Ирина Одоевцева
Унылой парижской осенью 1987 года литературовед Седых, известный в Европе, как секретарь самогО Бунина, медленно перебирал корректуру эмигрантского журнала. В коридоре редакции неожиданно начался переполох, как бывает, если случается происшествие, из ряда вон выходящее… А эмигрантская жизнь яркими событиями богата не была.
Восьмидесятилетний Седых, кряхтя, поднимается из кожаного кресла, приоткрывает дверь и обращается к возбужденным подчиненным:
- Что за балаган? Кто позволил отвлекать меня от работы?
- Простите…, но тут такая новость! – отвечают ему.
- В России восстановили монархию? – в своей привычной манере, иронизирует Седых.
- Пока еще нет, - улыбаются редактора и журналисты.
- В чем же тогда сенсация, господа? – начинает сердиться старик.
И ему сообщают невероятное:
- Ирина Одоевцева возвращается в Россию!
Седых удивленно приподнимает брови:
- Одоевцева едет? Ай да девка, молодец!
Писательнице Ирине Одоевцевой было тогда примерно девяносто. Кокетничая со своей судьбой, она то занижала, то завышала свой возраст – так, под настроение…
Ирина Одоевцева (189?-1996)
Она родилась в Риге, в семье присяжного поверенного, и от рождения звалась Ираида Густавовна Гейнике. Переехав в 1914 году в Петербург, она немедленно меняет свое имя, обозначая тот факт, что только здесь начинается ее настоящая жизнь. Ирина Одоевцева не скрывает, что собирается стать известным поэтом. Популярная в те годы газета «Эхо» согласилась «на пробу» напечатать несколько ее стихов, и эта публикация сразу принесла юной поэтессе преданных поклонников. Но Ирина не стала почивать на лаврах и решила учиться. Благо, в те годы в Петрограде была масса литературных студий.
Нарядившись в лучшее платье и украсив волосы оригинальным черным бантом, Одоевцева отправилась в студию «Живое слово», прямиком на лекцию Николая Гумилева. В зале было многолюдно, шумно, словно пол – Петрограда пишет стихи…
Начинающие поэты складывали листочки со своими творениями в общую кучу, а мэтр, коим был для них Гумилев, вытаскивал стихотворение наугад, и, как правило, объявлял никудышным.
Гумилев запускает длинные пальцы в коробку со стихами, и зал замирает в нетерпении… Каждый мечтает, чтобы Гумилев вытащил его работу. И каждый боится, что мастеру не понравится.
Гумилев вытаскивает листок тонкой папиросной бумаги и сатирическим тоном зачитывает несколько строк.
- Чье это? Кто это написал? – шушукаются в зале.
- Не годится! – выносит Гумилев приговор ни в чем неповинному стихотворению.
Скомканное, оно летит в так называемую «Братскую могилу неудачников».
Ирина Одоевцева, а именно ее строчки забраковал Гумилев, в слезах выскакивает из аудитории. Многие улыбаются ей в след:
- Такая куколка, а тоже в поэты записалась!
- Поплачет и вернется, - резюмировал Гумилев и перешел к следующему поэту.
Он ошибался – Одоевцева возвращаться на его лекции не собиралась. Она перешла к другим учителям, а по рукам пошло ее новое стихотворение, дававшее отпор зазнавшемуся мастеру:
Нет, я не буду знаменита,
Меня не увенчает слава,
Я, как на сан архимандрита,
На это не имею права.
Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.
Прочитав этот забавный опус, Гумилев выследил непослушную студентку между лекциями и схватил за рукав. Неважно, что он ей сказал, но вскоре вся Петроградская богема знала, что у поэта появилась любимая ученица. Больше всего Гумилеву нравилось, что Ирина не похожа на культовую Анну Ахматову и совсем не собирается ей подражать! «Грибами-подахматовками» он называл тех, кто пытался копировать неповторимый стиль его бывшей жены. Безусловно, Одоевцева была очень самобытна, и к тому же способна на самые разные авантюры…
Вот шагает по мостовой мрачная большевистская демонстрация, напоминающая, что новому режиму исполняется три года. Несут лозунги о борьбе и искоренении, затягивают песню о жертвах царизма…
Вдруг среди темных гимнастерок появляется разноцветное пятно.
- Хеллоу! Ви а фром Америка! – мужчина и женщина в нелепейших зеленых пальто и шляпах прорываются через ряды демонстрантов, что-то выкрикивая на непонятном большевикам английском.
Удивительно, что подозрительных иностранцев не арестовали. Гумилев и Одоевцева, а это были именно они, удачно скрылись из виду и долго смеялись.
Триумф поэтессы Одоевцевой состоялся в 1920 году, когда она зачитала свою «Балладу о толченом стекле».
- Вы хотели стать знаменитой? Поздравляю, теперь Вас каждая собака знать будет! – сказал Гумилев, довольный успехами ученицы, - Кстати, познакомьтесь с Жоржиком. Кажется, он в Вас тайно влюблен!
Георгий Иванов, уже состоявшийся и известный поэт, несмело протянул Ирине руку.
"Я пожала руку безо всякого предчувствия!" -
Удивлялась потом Ирина Одоевцева. А ведь уже через год они поженятся, чтобы прожить вместе тридцать семь лет.
А Гумилеву оставалось меньше года жизни. Немного неровно, будто всхлипывая, написала Одоевцева о его смерти…
Потом поставили к стенке
И расстреляли его.
И нет на его могиле
Ни креста, ни холма - ничего.
Но любимые им серафимы
За его прилетели душой.
И звезды в небе пели
- "Слава тебе, герой!"
Георгий Иванов и Ирина Одоевцева принимают решение эмигрировать из страны, убившей их учителя. В Париж выезжали порознь. Ирина – через Ригу, под предлогом встречи с отцом. Георгий – под видом командировки в Европу. Обосновались они в Париже.
Русская эмиграция приняла поэтов хорошо. Одоевцева знакомится со многими выдающимися личностями.
- Такая хорошенькая, зачем она еще и пишет? – говорит о ней Владимир Набоков.
Внешность Одоевцевой была обманчива, она выглядела симпатичной школьницей, а вместе с тем, именно на гонорары от ее романов жила их маленькая семья.
К тому же, Ирина была профессиональным игроком. Как некогда Николай Некрасов поправлял финансовые дела с помощью профессиональной игры в карты, так Ирина Одоевцева часто и много выигрывала в казино. При этом на входе ей приходилось показывать документы – ведь никто не верил, что она уже давно взрослая. Выигрыш она раздавала нуждающимся друзьям, чувствуя за них ответственность, ведь многие из эмигрантов жили в нищете и в одиночестве.
Георгий Иванов, по оценкам критиков, писал все более сильные стихи. Его даже собирались выдвинуть на Нобелевскую премию. Но писал Георгий только по вдохновению, а в остальное время преимущественно спал. А Одоевцева все прощала ему и позволяла нигде не работать.
- Жена-подбашмачница – вот Вы кто! – сказал ей безапелляционный Иван Бунин.
Одоевцева могла только пожать плечами в ответ. Позже она напишет:
Наша жизнь с Георгием ИвАновым мало походила на то, что принято называть супружеской жизнью. "Мне всегда казалось, что, как в стихах Адамовича -
Реял над нами
Какой-то особенный свет,
Какое-то легкое пламя,
Которому имени нет.
Мне казалось, что мы живем на пороге в иной мир, в который Георгий Иванов иногда приоткрывает дверь."
Он умер в 1958 году, к своим шестидесяти трем годам превратившись в дряхлого старика. А Ирина, все еще не начавшая стареть, через двадцать лет встречает свою новую любовь. Это был Яков Николаевич Горбов, литературный критик и писатель. Они познакомились в Доме престарелых. Выяснилось, что Горбов в юности зачитывался романами Одоевцевой, и прошел Вторую мировую войну, пряча на груди ее роман «Изольда». Они прожили вместе всего четыре года. Яков умер, и Ирина как-то сникла и потеряла ко всему интерес. Ее имя стало постепенно забываться. Многие откровенно думали, что ее уже нет в живых. Одоевцева повредила ногу и слегла, подозревая, что больше не встанет…
Ее воскрешение было быстрым и трогательным.
Молодая советская журналистка Анна Колоницкая, с трудом найдя ее адрес, ворвалась в ее комнату со словами:
"Ирина Владимировна, я никто, но я приехала в Париж только ради Вас. Я нашла Ваш прежний дом в Санкт-Петербурге, во имя Ваше ходила Вашими тропинками. Я обожаю Вашу книгу, она у нас не издана, но будет, будет..., и сейчас у меня ее читают и читают все, все, все!..»
Ирина Одоевцева не знала, что несколько экземпляров ее мемуаров «На берегах Невы» уже давно ходят по рукам в Советской России.
- Боже мой, Вы, наверное, ангел с неба! – так сказала Ирина нежданной гостье.
Через мгновение женщины уже плакали, обнявшись. Они тут же приняли решение, что Одоевцева должна вернуться в Россию.
- Я поеду, даже если умру в дороге! – так сказала внезапно помолодевшая писательница.
Анна Колоницкая сделала все, чтобы вернуть Ирину Одоевцеву в Россию. Время ей благоволило – железный занавес был снят, Советский Союз закончил свое существование.
- Может быть лучше поехать поездом? – спрашивали Одоевцеву.
- Нет! Я еще летаю! – с юношеским задором отвечала та, и вот уже самолет Париж-Ленинград садится в Пулково.
Одоевцеву встречала толпа народа, все газеты трубили о ее возвращении.
Она с небывалой энергией выступает перед большими аудиториями, пишет новую книгу, дает интервью…
Но годы давали о себе знать.
- Приходите ко мне, ведь я так редко с кем-нибудь общаюсь! – так говорила Одоевцева своим многочисленным новым друзьям.
Страдая потерей кратковременной памяти, она совершенно забывала, что только что проводила очередных гостей.
Зато события восьмидесятилетней давности она помнила досконально. Те счастливчики, которым довелось послушать Одоевцеву в ее последние годы, получили интереснейший материал для новых книг о Серебрянном веке. А Одоевцевой было уже не суждено закончить свою последнюю книгу «На берегах Леты».
Река времени поглотила ее.
Говорю на всякий случай:
- Память, ты меня не мучай.
Все на свете хорошо,
Хорошо, и будет лучше...
Ирина Одоевцева