Шубы
Всё в этом мире когда-нибудь кончается. Растаяли и Любины 35 рублей.
Колобок оказался крепче меня – на нём всё зажило как на собаке. Так, остались кое - где болячки. И он стал выходить на разведку.
Первые сведения оказались неутешительными. С работы нас уволили. В комнате, где мы жили, сейчас живут другие. «Тёртые» куда-то съехали. Вместе с ними уехали моё новое осеннее пальто и костюм, а также гордость Колобка – куртка под кожу с множеством накладных карманов. Даже документы наши забрали псы поганые. Принёс дружок мой два пустых чемодана и две зубные щётки.
Погода в сентябре во Владике стоит чудесная. Так что мы горевали недолго. К зиме всё новое купим. Из второй вылазки Колобок вернулся весёлым и с порога:
- Сегодня ночью пойдём на «шару».
- У пьяных по карманам шарить? – усмехнулся я.
- Да ладно тебе! – быстро затараторил, он - Старый холодильник работает круглосуточно, кто хочет подработать, приходит и колымит! Шара называется!
- Что делают-то?
- Грузят колбасу, рыбу, консервы – холодильник ведь!
В одиннадцать часов вечера мы были на месте. Человек двадцать мужчин разного возраста стояли у доски объявлений. Подошли и мы. На доске висел ватман с написанным на нём перечнем работ, вернее, цен:
Говядина – 1т – 2руб.38 коп.
Баранина 1т. – 1руб.60 коп.
Рыба свежемороженная– 1т.- 1руб. 10 коп.
Шубы
Камера – 200 кв. м. – 150 руб.
Камера 300 кв. м. – 250 руб.
Камера – 500 кв. м. – 350 руб.
Я хотел было уточнить у стоящих рядом парней, что к чему, но Колобок за рукав оттащил меня от доски.
- Слушай, идём на шубы!- жарко зашептал он, - пожрать мы здесь и так пожрём, да ещё домой притараним.
- Надо узнать, что это за шубы, – сомневался я.
- Да какая разница! Овчинная, волчья, а представляешь медвежья! И вообще, зима скоро, а у нас тёплой одежды нет. Приделаем ноги и …
- Слушай, Колобок!
- Всё! Хорош целку строить!
Тут же рядом, под грибком стоял стол. За ним сидела пожилая женщина. Образовалась очередь.
- Славяне! Наша очередь прошла! Мы ещё с утра занимали! – нагло врал Колобок, пробираясь к столу.
- Нас двое. Мы на шубы. Камера 500 кв.м.
- Двоих мало. Ищите ещё парочку, – сказала женщина
- Справимся – петушился Колобок
Очередь подозрительно молчала.
- Первый раз что ли? – поинтересовалась женщина.
- Почему? – искренне удивился мой друг, - почитай через день.
- Склад № 13. Найдёте, позвоните в дверь – сказала женщина и протянула какую-то бумажку.
Склад находился рядом. Колобок надавил на кнопку электрического звонка. Дверь открыла молодая девчонка, одетая в полушубок, валенки и шаль.
- Мы шубы грузить – выпалил Колобок.
- А вас что, двое всего!?- удивлённо спросила она.
- Двое, двое! Зато каких! – неизвестно чему радовался мой товарищ.
Девушка взяла бумажку, которую нам дала женщина. Прочитала.
- Ну, хорошо. Камера находится на третьем этаже. Берите брезент и поднимайтесь – она указала на длиннющий рулон туго скрученного брезента. Рулон оказался неподъёмным. Сначала мы хотели взять его на плечо, как рельсу в шахте. Но и здесь, на ровном месте, нас кидало с ним из стороны в сторону. А ведь этот брезент предстояло тащить по лестнице на третий этаж. Но Колобок сразу нашёл выход. Ему бы изобретателем быть. Кулибин.
- Становись вперёд!- приказал он. - Ты стоя понесёшь, а я буду толкать сзади.
Я встал на четвереньки, Колобок положил мне на спину край рулона, помог подняться на ноги. Сам встал с другого конца и, с криком: «Эх, дубинушка, ухнем!...», стал толкать рулон. До третьего этажа мы добрались за час. Прямо перед собой увидели мощную дверь с окошечком чуть выше центра.
- Ого, волчок, как в КПЗ, – вытирая пот, удивился Колобок.
Справа от двери висела не закреплённая кнопка электрического звонка.
- Звони, звони! – с остервенением выдавил я.
Открылась дверь, толщиной в полметра. На пороге стояла давешняя девчушка.
- Вы?! – с каким-то испуганным удивлением спросила она.
- А кто же – сказал Колобок и заглянул в камеру.
А оттуда дохнуло крещенским морозом. Я стригся коротко, а Колобок отпустил патлы. Пока волокли брезент, мы упрели. В считанные секунды лохмотушки Колобка встали дыбом, и он стал похож на смешного, шустрого ежика. Камера была громадной. Края её терялись где-то во мраке. Правая сторона вся уставлена бочками, ящиками, кубами масла, жира, маргарина и ещё Бог знает чем.
- А где шубы?! – недоумённо спросил Колобок.
- Шубы? Шубы вот. – И девчонка указала пальцем на потолок. Он был весь увит трубами в ледяных наростах, с буханку толщиной.
- Сейчас слесаря отключат холодильник и дадут горячий воздух. Расстилайте брезент!
Я с ненавистью смотрел на Колобка.
- У вас туалет где?- пожевав нижнюю губу, спросил он девчонку.
- На первом этаже.
- Ща. Мы придём. Что-то на клапан давит.
***
Строганина
В общежитии к нам относились неплохо. Дети Колобка обожали. В душе я даже завидовал ему. Умел он с ними играть, разговаривать. И никогда не сюсюкал, а всегда, на полном серьёзе обсуждал их маленькие проблемы. Называли они его просто - Дядя Колобок. Откуда только прозвище узнали. Впрочем, и меня, они не дичились.
Ребята помоложе - никогда не отказывали нам в куреве. Девчонки постоянно звали на танцы. Колобку, да и мне, очень хотелось сходить. Но идти было не в чем. От былого гардероба у меня остался болоневый плащ, тельняшка, брюки и летние туфли с дырочками. И друг мой был не богаче: пиджак с тельняшкой, да брюки с полуботинками. Кто-то предложил нам подработать в порту. Мы с радостью согласились. Технология была такая же, как и на холодильнике. Мы пришли к одиннадцати часам в порт. Быстро сбилась бригада из шести человек. Нас отвели к пирсу. К нему было причалено огромное судно «Архип Куинджи». В метрах в 20 от него, на железнодорожных путях, стояли вагоны- холодильники. По всему причалу торчали портовые краны со смешным названием «верзила». Они и вправду были похожи на сутулого верзилу.
Попали на говядину. Это корова или бык, разрубленные вдоль хребта, на две половинки, сильно замороженные. Работа наша заключалась в следующем: четверо выгружают из вагонов туши и кладут их в капроновые сетки по 13 штук. Затем «верзила» подаёт их на судно.
- Чича, пойдём на корабль, будь другом! – с жаром зашептал Колобок мне на ухо.
- Шубы вспомнил? Он промолчал.
Мне и самому хотелось работать на судне.
Вахтенный матрос пропустил нас и указал место, где мы должны были ждать «тальмана» «Ну, кругом жиды» - удивился Колобок.
К нам подошел молодой русый парень. «Ребята, я ответственный за погрузку. Тальман. Спускайтесь в трюм. Пора начинать». Колобок заглянул в квадратную дыру и заорал: «мама родная, у нас на шахте ствол грузовой мельче!»
В трюм была опущена верёвочная лестница. Быстро спустились по ней вниз. Когда под ногами почувствовали твердь, огляделись. Мы стояли на толстых досках, плотно пригнанных друг к другу. «Шестидесятка», - топнув ногой о настил,со знанием дела проговорил Колобок. Вокруг нас аккуратными штабелями стояли ряды говяжьих туш. Штабеля были невысокими, по метру. «Ну что, покурим?» - доставая сигареты, предложил мой товарищ. Но тут сверху что-то резко звякнуло. Я задрал голову – над нами висела сетка с коровьими тушами. Мы шарахнулись в стороны. Крановщик точно опустил туши на середину трюма. Колобок сообразил первым. Он отцепил один захват и молодецки крикнул: «Вира – а!» Трос пошёл вверх, и коровы тяжело посыпались на пол.
- Гляди, целое стадо! – пошутил мой друг.
Мы ещё и половины не успели растащить по штабелям, как над нами повисла новая сетка с холодной телятиной. Штабеля становились выше и выше. Колобок уже не доставал края. Сели перекурить, благо наверху ничего не звякало. Но не успели мы сделать и двух затяжек, как к нам опустилось очередное стадо.
- Колобок, ты уже не достаёшь, нас сейчас мясом завалят!
- Не бзди! – оптимистично проговорил он. Становись раком!
- Чего-о?!!
- На четвереньки, на четвереньки, – быстро поправился он.
Вывалив из сетки очередную партию скотины, я принимал форму буквы «глаголь,а Колобок, как заправский заряжающий, двигал по моему хребту коров на самый верх штабеля. Получалось даже очень ничего. «Обе-ед!» - закричали сверху. Мы устало присели на валявшуюся тушу, не забыв подложить под себя кусок доски – шахтёрская привычка. Закурили. Тормозка у нас не было.
- Может, строганинки забубучим? - предложил Колобок. И, не дожидаясь моего ответа, принялся пилить своим ножом задок мороженого быка. Удивительно быстро ему удалось откромсать увесистый кусище «холодной телятины». И он сразу принялся отстругивать от него тоненькие пластинки.
- Эх, сольцы б сейчас и хлебушка! – приговаривал он, строгая.
Жевать мясо было невозможно. Стыли зубы. Я стал глотать его, не жуя. Проглотил много.
Насытившись, мы закурили. Минут через десять, меня пронзила такая боль в желудке, что перестал осознавать, где я, с кем, что делаю. Колобок что-то орал, задрав голову кверху. На шее у него вздулась вена, толщиной в палец. На «гора» выдал он меня в сетке, в которой к нам опускали туши.
Наверху уже ждал судовой врач. Узнав в чём дело, он в огромной кружке развёл какой-то порошок. Четверо матросов держали меня, а Колобок заливал в рот противную жидкость. Это оказалась марганцовка. Когда я сделал два судорожных глотка, такое началось!..
Минут через десять о палубные доски шмякнулся килограммовый кусок не растаявшей говядины.
- Ничего себе выкидыш! - удивился знаток сибирской кухни.
***
Детский сеанс
Вот снова птицы за окном.
И им на верное не спится.
Но, ведь у них под боком, дом.
Чего ж им глупым, не сидится?..
Промышляли мы случайными заработками. Ходили на «шару». Платили нам за честно отработанную смену от 3 до 5 рублей. Маловато, но жить можно. Впереди маячила зима, а тёплой одеждой мы ещё не обзавелись. Иногда, к нам в бойлерную приходила молодёжь со своими глупыми проблемами. Колобок, как «крёстный отец» мудро разрешал их. И откуда у него это взялось? После таких визитов мы объедались. Но ребята приходили не так часто, как нам хотелось бы, и к декабрю о нас забыли. Все. Даже Люба.
Погода в конце ноября во Владике ужасная. С океана дует промозглый, стылый ветер, с какой-то «водяной пылью» - мгой. Что ни надень – ничего не спасает. У себя в Туле я бы в болоневом плаще и тельняшке всю зиму проходил. А здесь шалишь, не получится.
По дому я затосковал. Жена с детьми каждую ночь снились. Но я крепился. Колобку вида не подавал. Как-то в воскресенье мне в подвале стало невмоготу сидеть. Тоска зелёная накатила так, что хоть в петлю лезь.
- Колобок, пойдём, прошвырнёмся!
- Ты чё!? Ещё ведь светло совсем!
Время было около трёх часов дня, а гуляли и работали мы только ночью. Я молча встал, накинул плащ и вышел на улицу. Колобок ничего не спросил.
Спустился с сопки к ресторану, к незабвенному «Утёсу». Когда проходил мимо него, нашёл двадцать копеек. «Сигарет куплю» - подумал я. Вдруг, мне так захотелось увидеть детей, что голова закружилась. И чтобы их было много-много. Я пошёл искать школу. Минут через десять до меня дошло – сегодня же воскресенье, дети не учатся. От этой мысли у меня аж сердце схватило. В лопатку отдало так, будто раскалённый кинжал вогнали. И тут я увидел кинотеатр, совсем рядом. Как его раньше не заметил? Через огромные, витринные окна фойе был виден буфет и сотни карапузов с мамами, папами, бабушками. Какая-то неодолимая сила понесла меня к ним. Зашёл в фойе. Разноголосый гомон сразу затих. В этот момент я увидел себя в громадном зеркале. Сразу даже и не признал. Огромный детина с тоскующим взглядом, одетый в болоневый плащ, мятые, коротковатые брюки-клеш и летних туфлях с дырочками. Типичный городской дурачок. Я пришёл в себя и скромненько отошёл в самый дальний угол. Там стояла высоченная стремянка. Ноги у меня подгибались, и я сел на ее перекладину. Прозвенел звонок, все потянулись к зрительному залу. Раздался ещё один, и фойе быстро опустело. Уходить мне не хотелось, но и сидеть одному было как-то неудобно. И тут я вспомнил про двадцать копеек. Вскочил и побежал к кассе. Пробегая мимо буфета, увидел пирожки. «Стоп», - думаю. И я купил два пирожка по пять копеек, и билет за десять. Билетёрша посмотрела на билет, потом на меня и, ничего не сказала.
Свет в зале уже потушили. Зрение у меня было какое-то обострённое, я всё прекрасно видел. Быстро отыскал свободное место и присел. В руках у меня были два горячих пирожка. Я с остервенением впился зубами в хрустящую поджаренную корочку и … потерял сознание.
Очнулся в машине «скорой помощи». «Голодный обморок» - констатировал врач. Они хотели отвезти меня в больницу, но я отказался. «Где тебя носило, богодул!? Я все ментовки обегал!» - увидев меня на пороге бойлерной, заорал Колобок. Объяснять мне ничего не хотелось и я молча улёгся на свою лежанку.
Наутро, когда проснулся, Колобка уже не было. Самочувствие моё на удивление было неплохое. Я было собрался вскипятить чайник, но тут появился Колобок. В руках у него были деньги, сто пятьдесят четыре рубля. А билет до Москвы стоил 77 рублей.
«Ну что, поехали!? – и, не дожидаясь ответа, - Погнали!» - захохотал мой друг.
Я до сих пор не знаю, где он достал деньги. Не кривя душой, скажу, в тот момент меня это и не интересовало. Ехали до Москвы мы пять суток. Как ехали? Весело! Поначалу к нам отнеслись с подозрением. Более того, многие откровенно побаивались, но, после стычки с поездными ворами зауважали. А Колобка - так даже полюбили. И кормили нас всем вагоном до самой Москвы.
Через месяц мы уже рубали уголёк. Правда, на разных шахтах. Я на своей, тридцать седьмой, а Колобок на «Берёзе».
Городок мой маленький. Ласковый уют.
С площадей-проталинок звёзды воду пьют.
Крохотные улочки тишиной звенят,
Запахи из булочной, как всегда, пьянят.
Дом культуры старенький – новостей очаг,
Чутко на окраине дремлет каланча.
В серый цвет окрашенный полевой бурьян,
Да отцом посаженный тополь-великан.
***
Брат моей жены
Однажды в полночь с небосклона
Скатилась синяя звезда.
Без шума лишнего и звона
Мелькнув, исчезла навсегда.
Вот так и мы. Ты днём… Я ночью…
Прожив свой жизненный лимит.
Так же стремительно и точно
Сойдём с привычных нам орбит.
(Кручинин-Русич. Космические этюды).
Шуряк у меня умер. Жалко. Хороший был человек. Только за полчаса до смерти потерял сознание.
Тихий, доброжелательный, интеллигентный. Хотя, я не понимаю - что такое интеллигент!? Смотришь, вроде грамотный, в очках, в шляпе, говорит красиво, а поближе познакомишься - такая мразь!
Мой - то очков не носил. Шляпа, правда, была. Говорил простым, русским языком. Но вот, что-то такое в нём было..? Он даже когда с детьми здоровался, и то вставал. Приходил к нам редко, но как-то всегда вовремя. Захочется мне с нормальным мужиком бутылку «раздавить» и чтобы безо всяких там продолжений и тому подобных приключений (я обычно влипаю куда-нибудь по пьяному делу) звонок в дверь. Вот он, Александр Иванович, собственной персоной.
Пока мы с ним руки пожмём, пальто помогу ему снять, (как же вовремя появился) жена мухой на кухню. Сидим. Гутарим. Я по натуре горячий, шумливый. Начинаю горланить, а он спокойно так две фразы скажет – я уже на полтона ниже. Говорили мы обо всём. Он из детей войны. Ни детства нормального, ни юности у него ... Хотя… Работать пошёл с четырнадцати лет. Потом, армия. Когда в вечернем институте учился, чертежи чертит, а на плечах Женька, сын, да на коленях Оля, дочь. Комнатёнка – три на два в бараке.
Жалко мужика. Теперь и поговорить не с кем. А раз шуряк такое выдал! Я стихами заболел. За бутылкой частенько читал ему свои парфюмерные бредни. Большие опусы я не писал (времени не хватало – работал в три смены на шахте). Как-то говорю ему: «Ты знаешь, столько мыслей, столько идей! Времени вот только нет!». А он спокойно так: «Вы, поэты, острее всех чувствуете течение Времени». Сам придумал, что ли, или прочитал где?
Последние два года не везло ему. То перелом шейки бедра – целый год пролежал, не вставая. Потом рак прицепился. Незадолго до смерти врача вызвали на дом. Посмотрел он историю болезни и говорит:
- Что колете? Жена показала лекарство.
- А что, ни промедола, ни морфия?
- Нет.
- И не просит?!
- Нет.
Не может быть. Такую боль терпеть невозможно.
И только за полчаса до смерти, потеряв сознание, он начал метаться, стонать. Мы всё поняли.
Скромный, доброжелательный, интеллигентный человек. Мне б твою силу духа, Александр Иванович!
Бес в ребро
В высоком небе чистом, синем,
Проступают письмена.
Да возродится Мать-Россия!
Да сгинут наши имена!
Почему я пустил бесов в свою душу!? До сих пор понять не могу. А ведь пятнадцать лет прошло с той забастовки. Кашпировский тогда подсуетился что ли? Собака.
Какое государство погубили! Из такого исполина всю кровь выпустили. Откуда же они берутся эти Горбачёвы!?. Ельцыны!?.
Я ещё первый год в шахте работал. Моемся в бане после смены. Вокруг меня старые горняки. Карюзлые все какие-то, поломанные, ноги вывернутые, рёбра вогнутые, на руках и плечах синюшные крапины, как будто татуировки хотели сделать, да не получилось. Смеялся я над ними. И крабами их называл, и с камбалой сравнивал. Банщица наша старая отозвала меня как-то в сторону и пристыдила: «Ну что ты потешаешься? Они ведь все до одного травмированные. Это сейчас у вас комплексы, комбайны, а раньше в деревянных лавах работали. Да подвалка на топор».
Нет уже на свете тех стариков. Бывая, у отца на кладбище, вижу их могилы. Простите меня, мужики! Царство вам Небесное. Местечко светленькое.
По моему глубокому убеждению, Мосбасс стал умирать, когда на пенсию пошёл 1930 год (это те, которые в годы войны мальчишками пришли в забои и лавы). Шахтеров стало не хватать и поползли по штрекам случайные люди – спившиеся шофера, менты, лётчики, даже артист один был. Хотя нет, он после классным проходчиком стал. Далеко им было до тех стариков. Шахты не знают, не чувствуют. Им казалось, что они в метро московское спустились. Как-то я про себя отметил, попади сейчас в завал, так быстро и слаженно (как когда - то меня) оттуда не выдернут. За стажем ребята пришли. Пенсия с пятидесяти лет ведь. А тут Горбачёв стал номера откалывать. И пошло. И поехало. Но всё равно, то время не хаю. Голодными моя семья и я не были. Путёвку в санаторий - мог взять любую. Машину, если захотел, запросто мог бы купить. Сигареты пропали – курить бросил. Водка исчезла – самогонку стал гнать. Пропущу её через активированный уголь, настою на дубовой коре. После баньки хряпну «малиновский с венчиком» – как будто Боженька босыми ножками по душе пробежит.
Но пошла какая-то мышиная возня. На шахту демократы какие-то приезжать стали. На общих нарядах выступать. О каких только международных конвенциях ни говорили, какие только законы ни показывали. Даже справку привезли из какого-то института: что и сколько должен кушать шахтёр, чтобы продуктивно работать. Куда вот только сейчас всё это дерьмо подевалось?! Конечно, платили нам мало. На заводах люди больше зарабатывали, где тепло, светло и крысы не кусают.
1991 год. Апрель. Шахта объявляет забастовку. Меня выбирают в стачечный комитет, где сразу поручают «посадить» все угольные производства нашего куста. И я, как угорелый, день и ночь мотаюсь по шахтам и угольным разрезам, уговаривая поддержать нас. Многие поддержали.
Шахта бурлит. Директор каждый день вниз опускался. Спецовку ему с хлоркой стирали. Спецовка от неё белая, лицо чёрное. Уговаривает нас, чтобы не дурили, шли работать, а сам чуть не плачет. А у меня «кукушка» уже съехала. Как заору: «Затопим шахту!» - прокричал и сам испугался. Но тут же успокоился. Потому как знал, что старенький директор, хоть и растерялся в данный момент, но, сделай мы хоть шаг в сторону главного водоотлива, он наши съехавшие «крыши» шахтёрским обушком, тут же проломит.
Растерялся. Старый, до конца ногтей коммуняка. Не получил приказа сверху вовремя. А сам что делать – не знает. Не приучен. А ведь была у него какая-то информация – не могло не быть. А что мы? Только из ямы вылезли и наивно верили каждому заехавшему демократу. И откуда их столько взялось?
1991 год. Август. На сцене выступает очередной заезжий краснобай. Толстенький, волосатый, прямо мохеровый: « В Москве танки. Строятся баррикады. Пятнадцатилетние девчонки и мальчишки, взявшись за руки, стоят и не пропускают карателей. А вы! Здоровые мужики и здесь»! Слушать было неприятно. Да ещё слух резала его картавая речь. Но мне опять бес в ребро - вечером был в Москве, возле Белого Дома. Туляков приехало человек восемнадцать. Шахтёр я был один. Не могу сказать о них ничего плохого. Видно были у них причины оказаться здесь. Правда, был один, мы его, почему- то сразу командиром выбрали. Так он из полиэтиленовой плёнки сделал мешок, вёдер на восемь, накидал в него блоки сигарет, консервы, растворимого кофе, колбас десять сортов. Три человека мешок этот ему на горб взваливали. И как только допёр до Каланчовки?! Правду говорят: своя ноша не тянет. А продукты выбирать было из чего. Всё пространство вокруг нас ими было завалено. Даже водка была. И всё на халяву. Я такого даже на Шпицбергене не видел, когда работал там на «Пирамиде».
Трое суток, сменяя друг друга, мы стояли в цепи, взявшись за руки. И опять резала слух картавая речь. Через десять человек в каждой цепи стояли молодые, брюнетистые парни. Травили анекдоты, рассказывали смешные истории из жизни, ободряли поникших: что никакого штурма не будет, что ГКЧП – это смешно, что их дураков, специально подставили… Там же на баррикадах я купил у какого-то паренька газету. Купил просто так, чтобы почитать у костра. Когда прочёл – будто пелену с глаз сняли. Какого кляпа я тут делаю?! Встал и ушёл.
Проходя мимо американского посольства, услышал стрельбу. Но мне было уже всё равно.
Я нашёл способ, как встретится с редактором той газеты. Долго мы с ним говорили. Он прогноз сделал на ближайшие 10 лет. Как в воду глядел редактор тот!