Когда мне было года четыре, у соседки появился малыш, и тогда моя жизнь изменилась. Каждое утро я бежала к ним посмотреть, как подрос Сашуня, так назвали мальчика. Он был такой славный, маленький толстячок, и так быстро подрастал. Научился ходить и стал приходить к нам в гости. Он скучал за мной так же как и я за ним. Только просыпался и первым делом приходил к нам. И моя бабуся спрашивала, завтракал он уже или нет, и он всегда отвечал, что нет. И бабуся всегда наливала ему стакан молока, и он всегда говорил ей спасибо, а потом говорил, что он уже завтракал, что он просто забыл, потому что ему снилась я, и ему надо было скорее увидеть меня. Какой был славный малыш, я относилась к нему, как к своему маленькому братику, нянчила его и заботилась о нем.
Это было такое хорошее время. Мне всегда хотелось сделать ему приятное. Как-то я принесла ему торфяные горшочки, у нас на бригадном дворе делали такие для выращивания рассады. Закладывали в отверстие горшочка зёрнышко, засыпали землёй и начинали поливать. Зёрнышко прорастало и росло в теплице, пока на улице станет тепло. Потом все эти горшочки с растениями высаживали на поле и растения быстро начинали расти. Сашуня взял этот горшочек в руки, посмотрел на него и бросил с печки на пол, сказал: «фу, какой грязный». А я так хотела его порадовать.
В какой-то год у нас в колхозе выращивали червей шелкопрядов. Я всегда любила ходить на бригадный двор узнавать, что там новенького. Мне подарили троих гусениц шелкопряда и я, конечно же, скорее побежала поделиться с Сашуней. Он, как всегда, не обрадовался такому подарку, сказал: «фу, какие они страшные», и мне всех троих пришлось забрать себе. Я сделала для них коробку и стала выкармливать листьями шелковицы. Они быстро подрастали и превратились в огромных страшных червей. Я и сама их боялась. Как-то один из них куда-то пропал, я искала везде, но его нигде не было, и я решила, что его съела кошка. Мне было очень его жаль. Осталось два. Когда пришло время, они стали заматывать себя шелковыми нитками, и оказались оба в шёлковых коконах. Потом, через какое-то время, в коконах появились отверстия и оттуда вылезли бабочки, которые отложили яйца на той же шелковице и из них опять появились маленькие гусеницы шелкопрядов, теперь уже их было много, такими превращениями я была просто потрясена.
А еще больше я была потрясена, когда под бабусиным сундуком нашла третьего шелкопряда, который у меня пропал. Он, видимо, выпал с коробки, стал искать еду и заполз под сундук. Он остался там без еды и пытался из последних сил замотаться в кокон. Но сил у него на кокон не хватило, и он смог сделать из шёлковых нитей подобие тарелочки и там умер. Когда я его нашла, он был уже совсем высохшим, и жизнь его пропала даром. У него одного были шелковые нити желтого цвета, два остальных были белые. У него не получилось кокона, и он не смог превратиться в бабочку, и не отложила бабочка яйца, и не вылупились из яиц новые черви шелкопрядов.
Я переживала эту трагедию сама, сидела за хатой в репейниках и долго плакала от бессилия что-либо изменить. Казалось, печали моей не будет конца. Но вечером приходила мама, и все горести уходили куда-то, чтобы потом вернуться в нужный момент жизненным опытом.
А мама излучала тепло и спокойствие, одно ее присутствие рядом давало мне силы и уверенность в себе. Я не могла на нее насмотреться. Мне всегда хотелось быть рядом с ней. Мама-это не просто человек, который родил ребенка, это неведомая связь на энергетическом уровне. Когда она есть, о ней не знаешь, все, как будто, так и должно быть. Но когда мама уходит, внутри вместо света, поселяется печаль. Но я об этом еще не знала, моя мама еще была со мной рядом. И я постоянно хотела ее видеть.
Одно время у нас в колхозе выращивали табак. С ним столько хлопот. Надо сразу сеять, потом рассаживать рассаду, потом полоть, потом пасынковать, срезать соцветия, когда он начинает цвести. Занятие это очень опасное. На цветах сидят пчелы и норовят ужалить каждого, кто прикоснется к цветку. Пасынкуют дважды. Когда приходит время, стебли срезают и высушивают в тени. Только высушенные стебли сдают на фабрику и с них потом делают махорку и сигареты. Мне тоже приходилось пасынковать табак.
А сушат табак в сушарке. У нас это был чердак над коровником, и женщины там старательно сортировали и развешивали стебли табака, в том числе и моя мама. Мне всегда хотелось быть там, где мама. Но туда она меня никак не пускала. Надо было лезть по огромной деревянной стремянке. Расстояние между ступеньками было мне до шеи, и я никак не могла туда влезть, стояла внизу и лила горькие слезы, долго, пока не надоедала всем. Иногда меня туда втаскивали. Это был огромный чердак с едким запахом табака, от которого из глаз текли слезы, и першило в горле. Между стропилами были натянуты проволоки и на них навешивали стебли табака, разрезанные пополам. Но я не подавала виду, как тяжко там сидеть, я радовалась, что рядом с мамой, и что я ей буду помогать. Трудно даже представить, как могла эта горсточка людей, которые жили в нашем хуторе, делать такие большие работы.
Вокруг хутора были огромные поля, которые обрабатывались вручную. Люди работали с темна и до темна, почти за бесплатно. Хлеба косили косами вручную, вязали снопы, в снопах сушили, потом молотили цепами на току, зерно собирали и сдавали государству. Цеп – это длинный черенок, а к нему привязан коротенький черенок, привязан кожаной полоской накрепко.
Однажды у соседки эта полоска порвалась, и маленький черенок с силой полетел и попал прямо в лоб маминой подруге, её тоже звали Маруся. Она сразу упала. Все бросились к ней. Принесли ведро с водой, давай плескать ей в лицо. Она очнулась. Но на лбу у неё была огромная красно-синяя шишка. Стали прикладывать холодный компресс. Она немного пришла в себя и её увели домой. Со временем воспаление прошло, а шишка на лбу осталась на всю жизнь. На трудодни давали несколько мешков пшеницы, которую надо было отвезти на ветряную мельницу, смолоть, потом привезти готовую муку и тогда можно будет печь хлеб в русской печке, очень вкусный домашний хлеб.
А другого хлеба тогда у нас и не было, я даже не знала, что может быть другой хлеб. Как-то раз нам тётя Дуся, мамина сестра, она жила в Донецке, прислала посылку, ящик сладких сухарей. Вот тогда я первый раз увидела, что хлеб может быть другой, а эти сухари, это было настоящее лакомство. А ещё на трудодни давали кусковой сахар. Куски величиной с кулак. Если хотелось чего-нибудь сладкого, можно было взять и погрызть кусок сахара, конфеты в доме бывали очень редко.