Кто хочет опыта – едет в Оптину, кто суров – тому в Саров, кто упрям – тому на Валаам, а кто хочет получать затычки и пинки – тому на Соловки.
(монастырская присказка)
15 лет назад московская пенсионерка Кира Леонтьевна Московенко написала на Валаам письмо, в котором просила руководство только-только возрождавшейся обители рассказать о ее дальнем родственнике, старшем брате прабабушки, который после сильной душевной драмы стал валаамским монахом. В миру его звали Макарий Игуменов. В ее семейном архиве сохранился дневник с записями о том, что случилось с поручиком гусарского полка Игуменова, 1812 года рождения. Макарий служил в армии, участвовал в Турецкой войне. Когда вернулся с полком в Санкт-Петербург, тридцатилетний офицер влюбился в молодую девушку. Никого и слушать не хотел о том, что его избранница – барышня легкомысленная. К ужасу друзей объявил ее своей невестой. Чтобы образумить товарища, однажды друзья офицера привезли его в номер гостинцы, где в соседней комнате невеста принимала кого-то из военных. Как последний аргумент, через специальный глазок в стене ему показали стыдную картину, в которой участвовала его возлюбленная. Больше на судьбу Макария никто не мог повлиять: отставка – Валаамский монастырь – постриг в монахи. И не просто постриг – несколько десятилетий сугубо строгой жизни, поражавшей опытную братию. А когда ему исполнилось семьдесят – над ним служили Великую Схиму. Его заживо отпевали за два года до своей смерти он жил в подземелье, спал в гробу, ни с кем не говорил и выходил только в церковь на службы.
Никаких бумаг относительно того, когда он умер и как похоронен не сохранилось. Кира Леонтьевна Московенко писала в Валаамскую обитель. Но как ответить автору письма – в монастыре не понимали. Если Макарий жил на Валааме, то надо знать хотя бы имя, данное ему в монашестве. А все архивы во время большевистских гонений были переправлены в Финляндию. Они и сейчас находятся за границей в финском Новом Валааме. Несколько лет назад в этих архивах разрешили поработать монахам Валаама Старого. Только тогда в обители появились ответы на многие вопросы монастыря, в том числе и для Киры Леонтьевны. Поначалу немного. Так в старинной переписи братии было сказано, что Макария Игуменова в монашестве звали иеромонахом Маркианом. И все. Но что делать дальше? Что можно было еще узнать о его судьбе? Жизнеописанием монахов не принято заниматься! На их могилах даже имена указывали не всегда – зачем, когда перед Богом все равны. И все живы! Делали исключение, только если в их судьбе происходило что-то особенное. Как с шведским королем Магнусом, чей корабль погиб в 1371 году во время очередного похода по Ладоге на завоевание православной обители. Валаамские иноки спасли шведского короля Магнуса II Смека, выброшенного ладожскими водами на берег острова после трех суток его борьбы со стихией. В своем несчастье король увидел Промысел Божий, призвавший его в лоно Православной Церкви и решил остаток своих дней посвятить Богу, сменил царскую порфиру на простую одежду инока, принял великую схиму с именем Григорий. Через три дня после пострига король Магнус скончался. Но чаще причиной для особой надписи на могиле становятся великие свершения духовного плана: Схимонах Сергий (10 июня 1860), пустынник, 60 лет безвыходно подвизался на Валааме. Иеромонах Дамаскин (23 мая 1925) Благочинный, ризничий и письмоводитель, не знавший праздности. Раб Божий монах Авенир. Смиренный инок с любовью трудился до самой кончины в столярных работах. Поступил на Валаам по указанию Божией Матери. Скончался 3 марта 1915 г. 73 лет. Жил в обители 34 года. Монах Аврамий (1880) ревностно потрудившийся в послушании. Схимонах Кириак (20 мая 1798) из закоренелых раскольников утвержденный в православие чудесными знамениями. Схимонах Феоктист (19 июня 1863) пустынник, из любви ко Христу понес тяжкую болезнь без врачевания. Схимонах Серафим (2 февраля 1860) Сподобился перед кончиною видеть Господа.
Но чаще происходило без подробностей: после смерти положат на моглку беленый камушек с черным крестиком. Могут написать: помолитесь, братия, о мне грешном. Без имени. Чтобы проходящий прошептал: «Господи, упокой души усопших рабов твоих членов валаамской братии».
Но тут кто-то вспомнил, что имя Маркиана значится на памятнике одной из могил Никольского скита. У его стен всего две могилы, и что большая редкость - на обеих есть имена.
Видно подвижничество монаха Маркиана было таково, что у одного из самых почитаемых на Валааме Никольского скита сохранилась не просто его могилка, а с именем: иеросхимонах Маркиан смиренно подвизавшийся 34 года на Валааме, скончался 2 мая 1892 года 78 лет от рождения. Упокой, Господи, со святыми раба Твоего!
Вот так, написанное пятнадцать лет назад на Валаам письмо помогло и монахам: им стала известна судьба погребенного здесь человека, мимо могилы которого они проходили каждый день.
Кто-то мне рассказал историю, как пожилая москвичка искала своего родственника, ушедшего в монахи. Когда мы встречались с Кирой Леонтьевной, ей было уже 80. Больше всего ее удручало, что возраст оказывается препятствием, чтобы приехать на неожиданно обретенную могилу.
Это сделали мы.
Приехали, сняли для телевизионного репортажа надгробие, и вместе со всеми зрителями по телевизору она впервые увидела место, где завершилась трудная судьба ее родственника, так глубоко потрясенного чувством обманутой любви.
Между прочим, Кира Леонтьевна всегда считала, что схимонах Маркиан мог стать прообразом толстовскому «Отцу Сергию»: ведь он служил в одно время с Лермонтовым, в одном полку. Про эту историю в свете знали. И Льву Толстому вполне могли рассказать про инока, который из-за любви оставил высший свет и ушел в монахи.
Но для того, чтобы приехать на остров Валаам, туда надо было отпроситься. Но зачем редакции нужно отправлять человека за тридевять земель, чтобы снять могилы неизвестного монаха? Зачем монастырю нужно приглашать к себе группу с такой странной целью?
Все происходило накануне Рождества.
Сначала я туда просто позвонил. Номер телефона нашел через справочную. Трубку взял сам игумен. От неожиданности я все время сбивался, пытаясь выговорить его имя: Панкратий. Тогда в нашей теле редакции даже жанра такого не было: репортаж из монастыря. А я не знал, что такое Валаам. Кто такой игумен не знал. Что такое мужской монастырь понимал с трудом.
- Давайте сделаем репортаж как монастырь готовится к Рождеству! – предложил я.
Человек с труднопроизносимым именем Панкратий дал согласие без расспросов и раздумий:
- Приезжайте, мы будем рады.
- А куда?
Это был самый естественный вопрос, потому что Валаам для меня мог находиться в любой точки нашей страны…. Как и на другой планете.
- Приезжайте до Петербурга поездом, а там мы вам дадим машину и вы доедете до Сортавалы. Это Карелия. Там наше подворье. Мы пришлем к вам кораблик, и на нем вы доберетесь до острова.
Теперь я знал, что Валаам это остров. На Севере.
Я ехал открывать новый мир. По маршруту, который плохо понимал.
Я же не знал, что одна эта поездка так изменит мою жизнь.
Сложнее всего было объяснить телеоператору, куда мы едем, как возникла эта идея, почему нас отпустили. Для меня это было больше профессиональной авантюрой. А для него все было по-другому, потому что работать надо было накануне Рождества, а значит, выехать пришлось сразу после Нового года, первого или второго января, фактически остаться без праздников, без знаменитого пьяного московского разгула, который все с таким нетерпением ждут каждый год.
Я все ждал, что сейчас произойдет какой-нибудь сбой, и поездка отменится: не будет билетов, не встретит машина в Петербурге, начнется буря и мы не сможем продолжать движение… И еще смущали слова игумена: мы пришлем к вам кораблик. Какой кораблик? Какой величины? Только из-за нас его пришлют? Ничего себе ответственность.
Машина, которая встретила нас в Петербурге, подвезла в Сортовале к довольно большой бревенчатой избе на берегу замерзшего Ладожского озера и тут же уехала. Почему-то мы совсем не связали застоявшийся лед на Ладоге с нашими планами на кораблик. А зря.
К нам вышел совсем молодой парень, приказал заносить свои вещи. Это было подворье валаамского монастыря в Карелии. Мы не совсем понимали, что такое подворье, и нам предложили синоним: «представительство». Парень завел в большую комнату, заставленную железными кроватями:
- Спать будете здесь, вон в том углу возьмите матрасы, скоро будет обед.
- Но мы не должны здесь спать, - пытался робко возражать я, - нам говорили, что будет кораблик, и мы уедем в монастырь.
- Кораблика не будет. Погода испортилась. Сильный ветер, мороз, по Ладоге несколько дней нет никакого судоходства. Поэтому поживете здесь.
Как мы можем здесь жить? Вместо новогодних праздников и теплых московских квартир – какие-то работяги в бревенчатой избе, пара довольно активных и радостных монахов, тетки в черных платках, скулящие щенки, кислый запах, грязные матрасы без простыней и удобства на улице. А за дверьми - темень: в Карелии полярная ночь, мороз градусов 25 и ветер надрывается в печной трубе! Лишний раз из избы не выйдешь.
И кораблика не будет.
Мобильные телефоны тогда считались диковинками. На подворье была «вертушка» из советских времен, куда нужно кричать, чтоб тебя услышали. У этой вертушки уселся монах Сафроний и бесконечно крутил диск, пытаясь установить соединение с островом. Потом он объявил: до капитана дозвонился! Они не могут выйти. Вас просят к телефону.
Я подбежал к трубке:
- Алло! Алло!
А там треск и голос, и я не могу разобрать ни одного слова. Так ничего не понял.
Хорошо, что в избе тепло. Парень, который нас встречал, оказался начальником подворья, занимался обедом: открывал банки с кислыми помидорами, таскал из каких-то бочек капусту и варил в огромной алюминиевой кастрюле макароны.
Всех позвали к столу. Мы немного робко пришли со своими продуктами: сок, печенье, мамины пирожки с новогоднего стола... Откуда нам знать, может эти макароны и помидоры здесь последние, и они нам только из гостеприимства все выкладывают, а потом будут голодать?
Помолились. Это была первая моя молитва перед едой. Еда превратилась в трапезу. Макароны казались такими вкусными! Правда я первый раз видел, чтоб их ели с солеными огурцами. Мамины пирожки тут же испарились. Я вздохнул: надо было «заныкать» пару, а то вдруг на острове плохо с продуктами, ведь Ладога замерзла! А для меня «ладога замерзла» ассоциировалось только с блокадным Ленинградом и дорогой жизни.
Разговорились. Оказалось, что кроме начальника подворья, все остальные такие же заложники ситуации, как и мы. Все ехали на Валаам на праздник, все попали в ледяную ловушку. Дело было даже не в сильном ветре, а в невероятной толщине льда на Ладожском озере в этом году. Морозы становились все сильнее и корабли больше не справлялись с ледяным панцирем, не могли его пробить, и если нас сегодня не заберут с подворья, то завтра уже всю навигацию по Ладоге отменят. Все за столом притихли, а одна женщина заметила:
- На этот остров всегда трудно приезжать. Или заболеешь прямо перед поездом или какие-то проблемы начнутся, или вот погоды не будет.
Я занервничал:
- А можно позвонить игумену Панкратию, сказать, что телевидение уже здесь, что у нас нет времени, может он что-то придумает?
- А что против льда придумаешь? Только вертолет! Но в такой ветер вертолет не полетит, - размышлял вслух монах Сафроний.
- Валаам такое дело: надо только сидеть и ждать. Он сам решит, надо кого впускать или не надо, - строго подытожил начальник подворья.
Все притихли и закивали головами. Я подумал, что может я такой недостойный и Валаам не хочет меня принимать.
Время тянулось медленно. Ничего не происходило. Телефон молчал. Еды у нас никакой не осталось, потому что мы все выложили, а поесть за обедом «от пуза» мы постеснялись. Попросить еды было неудобно. Но тут нас позвали пить чай с баранками. Жизнь снова наладилась.
Я часто видел такое в фильмах, когда несколько человек из-за стихийных бедствий оказываются запертыми в одном месте, например, в гостинице в горах, в домике, в лесу. И ждут, когда их спасут. Мы тоже ждали: Сафроний дозванивался, женщины мыли грязную посуду, мужики терлись на кухне с разговорами, начальник подворья ворочал какими-то коробками, мы на старых матрасах прямо в одежде пытались уснуть под завывания ветра. Если завтра навигацию отменят, мы все должны будем вернуться по домам. Все этого боялись, и оттого все были тихими и сдержанными.
Но часа в два ночи нас разбудили крики: корабль! корабль! вставайте! Надо быстро загружаться!
Потом мне рассказали, что игумен просто рискнул, послал лучший корабль своей флотилии «Александр Невский» вопреки погоде и ледяному покрову. Так я узнал, чего стоит слово игумена в монастыре: и ослушаться не могут, и препятствия отступают. Даже непогода. Нам потом говорили наши попутчики: это из-за вас, из-за телевидения, он корабль послал. Нам повезло, что были вместе, а то не видать нам Рождества на Валааме.
Счастливые, мы все набились маленькую каюту, оператор достал фляжку с коньяком и мы сделал по паре глотков. Я выглянул на палубу, чтобы узнать, как идет корабль, и даже сегодня помню эту картину, как ночную Ладогу прорывает свет прожектора «Александра Невского», а его тяжесть крушит ледяную корку на поверхности озера и она дробится на множество белых льдин, которые тут же смешиваются с черной водой.
Еще тогда было непонятно, как флот относится к монастырю и кем является команда «Александра Невского». С расспросами я оказался в рубке. Оказалось, команда - тоже часть братии. Старший механик корабля Игорь Кулдаев в валаамских послушниках с 93-го года. И каждый раз он ждет новой Валаамской зимы. Трудное зимнее время считает специально созданным для молитв и размышлений. Ведь они для этого уходили от мира!
Господь промышляет об уединении монашеском. И если попасть на праздники с Рождества и до Пасхи – особенно благодатное время, нет суеты обыкновенной.
Я сразу почувствовал себя таким инородным телом, которого пригласили, но со своей камерой я могу нарушить вековой покой этих мест. Но природа сама позаботилась, чтобы кроме нас сюда больше никто не попал.
Назавтра навигацию закрыли.
Какая маленькая пристань! Деревянный мосток и надо прыгать с кораблика прямо на берег вместе с вещами и аппаратурой. А потом куда? Сейчас ведь все спать должны! Но на пристани обители нас уже ждал развеселый монах с мохнатой бородой. И опять странное имя... Феодосий, кажется. Как они любят в монастырях так непривычно называть!
- Ну теперь вас на машине повезу в гостиницу. Это близко. До утра отдохнете, а там для вас целая программа написана.
Гостиница! Слава Богу! Так хотелось куда-то в тепло, в уют!
Через несколько минут на меня было тяжело смотреть: монастырская гостиница была из какого-то прошлого века. Печка, столик, две железные кровати со скрипящими матрасами. Дрова в печке догорали, а колоть и поддерживать огонь мы должны были сами. Я в армии колол дрова. С ужасом. Попадал топором в нужное место с трудом. Думал, это навсегда осталось в прошлом.
По длинному коридору я поплелся к общей уборной. Тоже ничего хорошего: на меня смотрел умывальник, куда воду нужно доливать из бочки и холодный сортир с шестью дырками в ряд.
Получай, вип-паломник. Сам полез неизвестно куда, принимай поздравления.
Я помочил руки и вернулся в келью. Грустно, не глядя в лицо оператору, повалился на кровать. Он понимающе протянул мне фляжку с коньяком.
Я даже не помню, было ли солнце на следующий день. Из окна своей гостиницы мы увидели только белую пургу с небольшими просветами. Вставать не хотелось, а тем более работать. Но печка уже остыла, в келье становилось холодно, надо было думать про завтрак. Мы выбрались из под одеял, оделись, почти бегом бросились на территорию. А куда идти? Главный храм в лесах, вокруг пусто. Людей не видно. Не будешь же во все двери стучаться? Хоть бы какой монах прошел? И тут нас с радостной улыбкой встретил отец Феодосий. И началось: вот здесь хлеб пекут, вот здесь трапезная с огромными длиннющими столами! У нас пост, но вы в дороге, поэтому поешьте яичницу из шести яиц. Смотрите, вот наш келарь собирает подарки к Рождеству для всех детей, которые живут на острове! А теперь у нас путешествие на машине.
У ворот монах рубил дрова, причем сначала крестил себя, а потом бревно.
Телевиденье на острове было редкостью и показать нам решили не только самые значимые скиты Валаама, но и как бы накачать его духом, поэтому водитель Иван не ехал, а летал на запредельной скорости по местным дорогам. Он влетал на горы, причем еловые ветви хлестали по стеклам машины, а нам казалось, что сейчас нам тоже достанется и пригибали свои головы. Мне таким и запомнился первый Валаам: почти безлюдный, снежный, раздольный, морозный, белый, куда-то мчащийся на огромной скорости, с широкой улыбкой отца Феодосия.
Тогда Иван, стоя на берегу Ладоги, с которого открывался монастырь, стал рассказывать мне, как жить здесь непросто: все-таки это Север, давление скачет, а ему, южному человеку не хватает солнышка. Два месяца его не видел. Очень удручен этим. Только снег и холод. Братия болеет. В основном суставы. Мы тихо беседовали и два наших разных мира удивлялись друг другу. А на нас смотрел такой же тихий монастырь.
Теперь я понимаю, что это был редкий момент, когда мы увидели монастырь в его сокровенном обличии, без прикрас. Еще не наступили времена, когда сюда на самых элитных видах транспорта и зимой, и особенно летом будут прибывать сотни персон самых разных рангов. Еще можно было бродить по территории обители фактически в одиночестве. Монастырь только начинали ремонтировать, денег не хватало, он был тихим, душевным и смиренным. Очень быстро здесь все поменяется.
Настоятель обители отец Панкратий старался дать очень духовно выверенное интервью, с цитатами из трудов святых отцов. А потом он нас подвел к своей гордости – компьютеру с собственным сайтом Валаамского мужского монастыря и тут же ожил, заговорил языком попроще о том, как это сегодня важно, чтобы о жизни обители все узнавали через интернет. А мне тогда это казалось таким странным: интернет в монастыре, где связь плохо работает, где если бы ни несколько машин, жизнь ничем не отличалась от прошлых столетий. Ведь и сто, и двести лет назад здесь вот так же обогревались дровами, так же пекли хлеб, на те же темы разговаривали, страдали от тех же недугов и с таким же трудом сюда добирались. И вдруг – собственный сайт!
Чтобы позвонить в Москву я зашел в конторку к благочинному, прямо за Святыми вратами главного входа в монастырь. Соединения не было, в конторке собралось несколько монахов. Разговаривали об искушениях. Начали с шутки, что от монахов местные жители тоже выучили это слово: «искушение» и теперь все им оправдывают: «Такое искушение нашло, я жену побил крепко». Но потом разговор становился более серьезным и направлен он был больше для меня. Я действительно не предполагал, скольким духовным испытаниям подвергается жизнь монахов, да и не только духовным. Они рассказывали о том, как после ночных кошмаров кто-то из братии просыпался со следами кровавых когтей по всему телу. И даже было распоряжение настоятеля, чтобы не ходили в одиночку по острову, особенно в леса, где возможны губительные встречи даже не с животными, а с темными силами, потому что реальная борьба идет в небесах между добром и злом, и раз уж они выбрали свое назначение в служении Богу, то на них больше чем на других людей направлены дьявольские стрелы. Особенно мне запомнился рассказ про одного известного старца, когда к нему в келью набилось множество обезьянок. Несчастный старец недоумевал, почему у животных, которых он так любит, настолько злые морды. Но чувствовал полное бессилие перед ними. Покорно встал на стульчик, который ему придвинули под крюк светильника на потолке, покорно одел на шею веревочку. Он понимал, что его сейчас погубят, но воли прекратить это не хватало. Большой молитвенник за других, он так растерялся и не сразу вспомнил, что можно помолиться и за себя. И от первых слов 90-го псалма обезьянки стали отступать. А он остался стоять на стуле с веревочкой, накинутой на его шею.
Когда стемнело, к себе на чай нас зазвал отец Феодосий:
Вообще-то чаевничать келейно в монастыре не благословляется, но те, кто поют на клиросе, имеют послабление.
Келья у него находилась в стороне от братского корпуса и была довольно просторной. Потом он рассказал, что обменял эту келью на свою квартиру в Москве на Сретенке. В обители его послушанием было фотографировать. Поэтому в одной части он расположил свои вещи, а в другой – лабораторию. Вот только нигде я не увидел кровати. Оказалось, что он не спит лежа, а засыпает на стуле, сколько необходимо, а когда просыпается – занимается молитвой и послушанием.
Чаи у отца Феодосия были в разных красивых банках… Как он объяснил – гостинцы. Нам он заварил зеленый чай, в который для цвета и аромата добавил бергамот. Готовил по китайской традиции, предварительно ошпаривая чайник крутым кипятком, затем добавлял туда заварку, заливал только на треть… Так его еще в миру научил известный китайский фотограф. А для угощения потолок нам клюкву с сахаром в деревянном судке, который сам вырезал из березы уже здесь, на острове. Радовался, что клюквы здесь много. Что иногда идешь по лесу, и вдруг клюква пошла, а под рукой нет ничего, куда ее можно положить, тогда собираешь прямо в карманы подрясника. А потом из них по большой банке вытряхиваешь.
Его приезд на Валаам был даже для него неожиданным. Когда после фотографической выставки, где он фантазировал о своем монашестве, судьба независимо от его воли и других планов начала вести его в этом направлении, в скором времени у него уже появился духовник, который позднее и благословил его на постриг в монастырь. Причем не в Валаамский, а в Соловецкий. Он даже съездил туда познакомиться, поговорить и там дали согласие его принять насовсем. Он уехал завершить свои творческие и семейный дела, а когда вернулся, духовник в храме неожиданно произнес:
- На Валаам тебе надо, на Валаам.
- Ну как же так, батюшка, я же готовился к Соловкам, меня там ждут!
Старец вверх куда-то повторил:
- Почему на Валаам? Его же на Соловках ждут!
Потом как бы прислушался к ответу с выше, кивнул головой и повторил:
- Говорят, на Валаам тебе нужно ехать, не на Соловки. Так ты туда и езжай.
И отец Феодосий подытожил:
- Здесь такое правило: если человеку есть прдназначение сюда попасть – он обязательно попадет. С трудностями, но попадет. Вот вы тоже тяжело добирались, но все-таки оказались здесь.
Раньше, в миру, отец Феодосий по полгода уходил от всех, чтобы добиться филигранного мастерства своей фотографии, отточить мастерство. А здесь у него все упростилось:
- Такая красота, от меня, как от художника ничего не зависит… Надо только кнопочку нажать – и все.
В первую нашу ночь на Валааме нам снова не пришлось спать. После чаепития нас ждало наверное самое сильное потрясение на много-много лет: постриг. Поздно вечером все пошли в главный Спасо-Преображенский собор монастыря, где должны постричь в монахи 30-летнего послушника Леонида. Собор только начинали реставрировать, работал нижний храм, а двери верхнего были закрыты. На полурассыпавшихся росписях можно было рассмотреть следы от пуль. Здесь во время войны находилась школа юнг, и мальчишки оттачивали свое мастерство, стреляя по фрескам. Потом они вспоминали, что многие их ранения на фронте были как раз в те места, в которые они попали в телах святых на фресках в этом соборе. Нам ничего не рассказали об этом человеке, которого должны постричь в монахи, даже его имени не назвали. Да и зачем? Ведь теперь у него все будет новым: имя, судьба, ответственность перед Богом.
Не знаю, стоило ли человеку, который впервые переступает порог обители сразу же показывать такую картину. Она меня шокировала своей необратимостью: молчаливая братия со свечами вокруг красной дорожки, тихое песнопение и человек в белых одеждах и почему-то черных шерстяных носках медленно ползет к алтарю… Серебряный поднос, убранный золотой парчой, на которой лежат вершители человеческой судьбы - ножницы. Трижды он подавал ножницы и трижды настоятель ронял их на пол. Я до сих помню его дрожащую рыжую бородку и смиренный взгляд. Взмахи ножницами – и на золотую парчу ложатся клочья срезанных волос. И все. Родился новый человек. Монах Лука. А может быть несколько новых людей. И один из них я. Потому что весь мой следующий путь с ошибками и победами, с разочарованиями и поисками теперь навсегда имел совсем другое значение: с этого момента я понимал, что несу ответственность не перед собой или своими родителями, а только перед Богом. За все эти годы сколько раз я отворачивался от него, и сколько раз, уподобляясь блудному сыну, просил пустить обратно. Но я больше никогда не забывал про Него. Никогда.
Мы не встретили Рождество на Валааме. Накануне был вертолет и на нем мы должны были вернуться на материк, чтобы сюжет вышел в праздник Рождества. Нас никто не мог понять:
- Как же так! С такими трудностями добрались, а самого главного не увидите? – удивлялись наши попутчики. Отец Феодосий нас провожал, сказал, что когда прибудем в аэропорт, там будут встречать наших кого-нибудь из наших попутчиков, сказать, что он благословил нас подвезти. В вертолете было тесно, и со мной чуть ли ни на одном сидении на уголочках расположилось еще два монаха. Я спросил:
- А встречать вас будут?
- Должны встретить!
- Отец Феодосий благословил нас подвезти до города.
- Хорошо, подвезем.
Потом оказалось, что моими попутчиками оказались настоятель соседнего с Валаамом Коневецкого монастыря отец Исидор (теперь он начальник Русской Духовной миссии в Иерусалиме) и его помощник. И скорее всего, именно из-за них и был послан вертолет, потому что в Петербурге им надо было срочно решать очень важную проблему: беда стряслась с одним коневецким монахом. Там, в городе, на территории подворья, он запалил фейерверки, а потом подпалил и само подворье. Я начал сокрушаться, на что отец Исидор спокойно ответил: в пост это часто бывает. Находят на людей затмения. За молитвенные труды достается тем, кто посвятил себя Богу. Сейчас Рождественский пост подходит к концу – самое напряженное время, а в Великий пост нам еще сложнее.
Трудно справиться – искушения.
________________________________________
После возвращения меня хватило надолго. Почти на год. Год я жил своей прекрасной светской жизнью: ресторан Дома кино, кинофестивали, ночные клубы. Засыпал неизвестно где и просыпался неизвестно с кем. Кому попало, часто под хмельком рассказывал, что есть такое особое место, где люди живут совсем по-другому. Все цокали языком и поднимали следующий тост за что-нибудь светлое. Но потом мою душу стало посасывать. Ей стало неспокойно. Она просилась туда, где ей однажды было хорошо. И я набрал телефон отца Феодосия. Он не слушал меня долго, а быстро приказал: собирай документы, делай визу, мы едем на Афон.