Смертельная любовь
Я прочна и фундаментальна,
но обращаться со мной надо
вежливо и осторожно.
Физиология
Поднимаясь к себе на четвёртый этаж, Белкинд двигался как тя-желобольной. Ступеньки тянули присесть. Руки цеплялись за перила, чтоб не дать телу рухнуть. И так вот качаясь, пожухший и обрюзгший Белкинд наконец-то добрался до двери своей квартиры.
Плотная, обитая войлоком, прикрытым коричневым дерматином, дверь эта вчера ещё символизировала некий жизненный успех Бел-кинда-отца, но сегодня она встала как преграда на пути к отдыху и долго не открывалась. Родители и сестра далеко, можно сказать, на другом континенте, соседи на работе, а ключа-то нет. Какой идиот берёт такую улику в компанию уголовников?
Володя уже готов был свалиться и уснуть прямо перед дверью, но острое чувство опасности не позволило.
Минуты через две тяжёлая дверь всё же открылась. Открыв ее, соседка Мария Азизовна фыркнула презрительно:
– На кого ты похож, Володя?
Володя посмотрел на неё мутным взглядом и молча ушёл в свою комнату. После двух суток почти без сна, после страхов и дистанции в десятки километров как ещё может выглядеть небритая рожа?
Закрыв за собой дверь на задвижку, Володя попробовал раздеться, но уснул прямо на ковре.
Его разбудил зверский голод. Ах, если бы в те времена был холодильник – Володя опустошил бы его в один присест. Но, увы, заоконный работал только до середины апреля, да и там мясо, оставленное мамой, высохло и протухло даже раньше. Огромные запасы воблы и прочей солонины давно съели заседания совета директоров АОКФ. Батарея консервных банок расстреляла свои запасы неделю назад. Деньги, чтобы пойти в столовую, растаяли ещё не все, но тащиться туда просто не было сил. Да и страшно. Если такой алкаш и ханыга, как Ванька Чикаго, мог загнать его до полусмерти, то что же сделает вся шайка, потерявшая общак?
Чай Марии Азизовны с бутербродами и вареньем Володя прогло-тил безобразно быстро, чем обидел интеллигентную даму ни за что ни про что. Ни дочь её, учительница химии, ни, тем более, зять книжных историй слушать не желали, а внучка и внук для этого были слишком малы. Один Володя, искренне изумляясь, выслушивал ее, долго и неумело возясь на общей кухне.
Бывало, да, только не в этот раз. Наглотавшись как гусь и даже не приняв душ, Володя как был в пыльной и потной одежде, так и уснул. Почти на сутки.
А чем кончилась славная милицейская операция, он так никогда и не узнал. Феликс исчез (говорили, прободение язвы), и Арсинай исчез. Этот и вообще без объяснений. Одно только узнал одноразовый агент милиции Белкинд, да и то очень не скоро. Роль Ваньки Чикаго играл капитан Савелий Удис. Очень может быть, что этот ангел-хранитель и спас его непутёвую жизнь.
Тренером стал тяжеловес и чемпион края Матюхин. Хороший мужик, простодушный и простонародный, но у Белкинда вдруг на спине стали образовываться нарывы, то ли от нервной усталости, то ли от трения волосатой спиной о нестерильный борцовский ковёр. Может быть, грызла его смертная тоска. Ему казалось, что Феликс и Арсинай погибли в этой странной операции, но это почему-то скрывают.
А потом, по странным законам естества, волна тяжёлой грусти стала превращаться в волну смертельной любви. Такой невыносимой вдруг стала любовь его к Люде Майниковой.
Несколько дней он ещё ухитрялся жить почти нормально. Даже на тренировку ходил. Но был там просто смешон. Обрюзгший от бессон-ницы, задушенный неотступным желанием, он вскоре перестал есть, перестал появляться в институте. Почти не выходил из комнаты. В таком виде он боялся с ней встретиться и послал совершенно дурац-кую записку через пришедшего навестить Петрянова. Получив такую записку от легковесного шутника Петрянова, Люда, естественно, только рассмеялась. Одноклассник, с которым и на каток, и на пляж ходили не раз, уж ясное дело, мог бы и сам объясниться. Тот ещё мар-сианский шпион.
Впрочем, была и не столь обидная для Белкинда причина легко-весной её реакции. Её героем был курсант мореходного училища, за которого она не очень скоро, но вышла замуж. Ничего не зная о курсанте, Белкинд и без того понимал логичность её поведения и безумность своего, но поделать с собой ничего не мог. Вопреки всему своему жизнелюбию и феноменальной живучести, он умирал. Желудок его отказывался принимать пищу, а он продолжал ощущать рядом пышущее жаром любви вожделенное тело Люды. Странно, ведь она всегда обдавала его холодом чужеродности. Сам себе он лишь потом честно признался, что для неё всегда был инопланетянином, Влаибом Тускубом, существом привлекательным, как редкий экспонат, весьма интересным, но абсолютно чужим. Но с обратной, с его то есть сторо-ны медали, что оно такое было? Значила ли она для него что-нибудь больше, чем роскошное тело? На этот вопрос он так никогда ответа не нашёл. Боялся искать. А когда всё это стало почти легендарным про-шлым, легендарным стал и вопрос.
Ещё один вопрос долго мучил его неуёмно аналитический мозг. А почему, собственно, он выжил? Инстинкт ли самосохранения в нём оказался чуть сильнее инстинкта продолжения рода? Но какое же здесь продолжение рода, один только воспалённый бред? Может, больно стало за родителей, которые нелепо потеряют сына? Или долги перед друзьями всплыли из глубин подсознания? А может, просто не-нависть к глупым поступкам его спасла?
Но не было поступка. Это не он поступил, это с ним какая-то тёмная сила поступила. Впрочем, ни в какие тёмные силы он не верил. Так, значит, честолюбивая жажда показать всему миру, на что ещё способен Владимир Исаакович Белкинд, утянула его от края могилы.
Казалось бы странно, почему этим не занялись ни друзья, ни соседи. Но что, собственно, должно было их беспокоить? Ярко выраженные муки любви? От этого ещё никто не умер. Разве что в сказках или женских романах. А бывать «при смерти» Белёк с детства привык. Это общеизвестно. Это прямо-таки его хобби. В этой интересной обстановке у него были все шансы тихо скончаться ночью и пару суток ле-жать, пока кто-нибудь заметит его смерть. У друзей не каждый день есть время зайти. А соседи могут считать его в отлучке на случке у очередной сучки. Уже понимая, что умирает, он попытался это объяс-нить в медицинских терминах будущему врачу Петрянову, но тот вос-принял это как очередную хохму марсианского шпиона. Впрочем, он и на самом деле не был достаточно серьёзен, и сам не верил до конца, что такое возможно. Только недели через две, когда угли пожара, ли-шённые всякого питания, чуть остыли, он осознал, что умирает не в фигурально-поэтическом смысле, а в натурально-медицинском.
И тогда он стал лихорадочно искать путь к спасению. Сын врача, и брат врача, и племянник многих врачей, к тому же часто бывавший в больнице, он в общем-то понял, что делать. На счастье, в маминых лекарствах лежал чемоданчик с большими ампулами глюкозы. А это вещество не требует пищеварения, потому что оно и есть его конечный продукт, предназначенный для прямого потребления клетками – желудка в первую очередь. Глюкозой он и питался двое суток, а затем, преодолевая тошноту, выпил чаю с сахаром и заставил себя выйти на улицу, даже пошёл на первый экзамен летней сессии. «Папа Каслов», декан факультета, мудро поставил ему тройку, не дав открыть рта. Протягивая ему зачётку, он напутствовал Вла И Б’а бессмертным афоризмом:
– Любить женщин – опасное занятие, Белкинд.
«Особенно если ты инопланетянин», – с остывшей печалью уточнил ситуацию Белкинд и пошел домой, качаясь то ли от слабости, то ли от злости, то ли от стыда. А друзья считали, что его качают неземные ветры странствий. Влаиб Тускуб пересекает Галактику. По делам АОКФ, разумеется.
Через неделю к нему подошел незнакомый парень и, назвавшись Николаем Кузнецовым из Новосибирска, вручил приглашение на студенческую научную конференцию в этот самый Новосибирск. Точнее, в тамошний Академгородок. Всё выглядело очень красиво. Даже название доклада его значилось: «Свойство множества фокальных точек сечений эллипсоида».
Да, Белкинд, для твоего здоровья будет лучше, если ты туда немедленно выедешь, но исчезнешь месяца на три в неизвестном месте. Ищут Козыря, но убить могут тебя. Ты очень умно поступил, скрыв-шись на две недели хотя бы дома.
«Ничего себе конфеты от родной милиции!» – возмущённо поду-мал Белкинд, но спорить не стал. Да просто не было сил.
А Семён Одесс по кличке Козырь в это самое время протаптывал тропу к новой жизни шахтёра в Черемхово.
«Из вора превратишься в шахтёра. Ты парень молодой, к тому ж еврей, и значит, приспособлячий, как чёрт. Ты теперь сидишь условно. Работай честно и через год получишь паспорт. Шахтёр – профессия денежная. Евреи, я знаю, деньги любят. А тут тебе к деньгам и почёт», – так напутствовал Семёна начальник отдела кадров шахты.
Семён хранил самурайскую неподвижность лица. Надо же, как его Коназ заловил. Умыкнул прямо у общака.
«Сопротивление при задержании – год условно». А за что задержание? Только же выпустили. Понятно, чтоб общак в карман милиции. А ему за услугу – паспорт на имя какого-нибудь Васи Иванова. А куда денешься, если тебя за общак поруганный братва кончит с перво-го же захода?
Если бы его в тот момент мог увидеть Белкинд, он бы впал в мистический транс. Это ж всё равно, что посмотреть на себя в зеркало. Та же тяжёлая походка, то же обрюзгшее набрякшее лицо, те же страх и безнадёжность.
Нет, Белкинду никогда больше не пришлось встретиться со своим двойником. Тот погиб на глазах горного инженера Васермана – будущего приятеля Владимира Исааковича Белкинда.
А Белкинд так и остался жить с многолетним страхом и стремлением быть самим собой, то есть Вовочкой Белкиндом, которого смешно даже подозревать в каких-то милицейских делах.