Участковый
К десятому классу я имел под два метра роста, 100 кг веса и два привода в милицию. Посёлок, где мы жили, был основан недавно. Жильё строили быстро. Печники клали печь. Плотники из деревянных щитов сбивали каркас. Каменщики обкладывали его кирпичом. Городок стремительно разрастался и вскоре получил название. Изумительно красивое. Сокольники.
Наша историчка (она была помешана на «Слове о полку Игореве» и мы прозвали её Ярославной) объяснила название посёлка так: «все эти земли когда-то принадлежали графу Бобринскому, внебрачному сыну Екатерины II и Григория Орлова, её любовника; на этом месте, где мы сейчас живём - было огромное поле. Здесь граф охотился с соколами. И называлось оно - Сокольничим; отсюда и название посёлка».
В нашем посёлке было два монументальных здания – четырёхэтажная школа и Дом Культуры. Огромный. Светлый. Школа работала в две смены. Каждый год к первому сентября одних первых классов набирали по семь штук – от 1-А до 1-Ж. Учителей не хватало, особенно в старших классах. В особом дефиците были преподаватели иностранного языка. Немецкий в нашем классе вела учительница, приезжавшая из района. Появлялась она редко. Проведёт урок, задаст на дом кучу параграфов, и месяц её нет. По-настоящему немецкий нам преподавал наш завхоз (после войны он ещё лет семь служил в Германии на сверхсрочной). Занятия проводил по-хозяйски. Девчонок оставлял в классе зубрить учебник, а нас парней, распределял на различные работы. Зимой чистили снег, ремонтировали старые парты. Осенью и весной работали в огромном школьном саду. При этом он разговаривал с нами только по-немецки. От этих уроков в моей памяти сохранилась фраза. Её он часто говорил нашей школьной медсестре: «Ком шляфен, фроляйн, фик, фик унд тринкен шнапс». Дядька был замечательный. Фронтовик.
В ДК, кроме кино, работала секция классической борьбы и множество кружков. Мне было лет 13, когда я впервые увидел показательные выступления борцов. На следующий день, нас пацанов, пришло записываться на «борьбу» человек 30. Тренер сразу выделил меня. Покрутил, пощупал, спросил: сколько мне лет. Я ответил. Он покачал головой: «Да-а. Парень ты перспективный». И записал меня сразу в старшую группу. Там тренировались разрядники и три кандидата в мастера спорта. Я был у них нарасхват. Они вместо чучела отрабатывали на мне приёмы. Бросок за одну руку, бросок через голову с прогибом, «мельницу» и много ещё разных «зубочисток». Я потом плюнул и перестал ходить на эти тренировки. Тренер даже в школу ко мне приходил, уговаривал не бросать. Но эти «КМСники» у меня всю охоту к спорту отшибли. Да и к чему? Сила из меня так и пёрла. В классе я мог на спор высоко приподнять парту с визжавшей на ней от испуга и неожиданности одноклассницей. Учился, правда, неровно, скачками. Бывало контрольные работы за четверть «щёлкал» быстрее отличников, а бывало, и к доске отказывался выходить. Потому как даже не понимал, о чём меня спрашивали. Уверенней всего я чувствовал себя на уроках истории. У Ярославны. Кажется в классе седьмом, она даже расплакалась, когда я рассказывал о Куликовской битве, про бой Пересвета с Челубеем.
Среди ровесников друзей у меня не было. Скучно как-то с ними. Дружил я с парнями намного старше себя. Были среди них и судимые. Уж очень льстило их равное отношение ко мне. Авторитетом у нас был Мосол. Парень лет тридцати. Длинный. Тощий. Злой. У него было две судимости. Все его уважали и побаивались. Он часто рассказывал нам про «зоны», где сидел. Но я мало чего понимал. Из его историй выходило, что на этих «зонах» сидят самые лучшие люди на свете, а за что – не понятно. Я как-то набрался смелости и спросил его: «Мосол, а сам-то ты за что сидел и сколько?» Он бешено посмотрел на меня и сквозь зубы процедил: «Двенадцать Пасох. За халатность». Опять я ничего не понял, но зауважал его ещё больше. Вообще, Мосол изо всех меня выделял. С год назад я шёл из школы мимо его голубятни. Он стоял с тремя незнакомыми мне парнями. Парни что-то требовали от него и были настроены очень агрессивно. Вот-вот должна была вспыхнуть драка. Не задумываясь, я бросил папку с учебниками и буром попёр на незнакомцев. Мне здорово досталось. Кто-то из соседей вызвал наряд милиции. Мосол куда-то исчез. Исчезли и парни, с которыми мы колупались. Забрали меня одного. В милиции сразу стали составлять протокол. Я нёс какую-то околесицу, инстинктивно стараясь не впутывать Мосла. Промучившись со мной часа полтора, дежурный сержант дал мне такого пинка, что я пулей вылетел из дежурки.
По дороге домой, потирая ушибленные места, я горделиво предвкушал своё завтрашнее появление в школе. Что туда сообщат сегодня же, я не сомневался. И уже чувствовал на себе заинтересованные взгляды девчат, восхищённые - пацанов. И мне было глубоко по фигу, что последует неизбежный вызов к директору. Да и разговор с родителями меня не страшил. Отец мной вообще не занимался. Он всю войну в пехоте прошёл. Три раза ранен был. Контуженный. Сколько себя помню - всё болеет. Как меня ещё умудрился сделать. К тому же поддаёт здорово. Как напьётся – одно и то же: «Эх, сынок, скоро в ящик сыграю. Наверное и в армию тебя не провожу. Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг!» - и опрокинет очередной стакан. Мать, конечно, жалко. Спит и видит, когда я десятый класс закончу.
О том, что меня с родителями вызывают на педсовет, сообщила мне Ярославна (в нашем 10Г она была классным руководителем) и добавила как-то странно, по древнерусски: «Мужайся. Буй-тур-Всеволод!».
Отец, конечно, не пошёл. Ходили мы с матушкой. Педсовет проходил в кабинете директора. Учителя на меня особо не наезжали. Говорили, что лодырь, уроки не учит, занятия прогуливает. Но лодырь способный и, если возьмётся за ум, то десятый класс может закончить успешно. Правда, математичка наша, сосем молоденькая, только что институт закончила - заявила: «Когда он в классе я не могу вести урок – он смотрит на меня, не как ученик на учителя, а как мужчина на женщину». Глядя на её тонкие и кривые ноги, я подумал: «Ну, ты мать, даёшь!». И некоторые родители, члены педсовета, были категорически за моё исключение. Матушка моя горько плакала. Меня попросили выйти из кабинета. Решение приняли без меня – оставить. До первого замечания. Зато Мосол, стал доверять мне ключи от своей голубятни.
Как-то среди недели он попросил почистить леток. Именно попросил. Со мной Мосол всегда разговаривал не так, как со всеми. Меня это очень подкупало. И я был готов выполнить любую его просьбу.
- Я тут, в натуре, на три дня свалю. Так что смотри…
- Об чём базар, Мосол, свои ребята.
Утром решил в школу не ходить. Мать отдыхала после ночной смены. Отец был на работе. Он хоть и прибаливал, но работу не бросал. Собрав учебники и тетради в папку, я на цыпочках, чтобы не разбудить матушку, вышел из дома. Сразу направился к голубятне. Покормил птицу. Шуганул. Они сорвались дружно и через минуту ушли в точку. Было начало октября. Погода стояла замечательная. Высоко в небе, прямо над голубятней, парила моя стая. Я залюбовался.
- Ты чего не в школе? – от неожиданности меня аж тряхануло. Рядом стоял наш участковый. Я растерялся и бухнул первое, что пришло в голову:
- Болею.
- На «бюллютне» значит. Где Мосолов?
- Кто?
- Мосолов.
Тут до меня дошло, это же он про Мосла спрашивает. Надо же, а я и фамилии его не знал. Мосол и Мосол.
- Уехал куда-то на три дня. Вот и ключи мне оставил.
- Значит ты теперь здесь за хозяина.
Я промолчал.
- На три дня говоришь? Как отец-то? – безо всякого перехода неожиданно спросил он.
- Да ничего вроде. Сейчас вот на работу вышел.
Вопрос об отце меня не удивил. Участковый часто приходил к нам утихомиривать не в меру разбушевавшегося родителя. Как-то здорово у него это выходило. Какой бы отец ни был пьяный, участковый никогда не забирал его в кутузку. Сядет, поговорит, а то и стопку хлопнет. А поговорить им было о чём. Они воевали в одной армии, у Чуйкова. Берлин брали. Через полчаса глядишь, батя уже в люле похрапывает.
- Голуби – это хорошо. А вот от Мосолова держись подальше.
- Да я …
- И ключи ему верни! Понял?! – в голосе его зазвенела сталь. Сказал, как приказ отдал. И пошёл, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, к своему неподалеку стоявшему мотоциклу.
«А ведь тоже, наверное, весь израненный?..» - почему-то промелькнуло у меня в голове.
Я почистил леток. Сменил голубям воду. И пока матушка моя не проснулась, решил сходить домой перекусить. Выходя из голубятни, нос к носу столкнулся с Мослом. Он был не один. С ним были двое парней. Я их сразу узнал. Это те, с кем год назад мы подрались.
- Здорово Чича! Как дела? Голубей не прошугал? – зачастил Мосол.
- Да ты чё, я…
- Ладно, ладно. Ты сейчас куда?
- Домой. Поем что-нибудь.
- Давай быстрей! Ты мне нужен будешь.
Матушка ещё спала. Она работала породовыборщицей на погрузке. Работа грязная. Тяжёлая. Намаялась за ночь. Лежит - не шелохнётся. Я быстро поел и тихонечко вышел из дома.
«Интересно, что у Мосла за дела с этими уродами?» - подумал я, направляясь к голубятне. Обогнув, недавно сданный, но ещё не заселённый двухэтажный дом, я встал как вкопанный. Метрах в двадцати от меня стоял милицейский автобус. Милиционеры сажали в него Мосла и его гостей. На их руках были наручники. Минут через десять автобус, взревев мотором, помчался в сторону милиции.
То, что Мосла арестовали, меня не удивило. Он никогда, нигде не работал, а деньги у него были всегда. На голубях, которых мы ловили и воровали, столько не заработаешь.
Дверь голубятни была настежь распахнута. «Пойду, закрою» - решил я. «Да-а, влип Мосол. По самое не балуйся влип. Вон, аж в наручниках повезли. Интересно, за что?» - размышлял я, подходя к голубятне.
- Пришёл – раздался голос из полумрака. Меня от неожиданности опять - прямо тряхануло. На лестнице, ведущей в леток, сидел участковый.
- Закрывай свою богадельню, и поехали!
-Куда?
- Ко мне. Поговорить с тобой хочу.
-А что, здесь нельзя поговорить?
- Знаешь, у меня до войны тоже голубятня была и почище вашей, но у меня была голубятня, а не воровская малина. Поехали!!! – рявкнул он.
В другой раз я бы с удовольствием покрасовался перед пацанами, садясь к участковому в мотоцикл. Даже руки бы для понта за спиной сцепил. Но сейчас я испугался. Трясущимися руками еле-еле закрыл тугой замок и понуро побрёл к мотоциклу. Участковый привёз меня не в милицию, а в опорный пункт. Был у него такой кабинетик в шахтёрском общежитии. Он открыл дверь. Пропустил меня вперёд.
- Присаживайся, «гвардеец» - махнул рукой, указывая, на обшарпанный диванчик. Я пристроился на самом его краешке. Сам он сел за стол. Устало снял фуражку. Вытер платком вспотевший лоб. Закурил беломорину.
- Курить-то не начал ещё?
- Нет
- Молодец. Ты знаешь, чего я больше всего сейчас хочу?
- Не знаю. А чего?
- На твоих проводах в армию погулять.
Я обомлел. Чудит мусор.
- Да мне ещё почти два года до армии.
- Вот-вот. И я о том же, – он затянулся беломориной. Помолчал.
- Сейчас в десятый ходишь?
- Да.
- Бросай ты к чертям эту школу. Хочешь, я тебя в училище устрою? На сварщика выучишься.
Я обалдел. Своими вопросами он начисто обескуражил меня.
- Да мать с ума сойдёт. Она спит и видит…
- Сойдё-ё - от!!! Непременно сойдёт!! А то и руки на себя наложит! Когда тебя, как Мосла, в «воронке» в наручниках повезут! – неожиданно заорал он и влепил горящей беломориной прямо мне в лоб. Я сжался в комок на своём диване. Участковый достал из новой пачки папиросу, закурил. В кабинете воцарилась гнетущая тишина. «Отмудохал бы, что ли» – подумал я.
- Хотя знаешь, в училище тебе тоже делать нечего. Пойдёшь на производство. С твоими родителями я поговорю. Ну, чего сидишь?! Иди!
- Куда?
- Домой. И запомни – я не только на твоих проводах в армию погуляю, но и на свадьбе еще у тебя спляшу.
На свадьбе нашей он не гулял. Умер. Перед самым моим дембелем.
Царство тебе Небесное! дядя Коля–милиционер!
***
Малолетка
В кабинет отдела кадров, где я расписывался в новенькой, только что заведённой на меня трудовой книжке, забежал молодой мужчина в чистой спецовке.
- Ты, что ли, Русич? – спросил он меня.
-Я.
-Пошли.
-Куда?
-В мехцех.
Когда вышли из кабинета, мужчина представился, звали его Алексей Васильевич. Он был заведущим механического цеха шахты №37. Здание, куда мы пришли, показалось мне мрачноватым. Приземистое. Сложенное из серых бетонных блоков и огромными, настежь распахнутыми воротами. Из глубины шахтного двора к нему были подведены рельсы.
- Сейчас обед, пойдём я тебя с мужиками познакомлю. Сказал мой провожатый и толкнул первую за воротами дверь. Я увидел большую светлую комнату. По её периметру стояли скамейки. Посередине находился длинный стол, на дальнем конце которого четверо рабочих играли в домино. Ближе к нам несколько человек обедали. Из их блестящих металлических термосов вкусно пахло борщом.
- Та-ак! Внимание мужики! В нашем полку прибыло! – громко сказал Алексей Васильевич и как-то по-свойски подмигнул мне.
- Вот это гренадёр! – удивлённо пробасил плечистый старикан с окладистой бородой и такими же пышными усами.
-Ты из чьих будешь-то?
Лица половины из здесь присутствующих, показались мне знакомыми. Но старика я не знал. И он сразу мне понравился. «Надо же, как на Илью Муромца похож!»- про себя удивился я.
- Да это Ивана Русича сын. А мать его у нас на породовыборке работает – очень знакомым голосом проговорил мужичок в промасленной телогрейке.
Я тут же узнал в нём нашего соседа
- Дядя Саша?! Мы жили дверь в дверь
- Это наша столовая. Ну, пойдём дальше, - потянул меня за рукав мой начальник. Он показал мне токарку, цех гидравлики, электроцех, кузницу. Везде подробно рассказывал о станках и механизмах, которыми мехцех был буквально нашпигован. Мне всё это очень нравилось. Настроение было отличное. «Интересно, за какой станок он меня поставит?»- с каким-то сладким томлением думал я. Обойдя все помещения мехцеха, мы пошли к выходу.
–Ну, а теперь о главном – сказал мой начальник. – Твоя задача заключается в том, чтобы территория мехцеха блестела, как котовы яйца.
И сунул мне в руки, невесть откуда взявшуюся, огромную метлу.
-«Да, и ещё. Работаем мы с 9 утра и до 5 вечера. Но ты, как малолетка, можешь уходить на час раньше. На работу не опаздывать» – откуда-то издалека-а-а донеслось до меня.
Домой брёл, как в тумане. Матушка была на работе во вторую смену. Батя, уже неделю лежал в больнице. Ему должны были дать инвалидность. Поговорить и посоветоваться было не с кем. «Выходит меня дворником взяли. Ничего себе! На шахту устроился. Да пацаны узнают - засмеют. Спасибо, матушка, удружи-и-ла! Как же так. Я же своими глазами видел запись в трудовой – «принят слесарем 6 разряда». Писали бы уж честно – « слесарь с метлой».
Весь вечер я метался по квартире, с ужасом представляя свои трудовые будни и совсем обессиленный, лёг спать. Но уснуть долго не мог. Слышал, как с работы пришла мать. Она два раза заходила ко мне в комнату. Но я притворился спящим – разговаривать ни с кем не хотелось.
Разбудила она меня в половине седьмого утра.
-Вставай, сынок! Первый твой рабочий день. Не дай Бог опоздаешь.
Меня изнутри будто жаром обдало. Но, увидев её счастливое и вместе с тем какое-то виноватое лицо, сдержался. Умылся. Наскоро попил чаю и выбежал за дверь.
- Ты автобус не жди! Пешком быстрее дойдёшь! - крикнула она мне вслед.
Шахта находилась в километре полутора от посёлка. Все рабочие ходили пешком. На автобусе добирались одни конторские.
«Нет. Тут что-то не то, - продолжал я прокручивать в уме своё вчерашнее трудоустройство – Начальник, наверное «не въехал». Дворником я и в ЖКО мог устроиться. И ходить никуда не нужно. Вообще рядом. Сейчас вот приду и серьёзно с ним «побазарю!. А нет, так чихал я на вашу шахту с вашего же террикона».
Обстоятельно обдумывая план своих дальнейших действий, я незаметно подошёл к зданию шахтоуправления. Широкую заасфальтированную площадку перед зданием старательно мёл молодой, дебильного вида парень. Увидев меня, он широко улыбнулся и попросил закурить.
- Не курю – буркнул я и, стараясь не глядеть на орудие его производства, быстро зашагал к своему первому в жизни рабочему месту.
Ворота мехцеха оказались закрыты. Их подпирали две «козы», доверху наполненные какими-то круглыми, железными ящиками. Я посмотрел на часы, недавно подаренные мне отцом. Стрелки показывали половину восьмого. «Полтора часа ждать» – уныло подумал я. Вся моя решительность улетучивалась по мере моего приближения к шахте. И вот сейчас здесь, у ворот, она равнялась нулю. Справа у входа в мехцех, на стене - висел пожарный щит. Под ним стояла выкрашенная в красный цвет вагонетка полная воды. Я присел на её буфер. Стало так тоскливо, что мне захотелось завыть. Чтобы как - то отвлечься, я стал рассматривать знакомую с детства территорию шахты. Ещё мальчишками мы каждый уголок здесь облазили. А на терриконе у нас даже свой штаб был. Из отцовских рассказов я знал предназначение всех шахтных сооружений. Вон та высоченная металлическая конструкция, с огромными колёсами наверху – это копер. Если колёса крутятся – значит, по нему качают уголь, добытый шахтёрами. Примыкавшая к нему длинная галерея – это погрузка. Внутри неё находится транспортёрная лента. С её помощью грузят уголь в железнодорожные вагоны. А если их нет, сыплют прямо в отвал. Там, на погрузке, работает моя матушка. Дальше, где раскорячился мостовой кран – это лесной склад. Людей нигде не было видно, но я точно знал, что и в этих циклопических сооружениях, и глубоко под землёй идёт напряжённая работа.
Вдруг где-то в глубине своего сознания я почувствовал себя крохотной частичкой всего этого. Меня аж подбросило с буфера. Настроение сразу улучшилось. Даже показалось, что воробьи на деревьях, зачирикали громче и веселей. Захотелось что-то сделать. Недолго думая, я стал выкатывать из «коз» круглые, оказавшиеся неподъёмными ящики. «Хорошо хоть не квадратные» - удовлетворённо думал я, скатывая очередную железяку. Падая, они оставляли на земле глубокие рытвины.
Разгрузив «козы», я откатил их подальше от ворот и с гордостью оглядел плоды своего труда. Тяжёлые железяки в беспорядке лежали по обе стороны путей, загромождая вход в здание. Одна из них упёрлась в шпалу и распёрла собой воротину. С огромным усилием откантовал её в сторону. Ворота сами собой открылись. Первое, что бросилось мне в глаза – это метла, которую вчера вручил мне заведующий мехцеха. Я с ненавистью схватил её. Первым моим желанием было сломать, искромсать. Но не стал. Передумал. Подальше отнёс от мехцеха и швырнул за забор. «Ну, теперь и с начальством можно погутарить» - удовлетворённо подумал я. Вернувшись назад, увидел вчерашнего бородача. Отчаянно ругаясь, он вёл за руль, подпрыгивающий на шпалах велосипед.
« Ты посмотри! – как к давнему знакомому обратился он ко мне – весь проход пускателями загромоздили. Ну, протолкнули бы подальше «козы! - он махнул рукой в сторону мехцеха. – Там у электриков и тельфер есть! А теперь что!? Кран вызывать? Ни пройти, ни проехать! Ёк-ковылёк!»
«Вот и поговорил с начальством» - сокрушённо подумал я.
***
Сюрприз
Уже скоро год, как я работаю в механическом цехе шахты №37. Работа мне нравится. К токарному станку меня конечно не поставили. Но сверлильный вскоре доверили. Сверлю на нём флянцы для труб. Наверное, тысячу штук уже просверлил. И всё везут, везут. Работаю и со сварщиком. А как-то сам решил «поварить». Так насверкался, что четыре дня спать не мог. Будто железных опилок в глаза насыпали. И чего моя матушка к ним только не прикладывала: и сырую картошку, и крепким чаем промывала. Даже хозяйственное мыло в глаза пускала – ничего не помогало. Я уже думал совсем ослепну, но, помаленьку проморгался.
Обязанности свои уборщика тоже не забывал. Проблему эту решил просто. По всему цеху проходил противопожарный став. Я подключал к нему длинный резиновый шланг и мощной струёй воды вымывал из помещения всю грязь и мусор. Бетонный пол тут же впитывал оставшуюся влагу. Мехцех блестел, как «котовы яйца». К метле ни разу не притронулся.
Но больше всего мне нравилось работать в кузне и я постоянно тёрся возле неё. Кузнецом оказался тот, похожий на Илью Муромца старикан. Звали его Виктор Алексеевич. Работа его меня завораживала. Достанет длинными щипцами из горна раскалённую добела железяку. Стукнет ею о наковальню, отряхивая окалину. Тюк-тюк молоточком. Глядишь – зубило. Тюк, тюк, тюк – зубок на шахтёрский обушок. Гудение упругого пламени в кузнечном горне, бархатисто-вязкие удары молота о заготовку чередовались со звонкими ударами о мощную наковальню. Эти звуки рождали в моём сознании чарующую, небесную музыку. А сама фигура кузнеца с огромной всклокоченной бородой, в длинном кожаном фартуке, уносили меня в такую седую древность, что начинала кружиться голова и подкашивались ноги. И уже никакая сила не могла меня вытащить из кузни. Виктор Алексеевич сразу это подметил. Он часто брал меня к себе в помощь, за молотобойца. Я понимал его с полу-взгляда. И как-то незаметно для себя быстро освоил кузнечные приёмы и навыки, чем разгрузил нашего кузнеца от половины заказов, которые несли в кузню. На сделанные мною зубила, монтировки, торцовые ключи никто и никогда не обижался. А после одной крупной шахтной аварии (порвали 500 метров транспортёрной ленты) мы до часу ночи ковали заклёпки. И в моей трудовой книжке появилась вторая запись – «переведён подручным кузнеца».
После ноябрьских праздников Виктор Алексеевич наладил ещё один кузнечный горн. Принёс из дома настоящий кожаный фартук. И я, как заправский кузнец уже работал самостоятельно. Закалка заготовок у меня не совсем получалась. Но в глубине души я чувствовал, что придёт время и мой наставник посвятит меня во все тонкости этого мудрёного действа.
Старый кузнец оказался большим любителем поговорить. Начинал он обычно с политики. Имел обо всём своё твёрдое, устоявшееся мнение. Например, рассуждая об американской армии, он всегда заканчивал свою мысль одинаково: «И вообще, как солдат американ говно. Он без «чиколада» воевать не будет. Видел я их в Германии». Потом плавно переходил к политике нашего государства. И его так начинало швырять во времени и в пространстве, что я терял всякую ориентировку. Но больше всего он любил поговорить о старине. По его словам выходило, что он кузнец в четвёртом поколении. Его прадед, дед и отец были прославленными мастерами. Заметив, что я часто присаживаюсь на наковальню, он с тактичной хитрецой поведал мне такую историю.
«Повадился к моему прадеду барин в кузню ходить. А весна. Время в деревне горячее. Работы невпроворот. А он сядет на наковальню, и давай байки травить. Пустой человек, ёк-ковылёк. Терпел Иван Сергеевич, терпел и как-то к приходу барина раскалил наковальню болванками, чуть ли не докрасна. Тот приходит и плюх на нее её, кормилицу, да и пришкварился. Весь «гудок» себе сжёг».
Меня как ветром сдуло. С этих пор, я не только присесть, на наковальню не смел, но и руками на неё не опирался. Наши токаря, зная эту слабинку, частенько разводили старого кузнеца. Начинали всегда издалека: « Сейчас на Руси настоящих кузнецов-то не осталось. Раз, два и обчёлся». Виктор Алексеевич тут же подхватывал: «И не говори, ёк-ковылёк. Вот у меня дед мастер был. По всей губернии слава шла. К нам сам Будённый коня ковать приезжал. Я меха кузнечные деду помогал качать». «А я своему дедушке пушку на «Авроре» помогал растачивать», - на полном серьёзе говорил один пожилой токарь. Мехцех взрывался от хохота. Не смеялся я один, свято веря им обоим.
В своём наставнике я души не чаял. Мне всегда хотелось сделать ему что-нибудь приятное. И не по работе, а ему лично, как человеку. Но дед был не избалованный. Даже в чём-то суровый. Подхалимства - не терпел. Но случай такой всё же представился.
Виктор Алексеевич жил в деревне. У него была целая куча внучат. Специально для них держал свою корову. Через день он в трофейной фляге приносил на шахту молоко. Фляга была из алюминия, литра на два. Он всегда щедро угощал из неё всех желающих. А меня прямо-таки силой заставлял выпивать кружку - другую. И хотя я терпеть не мог молоко, отказаться не смел. Этой флягой он очень дорожил. А как-то принёс смятой в блин. Два дня он всё крутил её. Даже со мной советовался, как бы выправить. Меня сразу осенило. Физику вспомнил. Все тела при нагревании расширяются. План у меня в голове созрел моментально: закажу токарям по размеру пробку, налью во флягу воды и на горн; вода нагреется, превратится в пар, а он уж, батюшка, своё дело знает. Вон, какие составы паровозы таскают. Но Виктору Алексеевичу ничего не сказал. Решил сделать ему сюрприз. Хотя рассказать так и подмывало. Повертел мой Алексеич в огромных ладонях свой боевой трофей, вздохнул тяжело и забросил флягу за ящик с инструментами.
Улучив момент, оставшись в кузне один, я достал флягу. Налил в неё воды. И хотя фляга была сильно покорёжена, воды не пропустила. Полдела сделано. Сходил к токарям. Они выточили мне тугую, металлическую пробку. Я с трудом вогнал её в горловину фляги. Для верности ещё и хомутиком опоясал. Убавил пламя в горне и положил флягу в самый жар. Чтобы Виктор Алексеевич не узнал раньше времени о сюрпризе, накрыл её небольшим листом железа.
Минут через десять вода закипит, превратится в пар. Пар сделает своё дело, и я вручу своему наставнику дорогой его сердцу трофей. Как-никак, а он почти всю войну с ним прошёл. Меня распирало от гордости. Алексеич вернулся от нашего начальника с толстой пачкой нарядов. Надел очки и стал их просматривать. Мне ни сиделось, ни стоялось. «Что ты сияешь, как новый полтинник?», - глядя на меня поверх очков, спросил он – «Наверное, какую-нибудь девку уговорил?». В этот момент послышался комариный писк. Алексеич недоумённо оглядел кузницу. Писк доносился от моего горна. «Да что у тебя там пищит-то?» - он взял кочерёжку и откинул железный лист, который прикрывал флягу. В эту секунду раздался взрыв! Облако пара сразу ушло вверх, в вентиляцию, а приличный блин спёкшегося и раскалившегося угля угодил ему прямо в роскошную бороду. Алексеич заревел, как раненый медведь и отпрянул в сторону, но за что-то зацепился и рухнул на пол. Неприятно запахло жжёным волосом и тряпкой. Я окаменел. Басовито рыкая, Алексеич вырывал из своей бороды толстые пряди волос. Спецовка на его груди загорелась. Я схватил пятидесятилитровую кадушку с водой (в ней мы калили заготовки) и вылил её на голову моего обожаемого учителя. Прямо в распяленный в крике рот, чем окончательно добил старика. Мой наставник гулко закашлял, и его глаза вылезли из орбит. Сбежался весь мехцех. Рабочие обступили старого кузнеца. Чтобы как-то унять утробный кашель, двое слесарей изо всех сил лупили его по спине. Но это мало помогало. Он кашлял ещё сильнее, ещё утробнее. От ужаса у меня отнялись ноги, и я мешком плюхнулся на пустую, опрокинутую бочку.
«Хоть кто-нибудь объяснит мне, что здесь случилось?!» - как будто сквозь вату в ушах услышал я голос начальника. Все повернулись и стали смотреть на меня. Заведующий протиснулся сквозь толпу и, истошно вопя: «Что случилось? Что случилось?» стал трясти меня за плечи. Заикаясь от страха и ужаса содеянного, я, как мог, рассказал про флягу.
«Кха, кха, ёк-ковылёк, а я уж подумал, война началась».-Кха, кха, кха, заходясь в кашле, будто из бочки прогудел Виктор Алексеевич.
***
.