Хорошо, если хозяин тебя понимает. Например, когда проходим мимо помойки, и мне хочется там порыться, он плюнет и отпустит меня со словами: «Гадёныш, ты мне все руки пообрывал. Иди, всё равно тебя не удержишь». Или когда он вывел меня на пустырь и хочет, чтобы я выкакался, а мне не приспичило еще, прикидываюсь бревном и бухаюсь в снег. Катаюсь в нём, пока глаза к носу не сводит. Замираю, лежа на боку и смотрю на хозяина. Он пожимает плечами и чешет мне спину носком сапога. Кайф! Весной у соседской Динки начинается течка, и я делаюсь сумасшедшим от сладкого запаха, перестаю выполнять команды хозяина, загораживаю ему дорогу и не даю открыть калитку. Он долго смотрит на меня, потом говорит: «Н-да!»- и отпускает. Я лечу к Динке. Полгода, как моего друга Кешу увезли в деревню. Скучаю без него: он так удачно мне подвывал, когда нападала тоска. И вот соседский зять, который увёз моего другана, зашел к нам поговорить. Он привёз из деревни на мотоцикле картошку и собрался опять туда ехать. От него пахнет Кешей, и я, обнюхав его сапоги, повизгиваю и машу хвостом. Хозяин говорит мужику: «Это он приятеля вспоминает. Видишь, как мелко-мелко кончик хвоста двигается?» Зять смеётся: «Жалко, что собаки писать не умеют. Отвез бы письмо». Хозяин заржал: «Как это писать не умеют?» Выводит меня на улицу, пришпиливает лист бумаги к столбу и командует мне: «Ну-ка, пошли дружку весточку…!»
Я, конечно, подхожу к столбу и поднимаю ногу. Соседки, судачившие у кучи опилок, переглядываются, и самая смелая спрашивает хозяина:
; Что это он делает с бумагой?
; Да, Кеше в деревню письмо написал.
Они качают головами и плюются: «Вот нечего делать-то…» Им, бабам, не понять собачьей тоски. А хозяин понимает. Листок кладёт в пластиковый пакет и прячет в коляске мотоцикла. Скоро почтальон вместе с картошкой привезёт ответ, такое же письмо от Кеши. Вот радости собачьей будет!
Бывает, долго мы ездим с хозяином, и я даже устану. Вернемся, он меня спрашивает: «Ну, что? Набегался?»
Не знает он собачьего счастья: нам побегать, что людям выпить. Иногда хочется подраться. Слышу, как мой враг Рекс бежит мимо нашего дома, и не могу удержаться от истерики, особенно, если он подбежит к воротам. Мы орём друг на друга, как полоумные. Если это происходит часто, хозяин дает мне пинка и выпускает, напутствуя: «Вы меня с ума сведете. Подерись, и быстро домой!» Я возвращаюсь с победой, искусанный, но довольный. Рекс, загнанный в свою будку, больше не приходит, боится. Тащу хозяина за шнурок, когда он едет на велике, и мне это дело нравится. Снисходительно улыбаюсь, когда слышу досужие разговоры об издевательствах надо мной. В Канаде, как мне объяснил хозяин, даже соревнования проводятся по гонкам с собаками. Правда, там выбирают крупные породы, которые могут тянуть не только велосипед, но лыжника или санки. Салазки с дровами мы тащим вдвоем с обожаемым хозяином. В этот момент я чувствую себя немножко человеком. И хожу гордый.
Конечно, при этом не пропускаю ни одного столба. У хозяина от моих остановок развивается такое недовольство, что он мне обещает дать пинка хорошего, если не перестану дурить. Иду нормально, пока из закипевшего хозяина не выйдет пар, после чего опять начинаю метить всё, что возвышается над землёй хоть на вершок. Несчастные, должно быть, звери в степях: «Тошно волку в степи: негде ногу поднять»
Сейчас стало жить полегче. В память о трудных днях осталась песня, которую хозяин написал:
Профессий разных много есть на свете,
Но мы одной, единственной, рабы.
Мы с Рыжим нанялись в электросети:
Чтоб не рассохлись ; обссыкать столбы.
Ну, что за жизнь: кругом - одни помойки,
И этому друган мой очень рад.
Я со двора выкатываю «двойку»,
Ну, в смысле, двухколесный аппарат.
С утра мы выезжаем на дорогу
И колесим весь день, кляня судьбу.
Кобель мой, как поднимет ногу,
Так словно бы приклеится к столбу.
К обеду я опять чешу в затылке.
На хлеб не заработали опять.
Собрали мы всего лишь три бутылки,
А на буханку хлеба нужно пять.
А что поделать - конкурентов много,
Зато поилица-кормилица одна.
Как Родина, одна на всех дорога,
Одна, как непутёвая страна.