Моя мать всегда жила на другой планете от меня. На свою кажущуюся теплоту и заботу, простоту и понимание, она находилась где-то в своей долговременно закрытой раковине, изолированной от света и реальности. Туда не проникали ни мои вопросы, ни просьбы, ни доводы. Ей было так проще, закрыться, что бы ни осознавать свою полную, нерушимую безысходность в своём гнилом мирке, который распространил свои испорченные с годами нити не только на неё, но и на меня.
Какими бы способами я не пыталась вытащить её из закупоренного состояния, мои попытки оказывались отчетными, она лишь больше уходила в себя. Иногда мне казалось, что лишь моя смерть разбудит в ней осознание реальности, понимание проблем, понимание жизни, которая уже давно сгнила под его началом, началом отца.
Хотя, наверное, даже моя смерть ничего бы не изменила, а лишь усугубила данное положение вещей, и глубоко несчастное существо полностью перестало бы ощущать себя живым. Да и ощущала ли она то, что живёт? То, что она человек, а не винтик общественного механизма? Чувствовала ли она в себе жизнь или всё таки давно уже став обиходом мебели, воспринимала окружающее вокруг себя, то же, как кусочки вещей: стен, потолка, телевизора, горшочком цветов, и тряпья?! Наверное, так оно и было!
Погрузив себя в заботу о кошках, цветах, убивая время за присмотром телевизора, она давно уже была не живой. От неё осталось только оболочка, ожидающая своего часа. А так как я находилась рядом, то этого часа ожидала и я, только не её, а своего собственного.
Наблюдая эту безжизненность с детства, я привыкла к данной позиции, сделала нормой жизни, существовать, а не жить, не бороться, а принимать своё поражение, мириться, а не менять ситуацию. Она научила лишь какому-то непонятному смирению, гнёту, и плачу, но, ни как не силе, не борьбе, ни самостоятельности.
Я оказалась закованная этими обстоятельствами, так же как она, буквально с рождения. С первых минут моих вздохов они вытащили для меня несчастливую путёвку в жизнь, и когда я пыталась повернуть всё в обратном направлении, на моём пути стоили именно они, родные люди, которые быстро, с моим взрослением становились всё более чужими, и холодными.
Между нами висела незримая вуаль их проблем, дрязг, склок, сотканная из запахов сигарет и перегара, Через эту сетку я смотрела на них, на мир, на себя, на людей в целом. А они ничего не собрались менять, они куда-то плыли, на дырявой лодке, по грязной, вонючей реке, тянув меня за собой. А я ещё была слишком незрелая, что бы сопротивляться, что бы объяснить им их неправоту, что бы достучаться до каменных душ. Когда же я выросла, стало уже слишком поздно для их прозрения, они настолько укоренились в своём болоте, что если бы я вытащила из данного состояния хотя бы мать, то, скорее всего она не смогла бы жить в русле нормальной жизни, и завяла бы быстрее, чем вянет сейчас.
Смотреть на это жалкое состояние, то же самое что смотреть на человека, медленно истекающего кровью, из маленькой, но глубокой раны. Кровь постепенно, слабо сочиться из пореза, который был нанесён ржавым предметом, а по всему телу образуются всё новые и новые раны от тупых заточек. К сожалению она давно свыклась с этим, и уже перестала ощущать боль, её чувствует лишь тот кто наблюдает за нею. Если можно было бы поменять мою душу и тело местами, поднять бестелесную сущность на поверхность плоти, то кроме шрамов, кровоподтёков и гниющей плоти вы ничего бы не замети.
Меня убивало, нанося новые раны её бездействие, своя беспомощность, отсутствие поддержки, сжатый спёртый воздух пыльных стен, вопросы, которые никогда не найдут своих ответов, безответность на просьбы, столь маленькие однодневные просьбы, которые оставались не замеченными за мою бурную пятилетнею жизнь, когда я ещё пыталась быть счастливым человеком. Но мне упорно не давали это сделать. Хотя в некоторых ситуациях стоило лишь на минуту, на час, на день позволить мне расправить крылья, дать ощутить себя живой, счастливой, и дышащей полной грудью, то возможно в миг бы всё изменилось в лучшую сторону. Но у неё находилось кучу слов и доводов, что бы этого не допускать, будто специально хотела лишить меня того, чего не было у неё. А ведь мне нужно было так мало, совсем немного, совершенно банальные, простые вещи, но почему-то в них мне отказывали. В итоге мне приходилось сидеть в клетке эмоционального заточения день за днём без изменений: понедельник, вторник, среда……….. и особенно выходные.
Это особые дни, когда ты надеешься на просветление, на глоток свежего воздуха, на разрушение этих проклятых стен, но всё остается по-прежнему. И мой крик разрывает мен из нутрии, а она остается немой, слепой и глухой, не замечая как из меня начинает тонкой струйкой сочиться кровь из той же раны, как и у неё, медленно лишая меня жизни.
Пришло время, когда я опять с новыми силами пытаюсь что-то поменять, но меня не замечают, мимо меня снова проходят близкие люди, делая вид, что ничего не производит, будто я тень, и, как бы не старалась стать человеком у меня ничего не выйдет.
А в нутрии, где-то в глубине ещё трепещущей души, во мне по-прежнему сидит тот забитый, загнанный будто волчонок, одинокий ребёнок с утвердившимся, базовым недоверием к миру, которому так необходимо слова одобрения, поддержка и понимания. Но, увы, эти банальные, до безумия простые вещи так и не будут, наверное, мной обретены. Я снова наталкиваюсь на прежние стены, находя помощь лишь там, где на первый взгляд невозможно было её найти: в новых глазах, с чужой стороны, от давно забытых друзей, но близкие, как были, так и остаются за гранью моего мира, живя на чужой, холодной планете, во мраке и пустоте, не желая выползать на свет, всё с той, же силой стараясь волочить мою судьбу за своими, пропащими судьбами, не разделяя их.
Так существует ли вообще просвет, в этом нескончаемом туннеле, где начало является концом, а конец началом? Возможно ли достучаться в те двери, которые закрыты с начала времён? Возможно ли вообще что либо поменять? Возможно ли прекратить это кровотечение из ран душ людей, которые сами не хотят себе помочь и обрекают на слёзы тех, кому дали эту серую жизнь? Каким образом можно сделать слышащим, видящим и говорящим того, кто никогда не имел этот дар?
Привыкая с рождения лишь ощущать гнилой запах опустившихся людей и свой собственный, такой же ничем не отличающийся от них, плывя туда, куда тянет его семейных род, они ничего не меняют, оправдывая свои поступки непоколебимыми обстоятельствами и безысходностью. Но хуже всего обрекая на тоже самое, других, возможно ещё невинных в этой жизни людей, плыть за ним. И так из года в год, из века в век, круговорот несчастных судеб, неосознанно копирующих друг друга, дублирующих несчастья, болезни, разврат и похоть. Равнодушие матерей, пьянство отцов, черствость дедов, молчание прадедов, чистота детей, и их отвергнутая сущность их близкими… Мир погрязший в гниющих ценностях, прикрываемый наигранной культурой, материальным достаток, модой и фарфоровыми масками людей; век – красоты, бесконечного отчаяния, пустоты и одиночества, людей, которые продолжают врать самим себе даже тогда, когда понимают, что умерли…
4 августа 2010