Опять приехали к бабушкам на каникулы девочки из города Люба и Лариса. И мы стали опять собираться поиграть, обычно ближе к вечеру, когда сделаны домашние дела и спадёт жара. У нас была излюбленная лужайка. В конце лужайки было большое углубление. Говорили, что это осталась воронка от немецкой бомбы, которую одну единственную сбросили на наш хутор. На лужайке была маленькая густая травка, а по краям углубления рос высокий бурьян, и когда мы садились внизу, нас со стороны совсем не было видно. Девчонки любили рассказывать всякие страшилки по очереди. Вычитывали из книг или придумывали на ходу, рассказывали до тех пор, пока все начинали бояться.
Помню, Маруся рассказывала, как её дедушка, когда был ещё парнем, шёл с соседнего хутора с посиделок ночью, видит, катится с горки колесо от телеги. Он удивился, как это оно само катится, достал с кармана верёвку и привязал между осью и спицами. Утром рано пошёл на работу, смотрит, а возле соседнего забора лежит его соседка, вся скрюченная, завязанная его верёвкой, еле жива и просит: «Иван, развяжи верёвку». Дедушка сразу понял, что случилось. В хуторе давно поговаривали, что она ведьма и может превращаться то в зайца, то в коршуна. Оказалось, что ещё и в колесо. Страх парализовал его и он не мог ступить ни шагу. А связанная соседка всё стонала и просила развязать. Вышла соседка с другой хаты, увидела происходящее и пошла за мужем. Стали собираться другие соседи, но что с ней делать, никто не знал. Скрюченную ведьму погрузили на телегу и повезли в город в больницу, через несколько дней она там умерла.
Люба рассказывала про вампира, который в полнолуние выходил с городского кладбища и подстерегал одиноких прохожих, потом набрасывался на них и высасывал кровь. Людей находили мёртвыми, но не могли понять, что с ними. Потом нашли у одного маленькую дырочку на шее. Возле того места, где находили мертвецов, выставили патруль, но вампира так и не удалось поймать, он перешёл в другое место, его не нашли до сих пор.
Историй было много разных, одна страшнее другой. Иногда мы засиживались дотемна. Я не знала страшных историй, только слушала, и от страха всё холодело внутри. И когда я шла в темноте домой, не шла, а бежала, еле земли касаясь, всё, что мне встречалось на пути, казалось оборотнями, ведьмами, ожившими мертвецами, жуткими колдунами и вампирами. Если в доме было темно, я с порога кричала: «Бабуся, ты здесь! » Казалось, что все эти нечисти сидят по тёмным углам, под кроватью и на чердаке, и в коридоре за дверью и ждут момент, чтобы протянуть руку и схватить меня. И бабуся в таких случаях всегда сердилась на меня, и кричала: «Да что же это такое, скоро уже будешь своей тени бояться!» А мне от её слов становилось ещё страшнее.
В другой раз мы начинали рассказывать смешные истории, и смеялись до упаду.
А ещё мы любили кружиться на лужайке. Брались вдвоём за руки, ставили носки к носкам, натягивали руки и кружились. Это было здорово. Если поднять голову и смотреть на облака, тогда, кажется, что ты летишь к облакам, и действительности нет, тело становиться лёгкое, ну как у мотылька, и небо приближается.
А иногда нам хотелось петь. Мы садились в кружочек потеснее, и Маруся начинала тихонько заводить песню: «Вот кто-то с горочки спустился, наверно милый мой идет», и мы дружно подпевали: «На нём защитна гимнастёрка, она меня с ума сведёт, на нём погоны золотые и яркий орден на груди, зачем, зачем я повстречала его на жизненном пути»… Наша песня звучала всё громче и громче. Потом запевали «Катюшу». Потом следующую, потом ещё. Мне так нравилось петь хором. Когда один поёшь, так и голоса не слышно, а когда несколько человек, все голоса сливаются в один объёмный звук. Мы пробовали свои голоса, как молодые петушки.
Лето после второго класса выдалось жаркое и засушливое. Однажды, когда мы собрались на лужайке, к нам подошёл бригадир, папа Гриши. В руке у него был пучок травы, связанный скруткой из травы. Он сказал, что мы уже взрослые и могли бы помочь колхозу. Сена накосить не удаётся, трава вся посохла. А мы могли ба нарезать травы там, где косить нельзя, по болотам, по кустарникам. Можно резать веточки лозы и вязать в пучки вот такого размера, и он показал нам свой пучок. На один трудодень надо связать двадцать пучков. Всё, что мы заготовим, сдадим ему, он посчитает нашу работу и запишет нам трудодни. С мальчиками он уже договорился, у них звеньевым будет Гриша. А мы можем до завтра подумать и посоветоваться с мамами.
Он ушёл, а мы стали обсуждать, как и где мы сможем набрать травы. Потом побежали домой советоваться. Городским девочкам бабушки не разрешили, а мы с Марусей согласились работать. Это же здорово, нам будут писать трудодни. Утром мы уходили на болота и резали траву до обеда. Потом приходили обедать, отдыхали немножко и шли опять. Почти всё время, пока мы работали, с нами был Саша. Мы с Марусей резали, а Саша выносил из зарослей. У меня был серп и нож. Серпом я резала траву, а ножом веточки ивы. От ножа и серпа на руке появились мозоли. Руки и ноги были изрезаны осокой, оцарапаны ветками. Мы, как заправские косари, приходили к болоту и шли по берегу, по порядку вырезая всё, что нам казалось съедобным для коров.
Однажды я решила посмотреть, что же дальше в камышах. А камыши стояли высокой стеной, и пройти среди них было не так-то просто. Я стала раздвигать эту стену и входить все дальше и дальше. Впереди увидела просвет. Ну, думаю, прошла на другую сторону болота. Но, нет. Передо мной оказалась заводь без камыша, такое небольшое озерцо. Вода прозрачная, коричневатая, не глубоко, может чуть выше колен, может по пояс, но дно видно. А кругом высокие камыши, камыши шуршат, и вода кажется зловещей. Заходить в воду страшно, ходили слухи, что в воде появился какой - то живой волос, он такой же, как в конском хосте, но живёт сам по себе и очень ядовитый. Как кто входит в воду, так он норовит пролезть в тело и дальше к сердцу. И спастись от него нельзя. В воде он невидимый. И мы, девчонки, боялись этого волоса и не стали ходить купаться в озере.
Я стала смотреть, не видно ли там такого волоса. Была жара, и хотелось искупаться. И вдруг я увидела в воде рыбу. Потом ещё одну, потом ещё. Я стала звать к себе Марусю и Сашу. Они тоже пролезли ко мне сквозь камыши. Я показала им рыбу. Рыбы оказалось очень много. Ну, мы решили, была - ни была. Пойдём в воду ловить рыбу. Я сняла с головы платок, и мы с Марусей взяли его как невод и стали подсекать рыбу. Поймали одну, это оказалась щука. Рыба вся была небольшая. Но, рыба!
У нас проснулся охотничий азарт. Мы забыли про свою работу и стали гонять рыбу своим неводом, пытаясь поймать. Но рыба уплывала. Вода помутилась, и рыбу не стало видно. А Саша стоял на сухом месте, он был, как всегда, в сандаликах. Он как закричит: «Смотрите, вот рыба» Наклонился и схватил щуку. Она выплыла на берег и высунула нос, чтобы подышить. Мы стали смотреть по берегу и везде торчали рыбьи носы. Мы стали хватать рыбу просто руками. Я сняла свою юбку, она у меня была на лямках, завязала её лямками снизу, и получился мешок. Мы набрали рыбы целый мешок и еле потащили его вдвоём с Марусей домой, такой он был тяжёлый. Болото было далеко от нашего дома. Потащили ко мне.
Дома была бабуся, она сразу удивилась, когда увидела меня растрёпанную, без платка и без юбки, потом удивилась ещё больше, когда увидела в моей юбке рыбу. И всё не могла никак поверить, что мы сами наловили столько рыбы голыми руками. Это же такое лакомство. И всё не могла понять, как же мы её наловили. Потом принесла большую миску и два мешочка и поделила её поровну на нас троих. Маруся с Сашей побежали домой, понесли свои мешочки, а мы с бабусей принялись чистить свою рыбу, нажарили себе, и я ещё понесла тёте Наташе с дядей Тихоном, они тоже обрадовались. Рыбу в хуторе у нас почему-то никто не ловил, были другие заботы, и рыба, конечно, было лакомством.
Мама пришла с работы, а на ужин жареная рыба. Мама с бабусей меня захвалили, и я гордилась собой.
Работали мы так по заготовке сена почти до осени, и сделали, как нам казалось, большую заготовку. Сашу мы тоже попросили записать как работника, он хоть и был маленький, но всё время с нами работал. И действительно нам всем троим писали трудодни и на них моя мама получила килограмм пять кускового сахара и сколько то пшеницы. Принесла отдельно от своего мой мешочек с сахаром. Мне казалось, что это невероятно много. Это был мой первый заработок, первая помощь семье. Марусе и Саше тоже оплатили трудодни кусковым сахаром и пшеницей.
В конце лета в Плавистом всегда праздновали коллективно престольный праздник Спаса. На праздник приезжали родственники, друзья. Ходили в гости друг к другу. Хутор весь гулял, слышались песни, играла, гармошка. Все нарядные, красивые. Моя мама была в красивом вишнёвом платье из креп-жоржета. Оно у неё было одно на все летние торжества. А когда торжества кончались, она прятала его в сундук, и оно там хранилось до следующих торжеств. У нас в доме было единственное достояние, это бабусин сундук. Это было её приданное, она с ним выходила замуж. Он был высотой как стол, квадратный. Там хранились мамины наряды, летнее вишнёвое платье и зимняя юбка из шотланки в красно-зелёную клеточку и красивая блузка из плотного салатного шёлка. Ещё была вязаная кофта сиреневая. Зимняя одежда был так называемый «куцак» с кроличьим воротником и хромовые сапоги. У бабуси там хранилась одежда на смерть. Еще ценные бумаги, облигации, про нашу хату, про землю. Хранились письма от всех родственников и фотографии. И наши все свидетельства о рождении. И моё тоже. Сундук был шикарный с коваными ручками, с кованым замком покрашен чёрным лаком и расписан красивыми цветами. Правда к тому времени его уже слегка побила шашель. Это какие-то невидимые жучки, которые проточили в нём свои ходы. Но мы закрывали его клеёнкой и ходы были не видны. Я за этим сундуком всегда делала уроки.
Так вот, наехали к празднику в хутор гости почти ко всем, и к нам приехала тётя Катя, мамина двоюродная сестра. Приехала и конечно ж не с пустыми руками. Навезла всяких городских гостинцев, булочки, конфеты, вина бутылку и мне привезла парусиновые туфельки коричневые, со шнурочками. И они мне оказались точно в пору. А ещё жёлтые носочки. Подарки просто бесценные. Всё такое красивое. А туфли были первые в моей жизни, да и носочки такие красивые тоже. Приехала к нам и моя крёстная и привезла мне коричневую юбку атласную, коротенькую, в складочку, на лямках, и жёлтую блузку тоже атласную, и они мне были тоже как раз по мне. И жёлтые ленточки для бантиков. У меня были красивые косы. Я тут же нарядилась и пошла, показать всем свои наряды. Такое событие. Девчонки мне позавидовали и сказали: «Ну и что там хорошего, тряпочные туфли, вот если бы кожаные или сандалики, а юбка короткая, а цвет жёлтый совсем плохой, старческий. » Я понимала, что они завидуют, а так хотелось, чтобы они порадовались со мной вместе. Праздник был испорчен. Мама и крёстная на меня не могли насмотреться, какая я красивая, но мне от этого легче не стало. Вот такие дела. Потом нашёл меня Саша и сразу оценил мои наряды, успокоил меня и сказал, что эти девчонки ничего не понимают, они просто не видели ничего красивого. Он сказал мне: «Даша, ты самая красивая, я никогда не думал, что ты такая красивая, пойдём к нам, пусть моя мама на тебя посмотрит. » И мы пошли. И мне как-то сразу стало легко и спокойно. Я простила девчонок, и даже посочувствовала им, они же тоже хотели иметь такие красивые наряды, а им никто не подарил. Я после этого случая сделала для себя вывод, что зависть, это очень, очень плохая черта, и никогда никому не завидовала. И не обижалась на завистливых людей, просто им сочувствовала.
Но праздник быстро кончился, и начались будни. Тётя Катя, когда уезжала, сказала, что следующим летом она приедет к нам раньше праздника и увезёт меня в Кременчуг, а в этом году уже поздно, уже скоро в школу. Стояло отличная погода, на небе ни облачка, небо высокое, синее. Поют молодые петухи. Зацвели яркие осенние цветы. И у меня опять началась тоска по школе. Я уже собрала свой прошлогодний портфель, он у меня был почти как новый, я его берегла. Уже выучила наизусть почти все стихи за третий класс. Я находила время среди летней беготни смотреть учебники. Мне нравилось учиться.