
           Через  минуту  или  больше  спустя,  она  повернулась,   словно  выведенная  неведомой  силой  из  глубокого  транса,   и  захваченная  врасплох  со  своими  витавшими где-то  далеко  мыслями,    она  присела на  кровать,  поправила  медленным, слегка оцепенелым  движеньем    белую  подушку  и,  взяв  потрепанную  книжицу   со  столика, стоявшего  возле  кровати,     принялась  читать. Глаза  ее скоро пробегали по  строчкам,  словно приученные  к  таким  нагрузкам,  но  в них  отсутствовал всякий  интерес,  лишь  как  неосознанная машинальность. Не  желая  дольше  заниматься  этим  утомительным,  столь  неважным  для  нее  в  этот момент  чтением она  загнула  страничку  и  с  треском захлопнула книгу. Эмми  глянула на  часы,  распустила  волосы и  легла не  укрывшись, в  одежде  на кровать. По  обыкновению  она подперла голову,  сложенными  вместе  руками,   легла  на бок   и,  закрыв  глаза,  отдалась  во  власть  безмятежного  сна.
             Когда  она  заснула, ей  представилась картина ее  серого,  почти  никогда  не существовавшего  детства,  отсутствия беспечной увлеченности,  интереса,   веселых,   шумных  забав,  которыми  были  избалованы  все  ее  соседи  сверстники. Ничего этого  она не  испытала  ни  свобод, ни веселья,  ни  фривольных  шуток, лишь  вечная  холодность,  царящая  в  стенах  родного дома   и тупое непонимание  родителей,  их ссоры,   постоянные крики  и  излияния  своего недовольства   к их  общему  семейному  положению,  никогда  не  представлявшегося  тайным  для  маленького ребенка. День  за  днем  она  наблюдала за этими  немыми  сценами,  пощечинами   и  следовавшими за ними  обидными  оскорблениями,   все  сильнее   возрастало бурное негодование  в  душе  маленького человека,  все  жестче  и  обостреннее  становились  их  ссоры  и скандалы, все  громче и неистовей  звучал  глухой крик  ребенка,  становясь  беззвучным  для тех,  к  кому  он  был  обращен. Эта  невыраженная просьба  застыла  в  испуганных  глазах,  вечно  застланных  пеленой неутомимой  печали. С той поры Эмми всегда  находилась в  состоянии робкой  застенчивости,   некой  отчужденности  от  окружающих. Ее  магический круг,  собственно  нарисованный  ею  жирной  линий  мела,    как  огненный  заколдованный  шар    горячо обжигал  и  не  допускал  тех,  кто  хотел  коснуться  его, он  оберегал  ее,  но  и  отпугивал,  отстранял  других. Ее  сущность,  словно  живое  существо,    закованное  в  прочный  панцирь,   тихо  спала, обездвиженная,  боясь  шелохнуться  и  вылиться  наружу,  будто бы   у  нее  внутри  имелся сокровенный    надежный  тайник,  в котором она прятала  свою душу  подальше  от  чужих глаз.
              Нельзя  сказать,  что она  была черствой    и  скупой на проявление своих  теплых  чувств, нет,  напротив,  она  была  чудесной  девочкой,   несказанно   доброй  и  сентиментальной,  просто  у нее не  было никого,    кому  она  могла  бы  довериться   и  посвятить  свои  нежные  излияния. В мире  не  было  никого, как  она  полагала,  кто бы  смог  утолить ту  невыносимую  боль,   возобладавшую в  ней  от  осознания  полного  одиночества. Она не успела познать тех  радостных  моментов,    воспоминания о  которых  мы  долго  храним  как  святыню,   пронося через  года,    и  в  блаженной  старости   с  жадностью  упиваемся одним  лишь их  образом,   которого уже  достаточно  для ощущения  счастья.
          Она  не  научилась  любить,  конечно,   она  обладала  этим, присущей  каждому  живому существу,   даром, однако  в  душе  постоянно пребывало   некое  странное  смятение,  столь  родственно  близкое  любви, но   не  могла  правильно  истолковать  его. Она  примерно  знала, как  оно  выглядит,    она даже  чувствовала  его  специфический  вкус   и  божественное  благоухание,    но  не догадывалась,  как  правильно  к  нему дотронуться    и, прикоснувшись,  целиком  вдохнуть в себя. Она  жила  лишь  отдаленным представлением об  этом  самом, хотя много читала и крайне  интересовалась  этим, но не  испытав  этого,  она   бы  не позволила   себе  схитрить  или  слукавить,  назвав  себя  любящим  существом,  вот  и все.
            Ее  первые  дни жизни   были  столь  сумеречны   и  едва  различимы под  грудой  воспоминаний, что  порой,  она  чувствовала,  что родилась  из  ниоткуда,    что та женщина, которая  именовала себя  ее  матерью, вовсе  не являлась  таковой,    а  тот  грубый,  холодный  господин,    с  которым  она  так  редко  виделась,   лишь  по  выходным, да  и то  кратковременно, противоречил  ее представлениям   о  горячо  любящем свою дочь отце. Будучи  отпрыском,  порождением    этих  двух  равнодушных, материально озабоченных  особ,   она  была  чрезвычайно  одухотворенна,    и  казалось  чужестранкой,    слетевшей на  землю  с  незримых  просторов  небес.
         Очень  многое  она могла  бы  поведать о  себе,    но  почти все, что она  таила  в  себе,    было  недоступно, а порой  непонятно  для  остальных. Столь  незамысловаты  и  непредсказуемы  были   формы,  в  которые  они  были облечены,   столь  сложной  и  запутанной  была  дорожка,    выложенная  для их  роста  и  развития. Это  буйство  чувств,  этот объемный  груз,   порой самих  непонятных  ей эмоций,  все время безраздельно пребывал в ней  самой.    В этой  же  среде  роились  и  зарождались    другие, подобные  первым,  чувства  и  грезы. Но  это  копилось в  таком изобилии,   в  количестве  равном  геометрической  прогрессии,  что  единственный  способ   от  разрыва  самой  себя   этой  противоречивой  смесью  чувств   было  сохранение священного  молчания.
        Очень  рано  она  воспитала  в себе покорность    и выносливость  к  постоянно  меняющимся  условиям   суровой  жизни. Она  была  не  по-девичьи  терпелива,    а  обиды сверстников,   которые  смеялись  над  ней,   нанося  ей  глубокие  раны,   неизлечимые,  почти  смертельные,  усугублявшие  ее собственное  непонимание  их  смысла,   укреплялись в  ней  как прочный,  неподдающийся  стержень. Так  она очень рано,  встретившаяся  с  непреодолимой  жестокостью мира, научилась  сама    с  мужеством  сносить  эти суровые язвительные  насмешки,  заставляя  себя  саму    заткнуть  слух  от  этого непрестанного    потока    сыплющихся на нее обидных  оскорблений. Рано  осознав  свое безнадежное положение    изгоя,    девочки-инопланетянина,    она научилась  молча  сносить  эти  серьезные  удары,  приучив  себя  к  дисциплине, жесткому самоконтролю. Уже   в  девять  лет,  когда  она  впервые  услышала   обидные  слова  в  свой  адрес,  которые, словно  как  колокольный  звон     громким  отзвуком   хлестали  ее  по  сердцу    и  жгли,  отравляя  еще  несозревшее,  неокрепшее чувство  собственного  достоинства,    она присвоила  себе  удел  борца,  столь   несвойственный  для  лиц  слабого  пола.
          Эта  хрупкая, молчаливая мышка  внутри  себя  несла  столь  мощный  заряд  силы,    что  если  бы  обидчики  подозревали  о  существовании  этого  активнодействующего  в ней,   неугасаемого  вулкана,  из которого  струилась, подобно  непрестанно  бьющему  источнику,  сила, способная  отразить    бесконечный   шквал    их  обидных   язвительных  речей    и  отбросить  назад  в  стихийном,  неподвластном  человеку    порыве, они бы наверняка не осмелились подступиться к ней.   И  чем  сильнее  было  ощущение  этой  острой  боли    от  услышанных  и  воспринятых  ею   колких  обид,    тем  мощнее  возрастала  ее   внутренняя  энергия,    тем  жалобней  и  необузданней  становился   стон  её   глухих  криков  и  невыплаканных,  сдерживаемых  ею  слез.
          Порой  мы часто  задаемся  вопросом,  почему  же  так  жестоки  люди,   почему  они  столь  близкие  и  родственные  нам    по  самим  понятиям  нашего  общего  происхождения   и  развития,  порой  так  яростно    и  рьяно   атакуют  нас  своими,    отравляющим  душу,  оружием,   своими  резкими  словами,    насквозь  пропитанными  желчью  и  завистью.   
        Почему,  мы,  казалось  бы,  столь  близкие  друг  другу по  духу,   забываем  или  стесняемся  сказать  теплые  слова,   выказывая  тем  самым  нашу  любовь и  преданность, но  так часто,  без  зазрения  совести,   не задумываясь  о  последствиях,    высказываем  злые,  обидные  упреки   недовольства  и  негодования   и  смеемся  над  кем-то,  желая  слепить   из него  восковую  фигурку,   чтоб  потом  больно  ранить   пронзительным  вонзанием  стальной  иглы. Порой  мы, будто  нарочно,  ищем  предлог  для ссоры,   чтоб  применить  все  свои  худшие  качества,    на  деле  становясь  полным  эгоистом,   мы  готовы  поддаться  этому  сатаническому  зову,   который  толкает  нас  в  бездну,   обращая  нас  своими  рабами,  не  способным  противостоять  этой разрушительной  силе. И  мы,  словно в  разгаре представления,  с  азартом  новичка,  пускаемся  на  еще  более гнусные  ухищрения,   лишь  бы  ублажить  свое  непомерно  возрастающее  эго. С  этих  пор  жизнь  для  нас  полностью  меняет  характер,    она представляется  нам  как  погоня  за   неиспытанными  ощущениями,  погоня  за  невинной,  легко  уязвимой, слабой  жертвой. Самоцель  выражается    лишь  в  причинении  кому-то  нестерпимой  боли  для  ощущения  нашего превосходства  над  кем-то. Невыносимой  становится мысль  без  присутствия  всякой  злобы    и  ожесточенной  тактики    наступательных  сокрушительных  действий.
        Но  вряд  ли  никто  из вас  не  задумывался, хоть  раз,  об  убийственной  силе  слова.  Что  же  станет  с  теми,  кто  пострадает    от наших  губительных  словесных  излияний. Им  ничего  другого  не  остается, как  спокойно  принять  их   со  стоическим  мужеством,  вынести  это суровое  наказание    или, будучи  раненным, в  самое  я,    погибнуть, не  только  в  моральном  отношении,  но и  в  физическом  тоже. Поэтому, как  правило, люди,   подобные  этим  жертвам,  являются   существами  чем-то  отдаленно  схожими  с  человеческим  видом,   но  столь  слабые  и  беспомощные,   как кроткие  послушные  овцы,   намеренно  идущие  под  нож  кровожадного палача. 
         Веселая, живая  по  натуре,  готовая  беззаботно  предаться    безграничному  веселью  жизни,  ее  сладостным утехам,  безудержным  порывам    с  бурным  всплеском  эмоций,    Эмм,  уязвленная  горькими  обидами,  замкнулась  в себе   и  закрылась  на  все  засовы  своего  неприступного  замка,    сделав  его  неподвластным  для  остальных.
          Хрупкая, нежная,  безмерно  одинокая,    лежала  она, неукрытая,  в  своей маленькой кроватке,    в  крохотной комнатке, напоминающей  темный  чулан  с  низким  потолком. Этой  девочке  снились  голубые  грезы,    мимолетные  мечты  и  сюжеты  тех  книг,    которые  являлись  отражением  ее собственных невостребованных  чувств.  Они  уносили  ее в  далекие, несуществующие  страны, в  нереальный, фантастический  мир.  Сказочные  дюны  и  безбрежные  пустыни Востока   с чарующим  манящим  сладко-пряным ароматом    пахучих  благовоний  и  целебных  трав.  Затем  она  очутилась  в  средневековой  Франции, она  восседала  на  золотом  троне    и подобно  каждой  элегантной  королевской особе     протягивала  ручку  своему  фавориту,    принимая  от  него  страстный поцелуй, как  знак вечной  преданности    благородного  рыцарского  сердца. Подобные  сцены  крайне  восхищают  женщин,    заставляя  их  трепетать,    и  воскрешают  в  них  чувства, которые  они считали  давно умершими    и  утерянными  без  возврата.
         Как  долго она  грезила, как  много  она  читала, а ведь  эта  была  та  единственная  дверь  ее  души,    которая  оставалась  по-прежнему открытой. Этому  занятию  она  посвящала  гораздо  больше  времени,   чем  урокам,  которые  она  прилежно  выучивала,    будучи  одной  из  лучших. Чтением  она  была  поглощена  настолько, что  порой, забывала,  где  она  находилась. Так  пол  дня  она  проводила,  читая, полностью  увлеченная  романтической  историей   чьей-то  красивой  любви    с  печальным или  со  счастливым  концом. И каждый раз  она водворяла  себя  в состояние  некого  усыпляющего  забвения,    в состояние полной  отрешенности  от  внешнего  мира    и пребывании  в  мире  ином,    сказочно прекрасном  и  беспредельно  грустном    из-за  своей  невозможности  стать  явью. Все  чаще  и  чаще  посещало  ее  это  чувство,   трансформирующее  реальность  в  волшебный  сон   ее грез  и  нежных  девичьих  мечтаний. Все  глубже  и глубже  становилась  пропасть,    отделяющая  ее  от  других  людей, которые  казались  такими  чужими,  холодными, непохожими  на персонажей  ее  романтических  грез. В  такие  минуты  ее  одолевал непреодолимый  страх    оказаться  полностью  изолированной,  отрезанной от  реальности. Но  мало  помалу, это  беспокойство стихало,    страх  сменялся  покорным смирением    с  положением  изгоя,  белой вороны,   к  которому  она  давно  привыкла   и стала,  наконец, воспринимать  как данное, не в силах ничего  изменить.
         Она  не  питала к  людям  злобы, она просто  чувствовала себя  чужой  и одинокой,   словно  дикая  боязливая  лань, оказавшаяся  одна  в  африканской  засушливой  степи,  окруженная  со всех  сторон  хищными  львами. Люди  вселили в  нее  этот необъяснимый  страх,   эту  глухую  боль  тихо  сносимых  страданий,  которые  она  переживала  сама  в себе. Она  никогда  не  желала  и  даже  боялась  стать  объектом всеобщего  обозрения. Она  часто  плакала  по  ночам,  тихо, украдкой, будто  в  чем-то  виноватая,   уличенная  в  великом преступлении  и никому  не показывала  свои  слезы   или  боялась, или  не  хотела, или потому  что  считала позором  обнажать  пред  кем-то свою  душу, душу  израненную,  томившуюся  под гнетом  вечного непонимания.
          Холодное равнодушие  ее  родителей    не  научило  ее  ценить  саму  себя    и  любить  себя  такой,  какую  сотворил  ее Бог. Она вовсе  не была  блеклой  и некрасивой,  но,  почему-то, считала себя  гадким  утенком.  Грациозная  от  природы, с  лучистыми  серыми  глазами, каждое  ее невольное  движение  дышало  чистотой  и неподдельной  искренностью. Но  большие, с  толстой  черной  оправой, очки, которые  она  изредка  надевала, вечно  опущенные  плечи   и  угрюмый  вид   делали  ее  ужасно непривлекательной и  совсем  незаметной. Именно  люди,  с которыми  она сталкивалась,  заставили  ее  саму  поверить  в  собственную  некрасивость,   а  серый  костюм, с  которым она  чередовала    черное потертое платье,   делали  ее  еще  более  бледной    и придавали ее чертам  болезненный  вид. Однако  ее  даже  это  не  интересовало,   она  даже  не  считала  нужным   забивать  себе  этим  голову, что  в корне  отличало  ее  от своих сверстниц,   скоро  бегущих  в  неизвестном  направлении   сломя  голову,   опережая  друг  друга.  В  жаркой  агонии  вечного женского  соперничества,  в  стремлении  подобрать  себе  самую  выгодную  партию  заставляет  их  постоянно  изменяться,   совершенствоваться,  становясь  все   более  привлекательными  в  глазах  своих  избранников,   завоевывая  их  интерес,  тем  самым,  получая  больше  шансов   на  успех. Но  Эмми  казалось  чуждым  это  непонятное  стремление    быть  лучше,  ведь  никто  кроме  нее  не    умел  быть  такой  искренней,  оставаясь беззаветно  преданной  своим  чувствам. Она  не  умела  играть  чужие роли,    поскольку  чувствовала  себя  неуютно  и  неловко. Она уважала себя,  прежде  всего  за    свое  упорство  и  преданность  самой  себе   и  не была  готова   жертвовать этим, ради  чего-то, своей  неиспорченной   натурой  своим  твердым  и  непреклонным  характером.
           Посреди  глубокой тишины  комнаты,   где  тихо спала  Эмми, неожиданно  раздался  частый  стук  в  дверь. Разбуженная  чьим-то  настойчивым, до   бесцеремонности, стуком, Эмми вскочила  с  кровати,   сунув  ножки  в  теплые  тапочки,   и  ринулась  к  двери, на  бегу  завязывая  вельветовым  шнурком  свои  длинные каштановые волосы. Перед  тем  как  открыть  дверь она глянула  в  замочную  скважину,   улыбнулась  при виде, скрещенных   на животе, белых  длинных  пальцев, которые  были  ей  так  знакомы, поправила  воротничок на  платье  и  распахнула  дверь. На  пороге  стоял  длинный  веснушчатый  юноша    по  имени  Генри- скептик,  зубрила  и  страшный  зануда. Немного  переминаясь  с ноги  на  ноги,  Генри  со  свойственной  ему  нерешительностью, обусловленной  или  некой  врожденной  медлительностью,  то  ли  комплексом  неполноценности,  который  каждый  раз  сдерживал  его  неловкие  движения   и  превращал его в  совершенного  истукана. Немного  погодя,  он  вошел  в комнату    и стал  озираться  по  сторонам,  глядя на  предметы, расставленные  в  комнате,  с  таким  любопытством, будто  очутился  здесь  впервые.
-Привет, Эмм, - произнес  он, повернувшись к ней  спиной,  как  будто  сам  не  осознавал,    зачем  он  здесь  и  что  он  хочет  найти.
      Однако  Эмми  не  спешила  выказывать  своего радушия  к  новопришедшему  гостю. Она  зевнула,  прикрыв  рот  рукой, и  лениво  поплелась  к  кровати.  Укрывшись  одеялом,  она  поджала под себя  ноги  и  села  в позе  буддистского  монаха  во  время  медитации. Приняв  равнодушный  вид,  Эмм  потянулась к  тумбочке,  взяла  книгу  и  спешно начала    перелистывать  желтые  страницы   в  поисках    той, у которой  был,  загнут  верхний  край.
       Находясь  в  одной  тесной  комнатке,  эти  двое    казались  существами посторонними, параллельными  друг  к  другу. Будто  бы  находились  в  двух  противоположных  временных  измерениях, независимо  друг  от друга. И видимо общались  они  только  потому, что  были поставлены  в  такие рамки,   которые  будто  вынуждали  их  обоих  поддерживать  теплые  приятельские  отношения. В  свою  очередь никакого  интереса, а  тем  более, какой-то  дружеской,  теплой  симпатии они  друг  к  другу  не испытывали. Словно  следуя  чьему-то  настойчивому указанию,  эти двое   создавали  лишь  видимость,  обманчивую   иллюзию  дружбы. Скорее всего,  это напоминало связь,  вызванную  необходимостью, сложившимися  условиями, в  которых  невозможно  было  действовать  иначе. Но  между  тем, чувство  ответственности  за судьбу другого  преобладало  в  них обоих  на  равных  началах.
          Нельзя  сказать,  что  Генри  был  абсолютной  посредственностью.  Ужасно  заурядным  типом. Нет же,  он был  страстно  увлечен  науками, в  том  числе  химией, в  которой  он  действительно  знал настоящий  толк, однако  лишен  был  достоинств  хорошего  оратора    и  не  отличался  уникальностью  своего  мышления. Если  и  существует  такое  понятие,  как  понятие  аналитического  ума, то  он  в  полной  мере  отражается  в  образе мышления  этого юноши. Ему, как  никому  другому не раз  доводилось  размышлять  по  поводу  решения  трудных математических  задач.  Искать  новые  пути  и  способы  решения,    новые  методы  исследований. Однако  очень  часто  этот  мыслительный  процесс  ставил  его  в  тупик,   вводил  в  глубокое  заблуждение.   
            Ломал  он голову,    вовсе  не  из-за поощрения, которое  наверняка  бы  последовало  за  успешным  решением   очередной  математической  головоломки. Разгадывая  эти  сложные  шарады,  блуждая  в  лабиринтах  своих  запутанных    размышлений, состоявших  лишь  из  смутных,  еле  различимых  образов  и представлений, Генри  получал  блаженное  удовольствие от    самого  этого  процесса. Хотя  вовсе  и  не  претендовал на  звание  заслуженного  ученого.  Эти корыстные  замыслы  никогда  не  волновали  его  разум. Он  был  слишком  далек  от  всего  этого, он  предпочитал    оставаться  тем,  кем  он  был,   не  зная борьбы, не вкуса сладостных  побед и поражений. Вся  его деятельность  была  пуста  и  лишена качественного  смысла. Наверное,  каждый  из вас  задавался вопросом: Стоит  ли  вкладывать  свои  непомерные усилия  и  энергию   в  то  дело,  которое не вознаградит  тебя  в  будущем, не  обеспечит  тебе  безбедную,  беспечную, легкую  жизнь? Ведь,  зачем-то  мы заставляем  себя день  за  днем   отправляться  в  то  место, которое  называется  банальным  словом  «работа». Мы  желаем  заработать  деньги,  мы  работаем  на  наше  будущее, и никого  не будет  заботить   моральный  смысл  этого слова  «работа»,  которое  рассматривается  исключительно  как  источник  дохода и  нашего  благосостояния.
          Никто не посмеет  обвинить  работягу,    бьющегося  над  решением  той  определенной  проблемы,  задачи  или  выполнении физических  усилий,  с  целью  получения вознаграждения за  нелегкий  труд,   ради  материальной выгоды. А  такие  как  Генри  будут подвергнуты  острой критике    или высокомерному  презрению  с  вашей  стороны. И в  ваших  доводах  будет  содержаться  весьма  весомая  доля  истины,  таких  как  вас,   будет  большинство.
         Но  необходимо принять во внимание  и  те  жизненные  реалии,   в которых  все-таки  существуют  такие редкие  люди, как Генри, готовые  отдать  всего  себя  на  служение  науке.
         «Жить,  чтобы  трудиться»-  таков  их  девиз,   в  этом  их  призвание, заметьте, совершенно  противоположное  тому, что присуще современной  тенденции   нынешнего поколения. «Жить,  чтобы  радоваться  и  наслаждаться, а работать,  чтобы зарабатывать  на  достойную  жизнь». В  этом есть  некая тупая  отрешенность,  нежелание  руководствоваться  ценностями общества, из  которого  ты  произошел,    не  только  как высокоорганизованный  биологический  вид, но и целый  социальный  институт, заключающий  в  себе самом.
          Это  самопожертвование  является  добровольным  героизмом, однако  абсолютно  пустым  и  бесплодным. Удел  многих  выдающихся  личностей, в  конечном  счете,  обречен на удачу:  уйма потраченного времени,  масса  неимоверных  усилий -  все  это может произвести  успешное  завершение. В  конечном  счете, ученый  сделает  какое-то  очень  важное  открытие   и  будет  награжден  титулами   и  обсыпан  многочисленными  почестями   и  привилегиями. Но  в случае  Генри  это  правило не действует,   как  и  его парадоксально нелепая сущность,  не  претендующая  на  высокие  награды. Ровно,  как  и  судьба  всех  непризнанных  гениев,    их  удел  печален,  такие, как  он  обречены  на  жалкое  серое  существование.  И  никому  для  таких, как  он,  нет дела.
         Он  был  ничтожеством,  как  многие  бы  выразились,    от  своих  внутренних  амбиций  вплоть  до  своего несуразного  внешнего  облика. Он  был ужасно  непривлекателен,  скорее  всего,  оказавшись  с  ним  в  одном  помещении,   пусть и  нелюдимом  и пустом,    вы  бы  и  не  взглянули  в  его  сторону. Очки, плотно  прилегающие  к  глазам    и  переносице, казались,  срастались  с  его  лицом,  его  некрасивые, чуть  вытянутые  вперед, губы были всегда  полуоткрыты,  что придавало  его  физиономии   глупый, отсутствующий  вид. Он  не  отличался  крепким  телосложением,  но  был  высок   и  ужасно  тощ, что  порой,    иной  раз, создавалось такое  впечатление, будто   ему  сложно  управлять  своими  длинными,  худыми,  как  палочки,  ногами. При  каждом  неловком движении  он  мог  серьезно  ушибиться   или  споткнуться,  или  невольно  сломать  себе  что-нибудь, уж  больно  длинны  были  его  конечности, впрочем,  как  и  его  извилины,  которые ему порой сложно  было  привести  в  порядок  из-за  сумбура,  который  там  творился.
          Спустя  продолжительное  немое  молчание, изредка  нарушаемое  шумом, создаваемым  перелистыванием  пыльных  страниц книги, чтением  которой  Эмми  всерьез  была  увлечена   и  шуршанием  и  захлопыванием  тех,  которые  Генри  то и  дело доставал с полок,   будто что-то искал. При этом  его неспешные  вялые  движения придавали  ему  абсолютное  равнодушие  и  безразличие, будто это  его нисколько не  интересовало.
-Гарри!-  оторвав  глаза  от  пожелтевшей  страницы, произнесла  Эмми, - Можно  спросить тебя?- ее голос изменился  и  приобрел  немного  другую  интонацию.
-Да, конечно,- с  тем же тупым равнодушием  отозвался  Гарри.
-Ты  когда-нибудь  любил кого-то? - с  той  же ноткой  любопытства  и  загадочности   звучал  ее  голос.
-Что? Прости,  я  не слышал  твоего  вопроса, - он повернулся  к ней,   словно  впервые  увидел  перед собой  Эмми.
         Да, он  взглянул  на  Эмми,  и  на  этот  раз  она была настоящая,    искренняя,  слегка  смутившаяся своим  вопросом   и  испытавшая  некий  стыдливый  страх,  который  выразился  в  виде  румянца  на  ее  бледном  лице.
           Встретившись с  безразличным  к  таким  вещам   взглядом  Гарри, она  усмехнулась   про  себя,   снова наклонила  голову вниз  и  исподлобья пробормотала. - Ничего…
          Гарри  вернулся  к своему  занятию,    а потом, словно  очнувшись,    неожиданно  вспомнил предыдущий вопрос   и  заговорил,  не  отрывая  пристального  взгляда от  книг,  расположенных  на  пыльной  полке.
-Любовь  для  меня  нечто  абстрактное  и  далекое. Я  даже  и  не  знаю,  как тебе  объяснить. Это  то, что почти неощутимо, но  оно, должно  быть,  есть… - Он  остановился, поправил  очки   и с упреком  посмотрел на  Эмми, за  то,  что она вынудила его  отвечать  на столь  глупый, не заслуживающий  должного  внимания  вопрос.
-Да,  наверное,  есть – эхом  отозвался  ее  вялый  голос, еле  слышно,    будто доносившийся не  из  ее  уст. А  после  подняла книгу, к которой  долгое  время  был прикован  ее  взор,   и  с  негодованием  воскликнула:
-Ведь  не  зря  пишут  такие книги!
-Что  это? - спросил  Гарри, вытянувший  шею  вперед,  как  бы пытаясь  разглядеть  название  книги  с  противоположного  конца  комнаты.
-Это  Ромео  и  Джульетта, Шекспир.
Гарри засмеялся, а потом  с  ухмылкой  пробормотал: 
-Какая  чушь! Отвратительно! Только  девчонки могут  читать  такое!
Эмми улыбнулась,  а  потом  добавила:
-А  ведь  они действительно  любили  друг  друга, что готовы  были  вместе  умереть. Разве  это  возможно?
-Это все  глупости. Отчаянные  глупцы! - с  той  же издевкой  повторял  Гарри,  почитая  предмет  их  разговора  за полную  чушь. - Они  сами  так  и  норовили умертвить себя,    чтоб из  этого раздуть  небылицы  о  любви…
-Это не так, Гарри! - с  твердой  уверенностью  в  обратном  заговорила  она. - Это  не  сумасшествие и  не  глупое  отчаянье. Это  чувства  невыразимо  прекрасные, это  истинное счастье,   которое  было таким  мимолетным.  …О  если  бы  хоть  раз  почувствовать  то  же  самое,    что  здесь  описано, то  волнение,  бурю  эмоций, сильные  чувства,    непоколебимую  веру в  святую  любовь…
        Заметив  на  себе  пытливо-удивленный взгляд    приятеля,  она  умолкла,    словно  ощутила  стыд  за  сказанные  ею слова. Она  заколебалась, снова  вскинула  голову   и,  взглянув  с  неприкрытым  упреком  на  Гарри,  воскликнула:
-Ты  все  равно  ничего  не поймешь! - и понуро склонившись над книгой, тяжело  вздохнула.
           Гарри  действительно  не понимал смысла  ее слов,   потому  что  это  никогда  не  являлось  объектом  его  исследований  и никогда  не подвергалось его  дотошным вычислениям  и анализам. Возможно  это бы  и  стало  увлекательной темой  для  размышления,    но  он  не  находил никакого  смысла в  этом копаться. Да  и  как  ему  было понять  те  страсти,  которые  словно  пенистые  горбатые  волны  вскипают  и  с мощной  силой  обрушиваются  на  хрупкое  создание,  делая  его  совершенно беспомощным и  заставляя  неимоверно  страдать.  Гарри  мешкался  и не  знал,  что  ответить,   чтобы  как-то исправить  эту  глупую  оплошность. Как  он   не  силился, как  не  пытался    подобрать  нужные  слова-    все  это  было  пустым  незначительным  утешением  для  Эмми. Его  безразличие  к  чувствам  других,    его  холодный  аналитический  расчет    делали  его  фразы,  которые  он  подбирал  с  такой  трудностью,    совершенно  нелепыми  и  абсолютно  противоречащими его  собственной  точке   зрения. Он  вторил,  пытаясь  постичь   то  необъяснимое, что  его  никогда  прежде  не  волновало. Банальные  фразы,  сухие  утверждения  выставляли  его  полным  лжецом  перед  самим  собой.
-Эмми, милая… - заговорил  он,  запинаясь,    сев  подле нее  и  теребя  за  плечи, - Я ведь  не  отрицаю,  что  она  существует... Просто… - спотыкаясь,  краснел он, - просто в  жизни  редко  встречаются  такие  случаи...    
        Хоть, как  известно,  браки  совершаются  на  небесах,  большей  частью люди руководствуются  своим  расчетливым  замыслам... - столкнувшись  с  неизбежной справедливостью  своих  слов, он  поправлялся  и  снова,  пытаясь выпутаться  из  своего  собственного  лабиринта, твердил:
-Нет, нет, не  слушай  меня. Я - скептик, я ничего  не  смыслю  в  таких  вещах... Это  слишком  запутанно  для  меня! - восклицал  он с  жаром, - Но  ты,  - он  приподнял ее подбородок своей  рукой,  и  промолвил:
-Ты - девушка, а  значит,  ты,  несомненно,    лучше  меня  разбираешься  в  этом. Да,  конечно -  ободряя  самого  себя за  удачно  подобранные  слова, закивал  утвердительно головой.
-Да,  тебе  это  вполне   понятно, вы -  девушки    более чувствительны  к  таким  вещам,  вы – натуры  нежные  чуткие…Вы  разбираетесь  в  этом лучше, чем  мы, мужчины. Вы  идеалистки,  вы  везде  хотите  увидеть  то, что  хотите  увидеть,    выдать  желаемое  за  действительное.  Но,  увы!-  оборвался  он, браня  в сердцах  самого  себя  за  неумелое  высказывание,    что  еще  больше  отдалило  его  от  темы    любви  и  женского  участия  в ее  становлении. Он  огорчился,  ссутулил  плечи и  весь  сконфузился,   обнаружив,  что  сам  наткнулся  на  еще  большее  противоречие.
-Гарри,  ты  прав -  еле  слышно  забормотала  Эмми   и  положила  руку  на  плечо,  рядом  сидящего  друга. - Ты  прав,  это  глупая  сказка  и  нелепая  выдумка. Если бы… - ее  голос  задрожал, но  она  продолжила, явно  желая  закончить  начатое.
-Если  бы    мои  родители  любили  друг  друга, они  бы  не  ссорились  так  часто. Они  бы  называли  друг  друга  ласковыми,  слащавыми  и  приторными  словами, типа  «любимый,  милая» не  только  на  публике  и  на  глазах  едва  знакомых  людей,  но  и  дома.  Они  бы  не  устраивали  день  за  днем  эти  ужасные  сцены,  понося  друг  друга  чудовищными  ругательствами, грубыми  оскорблениями,    от  которых  мне  до  тошноты  становилось  нестерпимо  противно  и  больно,  что  порой  хотелось  убежать  из  дома    неизвестно  куда,  исчезнуть, испариться,  просто  не  быть  больше.  Потому  что  это  я, я  единственная, как,  оказалось,  была  помехой  их  развода … - она всхлипнула   и, подавив  в  себе горький комок  слез и  спрятав  лицо в ладонях,  нервно  задрожала   но, взглянув на  недоумевающего  Гарри,  который  впервые  видел  ее  в  таком  состоянии,  продолжила:
   - Знаешь,  я  была  для  них  игрушкой, безделицей,  которой  они  ловко  манипулировали,    я  была причиной  их  раздоров   и  скандалов. Однажды  я  услышала  от  своей  матери:  «Если бы  не  малышка Эмми,  я  давно  бы  тебя  бросила   и стала  свободной  и  счастливой, мне  бы  больше  не  пришлось  так  унижаться  и  страдать.  Живя  с  тобой  в  одном  доме,  под  одной  крышей,   разделять  с  тобой  постель  и  фамилию. Мне  было девять  лет, когда  я  стала  невольной  свидетельницей  этих  слов. Как  сейчас помню,  это  случилось  одной  злополучной  ночью,   я  выбежала  из  комнаты, вся,  дрожа, меня  разбудили их  крики и  шум  от  падающих  стульев. Я  очень  испугалась,  что  отец  рассердиться  и, как  это  часто  бывало,    начнет  избивать  маму. Я  всегда  становилась  на  ее  сторону    и  всегда  успокаивала  и  утешала ее,   мне  казалось,  она  также  сильно  любит  меня,  как  и  я  ее. Когда  я  это  услышала,  у  меня  перехватило  дыхание  и  подкосились  ноги. Я  была  сама  не  своя  из-за  злобы  и  ненависти  на  саму  себя, ведь  как  выяснилось, это  я  была  виновата  в  том, что  маме  приходилось  терпеть  эти  оскорбления,  постоянно  плакать, сетуя  на  свою  несчастную  судьбу  и  проклиная тот  миг,  когда  они  с  отцом  повстречались. Я  выбежала  оттуда, словно  ужаленная,    я  знала  наверняка,  какими  будут  мои  дальнейшие  действия. Я  ринулась   через парадную,  забежала  к  себе  и  вышла  на балкон. Я  помню,  был  сильный  ветер  и  дождь, он  хлестал  меня  по  лицу.  Я  еле  сдерживалась,  чтобы  не  заплакать, было  очень  холодно, меня  всю  знобило. Наверное,  у  меня  была  температура,   но  я  вскарабкалась  на  скользкие  перила   и, не  желая  больше  медлить, спрыгнула  вниз.
Я  очнулась  спустя три  дня,  я  лежала  в  постели, не  шевелясь, вся  перебинтованная,  не  способная  пошевелить ни руками,  ни  ногами. Вокруг  меня  стояли  какие  то  люди  и мама  с  папой,    они по  очереди  держали  меня  за  руку    и  улыбались.    Я  была  совершенна  счастлива. Но,  проснувшись  на  следующий  день,   я  услышала  чьи-то  крики,  это  был  мой  отец,  он  был  пьян,  он  орал  на мать,  что  есть  мочи.  «Ты  дура,  это  из-за  тебя наша  дочь    лежит   сейчас  вся  парализованная    и  не может  двигаться,   почему  ты не заперла  дверь  на  балкон,  ведь ты  знаешь, что  ребенок может  натворить,  когда  он  без  присмотра…»
          -Ты  не  представляешь  Гарри,  что  я  почувствовала  в  тот  момент, как  я  ненавидела  их  за  это, я  вся  горела,  меня  страшно  лихорадило, я  думала, что  умру,  взорвусь  от боли  и  гнева. Ведь  это  я  открыла  запертую  дверь  на  балкон, я  ради  них  спрыгнула  вниз, чтобы  примирить их обоих, я надеялась, что  это горе  сплотит  их, однако я  глубоко  ошибалась,  моей  жертвы  было  явно  недостаточно. Я  не смогла сделать  их счастливыми,  как  бы  не  старалась. Никогда  не  забуду  этот  день,  представивший  для  меня  истинные  доказательства  того,  что я  совершенно  безразлична  для  них,  они  ведь  даже  не  поняли,  о  чем  я  хотела  им  сказать, они  не слышали  меня,    потому  что  были  слишком эгоистичны. Я  ведь  готова  была жизнь  отдать  ради  их  счастья,  а  они  посчитали  эту  жертву  за  бездумную  ребяческую  шалость, детское  любопытство,   которое  обернулось  почти трагедией…
        Ее голос  изменился,  и  она закрыла  глаза,    вздохнув, она  тихо  произнесла:
-Гарри,  оставь  меня, пожалуйста,  оставь,  я слишком  устала.
          Гарри,  весь  напряженный, едва осознавал, то  о чем  она  только что  ему  поведала,  но он   встал  с  кровати    и покорно  вышел,  тихо  затворив  за  собой  дверь. Еще  минуту  Эмми  сидела  на  кровати, задумавшись,    а  потом  легла  и, всхлипывая  от душащих  ее  слез,   горько  зарыдала,  заглушая свой  плач    подушкой,  в которую  она уткнулась  лицом.                               

                IV

                Было  двенадцать  часов  дня - время  ленча. Столовая  была  оживлена   шумными  голосами  ребят  и  грохотом  столовых  приборов. Старый  деревянный  паркет  то  и дело  поскрипывал    под  ногами  в  суете  толпившихся   школьников. Повар  со  свойственной  ему  сноровкой  и  знанием  дела    умело  раскладывал  равные  порции  традиционного  обеда     в  тарелки  и  блюдца, расставленные  на  индивидуальных  прямоугольных   подносах. Очередь   и  ужасная  толкотня   вскоре  успокоилась,  и  школьники  рассеялись  в  разные  стороны, рассаживаясь  за  свои  столы,    присоединяясь  в свои  компании,  по  кругу  общих  интересов     и  принялись  громко  беседовать  и  хохотать  над  своими  шутками.
           За  одним  из  столиков, самым  большим,   расположенным  возле  окна,  шла  наиболее  оживленная  беседа. Здесь  ребята  не  только  шутили  и  смеялись,  но  и  обсуждали важные,   самые  основные  и  спорные  на  их  взгляды вопросы  и  увлекательные  темы,   которые  касались  каждого  из  них  непосредственно, поскольку  каждый  из  них  принимал  очень  активное  участие  в  общей  гармоничной  жизни. Их  личные  дела,  зачастую  и  интимные, выставлялись  на  суд  общественности,  причем  никто  из  присутствующих  не собирался  противиться  этому,   ведь ничто  так  не  привлекает  внимание     и популярность,  как  чьи-то  истории  и  факты, порой  и  вымышленные  нарочно, из  личной  жизни. Популярность  была  их  навязчивой  идеей,    они  ею  бредили, мечтали  и  жаждали, подобно  заплутавшему  в  пустыне,  страннику,  который  бредит  оазисом,  изобилующим  полноводными  источниками влаги.
       -Послушайте!- восклицал  Стюарт  Рид,  привлекательный  блондин  со  смазливым,  вечно смеющимся  лицом,  - Этот  оплеванный  болван   стоял, как  пень,  приросший  в  землю. Вы  бы  видели  его  физиономию. Мы со  Стэнли  чуть  со  смеха не  завалились  - закончил  он,  краснея  и  нервно  дергаясь от  смеха.
-Да, вот  умора,  я  чуть  не  подавился  праздничным  тортом!  - добавил  Стэнли.
Речь  шла о  прошлом празднике,  дне  рождении  мисс  Клер  Аггинс,  на  котором  оба  приятеля  непременно   присутствовали.
          Мисс Аггинс  пользовалась  особой  популярностью,    нельзя  сказать, что  она  была  главным  предметом  воздыхания, однако  она  была  мила  и  очень  любила  повеселиться, порой  и   без  повода. Она  была  чрезмерно  смешлива,    казалось  всегда  жизнерадостной   и  беспечной,  словно  ни  о  чем  никогда  глубоко  не  задумывалась. В  отношениях  с мальчиками  она  предпочитала  тактику  легкого  флирта,   что  прибавляло  ей  немало  интереса  с  их  стороны. Более  того,  она  всегда  умела чувствовать  себя  раскованно  и  непринужденно в  их обществе. Все  ее  подруги  были ужасно похожи  на  нее,    такие  же  веселые  и  привлекательные, как  и  она. Они  уютно  себя  чувствовали  в  компании  парней   того  же возраста,  что  и  они сами,    и  это  их  нисколько не  смущало, даже  наоборот, пробуждало  в  них  авантюрный  дух  и  желание  действовать  самостоятельно  по собственной  инициативе. Ведь  такие  девицы,  так  называемые  индивидуалистки  и  предпочитают,  как  правило,  действовать  самостоятельно,    полагаясь  во  всем  лишь  на  свою  собственную  инициативу,  которая,  как  они  сами  утверждают, никогда  их  не подводит. Такие  действия  не  раз  приносили  им  богатые  плоды. Это  ни  хорошо  и  не  плохо, просто  такой  сорт  людей  действительно  существует и  даже процветает  в  современной  жизни.   Является ли  это  результатом постепенно  эволюционировавшей  и  даже выродившейся  эмансипированности  женщин    остается  неизвестным,  однако  такая  тенденция  постепенно растет  и  развивается,   осваивая  новые  сферы  и присваивая  себе    то,  что некогда рассматривалось  как дело  сугубо  мужского  профиля.
            Бедняга  Джеймс,  по  роковому  для  него  стечению  обстоятельств, был  поднят,  в  буквальном  смысле,  на  смех    и выставлен  полным  идиотом. Над  ним  давно  уже потешались  из-за  его,  напоминающим  девичьи,  манеры  и  излишнюю  робость,    которая  для  мальчишки  означала  признак  большой  трусости. Такой  слюнтяй  не  имел права  вступать  в  этот  почетный  высший  клан,   некий  невидимый  орган  власти, который  вершил  всеми  судьбами, подвластному  их  влиянию,    как  им  заблагорассудится.
                Джеймс, как  было  всем известно, по  частым  по  его  доверчивости  заявлениям,    которые  были  сделаны,  открыто,  без  утайки,    произнесены   во  всеуслышание,  питал большую симпатию  к  этой  самой   мисс Клер Аггинс. Нельзя  сказать,  что  она  никоим  образом  не реагировала  на  его  ухаживания, как  раз  наоборот,  ей  очень  льстила  его преданная  симпатия, только  она  никогда    не  выказывала  к  нему   чего-то  большего, чем  к  остальным  своим  многочисленным  ухажерам.
         Ее  нельзя  было  назвать  человеком  непостоянным  или  двуличным,  просто   она была  слишком  заурядной,  явно  не  способной  на  большие  высокие  чувства,   вряд  ли  она  была  способна  испытывать к кому-нибудь    нечто  большее, чем  просто  привязанность  и  симпатию, чисто  во  внешнем  плане.    Она  лишь  наслаждалась    удовольствием  заигрывания  и   бесконечного  кокетства.
          Дело  в  том,  что  Джеймс,  желая  стать  ближе  к  мисс Клер,  заранее  заручился  покровительством  Патрика, который, как  было  выше  упомянуто,  имел  огромное, колоссальное  влияние  на  лица  слабого пола.  По  их  обоюдной  договоренности,  Патрик  должен  был  расхвалить  этого  самого Джеймса  перед его  избранницей    так, чтобы  та  по-настоящему  заинтересовалась  им, ведь  рекомендация  Патрика  стоила  многого, и  его  потрясающая  способность    побуждать  истинное  доверие  к  своим  словам    могла  бы  произвести  неизгладимое впечатление  на  ее  слушательницу. Каждое  его  слово  было  все  равно,  что  на  вес  золота. Его  очаровательная привычка  всегда  оставаться  ненавязчивым,   казалась  искренней,  как  сокровенные  слова  младенца    и  не  могли  оставить  кого-либо  равнодушным, а  он,  поверьте  мне, умел  быть  таким,  особенно  если  это  касалось  девушек.  Каждая  из  них сходила  с  ума  по нему   и готова  была поверить  чему - угодно, если  это  исходило  из  его  уст. Таковым  был  Патрик  красивым,  красноречивым    и  безумно  популярным.
             Однако  просьба Джеймса  осталась  невыполненной. Патрик  не  просто  проигнорировал  его  просьбу, более того,   чтобы  еще  больнее  уколоть беднягу,   весь  праздничный  вечер  он  то и  дело  увивался    вокруг  именинницы, заставляя  ее  думать,  что  он  не на  шутку  увлечен  ею,  почти  влюблен. Джеймсу, не  способному  выразить  словами  свою  досаду  и разочарование, пришлось  весь  вечер  просидеть  в  сторонке  в  тщетном  ожидании  побыть  наедине  со  своей  любимой,   нельзя  было  не  заметить,   как  он  сидел  на  своем  стуле, в  укромном  темном  уголочке, дальше  всех,    с  бегающими  глазами, весь сконфуженный,  на  нервах, то  и дело,  подпрыгивая  на  своем стуле,   готовый, но  нерешившийся  встать  с  него  и  пригласить  свою  даму  сердца  на  танец. Но  этого,  к  сожалению,  не  случилось  его  заветное  желание  так  и  не   исполнилось,   не  один  из  ее  загадочных  зовущих  взглядов  ее  слегка  раскосых  зеленых  глаз   под  каймой  пушистых ресниц   так  и не  был  посвящен  ему. Все  ее  очаровательные  улыбка,    легкие  изящные, пусть  слегка  манерные  и  церемонные,  жесты   были  отданы  лишь  одному  Патрику. Ведь это он занимал  ее  на  протяжении  всего  этого долгого праздничного  вечера,   и  все  время  с  улыбкой   что-то  шептал  ей  на  ушко, сидя  подле  нее, заставляя  ее  звонко  смеяться.
             Джеймс,  конечно,  полагал,  что  на  месте этого  искусного  обольстителя  должен  был  сидеть   именно  он,  никто  другой,   кто  действительно  обожал ее,  и    души  в  ней  не чаял. Это  было  ужасно  несправедливо,  как  и  ужасно  прозаично. Однако  этого  самого и  стоило  ожидать, Патрику  и  не   приходило  в  голову  играть  в  подобные  игры, у  него   такого  желания  никогда и  не  возникло  бы, это  было  абсолютно  бесполезно  для него  самого   и не  имело  никакого смысла  и  интереса. Ко  всем этим  вещам  он  был, по привычке  своей, совершенно  холоден  и  безучастен. Коварство  и  глупые  интриги  были   очень  низки  для  него  и  абсолютно  бессмысленны. Если  бы  он  и  желал  кому-то  отомстить, то  предпочел  бы    вступить  со  своим  неприятелем в  открытую  ожесточенную  борьбу. Он  не  привык  прятаться  и прикрываться  чужой  спиной,    поэтому  всегда  и  во  всем  он  был  первым. Но,  тем  не  менее,  нельзя  забывать  и  о  том,  с кем  приходилось  ему  общаться, каким  было  его  окружение. Это были  низкие  подлые  типы,    которые  считали  такие  игры прекрасным  способом  развлечься, и  никто  лучше  Патрика  не  мог  сыграть  роль такого  деликатного,  изящного Дон-Жуана, что  он  вообще - то  прекрасно  продемонстрировал  на  практике  и  отлично  справился  со  своей  задачей. Он  сам  не  осознавал  эту  злую  иронию, казалось  бы,  невинной  шутки,    он  даже  и  не  подумал  о  той  боли,  которую  он  мог  причинить  Джеймсу.   Заигрывая  на  его  глазах  с  его  подружкой,  в  которую  он  был  страстно  влюблен, он  и  не  подозревал,  что  может  вызвать  чью-то  сильную  ревность   к  человеку,  которую  он  считал пустой  избалованной    куклой,  ничего  для  него незначащей. Так  он  думал  и  обо  всех  остальных,  не  испытывая  и  тени  сомнения,  свято  веря  в  то, что  это  лишь очередная   невинная  шутка,   которую   ему   не   раз  приходилось    исполнять.   Ему   нравилось    разыгрывать    кого-то,  доставлять   радостное   удовольствие  своим   приятелям,   при   этом,   никогда   не  задумываясь   о   том,  кто   будет   выставлен   на   посмешище  и   станет  предметом  чьих-то   злобных  и   колких   насмешек.   Он    не   знал,   что  глубоко   ошибался   в   людях,   которых    считал   лучшими   друзьями.   В    этом  не   было   его   вины,  напрасно  обвинять   слепого,  совершившего   множество   грубых   оплошностей,   руководствовавшегося   лишь  советами   зрячих,    окружающих   его,     бдительно  следящих  за  каждым  его  несмелым  движением. Он  сам  не  видел  в  этом ничего  обидного  и унизительного. Это  был  всего  лишь  повод  для  веселья,  который  развлекал  его дружков    и  он не  намеревался  испытывать  за  это  совестливый  стыд, тем  более, что  это  производило  ошеломляющий  эффект  на   тех,  кто  ждал  от  него  этого. Он  никому  не   собирался  подчиняться,  поэтому  и  шел  напролом,  руша  пред  собой все  преграды,  которые  могли  сдерживать  его,    поскольку  он  считал  именно себя  хозяином  своей  судьбы,   однако  глубоко  просчитался,    веря  тому,  что решения,  которые  он  принимает,   созвучны  с  зовом  его  сердца и  порывами  его  души, а  значит,  добровольны  и  осознанны.
         В  его  душе  все  чаще  и  чаще  поднималась   буря  противоречий, а  он, в  свою  очередь, подавлял   эти  неистовые  столкновения  его собственных страхов и  сомнений  и,  стремясь  уничтожить  их,    еще   больше  испытывал  судьбу,   напрасно  играя  с  огнем,    порождая  новые  противоречия,   еще  более  неразрешимые. Переломный  момент,  момент  истины  был  неизбежен, а  он, подобно  человеку,  приговоренному  к  смерти, сидит  на голых  камнях   своей  сырой  тюрьмы, своего  последнего  земного пристанища   и,  не  зная  зачем,  пытается  оттянуть   этот  страшный  час,  час  своего  суда  и  наказания, будто  в  этом  есть  какая-то скрытая  сила, какое-то  спасительное  средство,   которое   возможно  избавит  его  от  этой  жалкой  участи.
        Ребята потешались  над  беднягой  Джеймсом,  как  могли,      до  чего  же  желчны  и  враждебны  были  их  высказывания  и  шутки. Их  раскатистый  смех  доносился  до  всех  присутствующих  в  этой  столовой.      
          Кто-то  из  преподавателей,  обедавших  за  соседним  столиком,  позволил  себе  сделать  краткое  замечание. Однако,  как  и  следовало  бы  ожидать  от  юношей  подобного  воспитания,    замечание  было  проигнорировано.  Эти  весельчаки  позволили  себе  проявить еще большую  бестактность  и  полное  пренебрежение  к  словам  педагога,  когда  они  все  дружно  повысили  тон    и, как  нарочно,  стали  громко  спорить. Всем  своим видом  они  производили  впечатление   шумного  балагана  на  базаре.  Они  орали,  словно  находились  совсем  одни  в  пустой  столовой, словно  рядом  никого  и  не  было.
          Когда  подали  десерт,   юноши  живо  возобновили   предыдущую  тему. Речь,  как  и  в  прошлый  раз,  шла  о  Патрике,  но  на  этот  раз  они  не  стали  возвращаться    к  наскучившей  уже  истории  прошлых  выходных,   когда  он  заставил  их  всех  отлично  повеселиться  от  души. Вместо  этого  они  принялись  обсуждать  вопрос,  волновавший  их  всех   о  возможном  местонахождении Патрика,   поскольку  на  уроках  он  не   появлялся и  вообще  не  подавал  никаких  признаков   присутствия  в  школе.
-Ты  сегодня  видел  его?  - обратился Стив к  Стэну,  лучшему  и  самому  близкому,  как  считалось,  другу  Патрика.
-Нет, только  вчера  я  был у  него,    я  заходил к  нему  перед  сном.
-Странно!- отозвались  все  хором.
-Может  быть,  он  заболел? - высказал  предположение  один  из  них.
-Нет, - уверенно  и твердо  отпарировал  Стен -  заболеть  он  не  мог, здоровье  у  него  отличное. 
-Слушайте,  я,  кажется,  знаю,  где он! - смело, заявил Стюарт.- Он  просто  боялся  явиться  на  историю. Готов  поспорить,  что старик  по-прежнему  зол  на  него.
-Зол? ты,  что  с  ума  сошел!!!- недовольно  вспылил  Стэнли  - мистер  Гастингс, да  может  ли  он  злиться  на  кого-нибудь?  И  что,  собственно  Патрик  сделал  не  так? 
-Ну,  вы  ведь  понимаете  его  постоянные  выпады, кого - угодно  в  могилу  сведут – решительным  тоном  ответил  Стюарт.
-Ну,  нашему  Гастингсу  это уже  не  страшно,    он и  так  одной  ногой  на  том  свете.
-Да  верно, тот, кто  исследует    первобытное  общество,  не  понаслышке   знает,  что  значит  пережить  ледниковый  период.
     За  этими  словами  вновь  последовал  неудержимый  хохот,    который  заставил  многих  обедающих  подскочить  со  стульев,  от внезапно  возобновившегося  шума,    и  обернуться  с недовольными  лицами  на  главных  нарушителей  общественного  порядка  и  спокойствия,   эту  шумную  компании,  так   оживляющейся  при  повествовании   разного рода  пикантных  сюжетов,    изобилующих  анекдотичными,   преувеличенными  до  сарказма,  издевательских  описаний  и  намеков, на  чье-то,  далеко  не  обнадеживающее,  положение   и  шуточек,  которые  они  с  такой  легкостью  отпускали  в чьей-либо  адрес.
       После  обеда    и  утомительных  занятий   и  традиционного  часа,  проведенного  в библиотеке,  с  домашними  заданиями, наступало  время  для  прогулки по  пляжу.
         Крапал  мелкий  дождик,  небо  было  заложено  тяжелыми,  угрюмо  нависшими,  серыми  дождевыми  тучками,   вот-вот  готовые  выплеснуть  на землю   в  виде мелких  капель  потоки  чистой  соленой  воды. Было  немного  ветрено. Шум  прибоя  не  умолкал  ни  на  минуту. Легко  и  плавно  с опасливой  боязнью  подкрадывалась  волна   до  влажного побережья, нежно  его,  целуя, еле  касаясь  кружевами своего  подола,   и  в  смущении  убегала  назад,   застигнутая  врасплох, в    момент   своего  пылкого  излияния  чувств   и   несмелого  робкого признания. Безжизненным  и  унылым  казался  этот  широко  раскинувшийся  пустынный  пляж. Вчерашний  прилив, как  после  кораблекрушения,  выбросил  маленькие  крученые  ракушки  диковинной  формы   и  окраски,  рифленые  и  гладкие,  и  тонкие  нити  зеленых  влажных  водорослей,   которые    вобрали  в  себя  ценную соленную  морскую  жидкость. Живительный   воздух  моря,  исцеляющий  очищающий    разум  и  успокаивающий  душу  заставлял  расслабиться   и развеять тревожные  мысли.
        Каким  безмятежным  и  необъятно  огромным    казалось  это  бездонное  синее  море, таким  далеким  и глухим  к  людским  заботам  и  потрясениям. Нет  другого места  на  свете  более   созвучного    с  природой  и  стихией  переживаний  человеческих  чувств. Как  и мы, порой, переживаем  тяжелые  переломные периоды,  так  в  точности  и море, в  безумном  вихре  шторма отбрасывающее  и  мечущее  из  стороны  в  сторону,   обрушивается  горбатыми,  непреклонными  волнами  на  тихий  спокойный   берег   и  с  силой  бушующего  ветра, набравшего  все  больше  разрушительной  энергии. А в  момент  полного  спокойствия  и безмятежности   и  тихой  радости    нет  ничего    более    органичного  и  умиротворяющего,  чем  эта  металлически притягательная  гладь  морских  просторов,  вдали,  слегка  скрытая  слабой  дымкой  тумана,  кажется,  сливается  с  горизонтом.
         То,  что  говорилось  выше,  о  той  беседе  и  догадках  о местонахождении  Патрика,  было  правдой,  но  только  наполовину.  Он  действительно  не  явился  на  занятия, но  не  из-за  той  причины,  которая, казалось, была  всем  хороша,  известна, а  потому,  что  он  просто  хотел  провести  этот  день  в  полном  одиночестве,  развеяться  на  воздухе  и привести  свои разбросанные  мысли  в  порядок.
         Бродя  в  сторонке  от  своих товарищей,  Патрик   производил  впечатление  почти  отстраненного, безучастного  человека,   не  посвященного  в  общие  дела  и     разговоры. Он  медленно  брел с  задумчивым  лицом, еще  заспанным  и  не  вполне  проснувшимся до  конца. Он  шел,  слегка  ссутулившись, с  понурой головой  и  иногда  озирался  по  сторонам. Несмотря  на теплую  погоду,  он  был  весь  закутан в  черный  плащ,  застегнутый  на  длинный  ряд  стальных  пуговиц,  его  белокурые,  развившиеся  локоны  становились  чудовищно  непослушными    от ветра,   то  и  дело порывистый  ветер  шевелил  их  и  приподнимал  вверх,   что  никакие  приглаживания  рукой  не  помогали привести  их  в  надлежащий вид. Да  и сам  Патрик  перестал  прикладывать  усилия   в придании  своей  прически  прежнего  аккуратного  вида. Стэнли  и Стюарт  о  чем-то  громко  спорили,   а Дэни  и Льюис   бегали,  резвились, догоняя  друг  друга,  и    орали  на  весь  пляж,   пуская  время  от  времени  гальки  по  недвижимой  кромке  воды. Казалось,  что  сознание  Патрика  было  отключено от  того, что  происходило  вокруг него, он  не  обращал  внимание ни  на шум, ни  на увлекшихся  беседой  приятелей.   Его глаза  были  пусты,  и, казалось,  ни одна  мысль  вовсе  не  волновала  его  сейчас.
          Внезапно  он  очнулся,  услышав,  как  Стэнли  громко  басит и  смеется,  а Стюарт - мастер  жестов,  изображает  смешные  позы  и  корчит  нелепые  рожи. Он  посмотрел  вперед  и увидел  перед  собой, в  двух  метрах  неподалеку,  знакомого  долговязого  очкарика   с веснушками,  покрывавшего  его  некрасивое  лицо  маленькими  пятнами. Это  был  Гарри,  он  пытался  что-то  произнести, чтобы  как-то  защитить себя,    но  каждая  его  жалкая  попытка  была  встречена  смешком  и  нахальной  издевкой, казалось, что  Стэнли  вот-вот  лопнет  от  удовольствия. Ведь ничто  так  не  тешит  этих типов,  как  осознание  своего  превосходства   над  кем-либо  и  причина  как  таковая, неудивительно,  нашлась -  неказистая  внешность Гарри  и  его врожденная  трусость. Стюарт,  тоже  не  лишенный остроумия  и  язвительности,   не  упускал   возможности    поупражняться в  своем  ехидстве  и  злословии  над эдаким  подходящим  редким  экспонатом.
-Слушай  Гарри, а  ведь  нельзя  так  долго  заниматься  в  своей  лаборатории,    мало  ли что  может  случиться. Пожар, например,  или  того  хуже -  взрыв, что  же  мы  скажем  твоей  мамочке,   которая  так печется  о своем  гениальном  сыночке? - Он  сделал  вид, что плачет,  а  потом  покатился  на  землю,  изображая  горькие  нелепые рыдания.
Патрик  чуть  улыбнулся, но  эта  улыбка была  скорее  грустной, чем  веселой  и одобрительной.
     Стэн, приходя  на  помощь  своему  приятелю  и сам не  прочь  поучаствовать  в этом,    спешно  заговорил:
- А  может  он  не  зря  так  старается,  может он  действительно возьмет  и постарается,  да и  изобретет  какое-нибудь  чудодейственное средство  от  веснушек   и  пред  нами  предстанет  новый  Гарри! - и  громко  заржал,  любуясь  самим  собой.
А  Патрик  исподлобья  взглянул  на бедного Гарри,  всего  красного  от  гнева,  но  не  способного  ничего  ответить  на  обидное  замечание. Он  решился  вступиться  за беднягу.
-Оставьте  его, ребята, хватит!
Стэнли  и Стюарт  внезапно  прекратили  смеяться   и  удивленно  взглянули  на  любителя  подобных  сцен. Даже  валявшийся  на песке  Стюарт  остановился и  вылупил  от недоумения  глаза,  а затем  переглянулся  с остальными.
-Мы же просто играем, да Гарри?- улыбаясь, протяжно запел он.
       Патрик  с  отвращением  отшатнулся  от Стэна и  снял его  ладонь  со  своего  плеча, словно нечто  гадкое  и  скользкое, подобное  червяку  или  мокрице.
-Хватит,  оставьте  его, пошутили  и  ладно! - твердо  проговорил  он, желая  положить конец  этому низкому  фарсу.
Гарри  ничего  по прежнему  не  понимал,   он  взглянул на  этого  Патрика,  высокого,  статного, казалось бы,  божественного, но  такого ненавистного  Патрика,   которого  считал  выскочкой   и  большим  любителем  повыпендриваться.
       На  горизонте из-за холма мелькнула  чья-то  фигура. Это  была Эмми. Она  поспешила  на помощь к  бедному  Гарри,  часто  впадавшему  в такие  переделки,   она  не  знала,  что  ответить  этим  мерзавцам,  но, по  крайней  мере,   она  хоть  попробует  увести  Гарри  от  опасности. Она  бежала,  спускалась  с  холмов  и спотыкалась, наталкиваясь  на кочки,  явившиеся  большой  преградой.   Ее  темные,  туго  завязанные  в  шнурок, волосы,  все  растрепались,   а пояс  длинного,  не подходящего  ей  по  размеру, пальто,   развязался, ниспадая почти  на  линию  бедер. Она  спешно  подбежала  к Гарри, схватила  его  за  руку и,  не  взглянув на  юношей, стоящих  напротив  чуть-чуть  рассерженно  и тревожно  пробормотала:
-Давай  Гарри,  пойдем отсюда.
       Но  Гарри,  которого  тащили  и  дергали за  руку,  пытаясь  увлечь  в  неизвестном направлении,    продолжал  стоять  на  прежнем  месте,  словно  недвижимая  статуя,   словно  и не  слышал  ее  слов. Гнев  и  стыд  переполнял  его.   Он  готов  был  драться, не поджав  хвост,  убегая  от своих  врагов,   словно трус,   но,  желая биться  со  своими  врагами  на  равных, не  сдаваясь. Тем  более  что  здесь появилась Эмми,  и  ведь нельзя  было  оказаться  в более  смехотворном  положении,  чем  он,  в  тот  миг, в  присутствии  девчонки, такой  стыд  был  просто  невыносим, даже  для   Гарри.
       -Пойдем.-  уже  чуть  громче, настойчивей повторила  она свою просьбу, так, что  услышали  все  остальные,   и снова сжала  его непослушную  руку   и, тщетно  желая   увести приятеля  от  места нависшей  опасности,  от  людей,  которые  могли  серьезно  навредить  ему.
        Патрик  все  это  время  неподвижно стоял  и  жадно  наблюдал  за  этой  сценой, пристально  глядя  на  незнакомую  девушку. Эта  маленькая,  казавшаяся  такой  беззащитной,  девочка   с  такими  невыразимо  печальными  глазами    и  тихим  голосом  представлялась  ему  такой   необыкновенно-сильной,  такой  непохожей  на  всех  остальных,  будто пред ним  явилось  нечто  новое,    несказанно  чудесное  и  прекрасное. Что он  не  в  силах  был  отвести  глаза  от нее. Эмми  невольно  почувствовала  на себе  чей-то  пристальный  испытующий  взгляд, что не смела, поднять  своих глаз.   Она невольно   покраснела,  но,  не желая  показывать своего смущения.
             Стен,  воодушевленный  энтузиазмом   от  незабываемой    сцены, которой  он  был  свидетель,  опять  принялся  за свое.
     -Посмотрите,  так  он  еще и маменькин  сынок.  Никогда  бы  не  подумал,  что  ты  прячешься за  юбкой своей  подруги. Ха-ха-ха! - напоказ  воскликнул  он   и  захлопал  в  ладоши,  довольный самим собой.                Гарри, не  на шутку  уязвленный  своей  беспомощностью  и  этим,  ни с  чем  не  сравнимым, оскорблением,  скрежетя  зубами,  прошипел,  глядя исподлобья  на  Стэна.
-Ты хочешь  драться  со мной,  так дерись, вот  он  я.
-Я  с  девочками  не  дерусь! -   ответил  язвительно  Стен.  И  взглянул  с довольной  улыбкой  на  Стюарта,   у которого  ноги  подкашивались от  смеха,  которого  он не  в  силах  был  сдерживать.
На  этот  раз  Гарри,  не  помня  себя  от  гнева, хотел,  было  полезть  уже  в драку,  он  принял  угрожающую  позу, но  Эмми, желавшая  помешать  ему, схватила  его  за  плечи   и  закричала:
-Прекрати  Гарри!  брось, они  это  нарочно.
Гарри,  тяжело  дыша, казалось,  ничего уже  не  замечал перед  собой,  из-за  запотевших  стекол  очков  и  пеленой  слез,  застилавших ему  глаза.
              Патрик,  тем  временем, словно  в  припадке  озноба, так  внезапно  нашедшего  на него, все  так  же с  любопытством рассматривал  Эмми, словно  она была редким насекомым,  которое он    желал исследовать. В  уме  он  спрашивал себя,  « кто  это  девушка?  почему  я  до  сих пор  ничего  не слышал  о  ней,  ни разу  не встречал,  а  может  быть, не замечал. Я ее  никогда  раньше не  видел,  а может быть,  и  видел…»  Спрашивал он  сам  себя,   желая  найти  объяснения  на свои  сомнительные  доводы.
             Вы, наверное, должны понимать  состояние  Эмми   в  тот момент,  охваченная  страхом, смешанным  с  чувством стыда,   из-за того, что  Гарри  ее  не слышал и будто  бы нарочно  игнорировал  ее слова. А еще вдобавок  чей - то  не  сходящий  взгляд,  обращенный  на  нее  с  такой  пытливой  жадностью, что не  смела,  поднять  голову и ответить  на  этот  смелый  призыв.
Патрик  сделал  два решительных  шага  вперед  и  обратился  к  нервно  трясущемуся  Гарри,  который видимо был  на  грани,   желая  произвести какое-то  впечатление  на свою защитницу:
-Гарри, не  слушай  их, забудь!  - промолвил  он  дружелюбным теплым  тоном   и  снова  взглянул  на  Эмми.             
       На  этот  раз  их  глаза встретились. Не  способная  скрыть  своего  смущения,   она  потупила  взор, опустив  голову  вниз. Патрик   продолжал  смотреть  на нее,    не   отводя  своих  любопытных   глаз  от  ее  лица. Будто  бы  для  него  не  существовало  этой  ссутулившейся спины  Гарри, за  которой  она стояла, будто  бы прячась.
          Дружный  смех  ребят,  наконец,  утих, все  они  смотрели  удивленно  на Патрика, ничего  не  понимая. Эмми  снова  медленно  подняла  веки   и почувствовала   себя  так,  словно  оказалась  где-то в  неведомой    волшебной  стране,  качавшейся  на  перистых  белых  облаках, вместо  белого  сыпучего песка,  развевавшегося  ветром.  А  этот,  красивый, но  незнакомый  ей,  юноша, показался    удивительным  существом, ангелом,    посланцем  с  небес,   нежно  глядящим  на  нее  своими  магнетически-прекрасными  синими  глазами, словно  растворявшимися  в  бездонной  печали  ее  темно-серых  глаз.
           Казалось, что  секунда  длилась  вечность, а  ответы  на  вопросы  были  прочитаны  во  взаимном  проникновении  взглядов,  без  слов,  без  прикосновений, без  лишних  жестов, которые  только  порой тормозят, мешают  нам  в наших  чувственных  проявлениях. Именно они,  столь  ненужные  для  нас очень  часто  сдерживают наши  бурные порывы,  которые  мы  иногда желаем высказать открыто, ничего  не утаивая,   чтобы  достичь  понимания  того,  к  кому  направлены  все  нежные  струны  нашей  нагой,  неприкрытой ложными, завуалированными  оболочками, души. То,  что поистине прекрасно,   искренно  и бесценно,    это  то, что  мы  высказываем спонтанно и  непринужденно, то,  что  свободно  от  ясного  расчета ума,   разумных  убеждений  и  запретов. Освободившись,  наконец,  от  этих невыносимых каменных  пут, мы  чувствуем  себя  легкими  и  свободными  в гармонии  со  своими  чувствами и стихией. Это  правило  просто, как  Божий  день,    однако,  порой,   так  трудно  всегда,  непрестанно  руководствоваться  им  в  жизни.…Находясь  в  узких  рамках  дозволенного,  словно  зажатая  в  железные  тиски,  человеческая  душа  рвется  изо  всех  сил на  свободу. Подвергнутая унизительным  ограничениям  и  запретам, она  постепенно  теряет  свою  божественную  силу  и  могущество, и  словно растение,  оторванное  и  удаленное  из  своей  питательной  среды,  постепенно  чахнет  и  отмирает. Для  нас  это  проходит  почти  незаметно  и безболезненно. Мы  не  замечаем  и  не  слышим  крик утомленной души, рвущейся  из  оков  бренной  оболочки    к  священному   божественному  свету. Мы  ведем  привычный для нас образ  жизни    и  внешне  не прослеживаем  никаких  изменений,     когда  так  близко, внутри  нас, если  только  прислушаться, мерно  и  приглушенно  сердце  измученной  души  отсчитывает  свои  последние биения. В  невыразимой  скорби  и  бесконечной  эгоистичной  жалости  к  самим  себе, мы,  падаем  ниц  и просим  смиренно,  с  надеждой,  у  Всевышнего    вернуть  нам  утраченное. Но  многие  даже  не  осознают  этого,  они  даже  не  понимают,  важно  ли было  для  них  это  или  нет. И  отбросив  подальше ненужные  сентиментальность  и  сострадание,  человек  отбрасывает  с  презрительным  отвращением   и  этот  малый кусок  прозрачной живой материи,    которая  как   шагреневая  кожа, подпрыгивая  и  извиваясь,   сокращается  и, наконец,  исчезает, а  с нею  отмирает  еще что-то, нечто  более важное.
        Эмми еле  дышала,  ей  казалось,  что  ее  сердце  сейчас  разорвется  от  того  бешеного  ритма, которое с каждой секундой всё усиливалось. Словно  внутри  все  клокотало  и  готовилось  к  мощному  извержению. Она  смотрела на  человека,  который  стоял  напротив    и  вселял  в нее  некое  таинственное  мистическое  чувство. Подул    отрезвляющий  крепкий  ветер   и  она, словно  внезапно  разбуженная,     схватилась  руками  за  ворот  ее  пальто, а  другой  слегка  коснулась плеча Гарри. Тот же, смотревший  все  это  время  с насупившимся  лицом  на  Стэна,    резко  отшатнулся,  а  затем,  послушно  покорившись  долгим  уговорам  Эмми,   попятился  назад,   затем  повернулся  к  ним  спиной  и, наконец,   они  оба  удалились.
        Патрик, словно  нарочно  спрятавший  нижнюю  половину  своего  лица  за  темно-зеленым  шарфом,   продолжал  смотреть  на эту  фигурку,  постепенно  становившуюся  все  меньше  и  меньше, с  каждым разом  все  удалявшуюся  от  него    в  сторону  Кэмпфриджа, торопливо  шагающую  и держащую  под руку  приятеля.
         Стэн  и  Стюарт, остолбеневшие  от  изумления,    которое  произвела  на  них  предыдущая  сцена, почти  с  минуту  молча  стояли,  не  двигаясь, на  своих  местах,  не произнося  ни  слова,    лишь  переглядываясь  друг  на  друга,   выражая свое  недоумение. Повернувшийся  лицом  к  ним Патрик  произнес,    прочитав  вопрос  в  их глазах,   который  он  был  готов  от  них  услышать, произнес сухо  и  без  интонации: 
-Не  стоило  его  трогать.
Стэн  попереминался  с  минуту  с  ноги  на  ногу,  будто  замерз,  приводя  свои     окаменевшие  конечности   в  движение, и с  улыбкой пробормотал:
-Да,  а  то  бы  еще расплакался.
А  Стюарт,  на  физиономии  которого  заиграла  скользкая  улыбочка,  добавил:
-Еще  бы, начал  бы  тут  нам  показывать  свои  бойцовские  трюки,    приемы  введения  боя!- и,  приняв  позу  китайского  каратиста,   начал  драться  с  невидимым  соперником, отчего  Стан  со  смехом  заявил: - Вот идиот! 
      Патрик  был  очень рад, что  все  так  обошлось   и,  чуть опережал  своих приятелей,  которые  еще долго потешались над   Гарри, дурачились  и  смеялись,  вспоминая  предыдущую  сцену. Он  медленно  шел  сам  по  себе,  ничего  не  слыша, ни  их  звонкого  смеха,  ни криков. Он  шел, как  посторонний,    чуждый  и  такой  далекий  от  их  глупого  сарказма и  шуток. Ему  казалось, что  если  он  еще  раз  невольно взглянет  в их  сторону, то  он  не сдержится   и  ему  невольно  стошнит    от  презрительного отвращения,   которое  он  так неожиданно начал  испытывать  к  этим  особам,   к  этим  ничтожным  и  таким  примитивным  существам. Он  шел  рядом  с  ними,  бок о  бок,    но  на  самом  деле, был  так  далеко. Его  ум  был  устремлен  неведомо  куда,  его  душа    была  с  ней.   Он  думал  о  ней  и  жаждал  видеть  ее  снова. 
          

                V
          На  следующий  день Патрик проснулся  в  своей комнате    в  десять  часов  утра,   когда занятия  уже во  всю  шли,  жизнь  бурлила  с  новой  страстью,  изобиловала  новыми  событиями,   слухами, но, казалось,  что  он был  в  стороне  от  всего, что  происходило  вокруг.  Будто  ничто  не  интересовало  его  и  не  будило  прежнего  любопытства  и  энтузиазма. Провалявшись  еще  с пол  часа  в постели,    чтобы   удостовериться  в том, что  он окончательно пропустил  уроки  сегодняшнего  дня,   он  потянулся  и  медленно,  с неохотой    выкарабкался  из своей кровати. Сменив  сорочку на  брюки  с  пиджаком, Патрик,  выпив  глоток  крепкого  чая,   вспомнил  всю  картину  и  образы  предшествующего  дня.
         Один  образ  все  еще не  выходил  из  его  головы,   словно  он вошел в  него  помимо  его воли   и  насильно  овладел  его  сознанием,  прочно  укоренившись  там,   так, что  он  оказался совершенно  бессильным   что-либо изменить. Ее  голос,  глаза,  немого  испуганные и  такие  невыразимо печальные,   ее  широкое пальто,  делавшее  ее  фигуру   практически  бесформенной  и  вялой,   прочно  врезалось  ему  в  голову.    Никогда  прежде  он  не ощущал  этого.
          На минуту  его  осенила странная  мысль,   что  он возможно  болен,   ведь не  может  человек  ни  с  того  ни с  сего  постоянно  видеть  пред  собой  образ той,   с которой он  едва знаком,  тем  более,  он  даже не  имел  и  слабого  понятия  о  том, как  ее зовут, кто она, откуда. А  может  она  инопланетный  пришелец, который посетил  его с  намерением вскоре  забрать  его к  себе   и  методом  гипнотического  воздействия своим  превосходным  оружием  своих прекрасных,    невообразимо прекрасных  глаз    желает  подчинить  его  разум  своей  власти. Это чепуха,  бред, что угодно, но только не  это,  чего  он  так  боялся,   как  вампир  дневного света. Он  хотел  спрятаться  и  убежать  от  этого  самого,  но  мысль об  этом  постоянно  возрастала и отзывалась   громким эхом    в  его  сознании.
           Небрежно набросив  плащ  на  плечи,    он  торопливо вышел,  хлопнув  дверью. Прогулка, свежий  воздух    помогли  развеяться  ему.  Он  шагал по  тропинке  и  шуршал  сухими  листьями  под ногами.  Патрик медленно  брел  по  парку. Там  не  было ни  души. Никого, кто мог  бы  побеспокоить  его  в  эту  минуту.
           Надежды  и  новые  чувства  стучались  к  нему,  но  он боялся  отворить  им  и  впустить  их  в себя  без  опаски, без сомнений. Кто-то другой  заговорил в  нем,    кто-то, кто  долго  спал,    а  теперь,  наконец,  дождавшись  своего часа,    пробудился. Что-то  дивное  и  прекрасное    касалось  его  души, с каждой  минутой  все  больше  притекая к  нему. Чувство  светлой радости    и  безумного  опьянения   водворялось  в  нем,  в  каждой его  малой частичке. На  минуту  ему захотелось бежать,   сломя  голову,  куда унесут ноги,  хоть  на край  земли,  бежать  и чувствовать теплое  дыхание земли    под  ногами. Он  бежал  и смеялся, ему казалось,  что  он  летит,    а  его  ноги, словно  упругие смычки  скрипки,    изгибались и поднимали  его вверх. Еще  никогда  он  так  явственно  не  ощущал прилив  жизненных  сил    и мощной  энергии  своего  тела. Воздух, который  наполнял  его  легкие,   казался ему  волшебным  эликсиром    бессмертия,    чей  запас к счастью  не ограничен    и  дан по  воле  Господа ему  одному, как дар небес.
       Он  подбежал к  дереву  и  прислонился  щекой    к  сухой грубой, морщинистой  поверхности  ствола. Природа  открылась  для него впервые  во всей  своей    удивительной  гармони  и величии    изысканной красоты. Без  помпезности  и  вульгарной  роскоши,   лишь  естество,  суровое и в то  же  время мягкое,   с  натуральными  оттенками    и  лирическими  чудесными  звуками. «Это  все принадлежит  мне. Я  могу  это  трогать,  ощутить   самое лучшее, отборное  и  прекрасное -  нет  ничего  лучше природы, ее  страстного  благоухания»-   заключил он,  опьяненный энергией жизни, которая впервые  ему  открылась    и  стала такой  явственной и зримой,   что  все  запахи,  звуки  и  прикосновения - все это предстает  только  для  него.       
        Присев  на скамью,  чтобы  перевести  дух    напротив  школьного  пансиона,  в  одном  окне  он заметил  слабое  дрожание  огня   от  зажженной  свечи. Он смотрел на  ровное  дыхание огня,   иногда  тревожившегося  от   сквозного ветра,  который  просачивался из  окна.
             Вдруг, он вспомнил  себя  в  детстве,    в  тот  день, когда  ему  исполнилось четыре годика,   тогда, точно так  же,  он  видел перед собой    торт,  украшенный  сливками  и  свечу,   чей  огонь  нежно убаюкивал его. Тогда он  был маленьким карапузом,   он сидел на коленях у  матери,   а все вокруг  смеялись  и хлопали  в ладоши   и кидали  вверх серпантин. В  тот вечер ему  очень хотелось спать.   Потирая  глаза  кулачками,  он  смотрел  на ровное пламя, согревающее  душу, и  чувствовал  биение  маминого сердца,    у которой  он  сидел на  коленях. Это  был самый  счастливый  запоминающийся  момент  в его жизни. Мама нежно  гладила его по  головке    и шептала на ушко:  «С  днем рожденья сынок! -   а мальчонка, обхвативший  руками мамину шею, притянул ее к себе  и сказал ей  в  ответ ласково: Я  люблю  тебя,  мамочка!»
              В  тот  вечер  он  так  и заснул на ее  теплых заботливых руках, которых  ему сейчас  как никогда  так не  хватает. Сейчас  он  готов был отдать все  на  свете,    чтобы  снова  вернуть  этот  день,   снова  ощутить теплоту  маминых  нежных  рук,  ласковые  слова   и  биенье  ее сердца. 
            Это  был  момент   самый радостный  и светлый,    все  остальное  было пустым  и  ничтожным,    для  того, кто знал, что  спустя  месяц ее  не стало…
            Он  смотрел  на мерное дыхание  свечи и  мысленно  ощущал  теплоту нежно -  согревающего  огня. Чьи-то  губы  склонились над ней,  и  она  погасла. Патрик  встрепенулся,    словно при  виде  привидения    и узнал  в  этих  чертах свою незнакомку.
            Это  была  она, снова  она, но почему? Он  вздрогнул  и почувствовал,  что его сердце, словно  барабан,  колотится  с невероятной частотой. Он  весь  залился  краской, и  ему стало  очень  душно. Его  снова  бросило в жар. Это повторялось  снова  и  снова. Наконец, он  встал, закрыл  глаза  и помчался  к себе.   
             Запрев  дверь на  засов,    он придвинул  к  ней  комод, словно  готовился    к  нападению, спешно переоделся,    убрал  со стола  скатерть    и, взяв  листок  бумаги, краски,    палитру -  в  общем, все то, что  могло помочь  ему осуществить  задуманное.
              Еще  никогда  прежде  он так  страстно  не  желал  рисовать,   он еле  владел  собой  и едва  сдерживал  порывы своих  эмоций и  буйную  фантазию, так  внезапно  разыгравшуюся в его воображении. Прикоснувшись  кистью  к холсту,  он стал оформлять свою идею   там, где он мог ее выразить. Кисть  плавно скользила по бумаге   из одного  угла  в  другой, потом  продвигалась вглубь,   затем череда каких-то  нервных  редких мазков и  плавные, аккуратно  выведенные,  точные  штрихи.
       Необычайное  вдохновение  руководило  волей  творца. Этот бурный  всплеск  был  не  подвластен каким  бы  то ни  было объяснениям.   Естественное,  почти безумное  чувство    жажды  владело им. Это  продолжалось, казалось,  непрерывно,  в продолжение  двух  часов    без перебоя, без малейшей  минуты  отдыха.
      Стоя  как  прикованный  у  мольберта,  его рука,    словно прислушиваясь  к  его  душевному  порыву,   выполняла  плавные  взмахи  кистью,   словно  влекомая  диким  буйством  художника. Он  не  мог  повернуть  головы, оторвать  своего прикованного, не  сходящего  с  бумаги,  взгляда,  от листа,  первоначально  безукоризненно  белоснежного, как  снег,   наполнявшимся  со  временем    удивительными тонами  и  красками. Его  воображением  владела безудержная  страсть,    никакие  слова  не  в  силах передать  эти смешанные  чувства,   эту  непреодолимую  тягу  к  сотворению,    это  словно  безумие,  помешательство, черная  пропасть,  манящая  в неизвестное,  нечто    непрестанно  зовущее к  себе,  управляемое  разумом  человека,   обнаруживая  в  нем  волшебный  талант  художника.
           Пока  он  находился  в  таком  состоянии,    ничто  другое не  могло  и  не  должно  было беспокоить  его. Пару  раз  к  нему тарабанили  в  дверь,   несомненно, это  был  Стэн.  Но  именно  его  Патрик  меньше всех  остальных  желал сейчас  видеть,     того,  к  кому    он не  испытывал    больше  ничего,  кроме  чувства    странного омерзения.
          Он  сам  себя  не  узнавал  и  боялся,    словно  чувствовал,  что им  овладел  бес.  Он  не желал никаких  перемен,  но сам  произвольно  менялся,    не  осознавая  этого. Всегда  тщательно  одетый,    аккуратный, и крайне  требовательный  к  своему  внешнему  виду, Патрик в этот момент   вовсе  не  производил  такого  впечатления. Холеный  аристократ, всегда совершенный  и  блестящий    куда-то  испарился,    словно  небесному  ангелу  подрезали крылья. Весь  раскрасневшийся, с  взлохмаченными кудрями   и  измазанными в краске  пальцами    он  был  похож  на рассеянного,  забросившего  себя  профессора,   копающимся  с  недюжинным увлечениям  в  пыльных  книгах    и материалах. Таким  он предстал перед  нами  в  момент  создания  этого  пейзажа.
         То, что  вышло  из-под его  руки,    было  фантастическим, почти  нереальным,   обрисовка  сказочного  леса. Блики  и  тени блуждали  по  холсту,  словно  это был  вид из  окна  лесной  ветхой  избушки.    Зеленые, почти  изумрудные    с серебристым  налетом,   высокие  деревья гиганты  ютились бок  о  бок  с мифическими  озерами,    малыми  источниками  с  водопадами,    из которых  билась струей    кристально- голубая  пенистая  влага.     В  этом  лесу  по  изумрудному  ковру  деревьев    бродили  райские птицы:   одна  из них  качалась на ветвях,   а  ее головка, напоминающая  образ красивой  молодой  гречанки    была  обращена  в  сторону  зрителя. Их  необыкновенно  длинный  хвост изобиловал   пестрыми  красками, от ее  перьев  исходила  призрачная  золотая  пыльца, словно  волшебное сияние  озаряло  их    очертания и  диковинные  формы.
            Патрик,  упоенный  своим  трудом,   свалившись от  усталости в кресло,   всматривался  в эти  чудные  создания,   взгромоздившихся  на ветвях  гигантских    изумительно пышных  секвой  и радостно  улыбался,  восхищенный  своим  мастерством. Другого  признания, кроме  своего  собственного,    ему  и  не  нужно  было,   ведь  будучи скрупулезным    и требовательным к  деталям,    юноша  ставил  перед собой    такие  же  невыполнимые задачи. Тысячу  раз  он  корил  себя    за  то, что  неискренен   за  то, что  пытался приспособить чью-то  чужую  идею  в своем  творчестве.    Прежде картины    выходили  такими  бессодержательными,    лишенными  всякого  авторства,  как  красивые  глянцевые  фотографии,  фактического  отображения  природы, не  дающего  нам    того самого  эстетического удовлетворения,    которое  мы  получаем  при встрече  с  природой    подлинной, неприкрашенной  натурой. Здесь  же  он  был  честен  с  собой, каждым  минутным неподвластным порывом,   каждым  малым ощущением    и  чувством -    все, абсолютно  все  было  подлинно    отчетливым, отображение     без обмана, прикрас  и утайки.   
          Еще  никогда Патрик  так твердо не осознавал своего предназначения,   как  он  не  пытался  поставить  себе рамки,  подчиниться  давлению  людей, которые  его  обступали    и  следовали  за каждым его  шагом,    его природа, истинная  природа, вечно  пребывала  в  нем    и, наконец, устав  терпеть этот  гнет,    возобладала  и выплеснула  наружу.
           Но  кто  мог  подвигнуть  его на  такое,    кто пробудил  в нем этот крепко  дремлющий  талант    истинного  творца? Это  был  кто-то, кто заставил его    почувствовать  пульс и дыхание  жизни,    так, невзначай,    кто-то  нарочно заронил  в нем зерно   сомнения,  которое, набрав силу,    вознеслось  до  значительного  вопроса, вопроса  жизни и смерти,  вопроса  предназначения  человека  и его места  в  жизни. А  может,  это  был  кто-то,  кто  просто  решил  посмеяться  над  ним,   чтобы  разбить  все  его  надежды  в  прах,   растопив  сначала  лед  его  души, а  затем  снова    застудить  и  превратить  в  ледяную  непоколебимую  глыбу?!
        «Кто  же  была  эта  милая девочка?»-  спрашивал  себя  Патрик.   
«Кто была  эта маленькая  фея?   Кто  была она,  ангелом  или  бесом?»    а  может  просто  призраком  из  его  далекого  прошлого,  нагнавшего на  него  ностальгические  чувства,  образы  его  детства    и  такие  упоительные  светлые,  самые  сокровенные  воспоминания  о  своей  матери. А  может это  просто  случайность. Но  почему  же  ему  было  суждено  увидеть  ее снова,    ее  печальные  глаза,  томные  и глубокие,   как глаза  дикой  серны,  тоскливые,  как  одинокое море.    И  почему  же  он  по-прежнему  не  может  выкинуть  ее  из  головы. А  может она  ловкая  хищница,  готовая  наброситься  на  него    и, поглотив  свою  любопытную  жертву,    погубить  ее,  или наоборот, ангел, прекрасный  чистый ангел,    неземное  существо  с  таким  тихим, таким  приятным голосом,  словно  дуновение  слабого  ветерка, который  и сейчас  он  так  отчетливо  слышит.
-Да,  она  ангел!  - прошептал  Патрик    и, закрыв  глаза  после нескончаемых  ворочаний  в  постели    и  мучительной  бессонницы,   он, наконец, заснул.
        На  следующее  утро,   вскочив  с  кровати, с намерением прогуляться, вместо того, чтобы возобновить,  наконец,  занятия,    утомительную  лекцию  по  математике, Патрик   спешно  оделся,  почти  не  глядя  в  зеркало,    на ходу  глотая  и  обжигаясь  неостывшим  утренним  кофе.
Куда  он  так  спешит?  на  свидание? на  встречу?   а  может  снова  бродить  и  бесцельно  шататься  в  поисках  чего-то,    а  может  просто  догнать  свою  жизнь,  наверстать  упущенное,   настоящую  жизнь,  которая  так  незаметно  для  него  пролетела  со всеми  ее  прелестями,   сладостно  счастливыми  моментами.       
      На  этот  раз его  путь  пролегал  через побережье    и морской  пейзаж  сегодня  такой  унылый и  серый,   как  никогда,  казался  мертвым и   безжизненно  скучным. 
Запах   водорослей  и  йода, которым  дышал    морской  прохладный  воздух,  щекотал  ему  ноздри, а  частые  крики  прибрежных  чаек  казались  такими  отчаянными, словно просьба о  помощи. Камешки  и, отточенные  морем, прозрачные кусочки  стекол,    напоминающие  янтарь  подскакивали  по  воде    и  с  глухим  звоном  ныряли под  воду.  Патрик  был  немного разочарован  этой  непогодой. Он  не  находил  в  этой  природной  стихии  того  безудержного, почти  сумасшедшего  счастья,  которое  посетило  его   в прошлый  день, то  необъяснимое  чувство  жизни,   энергии  и благодарной  радости   за каждый  прожитый  день,  за каждый пройденный путь,  несмелый  шаг  и  робкое прикосновение к тому,  что  еще не познано, неизведанно, что  еще только остается  открыть, что  еще подобно новой,  внезапно  возникшей  мысли,  теплившейся  лишь  в малом  зачатке.  Он чувствовал  себя тоскливо  и  одиноко,  сам  не зная  почему.
         Приметив,  что небо  постепенно  заволакивает  тучками, ему  стало  досадно,    и он  решил поскорее  отчалить  обратно, пока  не  начался  дождь.
«Главное  не  попасть  под  дождь»-  думал про себя  Патрик,  поднимая  голову  к  небу  и  все  больше ускоряя  шаг. 
       На  небольшом  холме  он  заметил  какое-то  движение, ему  показалось эта  фигура  знакомой, ведь  действительно  это  был  не  кто  иной, как Гарри.
       Он  окликнул его,  прокричав  имя, но  тот  и  ухом  не повел.  Он  снова  прокричал  и  направился  к  нему,  но  тот, видимо, желая  избежать встречи,  никак  не отреагировал  на него   и  даже не  повернулся   в  его  сторону. Он  все  так  же  неподвижно стоял  на  своем  месте    и  смотрел  куда-то  вдаль,    абсолютно  пустым,  ничего  незначащим, отсутствующим  взглядом.
     -Привет  Гарри - наконец  достигнув  его, проговорил Патрик  и  подал  знак, что  ему  нужно  отдышаться,    прежде  чем сказать  ему что-то.
Гарри,  бледный  как  никогда,  немного  обескураженный  и  не  знавший,  как себя  вести     и  как  реагировать  на  фразы, произнесенные с такой  фамильярностью  и   таким  дружелюбным  тоном,  к  которому  он  еще не  успел привыкнуть, сдержанно  ответил:
- Привет. А ты, что  ты здесь  делаешь?
-То  же что  и  ты. Решил прогуляться,  куда лучше,  чем сидеть  утомительных  два  часа  на  математике,  -  с  доброй  улыбкой  на  лице  проговорил  он.
     Гарри,  по-видимому,  не  был  настроен беседовать  с  тем  человеком,    которого  он  прежде,  как,  наверное,  и  сейчас  ненавидел  и  надеялся, что  это  взаимно. По  крайней  мере,  так  было бы  честно. А  то  выходит, что  он  злодей,  а Патрик  тут  и  не причем. Он  был  довольно  суров,  но тем  не  мене  желал  напустить  на  себя  еще  большую  суровость  и  явный  отказ,  от   какого-либо  общения  с  этим  неприятным  ему  типом,  который  почему-то  вздумал играть  в  добрых  старых  друзей. Но  эта  напускная  гроза  и  тревога казалось смешной  и  нелепой. Патрик, осознав тщетность своих  усилий    и  обнаружив,  что  Гарри явно  не был расположен  к какому бы то ни было общению, нетерпеливо  спросил:
-Гарри, а  кто  была  та  девушка,    которая  подошла  к  тебе  в тот  день, помнишь?
Гарри  не  хотелось  вспоминать  о  том  позорном  случае,  ему  было  ужасно  стыдно,   он думал,  что это очередной  трюк,  очередное  издевательство,   которыми  он  был  сыт  по  горло.
-Да, я  бы  действительно  ударил  его,  если  бы  не Эмми.
-Эмми?  - не  обращая  внимания    и совершенно не  интересуясь тем, что  было  важно  для  Гарри-  Эмми  - она  твой  друг? - заинтересованно проговорил  Патрик.
-Да мы  приятели, - все  так  же  сухо и машинально  отвечал  Гарри.
«Приятели! как глупо,  как  он может  называть  девушку приятелем,    как  я  называю Стена!»-   с  возмущением  подумал Патрик.
-Слушай,  Гарри  -  совсем  осмелев  и  не желая  больше  тянуть     эту  глупую  фальшивую  сцену,  сказал Патрик,  вплотную приблизившись  к  Гарри,   и  положил  ладони  на его  плечи.
-Как  я могу  ее  увидеть? Вернее  передай ей,    что  я  хочу  видеть ее. Мне  хочется  просто поговорить  с  ней.  Я  хочу  узнать  ее  поближе.
-Что?-  удивленно прошептал  Гарри,    недоумевая  и подозревая  нехорошее.- Зачем  тебе  с  ней  говорить?
-Гарри!- воскликнул  Патрик,  еще крепче   сжимая  его  за  плечи - Я не  знаю,  как это  следует называть,  но она вызывает  во  мне  огромный  интерес.  Она  необыкновенное,  должно  быть,  создание!
-С  чего  это  вдруг  ты  заинтересовался  ею?  -  рассерженно и  недоверчиво  поинтересовался  Гарри. - Да,  она необыкновенная,  она  очень умная,  но  предпочитает  только мою компанию.
-Она  тебе  так  и  сказала,  что презирает меня    и не желает  больше  видеть?
-Нет,  мы  никогда  с ней  не говорили  о  тебе, да  вообще,  она  никем  не  интересуется,  она  бы    мне  сказала. Понятно!  Она  другая, а  ты  только навредишь  ей!- с  твердостью промолвил  он,  не  желая  боле  выносить его  дотошных расспросов.
-Почему?
-Я  знаю  что,  ты  со  своими  дружками  насмехаешься  над такими,  как  мы. Она  тихая,  незаметная.  Таких,  как она,  вы  называете  зубрилами,   ну  так  пусть и она  и  дальше остается  ею.  Я же  для  вас  тоже  лабораторная  крыса. Главное  не  трогайте нас, оставьте  нас  в  покое!-  чуть ли  не  в  истерике,  с  накатившимися  на  глаза  слезами, заявил  Гарри, нерешительно пятясь  назад.
-Я  не  хочу  никому  навредить. Почему ты  думаешь, что если  я  интересуюсь ею,   то  значит,  желаю  оказать на  нее  дурное  влияние? Может,  мы  станем  друзьями,  вот  увидишь!
-Я  все  равно  тебе  не  верю, твои  дружки,  наверное,  специально подговорили  тебя    разузнать  о  ней,  чтобы  потом публично унизить.
-Да  нет  же,  я абсолютно  честен  пред  тобой.  Мои  дружки, как ты  их называешь,    действительно  любят  поиздеваться, этого  у  них  не  отнять, но я  обещаю тебе,  я  никому никогда  не  дам ее в  обиду. Обещаю. Хотя  бы  скажи ей, что  я  видел  ее вчера.
-И  что  с  того?
-Просто  …Тебе этого  не понять,    она  напомнила  мне  кое-кого,    кто  слишком  дорог  для  меня. Гарри, умоляю  тебя, обещай мне,  что  скажешь   ей  обо  мне. Я....-  хлынул  сильный  дождь,    сверкнула  молния  и раскатистый  гром,  словно  удар  бомбы  поразил  серое,   почти  черное, безмолвное  небо. Гарри набросил капюшон  и  сбежал  с холма. Патрик, кутаясь на  бегу  в  плащ,  догнал  его   и, схватив  за  руку,  умоляющим  проникновенным  тоном громко  воскликнул.
-Гарри,  прошу  тебя,  скажи  ей, что  я  буду завтра  в  парке   после  занятий,  у скамьи,  напротив ее  окна. Она  увидит  меня.
Крупные капли  катились по  стеклам  очков  Гарри, который  уже ничего  не  видел  перед собой и слабо  ориентировался.
-Уходи  прочь  и  не трогай Эмми,  забудь ее!-  почти с  ожесточением  прошипел  Гарри. Ты  чужой  для  нее, она  не  знает тебя    и  для  нее  будет  лучше  и дальше  оставаться  в  неведении. Ты  причинишь ей только  вред. Оставь  меня  и  не  проси   меня  больше!  -  заключил, гордый своими  словами  Гарри,  и  спешно  убежал,   оставив  ошеломленного Патрика  посреди    мокрого  пляжа. 
       Патрик  был  настолько  изумлен  и почти  шокирован,  что оставался  неподвижным  еще  целую  минуту.   Словно прикованный  к  тому  месту,  где он  находился.  Дождь  был ему уже не страшен.    Он  и  так  был уже мокрый  насквозь.    Крупные  капли  катились  по щекам  и падали на  застывшие  губы.    Он  мог  почувствовать  их  резкий  солоноватый  вкус. Ветер по-прежнему  не утихал.
«Ты  чужой!» - снова  и  снова слышались  ему  слова  Гарри.    «Ты  причинишь  ей  вред». Не умолкал  этот  странный голос,   словно пророча грядущее несчастье.



                VI
             Начался  долгожданный  для  многих  учащихся  уик-энд, предвещавший  свободу,  домашний  очаг    и  некоторое, пусть и  в  известной  степени,    кратковременное  удовольствие,  без  всех  этих дежурных обязанностей,    домашних  заданий,  смертельно  скучных  лекций,   чьи  ораторы  только  того и добиваются,    чтоб  свалить  своих  слушателей  с  ног    и  как  бы  нарочно  усыпить,  чтобы  впоследствии, если  что, упрекать    за  неподобающее  поведение   и  за  неуважение  к  словам  и  замечаниям  преподавателя.  Пусть  и  короткие  два  дня,    это был все равно  большой  праздник,  особенно  для  тех,  кто  запланировал     море  встреч, вечеринок  или  просто  приятельских    посиделок, на  которых  можно  было  просто  приятно  провести  досуг.   В  кругу  друзей,  за  бокалом  пунша, или  что-то  вроде  этого, и  обсудить  все  важные  наболевшие  вопросы своей нелегкой  жизни.   
        До  чего  же была  мила  и  приятна  для глаз  эта  идиллическая  картина:   юный  отрок в кругу  своих  друзей  и родителей,   в  полном согласии   друг  с другом, под  надежным  материнским  крылышком,   обцелованный  и обласканный, единственный  и долгожданный, которого все рады  встретить,  приютить  и  обогреть своим теплом. Однако  такими  любимчиками  были  редкие  счастливцы,   которым  дана  прекрасная  семья, здоровые  дружелюбные  отношения,  жизнь которых  легкая  и  беспечно  счастливая,  без     личных  претензий  и  намеков  на суровость и  холодность. Ведь  тот,  кто любит  свой  дом  и  семью    не  соотносит  эти свои  чувства лишь с тем  уютным теплым местом,  где он  греется    у камина  и  под  этим  укромным  местечком и  понимает  сущность идеи  дома.  Прежде  всего,  мы  понимаем  под  этим семью  и отношения   и  атмосферу,  царящую  в  этом  самом  месте. Качество  отношений  в разных  семьях  разное,   не  в  зависимости  от  статуса  и положения,  которые  занимают  члены  этой самой  семьи,  оно  определяется,  главным  образом, крепостью  родственных  уз, теми  чувствами,  которыми люди готовы  пожертвовать,  делясь  ими  с  ближними  без остатка. Если  расценивать  данный  пример  идеалом семьи,  то  в  случае  Патрика  ни  тем,  ни  другим  ему  не  дано  было  обладать,   ни  идеалом  и ни семьей. 
           Черствый,  расчетливый  человек,  коим  был  его  отец,    ставший после  смерти  матери  полным скупердяем  и  ярым  женоненавистником,    готов  был  преклоняться только  лишь пред людьми, обладающими  хорошим  состоянием,  дорогими  машинами,  с широкими    политическими  возможностями,   а  также  оказывающие весьма  весомое  влияние  на  развитие  и  благосостояние страны.  Именно  персоны,  обладающие  той  долей  власти,   которая  позволяла  им   осуществлять  определенный  контроль  над некоторыми государственными  учреждениями и   являлись  совершенством  и примером  для  подражания   для  его  отца. Он  не только интересовался  политикой,   но  и  сам  являлся  почетным  государственным служащим. По  своим  убеждениям  он    относил  себя    к  консервативной  верхушке и  почитал  себя за одного  из членов  ареопага   - общность  людей,  обладающих  доминирующим положением  у власти, таких  людей   он почитал  как  богов,  преклонялся  пред  властителями  и судьями.
       Что  касается  его  личной  жизни,  то  ее  и  не  было, вернее,  она  не  сложилась  с  самого  начала.   Он рано  женился,  по  решению своих  родителей, на  женщине, чье  лицо   он  увидел  лишь  в  третий  раз  на собственной  брачной  церемонии,   однако, не  обладал  ни  желанием,  ни волей  противостоять  указаниям  старших. Он  ценил  и  уважал  любой  их  выбор,   данная  привилегия  была  для  него  неоспоримой. Его  раболепство  перед  старшим  авторитетом    переходило  все  границы,  от  чего,  иногда,  он  казался  фанатичным  и  помешанным. Вся  его жизнь  день  за днем протекала  на  работе, на  заседаниях  и  слушаниях,  в темных душных  палатах, обсуждая  с  коллегами  важные  политические  вопросы. Он  только  лишь  производил  вид  счастливого  семьянина,   любившего  свою супругу и  единственного  сына. Он  отлично  держался  и  внушал  уважение  тем,   с  кем  он  предпочитал  держаться  рядом,   рука  об  руку, с  людьми  компетентными,   политически  заинтересованными     хорошими  деловыми  партнерами. Получая  отличное,  даже  с  лихвой,  жалованье,   он приносил  огромные  доходы,  вкладывая  их  в  недвижимость,   которую  ежегодно  перепродавал  и  прекрасно  на  этом  наживался.
        Лизетт, супруга  сэра Льюиса,  женщина нежная, красивая  и  утонченная,  жизнерадостная,  из  которой, словно  фонтан,    брызжел  свет  и  оптимизм. Их она не  могла  умещать лишь  в себе самой.  Поэтому она ощущала  острую  тягу к  людям,  которые  тянулись и  к  ней,    считая  ее  позитивным  человеком  во  всем.   
           Она  была  счастлива,  по крайней  мере,  она  желала  счастья,   как  манны небесной,  а  потом  жила под  влиянием  выдуманного ею самою настроения,  как  будто  была  одарена  этим  счастьем. Это  ощущение  и  непреодолимое  стремление  стать  счастливой    помогало  ей  и  не  раз  выручало    в  дни, когда супруг оказывал  непосильное  давление    и всячески  угнетал  ее, как беспощадный  тиран.    
           Любознательная, живая,    непомерно  любившая  своего  единственного  мальчика,  она  оказалась    райской  птичкой,  зажатой в кровожадных  лапах  сухого  и  бездушного кровопийцы, который,  разузнав  слабые  стороны  своей  супруги, так  и норовил  уязвить и больнее уколоть ее. Он  всячески  изводил ее, обличая  свой скверный  характер.  Зная  о  романтической  душе  своей  супруги, он  всячески  старался  опустить  ее  на землю,  чисто  из  своего  пустого  тщеславия  и надменности.
              Под железной  рукой  супруга  она  превращалась  в нечто  другое, это  было  похоже на увядание прекрасной  благоухающей, цветущей  розы,  оказавшейся  в  неблагоприятной для  нее  среде, такой  холодной  и  враждебной.    Она  замыкалась  и  слабела  и все  ее прекрасные  фантазии  и  страсти  рассыпались,  как песочный замок, раздавленный  чьей-то  твердой небрежной рукой. Она  увядала,    и  постепенно  блек  тот  вечный  радужный  свет, который  как  божественный  ореол    сопровождал   ее  образ,  казавшийся  неземным  и  эфемерным. Она  становилась  все  печальнее  и  печальнее,  непосильный  груз  ложился  на  ее  хрупкие  плечи, это  было  слишком  жестоко. 
        Тихо,  неслышно,    вдали  от  свидетелей  и  слухов, ее  жизнь  оборвалась  от  сердечного  приступа. Она  была  молода  и  красива,    нелюбима, беспощадно  раздавленная  равнодушной  жестокостью  мужа  тирана.
      Оказавшись  сиротой  в  малолетнем  возрасте,   мальчик,  прекрасно  знавший  нрав  своего  отца,    старался  всячески  избегать  его,  играя,  убегать  во  двор  и  забывать  о  своих  печалях, бегая  и  резвясь с  детьми  прислуги    или  уединяясь  в  своей  детской  комнатке,    притворяясь,  что  он  занят чтением. Маленький  принц, словно  заточенный  в  стены  вражеской  крепости, очень  рано научился  обороняться. Он стал  изучать, отца  его  повадки,  привычки и  слабые  стороны.    Он  стал  нарочно  очень  послушным  и  внимательным,    покоряясь  каждому его  приказу,  выполняя каждую  его  прихоть,  смиряясь  со  своим  плачевным  положениям, лелея  надежду   лишь  о  том, что  когда-нибудь  он  сумеет  отомстить  ему    за  холодную  суровость  и  равнодушие. Его  безразличие ранило  его  больше,  чем  ненависть  или  презрение. Однако  стоило  ему  совершить  какой-либо  поступок,   противоречащий  нраву   отца,    ему  пришлось  бы  дорого  за  это  расплачиваться. Ведь  возмездие,  как  отец  привык называть  свои  наказания, было,  порой, слишком    жестоким  для  маленького  ребенка  с  неоформившейся  психикой.  Нередко  его  отец  приходил  в  необъяснимую  ярость, набрасывался  на  него  маленького  и  беззащитного  и  высекал его  розгами  до  полусмерти, до  потери  пульса. Для  того  чтобы  выжить,  ему  необходимо  было  научиться  покоряться  отцу.  Он  заставил  себя  уважать  этого  человека,  во  что  бы  то  ни  стало.  Самого  ненавистного  врага,  пусть  и  в  лице  родного  человека - отца. Сэр Льюис руководствовался  лишь  тем, что   побуди он  в  ребенке  чувство  страха    быть  наказанным,  ему  удастся  также  научить  его   уважать  и  искренне  почитать  себя. Однако  это  был  способ  воспитания    такого  же  политического  характера,   лидера,  почетного   чиновника,  уважаемой  персоны,  светского  льва, но  никак  ни  с  человеческой  стороны, как в отношении  любящего  отца к своему  сыну. Он  желал  сделать  из своего  потомка,    продолжателя  его  рода,  фамилии,   что  он  чрезмерно  ценил,  нередко впадая в  крайности  по поводу своей  вечной  приверженности  отцам – прародителям.  Его  тактика  была  сродни  той, с  которой  когда-то  экспериментировали  и  над  ним  самим.
           Патрика  он  не  зря  определил  в  одну  из  лучших  престижных  школ – пансионов,    чтобы  сделать  из  него  настоящего  подлинного  образованного  аристократа.
         Патрик  всегда  с  ужасом  предвидел  предстоящий  уик-энд. Ничего страшнее,   чем  встречи  с  отцом ему  и  не  представлялось. Он  был  уверен, что  отец  наверняка  осведомлен  о  его  выходках    и  редких  посещениях  занятий.  Он  точно  шкуру  с  него  сдерет  и отобьет  всякое  желание  жить  и  радоваться. Он так  и  видел перед  глазами  его  угрюмую  рассерженную  физиономию. Злой  лукавый  блеск  в узких    до  колкости  зеленых  глазах,    поддергивающейся  складкой  над  верхней  губой,  говорившей  о его  явном  недовольстве    и  презрении,  а  его  длинный, острый  нос,   как  у  коршуна, наводил  оцепенение  и ужас.               
        О  Боже,  как  он  ненавидел  это лицо! Это  кошмарное  ужасное  лицо, при виде  которого он  столбенел    и  терял  самообладание. Нет  ничего  хуже  и  мучительней, чем   смотреть  в  эти  глаза  и  видеть  в  них  отражение  своих  грехов    и  недостатков, которые  чересчур  преувеличены и кажутся великим  преступлением.
        Какие  же они  были оба  разные. Патрик  был  копией  своей  матери    и  ничуть  не походил  на  отца,   ему  даже  было  иногда  очень  сложно  осознавать,  что  он  сын  этого  химерного, злого  человека. Мысль  о предстоящем  посещении    родового  замка  отравляли  ему  каждую  минуту. Это  было  нестерпимо, как  жалящий  укус  пчелы. Не предвещающая  ничего  хорошего  зловещая роковая встреча.
       Патрик  не  желал  подписывать  себе  смертный  приговор,    поэтому  решил  провести  эти  выходные  в  школе. В  воскресное утро, опоздав  на  традиционную  службу  в  церкви,   он  направился  к  побережью,  чтоб  поскорее  отвлечься  от  этих  мрачных  мыслей, которые затуманивали беспокойный рассудок  и  не давали ни на минуту  расслабиться.
       Его  легкие  наливались  целительным  соком  жизни.  Дыхание  моря,  казавшееся  таким  спокойным    и  ровным,   почти  безмолвным  в  этот  день. На  небе  было  не  облачка. Все  вокруг  дышало  ласковой  призрачностью    осеннего  утра,  свежего, чуть  прохладного,   с  лучами  осеннего, еще  щедро  греющего  солнца, почти  как в  летний  погожий  денек. Он  взял  с  собой  одну  книгу, увлекательнейшею  вещицу,    греческую  поэму   «Илиада»  и  присел    на  деревянную, почти  сгнившую  скамью,   которую  зачем-то  побелили,   не  потрудясь,  как  следует  починить  или  поставить  новую.
       Он  закутался  в  свой  длинный  плащ  и начал вдумчиво  читать    мифические  строки,  которые  он  произносил  вслух,   глубоко дыша  и  расставляя  интонации  в  нужных  местах,   повторяя  этот  чувственный  ритм,    пытаясь следовать  ее  торжественному  стилю,    с  которым  ее  задумал   создатель. Восклицая  и  жестикулируя,  он  делал  вид,  что  разыгрывает  роль  игры  в своей собственной  пьесе.  На  минуту его  голос, явно  завышенный,      казавшийся  таким  громогласным,  рассмешил  его, и   он  подумал,  как  бы  это  было    забавно  наблюдать  за собой  со  стороны. Ничего  более  нелепого, как ему казалось, и нельзя было представить.
         Он производил  впечатление  беспечного   свободного  юноши,    предназначенного самому  себе,  свободно  вдыхающего  полной  грудью  морской  вольный воздух   и радуясь  одиночеству,  как  бесценному  подарку.    Свобода  движений  и  действий,  никаких  укоряющих  взглядов,  исполненных  ненависти,   тирании,  сдерживающий  свободу  и  внутренний  полет  души.  Лишь  море,  да  холмы, вечные,    непоколебимые  временем,  пески,   камни  и  жизнь, тайна  жизни,  которую  они  хранят  в себе.
        Но  почему  человеку  так  и  не суждено  познать   тайну  вечности,  блаженного  бессмертия,    величайшую  мудрость, которая  звучит  в  шепоте земли, в  зове  волнующегося  моря, в шуршании  листьев  и  трав,  в завывании  ветра?  И  стоит  хоть  краем  уха    прислушаться  к этим  дивным  голосам    и  человек  уже  наполовину  обладает   этим  секретом бессмертия. Тишина,  покой  тишины  сменяется  звуками  извне, звуками природы, гармонично  связывающие  вас    и  включающие    в  этот  круговорот.   Ощущение  равновесия  и согласия    с  самим  собой,   своей  волей,  чувствами  и  природой.
       Патрик  задумчиво  побрел  по  косой  линии  пляжа. Он  шел,  склонив  голову,  как  бы  исследуя  песок    под  ногами, камешки,  раковины  и  мидии    и  чувствовал,  что  вода  студеная  уже  наполнила  его  ботинки. Но  он  продолжал  брести,  словно  ему  было комфортно    и  приятно    ощущать, как хлюпают его ноги  в  ботинках, наполняющихся  морской  водой. Он  словно  маленький  любознательный  мальчик    желал  все  изведать  и  попробовать, хлюпал  в  ботинках  по  лужам, выбирая  самые  глубокие  места,    и  с  азартом  готов был измерить    еще  сотни  таких же,   и  даже  глубже,  если  найдется.
         Он  поднял  голову  и вдали увидал  маленькую  фигурку,  спускающуюся  с  холма. Медленно, как  бы опасаясь,  что  упадет,  она  осторожно  спускалась, глядя  себе  под  ноги.    Плащ  явно  мешал  ее  движениям,    она  могла  бы  запутаться  в  нем.
       Патрик  жадно глядел  в ее сторону    и  стоял  не  шелыхаясь,   словно  охотник,  боящийся  произвести одно  лишнее движение и невольно  спугнуть свою  добычу.
      Вы,  наверное,    догадались, что     это  была  Эмми,    решившая  уединиться  со  своими  мыслями   на  пляже и  рассказать    о  своих  горестях  и  печалях морю. Спустившись с  холма,  она  направилась  к береговой линии.
      Патрик,  почти крадучись,  еле  слышно  и еле   переводя  дыхание,  направлялся к  ней  навстречу. Она  его  не  замечала,   она  опустилась  на  корточки    и  начала  перебирать руками  ракушки    и  камешки, разбросанные   по  влажному     песку. Ее  лицо  отражало  задумчивый  вид,   слегка  посторонний и рассеянный. Внезапно  она  остановила  руку   и почувствовала  позади себя  чьи-то  шаги, а  когда  подняла  глаза,  невольно  встрепенулась и, резко обернувшись, поднялась, как  испуганная  птица.
     Она  вся  побледнела  и  задрожала,    она  явно узнала  Патрика, а  он,  убедившись  наверняка,  что  это  была  именно  та,   которую он надеялся  увидеть, радостно  улыбнулся. Ее  глаза  по - прежнему  отражали  печаль    и  безмерную  грусть, причем  ко  всему  этому    был  примешан  некий  оттенок  боязни    и    стыда,    который  проявился  в  виде    зардевшего  румянца   на  ее  пылающих  щеках. Она хотела уйти прочь,    но  словно  пригвожденная  к  земле  стояла,  не  шелохнувшись. Патрик  прочитал  в  этом  испуганном  взгляде    дикой  лани  боязнь  и  недоверие. Он  так  явно  ощутил это,     что попытался  скорее    удержать  ее  и  спешно  заговорил,    показывая  жестами,  что  он не  желает причинить ей  вреда.
-Эмми! - начал  он  ласково  - тебя  же  так  зовут? Не  уходи,  прошу!  Мне  нужно  с  кем-то поговорить. Я  здесь  один    и  я  обещаю,  что  никто  тебя  не  тронет! Я не  допущу! -  после  некоторого    затруднительного  замешательства  твердо  произнес  он.
Она  все  так  же  косилась  на  него,    но  оставалась на  своем месте. Смешанное  чувство    интереса  и  симпатии   подавляло  чувство  недоверия  и  страха.
-Подожди  минуту.    Я хочу  тебе  сказать,   что  в  тот  день,  когда мы  встретились, примерно  в  этом  самом  месте,    твой  взгляд,  твои  глаза  что-то  изменили  во  мне... Я  это  чувствую,    с  того  самого  момента,  когда  я  впервые  увидел  тебя,    словно  что-то перевернулось!   Я  даже  не  знаю, что это, я такого  никогда  раньше  не  испытывал! Мне  почему-то  думается,   что  это была  ты!   Ты  мне  напомнила  одного   очень  дорогого  для  меня  человека. Я  не  знаю,  каким  образом  ты  повлияла  на  меня, но  со  мной  действительно  что-то произошло!   Я  хочу  узнать тебя  поближе.   Не  бойся  меня,  возможно,  мы  станем  друзьями?! - чуть   слышно  довершил  он.
     Она  была  ошеломлена  и испуганна, отчего  желала поскорее уйти. Она  сделала  шаг в  обратную  сторону  и  отвернулась,  словно подозревала, что над  ней  хотели посмеяться.
     Она  давно  разуверилась  в  честности   людей, иначе  бы  не  была  такой  молчаливой  и  замкнутой. Она  везде  привыкла  видеть  презрительные  обидные  насмешки    с  самых  ранних ее  дней,  поэтому осторожно  обходила  их стороной.  Она  была,  словно  дикий  испуганный  зверек, отчего  чуралась  остальных  детей и предпочитала оставаться  в  одиночестве.
     И  теперь,  когда  она  впервые  услышала  подобные  слова,    похожие на откровенную  исповедь,  ей  думалось,  что  это прекрасно  разыгранный  фарс,   который  мог  обернуться  для  нее  глубокой  смертоносной  раной.  Она привыкла  защищаться,  а  лучшим  способом  защиты    она  привыкла  считать    побег  от  реальности,    столь  жестокой и  равнодушной по отношению  к  ней.  Она  заставляла  себя  не  слышать    бесконечное  «постой»,  а  потом, настигнутая  Патриком,   этим  красивым,  должно быть  коварным человеком, как  она  думала,   раз  предпочитал  кампанию  подобных  мерзавцев, таких  как  Стэн  и  Стюарт.  Она  не  желала поднимать глаза  и прошептала: 
-Оставьте  меня!  Боюсь, мы  никогда  не  станем  друзьями.
Она еле  сдерживала  себя,  чтобы  не заплакать у  него на  глазах. 
Он  приподнял ей  нежно  подбородок  и  заглянул ей  в  глаза,  в которых  прочитал  знакомую  боль  непонимания,  гнетущего и его самого.
-Эмми,-  он  тронул  ее  за  плечи    и  так  проникновенно, грустно  произнес:
-Я  никогда  не  причиню  Вам  никакого  вреда. Обещаю!  Я просто  хочу, чтобы  вы  мне  верили. Неужели это так  сложно  просто  довериться   кому-то  и  выслушать?
-Я  слишком  доверчива  и  люди пользуются  этим - ответила  она  и медленно  ступила  вперед.
-Но  знайте  же,  что  я  не  с  ними,  я  на вашей  стороне!
-Как  вы  можете  говорить  такое, мы  же  с вами  едва  знакомы? - удивленно пробормотала  Эмми. 
-Да? – он  смотрел  на  нее  застывшим  взглядом и, словно  витая  в  своих  призрачных  грезах,  тихо  прошептал:
 - А мне  почему-то  кажется,  что мы  знаем  друг  друга  вечность. 
-Что?- она  не  понимала  того, что  говорит  ей  этот  юноша, ведь  это  было похоже на  бред,  какое- то недоразумение.
-Да  я  прочитал  это  в  ваших  глазах - пробормотал  он, задумчиво,  не сводя  с  нее своего пристального взора.
-А  что  в моих  глазах  такого?- она находилась  в  полном  замешательстве,  а этот вопрос просто  выпалил  из нее  сам  по себе, помимо ее  воли.
-Они  особенные, никогда  не  видел  подобных  глаз,  таких  отчужденных,  печальных,  без тени  игры  и кокетства.
-Что  же  вы  хотите от меня  услышать?- нетерпеливо спросила Эмми.
-Не  думал,  что вы  резкая, с виду кажетесь таким  ангелом,   а  стоит  Вам  сказать  комплимент,  он  производит на  вас  обратное  действие! 
-Потому  что я не  верю  вашим комплиментам! - резко  оборвала она, - они  обыденны,  банальны  и  неискренни,   а  ложь  не  трогает  меня!
-Это  правда! - он действительно  был  искренен, оттого и произнес эту фразу  таким наивным тоном, отчего казался  маленьким ребенком, впервые произносившим подобные признания.
-Это  все,  я могу идти?- нетерпеливо воскликнула  она. 
-Тогда выходит, что  это  я  вынудил покинуть  Вас  этот  пляж    и  вернуться  в  Вашу  серую  комнатку,    проведя воскресный день  за  утомительным  чтением  книг,   так  что  глаза  слипаются,  и клонит в сон. Его  фраза  звучала  правдиво,  как никогда.  Он  словно  угадал ее мысли.
Она  остановилась. Не желая  сдаваться  и уступать ему. 
-А  как  насчет того,  чтобы  поменяться? - с  вызовом обратилась  она. 
-Неужели  Вам помешает  мое присутствие  на пляже?- иронично произнес  он  и мило  улыбнулся.
-Он,  видите, какой  огромный,  вы  даже  и  не  увидите  меня.  Я  даже  Вас  не  побеспокою.
Ей  стало  смешно, но  она  лишь   слабо улыбнулась и, стесняясь, опустила  глаза.
-Наконец-то,  Вы    улыбнулись!  В  первый  раз  увидел, что Вы  улыбнулись! Почаще улыбайтесь, у Вас чудная улыбка!
-Улыбаться   без причины? Меня  не поймут!- недоумевая, воскликнула  она
-А  зачем Вам  понимание  других?  Какое  вам дело  до  них? Улыбаться  стоит  не  над дурацкими  шутками,  а когда  ты чувствуешь  жизнь,  смотришь  на  синее  небо  и,  радуясь этому, улыбаешься!
Улыбаешься  небу,   солнцу, даже  этой  маленькой мидии  - он присел  на корточки    и  растянул  рот в  улыбке   перед  вялой  полудохлой мидией.
Эмми  улыбнулась,  но, смутившись,  прикрыла рот  рукой.
-Да, вот  Вы  тоже умеете улыбаться. А  говорили, что нельзя  улыбаться  просто  так. Ведь лучше улыбнуться  муравью  или червяку, чем  смотреть  в  наглую  физиономию  приятеля    и  слушать его несуразный  бред.
-Так  нельзя  говорить  о своих  друзьях!- с  укором  произнесла  Эмми, неодобрительно  взглянув  на  Патрика
Он  приподнялся, стряхивая  с ладоней липкую  слизь  от  мидии и, пожав  плечами,  задумчиво  произнес:
-Верно,  друзья, по крайней  мере,  я  раньше верил  в  это….  А сейчас  почему-то  не  чувствую…
-Вы  разочаровались? - с  любопытством  произнесла  она.
-Я  был, слеп,  а  это  были Вы,    кто заставил  изменить  меня  свое  мнение! – уверенно проговорил  он  и  снова бросил  на  нее  нежный  взгляд
-Этого  не  может быть?! Вы  смеетесь!
-Нет,  это  действительно так. Ваши  глаза единственные, впервые  заговорили  со  мной  искренне! Неужели с Вами я должен   лгать  и бояться  правды?! 
-Правда больнее и  беспощадней, - твердо  заявила  Эмми.
-Но  ложь  обманывает  и,  в  конечном счете,  губит.
Они  оба  замолчали и с  минуту  тихо  брели бок о бок  по самой  кромке воды.
- Вот  я в  детстве слышал  одну  историю - внезапно  заговорил  Патрик, -   как  один  человек, не имея  гроша в кармане,  подрабатывал  слугой. Он  жил  в  крохотной  темной  комнатке    и питался  одним  черствым  хлебом. Он  жутко уставал, а когда возвращался  домой,    сразу  же  заваливался  к себе    на свою  маленькую  кровать,   чей  матрас  прогибался  до  пола. У  него  не  было  ни  семьи,  ни  детей.    Он  был  совершенно  одинок, один на  один  с  суровой  правдой  жизни.
            Одним прекрасным  утром  он проснулся с надеждой  и  желанием    жить,  но  жить  так,  как  будто  он  счастлив    и  не  в  чем не  нуждается, невзирая    на все  неприятности  и невзгоды.  Он вообразил, будто его серая  комнатка - это   шикарный  дворец  с  высокими  мраморными    стенами,   потолок, ввалившийся  и  весь   черный  от  сырости - образчик  итальянского  рококо,   покрытый  изразцами  именитых  мастеров,    украшениями,  фризами,  лепниной  и  огромной  хрустальной  люстрой посредине,   а  его  жалкая  прогнувшаяся  кровать - роскошное королевское  ложе,    достойное  королевских покоев.   Одежда,  потертая    до  заплат,    не  жалкие  отрепья,  а  бархатистая  шелковая  сорочка.
            Смотрясь,  каждое  утро  в  зеркало,   ему  казалось, что  он  принц.   Он  так  настроил  свой  разум, что фантазия  стала  частью  реальности,    он  считал  себя  лучше  герцога  и  всем  рассказывал,  что  на  завтрак  ему  подают  только самые отменные  блюда, одно  другого   вкуснее - пудинги,  торты,  восточные  сладости    и  дивные экзотические фрукты,  хотя  на  самом  деле  желудок  изнывал    от  голода  и  скудости  однообразной   пищи. Он  все  так  же  изнурительно  работал,    но  считал  это  привилегией     короля,    ведь  он  должен  как-то  отрабатывать    то  шикарное  состояние,  как те  роскошные  покои, где он  живет     и   ту прекрасную  изящную  одежду, присланную  ему  из  разных  стран и сшитую  по   заказу, специально для него.
              Каждый  день  он  спешил  скорее  закончить  со  своими  обязанностями   и  возвратиться поскорее в  свой  дворец,   в  момент  подачи   блюд     на  торжественном приеме,    который  устраивали  в  его  честь.      
              Однако  по  чистой, но   роковой,  случайности    он  столкнулся  с  суровой  правдой, неожиданно  сам  для  себя.    Он  проходил  по  базарной  площади    весел  и  свеж  как  никогда,   счастливый  до  опьянения    и  вдруг  наткнулся  на  нищего,    который  просил  милостыню.   Как  щедрый  король он  не  поскупился  и  выложил  все  заработанные  гроши  за  этот  день. Он  был  доволен  собой, почти  приплясывал  на  ходу,   но  нищий  недоуменно  глядя  на такого  же  нищего, как  он     прокричал  ему  вслед:
-На,  бери  свои  монеты,    с  тебя  нечего  брать,  нищий  нищему  не  поможет. - Он  бросил  монеты  в  сторону  оцепеневшего  человека,   а  тот  с  негодованием  выпалил:
-Никакой  я  не  нищий,  неужели ты не  видишь,  что перед  тобой  стоит    персона королевской  фамилии. Бери  монеты,  у  меня  целая    сокровищница.
-Ха-Ха-Ха  -  грубо  захохотал  беззубый  нищий,    распространяя  зловоние    по  воздуху.
-Какой  ты  король! -  надрываясь  от  смеха,  заверещал  он. - Посмотри  же  на  себя,    рваные  башмаки  да  порванные  лохмотья. Ишь,  король  нашелся!
     Словно от  пронзительного  удара  кинжала    в  сердце  он  отшатнулся  и  побледнел. Уязвленный  до  глубины  души,   раненный  в  самую  глубь,   он  без  оглядки  ринулся  в  свою  коморку. Он бежал,  глухо  надрываясь  от  слез  и  стыда.
-Ты  нищий!-  повторялось  снова  и  снова    и  звучало  еще  более  ожесточенней, чем  в  первый  раз.
Заперев  на  ставни  шаткую  дверь,    он  осторожно  подошел  к  зеркалу.    Лицо,  испачканное  в саже,  глядело  на  него    из  пыльного  зеркала,    измученное,  с впавшими  скулами. Он  был  раздавлен, он  не исторгнул  ни  крика,  ни  плача,    ничего,  лишь где-то глубоко, в груди почувствовал дикую  боль от  зияющей раны   в  сердце.
    Он  лег  в  свою  кровать,  укрылся  и  заснул.  Пять  дней  о нем ничего  не  слышали. Одни  думали, что  он куда-то  убежал, скрылся,  другие    говорили, что  он  уехал,  а когда    спустя неделю, взломали  дверь  в коморке,  обнаружили     на  кровати  умершего  человека,   убитого  своей  болью,   раздавленного  горечью  стыда  за  самого  себя. Сладкая  ложь, столкнувшаяся  с  правдой,  пусть  горькой, но  сносной,    убила  его.
 -Какая  грустная  история!- тихо  прошептала  Эмми  и печально  посмотрела на  него.
-Да, если  бы  не   эта  глупая  сказка,   то  он  продолжал бы  жить,    зарабатывая  свой  хлеб,  пусть  и  скудный,   зато  у  него  была  надежда,   когда  он  жил обычной, привычной для него  жизнью. А  так,  ложь  лишила  его  всего  этого    и той  малой  надежды,    которая  некогда пребывала  в  нем. 
-Может  быть,  вы  правы.  - согласилась, наконец,  Эмми.
-Удивительно! - радостно заявил  Патрик.- Вы  уже  сами  говорите со мной.
- Вы  сами  позвали  меня!- отозвалась она  с улыбкой.
-Да, я  хочу, чтобы вы  поговорили  со  мной.
-Да,  но  я  вас  еле  знаю! - с  негодованием  воскликнула  Эмми.
-Знаете.
-Вы  так  популярны  или  много  мните  о  себе?
  -Патрик  Льюис.- спокойно  представился  он  робким  тоном.
-Да,  я  о  Вас  слышала,   Вы популярны, этого  у  вас не  занимать.
-И каков  я со стороны? - с любопытством  воскликнул Патрик, желая  услышать ее  мнение.
-По-моему, отвратительны!- выпалила, вдруг, Эмми,  испугавшаяся  сама  своим  словам.
-Я  так  и  знал,  что  Вам  не  нравлюсь, но  почему?
-Вы  любите  быть  в  центре внимания,   окружаете  себя людьми,   которые  еще  больше  прибавляют  вам  славу,    и  ведете  себя,  как  мне  кажется,  высокомерно  с  окружающими.
-Я надменен?  Вы несправедливы  ко  мне,-  он  поднял  брови    от  этого  неожиданного  заявления  и  нахмурился, она  заметила  это  и,  пытаясь  оправдаться,   произнесла: 
-Простите,  что  я  так  резко говорю  о  Вас,    но Вы  просили  меня  быть искренней. Я  не  знаю  Вас,  абсолютно  не  знаю,    потому  и  не  имею  основания    судить  Вас.
-Нет, ваши  слова  и суждения    далеко  не  лестны,    но  они  истинны, поэтому  я  их  ценю.   Я  люблю  искренность,    но,  к  сожалению, в  жизни  ее  так  мало. Но Вы  не  правы  в  одном, вы  судите  обо  мне,    по  словам  других -  это  огромное  заблуждение.  Меня  тоже  не  понимают, впрочем,  и я  не  стараюсь их понять. Впрочем, хватит  обо  мне!- Патрик  медленно шагая,  бросил  очарованный  взгляд  на  Эмми, а    она  лишь  потупила  взор,    взволновалась и ужасно  смутилась.
      Внезапно  она  засмеялась, ее смех  звучал с такой  детской  наивностью, что  Патрик  сам  невольно  присоединился  к   ней,  сам  не понимая  его  смысла.
Патрик  удивленно  поинтересовался:
 -Что  смешного?
-Нет,  ничего, лишь  мои  мысли,- застенчиво  ответила  она.
-Поведайте  мне  о  них. 
-Знаете,  Патрик, я  никогда  в  жизни    не  позволяла  себе подобных поступков. Гулять по побережью  с мальчиком,   о котором  мне  ничего  неизвестно, которого  я  совсем  не  знаю.
-Вы  не  безрассудны,  Вы  слишком  осторожны. Вы  боитесь  снова  взглянуть  на меня,   будто  я  Вас украду. - Его  голубые,  исполненные нежности глаза ринулись  на  встречу  ее  с  проникновенным стремлением познать их  тайну,   но  они по-прежнему не  отвечали.
-Давайте  теперь  поговорим  о  Вас,- неожиданно  предложил  он.
-Нет, это не  интересно  и ужасно  скучно. Обычная  история  про серого  гадкого  утенка. Я  бы  даже  сказала   историю  про полную противоположность  Вам.  Я не  отличаюсь   ни  умом,  ни  красотой,  сама  заурядность,  с   которой Вам   когда-либо  приходилось встречаться.
-Что  вы  говорите!  Вы же сами понимаете, что  это бред,  чепуха! Ничего  такого  у  меня  и  в  мыслях  не  было! Вы  слишком  строго  себя  судите,    то, что Вы  не популярны, это  не  значит,   что  Вы  заурядны.  И  Вы вовсе  не  зануда,   с  Вами  очень интересно.
-Нет, Вы  быстро  разочаруетесь    во  мне    и  вскоре  пожалеете,  что решили потратить    на  меня  время.
-Ни  за  что! - с  возмущением  воскликнул  Патрик, уставившись  на  нее.- Вы  красивы  и  начитанны,   причем  от  природы,  проницательны  и  любопытны. Вы  не  заслуживаете  такого резкого  отношения  к  себе.
-Вы,  надеюсь, тоже  искренне со мной,- робко  произнесла  Эмми.
-Я  искренний, вот  весь  перед  Вами  - чистый  и  прозрачный,    надменный,  но  справедливый!
          Они  оба  засмеялись,  и, казалось  бы,  впервые прекрасно  поняли друг друга.
Она с уверенностью    приняла  его  руку, которую он  бережно  подал ей    при переходе  крутого  холма. Нельзя  сказать,  что  она верила    каждому  его  слову,   но,  во  всяком  случае,  тон  его  голоса     был  по настоящему  искренним,  что  не  могло  оставить  ее  равнодушной,  и  настраивал  на  дальнейшую  беседу.
    Патрик не  сводил   с  нее  глаз,    он  любовался  каждым  ее  движением, поворотом  головы,   даже  той  особой  манерой подавать руку, которое  поднимала  в  нем  странное  смятение  чувств,  доселе  его не одолевающего.
             Так  они долго  шагали, позабыв  обо  всем,   болтая,  без  умолку, рассуждая,  негодуя  и смеясь. Круг  их тем  касался не  только  их  школьной жизни,    но  и  других не  менее  интересных   предметов. Патрик  даже попытался  показать Эмми    некоторые  движении  танца,    которая  она, казалось, усвоила  на  лету. А  она  в  свою  очередь,  вся  посвежевшая, радостная и  беззаветно предавшаяся  своему новому  знакомству     с  жаром  обсуждала  ботанику,   делилась  своими  знаниями    о  типах и  образе  жизни  бабочек. Сначала  с  некоторым  опасением  в  голосе, потом    с  жаром  и    недюжинным  увлечением, увидев,  что  собеседник  ловит  каждое  ее слово, и все  это казалось ей  удивительным и  немного странным.
               Казавшиеся  такими  далекими  и  разными,   они тянулись к  друг  к  другу,   словно  противоположные    заряды. Каждый   из  них  старался, в  меру  своих  сил   и  любопытства,   узнать  побольше   о  другом. Каждый  чувствовал  что-то  качественно-новое  в их  жизни,    некий  перелом,  счастливую  перемену,    возможность разделить свою судьбу   с   кем-то еще.  Постепенно  их разговор    принимал  более  близкий    характер    и  постепенно, неожиданно  для  самих  себя,  они  перешли  на  «ты».  Сначала   немного  робко,    потом  более решительно  и  уверенно.
              Они не  останавливались  ни на  минуту.  Они постоянно  находились  в  движении,  словно  намеренно  направлялись  куда-то. Однако это  вышло  так  спонтанно  для них  обоих,  почти  без должного  осознания,    будто  два  путешественника, двигающихся  по  определенному, заданному маршруту. Они брели  по  бесконечным просторам  дюн,   сменяющихся    чуть  повыше    обрывистыми  холмами,    с  клочками  скудной  растительности,  словно  что-то  хотели  найти,  но  сами  не  знали,  что  точно. Они  проделали  огромный  маршрут,  не переставая  говорить    друг о  друге,    о  важных    и,  казалось  бы,   пустяковых  и  незначительных  вещах. В  те моменты,  когда  их  разговор неожиданно  прерывался, когда  они  оба понимали,    что  вопрос  исчерпан,    они  смотрели  друг на  друга    и, словно  оба  испугавшиеся    этой  неприкрытой  откровенности,  скорее  старались  замять  возникшее молчание   и  скорей перейти  к  другой  теме.
              Не  один  из них не  мог объяснить  это  нечто словами.  Все  было  ясно,  без  лишних  слов. Нежный  трепет,  чувство  беззаветной  преданности, сентиментального  порыва детских  эмоций, это   то,  чем  они  делились  так щедро, переполняло их  в  эти моменты. Они  это чувствовали по  теплоте  влажных  ладоней,    которые  они  смыкали вместе  при    поворотах и  крутых обрывах, по  взгляду,    в  чьей глубокой   неподвластной  откровенности     все  было, как  по  строчкам  прочитано    и  обнаружен  символический  смысл,    который  для  них  был  гораздо  глубже    и  выразительней, чем  красноречивые    и  ненужные  комплименты. Спустя три  незаметно  пролетевших  часа,  казавшимся  малой  минутой, Эмми  остановилась  и  промолвила  грустным  тоном: 
-Скоро  смеркается  пора возвращаться. Я так  не  хочу  возвращаться  к  себе. Там  я  чувствую  себя угнетенной,  сама  не знаю  почему. Но я  так  устала,  кажется,  я  натерла  мозоль   от  быстрой  ходьбы,    что  боюсь,    когда  вернусь  к себе,    завалюсь  на кровать и  засну  блаженным    сном.
Патрик окинул  ее  нежным  трепетным  взглядом и одобрительно  пробормотал:
-Да,  решено,   идем  обратно.
        Небо  заволакивалось    сгустками  черных  туч,  тяжелыми,  как груда свинца. Закрапал  мелкий  дождь,  постепенно  усиливающийся    под влиянием  шквалистого    порывистого  ветра    и,  взявшись за  руки, молодые  люди    спешным  шагом, почти  бежав,    направились  в  обратную   сторону.
     Дождь,  словно  обезумевший,  лил  как  из  ведра.   Они рванулись бежать,   хотя  оба   ясно  осознавали,  что  это   не  поможет  им  избежать стихии. Патрик сильно  схватил  руку  Эмми,  сжал  ее в  своей  ладони. Они  бежали  так  быстро,  почти  не  касаясь  земли, прыгая  по  кочкам  и  ухабам. Они были вместе,    а  это, пусть неосознанное,  но такое  свойственное  каждому  существу     чувство  близости, родственной  души    наделяло  их возможностью    преодоления всех  преград,  одно  это  малое  ощущение    было  достаточно  для  того,    чтобы  почувствовать    себя  всемогущими    и почти  непобедимыми. Ни  гроза,  ни  бурные метания, стрел-молний, озаряющих черное небо    металлическим  блеском, ни  гул грозового  раската  на  небе  -  ничто  не может  быть  страшней  и  ужасней   для  человека, чем остаться в полном одиночестве,  один  на  один  со  свирепой неуправляемой стихией.
         Патрик  не  мог  скрыть  своего  опасения    и,  приблизившись  к  Эмми,  воскликнул:
-Мне  почему-то кажется,  что  мы  сбились  с пути. Такое  ощущение,  что  мы  плутаем  из  одного  конца  в  другой,    напрасно,  безрезультатно. 
-Это  все  из-за дождя!  - крикнула  Эмми, вся  мокрая, такая  несчастная,    по  телу  которой, то  и  дело, пробегали мурашки,    и  она крепче  прислонилась  к Патрику,  чтобы  согреться.
      Они  оба  боялись  и  он,  Патрик,   который  хотел казаться  решительным    и  храбрым  и, конечно  же,  бедняжка Эмми,   которой  хотелось  заплакать,   но  всячески  сдерживала    себя,  чтобы  не  выдать  своего  волнения перед своим  новым  другом. Патрик  изредка  бросал на нее  взгляды,  полные  нежности    и сожаления  за  свою  вину    за  то, что  именно он  выступил инициатором  этой  прогулки,    которая,  в конечном  счете, завела  их  неведомо  куда,  и  они  потеряли  дорогу  домой.
      На  песке  теперь  невозможно  было  разглядеть  никаких  следов,    которые  могли бы  послужить  им  хорошим  ориентиром    для  нахождения  своего  места  в  пути,    песок был  размыт  дождем,  который  то  ослабевал    и, казалось,  что вот-вот  закончится,   то  снова  начинал лить  с новой  силой, подгоняемый  буйным  ветром. Патрик  внутри корил себя    за  содеянную  оплошность    и  пытался  хоть как-то замять  свою  вину  перед  ней, заметив,  что  она  дрожит он, непременно  снял плащ  и  накинул  ей  на  плечи 
-Зачем?- удивленно посмотрела  она  на  него  из-под своих мокрых  слепившихся  ресниц  - Мне  не  холодно.
Он  весело  засмеялся и с  удивлением  спросил:
  -Так  почему  же  ты  дрожишь?
-Тебе  кажется. Мне  не холодно. 
-Одень!- настоятельно, с  заботой посоветовал он.
            Эмми  перестала  противиться    его  уговором,  так  как прекрасно  понимала    бесполезность этих  напрасных отказов,  ведь  она  говорила  с  человеком,  для  которого  осознание  своего  мужества    было  основой  его  натуры, далекой  от пустого  тщеславия. Патрик  был, по крайней  мере,  доволен  тем,   что она все-таки приняла его  плащ, это  хоть  как-то, пусть и  в слабой  мере,    умаляло его  вину. У  Эмми сильно болели ноги  от долгой  прогулки  в мокрых  ботинках,  но она  не  хотела  огорчать    и  без  того ужасно винившего себя Патрика    и  покорно сносила  боль,    не  высказывая  лишних  жалоб  и  обид. Но Патрик  прекрасно это понимал,    он даже  не задавал  лишних вопросов,   он  давно  заметил  по  ее  походке, что ей  трудно  было идти. Она  шла  быстро и,  казалось, что все в  порядке,   но  было  видно,  что  она  чуть прихрамывает:    она упиралась ногой  в землю    и при этом  слегка  прикусывала  нижнюю  губу,  но  усилием  воли  сдерживала  эту  невыносимую  боль.  Патрик, казалось,  чего-то  искал, он  озирался  с любопытством  по  сторонам и  немного  погодя  пояснил  Эмми:
-Я  хочу  найти убежище. Видимо гроза  еще  долго продержится и  нам  нужно  где-то  переждать  ее. 
-Где  же  мы  укроемся?
-Я  знаю одно место,  оно  должно  быть  где-то здесь  неподалеку,    но  я почему-то не вижу. Он стал  рядом  с Эмми,  стуча  зубами   и  оглядываясь  по сторонам,    всматривался  в  пещеры расположенные  неподалеку  от  них.
    Этот  грот  располагался  у самого  моря.    Словно  пристанище  для  усталых путников. Патрик  улыбнулся,  и Эмми заметила  эту  перемену. И  сильнее  сжав  руку,  поданную  ей  Патриком,   покорно последовала  за  ним.
-Этот  грот  действительно  впечатляет!- удивленно  и  восторженно  произнесла  она.
-Да,  это то самое  место, где  я  порой  уединяюсь. На  вид  он  довольно мрачный,  даже  может  быть  зловещий,  но  внутри  там  довольно  уютно. Если  мы  разожжем  внутри  огонь,    станет  теплее  и  ярче.
-Но  у  нас  нет  ничего  такого,    с  помощью   чего  можно  было  бы  разжечь  огонь.
-Да  это  пустяки,    у  меня  там  есть  припас  этого  добра, так  что  не  беспокойся. 
       Перед  ними  стояла  глыба    из  скользких  камней,  а  вход  в  этот  грот  был  узким  и  тесным, так  что  им  обоим  пришлось    нагнуться  вдвое, чтобы  проникнуть  внутрь.       Там  было  темно  и  сыро,   почти  ничего  не  видно. Но  из-за  того,  что  для   Патрика  это  место  было  знакомо,    он  чувствовал  там  себя  полноправным  хозяином,    он  уверенно  шел, кое-где  нагибаясь      и  предупреждая    Эмми  об  углублениях  и  опасных  крутых  уступах    или  скоплению  сталактитов,  грозящих  обвалиться  вниз.   
        Казалось,  что  этот  грот  был  отрезан  от  остального  мира. Он  был  настолько  покоен  и  глух,  что  казался    заброшенным, обветшалым  домом,    внутри  которого  стояло  покойное  безмолвие,   похожее  на  дыхание  мертвеца.  Черные  камни  повторяли эхом  слова,  которые  они    произносили, а скользкие  уступы   тормозили  их  движения  и заставляли    почаще  смотреть  под  ноги,    чтобы  не  ушибиться   и  не  пораниться. На  голову сверху,  словно  ниоткуда стекали  редкие  капли  студеной   воды.
        Преодолев  обрывистые  места    и  узкий  тесный  проход,    они  проникли  в   сердце  грота,   из одной  стороны,  которого  можно  было  разглядеть,    что  кроется  снаружи:    в  одной  из  стен  было словно  нарочно проделано  отверстие,   которое  служило  отличным  окном     и  пунктом  для  обозрения. Несомненно,  Эмми  почувствовала, что  этот  грот  уже  почти  обжит,  это  можно  было  уяснить  из  того, что  здесь  располагались такие  важные  предметы, незаменимые  в  обиходе, как  стеклянные  светильники    и  запасные      связки  свечей  и,  замотанные  в  бумагу,  коробки спичек, которые  помогли  им   без  проблем раздобыть  огонь,   легко и  просто, без  примитивных  премудростей.
      Эмми  вошла  внутрь  и  с любопытством  огляделась   вокруг,  ведь  никогда  раньше  ей  не  приходилось  бывать  в  подобных местах
-И  это  твое место?-  спросила  она.
-Именно. Располагайся, чувствуй  себя  как  дома! -   шутливым  тоном  произнес он  и зажег  огонь  в  лампе, освещавший  эту  неприглядную  темную  пещеру,  влажные  холодные камни  и    отражающийся    на  холодной  неприглядной поверхности   мрачных  сводов  грота. 
   Патрик  присел  на  корточки,    взглянул  на  Эмми  и  откинул  влажные  волосы  со  лба,  приглашая  ее  жестом    присоединиться  к  нему,     чтобы  чуть-чуть  согреться  у  огня. Эмми  скинула  мокрый  плащ,    нагнулась  на  корточки       и  присела  рядом  с  ним. Она  протянула  руки  к  огню    и  мягко  улыбнулась  от  удовольствия,  ощутив  блаженное,  столь  приятное тепло  огня, которое   разлилось  от кончиков  ее  пальцев    и  двинулось  дальше    по  всему  телу,     словно  магический   отвар,  возвращающий    тепло    и  жизнь. Блики  огня  на  стенах отражали    плавные, чуть    слабые  колыхания   ладоней,  греющихся над  пламенем  ласкового  огня. Огонь  был  словно  мягкий  луч  солнца,      нежно -  согревающий,    не  обжигая,  дарующий  тепло  и комфорт. Промокшие  до  нитки  Патрик  и  Эмми  ни  в  чем  так  не  нуждались,  как  в  этом  сакральном,  почти  священном    прикосновении  к  полыхающему   очагу,  таившегося  под  стеклянной оболочкой  светильника.  Этот  свет  озарял  их  лица    и  притягивал  их  руки  ближе друг  к  другу,  стремясь поглотить  их  в  своем  разгорающемся пламени.
-Здесь  сыро…  - заметила  Эмми,   почувствовав,  что  согрелась.
-Да,  но  снаружи  все  еще  дождь,  - отозвался  Патрик.  - Как  только  он  закончится,  мы выберемся  отсюда.
-Эмми  стянула  свой мокрый плащ,   свернула, а потом уселась, укрывшись  им.   Она  облокотилась  о  стену,  а     затем, словно  чем-то обеспокоенная,    улучив  момент,  когда  Патрик  наклонился  над  огнем    и  не  смотрел  на  нее,  начала    судорожно поправлять  свои  волосы,    спешно  и старательно их приглаживая      и  аккуратно собрав  их  в  хвост,    завязала  шнурком.
   На  миг  в  пещеру  ворвался  порыв  сильного  ветра,    и  стало,  вдруг,  так  холодно,    что она, силясь  согреться, стала потирать плечи    накрест сложенными  на  груди руками. Патрик  привстал, убрал  челку со  лба      и    заботливо  посмотрел  на нее.  В его  взгляде    она  прочла  невыразимую  нежность    и  желание как-то  согреть ее.
-Ты  дрожишь?  - тревожно  заговорил  он -   я  попытаюсь  найти  что-то  сухое. 
Он  отошел  в сторону  и повернулся  к ней  спиной. Она  слабо  помахала  рукой,    выражая этим  жестом,  необязательность его  спешки,  давая  ему  понять,  что не  следует так   волноваться,  хоть  ее всю  трясло  от  холода. Одежда  вся мокрая  от  дождя    прилипала  к  телу,    по  которому    одна  за  другой  пробегали  мурашки, и она вся судорожно  сотрясалась.
 Патрик  все  еще    винил себя за  свое  безрассудное  поведение,   это  было  видно  по  взволнованному  напряженному    выражению  его  лица    и странной  сосредоточенности  в  его глазах    и  напряженно сведенных  скулах.  Он  чуть нагнулся,  схватился  за  камень, который  прикрывал    углубление  в  стене    и резко  отодвинул  его,   наполнив   безмолвную пещеру  гулким отрывистым  звуком,    в углублении  хранились  листы  бумаги,   кисти  и  белые покрывала,   слегка влажные  и  холодные.  Этот  материал  служил  ему  отличным  холстом    для  многих  его  картин,  здесь  же  хранились, созданные им  первые картины, еще  не  предавшие  огласке его    неоспоримое  художественное мастерство,  спрятанные,  из  боязни    быть  обнаруженными в  тайном  месте.
     Эмм  чуть вытянула  шею, как бы  пытаясь    разобрать,  что  это  было, но  Патрик  так  быстро  и неожиданно  обернулся,  что  заметил  это    и выразил на своем лице   очаровательную  улыбку,  догадавшись   о  мыслях  Эмми. Он  немного заколебался,  а  потом  решился, что  именно  Эмми  суждено  быть первой,  кто  увидит    и разгадает его  секрет,    именно  она  должна  была,  по  его  мнению,  явиться его первым созерцателем  и судьей.
       Эмми, чтобы больше  не  смущать его, повернула  голову  в  сторону    и  подошла  к узкой  щелке       в  стене,    через которую  утром  в пещеру  просачивался    дневной свет и  сейчас  снаружи    были  видны косые  линии  дождя, то    замирающего     на  минуту,  то  снова    усиливающегося,  подгоняемого неистовыми  порывами  шторма,    возникшего  из  пучины   в  синих  тяжелых  водах    где-то  посреди  океана. Ощутив холодок   промозглого  ветра,   она  резко  отшатнулась и отошла    в  сторону,  вернувшись  на  прежнее  место  возле огня.
      Патрик  уже  знал  наверняка, спустя несколько  минут  размышлений, что  ему    стоит  делать:  он  выложил     все  свои  листы  с  работами    и  покрывала,     не  задвигая  камень,  повернулся    и,  приблизившись  к  огню,     снова  возвратился  на  прежнее  место. Напротив  него  сидела  она,  Эмми. Она делала  вид, что  все это  вовсе  не интересовало, но  эти  любопытные  листы,  которые  он положил  к  себе  на  колени,    невольно  выдавали ее чувства, и  заставляли  обращать ее    не  лишенный  любопытства  взор. Патрик  взглянул  на  нее    и  бережно  накинул ей  на  плечи  длинный  кусок  полотна. Она  поблагодарила  его    и  обратилась  к  нему  ласково:
-А  как  же  ты?
-Не  волнуйся,- ответил Патрик -  я  уже  согрелся!    Главное,  чтобы  ты  не простудилась! 
-Спасибо,  что  беспокоишься  за  меня, я  тебе  очень  признательна!- произнесла  она   полушепотом, бросив  на  него  мимолетный  взгляд, исполненный  благодарности и  теплоты.   
  Им  обоим  было  все  ясно.  То,  как  они  смотрели друг  на  друга,    как  они  трепетно, словно  боясь  что-то  сломать,  касались  друг  друга,    выдавало  их  нежные  чувства,   которые  зажглись  еще  раньше еще  с  большей  силой, чем  этот  искрящийся огонь в  стеклянной  лампаде. А  спустя  мгновение, Патрик  прошептал,    крепко прижимая  связанные  листы  к  себе: 
-Вот  это то,  что  я   боюсь    показывать  остальным  и  тщательно  скрываю. Я  хочу, чтобы  ты  взглянула  на  это.
-Постарайся  быть объективной- с  неуверенностью  и  дрожью  в  голосе промолвил  он,    словно  добровольно  посылал  себя  на   суд,    который  венчался  его  экзекуцией.      
      Патрик  вручил  ей  свои  листы,  а      она  растерянно  глядела  не  него,    не  зная, как  ей  следует  поступить,   что  ей  следует  говорить,   как  реагировать. Может,  на  них    была  нелепая  мазня, непонятная,  без  смысла, которая  оставит  ее  равнодушной      или  еще  более  опасный  исход, которого  она  ужасно  боялась:    это  будет все  так  нелепо  и  фальшиво,  что повергнет  ее  в  жестокое  разочарование    и  вызовет  невольный  смех.
        Она  боялась открывать и смотреть,  но как  только  она  это  сделала,   все  ее  пугающие  мысли  и  сомнения развенчались  в  прах, просматривая  его  наброски  и  рисунки,   лист  за  листом,  она  приходила в  восхищение.   Изумление  было  сначала  настолько  сильным    и  Патрик  весь  напряженный  от   ожидания    чуть  не  упорхнул  на небо: ее  глаза,  оживленные,  словно  зажженные   неуловимой,  незаметно  промелькнувшей  искрой, выражали ее  неподдельный  интерес    и  восхищение,    один  за  другим  следовали  диковинные,  почти  сказочные,  образы  и  пейзажи.  Одни представляли неприкрытые  девственные  леса  и  парки,    другие -  обрисованные  в  ярких, пикантных    тонах   дивные  пустыни сказочного  Востока, пустыни с  колодцами  чистой, изумрудной  воды.  Другие  изображали  страх  человека  перед    хвойным  лесом  в  ночи, таком  дремучем  и  угрюмом,    простирающим  свои  скрюченные  ветви,    чтобы  схватить  и  увлечь  за  собой     в  мир  ужасающей,  ведьмической  силы колдовства. 
    Патрик  с  нетерпением  ждал  ее  оценки  и  суждений. С жадно  впивающимся  любопытством,  тревожным  взглядом он  глядел  на  Эмми, пытаясь  прочесть  по  выражению  ее  лица эмоции,   уловить  каждую  струнку,    каждую  деталь  еще слабой,    неоформленной  оценки, лишь    поток  ощущений,  еще  неподвластных  анализу, эмоции  и  неуправляемые  мысли.
-Изумительно! Мне  очень  нравиться!  - произнесла  она  с  восторгом,- она  перебирала картины  с  интересом,    разглядывая каждую  из  них,   словно пытаясь  прочитать  их  тайный  смысл, то,  что  хотел    в  них  начертать  их  автор    и, как  смысл  и  историю,  вложить  в  них. 
        Он  был  вдохновлен  ее восторженным отзывом,   однако все не  переставал  наблюдать  за  движением ее  губ    и  глаз,  с  искоркой    и необыкновенным  оживлением,  пробегавшим    по  его  созданиям. На  одной  из  них  он  особенно  долго  разбирал  ее взгляд,  поскольку  он  изменился  и  принял    выражение  печали  и  искреннего  сочувствия. Казалось, что она  была поражена   этим, особенно тем персонажем,  который  был  изображен  на  ней.  Казалось, что  мысль,  которую  картина    роняла  в    сознание,   мысль,  которая  была  родственна ее  собственным, была  ей  понятна  и  ясна.  Она  взглянула  на  недоуменного  Патрика и  вручила  ему  этот рисунок,    который  представлял  собой      неоформленный  чертеж, выполненный  простым  карандашом    и  печальным  тоном,  не  отрывая своего  пристального взгляда,  произнесла: 
-Этот  мальчик, это ты?
Это  был  маленький  мальчик,    испуганный,   с  заплаканным  лицом, он  пытался  закрыть  руками  свои  мокрые от  слез  глаза,   казалось, что  это  была  исповедь  автора    с  самим  собой. Боль  и  крик  о  помощи  маленького  мальчика,     все  еще  живущим  и  по  временам,  просыпающимся  в  душе    уже  возмужавшего   юноши,   который,  как  и  мы  все,  уязвимы    к  обидам  и,  особенно  к  тем  ударам  судьбы, которые    глубоко  ранят  нас    еще  в  раннем  возрасте,    самом  опасном, поскольку   тогда  еще слишком   слаба  психическая  защита  человека,    подвергнута  больше  расстройствам    и  страхам,   которые  порой  живут  в  нас  всю  нашу  жизнь.  Панический  страх  перед  неизвестностью    превращает  человека  в  совершенно  беспомощное  кроткое  существо.
    Патрик  встрепенулся,  и  Эмми  все  поняла  по  тому  волнительному  беспокойству,  которое  его  охватило,  по  этому  нервному  волнительному  взгляду,  не  находящему  себе  места, по  мыслям  и  словам, которые  он  готовил  в  качестве  объяснения,  но  будучи  ложными  и  неспособными  изобразить  его  истинное  состояние,    он  предпочел  сохранять  молчание,    чтобы  не  говорить  несносной  чепухи,  из-за которой  придется  краснеть. Он  сжал губы, потупил  взор  и  глухо, кратко  произнес:
-Да, это  я. 
Этого  было  достаточно,   лишь это  еле  слышное « да»,  его  выражение  лица,  по  которому    можно  было  сказать  больше,    чем по той  речи     из-за  огромного  количества  деланных  заимствованных   фраз,      которая оказалась  бы  абсолютно неискренней.
     Эмми  все  поняла,  она  больше  не  желала  выяснять    то,  что  казалось  очевидным. Главное,  что  она  не  исказила  и  не  испортила то,    что  он  пытался   донести. Это подобно  прикосновению   к  чужой  душе,    причем  самое  болезненное прикосновение,  к  самым  пораженным ее  участкам и  к  ранам,  которые  не  перестают  кровоточить,   а  лучший  способ  избежать этого  вторжения    в чужую  душу -  незаметно  уйти,  ловко    пройти  мимо  и, заметив,  тут  же  забыть  об  увиденном. Так  поступила  и Эмми,    она  сложила  все  работы  вместе    и  приняла  прежнее  мягкое выражение. Патрик  был  очень  благодарен  ей  за  это.
     Он  сидел  возле  нее  так близко    и  пристально, вдумчиво  смотрел на  нее, что  спустя  некоторое  время  у  него  возникла  одна  прекрасная  идея:    он  отодвинул  лампу в  сторону    и  встал. На   его  лице    светилась  улыбка,    и  взгляд  был  прикован к  той,    кто  стала  свидетелем    его  первых  повествований,    своих внутренних  монологов,    которые  он  изобразил  в  художественной  форме,   облекая  свои  чувства    в  самую  явственную  наглядную    сущность,  как  изобразительное  искусство.   
-Почему  ты  улыбаешься?- с недоверием  спросила она,  не отрываясь, наблюдая  за ним 
-Подожди  минутку! – прошептал  еле  слышно  Патрик.
Он  вынул  из  папки  чистый  лист  и  взглянул на  нее  пытливо, с любопытством. Эмми  поняла его  замысел: он  пытался  ее  нарисовать,     она  решила  отказаться, поскольку  считала себя  далекой  от    идеала  натурщицы, она  почувствовала  робкое  смущение    и  залилась  краской. Патрик  рассмеялся,  а потом  его  лицо  снова приобрело прежнее  серьезное  намерение,  что  Эмми не  выдержала и, спрятав лицо  под  покрывалом,  настойчиво    прошептала:
- Я не  хочу,  чтобы  ты  рисовал  меня! 
-Почему? - спросил  он,  смеясь, детской капризной  робости Эмми.
-Мне  неловко  как-то, – тихо  откликнулась  она.
-Но  тебе  ничего  не  нужно  делать,     лишь  смотреть  прямо  перед  собой.
Эмми,  при  мысли  о  том, что  ей  придется    около  часа    смотреть, не  отрываясь,  на  его  лицо,  в  его  глаза,  особенно  когда  они  так  откровенны    и  решительны, ей  стало  жутко. Возможно  каждая  другая,  без  сомнения,  доверилась  нарисовать  себя    такому искусному  мастеру,  каким  являлся  Патрик.   Его  талант  был  несомненным,  но  смущение  и  неловкость  останавливали  ее. Она  снова прошептала:
-Нет  - и  добавила,  посмотрев  на  этот  раз в  его  глаза,  уже  не  пряча  стыдливого  взора  - Патрик  ты  отличный художник,   ты  прекрасно  рисуешь,  но     я  не  такая  красивая, чтобы  быть  твоей  натурщицей.   
     Патрик  с  нежностью  взглянул  на нее,  приблизился,  и  его  рука    коснулась  ее  волос,    которые  были завязаны  в  хвост.    Он  медленно  развязал  шнурок     и поправил  ей  волосы,    приподняв  подбородок. Его  синие  глаза  окунулись  в  серую  печаль, которая  сейчас  почему-то зажглась  ноткой противоречивой    несказанной  радости,   и  промолвил:
 - Ты  красивая!   
       Так  явственно  и  убедительно сказал он это,    что  Эмми, всегда  унылая,    хмурая,  готова    была  действительно  поверить его  этой  незамысловатой,   но  произнесенной  с  такой  искренностью,  фразой.      
       Она  покраснела,  оттого  что  они находились    так  близко, так  рядом,    почти  вплотную.   Трепет  его  тела был  так  ясно  ощущаем,   что  она  невольно  коснулась его    белой, еще  влажной  рубашки    и почувствовала учащенное  биение  его  сердца. Его  алые  губы  приоткрылись    навстречу ее  плотно  сомкнутым,   которые  вмиг  порозовели    и обрисовались  в  красный  цвет. Нежность  и  страсть  звучали в  этом  поцелуе, первом  откровенном  и таком  настоящем.
       Яростный  ветер  все  продолжал  голосить    и волновать  тревожное  море, а     дождь  по-прежнему  наводнял  бесконечные    лужицы,  наполненные соленой водой. И  казалось, что  этому  не будет  конца. В  пещере  было  мокро  и  сыро. Внезапно свеча  потухла,  и   их  руки  сплелись…

                VII

            Утреннее  солнце  озаряло  ее спокойное,  безмятежное  лицо,   ее волосы  были небрежно  разбросаны  по  плечам  и прекрасно  окаймляли  ее  похорошевшее  и  посвежевшее    от  сна  лицо, а  на  щеках, словно  шелковые  бархатные  лепестки  роз  благоухал  застенчивый  румянец. По  обыкновению  она  лежала, подперев  руки под  щеку,   в  позе  младенца,    спящего  в чреве  матери, не  ведавшего,  ни  о каких  бедах, ни  горестях,   так  спокойно, тихо,   почти  неслышно.    Она  дышала  легко  и  равномерно,  и  бесшумно вздымалась  ее  грудь,    трепещущая  под  белой  сорочкой.  Она  была  подобна  милому  спящему  ангелочку, лежавшему  не  перистом,    легком, как  пушинка  облачке,    невесомом  как  воздух,    медленно  и  плавно покачиваясь как  маленькое  дитя  в  своей  колыбельке,    убаюканное  блаженной  песенкой  ветра.   
        Через  щелку  узкого  каменного  оконца    просачивался  мягкий  свет наступившего  утра. После  бурной    ночи   с  ломаными  зигзагами  металлических  ярких  молний,    с  неистовыми   раскатами    грома    наступило долгожданное умиротворение,   и  снова землю  озарил  щедрый  божественный  свет. На  смену  непроглядного  тревожного  мрака    и  безудержного  стихийного  порыва,    сметающего  все  на  своем  пути,  спустился  вечный  свет,   яркий  огонь,   сладостный,  как  упоительный  отдых, отметающий  все  страхи  и   грозы  переживаний   прочь. 
       О, как  сладко  просыпаться  по  утрам,    когда  щедрое  солнце протягивает  свои  бесконечно  длинные  лучи    и  водворяется  в  комнате,  озаряя  все  вокруг: кровать,  стены    и  наше  еще  не  проснувшееся,   но  уже  улыбающееся     навстречу  нашему  дорогому  гостю    лицо.  А  забавный   солнечный  зайчик    игриво  прыгает  по  комнате   от  одной  стены  к  другой,    словно  любознательный  малыш,   придумавший  себе  новую забаву. Это  приветливое    шарообразное существо  дарует  нам  столь  мощный  заряд  волшебной силы,    прекрасное  настроение    и  небывалое  ощущение счастья. Невольно  в душе  просыпаются  и  оживают    детские  грезы,  мечтанья,  беспечные, игривые. В  такие  моменты   снова  хочется  почувствовать  себя  маленьким    несмышленым  крохой,     с  опаской, но  с  непременно  присутствующей  на его лице   радостной   улыбкой,  осторожно ступающего  по  земле,   цепляющегося  за  руку  взрослого,    который  надежно  и  крепко  ведет  тебя  куда-то,    и  ты  уверен, что он  никогда  не  бросит  и  не  отпустит  тебя, а  в  тревожный  час сохранит  и  убережет.
         Когда  мы  были  детьми, вся  наша  жизнь    казалась  такой  беспечной, чудесной,  неповторимой.…
О,  как  блаженно,  ощущение  этого  рая,  неподдельного,   созерцания   истинных  чудес,    которые  прекрасны, первозданны  сами   по  себе     и  без  нашего  присутствия,   без  наших  стараний  что-то  поменять, улучшить, обновить, обустроить  для  себя,  согласно своему    вкусу и своим   предпочтениям. Но природа  она  уникальна,  она  не  может  быть  подвергнута каким- либо  изменениям. Все  человеческое  ей  отвратно, она  безмерно  божественна,  целомудренна  и  чиста.   Мы  не вправе  что-либо  менять, мы  можем  лишь  бесконечно глядеть  на  это  совершенство,  обожать, любить,  восхищаться им,  но ни  в коем  случае не  вмешиваться  и стараться  управлять им. 
        Истинная  красота  не  сверкает  от  излишеств    и  помпезной  роскоши, готовой  вылиться  через  край, обнажая  порочную  сторону  человеческой   натуры, которая  так  и  норовит  что-то  добавить    достроить, доделать  то, что  ей  кажется  неполным, незавершенным. Да  и  что  мы  понимаем,  ценители  искусственного  искусства!
        Природа – храм,  вбирающий  в  себя  душу  божественную, вездесущую,  совершенную  как   царство  божье,  ибо  нет  ничего  прекраснее,   чем  скромный природный  пейзаж,    не  обремененный  больной  фантазией  человека.
       Мы  вечно  ищем  чего-то  диковинного, необычного, экзотического, но  природа  простая, порой  скудная,    лишенная  всех  этих  искусственных  излишеств    есть  самое  совершенное  из  всех  творений. Ибо  капля  воды  есть капля  воды, а  не  вина,  а  кусок  хлеба  есть  кусок  хлеб,  а  не  жирного  сливочного  сыра. Правда    пребывает  вечно, ее  невозможно  истребить,    и  этим  она  бесценна  и незаменима.
       Эмми  встрепенулась,  зевнула  и  подтянулась,    еще  не  отойдя,  как  следует,  от  сладких  сновидений.   Она  с улыбкой  осмотрелась  вокруг:  холодная  пещера  словно  преобразилась,    она  не  казалось  теперь  такой  холодной  и  мрачной,  как    в  предыдущий  день. Озноб  и холод куда-то  ушли, словно  она  и  не  ощущала  их  прежде,    и  в  пещере  стало  светло  и  даже  немного  уютно    от  дневного  света. Все  так  изменилось,  словно  было  сном. «Но где  он?»
         Она  испугалась    и  начала  беспокоиться.    Она  медленно  поднялась,  укуталась  в  белую  простыню, не   одев  туфель,    и,  почему-то,  совсем  забыв  завязать  волосы  в  хвост, направилась  к  выходу, нагнулась над  нависающим    каменным  препятствием    и    осторожно  ступила  босыми  ногами    по  мокрым  скользким  камням. Проходя  сквозь  темный  узкий  проход,   ей  стало  немного  жутко    и,  чтобы  подстраховаться,  на  всякий  случай,      придерживалась  руками  за  обе стены,  чтобы  не  поскользнуться. Она  подозревала, что  возможно, где-то  наверху    прячутся  эти  мерзкие  существа    с  гадкими  мордами,  с  такими  ужасающими  воплями, которые  они  издают, когда  собираются  в стаи. Но  она  старалась  отогнать  прочь  эти  мысли  и  скорее выбраться  наружу.  Оставалось  буквально  два  с  лишним  метра    до  заветного  выхода, она  с  облегчением  вздохнула и  поблагодарила  Бога  за  то,  что  ей  не  пришлось  карабкаться  больше    по  этим  извилистым  узким  проходам, по  скользким  серым  камням    в  этом  мрачном  месте.
       Свет  был  словно  спасительный  источник,     словно он  призывал  ее  к  себе,   под  свой  покров,   надежное заботливое  крылышко. Она  вышла  наружу  и  почувствовала    запах  моря,  который  словно  вихрь    из целебной  соли  и  водорослей    ворвался  внутрь    и  заставил  быстро  циркулировать   кровь  по  венам.   Он  словно  оживил  ее,  свежий, тихий  бриз  казался таким  чистым.    И, расправив  руки, Эмми, босиком    направилась  к  ласковым  волнам,   которых в  это  утро почти  и  не  было. Ей стало  так  приятно,    она  наслаждалась  этим  слабым  покалыванием   в  ступнях,  когда  проходила  по  разбросанным  ракушкам    и  соприкасалась с  холодной  водой  и  влажным песком. Кое-где  были  раскиданы    после  прилива  клочки    высохших  водорослей  и  раковины     еще живых   мидий.   Эмми  искала  его.   Она  свернула  направо,  обошла  грот    и  на  противоположной  стороне    обнаружила  Патрика,    который,  заметив  ее,  улыбнулся    и  поманил  к  себе.
       Он   стоял  на  побережье,    так  небрежно  одетый, с  развивающимися  белокурыми  волосами,  стоял  возле  мольберта    и,  казалось,  уже  заканчивал  свое новое  творение.    В  руках  он  держал  палитру  с  красками,   а  его рубашка    была  расстегнута  на  две пуговицы. Но  до  чего  же  он  был  красив  этим утром, как  никогда,   радостно  улыбающиеся    глаза, загоравшиеся  оттенком  ультрамарина,    повторявшего  цвет  морской  глади. Эмми  смотрела  в  его  глаза    и покорно шла  ему  навстречу. Ею  овладевало  ощущение  неизреченного  счастья  и  радости,  радости    оттого, что  он  так  близко, что он  ждет  ее. Вот  он  здесь,  рядом. Он  зовет ее,    только  ее.   Еще  пара   шагов    и  его  нежные  руки, протянутые  ей  навстречу,   обнимут  ее,  и  она  будет  с  ним    одним  целым, верной  спутницей,    любящей  женой.
               Наконец-то,  он  пришел  к  ней, освободил  от  вечно  серых  непроглядных  будней,   от  болезненной  угнетающей атмосферы,   в  которых  она  жила  прежде.  Он  раскрыл  для  нее   новый  мир, новую  неизвестную  Вселенную,  всю  его  бесконечную  любовь, широту  его  души    и  страстное   сердце,   бьющееся  в  такт  с  ее  собственным,  готовое  остановиться  в  тот  же  момент, когда  перестанет  и  биться  ее. Она  понимала  это,  и  тем  сладостнее  было  ощущение  этого  счастья,  которое  упало  на  нее  так  внезапно, как  снежный  ком,   и  тем  сильнее  и  беспокойнее  возрастал  ее  страх    все  это  потерять. Но  она  не  готова  была  к этому, это  было бы слишком  жестоко.  Она  ни за что  не  позволит  забрать  его у  нее,   горячо  любимого, самого  дорогого  на  свете,   и  со  страстной  женской  ревностью  будет  биться  за  свое  счастье любой  ценой. Ведь он,  единственный, такой  любимый  и  бесценный    распахнул  ей  свои  объятия    и  без  остатка  посвятил  ей  всего  себя.
             Она  радостно  смеялась  и  бежала  к  нему  навстречу. Ноги были  такими  легкими, движения  пружинистыми, невесомыми,   казалось,  что  она  вот-вот  поднимется  над  землей  и  воспарит    в  облака, рассекая  руками  воздух. Но  она  уже  утонула  в   ласковой  власти    нежного  плена  его  рук,   из  которого  не хочется  вырываться  на  свободу,  а  хочется  еще  ближе  соприкоснуться  с  ним,   связать  друг  друга  одним  духовным  порывом  и  слиться  в  нежном поцелуе.
            Да  нет  же, это было  лишь  сладким  видением. Он  все  еще  стоял  один    и  нетерпеливо  протягивал  руки,    ожидая  ее.
            Она  бросилась  в  его  объятия    и поцеловала  в  щеку,  прильнув  к    родному  плечу,  ощущая   его теплую ладонь,   крепко  сжимающую ее  за  талию и  не  желающую  никуда  отпускать,  продлив   тем  самым  момент  их  уединения.   
             Нет,  это  уже  не  ее  фантазия, это  вся  жизнь.   Это  уже   не   мираж,   а  глоток  освежающей  влаги, кровь  и  плоть  в  вечном  единении  с  душой. Все, как  в  прошлый вечер,    изменивший  ее  жизнь    и  подаривший  ощущение  безграничного  счастья  и  веселья.
           Она  поцеловала  его  снова, а  потом  глянула  перед  собой. На  белом  листе,  еще  не  высохшей  краской, блестящей   на  солнце,  спала  юная дева,    такая  прекрасная, почти  божественная. Эмми  посмотрела  на  Патрика, который  вглядывался  на  нее  с  жадным  любопытством  и  ждал  оценки. Она невольно  запылала,  почувствовав  ревность к  этому чистому  ангельскому  образу,   но,  не  успев  утвердиться,  это  сомнение  куда-то  улетучилось    одним  словом, произнесенным Патриком    почти  полушепотом: 
-Это  ты!
-Я?- удивленно  воскликнула  она,    явно  не узнавая  себя,   поскольку  казалась   себе  все  время  такой  незначительной, серой    посредственностью, явно  не  обладающей  яркой  внешностью, не имеющей    никакого  сходства  с  этой  прекрасной  эфемерной  особой.
-Я  нарисовал  тебя,  когда  ты  спала.  Ты  лежала  неподвижно, ни  разу  не  шелохнувшись. Ты   была  послушной натурщицей,  моей  первой  и  последней,  единственной  на  всю  жизнь. Никогда не  подозревал, что  ты  умеешь  позировать,  но  сегодня  утром  я  в  этом  убедился. - Он  коснулся  ее  плеча,   приблизился  к  волосам    и коснулся  их  губами. Она  повернулась  и  нежно  обхватила  его  за  шею. 
             Так  они  долго  стояли,  не  веря  своему  счастью.   Но  даже  и  этого  времени  было  недостаточно,  чтобы  поверить  этому,    времени  упиваться  друг  другом   и  осознавать  то,    что  самое  полное  и  совершенное  счастье, есть счастье  быть  вместе. Как  ни  бесконечно  было  осознание  этой  радости,    как  ни  огромна  и безмерна  была  их  любовь,   этот  день    они  решили  снова  провести  вместе   лишь  вдвоем, ведь   им  так  не  хотелось  возвращаться  обратно.   
               Весь  день  они  гуляли, смеялись.  Они  даже позавтракали вместе  тем,  что  дала  им  природа:  пара крабов,  которые  они поймали    марлей, словно  два  потерявшихся  Робинзона    и  приготовили  этот  их  первый завтрак  на костре. Однако  для  них  это  было  самое  изысканное  из  всех  блюд, которые они  когда-либо  вкушали,  которое  подают  на  званых  вечерах  и  официальных  приемах.  Утолив  голод  парой  скудных крабовых  ножек, они  снова  решили  отправиться  на  небольшую  прогулку  по  окрестностям,  долго  рассказывая  друг  другу    о  своих  детских  наивных  мечтах, планах  и  замыслах,    обо  всем  самом  сокровенном,    которое  иногда  страшно  доверить  самым  близким  родственникам. Они  чувствовали  себя  абсолютно  свободными. Они понимали  друг  друга  без  трудностей. Их  связь  была  настолько  тесной, что  они  доверяли  друг  другу, как  никому  в  жизни.  Порой,  рассказывая о  чем-то,    они  захлебывались    от  неудержимого  потока  слов, словно  боясь упустить  всякую  малую  деталь,  которая  была  золотом,   малейшую  обрисовку,   которая  еще подлиней  и полнее  изобразит   вопрос  рассказа,  яснее  и  доступнее  выразит  его  смысл, словно  они  боялись  что-то потерять,   будто  у  них  не  будет  больше  времени. А   ведь  они  так  молоды,  у них  все  еще  впереди, и  все  их  мечты  и  надежды  обязательно  сбудутся.   
             Они  представляли  себе  будущее  в  самых светлых  безоблачных тонах. Патрик  после  университета  намеревался  обручиться с  Эмми   и поселиться  где-то  на  юге у  моря. У  них  будет  небольшой  домик, полный  детишек, бегающих  вокруг  и радостно  смеющихся   своими звонкими  голосами. Она  же  представляла  себя  матерью,  в  длинном  шелковом  платье,  читающей    своим малышам  сказки  на  ночь   и  штопающей  им  носки  и  распашонки.  А  он  бы чинил  свою  лодку, на которой  он  время  от  времени  отправлялся    бы  в  открытое  море  за уловом,    как  глава  семейства, чтобы  прокормить свою  семью.
          Они  мечтали  как  маленькие  дети, свободно, независимо    от  чужих  мнений  и  предубеждений    их  чопорных  семейств  и  той  среды,  из  которой  они произошли,     и  которая все  время    затравливала  их  и  подавляла  в  них все  самое  лучшее, на  что  они  были  способны.
           Они  непременно  будут  вместе,  следуя    церковному  завету, и  в  радости  и  в  горе, и  в   богатстве  и  в  бедности,  вместе, неразделимы  до  самой  смерти. Они  вечно  будут  любить  друг  друга,     несмотря  ни  на  что,  а  ведь  это  и  есть    счастье. Способность  оставаться  верным  своему  чувству    это  вовсе  не  пытка  и  бремя, а  великое  блаженство,   данное  далеко  не  каждому из  нас. Даже  когда  они  будут  умирать, они  будут  свято  верить    в  свою  любовь  и  преданность,     не  отрекшись  от  юношеских  мечтаний  и  обетов,  данных  им  здесь  у  моря.
         Они,  два  седых  старичка,  умрут  вместе в  теплой  потели,    с  сомкнутыми  вместе  руками,  как  два  херувима,  вечно  скрепленных  друг  с  другом,    готовые  вступить  вместе  в  другую  жизнь    к  Богу,  к  вечному  свету,  благословившему  их  нерушимый  союз   и  нежность,  длиной в  вечность.
        Как  ни  прекрасны  были  эти  слова    исповеди,   звучавшие  как  слова молитвы,    проговоренные  с  таким  благоговением  и  трепетом,  но  время  их  затянувшейся  прогулки    давно  уже  истекло    и  близилось  к  концу.  Им так не хотелось прощаться  и   покидать  друг  друга,   пусть  завтра  снова  увидятся  в  их  тайном  месте  свиданий.   
          Они  стояли,  держась  за  руки    и  неохотно  размыкая  пальцы,    заставляя  себя  повернуться,  и  ничего  не  сказав,  наконец,  проститься,    ведь  «завтра»  это  так  близко: сон,  занятия и  снова  долгожданная  встреча. 
             Он  прошептал  ей  сотое  "прощай",  и  на  этот раз,    она  с  улыбкой  повернулась   и убежала прочь,  скрывшись  за  дверью,   а  он  долго  стоял,  раздумывая,  пока,  наконец,  не  очнулся    и  вспомнил, что  и  ему пора уходить. Он  хотел быть  невидимым  и проникнул  в пансион  незамеченным,    бесшумно  прошмыгнул по коридору    и  также  бесшумно  запер за собой  дверь.
            Еще  полчаса    и  он  уже  с  ней,  на пляже,    далекий  от  реальности,    наслаждался  этим  красочным, незабываемым  сном.

                VIII
         Через  предрассветный  туман, по  влажной  сырой  дороге     мчался  роскошный  автомобиль. Слабые  лучи  восходящего  солнца уже  потихоньку     начали  пробиваться и  мелькать    из-за  невысоких  деревьев,  отражаясь  в ветровом  стекле  машины. Впереди  сидел  шофер,     человек  высокий,     судя  по  опрятному,  почти  изысканному  наряду    и  белым  резиновым  перчаткам,  человеку  услужливому  и  охотно  исполнявшему    дополнительные  поручения  своего  господина,     который  был  весьма  щедрым      на  дополнительные надбавки  и  премии    к  официальной  зарплате,  которая  ему  полагалась. На  заднем  сидении,     чинно  развалившись  в  своем  кожаном  салоне,    находился  господин    солидной  внешности, с  безупречной  репутацией    и  деловой  хваткой. Сидя  в  этом  кресле, он напоминал     величественного  фараона,  восседавшего  на  своем  золоченом  троне.  Лицо  его  имело  застывшее,   немного  высокомерное  выражение. На  голове,  словно   царская  тиара,     был возложен  черный  цилиндр, что  выдавало  в  нем  приверженность  английской  традиционной  моде  и  вкусам  привилегированного     аристократии  и  джентльменства.  Кисть  его  правой   руки     впиралась  в  массивную  голову   леопарда,    которая  служила  основным  украшением  его  трости,     вконец  довершавшей    образ  его  властолюбивой     решительной  натуры,     проявляющейся  в  каждом  его  жесте, в  каждом  невольном  движении.
              Он  умел  прекрасно  подать  себя  в  обществе и     имел  полное  право, как  он  полагал считать  себя приверженцем      самых  привилегированных  социальных  кругов. Его имя  и  репутация     казались  без  изъяна  безупречными,  его  политическая  активность     были  его  визитной  карточкой     и  законным  пропуском     в  любой  круг    людей  высших  слоев  и  рангов. Его  аристократически  скептическая   хладнокровие    и  аналитический способ  мышления,     нередко  сухой и  чисто  статистический,  лишенный  эмоциональной  окраски,  прибавлял  ему  еще  больший  вес  и  солидность. Сэр Льюис    завоевал  огромный  авторитет    у  представителей     своих  современников. Его  безмерно  уважали     за  честность  и  многолетний  опыт     работы  в  консервативной  партии. Его  слова  было  чистым  слитком  золота,    к  его мнению  прислушивались,  а   карьера, которой  он  посвятил     многие  годы жизни,  были  весомым  вкладом    в  развитие  политической  системы  страны.  Его, как  одного  из  самых  верных     и  преданных  своему  делу,  гражданина     не  раз  посвящали  в  какие - то  тайные       советы,    невидимо  для  остальных,   управлявших   страной,   независимо  от  парламента. Его  решения считались    наиболее     мудрыми  и  разумными,    его расчетливый скептицизм     отвечал  запросам    консервативных  лидеров,  недаром      его  продвигали    в  партийные  лидеры,  чем  он  чрезвычайно  гордился     и  считал  своей  личной   заслугой. Вообще, он был  одним  из  тех,   кто  много  брал  на  себя,   выставляя  напоказ  свои  достоинства    и  преимущества,    что  давало  ему  право    заявлять  о  себе,  как    о  лице  независимом    и  самодостаточном.  Его  жизненный  девиз  звучал  примерно  так: «Создай  Бога  из  самого  себя    и  заставь  других    покоряться тебе». Для  него    это  стало  нормой,     ничуть  не  хвастливым    и  напрасным  тщеславием,    а  трудоемким  процессом    и  длительным  путем,   путем  совершенствования,  идеализации  самого  себя     до  высочайших,  почти  недосягаемых  пределов.
            По отношению  к  женщинам    он    был  крайне  любезен  и  обходителен,     его  классические  острые  черты,   несомненно,  привлекали,  дам,  в  особенности  зрелых  и  почтенных   вдов. Нельзя  сказать,  что  он   был  дамским  угодником,      человеком  страсти        и  обожания  женской  половины,  скорее,  всего  его    увлечение  доходило    лишь  до  степени     мужского  стремления         покровительствовать     над  более  слабыми  и  уязвимыми  существами. Он  любил  доминировать      и  подчинять  своей  воле,    ибо  был  тщедушным      властолюбивым    тираном, со  свойственной  ему  манией  превосходства. Однако  женщины его  не  особо  интересовали,   он  ими  не  увлекался      и  вообще  считал  отрицательным     явлением  жизни     человека,  побочным  продуктом,    который  стоит  желательно  исключить,     как  нечто  вредное,     тормозящее рост  и  движение    мужчины.  Женщины  - это  бремя, вредная зависимость,   это  как  спиртное  и  карты. Никакой  любви,   лишь  животный  инстинкт,   некое  дурное  влияние,   которое необходимо  подавить,  чтобы  не  задохнуться     в  затхлой  атмосфере     паров     дурманного  зелья,     которое  они  выделяют. Стоит  лишь  потерять     самоконтроль    и  дать  малейшую  слабину, как  эта  пропасть  тут  же  поглотит  тебя. Он  не  допускал  случайностей,  ничего  неожиданного, лишь  тщательно  обдуманные  действия. Лишь они  были  разумными  и  единственно допустимыми.
        То, чем была  вызвана  его  дорога    в  Кэмпфридж, было его  намерением    проучить  своего  сына за  все те пощечины  унижения  и    стыд, который   он  испытал     за  постоянные  письма  с  жалобами     от  учителей. Для него  это  был  удар  ниже  пояса, а  ведь  его  сыну некогда  прочили  блестящую  карьеру  и  солидное  положение  в  обществе      и  власть, которую  он,  как  единственный  потомок,   унаследует  после  смерти отца.  Но   что  же  он  в  свою   очередь  вытворял,   мало,  что  он  выставлял на   посмешище  себя  и  других,       но  и  позорил  свое  честное  имя  и  старинный  род. А это  уже  не  лезет  ни  в  какие  рамки.  Как  только  ему  не  приходиться  краснеть  за  своего  отпрыска, совсем  отбившегося  от  рук. Он    получал   письма,  полные  чувств  уязвленного  достоинства  от  нескончаемых  оскорблений      и  пренебрежения  его  сына  к  педагогам     и   многочисленных  отказов  в его    дальнейшем  обучении,  с  обещанием   в скором времени исключить  его   и  с  позором  выгнать  из  пределов  этого  престижного  заведения. 
           Как  не  желал  он  там  появляться,  но  натура  его  не  могла  выдержать     подобного  удара,  нанесенного  собственным  сыном, словно  нож  в  спину,    так неожиданно,  без всякого  предупреждения. Если  бы  не  этот  несносный  мальчишка,  все  бы   шло  своим  чередом,  как  по  накатанной    и  вышло  бы  все  так, как  он  давно  продумал. Все  его приятели  и  друзья     знали   о недюжинных  способностях  его  мальчика  к  наукам     и тягу к  ораторскому  искусству,  чем   особенно гордился  его  отец, а потому  грезил  о  карьере  видного  политика,   где нужна  сообразительность  и  красивая  убедительная  речь. 
         «Но  что  он  делает  со  всем  этим. Он  безжалостно  выбрасывает  это,  как  ненужные  отбросы,  мусор,   ему  это  все  не  нужно.  Он  открыто  плюет  на  это. И  откуда  у  этого   щенка  столько  дерзости,  непослушания?   Неужели  его  честное  имя  подвергнется  осмеянию?!  О  нет,  только  не  это!  Это  кошмар!  Катастрофа!  Апокалипсис! Этого  никогда  не  будет,    никогда, пока  я  жив,    я не  дам  замарать  мое  имя. Он  никогда  не посмеет, все  будет  так, как  решу  я!  Ничего  хуже и придумать  нельзя,    интересно,  как  этот юнец  будет смотреть мне  в  глаза, и  как  просить  педагогов  за  этого негодяя,    который  все  время  вытворяет подобные  гадости,    а ведь  вспомню я  себя  в  том  же  возрасте,   я  даже  не посмел бы  идти  против  воли  старших! Это  немыслимая  дерзость!  Ведь я его  обеспечиваю. Он  живет, как  король,  лучшая   комната,  лучший  кабинет, лучшее  для  лучших,   а  он, в  свою  очередь, все  это  рушит,  ничего и  никого не  жалея.   Нет,  я   этого  не  потерплю! Я  с ним  разберусь, как  следует. Этому  не   быть  никогда!  Если  он  вздумал  со  мной  повоевать, пожалуйста,    он  получит  эту  войну!» - грозно, почти  агрессивно, он  сжал   зубы,    и  лукавый  блеск  изощренной  злобы     сверкнул  в  его   кошачьих   глазах.  Он  крепче,  с  нажимом  надавил  на  медную    голову   леопарда    и,  покраснев  от  ярости, грубо  спросил  у  шофера:
-Долго  еще?
-Еще  четыре  мили, сэр.  - равнодушно отозвался шофер.
        О, как  скорее, он  хотел  проучить  этого  несносного  мальчишку,   он  весь  пылал  от  гнева,    но  хладнокровное  выражение  его  глаз    и  холодный  лед     сквозил  в каждом  его  порывистом, почти  лихорадочном  движении. Он с предвкушением ждал   своего  возмездия,    которое  он  теперь, наконец,  ему  воздаст. 
«Теперь  то  ему  от  меня  не  увильнуть!»
         Он  изнемогал  от  жажды   скорее  наброситься  на  него    с  язвительными  оскорблениями. На  сей  раз  он  его  не  пощадит, он  обязательно  применит  силу  и  жесткость, как  в  детстве,  ведь  физическая  боль  отрезвляет,  а  порой  наставляет  ослушников  на  праведный  путь,   ведь  его  чудовищное  поведение  переходит  все  границы  дозволенного. Мало, что  он  пропускает  занятия, так  он  еще  заставляет  отца  чувствовать  стыд и  вину  за  своего  глупца  сына.   Плевать на  все  условности  - это  непростительно,  гнусно,  с  этим  необходимо  бороться,  а его   отцовский  долг  искоренить  это  зло,  пока оно  не  дало  свои  первые, но  смертельно  ядовитые  ростки. Да  он  сдерет  с  него  шкуру, места  живого  не  оставит, если  он  посмеет  противиться  беспрекословно,  исполнить  волю  своего  отца. Нет  уж, он покорится,    под  его  надзором  он  и с места  не  сдвинется,   как  только  издали  завидит  его,    он  начнет  трепетать  и  молить  о  прощении,  поскольку  он  прекрасно  знает  каково  это  шутить  с  отцом  подобным  образом, с  человеком,    нрав  которого  непредсказуем,    чей  гнев  не  знает  границ. Он  его  выпорет,  и  сынок  снова  станет  послушным  и  кротким    ягненком,  готовым  покориться  и  лечь   на  жертвенный  алтарь     ради  хозяина. Ведь  раньше  он  даже  и  не  сомневался,  что  держит  своего  сына  в  узде,    под  контролем,  а  сейчас  творится  что-то  непонятное.  Неужели  он  теряет  свое  былое  могущество? Словно  почва  ускользает  из-под  ног    и  гончар     теряет  глину,    материал, который нужен  ему  для  ремесла, для  того, чтобы  впоследствии  слепить  из  нее   подобие  самого  себя,   властного,  высокомерного,  решительного,  делового  и  самозабвенно  преданного  своему  делу  жизни,  политике  и  власти.
            А между тем, в  этот  день,  Патрик  в  числе  первых    явился  на  занятия,  расположившись     на  первом  ряду. Мистер Старк, учитель  логики,    был  крайне удивлен    такому  рвению  Патрика, вечно  пропускающего  занятия  по  непонятным  никому  причинам.   Сначала  он  недоверчиво  косился  на  него    и  пытался  скрыть  свое  удивление,  с  оттенком  явного  сомнения и  недоверия,     мол,  это  очередной  фокус,  хорошо  спланированное  представление. Но  на  протяжении  всей  лекции   Патрик  так  и  не  выказал    никакой  охоты  вставлять противоречащие  замечания  и  не старался  идти  на  конфликт. Он  аккуратно  записывал  конспект,    делая  важные  заметки  на  полях     и  поднимая  голову,  снова  жадно  внимал  голосу  учителя     и,  наблюдая  за  логарифмами  и  формулами, которые  тот  старательно  выводил мелом  на  черной  доске.  Более  того,  он  не  разу  не  обратился  к  своим  дружкам,   кучку  ввалившихся  в  класс  насмешников,    которые  уже  на  пороге  успели  пробурчать  что-то  гадкое  и  нелицеприятное    и  сами  рассмеялись  своей  дурацкой   шутке.
         Они  вчетвером, с  шумом  уселись  на  предпоследнем  ряду     и  стали  о  чем-то  оживленно  шушукаться,  словно  готовили  очередную  интригу. Конечно,  речь  шла  о Патрике. Но  он  делал  вид,  что  это  его  вовсе  не  касается, и  продолжал  внимательно   слушать объяснения.  Ему  самому, никогда  прежде,  математика  не казалась  такой  интересной,   как  сейчас.  Никогда  он  еще  с  таким  энтузиазмом    и  восторженным  интересом    не  выслушивал  и  не проникался  словами  преподавателя, словно  тот  проговаривал  какую-ту  странную  молитву  или  заклинание  на  древнем  языке    и  призывал  остальных  присоединиться  и    посвятить  себя  этому  магическому действу. Он  казалось,  был  единственным   во  всей  аудитории,    который  вместе  с  учителем     находился  в  другом  мире,   словно  в  сказочном  путешествии, в  стране  «математика»  немного  уходя от  реальности,   растворяясь  во времени,  становясь  глухим  для  посторонних  звуков  и  шумов, пытающихся  тебя  сбить и отвлечь от   размышлений  над  решением  трудной  задачи.
      Он  чувствовал  желание  и  дикую  потребность  учиться,  поскольку  начал  впервые  в своей  жизни  осознавать,  неожиданно  сам  для  себя, ценность  этих  сокровенных знаний  и   мудрости    секретов, которые  ему  раскрываются  лишь  только тогда, когда он  действительно  захочет этого. Ведь  все  это  могло  действительно  помочь  ему  в  дальнейшей  жизни, новой  жизни,    общей  с  судьбой  любимой  Эмми.   Ему  придется  быть  ответственным    и  самому  отвечать  за  себя  и  за  свои  поступки,     не  ручаясь  за  поддержку  и  материальную  базу  своего  отца    и  своего  имени,  от которого  он  намерен  отречься,  чтобы  высвободиться,  наконец,  от  этого  ненавистного  чувства  долга. Все  начать  с  нуля,  пробить  свой  путь,  свою  дорогу, без  имени, без  денег. Жить  по  своему,  согласно  своим    интересам,  духовным  идеалам  и ценностям,  так  недавно  открывшимся  ему.
       Грядущее  будущее, словно побуждало  его    все  это  изменить, все  начать  заново,     следовать  своему  собственному  курсу,  быть  капитаном  своего  корабля,     поэтому  он  сидел  здесь  и  внимательно вслушивался  в  эти  слова,    в каждое    пояснение,    боясь  упустить  что-то   очень важное и  значимое. Он  впитывал все  это, словно губка   и, казалось, погружался  еще глубже,  чем  сам  преподаватель, нередко сам  путавшийся  в  своих  рассуждениях. Когда  лекция  подошла  к  концу, Патрик  поскорее решил  покинуть аудиторию,    чтобы, не  дай  Бог,  не  столкнуться  со  своими  бывшими  приятелями.  Он  выскочил  в коридор    и  словно затерялся  в  толпе,     оживленной  голосами  ребят, радовавшихся  долгожданному  перерыву,  и  с  намерением    направился  к себе,    в  общежитие, расположенное в  другом корпусе. 
          Он выскочил  на  лестницу,  а  там  его  поджидал  Стэн  и  другие, встречи  с которыми,  как он  сам  не  желал  никак  не мог  избежать. Он  сухо  произнес «привет»   и почти  не  замечая  их, направился    к  гардеробу.    Это  вызвало  крайнее  негодование,    все  они  переглянулись,  и  Стэн  с недовольством    пробурчал: 
-Почему  ты избегаешь  нас? Мы  же  старые  друзья. 
- Ты  даже  руки  нам  не  подал!-  заметил  еле  слышно,  звонким  голоском, Стюарт. 
Повернувшись  к  ним спиной,   он надел  пальто  и  тщательно    застегнул  пуговицы. Наконец,  закончив  и, повернувшись,     заявил  спокойно, с  улыбкой. 
-Вы  думаете,  что  мы  с  вами  друзья?!   Вы  глубоко  ошибаетесь.  Вы  ничего  не понимаете    в  дружбе    и  никогда, уверен,  не  поймете. 
-Что?- недоуменно спросил  Стэн,   а  Льюис, насупившись, всегда  не понимавший  поступки   и  эксцентричные  выходки Патрика,  был в  полной  готовности, что  если,  полезть  в  драку. После  некоторой  паузы,  Патрик,   глядя    в  глаза    Стэну,  произнес,  тихо, чуть  грустно, уже  без улыбки:
-Мы  не  друзья,    и  давайте  не  будем  делать  вид,  что  это не так. Перестанем же, наконец, притворяться. Вы  думаете,  что  я  не  догадываюсь, что  вы  все  обо  мне  думаете? Вы  лишь  используете  меня,     как собственно  и  друг  друга.  Каждый  из  вас  эгоистичен  от  кончиков  ногтей  до  самого затылка. Каждый  из  вас   живет  лишь  ради  себя  одного. Мы  все  это  знаем, так  какая  же  это  дружба!   
Хорошо вместе, потому что  хорошо  тебе  Стэнли    или  тебе  Стюарт,   каждый  из  вас -  лицемер  и  циник, мне  жаль вас,    какой  смысл  притворяться?!    - выпалил  он,  не  жалея  за  сказанное    и  не  пытаясь  оправдаться.
- Ведь,  когда  люди  дружат  им     наплевать  на  материальное  состояние     или  на  популярность  своего  ближнего - все  это  не  важно!  Какая  разница, как  он  одевается, как  выглядит,  какой  он  снаружи?     Главное-  это  верить     в него  и  быть готовым  положиться  на  него  в  трудный  час,  воспользовавшись  его  сочувствием  и мудрым  советом. Главное,  что  вы  верите  в  его  преданность,  преданность  без  остатка    и  искренность    без  намека     на  фальшь. Без  игры  и пустых насмешек. Кто-нибудь   из  вас   способен  на  это?   Ну, отвечайте!  - заявил  он громко, словно     это  было   что-то  вроде вызова.
         Эти  четверо  стояли, недоумевая,   словно  не  понимали,  что  от  них  требуется.   Они  робко, почти  испуганно, словно  единомышленники  на  допросе, с  опаской  переглядывались.
Стэн,  словно  пораженный  громом,  стоял  раскрыв  рот,   не  смея    ничего предоставить  в свою  защиту,  а  Стюарт, словно  язык   проглотил,    стоял  и  время   от  времени     лишь  почесывал  затылок, озадаченный  загадкой   Патрика.
 -Вы  молчите      и  правильно  делаете!  Не  лгите, так  легче   жить, а  то   можно спутать свою  выдуманную   роль  с  самим  собой,  настоящим!  Тогда  придется  особенно  тяжело. Если  бы вы   были  честны,   вы    бы  перестали  притворяться,   играть  в  эту  дурацкую  дружбу, и  бьюсь об  заклад,    никогда  бы  не  были  вместе! У  вас нет  того, что  является основой  всяких  отношений, то,  что   скрепляет  и  объединяет  людей - одни  интересы  и   цели!  Вы  ведь  живете  каждый  за  себя,  а  объединились  вы  только  потому,  что      вам   так  легче. Когда  вы  будете  тонуть,   у  вас  будет  кто-то, кого  вы  можете  потащить  за  собой,   чтобы  выжить    и  самому  выйти  незапятнанным. Не  смейте  говорить, что  это  не  так!  Умоляю!
  Стэн  не,  в силах  больше  выслушивать  подобные  наставления, нетерпеливо заявил:
-С  тех  пор, как  ты  связался  с  этой  зубрилой, ты  сам   не  свой! 
-Не  смей  называть  ее  так,  она  не   зубрила!  - злобно прошипел  Патрик, устремив  враждебный  взгляд  на  Стэна.   
-Да,  а  может  она  сказочная  принцесса,   это  твоя  подружка  или   гадкий  утенок,    превратившийся  в  прекрасного  лебедя!?  - вмешался  Стюарт. - Да, и  как  только  ты   ее  поцеловал,    она  расцвела - он ехидно засмеялся,   но,  взглянув  на  взбешенного  Патрика, в  страхе  отступил.
-Не  трогайте  ее.  Вы  не  стоите  ее! Никто  из  вас! - это  действительно   звучало  довольно  угрожающе      и  внушительно.
- Не  смейте  трогать  ее!  - предупредительным  тоном  заявил он, готовый   наброситься  на  них  четверых    и  нанести  им  сокрушительный  удар и  отбить  всякое  желание прикасаться  к  тому, что   им  не  дозволенно.
       Он  был  словно  разъяренный   лев,  готовый     драться  до  последнего,    раздирая  в  клочья     каждого     из  этой   шайки  кровожадных  гиен, питающихся  плотью  и  тленом   загубленной  кем-то  жертвы,    готовых  беспрестанно  насмехаться    над  другими, тем  самым,    спасая  себя  от  невыносимых угрызений  совести.
       О,  как   невыносимо  чувство     незащищенности  от  агрессии,  которая  так   больно  ранит  тех,  кто  особенно  трудно  переносит  подобные  моменты  и  как  порой  сложно,  почти невозможно    побороть  всевозрастающую   ненависть,     чтобы  избежать  насилия    и  переступить  на  сторону  грехопадения    и  отдаться  во  власть,    берущей  над  тобой  вверх    и  затуманивающей  твой  взор, неистовой  слепой  яростью   с  единой  лишь  целью  восстановить  справедливость,    заставить, наконец, ее  торжествовать  над  всем   этим  гнусным  беззаконием.  Патрику   было  больно  от   обиды,    он  еле  сдерживал  себя,  чтоб  не ударить их.   Каждый  раз  он сжимал  руку  в  кулак   и  готов  был  наброситься  и   забить  их  до  смерти,  но  что-то  разумное,      словно маленькое  существо,   нашептывало  ему,  что нельзя     допускать  этого, потому  что    все  доказательства  пусты    и  безосновательны  для  этих    мерзавцев.  Какой  толк  рвать  на себе одежды    и отчаянно бить себя в грудь,  доказывая  атеисту   о  существовании  Бога!
      Эта  сцена   могла  бы  завершиться  отчаянным боем  двух непримиримых врагов  Стэна  и  Патрика. Но  благодаря  тому,  что  Патрику     все-таки  удалось  усмирить     тот  гневный  пыл, который  кипел  внутри    с  бурной неуправляемой страстью,  готовой  вылиться  наружу,   то  этого, к  счастью,  удалось  избежать,   однако, чувство  обмана     и разочарование   не могло  не затронуть его.  Он  подозревал, что  этим  все и кончится,  но  никогда  не допускал  и  мысли  о том,  что  это  так  глубоко  ранит  его  чувства     и  уязвит  его гордость.  Ведь  речь шла не только о нём,  но  и о том человеке, который  был ему  дороже  всей   Вселенной. Эмми,  которая стала  для  него     первой  настоящей   любовью,   другом,  священным кладом,   в  котором  сосредотачивался  весь  он,  весь  его  мир, новый  воскресший  мир     обновленных  надежд,      дающих  ему  силы   жить  и  бороться   за  свое  счастье. Туда  были  обращены  все  его  мысли  и  сознание. Оттого  было горько,  что  эти типы,  которые  не стоят  ни единого  волоска     на  ее  прелестной  головке,      ни  за  что  ее не  считают     и  смеют  говорить  о  ней  подобным  вызывающим  образом,   таким  мерзким  насмешливым  тоном,   который  впервые  так  резко  и обидно  резал   слух,   что  хотелось  задушить  того,     кто  высказал   подобное. Но,  собрав  волю  в  кулак  и вовремя  осознав  бесполезность     объяснений  перед  этими   хамами,    ничтожествами, он решил  отступить    и  оставить  все  как есть,  позволить им, как и прежде жить  в  неведении.
          Ведь  он  теперь  обрел  полную  свободу, так  какой  ему  теперь  до  них  интерес! Ведь  слепому  не  дано  узреть     красоты   дневного  света     и почувствовать  благоухание      пахучей весенней  травы     и  не   ощутить,  того, что  дано     лишь  избранным,  чутким  и  нежным  натурам,     способным вобрать  в  себя   уникальность   этой  божественной  силы.
        Оставив  этих  недоумевающих  глупцов  все  так  же  неподвижно  стоять посреди  парадного  холла, этих  гнусных  насмешников, он  спокойно  повернулся и ушел, не  сказав  ни  слова  на прощанье.
        Он  поспешил  к себе,  ведь  он снова  намеревался встретить  ее, в  их  тихом  тайном  месте,   месте  их  будущих встреч  и свиданий.  Ворвавшийся  в  грудь, свежий  воздух      развеял  все  негативные  мысли      и  он, словно  окрыленной  светлой  надеждой      безоблачного  счастья  и  рая, уготованного  им  судьбой     с  его  любимой,  с  его    небесным  ангелом,     словно  летел  и парил  в воздухе как  птица,  и  не  успел  он  оглянуться,     как  оказался  уже  на  пороге  общежития.
          Дурманный запах   трав,  словно  сама  природа,    словно   бог  любви  Амур,     вскружил  ему  голову      и  навлек  на  него  приятное, почти  сумасшедшее  состояние  влюбленности,  и    он  скоро  забыл  обо  всех  своих  неприятностях и о  ссоре, произошедшей  буквально  несколько  минут  назад. Патрик, сам  не понимая  зачем,  подскочив    вверх,  сорвал  с  дерева     еще  зеленый  листок,    приблизил  к  расширенным    вздутым  ноздрям  и,  жадно  впиваясь в  этот  крохотный  кусочек  жизни,  ощутил  на себе  неподвластное разумному  объяснению чувство жизни.  Он  сладостно  улыбнулся     и,  зардевшись  румянцем,     снова  ринулся   бежать     еще  быстрее,     словно  опаздывал  на поезд      и  хотел  запрыгнуть  в  вагон   на  ходу.      
         Радость  переполняла  его,     воодушевляла  и   дарила  ощущение  опьяняющего  чувства     романтики. Голос  ветра,  тихий,  еле порывистый      был,  как  ему  показалось,  похож на  ее голос, такой  сладкий  нежный, не приторный,    но  мягкий  и  звучный,    как дивная песнь  соловья. 
Он  коснулся пышных травинок,   с которых   не сошла  еще  утренняя  прохладная  роса, и    ему  показалось,  что он касается  ее  шелковистых  темных  прядей.      
Он  взглянул  на  небо  и, всмотревшись, увидел  милое улыбающееся, но всё же,  грустное  лицо Эмми,      безмерно любимое   и дорогое. Все  напоминало  о  ней:   шорох  трав, голос  ветра,  нежный   лучик  солнца,   запах  моря - она  звала  его,  и  он  бежал к  ней  навстречу,   навстречу своему  счастью.
      Как  только  он  очутился  у  порога  общежития, он  остановился,   чтобы  перевести  дыхание и, опёршись о  стену  рукой, неожиданно почувствовал лёгкое головокружение. Он  слишком  быстро  бежал, почти  задыхался.
      Придя  в  себя,  он весело  вспрыгнул  по  лестнице  и    спешно  прошелся  по коридору,     не  обращая внимания  на стук  своих туфель,    просунул  ключ  в  замочную  скважину    и вошел.
       Очутившись  внутри,  он  невольно  почувствовал   посторонний  запах: резкий, тяжелый,  от которого  у  него  чуть ноги не  подкосились. 
Он направился  в гостиную  и  обнаружил     к  своему страху  и  удивлению     зажженный  камин  и сэра   Льюиса, сидевшего  напротив  него.
       Он  казался  совершенно  неподвижным, равнодушным, и никак  не прореагировал   на  шум хлопнувшей  двери  и  вторгнувшегося   запыхавшегося  сына. Он  оставался  непоколебим  и  недвижим. Его  стеклянные  глаза  словно застыли  на  одной  точке и  вглядывались в  красный  огонь    и пепел,  сгорающий  в камине. Патрик не в силах был вымолвить ни слова. Он  в  ужасе  отступил.
       Единственное  чувство, которое вселяло   ему  ужас, было присутствие  отца.  Никто  другой   не мог  вселять в него такой  ужас, как его  отец, человек, с которым  он,   как  заведено    в  хороших   благополучных  семьях,     должен  был ладить,  как с  лучшим  другом.      
   Он  сразу  распознал   этот суровый до жесткости   профиль,  эти  складки    на  переносице,    нестерпимый  ненавистный  взгляд    этих  маленьких  вострых,   как  иглы  глаз,    которые, казалось, пригвождали  взор  собеседника      и проникали  в   его самые секретные, недоступные  потайные  уголки  души. Этого  испепеляющего     взора     никак  нельзя  было  избежать,    глаза  дикого  ястреба,     готового вцепиться в свою  жертву,    чтоб  затем  своими  мощными   и  острыми  как  лезвия, когтями     разорвать   и не  оставить  мокрого места.
О  нет,  только не  это!  Это казалось самым худшим   и неприятным,  что  с   ним могло  произойти.    Ни с  кем  он не  чувствовал себя  таким  беспомощным,   глупым, слабым  щенком,  способным  лишь  жалобно  скулить и  отстраняться  от ударов, как  со своим отцом. Сэр  Льюис  был  явно  встревожен,   отчего на его  лбу выступили     две  большие  градины   пота. Рот  был  плотно  сжат,     хотя   только находился  в  покое. Неминуемая  гроза  нависла  над  Патриком. Он знал, что  ему  уже  не  удастся сбежать, слишком  поздно!   Он уже в   ловушке!  Но  он  найдет  выход  из  западни.  На  сей  раз  он  непременно  выберется из     коварных сетей   искусного охотника.
         Он   прекрасно  изучил  приемы своего  отца,   тактику     запугивания, которая вселяла     ужас  и  нагоняла  тревожный  страх, сравнимый  лишь  с  ночным  кошмаром, происходящем  наяву.
Он  догадывался,  что отец  намерен  избить  его,   но  он  уже  не  настолько слаб и  беззащитен,  на  этот раз  он противостоит ему.   Он еще пока  не  знает, как,  но  он  отразит  этот  удар, но  он, наконец,  отплатит ему  за все  эти  третирования  и  издевательства, которые  он  претерпел  в раннем  возрасте,   постоянный,  панический  страх, который  душил  маленького  ребенка, сковывал  его свободу  и  желание     осваивать мир,  окруженный   теплотой     и  заботой, которой   баловала его  мать, завядшая  словно  цветок, затравленная хроническим страхом пред  своим  супругом.
    Патрик  ненавидел  его.   Каждый  раз он  лелеял  надежду  когда-нибудь   отомстить  ему  за  то  преступление,   убийство  своей  горячо любимой  матери, которая  была   единственной  его защитой, от которой остался  лишь  глубоко  зарытый,  но  такой   сокровенный, явственный образ  родного  человека,   который  этот  тиран  попрал  и  желал  предать  забвению.
Нет,  на  сей  раз,  он  не  намерен  молчать  и  тихо  сносить  обиды!    Бегство  ему  тоже  не поможет. Он  давно  предвидел, что рано или поздно это  случиться. Пришла  пора  доказать  ему,  что  он  не  всесилен     и могущественен. То, что он считал  неограниченной  властью, было  лишь видением, кажущимся  реальностью. Это  лишь  миф, легенда, которую  ему  предназначено развенчать, стереть  в  пыль, умертвить!   
        Тишина  стала  невыносимой     и  угнетающей. Патрик расстегнул  две  верхних пуговицы   и  с  ненавистью  взглянул  на   отца,    родного  отца,  главного   душителя  и заклятого  врага,    средоточие  всего  зла,  исчадие  адского огня   и  вселенского  зла.
        В  комнате  чувствовался  спертый  воздух,  отец, своим присутствием,  создавал тревожную,  почти   зловещую      атмосферу.
       Приняв  внушительно  враждебный   вид,  он  повернулся     и  обратил на  Патрика  свой ненавистный  взор     и  пробурчал  недовольным  тоном:
-Что  ж, я  слышал  о  твоих  успехах!  - Он  сделал  особое  ударение  на  этом  слове,    придав ему  особое  звучание,   словно  хотел Патрику  дать  понять    его  место  и  степень  его  зависимости    от  отца  - тирана.
       Эти  глаза сверлили  дырку на  его  лице. До  чего   же  нестерпимым  становилось  это  молчание.     Патрик  отвернул   голову, словно  ошпаренный  кипятком,     и  прошелся  к  столику, чтобы  налить  себе  немного воды.  Он чувствовал, что теряет  самообладание.
-Ты  не   отвечаешь? – обратился  к  нему  тот  же  сердитый  голос,   более  угрожающий, недовольный, но   с  той же ужасающей апатией  и  равнодушием.
         Патрик почувствовал     себя  немного  лучше,  выпив  глоток  прохладной  воды     и  взъерошив  волосы. Он глубоко  вздохнул     и  готов  был снова  повернуться     и, обернувшись, снова встретил  этот   испепеляющий     огонь  ненавистных     вечноукоряющих  глаз. Он немного  отшатнулся,     но,  собрав  силу  в  кулак,     заставил  себя проявить  смелость и  высказаться,  наконец.
       Пауза  казалась  бесконечной,     они   оба  питали  неприязнь,  даже  ненависть  друг  к  другу, однако    у  одного  было  желание  подавить, а у  другого  доминировало  желание  отомстить.
-Я  тебе  отвечу, я  хочу   жить  самостоятельно!  - решительно  заявил  Патрик, не  желая  больше оставаться  бессловесным  и  робким, как прежде. -    Не  хочу  больше   жить  под  твоим  началом  - это  унизительно,  с  меня   хватит  того, что   я   натерпелся  от  тебя  в  детстве!  Хватит!  Я   больше  не  маленький  мальчик!-  он  с  облегчением  выдохнул,    будто   с  этим  избавился  от  своего  тяжкого  груза, который он  тащил  все  это  время,    и  все  так  же  напряженно  глядя  исподлобья     на  этого  непредсказуемого  человека, этого     монстра,  из  ручной  птички   перевоплощавшегося     в  дикую  гадюку,   ядовитую   химеру,  готовую  обглодать  плоть  до костей.
-Так, так,  так,  браво!!!   - усмехнулся  сэр  Льюис,  и  достал  трубку,  приняв  насмешливое выражение -  Хочешь   жить  один?   Где?  Как?   Чем?
-Я  хочу   быть  художником,   я  прекрасно  рисую     и к  тому   же  я  не  один… – произнес  Патрик и  смело посмотрел в глаза  непреклонного  отца. Он прекрасно  знал его скверный  нрав    и его вспыльчивость, но  на  сей  раз, не  желал  с  ним  мириться  и  спокойно сносить его  издевательства.
-Да?!-  так  может,  ты  уже  женился,    мой мальчик!?– с  усмешкой  пробормотал  сэр  Льюис, скручивая  от злости  коричневую  папиросу.
-Еще нет,  но собираюсь  в  скором  времени! – уверенно  проговорил  Патрик.
-Без  моего  благословения!? 
-Я  не нуждаюсь   в  вашем  благословении. Насколько  мне  известно,  получив  благословение  от  старших, моя  мать  не  стала  счастливой.
Это,  наконец,  взбесило  сэра  Льюиса.  Он  больше  не  мог терпеть. 
Он  выплюнул сигарету, стукнул  кулаком по  столу    и  резко  вскочил  с  кресла, который,     отшатнувшись, чуть  не  упал  на  пол.
-Ты, сопляк,  не смей   касаться  этой темы!  Ты  ничего не  знаешь  - злобно  отозвался он.
- Ты  прекрасно  транжиришь  свои  средства,   при  этом,  не посещая  занятия.    Ты хоть  понимаешь,     в  какое  положение  ты  меня  ставишь,   художник?! – заорал  он,  словно в  припадке дикой  ярости. 
- Меня  чуть  удар  не   хватил, когда  я  получил   эти   чертовы  письма! Ты  всегда был глупым   щенком,  но  чтобы  так,     все  вокруг  узнали,    что  у  меня  за  сынок      все   давно  бы  порвали  со  мной  связи!     Ты   хоть отдаешь  себе  отчет,   в  том,  что  ты  творишь?! Ты  рушишь  свое  будущее,  позоришь   наше  честное  имя, поносишь  честь  своих дедов  и  предков! А  ведь  никто  не  допускал такой  дерзости, какую  совершил  ты! Ты  знаешь, что  начали  обо  мне  поговаривать     в  городе, мол, бедняга,  такой  несносный  сын!    Ты  понимаешь,   что  тень  падает  на  меня, ты  осознаешь, что  ты  делаешь,  негодяй? 
 Сэр Льюис  схватил сына  за  ворот   и  потянул  вверх, но  Патрик  отнял  его  руку   и с  ненавистью оттолкнул его,  что  тот  очутился  в  кресле. 
-Не   трогай  меня!    Я  больше  не   маленький мальчик, которым  можно понукать! 
-Щенок  кажется,  осмелел?! Рано  еще!  Все  будет  так, как  скажу Я!!! - яростно выпалил  отец. 
- Не  бывать  этому!   Я  решил… Я  возьму  то,     что  мне   принадлежит  по  праву,  я   отберу  от  тебя   половину   наследства  деда, которое  он  завещал  тебе!
-Никто  не позволит  тебе. - спокойно  заявил   Патрик, пытаясь  сохранять  хладнокровие. 
-А  ты не посмеешь  мне  помешать! 
-Оно  записано  на  мое  имя. …Хотя … Мне  все  равно!  Бери  его  себе,  если  оно  тебя  осчастливит,   пользуйся, но помни  одно,   я  не  твоя  собственность!
-Тебя   исключат  из  университета,  и  я  пропал! Ты  понимаешь, что  будет,  если  ты  сейчас  не  угомонишься?! – сэр Льюис  был  переполнен  ненавистью  и  чувствовал, что  его  терпению  вот-вот  наступит  конец.
-Знаю,  прекрасно  знаю! Но  мне  наплевать! -  флегматичным  тоном  промолвил  Патрик. 
-Тебе  наплевать, негодяй?!– он  был  в  отчаянном  исступлении,  он  бросился  к  Патрику, нанеся  ему  оглушительную  оплеуху, но  его  сын  все  так  же   неподвижно  стоял   и  с  достоинством  снес  этот  оскорбительный  удар.
-Мне  наплевать  на  тебя!   На  твои  деньги  и  репутацию!
О  Боже,  что  ты  делаешь?! – отшатнулся  сэр  Льюис, словно  пораженный.   
Никогда  прежде, он  не  чувствовал  себя  таким потерянным. Сила  и   былое могущество  куда-то  ускользали. 
-Я  впервые  поступил  правильно!     Всю жизнь  я  покорялся  тебе,  но  пришла  пора  изменить  это!
-Дурак! Ты  ничего  не понимаешь!  Ты  всегда   будешь  в  моей власти,  вплоть  до  моей  смерти! - гневно  прокричал  старик, нервно  трясся  руками.
-Ничего  другого  я  и  не  надеялся  от  тебя  услышать.  Ты желаешь  сгнить  меня,    как когда-то,  избавился от  моей  мамы!
Это  было  последней каплей,   и сэр  Льюис  в  ярости  кинулся  на него,  прижав  к стене, и  гневно  пригрозил:
-Ты,  сопляк, не  смей  касаться  этой  темы! Я  еще  раз  предупреждаю!!!
-  А чего ты  боишься? Правды? Она  ведь  умерла  из-за  тебя?- закричал  в истерике Патрик.
-Что  ты  знаешь?
-  Я  лишь  знаю, что  ты - бездушный  изувер,  а  внутри  слабый  трус!    Ты  мучил  ее,   ругал  и  попрекал    из-за  всякой  мелочи! Ты  думаешь, я  не понимаю?! Я  все помню, как  ты возвращался  домой, от тебя  несло дешёвыми дамскими  духами,  а  мать  тихо  изнывала  от  горя!  Она  терпела  и  все  это  сносила  ради  меня. Она  не  любила  тебя   и  вполне  понятно почему!  Я  понимаю,  каково  это   жить  под  одной  крышей  с  тем, кого  ненавидишь. 
Отец, было, замахнулся на сына,  но  Патрик  сдержал  этот  удар.
-Ты  не  посмеешь  разрушить  мне  жизнь!  Я  не позволю  тебе растоптать  ее!   Я  твой  сын, но  не  твоя  собственность! Я  не  хочу,  чтобы  ты сделал  со  мною то, что  сделал  с  моей  бедной  матерью!
-Если  ты  сейчас  не  выслушаешь меня,   то  для  меня  больше  нет  сына!  -  неистово  прокричал   отец.
-Мой  отец  давно  уже умер!  - последовал  спокойный  сдержанный  ответ.
-Подлец! Ты  и  цента  не получишь! Теперь     будешь  милостыню  просить! Я  уезжаю,  и  ты  меня  больше никогда  не увидишь!
-Мне   от  тебя   ничего  не  нужно… Я хочу лишь одного! Оставь меня!    Исчезни  из  моей  жизни!
  Сэр Льюис, едва  сдерживая  себя  от  страстной  ревностной  злости, ушел, с  треском захлопнув  дверью. 
-О  Боже! Наконец-то,  это  свершилось! - заговорил  Патрик  радостным  тоном, когда  окончательно  убедился, что  его враг  исчез.
Он  задышал  свободно  и  легко,  и  ему  показалось, что  с  него  сняли  путы,  которые  он постоянно  тащил на  своих  истертых  в  мозоли  руках. Словно  железные  оковы  непосильной  тяжести     слетели  с  его  запястий     и  он, наконец, обрел  свободу, которую так  долго   предвкушал.
Он  посмотрел  на часы.  «О  нет!  Эмми,  должно  быть,  заждалась  меня!  Я  должен  ей  рассказать  обо  всем!  Я  все  решил!»
 

                IX
    Эмми, укутавшись  в  плащ,    сидела  на  холодных камнях  грота     и  непрерывно  смотрела  на колыхающееся     пламя  огня     в  стеклянной   лампе. Она  вздыхала    и  изнывала  от    гнетущего  ожидания. Тысячи  смутных  сомнений     врывались  к  ней  в  сознание     и  не давали покоя, но она  ждала  и  верила.   Время  казалось  вечным, нескончаемым     и  мучительным.  Она  вынула  руку    из  кармана  и  взглянула  на стрелку     тикающих часов. Казалось,  что оно специально  медлит,    чтобы  довести  ее  до отчаяния. Она  вспомнила  обещание  Патрика    встретиться  сразу  же после  занятий, он  должен был  прийти   как  раз в это время, но  почему-то опаздывал?    Ведь    теперь  уже почти  пол пятого!    Что  с  ним могло  случиться? Почему  он  задерживается?  Что  же  могло ему  помешать?   
      О чем  она  только  не  думала, какие  только  беспокойные  мысли  не  тревожили  ее.  «Может  он  хочет  испытать  меня на  верность      или  проверить,  но  зачем?».   Неужели  он  так  жесток или глуп, чтобы     не видеть  очевидного, того, что  она  действительна, преданна ему,  ведь  она  дала ему  обет,   они  клялись  друг другу никогда  не  расставаться,    когда  они  лежали на пляже  и  глядели     в  перламутровую  лазурь  небес. Тогда, когда  она коснулась  его  руки,    и он говорил  с  ней так  проникновенно, так  чувственно, с  неприкрытой  страстью.  Он  обещал  ей    всегда  любить  ее  одну,    лишь её,  Эмми!  Кто мог  бы не поверить  ему, ведь он  был  таким  искренним?!
-Нет,  он не  лгал!    - воскликнула  она,  коря  себя    за  напрасные сомнения.   
-Нет,  я буду  продолжать ждать. Он  придет, обязательно.
Как  только  мысленно    прозвучали  утвердительно эти  слова,   навсегда  запечатлевавшие  веру    в ее  душе,   послышались  чьи- то  шаги.   
Эмми  вся встрепенулась    и, не сдерживая  свою  радость,  ринулась  к своему  любимому. В объятия   своей  мечты.
Это  просто  неописуемо!   Это  был  удивительный  миг, миг самого  доверительного, интимного   соприкосновения   и  единения, радость      невыразимая  и всепоглощающая!
Она  нежно  обвила  его  шею  руками     и  прислонилась  головкой     о  его  грудь, а он  ласково  погладил   ее  по  волосам     и  нежно  прикоснулся    губами  ко  лбу: 
-Эмми, милая,  ты - самое лучшее, что  у  меня  есть! – нежно  прошептал он, не    желая выпускать  ее  из своих  объятий.
-Патрик! - она  взглянула  на  него  в  испуге,    увидев, как   заструились  слезы  в его прекрасных   синих  глазах. Ей  казалось, что  он  находился  в  отчаянии, а потому с тревогой, воскликнула:
-Патрик, что  с  тобой?
-Обещай,   Эмми,  что  ты  никогда  не   бросишь  меня, не  покинешь,  что  я  никогда  не  потеряю  тебя!   - волнительно  проговорил  он, сжимая крепко  ее  теплые ладони.
-О  чем ты? Я  всегда   буду   с  тобой!   Помнишь?  Пока  смерть  не разлучит  нас! - с ясной  улыбкой  ответила  она  и с  той  же  тихой  безмятежностью, пребывавшей  на ее  лице.   
-Да, пока  смерть  не   разлучит  нас! Любимая…- он  не  мог  сдержаться   от   волнительного   порыва  и   снова  заплакал  навзрыд,  прижимая   ее  крепко  к  себе,  вороша  волосы   и  вдыхая  их  пряный  аромат,   впитавший  морской  соленый  воздух,   пытаясь  удержать этот особенный запах  и  никогда его не  забывать. 
-Боже, как  сильно   я  тебя   люблю! Никто  теперь  не отнимет  тебя  у  меня!   Я  никому  не позволю!- нервно,  словно  в  горячке,  проговаривал он, осыпая  поцелуями  ее  лицо.
Она  с  недоумением  смотрела  на  него и  нежно отвечала на  его  поцелуи, пытаясь  утолить его необъяснимую  тревогу. 
-Я  знаю, знаю  Патрик! – произнесла  она с  благоговением. 
-Ты  веришь, что  вся   жизнь  для  меня  ничто,   если  нет  тебя  со мной?!   Она  бессмысленна,  она  пуста!- словно  в  лихорадке, беспрестанно  повторял Патрик.
-Верю, верю, мой  милый…
-Ты   одна, ты   единственная,   кто  мне  дорог   во  всем  мире! 
-И  ты  для    меня  тоже! - нежно отозвалась  Эмми и  снова прижалась  к  его  груди.
-Я  готов  возненавидеть  весь  свет,  если  он  гонит  тебя!    Я  готов  драться   до  последней  капли   крови, до  последнего  стука сердца, чтобы   защитить  тебя!  Я   готов  любить   тебя   больше  жизни    и  с   радостью   расстанусь  с  ней,  если  в  ней   не   будет  тебя!!! - он  снова  прижал  ее  к  себе,  и  она заметила,  как  на его глазах  снова  блеснули  слезы. 
-Не  говори,   не  говори  так,    зачем  тебе  кого-то  ненавидеть? - волнительным  тоном  произнесла  Эмми, стараясь  его  утешить.
-Ты   думаешь, это  просто  слова? – перебил  ее   Патрик - Я не  спятил!  То, что ты слышишь,  это  не  слова   безумца! Уверяю   тебя, я  никогда  не  предам  тебя,  я! … - он  не  договорил    и снова судорожно  сотрясаясь,  заплакал, закрывая  ладонью  мокрое  от  слез лицо.
-Тсс…  иди  сюда!-     она  провела  его  к   огню  и  села  подле  него.   
-Возьми  мои  руки! - прошептала Эмми, протягивая к нему свои тёплые ладони.
-Чувствуешь? Патрик, я  верю  тебе! Во  все  то, что  ты  мне  только  что  рассказал!    Я  чувствую  это! Твою   любовь! Даже  когда  ты  молчишь  и  просто  смотришь  на  меня  как сейчас.
-Эмми,    я  должен  тебе  многое   сказать,    но   сначала  ответь  мне,     ты,   как  и  прежде  готова     разделить  со  мной   свою   судьбу, быть  со  мной  и  быть   моей навсегда?- с  трепетом  проговорил  он,  целуя  горячо  ее  руку. 
-Я  твоя  навсегда, ты  ведь  знаешь  это!- проникновенно  прошептала  она.
-И если  я  уйду   на  край  земли, ты  последуешь  за  мной?
-Да,  конечно  да!  Ты  ведь  знаешь! Но  зачем  тебе   мои  слова?  К  чему  ты  клонишь?- с  неким  раздражением  воскликнула  Эмми.
-Дело  в  том, что  я  хочу  уехать  отсюда,   из  этого  проклятого  места,  немедленно! - он  придвинулся  к ней  ближе  и  нежно  сжал  ее  за  плечи.
-Куда?- последовал  удивленный  вопрос, поскольку  это  неожиданное  предложение  не  на  шутку  озадачило  ее.
-В  Дублин.  Там  живет   мой   дядя. Сначала  мы  поживем   у  него,  а  потом, когда   я  заработаю  немного  денег,    купим  себе  жилье, помнишь?- произнес  Патрик  с  улыбкой -  как  мы  мечтали,  поселимся  где-то  на  берегу  моря…
-Патрик,   я  не  понимаю …
-Я   больше   здесь  не  могу!  Меня  выгонят!    Я  не  имею  права   больше  здесь  оставаться, я  поссорился  с  отцом! Все  дело  в деньгах.  Вообще  это  не  важно… 
-Что случилось? – тревожно  спросила  Эмми.
 Патрик  попытался  собраться  с  силами  и  с  твердостью  произнес:
-Я    просто  стал  честнее, вот  и  все… Я  высказал  ему  все,  что    я   о  нем  думаю. Мы  окончательно  поссорились,  понимаешь? Я  давно  хотел  это  сделать,  наконец,  освободиться  от  него     и  не  быть больше тем  мальчиком,  который исполнял  каждый его  каприз. Но  был  слишком  слаб  и не  способен был поступить так…
Сегодня, это, наконец, произошло!   Я  это  сделал!  Раньше я  был  слишком  зависим,  чтобы  выказать  свое  недовольство, сейчас же  все  изменилось!  И  все  это  благодаря  тебе! 
-Что? – спросила  она  с  недоумением.
-Да, это  была   ты, кто  открыла  мне  глаза  на  правду, которую я   прежде  не  замечал!     На   моего  отца,     бездушного   циника,  готового  преклоняться  пред  любым  богачом  или  правителем! Как   мне  было  стыдно  за  него!  Он  хотел  сделать  меня  таким   же!   Но  я  не  мог  больше  этого   выносить,    эта   пытка   была  слишком  невыносимой.      
Наконец, случилось  то, что  я  и   ожидал.  Терпению  моему  пришел  конец,  и  я взорвался! Ведь  это  было  последней   каплей!   Я не  мог   больше выносить этого!   
Эти  постоянные  указания!   Надзор  как  в  лагере  для  пленных….  Я чувствовал     себя  словно  тигр  в  клетке!   Словно раб, закованный в кандалы! Наконец,  я  избавился  от  него!    Он  лишил  меня  наследства,      ну  и   Бог   с  ним!   Главное, теперь,  что  я  свободен!   - он  весь  встрепенулся, приободрился,     приподнял  ее  на  руки и  закружил  в  воздухе, что Эмми  от  удивления  закричала.
-Отпусти  меня!!!- радостно  воскликнула  она.
-Эмми,  я  хочу  быть  с  тобой,    прожить  с тобой  всю  свою  жизнь    и  постоянно  видеть тебя  каждый   день твою  улыбку,    твои   глаза, твои губы. Он поставил  ее  на  землю  и крепко  обнял  ее.
-А  тебе  не  надоест?      Тебе  очень  скоро  все  это  наскучит,  и  ты  найдешь  себе  кого-нибудь  получше?!- игриво намекнула Эмми.
-Не  смей  так  говорить,  ты ведь  знаешь …
-Знаю! 
Они  нежно  прислонились  губами    и слились в  нежных  объятиях.
-Патрик,  если   ты  не можешь  находиться  здесь   больше,   если  для  тебя   здесь  нет   больше  смысла,    то  и  для   меня  тоже. Я пойду  туда,  куда  пойдешь  ты,     куда  бы  ты  ни  последовал,    твоя  спутница  будет  всегда  рядом!
-Там, мы  будем  вместе, вдвоем!  Никто  не посмеет  нам  мешать,   донимать  нас своими  вечными  советами  о  том, как  нам  следует  жить  и  как  распоряжаться  ею,    лишая  нас  драгоценного  времени,    проведенного  наедине.
Она  с улыбкой  посмотрела  на  него  и  весело  заговорила:
-Ты  будешь  рисовать  и  станешь  большим  художником.  Твои  картины   будут  узнавать,   о  тебе  будут  говорить,  писать  в  газетах, преклоняться  пред  твоим  талантом. Они  признают  твои  творения, твое  новое  слово в  искусстве!    
-А  ты  будешь  моим   вдохновением!   Моим  вечным  гением, моим   огнем  и  страстью!
-А я  буду  танцевать, – радостно  промолвила  Эмми.
-Танцевать?! Ты  что, Эмми?-     он   расхохотался,  и  она  рассмеялась  вместе  с ним.
-Не   в  кабаре! Не  бойся! Я хочу  стать  балериной! Я  когда-то  танцевала,  и  у  меня  неплохо получалось,     но  вот  как уже  два  года  я   практически  не  занимаюсь.
-Тогда  ты   можешь  возобновить  свои  занятия!  Балетную комнату   на  первое  время  я,  конечно,  не  смогу  тебе  предоставить,    но  когда  мы  чуть-чуть   подзаработаем,   мы  оборудуем    студию,  где я  буду  рисовать       и   отдельную  комнату  для танцев, чтобы  ты  оттачивала  свое  мастерство. 
Эмми  нежно  взглянула  на  него   и, вздохнув,   произнесла с  грустью:
-  Прекрасная  мечта,  детская  и  такая  несбыточная!!! 
-Почему  мечта?  Она  сбудется!   И   тот самый  домик  у  моря  тоже! Сначала   нам  придется   тяжеловато, но потом,   благодаря  тому, что  мы  вместе,    у  нас   будет  все  так, как  мы   хотим!    Верь  мне!
-Я  верю  тебе! – твердо  ответила  она,  и с    интересом  спросила    - Когда  мы  уезжаем?   
-Завтра  вечером, мы  отправимся  вечерним поездом.    Отсюда   до  станции   восемь миль.   У  меня  еще  осталось  немного  денег  на  билет  в  Дублин.  А   там, я  уверен,  дядя   одолжит  немного  на первое время.     Он  живет  с  тетей   Агнессой,   она  очень  милая  и  славная женщина. Уверен, она  тебе   понравится,      обязательно!  Ты скоро  привыкнешь  к  ним,  они  хорошие   люди!  Если   мы  доберемся  до  вокзала      вовремя,   мы  успеем  на ночной  поезд. 
-Хорошо,  куда  ты,  туда  и  я!  Главное, не оставляй  меня   здесь  одну,  а  не  то  я  умру  от  тоски. Когда  тебя  нет,    я  чувствую,  что   задыхаюсь!   Мне  очень  плохо  без  тебя!  Я  даже  и  не  знаю  как прежде  жила,  когда  еще  не   была  с  тобой  знакома. 
Она  прислонилась  к  его  плечу,  а  потом  широко  раскрыв  глаза  и  многозначительно  взглянув  на  Патрика, спешно  промолвила, вспомнив  самое  важное:
-Тогда  мне  нужно  собрать  кое-какие  вещи!   Хотя, у меня,  их  не  очень- то  много!   
-Я  жду  тебя  в  пять, на  прежнем месте,  здесь.- тихо проговорил он.
- Эмми! – обратился  он  снова,  с  тенью  тревоги на лице.
-Что?- отозвалась  она.   
-Ты  боишься?– с  волнением  спросил он, нежно  касаясь  ее  лица  рукой.
-Чего?
-Того, что  ты  можешь  стать  несчастной  со  мной.  Мы   хотим  начать  жизнь  без  гроша  в  кармане. Неизвестно,   что  нам  придется  делать,  чтобы  выкарабкаться  из  этого, возможно  нам придется  голодать.  Я   боюсь,  что,  твоя любовь ко мне  и  желание  оставаться  всегда  мне  верной, обречет  тебя  на  страдания?!
-Патрик, милый,  когда  я  с  тобой, мне ничего  не  страшно!- убедительно  заговорила  Эмми -  ни   бедность,    ни  грязные  улицы, ничего другого, с чем мы можем столкнуться в будущем!  Ты  будешь  со  мной, и  от  этого  я   буду  сильней!  Я верю, что  у  нас  все  получится! 
-Ты  мой  талисман,  ты  мой   ангел! – он улыбнулся в  ее чистое,  такое  дорогое, милое лицо  и прижал её к своей  груди.
Патрик  наклонился  к  ней рядом,  на  корточки,    и  усадил  возле  себя. Он  крепко  сжал   ее  дрожащие  руки,  приложив их   к  своему  сердцу.     Он  был  так  взволнован, словно  чего-то  опасался     и  предчувствовал  этот  миг  сокровенного   безмолвия      и  непрерывного  пристального  взгляда,    словно  это  являлось  неким  таинством,   проникнутым  любовью  и  горечью,     словно пред  расставанием.     С его  щек  стекали   слезы.    Ему  было   жаль    ее   бедняжку,  эту   хрупкую     маленькую  девочку,    которая  тронула  его   своей   доверчивой,  беззаветной  преданностью    и  готовностью     пожертвовать    материальным  комфортом    ради  убогой  жизни     в  маленькой  комнатушке,  порой  голодая  и  нищенствуя,     чтобы   заплатить  за  это,    такое  далекое,   не   безоблачное    счастье,    которое  сулило   им    в  Ирландии, но давало  Эмми  силы  и  надежду,  поскольку она   жила  каждым  этим  словом,    пусть  и  суровым  по  отношению  к  ней,   еще  не  готовой  к  таким  переменам, но   каждое  ощущение  их  совместной  жизни    дарило  ей   радость  и  безмерное    счастье  исполнения ее  заветной, давней  мечты.      
         Облокотившись  головкой   о  его  плечо,  которую  он   нежно поглаживал     и   целовал,      она  часто представляла  себя  в  роли  хозяйки  крошечного, почти  игрушечного  домика,    стирающей  белье  и  готовящей  для   своего  горячо  любимого  супруга. Эта  семейная  идиллия  наконец-то  сбудется, обязательно! Ведь  не  зря  они  клялись   друг  другу,     что  всегда  будут  вместе, где  бы  они  ни  были.    Они   будут  едины,  сплетенные  вместе   двумя     узелками,   колыхающиеся   бурным  ветром    из  стороны  в  сторону,   но  никогда  не  способным  разделить  их.   И никто  не  имел  подобной  власти     предать  забвению  чувства,      родившиеся  так  внезапно   и  пронзившие   двух  людей почти одновременно. 
Вместе  с  глубокими  чувствами  росло  и крепло их  взаимное   доверие.  Чем острее ощущали они эту   принадлежность    друг к  другу,  тем сильнее   становился  страх  потерять  друг  друга.  Даже  в  молчании  их  мысли  были   едины.  Каждый   заботился  друг  о  друге,     стремясь  осчастливить  человека, чье  сердце  так  преданно,  искренне  бьется, в   такт  с  твоим, желая  следовать   лишь этому   ритму,    а в  случае  если  оно  остановится,      горячо  любимое  сердце  перестанет   биться,     прекратиться   биться  и  твое.
Таков    был  закон,  их  священная  клятва, произнесенная   негласно  самим  себе  в  душе,   в  тихом   молчании  с  упоением  и  грустной  радостью. 
        О, как  низко  висела  луна  в  эту  ночь,     казавшаяся  огромным  огненным   шаром.   Ее  свет  просачивался  сквозь   пещерное оконце     и  озарял их  лица.     Огонь  в   светильнике  давно  погас,  но  свет     луны  прекрасно  освещал  это  пристанище,    где  они  крепко  связали  свои  судьбы.   
      Это место  хранило  их  великую  тайну, тайну  первого  признания, объятие, трепет  застенчивой  юной   души,     сказку  о  прекрасной  чистой  любви,  которой  был  пропитан  каждый  камень,  каждый  уголок       этого  влажного  сырого  грота.   Им  так  не  хотелось  расставаться в  этот  вечер,  в  последний  раз  касаться       этих  холодных, казавшихся  живыми,     свидетелей  их   отношений,   отчужденных  суровых камней. 
Их  единственное  убежище,    где  они, казалось,  были  в  безопасности,    в  недосягаемом  расстоянии  от  бед  и несчастий. 
       Здесь  они  были словно  рождены  на   свет,   именно  в  этом  мрачном,  безмолвном  гроте, где  они  в  первый  раз  спаслись  от  грозы,    и  грели  озябшие  руки  у  теплого огня,   который   явился  их  спасением  в  ту  ночь,    теперь, когда   догорали последние   фитили  без  остатка,    словно  напоминая  им  о том,  что  пришел  час      покинуть  это  место, уйти  прочь  отсюда, искать  другой  приют   для  двух промокших  душ. Слезы, словно  мельчайшие  капельки,  скатились  с  ее  щек,  и  она крепко  обняла  его.
-Что,  Эмми, девочка?
-Мне   так  не  хочется  уезжать  отсюда,  словно  я  что-то  теряю! словно….-  она     захлебывалась в     рыдании    и  не  могла  продолжать  дальше.
-Да,  мы  обязаны  этому  месту  столько,   оно - наше! Но,  Эмми, милая,  укрывшись   в  этих  стенах,  мы  не спрячемся     здесь! Оно  не  спасет нас  от  неизбежного! У  нас  еще  будет  столько  мест,    ты  не  поверишь!  Мы  построим   свой  домик, на  берегу  моря, он  будет  сложен  из  деревянных  досок.    Мы  же не  будем   жить  в  пещерах,  как первобытные   люди?!- он  засмеялся,    но  что-то   больно  кольнуло  его  в  грудь     и  отозвалось  глухим  ударом в  сердце.
-Патрик, что такое? 
Эмми  коснулась  его  лица,  которое  все  свело  от  напряжения,    и  он  ответил: 
-Просто  голова   закружилась  от  счастья,   я  так  счастлив! - он  тронул  ее  узкие  плечи     и  нежно  прислонил к  себе,    кажется,  боль   прошла,      и  он  повел  ее  за  руку  на  выход.
Она  чего-то  испугалась  и  с беспокойством  воскликнула:
-Твои картины, Патрик!
-Зачем?  Пусть  они покоятся  здесь,    я   еще  тысячу  таких же  нарисую! 
-Когда  я  буду  спать?! 
-Миллионы!!!
Они   со  смехом  выбрались  по  холодным камням,  и,  спускаясь  из  грота,   вышли на воздух, и  свет  луны      встретил  их  там  своим  таинственным  холодным сияньем. 
      Море было  тихим,  прибой  был   бесшумным,  дул  слабый  теплый  ветерок.   Сказочное   сияние  луны      на  синем   небосклоне  волновало   душу     и  выстилало    светящуюся  дорожку      по  морской глади,     казавшейся  такой  умиротворенной,  словно  заснувшей. Здесь  они  расстались,  прошептав   «До  завтра»,    и   расцепили  скрещенные  пальцы,    и,  не  желая  подавать  никаких подозрений,    выбрали разные  пути.   


                X
       Уже   во всю  шли   занятия,     и  несколько раз  прозвенел  традиционный   звонок, призывающий      всех к  высокой  дисциплине      и  ответственности  за  усвоение,   дающих  им преподавателями  знаний.  Впрочем,  как  и  всегда,  падкие  на  долгие  разъяснения   профессора   помечали  галочкой  в  списке  присутствующих       напротив   фамилий, ничего  им не говорящих  и не  дающих  никакого   представления  о  человеке, который  носил  ее.     Учащиеся    сухо, как по  инерции,   выкрикивали  с  мест свои  имена,    делая  вид,   что   серьезно  интересуются  науками. Все  как  обычно, обычное расписание,  обычные  уроки, обычное    меню    в столовой  - все, как  и  прежде, за  исключением   отсутствия  наших  героев,    руководствующихся единым порывом, по  понятным  нам  причинам не присутствовали  ни  на  одном  из  своих  последних  уроков.      
       Они  оба  были  заняты   гораздо  более важными   вопросами,  они собирали  вещи  -  все самое необходимое,      буквально  в один  маленький  чемодан,   свои последние сбережения, которых едва  хватало      на поезд  в  Дублин   и  еще кое- какие предметы  первой  важности.
          Эмми   озиралась по сторонам,   вся  запыхавшаяся,   в  волнительном  ожидании     перед  предстоящей  поездкой      и  мысленно  прощалась  с  этой своей  вечно  угрюмой комнаткой, где   она  занималась,   зачитывалась  книгами   и проводила  бессонные ночи, с момента    встречи  с  Патриком. Ей казалось  слишком  быстрым,  мимолетным  то, что обрушилось  на нее  так  внезапно,   ей  нужно  было  все  это  бросить      взамен  на неизвестное  будущее,  связанное  с  ее  любовью, с  Патриком, ставшим для  нее всем. 
          Она  взглянула на часы, пробившие  двенадцать, вскочила  с  неубранной  постели   и  снова  принялась  за укладывание  вещей.  Теперь  ей  ничего  не  было  жаль,    она, словно  намеренно  желала  ускорить  бег  времени      и  скорее убраться  отсюда     и никогда впредь  не возвращаться.    
           Неожиданно  она вспомнила  о  Гарри,     который  имел  обыкновение  являться к  ней    под вечер  и  долго  сидеть,      роясь в  ее книгах  и распоряжаясь  ее вещами, как своими собственными. Ей,  вдруг,  стало  так  жаль  его. Ведь  она  прекрасно понимала,    что он  изгой, что  ему, как  и  ей     приходилось  дышать  спертым  воздухом     затхлой   атмосферы,  в  которой  она  существовала прежде  вместе  с  ним. Она  прекрасно осознавала  это,     и  ей  стало ужасно жаль  его.  Он  был  обречен  на  одиночество,    но  она,  будучи  натурой  способной  на  большие чувства, страстной, смогла избежать  этой  участи, ведь она уже никогда  не вернется сюда больше.   
Гарри  принадлежит к  этом клану вечно  оскорбленных  зануд,    замкнутых  в  самих себе,  напоминающих  лишь слабое  отдаленное подобие  человеческих  существ, слабых  и покорных, обреченных  лишь  на  диалог    с  пыльными  листами  библиотечных  книг. 
        Она  его  никогда  больше  не увидит, как   и он никогда не увидит  ее, она  должна  была оставить  ему что-то  на память, некое  послание,  в котором она непременно даст ему импульс жить так, как все остальные  люди, которые радуются, страдают, влюбляются  и  чувствуют. Она  хотела  лишь заронить     в  нем  некий  спасительный  свет,  огонек     надежды,     который возможно  и     заставит  его     когда-нибудь  полюбить кого-то,  хотя  бы  самого  себя. 
      Она  уселась за  стол и  на  небольшом  клочке  бумаги  написала  следующее:
     «Дорогой  Гарри,     когда  ты  прочтешь  мое письмо,  я, возможно,  буду  уже  далеко  отсюда. Я  знаю, что ты  меня  осудишь,   скоро  ты все  узнаешь.   Слухи распространяются  здесь  с  небывалой  скоростью. Но  надеюсь,  мой  пример послужит тебе уроком. Я верю,  что в  каждом  из нас  живет нечто неопознанное,   скрытое,  нечто, что называется  душой.
       Три дня  назад  я  поверила в  ее существование и не  ошиблась. То, что  твердил  мне внутренний  голос,  было  истинной  правдой,   он не солгал  мне.  Я   прежде думала, что   не способна  на  подобные  чувства,  но  теперь я  говорю  тебе,  я  возвещаю тебе! Я надеюсь,  что  в  тебе  отзовется    что-то,  то, что  самое  лучшее   в  нас.   Оно  кроится  внутри  тебя, стоит  только открыться,  и  ты  обнаружишь  богатый  мир,    порой  даже  трепетный, слегка  пугающий,  стоит  лишь  открыть  эту невидимую дверцу     и  впустить  это  в  свою душу, этот вольный  ветер  чувств,   и  ты  увидишь,  как изменится  жизнь    и  ты  вместе  с  ней! И    как  хорошо  любить кого-то и  трепетать от  каждого  прикосновения, от каждого произнесённого слова,    которое способно свести  тебя  с ума!   Как  порой,  приятно  ощутить     рабство  в  плену  своих   чувств,  невзирая на законы  и последствия,  которые  за этим   неизбежно притекают! 
        Позволь  себе  открыться,  впусти  вольный, пьянящий  воздух  свободы   и  ты начнешь  дышать,  жить,     жить  по  настоящему!      
Надеюсь,  ты когда-нибудь  почувствуешь  это! Прислушайся к  своему  сердцу, оно  подскажет  тебе!
 Прощай! Твоя подруга  Эмми».
        Она поставила  точку    и  завернула послание в  трубочку,   сняла с волос   розоватую  ленточку     и  связала свиток.
          Теперь  она  была  спокойна,   оставалось  лишь  уповать  на  Бога,  и верить в то, что  Гарри  правильно истолкует   эти  слова  и   все поймет. 
          Она  схватила чемодан и снова принялась  выкидывать  ненужные вещи, поскольку он  и  без того был громоздким.
          Патрик, тем  временем, пересчитывал  деньги    и  складывал  в  кожаный  чемодан  разные  ценные вещицы: шкатулки,   золоченые  рамки     и  прочие  безделушки, которые  можно  было  продать  по дороге,    чтобы  прокормить  себя  во  время  поездки  в   Дублин, ведь  он  должен  был  все  предусмотреть.
Он  выбрал  из  гардероба   лишь  два костюма,  самых  обычных и  скромных, а  остальные наряды оставил  там, на  своем  прежнем  месте. Покончив с одеждой, он  захлопнул   дверцу шкафа  и  жадно  оглянул  комнату по сторонам.  Его   взгляд   не  зря  остановился  на  золоченных  фамильных  часах, стоящих  на  камине,  которые представляли собой  старинную   антикварную  вещицу,   фамильную  гордость, подарок, доставшийся ему   от деда. Недолго думая, он  немедля   схватил  их  обеими  руками  и  уложил   в  чемодан.   
     Казалось  бы,  все готово, теперь же  оставалось  немного  подождать, но  ему   не терпелось  скорей  покинуть  эту комнату, так  напоминавшую  ему  о  прошлом  визите  отца, тяжёлый  запах  одеколона,  которого   еще  витал  в  воздухе.   
 Он  распахнул окно  и  глубоко  вздохнул.  В   тот  же миг, словно повинуясь ветру,  тюль   начала  судорожно  колебаться,  словно  танцуя.  Он  закрыл  глаза   и прошептал  про  себя:    «Пора!»   
Хотя  оставалось  еще  ровно  два часа   до встречи, он  набросил  на  плечи   шарф  и  вышел, не  оборачиваясь.   
       Он  плотно,  но  бесшумно  затворил за собой  дверь  и  тихо, не  спеша, побрел  по  коридору.
Он  намеревался  заглянуть в   библиотеку,  единственное  место, которое почти  всегда  пустовало, особенно в это самое время  и  где  никто  ни на  кого  не  обращал  внимания, где  он  мог  немного  посидеть, дожидаясь  встречи  с  Эмми    и  не  вызывать  никаких  подозрений, явившись  туда  с  набитым чемоданом.   
         Он   немного  нервничал  и  чем  сильнее  он  нервничал, тем  скорее  и  решительнее  становилась  его  походка   и  шире   шаг. Мириады  высоких  полок  и  стеллажей  из  красного  дерева  с   пыльными  книгами,  расставленными  на них,  обступили его  с  двух  сторон. Он   шел  по  узкому   проходу,  обходя  миллионы  полок,   словно  мышь, запутавшаяся  в  лабиринте.
       Столы  были  почти  пусты, там  никогда  особенно  в это время,  никого не  было. Патрик   схватил  первую  попавшуюся  книгу,    даже не прочитав  ее  названия,   и  уселся  за  стол,   на  котором  стояла  лампа  в  зеленом  абажуре. Он  поставил  чемодан   под  стол,  между  коленями    и,  облокотившись  о  спинку   стула, оперся  щекой  о  ладонь  и  со  скучающим  видом    начал  перелистывать  пыльные страницы     научного  труда  по  анатомии.   Он  бесперебойно  листал  страницы,  а  его  взгляд, тем временем, лишь  сухо пробегал по картинкам  с изображениями  частей человеческого  тела: сухожилий,   мускул,  кровеносной  системы, а  потом,  с  отвращением, захлопнул  ее, отодвинул  в  сторону     и  взглянул  на  часы,  которые пробили ровно  четыре.
        Еще  буквально один час  и он  отправится  с  Эмми  в   путь.
Как  ему   натерпелось  скорее увидеть  ее, схватить   за  руку    и  бежать с ней навстречу  новой  жизни     и  удачи,  которая  обязательно  улыбнется  им.
          В  тот  момент, когда  он  все  это представлял, как  он  хватает  ее  за  руку и радостно вместе с ней смеётся своей неслыханной дерзости,  послышался  скрип половицы  и  чьи-то   приближающиеся  шаги, которые  его  разбудили  и  заставили обернуться.
Шаги   были уже близки,  кто-то  направлялся в  его  сторону. Он  задвинул    чемодан  дальше  под  стол,     и снова, раскрыв  анатомию, склонился над книгой.
Шаги  все  приближались и его  сердце, казалось, почти  замерло. Человек  подошел к соседнему  столу,    с  пронзительным  скрипом  отодвинул  стул   и  уселся на  него. Патрик  не  смел,  взглянуть  и  по-прежнему  прикрывал   свой  профиль,  делая вид,  что  читает    с  интересом. Послышались  перелистывания  страниц  и   чей-то глухой      шепот  вперемешку  с  кашлем.
            Патрик  повернулся в сторону и, случайно распознав соседа,  залился  краской   стыда и  смущения.   Рядом  с  ним  сидел  мистер   Гастингс,  его  учитель  истории,   наиболее часто подвергавшийся  его  умелой  тактике  нападать на  ближнего со своими  замечаниями,    которые  он  испытывал  на  других,   ради  забавы  и  потехи     своих  приятелей.
             Старик   сидел  над  книгой  и  что-то  выписывал  себе  в свою потрепанную  тетрадку,    в  которой  он  вел  свои конспекты  и записывал отдельные, разрозненные  мысли. Этот  старичок  был  среднего роста,     одетый  в  поношенный, казалось  бы,  его  единственный,  зеленый  костюмчик, сохранившийся казалось со времени его давно ушедшей молодости. Он, то и дело, сосредоточившись на чтении,  приглаживал свою  серую   густую  бороду, и время  от времени  потирал  слезящиеся  глаза,   под  толстыми  линзами  очков.   
        Внешне  он  напоминал     столетнего  старца, глубоко   древнего,  как и его  история, которой он был серьёзно увлечён. На морщинистых  складках  высокого  лба    таился  некий  отпечаток  мудрости   и опытной  наблюдательности, который у иных приобретается с годами. Морщины,  казалось, сплошной  сеткой  покрывали все  его  лицо. Его  взгляд  был  спокойным,  ясным, без  тени   сомнения и  беспокойства.  Неожиданно он повернулся  к  Патрику   и  прошептал   добродушным  приятным  голосом:
-Здравствуй,  Патрик!
Патрик  снова  повернулся и, взглянув  на  улыбающееся   доброе, желтое, морщинистое    лицо,  дрожащими  губами  неловко промолвил  в  ответ: 
-Здравствуйте,  профессор  Гастингс.
Ему, удивительно, даже хотелось  поговорить  с  ним, он даже чувствовал, что тот обязательно выслушает его, а может даже и поймёт, воспримет серьёзно его слова, не отнесётся к ним легкомысленно. 
Однако ему  было  очень  стыдно за своё прежнее поведение, за своё дерзкое неуважительное обращение с этим почтенным  мудрым человеком, чьи замечания он прежде игнорировал,  поэтому  он  все  не  решался    обратиться  к  нему, но спустя     некоторое молчание, набравшись мужества,  он,   наконец,  произнес: 
-Мистер  Гастингс… - и  невольно  оборвался.
-Что? Патрик.  -  вопросительным  тоном пробормотал  профессор  и,  поправив  очки, с пристальным  вниманием продолжал глядеть  на собеседника    с  неизменной добродушной улыбкой. 
-Отчего  вы  так   добры  со  мной? - невольно вырвалось у Патрика - Я же  с  Вами  ужасно  обращался,  я  был отвратителен. 
-Я  знал,  что   ты  не со  зла, - ответил мистер Гастингс мягким тоном -   Зачем  мне, старику,   обижаться на  тебя? 
-Нет,  я  перед  вами  очень  виноват  -  настойчиво продолжал  Патрик,  искреннее виня  себя  за  те  оскорбления, которые  прежде нанес  этому  невинному  доброму  человеку.
Он придвинул  к нему    свой стул  и  с  раскаянием  произнес:
 -Простите  меня, Вы не  заслужили  подобного  отношения!
-Не  надо,  мой  мальчик,- перебил  его  Гастингс, с  доверием  принимая  его  извинения -    я  простил  тебя,  я  знал,  что  ты  хороший  малый     и  давно  простил  тебя. 
-Спасибо,  теперь  у  меня душа  спокойна…
Патрик несмело улыбнулся и с облегчением выдохнул, будто избавился от некой символической тяжёлой ноши, которую прежде тащил на себе.
-Я  был  полным  идиотом, обижая человека,  который  этого  никак не  заслуживает.  Но, знаете,- нетерпеливо воскликнул  он, весь,  сияя  от  радости -    я  изменился! 
-Да? - с удивлением воскликнул старик, сняв очки и старательно протирая стёкла, имевшимся для этой цели бархатным платком.
-Я  стал  лучше …- воскликнул Патрик, невольно покраснев, и стыдливо опустил глаза.
-Я  вижу,  мой  мальчик,  это  очень  похвально.  Не  каждый  может   так  попросить  прощения  и  признать  свою ошибку,  честное  слово, я  тронут. – Проговорил  старик  с  уважением.
-Знаете,  мистер  Гастингс, - несмело, с трудом  выговаривая слова, произнёс Патрик - я сегодня  уезжаю  отсюда! 
-Как  же  так?! - озадаченно  пробормотал   учитель -    я,  конечно,  заметил  чемодан  под твоим столом, но  никак  не  думал  …
-Вы - единственный  человек, надеюсь, который  знает  об  этом. - Полушёпотом произнёс юноша, придвигая свой стул к соседнему - Обещаете,  что  никому  не  скажете  об  этом.- С волнительным дрожанием в голосе  промолвил  он. 
-Обещаю! - быстро отозвался старик, и, перенимая манеру собеседника говорить вполголоса, добавил. - Но  в чем  дело,   Патрик?  Почему  ты   так  тихо  говоришь об этом? 
-Я боюсь, что  нас услышат.- Последовал краткий ответ.
Мистер  Гастингс  на  мгновение  насупился, а  потом  еле  слышно, словно  представляя  себя заговорщиком  или тайным  шпионом, осуществляющим особую разведывательную операцию, тихо  шепнул  своему  юному  сообщнику:   
-Должно  быть, что-то  серьезное? 
-Самое  важное,  что  когда-либо  случалось  в  моей  жизни - отозвался Патрик.- Я  хочу  уехать  в  Ирландию  с  тем, кого  я  люблю,  и начать новую  жизнь. 
-О, любовь!  Как  это  красиво!!! - восторженно  произнес  старик, мечтательно воздев глаза к небу.
Он снова снял  очки  и  потер свои  красные, уставшие  от утомительного чтения, глаза. 
-Вы, должно  быть,  знаете  Эмми  Лоренс? - с улыбкой поинтересовался Патрик. 
-Эмми - произнес,  задумавшись, мистер Гастингс.- Ах,  да, милая, скромная  Эмми, удивительная  девочка!   Никогда бы  не  подумал!  Казалось,  вы  такие  разные, совершенно  противоположные  друг  другу!   
Но  любовь  случается  именно  там, где  ее  никак  не  ожидаешь!- заметил он с задумчивой улыбкой -  Что ж, я рад  за  тебя! 
-Эмми, я  люблю  ее больше  всего  на свете!- воскликнул с жаром Патрик.
-Как красиво  Патрик!   В  твоем возрасте я  тоже  мечтал  о  любви    и  готов  был  любить  больше  жизни!  Какое  геройство!- с горечью засмеялся он.- Но мечты  рассыпались  так  же  неожиданно, как и  появились …
-Вы  не  встретили  ее? 
-Встретил. - произнёс он, тяжело вздохнув.- Но  любовь моя  была  безответна.
Старик  нахмурился  и глухо  кашлянул.   
-Как  грустно! - отозвался  расчувствовавшийся  Патрик.
-Да  грустно, поэтому береги  ее,  если любовь -  искренняя, разделенная,  нет ничего  лучше и  дороже  этого чувства! Я  бы  все  отдал,  чтобы  снова   ощутить  это!  Лишь  на склоне  лет  начинаешь  ценить  то, что тебе не  хватает, начинаешь   осознавать  свои  ошибки, упущения …   
Любовь-  это  великий дар! Береги  ее,  как хрустальный  сосуд, будь  заботлив  и не  теряй  этот огонек-     это твоя  сила,  в  этом  твоя  мощь! Ну,  иди  же!- бодро воскликнул профессор. 
-Куда? 
-А  ты  никуда  не уезжаешь?  - с дружелюбной  иронией  произнес  старик
-Ах  да, пять часов,    я  совсем  забыл.
-Ступай  и  обещай, что  будешь  любить и  заботиться о своей ненаглядной   до  самой  смерти.     Она  очень  хорошая  девочка, глубокая  натура,  редкость,    не  отрекайся  от  своих  слов! 
-Что  Вы! Никогда!     Я  ни за  что  не  дам  ее в  обиду, ни  за  что,    клянусь!  - Патрик  встал  из-за  стола и  поднял  свой  кожаный  чемодан  с пола.
-Верю, Патрик, прощайте! – пожилой Гастингс подал ему  свои  руки  и крепко  сжал  его, молодые  и сильные. 
-Прощайте!- тихо, с  нежностью откликнулся  Патрик,  схватил  чемодан    и,  повернувшись,  побежал по коридору.
-Патрик…- крикнул ему  старик вдогонку. 
-Что?
-Будь  счастлив,  мой  мальчик! 
-Обязательно  буду! Я  и так уже  самый  счастливый  на  этой  Земле!!!- радостно  воскликнул Патрик, весело  припрыгивая  на  ходу.
-Ну,  беги  же!!!  -  радостно прокричал старик, так  задорно  и  взволнованно,  искренне переживая  за  Патрика,  словно  был его  сверстником и хотел  сам  поучаствовать  в  этом.
           Патрик   в  последний  раз   помахал    на  прощанье  рукой пожилому  учителю  и  выбежал из  библиотеки    на улицу, к  месту долгожданной встречи,  после которой  они  уже никогда не расстанутся   и  будут  одной семьей,   так  как  они   мечтали, так как  они  задумали. Он будет счастлив, они  оба, непременно  будут  счастливы.
           Ветер, особенно  порывистый в  этот  день, дул ему  прямо  в  лицо. Его  плащ  был  расстегнут нараспашку,   а  белокурая  челка  колыхалась на  ветру,     покоряясь  дуновению резкого  ветра.   Он  бежал,  и  хотел  бежать  еще быстрее, но  ветер  мешал ему, противостоял, поднимал  песок  и листья    и  дул  ему  в  лицо, отчего  у  него  заслезились  глаза. Он  прикрыл их ладонью,  но, несмотря на ветер,  продолжал  бежать,  сопротивляясь  ему, таща  свой тяжелый  чемодан, который  еще  больше осложнял ему путь. В  небе  нависли  темные  свинцовые тучи и, казалось, гроза неизбежна. Но он знал, что ему нужно было поторопиться,  он  не  хотел  заставлять ее  ждать. Он  был уже  далеко от  Кэмпфрижджа, издали виднелись  лишь  его слабые  очертания.
               Наконец-то, ему  удалось  выбраться  из  этой  ненавистной  тюрьмы,  в  которой  он  так  долго  пребывал  и  томился, как  пленник, отбывающий  срок  своего  наказания. Наконец-то, это свершилось,  он  свободен, решителен и готов  с  радостью  принять  любой  неожиданный  поворот  в  своей  судьбе, которой  он единственный  хозяин. Он так долго ждал этого.   
              На  горизонте, возле  грота  стояла  девушка. Он  поспешил  к ней  и,  заметив  его,  она  в  ответ  замахала  рукой. Как  только  они  достигли  друг  друга,    она  бросилась  ему  на  шею    и крепко  сжала  его руку. Видно  было,  как  она  нервничала  и боялась,  но  всячески подавляла  этот  страх, сдерживая себя  и  радостно  улыбаясь, пытаясь  скрыть  свою  тревогу.  Ведь  для  него  это тоже  было все  очень  волнительно.   Они  оба  чувствовали груз  этой  великой  ответственности, который  по  своей  инициативе, по  своему  собственному  желанию, охотно взвалили  на себя,  но  в  то  же время они были  счастливы, поскольку  были  вместе, рядом,  изумляясь своей  смелости  и  отчаянной  страстной  любви,   словно  преступники, бегущие  сообща  от правосудия.
-Ты  дрожишь? - еле  слышно, с  лаской  прошептала Эмми.
-Да  немного...-взволнованно воскликнул Патрик.- Но    ничего! Здесь не  далеко! Впрочем, нам лучше  поторопиться,  пока  не полил дождь…   
Он посмотрел  вниз  и заметил  рядом с собой  брошенный  на песок  чемоданчик, бесформенный и  набитый  до  отказа, явно закрытый  под  давлением.
-У тебя  небольшое приданное! - шутливо  произнес  он,  пытаясь   ее приободрить.   
Она  невольно  улыбнулась и  тяжело вздохнув, пристально взглянула  ему  в  лицо.  Патрик  крепко  схватил  ее  за  руку  и робко  промолвил:
-Ты,  правда,  готова?   
-Мне  не  терпится … - уверенно  пробормотала  она, подняв  с  земли  свой  маленький  чемоданчик.
-  Я  боялся, что ты  раздумаешь    и  не  …
-И  не  приду?!  - с  негодованием  выпалила  Эмми.  - Что  ты  такое  говоришь,  я  пойду   за тобой,  чтобы  не случилось  с нами,    мы  едины  Патрик!
-Ты  смелая… – проговорил  он  с  трепетом, восхищаясь  своей  бесстрашной спутницей.
Он  наклонился  к  ней  и  нежно  поцеловал ее  алые  губы, а  Эмми  тихо  шепнула:
-Я просто  люблю тебя!
-Ну  что пора!- воскликнул  Патрик-А теперь,  возьми  меня  за  руку. 
-Прощай наш милый  грот!- радостно  пропела  Эмми. - Здравствуй  наша новая  жизнь  в  Ирландии! 
          Они  двинулись  в путь, крепко  схватившись  за руки, полные  счастья и  ожидания удивительных  перемен. Каждый из  них  был  самозабвенно предан  друг другу и твердо  верил  в светлое  завтра, с  последующими  долгими днями и ночами, исполненные  радостных  незабываемых  моментов  и  бесконечного веселая,  и  ничто  не  могло противостоять им: ни ветер,  ни  признаки предстоящей  грозы,   ни море с  шумным  прибоем   и волнами,  обрушивающимися  на прибрежный песок   и разбивающемся  о  камни на  миллионы соленых брызг. Неожиданно, словно из ниоткуда, донесся  пронзительный  звук  ревущего  мотора,  который,  казалось,  то отдалялся,  то приближался снова.   
         Эмми показалось,  что ей  послышалось, но,  повернувшись  к  Патрику,  прочла  на его лице то  же самое удивление.   Он положил ей руки  на  плечи   и  осмотрелся  по  сторонам, но  никого  не  обнаружил.   Поблизости кроме них обоих никого не оказалось,    и  снова  сжав  ее  руку,  твердым тоном произнес: 
-Нужно идти! 
-Тебе страшно?-  спросила  она  тревожно, ощутив  нервную  дрожь его влажной  руки.   
Он  не мог  скрыть своего волнения,    им  овладевало  некое  беспокойство, но  он  ничего не  ответил, лишь  ускорил  шаг,  увлекая за  собой  послушно следующую  за  ним  Эмми.
-Постой! -  прозвучал  голос  ненавистного врага, словно  вырывающийся  из  черной  бездны,  наводящий  леденящий     ужас.   Казалось,  что  это   был  кошмар,   догнавший  Патрика   наяву и  никак не  желавший оставить его и окончательно  отпустить, подарив  ему  долгожданный  покой.
Они  не  оборачивались,    но  тот снова прокричал, еще  более яростно  и  рассерженно:
-Стой  же! 
      Патрик невольно задрожал и замер на месте.  Эмми с тревожным чувством  страха  обернулась  и взглянула  на  сзади стоящего  человека, чье лицо  она  не  могла  узнать. Она повернулась  к  Патрику   и,  содрогаясь  от  неведомого ужаса, так внезапно её охватившего, спросила:
-Кто  этот человек?
Патрик  казался  в  оцепенении. Он  оставался  все  так же  недвижим.
-Мой  отец.  - низко  с трагической ноткой прозвучал его голос.
           Эмми  теребила его  за руку, а  он  неподвижно стоял, словно  увидел перед  собой  страшное  пугающее  привидение из  прошлого, которое  как  ему  казалось, никогда  его  больше  не   настигнет.
Мистер Льюис,  с  гневом  в глазах,  снова грубо покричал: 
-Ты  не убежишь  от меня,   я  буду преследовать  тебя. Так  просто  ты  от  меня не  отделаешься!!
           Патрик  медленно повернулся    и  решительно  встретил  этот  злобный  взгляд, впивающийся в него с  лютой  ненавистью     и  высокомерием.
 -Чего  ты  от  меня  хочешь, отец?-  усталым  голосом прошептал  он, словно  готов  был вот-вот разрыдаться или броситься на него  в отчаянном исступлении бешенства.
             Патрик   еле сдерживал себя, ведь  как  ему казалось,  он  освободился  от этих  кровожадных  железных  лап,    но казалось,  был  снова  придавлен  ими. Где-то, глубоко  в  душе, он   предчувствовал,  что  этот  тиран    просто  так  не  отпустит  его,    слишком силен и властен  был  этот  господин,  по сравнению  с  этим   слабым     и  чувствительным  мальчиком.
Он  издал отвратительный  грубый  смех   и  закричал:
-Чего я хочу?  Ты  прикидываешься? Мне нужен  ты! 
-Я  не   твоя собственность! - заявил  спокойно  Патрик, сдерживаясь  из  последних  сил,  которые  как  он чувствовал,  покидали  его.
           Но  в ответ  донеслось  все  то же  злорадное, нестерпимое  противоречие. Сэр  Льюис казалось,  был  оглушен  всплеском  своей  грозной  ярости, которая  переполняла  его. Он  был  взбешен и  жаждал  власти  как  никогда. Его  душила  неутолимая ненависть, словно  в  нем  и  не  было  больше  души, словно  ее  похитил мрачный  демон, восставший из  огненной  бездны  ада.
- Ты   мой  сын! Твоя  жизнь - жизнь, спланированная  мной! Твой  шаг - шаг, продуманный  мной    и  ты  будешь  мне покоряться, хочешь  ты  этого  или  нет! 
-Нет!- сурово, не  желая больше подчиняться, пронзительно  прокричал  Патрик. - Я отрекся  от  тебя    и  совершил  то, что не смогла моя мама. Я сделал это в честь  нее, и  ты  не посмеешь  мне впредь диктовать свою  волю.  Я  свободен,   я  хозяин своей  жизни, а  ты своей - гнилой и испорченной,   о  которой придется  пожалеть!   Мне тоже  жаль  тебя! 
-Не смей  меня  жалеть,  щенок,   я  уважаемый  человек    у  меня  есть  деньги  и положение.- грубо прокричал сэр Льюис.
-У тебя нет  ничего!!! - резко перебил его сын -  и  твоим  я никогда  не  буду!
-Будешь! И ты  последуешь  по  моим  стопам, хочешь ты этого или нет!   Я  не позволю тебе сбежать туда, куда ты вздумал, с  этой  сопливой  девчонкой!  Я вложил  в   тебя  целое  состояние и не намерен тебя отпускать!
            На  небе, словно неровная зигзагообразная кривая сверкнула  молния, и  полил  крупный ливень, оборвав  его  грубую  речь, исполненную дикой  злобы на  собственного сына.               
-Ты  обезумел,  отец!-  прошептал  Патрик  дрожащим  голосом.
           Эта последняя  схватка  двух врагов - отца  и сына, не могла  окончиться  иначе. Предшествовала  неизбежная  развязка, и   ничего  уже нельзя  было  спасти,  кроме  ненависти  и  неприязни  друг  к  другу, которая  казалось  единственным  чувством,  которая  связывала  их  обоих.
        Патрик,  заметив  эту  сумасшедшую  искру  в  глазах  своего  отца,    который,  казалось,  обезумел от  гнева,   попытался прибегнуть  к  последней слабой  попытке, которая  представлялась ему  единственным спасительным  средством и  последним  шансом. Он повернулся к  Эмми и  тронул ее испуганное  лицо,    обрамленное мокрыми  волосами,   и  тихо  прошептал: 
-Бежим!   
         Он  бросил чемодан  наземь     и  ринулся  словно  молния,     держа  ее  руку    в  своей. Они  бежали  так  быстро, что  Эмми  невольно закричала, а  Патрик  засмеялся,  словно  в  истерическом   отчаянном исступлении.
        Вдруг раздались  два  глухих  выстрела.
       Его ноги подкосились  и он, с застывшей  улыбкой  на  лице,  отшатнувшись  в  сторону, сраженный жгучей  болью  и,  согнув  ноги в  коленях, упал  на  спину с пронзительным воплем,  вырвавшимся  из  груди. Его  руки  судорожно  перебирали  песок, а  лицо исказилось  от  боли и страшной  муки  физических  страданий.
        Эмми  с  взлохмаченными  влажными волосами,  вся  побелевшая  от страха, вдруг почувствовала невыразимо - острую  боль,  словно этот  выстрел был произведен прямо в сердце,  ее сердце. Оно, казалось, сжалось  в комок и  замерло.  Она  слабо  приоткрыла  рот  с  желанием  испустить  крик,  но  лишь глухо прохрипела, словно ей  отрезали язык.    Она посмотрела  на человека,  который  выстрелил,  и  заметила  как  тот в ужасе, с  разинутым ртом, отбросил револьвер  в сторону    и, словно   помешанный, схватился  в  ужасе за  свое  искаженное  в  судороге  лицо и бросился  бежать   прочь.
       Эмми больше  не смотрела на  него. Она склонилась на колени,  а  дождь  неистово хлестал  без  остановки, все  возрастая  с новой силой,  как в  тот  самый  вечер,    когда  они укрылись  в  пещере,  когда  они  были  счастливы, когда  они принадлежали друг  другу, как казалось навечно.   
       Патрик прикрывал  рукой  кровоточащую  рану, две  дырки, из  которых  сочилась  теплая  алая  кровь. Он спокойно смотрел на небо, а потом, с  трудом  повернув  голову, превозмогая боль, взглянул на нее,  мокрую  от дождя  и слез,   которые неудержимым  потоком  струились из  ее печальных серых  глаз,     в  которых он  когда-то утонул  и забылся  навсегда.
      Она  положила его голову к  себе на колени,    и, прислонившись  к нему, нежно прижалась  к его губам,  которые  ей еще  отвечали.
-Патрик, любимый! Не  оставляй  меня!  Прошу милый! Не  умирай!  Ты  нужен мне!…   -  она склонилась над ним   и, словно молясь, бессвязно лепетала, содрогаясь в нескончаемом  рыдании.
-Эмми – глухо, хриплым голосом,  еле сдерживая  обжигающую боль,  прошептал  он.
Эмми наклонилась    к  нему  ближе   и,   почти  не  дыша,  вняла  его  последним  словам.
-Спасибо,  что  ты  любила  меня,    ты  единственное  настоящее, что у меня было…
Патрик – рыдая, произнесла она.- Я буду  вечно любить тебя!…  Вечно!…. –она сжала его голову  и поцеловала в холодные  синие губы.
Эмми издала глухой  стон   и опустила  его   голову на песок…
          Его рот  был приоткрыт, а глаза синие,  как озера, но пустые  и  безжизненные, вглядывались в черное небо,    разрывающееся   от грома  и  мечущихся  молний.
Она последний  раз взглянула   в  его застывшее лицо, желая  запечатлеть каждую любимую черточку,     и  медленно  поднялась.   
      Она уже  не  плакала. Скинув  плащ и  сняв  ботинки,  Эмми  смело направилась  к воде. Дождь  неустанно хлестал ее  по  лицу,   а  тело содрогалось  от  холода, покрываясь  гусиной  кожей.
Она  медленно, но  верно  пробиралась все глубже  и глубже    и, оказавшись  по  пояс  в студеной воде,    плотно сжала губы, боясь прокричать.   
        Ледяная вода сковывала  движения    и  заставляла содрогаться. 
Она начала плыть  и чем дальше она  заплывала,    тем сильнее ее сковывала судорога  и  боль.  Она предчувствовала  конец и    с  нетерпением ожидала его.   
            Эмми подняла  голову к  небу    и  в  ее глазах  блеснули слезы, слезы  тоски  и  прощания, прощания  с  жизнью, которая  стала  немыслимой  без  него. 
     Прошептав пронзительным  голосом « Прости  меня,  Боже!»  и, переставая больше сопротивляться, она    послушно опустилась в воду… 
...И  так перестали  биться  два   сердца. В одну  и ту же ночь. Самозабвенно  преданные друг другу.
Бились до конца. Вместе. Неотделимо  одно от  другого.






               
      







                Эпилог
Весть  о  случившейся  трагедии вскоре облетела весь  Кэмпфридж. Но никто  не  знал, как  следует реагировать,  как вести себя    и  как выражать свое  отношение  к  произошедшему. А  впрочем, это  было и к  лучшему.   Все  слова  и сожаления  были напрасны,  никто не  знал о них ничего    и  даже  не  подозревал  о  том,  кем,  в сущности, они  являлись.
        Спустя  несколько месяцев  о них забыли  и перестали вспоминать совсем.
Всё, впрочем, осталось  на своих местах,  по-прежнему:   расписания,  занятия, науки, законы, дисциплина.
И  всё  так же никто не осмеливался  пойти против  этого. Ведь  это  была  особая  жизнь  и привилегии  высшего общества, искусственного  общества.
       Но оставалось лишь  три человека, которые изредка вспоминали эту историю.    
Уже  больной    мистер  Гастингс, который  ушел  на пенсию из-за участившихся случаев гипертонии, одышки и донимающих его частых  болей  в  позвоночнике. Он по-прежнему хранил в  памяти образ Патрика,  смелого отчаянного мальчика,   рвущегося  к  свободной жизни  и  любви, в  желании  быть вечно  счастливым,  ни  спрашивая  ни у кого  совета, ни разрешения.
       Таким, точно таким  же    он  хотел быть, но  не мог, из-за малодушия  и  хронической  трусости, которая брала вверх над его природой.  Он  был  слаб  и бессилен, а потому, иногда вспоминая о Патрике,  с радостью готов  был отдать  свою жизнь,  которой он  оставался, неудовлетворен из-за   одиночества, преследовавшего его  до  самой смерти  за  этого  мальчика.
         Что  касается  Гарри, то  он  был  по-настоящему потрясен  случившимся. Он  неделю не выходил  на занятия и почти ничего не ел. Когда  он пришёл в себя, он не производил  впечатление    человека  изменившегося.  Он все также  оставался  сер и незаметен, угрюм, необщителен,   еще больше погружен  в  науки,  безвылазно  запирался в  лаборатории     и проделывал  свои  опыты. Однако для внимательного наблюдателя в  его  глазах  появилось что-то новое, некая безнадёжность, отчуждённость, словно он прожил целую  жизнь и   успел разочароваться в ней,  будто познал некую тайну, но не решил исполнить и водворить ее в жизнь, поскольку счел себя  недостойным  этого. В  науки  он  погрузился с головой и  именно  это считал  своим призванием, а  может  быть  неизбежной  реальностью,  с  которой  он  вынужден  был рано  или поздно  столкнуться   и  осознать  в   этом  свое  предназначение.
             Остается,  пожалуй, добавить  несколько  слов  о  виновнике трагедии.  Разрушив  счастье  сына,  и  так  беспощадно  расправившись  с  ним, он  вверг самого  себя в  состояние полного  безумия. До конца  своих дней, проведенных в  психиатрической  лечебнице, он  бесконечно  страдал  от  мучавших  его непрестанных кошмаров    и  приступов  сумасшествия.  И  ни деньги,  ни  его былой  авторитет – ничто не могло  помочь  ему    и  даровать долгожданный покой   от  бесконечных, терзающих душу  мук,  лишь  образ невинно  погибшего  сына    был  его сущим  возмездием    и вечным  наказанием  за  то, что, некогда  не сумев  преодолеть  себя  и свою  непомерно  возросшую  гордыню, он сам  обрек  себя  на вечные  муки. Единственное, чего  он  жаждал, было  прощение, освобождение  души,  гнетущейся под  бременем тяжкого греха,   но  этот покой  мог  даровать  лишь тот    единственный, всесильный, кто  был  безвозвратно  далек от  него,   которого он  не  принимал и не  верил.   


















Три дня спустя  был  слышен  глас, там, на  лазурном  своде  небес.
-Где ты, душа  моя?
-Я здесь!- откликнулся дрожащий голос.
-Здесь темно… Подойди  сюда!
-Где ты?... Какой мрак!
-Ты  чувствуешь? …Я здесь…
 Магическое сиянье  озарило их  невесомые  тела…Слезы-бриллианты скатились  с  ее щек. Он  поднял ее на  руки, сжал  за плечи   и прошептал:
-Он  простил  тебя!
….И  в  бесшумной  музыке  осени  их  слепленные  навечно  души  унеслись  с  ветром. Божественный  свет   ослепил их, их  руки  сплелись…
Навсегда…