Повесть
Людмила Николаевна долго не могла попасть ключом в замочную скважину. Справившись с замком, она распахнула дверь настежь, поставила сумку с продуктами, повесила зонт, сбросила туфли и, надевая тапочки, чутким ухом уловила еле слышные шаги.
Она подняла глаза и увидела свою бабушку – старенькую и худенькую, с коротко подстриженными, чуть вьющимися волосами, с перекинутым через плечо кухонным полотенцем. Та, приветливо улыбаясь, уже протягивала руки для объятий. Людмила Николаевна нежно прижала к груди старушку.
– Здравствуй, мабуленька! Как ты тут без меня? – она расцеловала бабушку и ласково заглянула ей в глаза. – А ты всё молодеешь! Эта стрижка тебе идёт! Платье – прелесть! И сшито по моде! Сиреневый цвет тебе к лицу! Тебя хоть сейчас на подиум отправляй! Дай я тебя, родная, ещё раз расцелую!
– Здравствуй, здравствуй, моя ягодка! Заждалась я тебя! Ты вовремя пришла! Я только что заварила чай. Идём к столу.
Гостья прижалась к хозяйке, полушёпотом выдохнула:
– Мабуленька, как же я по тебе соскучилась! Ты и представить не можешь! – и, чуть отстранившись, игриво спросила. – Ты в честь чего это так принарядилась, а?
– Не в честь чего, а ради кого! – и, погладив внучку по голому плечу, добавила. – Моё сердце подсказало, что ты, моя ненаглядная, сегодня непременно зайдёшь навестить свою старенькую бабушку. Обновку я купила недавно. Не беречь же мне платье на какой-то особо торжественный случай… Может статься, что до следующего праздника и не доживу. Ты, внученька, единственная моя радость. Хочется выглядеть в твоём присутствии хорошо, чтобы ты, когда я уйду в мир иной, запомнила меня не небрежно одетой старухой с колтуном волос на голове, а женщиной, приятной во всех отношениях.
– Во всём мире нет женщины красивее тебя! – воскликнула Людмила Николаевна и прижалась к щеке бабушки. – И морщинки твои премиленькие. Когда ты улыбаешься, они становятся похожими на солнечные лучики. Как увижу тебя такой, сразу на душе становится теплее и покойнее!
– Сколько приятных слов я услышала! Но самое приятное, что я вижу тебя! А всё, что ты говорила, сильно преувеличено. С морщинами я хоть сейчас бы рассталась без сожаления. Но время не повернуть вспять... Честно говоря, я и в молодости-то не была красавицей. Если кто и был в нашем роду привлекательным, так это твой дед – мой незабвенный Венечка. В молодости на него – высокого и стройного, с прекрасным цветом лица – заглядывались многие красавицы. У тебя цвет лица такой же матовый, с золотистым оттенком и такие же карие глаза, как у него… Единственный недостаток твоего дедушки – молчаливость. Но мимикой он мог выразить любое движение души, – женщина рассмеялась, вероятно, припомнив что-то, и после небольшой паузы заметила. – Мы стоим, нахваливаем друг друга, как известные персонажи из басни Крылова, будто нам делать нечего, – помолчала и спросила с лёгким укором. – Ты, лапушка, говоришь, что соскучилась. Кто же тебе мешал навестить меня? Живёшь не за тридевять земель, а в двух остановках от моего дома. С твоими-то ногами можно добежать до меня за пятнадцать минут. Это мне, пока поднимусь на твой четвёртый этаж, приходится отдыхать чуть ли не на каждой ступеньке и класть под язык нитроглицерин, – хотя в голосе пожилой женщины слышался укор, но в её глазах светилась радость оттого, что видит внучку.
– Закружилась я, мабуленька, – тихо ответила гостья, – и не заметила, как пролетели дни. Прости и не обижайся. Ты же знаешь, как я люблю тебя. А если иногда не удаётся зайти, то чувствую себя виновной!
Женщины приостанавливались, заглядывая в глаза друг друга, и говорили, говорили, словно не виделись целую вечность.
Людмила Николаевна, спохватившись, воскликнула:
– Мабуль, я продукты оставила в прихожей! Сейчас отнесу сумку на кухню и вернусь.
Через минуту гостья вслед за бабушкой вошла в комнату, а та, глядя на неё, продолжила говорить о том, о чём думала все дни, ожидая внучку:
– Знаю, что ты, Ляленька, любишь меня. Но у одиноких стариков день как вечность, а у молодых время летит стрелой, – женщина вздохнув, заметила.– Изменилась ты, моё солнышко, похорошела…Что-то новое появилось не только в твоём облике, но и в настроении. Уж не встретила ли ты, Ляленька, ненагляд-ного? С ним не только неделя, но и год покажется мигом!
Людмила Николаевна сверкнула счастливыми глазами.
– Возможно и так... Мудрая ты у меня. Ничего от тебя не скроешь.
– Нетрудно догадаться. Я, моя хорошая, на земле живу уже давно. А жизнь, хочешь – не хочешь, даже неразумного чему-нибудь да научит... Как же зовут твоего избранника?
– А что, разве я сказала, что он у меня есть?
– Да-а… Или мне это только показалось?– еле уловимая ирония послышалась в голосе бабушки.
Молодая женщина слегка смутилась, но её лицо вновь осветилось счастьем.
– Ты, Ляленька, как майское солнышко. Такого счастливого выражения лица я не видела с тех самых пор, как ты поступила в институт. И сарафан у тебя великолепный! И фасон его очаровательный.
Людмила Николаевна закружилась по комнате. Бабушка снова понимающе улыбнулась.
– Я думаю, что моё предположение верно. Прощаю тебя за то, что ты так долго не заглядывала к своей старой бабушке, – ласково улыбаясь и качая головой, говорила хозяйка. – Хотя нет в моих глазах прежней зоркости, но вижу, что не ты закружилась, а некто вскружил твою головушку. Если это хороший человек, то я рада. Прежде, чем уйти на вечный покой, хочу увидеть правнука. Я рада за тебя и надеюсь, что ты посвятишь меня в свои сердечные тайны.
– Мабуленька, давай поговорим об этом чуть позже, – замявшись, попросила гостья.
– Конечно, конечно, моя милая… Мы с тобой совсем заговорились. Идём на кухню, а то чай остынет.
– Ты присядь на диван. Я накрою столик, и мы с тобой попьём чайку здесь. И наговоримся всласть.
Сидя за маленьким столиком на колёсиках, женщины пили чай и говорили о малозначащих вещах, откладывая важный разговор.
После чаепития хозяйка квартиры прилегла на диван, водрузила очки на переносицу, протянула руку в сторону журнального столика, стоявшего у изголовья, взяла в руки конверт, и Людмила Николаевна увидела знакомый красивый почерк. Письмо было адресовано Софье Ивановне Гладышевой, но Людмила Николаевна сразу же взяла его из рук бабушки. «Наконец-то пришло письмо от мамы», – подумала она, вытащила листочек из конверта и вслух жёстко заметила:
– Нечасто мама пишет нам письма и, как правило, одно на двоих… И, как всегда, всего лишь одна страничка…
– Зато на этой страничке есть всё, что нам нужно знать. Мама твоя здорова. Всё у неё хорошо. Она счастлива. Это – самое главное.
Людмила Николаевна быстро пробежала глазами письмо.
– И… снова вышла замуж.
У Софьи Ивановны на губах появилась грустно-ироничная улыбка.
– Наша Юленька – кружилиха. Она не такая, как все в нашем роду. Предпочитает жить одним днём, не заглядывая в будущее и не оглядываясь на прошлое. Всегда молода. Всегда окружена поклонниками, – не то с сожалением, не то с неодобрением сказала Софья Ивановна.
– Мама пишет, что сегодняшний её муж – необыкновенный человек.
– Как и все остальные её бывшие мужья, – усмехнулась Софья Ивановна. – Она у нас вроде чеховской Душечки.
Людмила Николаевна встала с дивана и, нервно двигаясь по комнате, с затаённым чувством обиды воскликнула:
– После смерти папы я её просто возненавидела! Помнишь, не прошло и трёх месяцев после похорон, как она привела домой Ивана Ивановича. К игрушкам, какими они меня одаривали, я не прикасалась. … Каждая их улыбка, предназначенная друг другу, приводила меня в ярость. У нас до скандалов дело не доходило. Но я забивалась в какой-нибудь угол и молчала. А это было страшнее любых ссор. Наша жизнь превратилась в ад…
– Ты ревновала свою маму к Ивану Ивановичу и не могла простить её быстрого замужества. Ты считала её поступок предательством по отношению к твоему отцу
– Да. Это так… У меня к ней с детства сохранилось двоякое чувство: я люблю её и ненавижу… Долго те дни отзывались болью в моём сердце. Я помню, как мне хотелось заставить маму страдать и сожалеть о том, что она поторопилась выйти замуж. Хорошо, что я не натворила глупостей. И у меня хватило разума убежать к тебе, а не туда, куда глаза глядят. Я рада, мабуленька, что ты оставила меня у себя. С мамой я никогда не была бы счастлива. Она была занята собственной персоной. Часами прихорашивалась у зеркала. Это меня раздражало. Брак с Иваном Ивановичем длился недолго. Но не прошло и недели после его ухода, как в нашей квартире появился другой мужчина!..
– Да… Я помню, она как-то сказала мне, что после похорон мужа ей стало страшно оставаться одной со своими мыслями. Поэтому она вышла замуж за Ивана Ивановича. Надо сказать, достойного человека. Но слишком уж он был флегматичный. А твоей маме хотелось находиться в гуще культурной жизни города. Иметь знакомство среди артистов, художников, литераторов. После развода с Иваном Ивановичем Юлия стала вести весёлую жизнь. Меня это, конечно, огорчало. Но больше всего страдала ты… Юля как-то сказала мне: человек слишком незащищён. А жизнь быстротечна. И что надо радоваться каждой минуте, отпущенной человеку природой.
– Знакомая песня. Это выражение я слышала много раз, – вздохнула Людмила Николаевна. – Хорошо, что мама вовремя поняла, что с тобой я буду более счастлива, чем с ней. А теперь…теперь она изредка посылает нам весточки. Но если нет от неё долго писем, я места себе не нахожу. Я рада, что мама дала о себе знать.
– Я тоже ежедневно заглядываю в почтовый ящик,– призналась Софья Ивановна, и жалкое подобие улыбки появилось на её внезапно постаревшем лице.
Людмила Николаевна присела рядом, нагнулась и подложила руки под обе стороны подушки.
– Не переживай, мабуленька, Ты не одинока. Я с тобой… Скажи, мабуль, тебе было хорошо со мной, пока я не вышла замуж за Игоря? Я ведь не из худших внучек. Правда же?
– Конечно. Лучше моей внучки в мире нет никого, – слабым голосом прошептала Софья Ивановна. Она выпростала из-под пледа руки, прижала внучку к своей груди и нежно погладила по её мягким с лёгкой желтинкой, рассыпавшимся по плечам волосам.
Людмила Николаевна взяла руку бабушки, почувствовав её холод и заметив появившиеся темные круги под глазами и бледность лица, встревожилась.
– Мабуленька, в чём дело? Почему ты так побледнела?
– Не беспокойся. Иногда так бывает. Мне же немало лет. Время камень точит. А побледнела оттого, что почти не выхожу на улицу. Стало трудновато подниматься на третий этаж.
Людмила Николаевна нашла нужное лекарство, заставила выпить и прикрыла бабушку пледом. Села рядом, с тревогой вглядываясь в родные черты.
– Ну как, тебе лучше?
– Да. Спасибо.
Софья Ивановна улыбнулась и вопросительно посмотрела на внучку.
– Что же не рассказываешь о самом важном? Мне показалось, что ты специально оттягиваешь время. Или я ошибаюсь? Тебе не кажется, что пришла пора поговорить по душам?
– Поговорим, обязательно поговорим! Только ты, мабуленька, не торопись уходить от меня. Мне без тебя будет очень плохо в любом случае: буду ли я жить одна, или с мужем.
– А мне без тебя и того хуже. Плохо, что у тебя, Ляленька, нет телефона. Как только мой телефон затрезвонит, сразу же бегу к нему. Думаю, что ты звонишь от соседей, – Софья Ивановна вздохнула и чуть слышно заметила. – В последние годы телефонные звонки в моей квартире раздаются не часто. Не так уж много осталось тех, кто помнит о твоей бабушке… «Одних уж нет, а те далече». Мы, старики, остаёмся один на один со своими безрадостными мыслями. Поэтому «И дольше года длится день». А к нему прибавляется ещё более длинная бессонная ночь… Для нас жизнь становится осмысленной, когда рядом щебечет маленький человечек со своими тысячами «почему». Я часто наблюдала за своими подругами и их правнуками. И всегда завидовала им. Я видела, что рядом со своими карапузами они становятся более счастливыми…
– Прости, что долго не навещала тебя. Больше ты никому не будешь завидовать… Уверяю, ты обязательно доживёшь до того времени, когда зааукает на твоих коленях желанный для тебя человечек. А потом начнёт задавать свои многочисленные вопросы, которые ты ожидаешь с таким нетерпением.
– Даже так? – Софья Ивановна настолько оживилась, что, собравшись с силами, присела, опустила ноги на пол, нащупала меховые тапочки и просунула в них ноги.
– Ты уже беременна?
– Нет! Нет! Я пока ещё не жду ребёнка. Но уверена, что твоё желание скоро сбудется. И мы с тобой в ближайшее время начнём шить нашему карапузу распашонки, – в конце фразы голос Людмилы Николаевны внезапно дрогнул, и она опустила глаза.
Уловив в интонации внучки недосказанность и смущение, Софья Ивановна, тревожно спросила:
– Ты, Ляленька, что-то не договариваешь? Не нравится мне тон, каким ты сообщаешь эту радость. Мне интуиция подсказы-вает, что у тебя не всё так хорошо, как хотелось бы.
– Мабуленька, мабуленька! Если бы ты только знала!
В голосе внучки звучало смятение. Софья Ивановна не на шутку встревожилась.
– Расскажи, буду знать! – попросила она мягко, но настойчиво. – Глядишь – и помогу. Ум – хорошо, а два – лучше. Я думаю, что тебе знакомо изречение «Если бы молодость знала, если бы старость могла…»
– Слышала, мабуленька, слышала, – потирая лоб, ответила Людмила Николаевна. – Знаю, что ты у меня самая мудрая бабушка в мире. Но в моей ситуации вряд ли помог бы даже совет самого царя Соломона.
– Не говори загадками, Людмила! Не терзай душу! Сделай одолжение, выкладывай всё, как есть! – тихо, но властно приказала Софья Ивановна.
Людмила Николаевна потрясла головой и, понижая голос до шёпота, заявила:
– Не знаю, с чего начать… Если бы только знать, где затерялось это начало!? Оно длится уже целую вечность.
– Вот как!? И я до сих пор ничего не знаю!? Мне всегда казалось, что ты со мною предельно откровенна! Выходит, я ошибалась? – с горьким сожалением воскликнула Софья Ивановна.
– Ма-бу-ль! Я всегда рассказывала тебе всё. Но одну занозу, застрявшую в моём сердце ещё тогда, когда я училась на втором курсе института, я старалась скрыть не только от тебя, но и от себя. Все шесть лет я пыталась выдернуть её из своего сердца, но безуспешно. Поэтому у меня не хватило мужества открыться тебе.
– О, Господи! И ты так много лет держала это в себе! Ни с кем не делясь!? Разве можно так!?
Софья Ивановна приподнялась, подсела ближе к Людмиле Николаевне, внимательно всмотрелась в лицо.
– Не тяни! Не томи душу ни себе, ни мне! Рассказывай!
Людмила Николаевна вздохнула, грустно улыбнулась и тихо объявила:
– Мабуленька, я выхожу замуж.
– Если бы ты сообщила мне об этом в тот момент, когда вошла, это было бы естественно и понятно. В те минуты у тебя было необыкновенно счастливое выражение лица. А сейчас ты говоришь о замужестве так, словно сообщаешь мне о визите энкэвэдэшников или ещё о какой-нибудь страшной напасти.
Людмила Николаевна с досадой отмахнулась.
– Какие сейчас энкэвэдэшники? Ты ещё вспомни, что было при царе Горохе!
– Ляленька! – всплеснув руками, с ужасом возмутилась Софья Ивановна. – Как ты можешь такое говорить!? Это же было, как вчера! Я до мельчайших подробностей помню об их непрошеном визите! В то время я была годом младше тебя…Они пришли… Выглядели неотвратимыми, как командоры. Они арестовали моего любимого мужа! Оставили меня с тремя детьми на руках без средств к существованию!.. Они замучили Венечку!..
– Прости, прости, мабуленька! Я сказала не то! Я знаю, как много горького пришлось тебе вынести! – внучка прижалась к бабушке и с сожалением добавила. – Плохо соображаю оттого, что не знаю, как выбраться из затруднительного положения, в котором оказалась. Ты, мабуль, самая мужественная, самая стойкая, самая славная и справедливая бабушка из всех, кого я знаю!
– Хватит льстить! – нарочито строгим голосом остановила её Софья Ивановна. – Не говори загадками. Говори по существу! Я чувствую, девочка, что у тебя дела не так хороши, как хотелось бы. Оттого-то в голосе слышится не радость счастливой невесты, а погребальный звон. Хочется надеяться, что твой избранник не монстр, а достойный человек?
– Мабуленька, мой избранник прекраснейший человек! Я люблю и любима.
– Любишь и любима? – засомневалась Софья Ивановна, покачав головой. – Так почему же в твоём голосе столько неуверенности и трагизма? Почему на твоём лице я вижу не счастье, а муку?
– К сожалению, есть причина.
– Какая!?
Софья Ивановна испытующе посмотрела на внучку. Та опустила глаза.
– Молчишь?.. Ты, Ляленька, сейчас говорила, что твой любимый – прекрасный человек. И что вы любите друг друга. Видимо, в ваших отношениях не всё ладно? Боюсь, что он не такой хороший, каким ты его рисуешь.
Людмила Николаевна долго молчала, потирая пальцами виски.
Софья Ивановна положила свою руку на плечо внучки, но та отрешённым взглядом смотрела в сторону. Бабушка приложила ладони к щекам Людмилы Николаевны и развернула её лицо к себе, но та избегала встретиться со взглядом бабушки.
Софья Ивановна чуть слышно посоветовала:
– Моя хорошая, как бы ни сложились обстоятельства, не надо так убиваться… Я всегда с полуслова понимала тебя. Но сейчас не понимаю. Видно, стара стала. Знаешь, Ляленька, любили мы все, если не реального человека, то выдуманного принца. Тебе захотелось любви. И ты внушила себе, что любишь. А твой избранник оказался обыкновенным Дон Жуаном. Да?.. Ты узнала об этом и теперь страдаешь. Так?
Людмила Николаевна прикрыла лицо руками, затрясла головой и глухо произнесла:
– Если бы! Я говорила правду. О лучших отношениях, чем у нас с моим любимым и мечтать нельзя… Но дело в том, что я люблю Виктора…
– Ну и что? Я его знаю? – продолжительное молчание повисло в воздухе.
– Что же ты молчишь? – нетерпеливо переспросила Софья Ивановна.
– Виктора Илларионова.
– Виктора!? Ах, какой он фанфарон! – Софья Ивановна всплеснула руками и покачала головой. – Родная моя! Что ты говоришь!? Что ты говоришь!? – женщина порывисто прижала к своей груди голову внучки, как бы защищая её от грозящей ей смертельной опасности. – Забудь его! Не смей даже думать о нём!
– Мабуленька, разве я этого хотела? На протяжении шести лет я скрывала своё чувство не только от Виктора и от тебя, но и от себя. Я старалась запретить себе даже думать о нём! Но ничего из этого не вышло. Всё оказалось выше моих сил. Я даже замуж выходила, чтобы забыть о нём! А что получила? Ты, надеюсь, помнишь!?
– О, Господи! Что об этом пустобрёхе вспоминать? Мы же с тобой раз и навсегда условились, что его никогда в твоей жизни не было… Дорогая моя! Котёночек ты мой ненаглядный! Как бы ни был Виктор тебе дорог, ты должна расстаться с ним! Хотя бы потому, что в его семье тебя все обожали! Мы ходили в гости к ним, они – к нам. Если Виктор уйдёт к тебе, то для Вероники это – нож в спину! А о детях и говорить нечего! Ты всегда для них была чуть ли не самым близким человеком! Не ты ли дарила детям игрушки? Не ты ли гуляла с ними в парке? Не ты ли читала им сказки о злых ведьмах и оборотнях, которые могли коварно превращаться в добрых фей!? Не станут ли дети отождествлять тебя с оборотнем?.. Сказки для детей – это не просто сказки, а реальность! Они же будут думать о тебе, как о злой ведьме, разрушившей их счастье! И присвоившей их любимого папу! В этой семье будет много слёз. Как же ты будешь смотреть им в глаза, когда где-нибудь встретишься с ними? Как будешь смотреть в глаза окружающих тебя людей? Найди в себе силы, внучка! И оставь даже мысль о Викторе! Конечно, увести из дружной семьи отца и мужа в любом случае преступление! Но увести мужа и отца у подруги! Об этом даже трудно подумать! Какими вырастут дети Илларионовых, познав ещё в раннем детстве цену двойного предательства? Оно будет довлеть над ними до конца их жизни! Они никогда не забудут тётю, которая постоянно навещала их и говорила о своей любви к ним! А потом, не задумываясь, отбросила со своего пути любящие сердца! Они всегда будут помнить, что до этого предательства их жизнь была безоблачна! – Людмила Николаевна молча слушала, а Софья Николаевна не пыталась остановить свой монолог. – Жена Виктора – достойная и прекрасная женщина, заботливая мать. Эта семья всегда была счастлива, пока ты не появилась в их жизни в иной ипостаси. Родная моя, пожалей детей! Уйди с их дороги! То, что ты, деточка, задумала сделать, – в высшей степени непорядочно. Ты обязана порвать с Виктором и немедленно!
– Бабушка, разве я об этом не думала? Всё, о чём ты говоришь, убедительно и справедливо. Так справедливо, что ты меня просто убиваешь своими доводами! Ты что думаешь, я не пробовала расстаться с Виктором? Я несколько дней не появлялась у тебя из-за того, что уезжала в Горный Алтай. Там я уже нашла работу и подыскивала для обмена квартиру. Но эти десять дней, прожитые вдали от Виктора, превратились в ад и для меня, и для него.
– Не сомневаюсь! Порвать с любимым, который боготворит тебя, не так-то просто. Но у тебя нет выбора! Ты обязана оставить эту семью в покое!
Людмила Николаевна покачала головой.
– Я знаю, что из-за меня Вероника и её дети несчастны. Представь, что я поступлю так, как настаиваешь ты. Но я знаю также, что Виктор, вернувшись в свою семью, всё равно будет думать обо мне. Разве будет Вероника счастлива, зная, что её муж постоянно думает о другой? Будут ли счастливы дети, если в семье не будет ни мира, ни согласия?
– Ляленька, ты же говоришь, что вы давно любите друг друга. Несмотря на это, их семья была счастлива. Виктор и Вероника долгие годы делили общие надежды, совместные тревоги и радости. Я уверена, что Виктор и сейчас любит жену, конечно, не так страстно, как в медовый месяц. Но медовый месяц не продолжается вечно. Рано или поздно наступают будни. Рождаются дети. А вместе с ними – болезни. Появляются дополнительные трудности, нехватка денег… По-настоящему любящих людей это ещё больше сплачивает. Ты же видишь, что Виктор в детях души не чает. Ваша разгоревшаяся страсть продлится недолго. Виктор не сможет навсегда покинуть детей. Он непременно вернётся к ним!
– Виктор не собирается бросать детей. Он будет навещать, участвовать в их воспитании и, конечно, помогать материально. Я не буду препятствовать ему ни в чём, даже если у нас появятся дети.
– А если Вероника отвергнет помощь и не разрешит ему появляться в доме? Дети привыкли видеть, что в их семье все любят друг друга. А вы с Виктором превратите жизнь детей в дорогу, покрытую колдобинами... С этого момента они будут уверены, что никому нельзя верить, что все люди подлые.
– Ба-буш-ка! Не надо драматизировать! Не надо! У меня и так разрывается сердце от противоречивых чувств!– в голосе Людмилы Николаевны слышалось отчаяние.
– Людочка, ты говоришь, что вы с Виктором будете помогать Веронике. Но только что ты сказала, что хочешь подарить мне правнука. Не менее двух с половиной лет ты не будешь работать. На мизерную зарплату учителя вы сами еле-еле будете сводить концы с концами. О какой помощи может идти речь? – Софья Ивановна горестно покачала головой.
–Ты, бабушка, своими доводами убиваешь меня! О чём ты говоришь? Ты же прожила одна с тремя детьми на мизерной зарплате и вырастила вон каких орлов!
– Было другое время. Тогда все были бедны. И не одной мне в одиночку приходилось поднимать детей. Кроме того, со мной всегда была моя мама. Ты же знаешь, что она поехала в Бийск с нами. Она работала. Мы жили одной семьёй. Когда мы были на работе, за детьми приглядывала старушка-соседка…
– Бабуля, ты всю жизнь любила моего дедушку. Его арестовали. Ты не могла даже бороться за жизнь любимого. Не могла сказать громко о несправедливости.
– Ох, внучка, внучка! Объединить бы вопли по всем расстрелянным и высланным без суда и следствия в Тмутаракань! От этого вопля содрогнулась бы земля!
– Ты эти вопли задушила в своём сердце. Стала жить, как улитка в раковине. Забыла, что ты молода. Не смела даже подумать о другом мужчине… Зря. Жизнь, бабуля, одна.
– Не сравнивай меня с улиткой! Что ты знаешь обо мне!? Я любила и была любима! И, дорогая моя, я была в такой же ситуации, что и ты. Но я поступила иначе. Я преодолела себя! Оставила любимого его детям!
Софья Ивановна побледнела и привалилась к спинке дивана.
Людмила Николаевна быстро вскочила на ноги, накапала лекарство в стакан и подала бабушке. Та выпила и, не глядя на внучку, заговорила тихо и спокойно.
– Ляленька, ты в какой-то степени права. После гибели Вениамина о повторном замужестве у меня даже мысли не было. Но те годы одиночества – это не существование улитки, а каждодневная борьба за выживание. Не до мужчин было! Я хотела вырастить детей такими, чтобы ими мог гордиться мой муж, если бы он внезапно появился.
Женщина гордо улыбнулась, глаза её засветились.
– Я достигла своей цели. Мы с мамой вырастили сынов такими, какими я хотела их видеть. Но грянула война…И их не стало. За все военные годы от них не было ни одной весточки! В одном я уверена, что они погибли достойно!..
Софья Ивановна на миг умолкла, прикрыла глаза ладонью. Людмила с тревогой всмотрелась в её лицо.
– А теперь скажи, могла ли я мечтать в те годы о любви? Моё сердце превратилось в кровоточащую рану…Шли годы. Жизнь налаживалась. Постепенно притуплялась боль. Но о любви, даже после войны, я не мечтала. Только иногда мне снились на снегу красные розы… И в военной шинели Анатолий, быстро удалявшийся от нашего дома.
– Мабуль, какой ещё Анатолий? Ты мне о нём никогда не упоминала!
– Это не так, Ты просто забыла… Помнишь, когда ты была ещё подростком перед сном, я иногда рассказывала тебе о гимназисте?
–Да. Помню: ты рассказывала о смешном мальчике, безумно влюблённым в тебя!.. Но ни о каких розах ты не упоминала! У этой истории было продолжение?
– Да, – глубокий вздох последовал за коротким ответом.
– Оказывается, не только я долгие годы хранила от тебя тайну, но и ты от меня. Может, поделишься ею?
– Слушай. Я расскажу всё, с самого начала. Мне было тринадцать лет. В канун Нового года в наш город приехала труппа цирковых артистов из Италии. В антракте папа и мама встретились со своими знакомыми, с которыми не виделись долгое время. С ними был их сын-гимназист. Он, увидев меня, вспыхнул, как маков цвет. И, пока разговаривали наши родители, ни разу не поднял на меня глаз. Родители, конечно, это заметили и дома стали подтрунивать. Они называли этого мальчика будущим зятем. Как-то папа промолвил: «А что, прекрасная была бы пара! Одно плохо, невесте надо расти ещё годочка четыре».
Я разревелась над их неуместной шуткой и убежала. Но самое страшное для меня началось на следующий день… Мама раздвинула шторы и за окном увидела… «моего жениха-снеговика», как она выразилась. Я рассердилась и на маму, и на этого мальчика… С тех пор я часто видела его под нашими окнами. Меня это сердило. Несколько раз я замечала скрытую усмешку на лице отца. А юноша так и не осмелился подойти ко мне…После окончания учебного года мы, обычно уезжали в Коктебель.
– Вы больше не встречались?
– Не перебивай!.. Однажды, после отдыха на юге я чуть отодвинула край занавески и не обнаружила за окном своего поклонника. Это меня и встревожило, и огорчило, и опечалило. Хотя до этого момента мне казалось, что я к нему совершенно равнодушна. Я часто подходила к окну и с грустью смотрела на пустынный двор, сожалея, что ни разу не поговорила с этим молодым человеком…
– Но, бабуля!.. Неужели?..
– Какая же ты у меня нетерпеливая!.. Прошло два года. Однажды утром, после Покрова, я встала с кровати и выглянула в окно. За ночь земля преобразилась. Зима накинула белоснежный плащ на крыши домов, деревья с пожухшими листьями; снег лежал толстым слоем на скамейках и земле. Я ахнула и побежала к другому окну. Рывком отбросила занавески и увидела Его! Но он не стоял, как всегда, за окном, а в полусогнутом состоянии удалялся от дома. Сделав шаг, он укладывал розу на снег, затем делал ещё шаг и снова появлялась роза. А его отчётливые следы заметали полы длинной военной шинели. Я похолодела. Розы как сгустки крови алели на белом снегу. Я всё поняла. Накинув на плечи шаль, выскочила за дверь. Анатолий, не оглядываясь, быстро удалялся. Я окликнула его. Он развернулся и, изумлённо взглянув на меня, раскинул руки. Мы бежали навстречу друг другу. Когда оказались лицом к лицу, я кинулась к нему на шею.
«Софочка! Что ты делаешь!? Простынешь!»
Я, поцеловав его в щёку, прошептала: «Возвращайся, милый! Непременно возвращайся! Я буду ждать! Буду молиться за тебя!» – «Любимая! Поезд уходит через час. Помни! Я люблю тебя! И буду любить всегда!» – Он нежно поцеловал меня, поправил шаль и подтолкнул к дому.
Софья Ивановна замолчала… Людмила не торопила её.
– …Потом началась революция, а с нею голод и холод. Был слух, что Анатолий умер от тифа. И юноша из моего отрочества, казалось, исчез навсегда не только из-под наших окон, но и из моей памяти…После встречи с Вениамином я ни о ком и ни о чём не могла думать. Я была уверена, что наше счастье будет продолжаться вечно… Только розы на снегу иногда снились мне… А потом случилось то, о чём я тебе никогда не рассказывала и, кажется, напрасно.
…Года через три после окончания Отечественной войны я, после работы, медленно иду по парку. Вижу: на меня смотрят до боли знакомые глаза. Глубокий шрам пересекает лицо высокого мужчины лет пятидесяти. Как ни стараюсь, не могу вспомнить, где я видела эти выразительные глаза…Этот взгляд удивил и встревожил меня. Не оглядываясь, я быстро пошла по темнеющей аллее. Вскоре я услышала позади быстрые шаги. Поняла, что меня кто-то догоняет. Стало страшно. Я уже не шла, а почти бежала. Мужчина немного обогнал меня и остановился. Лицо его было взволнованным.
«Софочка, вы совсем, совсем забыли меня?» – в голосе было много грусти, а глаза умоляли вспомнить…
Как только я услышала голос мужчины, я узнала Его. Это Он – тот самый гимназист, которого мои родители когда-то прочили мне в мужья. Моё сердце забилось тревожно и радостно. Теперь уже я не смела поднять на Него свой взор, но всё-таки прошептала: – «Анатолий? Не так ли?» – «Да». – «Пути Господни неиспове-димы… Рада видеть человека из далёкого прошлого».– «Это правда!? Вы действительно рады?» – «Да». – «Софочка! А я-то как рад видеть вас! Вы даже представить себе не можете!» – «Как вы оказались в нашем городе?» – «Я в командировке. И не впервые приезжаю сюда… Темнеет. Софочка, вы не могли бы пригласить меня на чашку чая?» – «Я только что хотела это сделать». – «Благодарю».
Софья Ивановна опустила голову и долго молчала, словно заново переосмысливая момент встречи с человеком, с которым могла быть счастливой…
– До утра мы просидели с Анатолием и проговорили о том невозвратно-счастливом времени, воспоминания о котором, казалось, померкло навсегда. Неожиданная встреча всколыхнула прошлое. Я поняла: всё, что было когда-то, живёт во мне, только пряталось до времени в потаённых уголках души…
Оказалось, что у нас много общих знакомых. Вспомнили всех... Единственное, о чём мы не говорили, так это о себе…Мне нестерпимо хотелось узнать хоть что-то о нём. Но я боялась заговорить о его личной жизни…Анатолию и без вопросов стало ясно, что в квартире давно не появлялся мужчина.
В окно брезжил рассвет. Наступила минута расставания. И тут я решилась: «Анатолий, нам о многом удалось поговорить. Но ни о себе, ни о своей семье вы не сказали ни слова. Вы женаты?» – «Да. Есть жена и четверо детей. Двое из них живут самостоятельно. Дочь и сын учатся в институтах. Скоро и они расправят крылышки и улетят из родительского гнезда» – «Вы, вероятно, поздно обзавелись семьёй»? – «Да… Революция… Надеялся встретить вас… Искал. Потом мне сказали, что вы вышли замуж… Счастливы»…
Софья Ивановна прикрыла глаза, долго сидела молча, а затем, словно в забытьи, промолвила:
– Но счастье прошествовало мимо меня… – помолчав какое-то время, женщина снова принялась за воспоминание:
– Анатолий рассказал мне, что узнал от приятеля об аресте моего мужа и о нашем отъезде. Официальный запрос он побоялся сделать. Не хотел навлекать на нас беду. Знал, что нередко вслед за мужьями арестовывали и жён, а детей отправляли в приют…
«Вчера – сказал он, – я увидел вас, Софочка, и не поверил своим глазам. Вы представить не можете, какое счастье испытал я!»
Анатолий впервые за всё время разговора положил свою руку на мою.
«Может, наконец, настала пора нам объединить свои судьбы? Я мечтал об этом все годы».
– Нерастраченные чувства, накопившиеся за годы одиночества, охватили меня. Я вспомнила тот единственный прощальный поцелуй. Мне не хотелось расставаться с любимым человеком … Но вовремя образумилась: вспомнила о том, что у него жена и дети. Я не захотела оказаться стеной между Анатолием и его детьми… Осторожно высвободила пальцы и, боясь взглянуть на него, вздохнула.
«Прошу вас, Анатоль, не надо. У вас семья. К сожалению, ничего общего между нами быть не может». – «Почему же? Я полюбил тебя, Софочка, с первого взгляда! Любил все эти годы. Люблю и сейчас! Сама судьба свела нас. Мы должны быть вместе! Дети ни в чём не будут нуждаться. Скоро у них начнётся своя взрослая жизнь. Неужели мы не имеем права на собственное счастье»? – «Вы никогда не будете счастливы со мной»! – «Почему»? – «Потому что, покинув семью, вы навсегда потеряете детей». – «Они уже взрослые! Если сейчас не поймут, то поймут и простят, когда заведут собственные семьи. Это время не за горами». – «Простят ли? Сомнительно. А жена?» – «Моя жена хороший человек, прекрасная и заботливая мать. Но я никогда её не любил так, как любил и люблю до сих пор вас». – «Простите. Но я не могу разрушить семью. Я знаю, как нужен отец, особенно мальчикам. И неизвестно, как ваш развод отразится на всей жизни ваших сынов… Простите…» – «Софья!» – «Прощайте! Я тоже люблю вас, но…» – «Софья! Неужели мы не имеем права, хотя бы в предзакатные годы, быть счастливыми!?» – «Не имеем. Я не могу иначе»… – «Возьмите мой адрес. Захотите, дайте о себе знать». – «Хорошо».
– Прошло мучительных полгода. Я потеряла покой. Что бы ни делала, я думала только об Анатолии… А по ночам, как наваждение, снились розы…Накануне новогоднего праздника мне нестерпимо захотелось взглянуть на своего любимого. Я села в поезд и через сутки была в Томске. А часом позже я, как когда-то Анатолий, стояла за углом его дома и с нетерпением ожидала его появления. Был довольно сильный мороз. Мои ноги закоченели, холодок пробрался под шубу. Вечерело. Сумерки быстро надвигались на город. Пора было уходить. Чтобы дойти до автобусной остановки, я должна была пройти мимо подъезда, где жил Анатолий. И в этот момент из подъезда появился он под руку с женой, о чём-то весело разговаривая. В сумерках я даже не рассмотрела её. Придерживаясь о ствол дерева, я провожала их взглядом, пока они не скрылись за поворотом... Отчаяние и стыд охватили меня…Так что, Людочка, я тоже любила. И любовь была взаимной…Я никогда не видела ни жены, ни детей Анатолия. И хотя дети его были почти взрослыми, я не могла допустить распада семьи… Я вырастила и воспитала тебя, моя Ляленька…Моя вина в том, что ты хочешь поступить так, как я бы ни при каких обстоятельствах не поступила бы!
– Ты не права, бабушка! Пока ты сидела, прикрыв глаза, я думала о том, что ты поступила, как камикадзе. Ты наступила на горло собственной песне, а заодно, – своего любимого. Ты уверена, что твоя жертва была необходима? Зачем ты это сделала? О какой вине может идти речь, если после долгих лет разлуки встретились два любящих сердца и соединились!? В таких делах не бывает виновных.
Слёзы потекли по щекам Людмилы Николаевны. Она, уткнувшись в колени бабушки, плакала долго и безутешно. Наконец успокоившись, подняла на бабушку затуманенный взор.
– Ты что, мабуленька, считаешь, что я не понимаю всей сложности ситуации? Или думаешь, что у меня сердца нет?.. Когда я вспоминаю о детях Виктора, у меня от горя душа на части разрывается. Ты говоришь очень убедительно и этим убиваешь меня, – Людмила Николаевна, сжав руками голову, снова разрыдалась. – Я в отчаянии!.. Хоть уходи из жизни, как когда-то сделали Ромео и Джульетта!?
– Ромео и Джульетта были почти детьми и были свободны. Вы же взрослые люди, более мудрые, более закалённые. Иногда приходится отказываться от своего «хочу». Если у вас есть хоть капля сострадания к тем, кого вы приручили, то вы поступите по-божески. Ляленька, постарайся не встречаться с Виктором, не подпитывай свои чувства, и уверяю: всё проходит. Время – лучший лекарь.
– Ба-буш-ка! Как ты не понимаешь!? Не сможем мы с Виктором жить врозь.
– Что значит не сможем? Вы должны смочь! Людмила, вот моё непреклонное решение: пока ты встречаешься с Виктором, ко мне не приходи, – дрогнувшим, но твёрдым голосом заявила Софья Ивановна.
Людмила Николаевна, уловив в голосе бабушки смятение, хотела обнять её, но та, собрав остаток сил, отстранила руки внучки и жёстко сказала:
– Приходи только тогда, когда порвёшь с Виктором.
У Людмилы Николаевны от изумления взметнулись брови, и она, побледнев, тихо спросила:
– Как это понимать? Ты меня выгоняешь?
– Это значит, что я сутки жду от тебя ответа. Если и завтра ты скажешь решительно «не могу расстаться с Виктором», то я прекращу принимать пищу. И это будет длиться до тех пор, пока ты не изменишь своего решения!
– Спа-си-бо! – Людмила Николаевна побледнела и, сжав губы, отчуждённо взглянула на бабушку. Затем встала с дивана и медленным шагом направилась к двери, ожидая, что её окликнут, и одновременно мысленно молила Бога сотворить чудо: смягчить сердце бабушки, чтобы та дала согласие на брак с Виктором.
В проёме двери Людмила Николаевна обернулась и умоляюще взглянула на Софью Ивановну, которая сидела прямо и требова-тельно смотрела вслед. Встретившись с непреклонным взглядом бабушки, Людмила Николаевна, не попрощавшись, вышла.
Как только закрылась дверь, плечи Софьи Ивановны поникли. Она закрыла глаза и стала покачиваться всем корпусом взад и вперед. Убрав со лба прядь волос, выпила лекарство и, опираясь на спинку дивана, осторожно встала, вздохнула и неожиданно для себя решительно опустилась на колени.
Софья Ивановна, никогда не молившаяся, вдруг страстно зашептала, глядя в красный угол, где обычно висят иконы:
– Господи! Направь мою Людмилу на путь истинный! Дай ей силы победить это наваждение! Ты создал нас по своему образу и подобию, так сотвори чудо – дай возможность моей внучке поступить так, как должно поступить в данной ситуации.
Людмила Николаевна до самого вечера, какими бы делами ни занималась по дому, думала только о последнем разговоре с бабушкой. Настроение молодой женщины не улучшалось ещё и из-за отсутствия Виктора.
Он пришёл поздно вечером и объяснил, что у его младшень-кого поднялась температура, поэтому пришлось побегать по аптекам за нужными лекарствами.
Людмила Николаевна понимающе кивнула, расспросила его о сыне и постаралась скрыть своё смятение, чтобы не усугублять тревожное состояние души Виктора, но тот, заметив её напряжение, спросил:
– У тебя, Люсенька, неприятности?
– Всё нормально, милый, – и, сев к нему на колени, она прижала его голову к своей груди. Обнимая его, она не могла отвлечься от мысли о бабушке и разговора, который не давал ей покоя ни на минуту. Зная решительный характер бабушки, она была уверенна, что та действительно может отказаться от пищи, и это приводило Людмилу Николаевну в ужас.
Спустя два дня, не выдержав, женщина решила позвонить бабушке и попросить разрешения зайти к ней и выслушать её. Она надеялась убедить бабушку в том, что потеря Виктора для неё равносильна смерти, и поэтому бабушка, как она считала, должна смириться с их браком.
Людмила Николаевна взяла трубку и вдруг почувствовала, что сердце её учащённо забилось.
Набирая номер, она внушала себе: «Говори хладнокровно и убедительно, иначе бабушка останется непреклонной».
– Привет, бабуля! – как можно естественнее и спокойнее произнесла Людмила Николаевна. – Я звоню из автомата. Как ты себя чувствуешь? Хотелось бы навестить тебя, моя родная.
Но бабушка, проигнорировав просьбу внучки, непреклонно и требовательно спросила:
– Людмила, ты порвала с Виктором?
– Бабушка, пожалуйста, выслушай меня, – мягким голосом произнесла Людмила Николаевна. – Порвать с Виктором для меня всё равно, что вырвать сердце из собственной груди. Бабушка, прошу тебя, не вздыхай так тяжко! Я несколько лет живу одна! И всё это время я только и делаю, что подавляю в себе чувства к Виктору, но, как видишь, это непосильно для меня. Разве я виновна в том, что наши сердца тянутся друг к другу!? Ты же знаешь, что я тоже пыталась полюбить своего бывшего мужа, но эта попытка превратилась в пытку, растянувшуюся почти на год. От судьбы не уйдёшь. Прости нас, бабушка, и благослови на брак с Виктором. Можно, мы с ним завтра зайдём к тебе?
– Нет! – категорически ответила Софья Ивановна.
– Ба-буш-ка, – почти шёпотом, с мольбою в голосе, страстно произнесла Людмила Николаевна, – ты же была молода! Любила и была любима. Ты отказалась от своего счастья! В ночи, когда ты оставалась одна со своими мыслями, я уверена, что твоя подушка не раз была мокрой от пролитых слёз! Неужели и мне ты желаешь такого же счастья!? Бабушка, будь милосердна к нам! Не суди нас, пожалуйста, слишком строго! И прости! Ради всего святого, прости! Мне всегда было с тобой хорошо! Мы всегда понимали друг друга! Так почему ты не хочешь понять меня в тот момент, когда твоё слово может сделать меня самой счастливым человеком или самым несчастным!?
– На твой вопрос, Людмила, я ответила вчера. Давай не будем возвращаться к старому. Я всё понимаю, каково тебе сейчас! Повторяю: дети не должны быть сиротами при живом отце, – жёстко отрезала Софья Ивановна и положила трубку.
Через три дня Людмила Николаевна не выдержала и засобиралась к бабушке. Быстро переодевшись, она закрыла за собой дверь, выбежала на улицу и нырнула в подъезжающий автобус.
Пробегая вдоль дома бабушки, она взглянула на её балкон, надеясь увидеть её сидящей в стареньком кресле и пьющей чай с сахаром в прикуску, но там никого не было, только стекла закрытых окон отсвечивали матовым светом.
Людмила Николаевна вошла в подъезд и, перепрыгивая через две ступени, с колотящимся от волнения сердцем остановилась у знакомой двери, открыла сумочку, но тут же вспомнила, что ключи лежат в той сумочке, с которой она обычно ходит в школу. По привычке заглянула в почтовый ящик и, не увидев в нём газет, с облегчением вздохнула. Поколебавшись, нажала кнопку звонка. Не услышав шагов, она снова нетерпеливо позвонила раз, другой, подождала минуты две, затем нажала на кнопку звонка и не отнимала палец более минуты.
Из боковой квартиры вышла соседка Софьи Ивановны. Она с любопытством посмотрела на Людмилу Николаевну и с недоумением спросила:
– Разве Софья Ивановна не у вас гостит? Она четыре дня тому назад сказала, что недельку поживёт у вас, и попросила меня забирать её почту.
У Людмилы Николаевны от услышанного отяжелели ноги, пересохло во рту.
– У вас есть ключи от квартиры бабушки?
– Нет.
– Вызовите, пожалуйста, скорую.
Соседка быстро скрылась за приоткрытой дверью своей квартиры. Вернувшись, сказала:
– Я вызвала скорую и милицию. Милицейские работники быстро откроют дверь.
Вскоре на площадке появились люди в белых халатах, милиционер и слесарь. Он открыл дверь, и из глубины комнаты пахнуло сладковатым запахом тления.
Людмила Николаевна на мгновение замерла в дверях, а затем стремительно ринулась в спальню. Там, на диване, она увидела мёртвую бабушку, упала на бездыханное тело, обхватила руками подушку, на которой покоилась голова самого дорогого для неё человека и, уткнувшись в плечо Софьи Ивановны, лежала, не шевелясь и ни издавая не единого звука, будто и она отошла в мир иной.
Врач бросил взгляд на тумбочку, увидел на ней лекарства и историю болезни, открыл её, просмотрел несколько страниц, взял бланк, заполнил его и в строке «причина смерти» написал: «Смерть наступила от сердечной недостаточности около 18 часов, 24-го августа». В конце заключения поставил точку и громко произнёс то, о чём написал.
Затем дотронулся до запястья Людмилы Николаевны, погладил её по волосам.
– Полно убиваться. Мы все смертны, – Людмила Николаевна подняла голову, а доктор добавил с участием.– Крепитесь! Ваша бабушка прожила долгую жизнь, – он обвёл взглядом картины и фотографии, висевшие на стенах, посмотрел на книги, ровными рядами стоявшие в книжном шкафу, и добавил чуть слышно. – И красивую, как мне кажется.
Из всего, что сказал доктор, Людмила услышала одну лишь фразу: «Смерть наступила 24-го августа, в 18 часов». Это привело её в ужас.
«Бабушка умерла спустя несколько часов после разговора со мной. Это я её убила! И нет мне прощения», – подумала она.
Милиционер, услышав диагноз умершей, вышел вслед за доктором.
Людмила Николаевна нагнулась над бабушкой, стараясь запомнить навсегда черты родного человека, подтолкнула руки глубже под подушку и прикоснулась к листку бумаги, взяла и безучастно посмотрела на него, положила на подушку рядом с головой бабушки, машинально разгладила и, увидев знакомый почерк, с трудом встала и, подойдя к окну, стала читать.
«Моя дорогая внучка, я была не права, взяв на себя роль судьи. Там, где любовь, судьям нет места. Даже в библии сказано: «Не судите и не судимы будете». Так что не терзай себя напрасно. Поступай так, как велит тебе сердце. Мне плохо. Не вини себя в моей смерти. Если можешь, прости. Целую. Твоя мабуля».
Людмила Николаевна не проронила и слезинки, ни тогда, когда увидела бездыханное тело бабушки, ни на кладбище, ни за поминальным столом. Она не видела и не слышала ничего из того, что происходило вокруг. Смерть бабушки опустошила молодую женщину, но внешне она выглядела совершенно спокойной, только тёмные круги появились под её огромными глазами, да взгляд безжизненно скользил, ни на чём не останавливаясь.
С поминок люди расходились тихо и чинно. Соседки, неслышно двигаясь по комнате, привели её в порядок и перед тем, как разойтись по домам, одна из них, по имени Анна Петровна, жившая в смежной квартире с Софьей Ивановной, подошла попрощаться к Людмиле Николаевне; она прижала голову её к своей груди и тихо прошептала:
– Поплачь, деточка. Софья Ивановна любила тебя, была прекрасным и на редкость отзывчивым и всеми уважаемым человеком. Мы все ходим под Богом. Все там будем. Дай Боже прожить и тебе, и всем нам столько, сколько прожила она.
Женщина погладила по спине Людмилу Николаевну, смахнула слезу со щеки и неслышно вышла.
Когда закрылась дверь за соседями, к Людмиле Николаевне подошёл Виктор, распоряжавшийся похоронами и, желая утешить её, молча склонился, чуть сжал плечи, но Людмила Николаевна отстранилась и, отчуждённо взглянув, тихо сказала:
– Я хочу побыть одна. Пожалуйста, уходи!
– Милая! – с болью в голосе воскликнул Виктор.
– Уходи! – печально, но настойчиво повторила она.
– Хорошо, я уйду, – после некоторого замешательства с трудом выговорил он и тихо закрыл за собой дверь.
На следующий день Людмила Николаевна поехала на кладбище. Рядом с могилой Софьи Ивановны она увидела свежевырытую яму. Людмила Николаевна стояла и смотрела в глубокий провал; ей казалось, что воздух пропитан тлением, и она невольно стала думать о смерти. Могила притягивала её к себе.
Людмила Николаевна с трудом оторвала взгляд от вырытой могилы, сделала несколько шагов туда, где была захоронена бабушка, и упала на холмик. Она лежала, уткнувшись в холодные руки, и чуть слышно рыдала.
Наплакавшись, встала, стряхнула с себя землю и, поглаживая холодный камень памятника, мысленно заговорила с Софьей Ивановной:
«Мабуленька, ты ушла от меня. Ушла туда, откуда нет возврата. И возложила неподъемную тяжесть на мои плечи. Ты хотела, чтобы дети Виктора не потеряли обожаемого ими отца. Я не согласилась на твои требования и этим погубила тебя. Твоя смерть не даёт мне дышать. Я исполню твой наказ и верну Виктора детям».
Мысли Людмилы Николаевны, обращенные к умершей, были прерваны похоронной процессией. Провожающие с осторож-ностью сняли с катафалка гроб, и в нём Людмила Николаевна увидела молодого человека, на лице которого не было заметно ни отпечатка болезней, ни страданий; казалось, что он отдыхал после вечеринки.
Как только гроб опустили в могилу, она вновь подошла и с какой-то болезненной потребностью стала наблюдать, как тяжёлые комья земли падали, гулко стуча, точно так же, как накануне при захоронении бабушки.
Людмиле Николаевне казалось, что эти комья бьют её по голове, вызывая резкую боль в затылке и в висках.
Потирая виски, она обратила внимание, как от лёгкого дуновения ветерка несколько листочков сорвались с осины, стоявшей в стороне, и запорхали разноцветными бабочками над могилой, словно отыскивая себе удобное местечко.
Вскоре два из них упали в вырытую яму и были тут же похоронены вместе с усопшим; однако один из листочков ещё долго кружился в воздухе, то взмывая вверх, то опускаясь совсем низко. Казалось, что он трепещет от страха, от предчувствия скорой кончины. Могильщик резко взмахнул лопатой, и от его движения листочек в последний раз высоко взметнулся, а затем, словно изнемогая от усталости, медленно опустился у ног Людмилы Николаевны.
Она подняла его и прижала к своей щеке. Он был сух и не ласкал кожу былой атласной поверхностью. Людмила Николаевна мысленно обратилась к нему: «Давно ли ты трепетал со своими собратьями на осине-матери? Сейчас ты стал ещё краше, чем тогда, когда был юн и зелен, но красота твоя скоро исчезнет. Ты мёртв, как мертва и я. Я понимаю, как сейчас тебе одиноко. Мне тоже одиноко. Окружающие стараются сказать мне как можно больше слов утешения, но я уже ничего не чувствую. Ничего. Ни любви, ни утраты. Я мертва, как и ты, и ничто не возродит нас к жизни…»
Могильщики работали усердно, и вскоре образовался холмик. Провожавшие покойного в последний путь перед тем, как уйти с кладбища, подходили к бледной женщине с грустными глазами, одетой во всё чёрное, говорили слова утешения, двое из них взяли её под руки и тихо повели к автобусу, стоявшему в сторонке.
Людмила Николаевна снова подошла к могиле бабушки. Неожиданно почувствовала лёгкое прикосновение к плечу. Обернувшись, увидела Виктора. Он стоял рядом, низко опустив голову. Ветер трепал его длинные чёрные волосы. Виктор, желая утешить любимую, поднял руку, чтобы обнять свою подругу, но она увернулась, и его рука повисла в воздухе.
– Родная, ну, что ты?
– Уходи, Виктор! Уходи навсегда. У нас нет и не может быть будущего. Между нами встала непреодолимая стена. Она не поддаётся разрушению. Уходи, я хочу быть одна.
– Люда, зачем же ты так? Не отталкивай меня! Ни твоей, ни моей вины в смерти Софьи Ивановны нет.
– Уходи! – повторила женщина тихо, но настойчиво.
– Жаль, – наклонив голову, с грустью ответил мужчина. – Я подчиняюсь твоему приказу, но я вернусь, обязательно вернусь.
Виктор отступил и скрылся за деревьями.
Людмила Николаевна осталась одна и снова припала к могиле бабушки. Через некоторое время она подняла лицо, вздохнула и села, прижавшись к прохладному памятнику, обняла приподнятые колени и, скользя отсутствующим взглядом с одного предмета на другой, сидела и вертела между пальцами тоненький черешок осинового листочка. А тот, вращаясь то в одном направлении, то в другом, в последний раз трепетал в предчувствии неизбежного…
Женщина вздохнула и прошептала настолько тихо, что её шёпот был больше похож на шелест падающего осинового листочка:
– Милый листочек, ты и не подозреваешь, что нас с тобой ожидает безрадостный конец…
Говоря так, она ещё не знала, что жизнь на этом не кончилась… Пройдёт время и,как знать, возможно, к Людмиле Николаевне придут новые радости и печали…