Соколиха

Русич 2
         
               

            Своего родного отца  Мишка Cокол не помнил. Он бросил их с матерью, когда ему ещё и года не было. Поехал вроде бы  на север за длинным рублём и пропал. И куда только Мишкина мать ни писала,  к кому она только ни обращалась. Даже во Всесоюзный розыск подавала.  Да всё без толку. Потерялся Сергей Яковлевич Сокол на бескрайних российских просторах. Растворился, как кусок рафинада в кружке кипятка. Может семью новую завёл, а может, и прибили где.  А какой мужчина был!..  Как на аккордеоне играл!.. Сколько песен знал!..
        Бессчётное количество раз слышал Мишка эти слова от знакомых и совсем незнакомых ему тёток. Ах, как хотелось в этот момент мальчишке  взять отца за руку и пройтись с ним по посёлку. А ещё лучше первого мая на отцовских плечах, как на корабле,  проплыть по площади мимо наспех сделанной деревянной трибуны, битком набитой толстыми дядьками в шляпах. Но… Отец даже снился ему  всегда как бы издали,  с аккордеоном, поющим одну и ту же частушку:
Бабы спорили на даче
У кого ноги лохмаче.
Оказалось всех лохмаче
У самой хозяйки дачи.
         Эту  песенку Мишка  слышал от поселившегося недавно у их   соседки справа тёти Клавы, ещё нестарого, нагловатого дядьки. Про него все говорили, что он москвич и уголовник.   И что после очередного лагерного срока власть запретила ему жить в столице, определив местожительством «сто первый километр». Этим километром оказался Мишкин барак.
       Новый сосед очень интересовал и пугал Мишку одновременно. Весёлый и нежадный, он часто угощал его мороженым. Показывал удивительные  фокусы на картах,  здорово играл на гитаре, пел. Только вот песни у него были все какие-то странные, половину слов в которых никто не понимал.               
    И ещё   Мишке очень нравилось, когда дядя Витя называл его сынком: «Слышь, сынок! Слетай  за куревом. Сдачу себе оставь!..».   Мишка, как на крыльях,  летел в магазин за папиросами. И дело было тут совсем  не в сдаче…               
 Их соседка слева Дуська Сазонова, молодая скандальная бабёнка и сплетница, посмеиваясь за глаза, стала называть сожителя тётки Клавы «папашкой».

      Пьяный он становился злым, страшно ругался, хватался за нож и кидался на всех драться. Уговорить, успокоить его не было никакой возможности. Единственно кого он мог ещё послушать, была Мишкина мать, по-уличному Соколиха. Её в посёлке все очень уважали. Хотя, и в их дверь не раз по ночам ломился. Мишка после этого  подолгу с ним не здоровался.                Наутро, проспавшись, москвич с наглым видом просил у всего барака прощения, обещая, что этого больше никогда не повторится. Но проходила неделя, другая и всё повторялось снова.
 
        Работать Витю Сорокина милиция  устроила на одну из шахт, где он за  лето прошёл все участки. «На проходке тяжело, в лаве опасно, на дренажах сыровато…    «Пусть там бобры работают», - пристроившись на сухих горбылях, сквозь дрёму усмехался он про себя. Если кто-то из напарников  начинал  возмущаться, он  вскакивал и, клацнув рандолевыми* зубами, с блатным надрывом и распальцовкой начинал вещать:  «Тебе, фэзэушник, в натуре без всяких  «шевелюшки» ведь  нужны…, а мне, только стаж голенький!». И завернувшись в телогрейку, на три размера больше его тщедушного, синего от многочисленных татуировок тела, отходил ко сну.
 
      По всему было видно, что «пассажир» он здесь  временный и если бы не наш участковый (патологически ненавидевший всякую блатату), Витя  к шахте и на километр не подошёл бы. Себя бы он и картами прокормил. По вечерам  у него всегда собирались человек по десять картёжников. Играли в «очко» или «секу». «Шкурил»  Сорокин всех без зазрения совести. Слушок ходил, что играет москвич нечестно, но за руку его никто не ловил, да и побаивались... Чуть что - вскочит и сразу за финку… Получки, авансы,  а бывало и «выслугу лет» оставляла за его колченогим столом  загулявшая  шахтерня.               
         Все замужние женщины в посёлке люто возненавидели «Витю – тюремщика» и, собираясь по вечерам у водопроводной колонки,  дружно проклинали столичного урку,  призывая на его лысеющую голову  все существующие  на свете кары.
Вокруг  него постоянно крутились какие-то тёмные подозрительные личности. С местной шпаной он близко не сходился, но был у них в большом авторитете. Как-то на День Шахтёра в  поселковом парке вспыхнула страшная драка с поножовщиной. Зачинщиком был москвич. Да и резал он. Статья «светила» ему «тяжёлая». Но местные «придурки» всё на себя взяли.               
    Так бы и ходил заезжий  уркаган по шахтёрскому посёлку «королём», да только вот не пофартило ему.
 
              Витя  Сорокин по жизни был вор. Родился и вырос он в Москве, рядом со знаменитым Птичьим рынком, где уже с младенческих лет во всю обирал в «стельку» пьяных безногих и безруких инвалидов, которых в столице (да и где их тогда только не было, война  ведь недавно закончилась) было множество.  Подрастая, «промышлял» на вокзалах, в городском транспорте, в метро. Карманник из него неплохой получился. И «коню понятно», когда на шахтах выдавали зарплату, он не мог отказать себе в удовольствии, «пощипать» в переполненных автобусах.               
   Но в тот новогодний вечер не повезло ему. То ли удача подвела, то ли сноровка воровская…  Прямо за руку поймали. Остановили автобус.  Выволокли наружу. Обыскали. Нашли кошелёк с восьмьюдесятью рублями (у которого тут же нашлась хозяйка) и три плоских газетных свёрточка с чьими – то зарплатами. Ему бы дураку  повиниться. Прощения у народа попросить. Глядишь, и обошлось бы. А он по привычке на «пантах»  хотел выехать. Зубами защёлкал.  По «фене заботал». Тут - то «рандоль» ему  всю и вышибли. С полчаса смертным боем били. Ненавидевшие Витю женщины со слезами умоляли мужиков отпустить «тюремщика». Но не на шутку расходившиеся шахтёры, продолжая избивать, поволокли вора к грузовому стволу. Там их встретил кем-то предупреждённый главный инженер, но его, как щенка, отшвырнули в сторону. Когда вручную подняли тяжеленную решётку, ограждающую бездонный грузовой ствол, Витя Сорокин заверещал, как попавший в капкан заяц.   
         Главный, видя, что сейчас произойдёт непоправимое, встал перед толпой на колени и закричал: «Ребята! Милые! Остановитесь! Вас же пересажают всех!!!». То ли вид униженного, стоящего на коленях главного инженера, то ли  переходящий в визг, крик Вити Сорокина подействовали, но мужики вдруг остановились и, не глядя друг на друга, разошлись.
                ***
         Соколиха, работала медсестрой в шахтном медпункте. Работа хлопотная (травмы под землёй почти каждый день), но уж очень мало оплачиваемая. На один сестринский оклад с ребёнком прожить было трудно, и она постоянно где-нибудь подрабатывала. Полы на полставки в шахтных кабинетах и коридорах мыла. В праздничные дни подменяла своих обеспеченных коллег. В выходные картошку с морковью на овощехранилище перебирала. В общем, чтобы  лишний рубль заработать, ни от какой работы не отказывалась.

      Светлана Евгеньевна Сокол (в девичестве Носова) была коренной тулячкой. Родители (геологи), когда они с братом были ещё детьми,  погибли где-то в Западной Сибири. Воспитала их родная тётка, заслуженная и старейшая в Туле учительница.
В шахтёрский посёлок Светлана  приехала после  окончания медучилища. Высокая, стройная, всегда модно и со вкусом одетая, с роскошной волной вьющихся белокурых волос и большими карими глазами. Натуральная блондинка с карими глазами?!.  Это было так неожиданно. Хотя, ничего здесь неожиданного нет. Ведь все знают, что в городе-герое Туле живут женщины красоты необыкновенной. Их туда ещё Пётр Первый со всей России свёз.
    Мужским вниманием она никогда обделена не была, скорее, даже избалована. Ещё в школе, перед самыми выпускными экзаменами ей признался в любви один военный. Мужчина серьёзный,  настоящий полковник, к своим сорока годам  объездивший всю  Африку с   Латинской Америкой.  Ради Светланы он был готов на всё; и с женой своей развестись, и на руках  всю жизнь носить. И даже в её честь революцию в любой стране третьего мира замутить, пожелай она этого. Он даже стрелялся, когда она  ему отказала. Совсем мужик голову потерял.               

Конечно, её девичьему самолюбию льстила любовь этого взрослого и солидного человека, но так далеко, она тогда даже в мечтах своих не залетала.               

        Редко какой мужчина не смотрел ей вслед задымлённым от восхищения (и что уж тут греха таить, желания) взглядом. А уж про курсантов  из военного училища и говорить не приходится. Штабелями  укладывались. Друзей у неё было много, но явного предпочтения она никому не оказывала, по той простой причине, что в отдельности ей никто из них не нравился.  Вот если бы Юркино лицо к Славкиной фигуре…    Сплошной гоголь-моголь в голове у неё тогда был. И ничего здесь не поделаешь, классика потому что.    На третьем курсе все её близкие подруги, будто сговорившись, одна за другой повыскакивали замуж за молоденьких новоиспечённых лейтенантов и вскоре разъехались по дальним гарнизонам нашей необъятной Родины. Светлане тоже клялись в любви и звали в загс будущие генералы и маршалы, но все они получали отказ. И причина тому была.

        Свою преддипломную практику она проходила в небольшом шахтёрском посёлке, где и больницы – то  нормальной не было. Когда маленький, весь заляпанный грязью и  скрипевший, как несмазанная телега, тупорылый автобус привёз её на место  будущей работы, Светлана никак не могла заставить себя выйти из его салона, и ещё с полчаса  тоскливо смотрела через давно не мытые окна на окружающую её  неприветливую местность.               
       Два ряда  унылых бараков, тянувшихся с юга на север, почти упирались в большое и такое  же  унылое село, в центре которого на пригорке возвышалась церковь с разбитой колокольней и ободранным куполом. Эта  развалина с покосившимся крестом (который начинал ярко блистать в утренние и вечерние часы), почему-то напомнила Светлане виденную  в детстве в какой-то старинной книжке картинку. Вооружённые воины выгоняли на круглую, огороженную решёткой площадку, на которой бесновались дикие звери, группу истерзанных людей: мужчин, женщин с маленькими детьми, подростков.  Впереди этих несчастных, обречённых на страшную смерть, шел высокий седовласый человек, в высоко поднятой руке которого, вот точно так же ярко блистал  крест.               
         По обеим сторонам бараков развернулось строительство. С десяток двухэтажных строений из красного кирпича, выведенных под крышу, чередовались с котлованами с уже законченными нулевыми циклами. И всюду грязь - жирная, непролазная. Среди недостроенных домов возвышалось величественное (по отношению к убогим баракам)  розоватое здание. На фронтоне его выпуклыми буквами было написано: «ДК имени Станиславского и Немировича-Данченко». Перед зданием - заасфальтированная площадка, в центре которой стоял памятник В. И. Ленину с непропорциональной по отношению к туловищу большой головой. Правой рукой он указывал на подступающие к самому посёлку шахтные терриконы, как бы намекая местным жителям, что уголь- это такой же хлеб, но, только вот, для промышленности.               
      Наконец, Светлана решилась выйти из автобуса и, еле-еле сдерживая слёзы,  то и дело, оставляя в  грязи свои модные лакированные «лодочки», с чемоданом в руках пошла разыскивать «больничный городок»,  где ей предстояло пройти последнюю перед государственными экзаменами практику. 
       ***               
          Поселили её в шахтёрском общежитии. В комнате уже проживали три девушки. Приняли они Светлану так, как принимают красивые, незамужние  девчонки в свой ближний круг ещё более красивую и интересную во всех отношениях незнакомку, видя в ней в первую очередь будущую соперницу, т.е.  сухо и холодно. Задали несколько ничего незначащих дежурных вопроса и занялись своими делами. Две из них, принарядившись, вскоре куда-то ушли. Комендант (строгий усатый дядька) в два приёма принес разобранную солдатскую койку, постельные принадлежности, стул. Оставил все это у двери и, не проронив ни единого слова, тоже ушел.               
         В  комнате стояли три  кровати с тумбочками, два платяных шкафа, три стула и круглый стол с зелёной скатертью. Вся эта простенькая мебель, что называется  «находилась на своём месте».  Светлана вдруг с ужасом осознала: её вещи здесь, в этой небольшой комнате ставить просто негде. Она бессильно опустилась на стул и, глядя на свои исцарапанные, пропитанные жирной грязью туфельки-лодочки, горько расплакалась. Соседка, подсев   поближе, принялась успокаивать её.               
 
      Девушку звали Надежда, от неё Светлана узнала, что она с подругами  приехала с Донбасса, где год назад все трое окончили горный техникум. Сейчас работают на здешних шахтах. Две по макшейдерской части, а одна мастером  ОТК.  По её словам выходило, что тут не так уж и плохо. Очень много молодёжи. Недавно строители сдали новый клуб, где есть прекрасная библиотека, драматическая и танцевальная студии. Часто приезжают артисты. Сам Вольф Мессинг два раза был. А по воскресеньям всегда танцы.  Правда, шпаны много. Но они дружат с хорошими ребятами, которые в обиду их никому не дадут. Она ненадолго вышла и привела с собой двух крепких парней. С интересом, поглядывая на новенькую, они собрали кровать и, поигрывая бицепсами,   быстро передвинули мебель, освободив место у окна. Надежда предложила им чаю, но они отказались. Спешили в ночь на работу.               
       Светлана  понемногу успокоилась,  разобрала свои вещи, застелила постель.   Когда укладывалась спать, ей пришёл на ум старинный девичий заговор: «Ложусь спать на новом месте, ты приснись жених невесте!». «Не хватало мне ещё здесь замуж выйти!» - ужаснулась она выплывшим из глубин своего подсознания мыслям. И, как обиженный ребёнок, тяжело вздыхая и всхлипывая, забылась тревожным неспокойным сном.               
              Всю ночь ей снились птицы. Появляясь ниоткуда, они, всё норовили побольнее клюнуть её в темечко.
       ***
             «Больничный городок» состоял всего из двух бараков, обнесённых высоким дощатым забором. В одном находился родильный дом, а  в другом поликлиника. Светлану, как будущего фельдшера направили в роддом. Там она сразу же   подружилась с двумя молоденькими акушерками, которые ещё год назад были такими же практикантками. Она воспрянула духом. Повеселела. И всё бы ничего, если бы с первых же дней её не стал  преследовать и склонять к сожительству  заведующий роддомом –  старый вальяжный еврей   с немецкой фамилией Фогель. Да и особой дружбы с соседками по комнате не получалось. С каждой в отдельности у неё вроде бы складывались прекрасные ровные отношения, но стоило им собраться всем вместе, как в их поведении сразу начинала  чувствоваться фальшь и какая-то недоговорённость. Даже в клуб они всегда старались уйти без неё.               
        Правда, поначалу ей было совсем не до гуляний. Беременных женщин в посёлке оказалось тьма-тьмущая. Рожали каждый день и человек по десять.  К концу смены вся их «родовая» бригада еле-еле на ногах  держалась. Какой уж тут клуб… Какие танцы... До кровати доползти бы поскорей.

          Первый её поход в ДК состоялся недели через две по приезду. Показывали знаменитый французский фильм про любовь. Перед сеансом весь народ чинно прогуливался по просторному  клубному фойе.  Рассматривали портреты артистов театра и кино,  которые были развешаны по стенам. Выставку военных кораблей, с большим искусством сделанных в местном судомодельном кружке. Вдруг все кругом зашумели, загомонили, а несколько молоденьких  девчонок даже завизжали. Толпа, увлекая Светлану, ринулась к небольшому возвышению, где за пианино усаживался высокий кудрявый парень. «Сокол! Серёжка Сокол! Серёженька!!!» - вздыхали женщины. «Королеву красоты давай!» «Ладу!» «Восточную»- неслось со всех сторон. Молодой человек небрежно взял несколько аккордов и заиграл полонез Огинского.
 
      Кто хоть раз ранним летним утром наблюдал восход солнца, тот на всю жизнь запоминает то мгновение, когда с первым солнечным лучом, поникшая за ночь природа вдруг встрепенётся, оживёт и, радуясь своему бытию, заискрится, забурлит…  Нечто подобное, случилось и со Светланой.   Натянутые отношения с соседками по комнате,  доставший её в последнее время главврач роддома, изнуряющая усталость ночных дежурств отошли куда-то в сторону и забылись. Ею вдруг овладел восторг и чувство какого-то необыкновенно-огромного, обволакивающего  её счастья.
       Прозвенел первый звонок, второй. Все  потянулись к зрительному залу. А она, как зачарованная, всё стояла и смотрела на сидящего за фортепиано парня.
       Когда раздался третий звонок, и фойе почти опустело, молодой человек  перестал играть. Ловко уклонившись от устремившейся к нему стайки молоденьких девчонок, подошёл к Светлане и, указывая рукой на закрытые двери кинозала, стал что-то говорить. Как заворожённая, ничего вокруг себя не воспринимая, она продолжала смотреть на него сияющими от восхищения глазами. «Проснись красавица! Просни-ись!..» Он взял её за руки и легонько встряхнул. Прикосновение его сухих тёплых ладоней  было ей до жути приятно.    Он это сразу прочувствовал и,  приобняв  за плечи, куда-то повёл. Светлана не сопротивлялась. «Вот  так бы шла и шла а …» - с замиранием сердца думала она.               
            Французский фильм про любовь они  посмотрели  из кинобудки.               
       * * *
      Сергей Сокол родился в Рязанской области в заповедном крае под названием Мещёра. Места там изумительные, если не сказать сакральные. Года два назад после окончания областного училища «Культпросвета», он приехал сюда на должность руководителя оркестра народных инструментов в новый, только что сданный строителями Дом Культуры. Человек творческий, одарённый, он обладал абсолютным слухом и необыкновенно мужественным, красивым баритоном, которым проникновенно читал со сцены стихи, исполнял  старинные романсы и современные шлягеры. Одинаково хорошо владел всеми щипковыми и  клавишными музыкальными инструментами. Неплохо рисовал. Знал неимоверное количество песен, частушек, «страданий», прибауток.  Вскоре уже ни одна свадьба, ни одни крестины в округе не могли обойтись без Сергея Яковлевича Сокола и его аккордеона.  Прослышало о нём и районное начальство…                Как по расписанию, раза два в месяц в кабинете директора клуба в одно и тоже время звонил телефон. Взяв трубку и услышав требовательный, знакомый всему району женский голос, старый заслуженный человек   принимал стойку смирно и, кивая, седой головой повторял: «Будет сделано, будет сделано…»               
     После таких звонков Сергей обычно пропадал на два-три дня. Возвращался всегда  физически измотанный,  опустошённый и ещё сутки-двое отлёживался у себя на квартире.  «Будто  из поиска без «языка» вернулся», - отмечал про себя директор Дома Культуры, старый фронтовой разведчик, очень переживавший за дорогой его сердцу  оркестр народных инструментов, в репертуаре которого, кроме  как «светит месяц, светит ясный», второй год ничего не было.               
        Участие  в том или ином торжестве у  Сергея было расписано  на полгода вперёд.   И где бы он ни появлялся, вокруг него тут же начинал виться  рой из местных красавиц.                Какие уж тут репертуары!.. С  оркестрами!..
 
             Незнакомую блондинку с глазами цвета спелой вишни в толпе своих  поклонниц «Зоркий Сокол» заметил сразу. После окончания фильма он проводил её до общежития.  Расставаться обоим не хотелось,  и они до самого утра бродили  по посёлку.  И как сумасшедшие целовались, целовались, целовались… Спать Светлане уже не пришлось.   На работу  она пришла с припухшими губами, усталая и счастливая…               
     Подружки, узнав, с кем она всю ночь гуляла, многозначительно переглянулись между собой и, движимые благими намерениями, попытались, было, предостеречь её. Но Светлана и слышать ничего не хотела. Она уже не представляла свою жизнь без Сергея Сокола. Девчонка влюбилась. В нём ей нравилось всё: и лицо, и фигура, и походка. Даже запах изо рта. Когда они целовались, ей всегда казалось, будто он только что разгрыз   барбариску.
         ***

       Сергею Светлана тоже понравилась. Женщин у него перебывало много. И молодых. И не очень. Они, как мотыльки на огонёк свечи, слетались на его холостяцкую квартиру в старом шахтёрском бараке, где частенько вспыхивали такие страсти… Что ты! Бразилия с Испанией отдыхают! Сам же он,  избалованный женским вниманием ещё с юности, никогда ни в кого не влюблялся. К слабому полу относился потребительски. О себе был очень высокого мнения и среди местных девчат достойной пары  не видел. А если и снисходил до ухаживаний за кем-то, то, как правило, это было просто от скуки или на спор.  «Два пистона - девка наша!», - распуская  павлиний хвост своего обаяния перед выбранной им жертвой, подмигивал он приятелям. И надо признать - влюблялись девчонки в него до беспамятства. Ещё бы! Сядет вот так за пианино. Ка-ак даст по клавишам!.. Всё!.. Тушите свет!.. А много ли девчонкам надо? Они и про кино- то сразу забывали. Слушали бы и слушали  Серёгу Сокола.
       Но с этой «мёдсестричкой у него пошло всё иначе. В её робких и неумелых девичьих ласках он почувствовал столько нерастраченной страсти и нежности, что даже  про «пистоны» свои забыл. И, как впервые влюблённый юноша, не смея до неё дотронуться, всю ночь нёс  какую-то  восторженную чушь. И никогда ещё, ни с одной из его женщин ему не было так легко и хорошо, как с этой неумехой.

         После недели их знакомства среди ночи Светлане принесли телеграмму. Брат сообщал, что скоропостижно умерла воспитавшая их тетка. Если бы не Сергей, она,  наверное, сошла бы с ума от горя. Он  не отходил от неё. Всячески утешал. Подбадривал. Взял на себя все формальности. Рассчитал с работы. Собрал  документы, характеристики. Даже на похороны с ней поехал. Она познакомила его со своим старшим братом. Сергей брату не понравился. После похорон на её немой вопрос «рубанул с плеча»: - «Тот ещё, хмырь целлулоидный…». Что он имел в виду, Светлана догадалась. «Какой же ты Олег солдафон», - нисколько на него не обидевшись, сказала она.  Офицер-десантник, вояка, он судил о людях с точки зрения обороноспособности страны:  служил в армии –  мужчина, воин, нет – хмырь…
              Медучилище Светлана закончила с красным дипломом. Всю свою сознательную жизнь,  мечтавшая стать врачом,  ко всему чуткая и  ласковая, она  уже одним  своим присутствием благотворно влияла на больного. Все её подруги и преподаватели были уверены, что Носова продолжит обучение в медицинском институте. Но она взяла «свободный диплом и, толком никому  ничего не объяснив, уехала. Даже на выпускном вечере не была.
       Её возвращение в посёлке никого не удивило. Народная молва давно уж сосватала их с Сергеем. И теперь все гадали: сойдутся или не сойдутся? Кто-то с доброжелательностью, искренне радуясь за красивую пару. Кто-то с завистью обеих цветов. А кто и с враждой и ненавистью, опутывая ожидаемое торжество сплетнями и интригами.
 
       Сергей сразу же предложил ей перейти  жить к нему, но Светлана отказалась. Воспитанная своей тёткой  в строгости,  она и представить себе не могла переступить  порог его квартиры до свадьбы. Поселилась опять в общежитии в той же комнате, но уже с другими соседками.  Прежние девчонки, выйдя замуж,   разъехались по своим  новым квартирам. Посёлок рос на глазах, и получить жильё молодожёнам,  проблемы не было.                Вообще, за её отсутствие произошли большие перемены. Строители сдали  настоящий больничный городок. В нём было всё; и трёхэтажная  поликлиника, и роддом с огромными, светлыми окнами, и детская больница, и пункт скорой помощи, и даже своя котельная с гаражом. На окраине жители разбили огромный парк. Но самое главное –  шахтёрский посёлок   получил статус города.
 
    С работой вот поначалу заминка вышла.  В роддоме (по понятным причинам) она  работать не захотела,  и пришла устраиваться в поликлинику. Но её заведующий, виновато пряча глаза, мягко отказал ей.  Причины его отказа Светлана так и не поняла.   Выходя из  кабинета, она столкнулась с ведущим врачом роддома Натаном Осиповичем Фогелем. Прикрыв свои маслянисто-озабоченные глаза,  широко улыбаясь   золотозубой пастью, он, как  китайский болванчик часто-часто закивал ей головой.   Закрученный чалмой на его темени  волос рассыпался и обнажил огромную, как биллиардный стол лысину.  У Светланы заныло сердце. «Так вот  откуда  ветер дует. И как это я сразу  не догадалась» -   усмехнулась она про себя...               
      Вконец расстроенная, еле-еле сдерживая слёзы, пошла к  Сергею в клуб и всё- всё ему рассказала. «Когда ж  ты  успокоишься, разбойник половой?..» -  добродушно посмеялся он  и,  пустил в ход свои связи, не менее обширные и качественные, чем у старого гинеколога. Вскоре её взяли медсестрой в медпункт новой, только что сданной в эксплуатацию шахты.               
      Теперь, каждое утро, в половине восьмого утра, слегка покачивая, своими тугими, породистыми бёдрами, она  спешила на автобусную остановку.
                ***               
        Какая девчонка на Земле  не мечтает  о   признании   в любви с предложением «руки и сердца» от  любимого ею человека. О букете алых роз.  О красивом  белом платье с фатой - символом девичьей чести.   О первой брачной ночи, ожидание которой весь первый свадебный день томит и будоражит  её душу. Таких нет.
    В детстве, любуясь двумя старинными,  литого золота кольцами,  мечтала об этом и Светлана. С внутренней стороны у каждого кольца была сделана гравировка. «Любовь и Верность». Кольца были венчальными. Тётки и её любимого - молоденького гвардейского поручика, погибшего на полях сражений далёкой, первой мировой... Кольцо мужа вместе с  письмами  передал ей его фронтовой товарищ.   Замуж больше она так и не вышла (хотя, предложений ей было  сделано предостаточно) и пронесла свою  любовь к мужчине, который первым поцеловал её, через всю свою долгую и нелёгкую жизнь.  Когда Светлана училась в старших классах,  тётушка в воспитательных целях некоторые из писем давала  читать ей. С тех пор у неё в сознании  сформировался образ человека, которого она смогла бы полюбить один раз и навсегда. Сергей Сокол в этот  образ вписывался, как нельзя лучше.               
   Чтобы, как можно чаще быть рядом с любимым, Светлана со своей стороны делала всё от неё зависящее.  Даже в оркестр к нему записалась. Не плохо игравшая на гитаре, она быстро освоила домбру и теперь  у него на репетициях  уверенно вела свою партию.    Сергей  тоже тянулся к ней. Не было такого дня, чтобы он не встретил её после работы.   А когда Светлане выпадало дежурить  во   вторую смену,  приезжал прямо  на  шахту.  И они в любую погоду, не дожидаясь автобуса, взявшись за руки, медленно брели по новому, недавно асфальтированному шоссе,  на  котором  после дождя всегда отражалось звёздное небо. В эти минуты ей казалось, что они  идут  по Млечному Пути. Сергей читал  стихи, рассказывал  смешные  истории или начинал петь голосом Муслима  Магомаева, и у него, это здорово получалось. А то в кураже  подхватит её и  полкилометра пронесёт на руках. Светлана была  необыкновенно счастлива.   Ей  даже одинаковые сны сниться стали: он  приходит к ней в общежитие с огромным букетом алых роз,  высокий, красивый…               
        Но ни цветов, ни предложения «руки и сердца» в его классическом виде Светлана не дождалась. Всё произошло обыденно и  совсем не так, как ей грезилось. 
       Когда уже её живот нельзя было спрятать ни за женскими хитростями, ни за  широкими платьями, наступил момент истины.  От ребёнка Сергей отказываться не стал.  Зашёл  как-то к ней в общежитие (будучи «хорошо навеселе»), и с порога объявил: «Собирайся! Пойдём, распишемся! Я там с девчонками обо всём договорился. Обслужат моментально». По началу Светлана даже и не поняла, о чём это он...  А когда дошло, то чуть не расплакалась. «Будто в пивную пригласил»,- с горечью отметила она про себя.                Cвадьбы, как таковой у них не было. Какая уж тут свадьба, рожать вот-вот…». Так, собрались небольшой компанией  у Сергея. Портвейн с шампанским весь выпили, да и разошлись.

       За  первую неделю их совместной жизни Светлана выгребла из его жилища гору мусора и обнаружила множество предметов дамского туалета: от заколок  до бюстгальтеров. Они попадались ей в самых неожиданных местах:  за книгами на полке, на шифоньере, за шифоньером.  «Коллекционирует он их, что ли?..» -  с горькой обидой спрашивала она у  самой себя.   Собрала весь этот «эксклюзив» вместе с его постельным бельём в бумажный мешок и сожгла   всё  за посёлком, на пустыре. Придя, домой,  дала волю слезам, и  долго-долго  мыла руки в горячей воде с  хозяйственным мылом. Немного успокоившись, подошла к зеркалу и, положив распаренные руки на свой живот, где во всю бушевала новая жизнь, обращаясь к своему отражению, громко сказала: «Ну и что!? Всё это, было до нас!..               
 
    Сергею она решила ничего не говорить. У неё, чистой духовно и физически,  одна только мысль о предмете их   разговора уже вызывала дикую брезгливость и мучительную тошноту. 
И чтобы уж больше ничто не напоминало ей о его холостяцкой жизни, затеяла большой ремонт. Девчонки из общежития помогли побелить потолки, поклеить обои. Она по-своему   расставила  мебель, вымыла окна, повесила шторы. Над столом на шёлковом витом шнуре прикрепила  оранжевый  абажур.  Огромный и красивый как балдахин индийского раджи, он создавал в комнате атмосферу необыкновенного комфорта и покоя.               
       Чтобы там не говорили, но настоящий уют в доме, может создать только женщина. И как бы мужчины в этом смысле не старались, у них всё равно получается казарма солдатская.                Сергей участия в ремонте не принимал. Ссылаясь на свою занятость, он с утра до вечера стал пропадать в клубе.  Светлана в душе на него обижалась, но перед всеми всячески оправдывала.               
    Влюблённая дурочка, она и не догадывалась тогда, что он, уже на следующий день их импровизированной свадьбы проснулся с одной мыслью в голове: семейная жизнь – это не для него…               
  В общем, тот ещё хмырь… оказался.
                ***
      Все праздники (новогодние особенно) Мишка встречал всегда с матерью у неё на работе. Чаю с конфетами напьются, обнимутся и под бой кремлёвских курантов заветные желания загадывают. Кто что загадал, друг другу никогда не говорили. Но Мишка и так знал, о чём подумала его мама, потому что  и сам думал о том же: «Чтобы отец, наконец – то объявился».   Минут через десять, под приветственное слово вождей к советскому народу, укрытый маминым пальто, он уже сладко посапывал на жёстком топчане, обитом жёлтой клеёнкой, от которой так сильно пахло больницей, что Новый год у него ещё долго - долго потом ассоциировался с запахом лекарств.
           В тот новогодний вечер они с матерью, как всегда, приняли смену, и уже было собрались наряжать игрушками пушистую,  пахнущую зимним лесом ёлочку, как открылась входная дверь и рабочие внесли в медпункт грубые, самодельные носилки. В лежащей на них окровавленной фигуре Мишка не сразу признал    своего  соседа.               
 
         Светлана Евгеньевна стала оказывать первую помощь находящемуся в полной прострации Вите Сорокину. Когда она накладывала на его сломанную руку шину, он пришёл в себя и, пытаясь, изобразить на своём изуродованном лице улыбку, обдирая  прокушенный и распухший язык об острые осколки зубов, разбитыми вдрызг губами прошепелявил Мишке: «В натуре шинок, беш вшяких,  «под молотки» попал». Вкатив ему лошадиную дозу обезболивающего, они с матерью  на шахтной летучке отвезли его в районную больницу.               

           В  Старый Новый год умерла тётя Клава, женщина, с которой сожительствовал Витя – тюремщик. Возвращалась с работы, присела  на лавочку (под своим же окном) и...    Ранним утром  её обнаружили мёртвой идущие на работу слесаря - ремонтники.  «Полное переохлаждение организма», – констатировал врач скорой помощи. Слух по посёлку пошёл, что она  это специально сделала. Не могла больше из-за сожителя своего людям в глаза смотреть…    Хоронили  горемыку всем бараком. Хлопоты по похоронам взяла на себя Светлана Евгеньевна.  Шахта, где покойница работала, помогла с гробом,  транспортом и  могильщиками. Пятнадцать рублей на погребение выдал профсоюз. На венки сбросились соседи. Поминали ещё нестарую безродную шахтёрку всем бараком на общей кухне.      
 
      Часто бывая по своим медпунктовским делам в районной больнице, Светлана Евгеньевна как-то  зашла передать Сорокину оставшиеся у них с поминок продукты. Какой - никакой, а сосед  всё-таки.
     Она ожидала увидеть его закованным в гипс,  лежащим на специальной кровати и очень удивилась, когда  в палате больного не оказалось. «Опять, наверное, побаски свои срамные рассказывает», -  махнула рукой в конец коридора перестилавшая постель пожилая нянечка.               
         Собрав в курилке вокруг себя с десяток больных и выздоравливающих, Сорокин, что называется  «на холодную», «гнул» им одну из своих  многочисленных тюремных баек.               
      Его загипсованная правая рука, как плеть свисала вдоль туловища. Туго связанные между собой бинтом на  спине матерчатые кольца оттягивали  узенькие плечи «Вити-тюремщика»  далеко назад. На выдавшейся при этом вперёд  остренькой цыплячьей груди, уморительно смотрелись с большим искусством  вытатуированные синей тушью  Васнецовские богатыри.                Маленький, с голым торсом, одетый в широкие, на два размера больше, сожжённые хлоркой больничные штаны, он выглядел весьма жалким и убогим.
        Увидев свою соседку в  дверях курилки, Витя и бровью не повёл. Едва  выслушав  горестные вести, забросал её откровенно наглыми нескромными просьбами.  Светлану Евгеньевну неприятно удивило и покоробило то, с каким равнодушием он отнесся к смерти своей сожительницы, когда-то принявшей  и прописавшей его, отовсюду гонимого, на своей жилплощади.  Этой простой, ещё нестарой русской женщины, одной из тех, чьи женихи своими телами буквально устлали поля Западной Европы.               
         Ошарашенная его наглой бесцеремонностью,  она уже через полчаса  была в универмаге и покупала ему трусы,  майки, носки…               

      По дороге домой, в автобусе Светлана Евгеньевна поймала себя на мысли, что там, в магазине, ей было  необычайно приятно выбирать и держать в своих руках мужское бельё. Ёе вдруг пронзила невыносимая жалость к самой себе. Глубоко-глубоко внутри что-то оборвалось, и она горько разрыдалась. Ехавшие в автобусе пассажиры недоумённо переглянулись. Толстая и огромная как баржа кондукторша сползла со своего места и плавно «подгребла» к ней. «Что случилась девонька?! Болит где?! Аль обидел кто?!». Уткнувшись в её большой и мягкий живот, она зарыдала ещё горше.            
            
                ***
             Витю-тюремщика из больницы выписали перед самыми майскими праздниками. Он забежал к себе в комнату, что-то взял там и исчез. Появился  недели через две в новом костюме, с полным ртом «рандоли», весёлый и, как всегда наглый.   О чём-то пошептался с Дуськой Сазоновой и куда-то послал её.  Та вернулась через полчаса с полной сумкой водки и  закуски. С ней пришли ещё две её подруги, такие же любительницы гульнуть       «на халяву». Витя пошёл по бараку приглашать соседей отметить своё возращение. Все отказались. Грязно ругаясь, он вернулся в Дуськину комнату, взял со стола бутылку, ударом руки о дно выбил пробку и прямо из горла сделал несколько  жадных глотков. 
 
             Среди  пьяненьких и податливых женщин Сорокин  чувствовал себя, «как король на именинах». В промежутках между «тостами» рассказывал «грязные» анекдоты и грубо щипал их за груди. Потом потребовал гитару. Дуська куда-то сбегала, принесла. И он, обливаясь  слезами, часа два пел им жалостливые тюремные песни. Потом стал хвастать деньгами. Широким жестом дореволюционного купца-кутилы вытащил из кармана скомканные купюры и подбросил их над столом. Трояки, рубли, пятёрки разлетелись по всей комнате.  Пьяно хихикая, женщины бросились подбирать их.  Минуты две понаблюдав за ними, Витя презрительно плюнул и, взяв со стола нераспечатанную бутылку водки,  куда-то пошел.
 
    В комнату к Соколам он ввалился без стука.  Светлана Евгеньевна с Мишкой пили чай.  В простеньком ситцевом  халатике, который выгодно подчёркивал её ладную фигуру, зарумянившаяся от горячего чая, с роскошной копной вьющихся белокурых волос, от которых шёл стойкий  запах чистоты, она была необыкновенно хороша. Витя вытаращил глаза и с пьяным восхищением проговорил:  «Ну, Соколиха! Ты в натуре россомаха!». От него  пошёл такой никотинно - водочный смрад, приправленный запахом давно немытого тела, что Светлана Евгеньевна с Мишкой чуть не задохнулись. Горько усмехнувшись его комплименту,  еле-еле сдерживая подступающую к горлу тошноту, она спросила: «Вы что-то хотели, сосед?». Витя подошёл к столу и, с силой поставив на него бутылку водки,  буркнул: «Давай сойдёмся.  Как космонавтова жена  в «рыжье*» вся ходить будешь!».
        Светлана Евгеньевна  женщиной была умной. Хорошо знакомая с его характером (кто  знает, что этот психопат через секунду выкинет), глядя, прямо в его покрасневшие мутные глаза,  спокойно сказала: «Знаете Виктор, давайте отложим этот разговор. Идите к себе. Проспитесь. И приведите же, наконец, себя в порядок!».   В затуманенной алкоголем голове Сорокина что-то провернулось, скрипнуло. Он неловко потоптался и вышел из комнаты.
   После ухода гостя она  уложила осоловевшего от сладкого и горячего чая Мишку спать, и ещё долго-долго сидела у его кровати, перебирая на голове своего дитя волнистые,  как у  отца локоны. «Ты мой защитник Мишка! Ты мой мужчина! Ты мой космонавт!», - сквозь слёзы шептала она, целуя его маленькую ладошку с длинными музыкальными пальчиками.

      Ночью Светлана Евгеньевна сквозь сон слышала истошные женские крики, тяжёлые шаги по коридору, шум автомобильного мотора. Ей даже показалось, что кто-то дёргал за ручку их двери. Но вскоре всё стихло, успокоилось.
        Проснулась она в половине шестого утра. Накинула халатик, набрала в большой, пятилитровый  чайник воды и пошла с ним на кухню. В коридоре столкнулась с Дуськой. Опухшая и растрёпанная, с огромным синяком под правым глазом она, наверное, и спать-то, ещё не ложилась. Увидала её и затараторила: «Витя – тюремщик вчера ночью себе все  пальцы на правой руке топором отрубил! Кровищи-то в комнате, кровищи! Я уж Светлана Евгеньевна  вас хотела будить. Да он не дал! Культю подмышкой зажал и сидел так, пока за ним «скорая» не приехала! А меня  теперь вот из-за него в милицию вызывают!…»
 
     В больницу к Сорокину приходил участковый. О чём они говорили, никто не знает, но после того разговора Витя – тюремщик навсегда исчез из посёлка. И правильно сделал. Его бы здесь наверняка добили. Или в милиции. Или за сараями, где-нибудь…               
            ***

*Рандоль – Нержавеющий металлический сплав жёлтого цвета, применяемый в медицине (жаргон).
* Рыжьё – Золото (жаргон).