Ей на грудь положили безобразный комок плоти: большие глаза, ручки, пальчики, уши, присутствие волос на голове, - буквально всё до ужаса поражало своим искривлённостью и уродством…
Мать, видя безобразность дочери, хотела от неё отказаться, но потом, сжалившись, оставили дитя.
Долгое время семья не могла придти в себя от рождения чудовища, но смирение – было единственным выходом в данной ситуации.
Каждый день громкий крик младенца раздирал душу каждого, кто его слышал. Мать боялась прикасаться к дочери, и старалась как можно реже подходить в малютке, возложив эту заботу на няню. Порой, не вынося нескончаемого плача обезображенного существа она закрывалась на верхнем этаже дома, затыкала уши пальцами и, разрываясь в собственном стоне, старалась заглушить шёпот материнских чувств. Отрёкшийся от девочки отец предпочитал делать вид, будто ребёнка попросту не существует в его жизни. Он часто прибывал в не дома, допоздна задерживаясь на работе, а когда ему негде было скрыться от действительности, замыкаясь в себе, проводил время за просмотром футбола по спортивным каналам, до тех пор пока сон не заберёт его тело целиком.
Дабы избежать сплетен и всеобщего позора, семья предпочла скрыть рождения уродца, поэтому для ближайшего круга создали историю о смерти ребенка во время родов. О столь нелепой лжи знала лишь няня, но её зарплата являлась столь высокой, что она даже при желании не захотела бы её терять, молчание женщины являлось купленным наверняка! Но как не странно именно она оказалась единственным человеком в доме, полюбившем девочку всем своим сердце, и впоследствии, во многом повлиявшая на её жизнь.
Их семья походила на закрытую крепость, куда редко входили посторонние люди. От визитов родственников и друзей пришлось сразу отказаться. В страхе быть разоблачёнными и осуждёнными в глазах всех, они целиком и полностью погрязли в своей лжи. Страшно даже было предположить, что могло произойти, если кто-нибудь узнал бы о рождении столь уродливого создания, какие бы последствия ждали семью.
Для дочери была отведена комната в бывшем полуподвальном помещении. Оно представляло из себя - большое, тёмное пространство, без окон, с запахами сырости и пустоты под низким потолком, наполненное отзвуками шагов, напоминающих о существовании жизни вне его влажных стен.
С того момента данная обитель стала единственным убежищем для изгнанной из мира. Но скорее, впоследствии, она скрывалась не от людей, а от самой себя, от своего лица, которого никогда не видела в зеркальном отражении, и лишь на ощупь, изредка касаясь тонкими пальцами своей кожи, она мысленно рисовала свой образ. С каждым днём он медленно изменялся, становился ярче, параллельно чему столь же ярче становилась её отвращение к самой себе, и боль от осознания того, что она не такая как все, захватывало девушку целиком, медленно шаг, за шагом, будто разрезая плоть ласковой бритвой.
За многие годы отличить женское тело от стен было совершенно не возможно.
Она словно тень скользила между мебели, по углам, между тканей и вещей, словно незримое существо потустороннего мира.
Привыкшая к одиночеству с детства, она не спешила, что-либо менять, и буквально считая себя частью неодушевлённого пространства, была кусочком искусственного созданного мирка этих стен...
Единственным человеком, навещающим её, была та самая няня, воспитывающая её с рождения. Проникая через пелену мрака, женщина мягко здоровалась, садилась рядом и нежно заговаривала. Чаще всего пряча своё лицо в сгустках темно-серого пространства, девушка отворачивалась к стене, и предпочитала молчать, внимательно слушая ласковую женскую речь.
Но и эта милая престарелая женщина с годами стала появляться всё реже и реже. Иногда она приносила еду, ставила на столик и немедленно уходила, а порой подолгу задерживаясь, часами рассказывала что-то о жизни людей прогнившей современности.
В своих разговорах няня осторожно подводила воспитанницу к шагу выхода из долгого заточения, выхода наверх, к свету и жизни. Но как только та слышала подобную речь, девушка немедленно прогоняла женщину прочь, и, запирая дверь, могла на протяжении нескольких недель не впускать в своё убежище никого.
Запахи природы, свет солнца, шуршание листвы и завывание ветра перед влагой дождевого потока – всё это и многое другое являлось столь диким и непознанным, что она предпочитала не подпускать к себе это ближе чем мысль или сон.
Она боялась людей, их безупречно идеальных лиц, горячей жизни текущей у них по венам, их красоты, грации и безупречности. Она боялась их холодных взглядов, устремлённых на её уродство, их осуждения, насмешек, боялась их страха или отвращения при виде её врожденных дефектов внешности, боялась направленной в её адрес злобы или жалости…
Даже скользящие между снами мысли о подобной реальности одним мигом отсекали всякое желание попробовать выбраться из заточения, желание жить, а не существовать в образе жалкого мрачного существа, который, не смотря на биение сердца, умер ещё при рождении.
Но однажды, няня просто не пришла! ….…. И никто не пришёл на смену ей!
Окутанный скорбной тишиной дом, замер в ожидании жизни, но так и не дождался её.
На протяжении месяца девушка невольно прислушивалась к любому звуку вне стен,- к завыванию ветра, к падению листвы, к отдалённым голосам, - в надеже услышать в каждом звуке что-то родное, что-то знакомое. Но этого так и не произошло…
…руки касались стен, от голода кружилась голова, перед глазами расплывались образы вещей…
Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой, открывается дверь с раздражительным скрипом, будто иглами колющими слух…
…яркий свет, сотни тонких лучиков проникали в глаза…
…преодолевая препятствие боли, и потоки слез, она снова и снова открывала и закрывала глаза, пока струйки жизни текли по коже лица…
…шаг за шагом, вперёд и она на улице, ныряет в объятия весеннего солнца, погружаясь в смешенные запахи: аромат молодой листвы, запах влажного асфальта, сладость недавно прошедшего дождя…
Из нутрии её раздирали на части крошечные кусочки самых разных чувств: от страха и смятения, до возбуждающего состояния эйфории и истинного счастья, взявшегося от куда-то сверху, наверное, пришедшее с летящими облаками, с порывами ветра, или с криками птиц.
Средь ярких линий городского пространства стали появляться один за другим люди. Сначала, как лёгкие тени они проплывали мимо, мелькали в дали, скрываясь за углами зданий и стволов деревьев; затем всё ближе и ближе стекались к ней, принимая очертания нечто человеческого.
Они удивлённо рассматривали девушку.
Одни отводили испуганные взгляды, другие показывали пальцем и злорадно хихикали.
Растерянные мамаши в возрасте немедленно уводили подальше своих детей, а престарелые дамы с брезгливыми морщинистыми лица плюясь, произносили нечто невнятное, но очень оскорбительное. Считающие же себя привлекательными, мужчины, несущие свой живот, как сумку кенгуру, немедленно останавливались, и надменным, похотливым взглядом осматривали девушку с ног до головы. Затем бросив в её адрес нечто пошлое, проходили дальше, за теми особями женского пола, которые высокомерно вздёрнув носик, прикрытые маской из толстой штукатурки, цокая каблучками, несли своих собачек в дешёвый салон красоты.
Бежать, бежать, бежать! – кричало всё внутри неё. И в стремлении спрятаться от глаз прохожих она рванула куда-то меж домов, через парки, по сырым тротуарам и дорогам. Она бежала до тех пор, пока не запнувшись, не упала на одной из площадей, заполненной спешащими людьми.
Сжавшись в комок, прикрыв лицо руками, она замерла.
Внутри же буквально всё кричало на взрыв в истошном визге вопросительных знаком. Хотелось ногтями рвать на себе кожу в кровь, и, своим стоном проникая звуком в случайных слушателей разрывать их органы на тысячи кусков, безвозвратно убивая каждого, кто находился рядом.
Неизвестно сколько бы времени она вот так просидела бы в полусогнутом, измождённом состоянии, если бы её ни окликнул некто со сторону.
Подняв голову, она осмотрелась, вокруг по-прежнему ходили люди, кто-то стоял рядом всматриваясь в её лицо, кто-то был неподалёку, кто-то не желая вмешиваться незамедлительно убегал прочь.
Сквозь лёгкой, исчезающей, пелены перед глазами, девушка неожиданно для самой себя, начала отчётливо видеть каждый мимо проплывающий образ, и пришла в ещё большее смятение и ужас.
Каждый человек был похожи на рядом стоящего, будто его клон: серые примитивные тона, чёткие прямые линии и грубые очертания, - всё это сливалось в одну единую блёклую форму. Разделить массу на мужчин и женщин можно было лишь по оттенкам их одежд, различимых в полутоне от тёмно – серого – мужского, до светло-серого – женского. А так же по взглядам: удивительно безжизненные и тусклые глаза женщин, и холодные, невыразительные глаза мужчин, бесчувственно спешащих куда-то вперёд.
А самое уму непостижимое было в том, что буквально каждый человек являлся бесформенным уродцем, не внушающим ничего, кроме отвращения: пустые чёрные глазницы, кожа трупного цвета, сухие синие губы, мёртвая мимика, кривые тела.
Хотя, что она могла знать об уродстве или красоте, когда провела почти всю жизнь взаперти, вдали от людей, видя лишь очертания няни во мраке светонепроницаемой комнаты?!
От куда-то вновь послышался мужской голос.
Она обернулась.
Позади неё стоял молодой человек, будто яркая растёкшаяся краска посредине обесцвеченного пространства.
Подстриженные каскадом синие волосы, изумрудные глаза, обаятельная улыбка, украшенная кусочками каких-то металлов, руки расписанные цветными узорами, длинные, сильные пальца с кольцами, и прикрывающее стройное тело объёмные штаны, футболка смешенных танов, а так же куча непонятных железок висящих отовсюду.
Он протянул руку, поднял её с асфальта, и будто зная, что происходит, молчаливо подвёл к зеркальной витрине…
Там на них смотрела невысокая худенькая девушка, с застенчивым удивлённым взглядом и плотно сжатыми малиновыми губками. Из – под развивающихся на ветру, длинных прядей гладких сиреневых волос с красными вкраплениями, блестели большие глаза цвета индиго, в оформлении длинных густых ресниц. От милых эльфийских ушек по линии шее и изящной линии декольте красовался рисунок, данный природой от рождения, изображающий спутанные бутоны цветов и крыльев бабочек. На запястьях тонких рук расплывались обручи из подобных же рисунков. Женственное тело прикрывало какое-то странное одеяние, перевязанное в нескольких местах тонкими ремешками, но оно совершенно не скрывало её истинной красоты.
По бледной коже пробежал холодок, пальцы задрожали, а из глаз скатилась хрустальная слеза. Но не от боли, а от осознания того, что там, в витрине, на неё смотрела, ни кто иной, как она сама………….
…и взявшись за руки, они пошли воль по площади…
Июль 2009