Это было так давно. Жили мы в то время в маленьком хуторке Плавистое.
В нашем ПЛАВИСТОМ было всего девятнадцать дворов. Хутор был построен до революции, каким - то барином для своих крестьян. Мама рассказывала, когда она была маленькая, к ним в хутор приезжала барыня в карете на белых лошадях, посмотрела всех детей и ей понравилась моя мама. Она хотела забрать её себе, но моя бабуся не отдала, сказала, что дети должны жить с родителями, даже если в доме бедность. У моей бабушки было семь детей, младшая - моя мама. В хуторе ни у кого не было достатка. Все хаты были одинаковой планировки и одинаковой конструкции. Городили частокол, заплетали лозой и обмазывали глиной. Делали глинобитный пол. Посредине комнаты была деревянная колонна, на нее опирался деревянный прогон. Перекрытие тоже заплеталось лозой и обмазывалось глиной. Крыша стропильная и покрыта соломой или камышом.
В каждой хате по две комнаты, одна жилая с русской печкой, а другая летняя, холодная. Вход в каждую комнату был из коридора. В коридоре стояла лестница, по которой можно было забраться на чердак. На чердаке хранился всякий хлам, всё то, что могло когда-нибудь сгодиться. Зимой в холодной комнате ставили бочки с солениями. Так жили все хуторяне, так жили и мы.
Наша хата была на насыпи высотой метра полтора и, благодаря ей, у нас почти никогда не сырели наши глинобитные полы. Летом в хате было прохладно, зимой же - просто колотун. Рано утром топили русскую печь, топили соломой или камышом. Рядом с хутором не было ни леса для дров, ни угля. Тепло сохранялось несколько часов, потом все жилище остывало, оставалось тепло только на печке. Вот там зимой мы все и собирались. Окошки в хате были маленькие с одинарным остеклением. Они покрывались толстым слоем льда и снега, который не таял до самой весны. Малюсенькое окошечко было и на печке.
Я каждое утро начинала с оттаивания маленькой щелочки во льду, только она связывала меня с внешним миром. В те времена были суровые зимы. В свою оттаянную щелочку я видела болото, вернее жёлтые камыши, которые оставались над снегом. За камышами виднелся голубой лед. Иногда там катались деревенские ребята на коньках. Коньки у ребят были самодельные. На деревянный брусочек крепилась проволока, в бруске сверлились отверстия для веревки, которая пропускалась через отверстия и привязывалась к валенкам. Когда я подросла, у меня тоже были такие коньки. А за болотом был огромный снежный сугроб, с которого съезжали на санках дети. Я наблюдала за ними целыми днями.
Но были и такие дни, когда за окном завывал ветер, он швырял снег в наше маленькое окошечко, и кроме белой пелены снега за окном ничего не было видно. Ветер выл то устрашающе, то жалобно, как будто заблудились маленькие добрые гномики, заблудились и замёрзли и не могут найти дорогу домой, бродят по снегу и плачут. И моё сердце разрывалось от сострадания к ним. И казалось, что кроме нашей маленькой хаты нет больше ничего в этой снежной карусели, а печка, где мы постоянно обитали с бабусей, самым надёжным и самым лучшим местом. В ту пору были такие длинные, снежные зимы.
До тех пор пока я не пошла в школу у меня не было ни зимней обуви, ни зимней одежды. Пока я была маленькая, меня иногда выносили на улицу мама или тетя подышать. А когда я подросла на меня одевали мамину или тетину телогрейку и валенки, перевязывали крест-на-крест большим клетчатым платком и выпускали на улицу на несколько минут. Воздух был чистый и пьянящий, им хотелось дышать и дышать. Ходить и что-либо делать в таком наряде я, конечно, не могла и стояла среди двора, как чучело. Однажды в таком наряде меня увидел наш большой красный петух, я ему явно не понравилась, он взлетел на меня и начал бить крыльями и клевать. Я подняла крик, прибежала мама и спасла меня.
Иногда я искала развлечения на печке. Правда, там мало что можно было найти. На дымоходе хранились семечки подсолнуха и тыквенные семечки, иногда их жарили, и мы их щелкали. Там же хранился лук в связках, и ещё наверно что-то. Но это что-то отодвигали от меня подальше, и я не могла достать. Ближе лежали клубки пряжи и дранки для рядна. Но один раз я всё-таки постаралась и вытащила связку красного стручкового перца. Разобрала перчину, в ней оказались беленькие маленькие семечки. Я попробовала их на вкус и, о боже. Они сожгли мне язык. Я стала вытирать язык и как то натёрла глаза руками. Терпеть уже было невозможно, всё горело. Я стала плакать и вытирать глаза руками и натёрла ещё больше. На крик прибежала мама. Она как увидела распатрошенный перец, сразу всё поняла, испугалась и не знала, что со мной делать. Я пыталась протереть глаза наперченными руками, но делала ещё хуже. Мама схватила меня за руки и стала держать, а бабуся принесла мокрое полотенце, положили мне на глаза, вымыла мне руки. Но боль не проходила и я всё плакала и плакала, пока не уснула. А когда проснулась, глаза уже почти не болели, только были красные и распухли веки, так, что глаза еле открывались. Потом всё прошло, но с тех пор перец больше я старалась в руки не брать.
Мы жили вчетвером, бабуся Катя, мама Маруся, тетя Наташа и я. Кроме хаты у нас ещё был хлев. Там была выгородка из частокола и лозы для поросёнка, выгородка для кур – курятник, и помещение для коровы. Возле хлева была отгорожена плетнём выгульная площадка для коровы. У нас всегда были куры, корова, поросенок, кошка и некоторое время была собака Букет. Но Букет прожил у нас недолго. У него была своя конура, и он там ночевал. В хуторе в те времена было не принято собаку пускать в дом, собака была сторож. Однажды зимним утром он не пришел завтракать, и ужинать не пришел, и на следующий день тоже. А весной в сосновой посадке нашли его голову, а все остальное съели волки. Посадка была совсем ещё молодая с маленькими соснами в рост человека и близко от хутора. А подальше от хутора были посадки постарше. Оказалось, что там жили волки, и когда было особенно голодно, они наведывались в наш хутор.
Ближе к весне, обычно, у коровы появлялся теленок, который первое время, недели две, жил с нами в хате, потому что в хлеву было холодно. Его ждали, сторожили корову пока она его родит и приносили в дом. Это всегда было такое радостное событие. Гадали, кто же будет: бычок или телочка. Всегда хотелось телочку, это будущая корова. А если бычок - его надо было продавать. Но это потом. А сейчас приносили маленького теленка и радовались, что он родился. Он пытался встать на ножки, но ножки дрожали и он опять ложился. Его укрывали рядном и давали тепленького молочка, первого после большого перерыва. И мы все ждали этого молока, в деревне у каждого была своя корова и свое молоко. В то время не принято было покупать молоко, да и купить было не у кого. У каждого была стельная корова, у которой должен родиться телёночек, стельная корова не дает молока, и все сидели без молока, все ждали появления теленочка.
Как только корова начинала доиться, покупали поросенка, потому что поросенку тоже изначально нужно молоко. И маленький поросенок тоже поселялся в хате. Ему было всего несколько дней от роду. Сразу он жил в коробке, которая стояла в уголке на печке, он был совсем малюсенький, размером с рукавичку. У него был маленький розовенький носик – пятачок, и сам он был розовенький. Потом, когда он немножко подрастал, ему устраивали место на полу в углу, в соломе, и он чувствовал себя хозяином в хате. Когда я слезала с печки, он затевал со мной игру в догонялки, а я от него убегала. 0днажды он меня догнал, схватил за подол платья, и ну трепать. Я испугалась, попятилась и упала в чугунок с водой. И начали мы с поросенком с тех пор враждовать, каждый раз, как только я слезала с печки, он бежал ко мне и норовил схватить меня за подол, и мне приходилось с воплями забираться опять на печку. Это продолжалось до тех пор, пока мама не выселила его в хлев.
И продолжалась скучная зимняя жизнь. Днем у нас у всех была работа. Бабуся пряла пряжу из конопли, которая выросла на нашем огороде. Осенью её срезали, вымачивали в пруду, сушили, отбивали костру, вытрясали и прятали до зимы. Мама шила нам всем льняные сорочки из прошлогоднего полотна. Тетя Наташа вышивала рушники, а я драла старые вещи на полосочки, сшивала их вместе в длинную полоску и наматывала на клубок. Это не такая простая работа. Две полосочки надо правильно сложить вместе и держать двумя пальцами, а другой рукой надо шить. Надо каждый раз завязывать узелок на нитке и надо не потерять иголку. Иголка очень опасная штука, она может попасть в руку или в ногу и по крови дойдёт до сердца, тогда человек умрёт. Когда мне давали иголку, каждый раз предупреждали, что её нельзя ни в коем случае потерять. Клубок трудно держать в руке, он постоянно норовит выпасть и размотаться, а кот сидит и караулит, когда клубок выпадет, чтобы угнать его на пол. Но я старалась, меня все хвалили, какая я помощница.
Эти полосочки были нужны, чтобы соткать рядно, это такое домотканое одеяло, или дорожки на пол. В нашем хуторе у Тихона Павловича был ткацкий станок, и он зимой занимался ткачеством для всех хуторян. Этот станок занимал половину комнаты. На две плоскости натягивались нитки, которые пересекались через одну, между ними был угол, в который проталкивали челнок с полосочками - для рядна, или с нитками – для полотна. Челнок деревянный и похож на туфельку Буратино, только носы с двух сторон. Готовое изделие постепенно наматывалось на барабан. Когда работа заканчивалась, барабан снимался, и оттуда можно было перемотать своё изделие.
В нашем хуторке электричества не было. В нашей хате вечерами горела керосиновая лампа без стекла. При малейшем движении воздуха по стенам начинали метаться огромные тени, а в доме был полумрак. После того как накормлена скотина и мы поужинали, мама с тетей зачастую уходили на посиделки, они были молодые, красивые, и хотели жить красиво и весело. Клуба в нашем хуторе не было, и телевизоров в ту пору ещё не было, а жизнь шла своим чередом и девчата и парни собирались у кого-нибудь из соседей по очереди. Рассказывали всякие басни и смешные анекдоты, пели песни, и делали какую-нибудь работу: вышивали, вязали кружева, платки. К ним иногда приходили на посиделки даже из других хуторов. Был свой гармонист, свой запевала.
В ту пору единственным украшением в доме были вышитые рушники и вышитые занавески на окнах. Их делали из тончайшего домотканого полотна, отбеленного на солнце, вышивали разными узорами очень красиво крестиком или гладью. Вышитые цветы были как живые, нитки подбирались строго по тонам. Моя мама была большая умелица придумывать узоры, она сама подбирала тона, пробовала, так или эдак лучше, показывала подружкам, обсуждали, и, наконец, они находили нужный рисунок. И тогда мама вышивала свой узор, а все остальные снимали у неё. Снять узор, это целая наука. Надо отсчитать нужное число ниток и вверх и вниз, и потом подобрать нитки строго по цвету и по оттенкам.
А я проводила вечера с бабусей на печке. Она рассказывала мне всякие небылицы, я слушала, да на ус мотала. Сидели мы в темноте, экономили керосин. В доме было чуть-чуть светло от снега за окнами, и все о чем рассказывала бабуся, казалось таинственным. А бабуся моя знала много сказок и любила рассказывать. Рассказывала про домовых, про русалок, про добрых фей и злых ведьм. Рассказывала про нашего бога, который проповедовал делать только хорошее, никого не обижать, никого не обманывать, не лениться. А если человек делает плохо, то это большой грех. За плохие дела люди будут наказаны и попадут в ад, а за хорошие люди после смерти будут жить в раю. А если много людей начнёт делать плохо, то будут наказаны все люди. Будут страшные болезни, наводнения и землетрясения, урожаи съест саранча и начнётся голод, и будет так плохо, что люди не захотят жить и сами захотят умереть и будут искать смерть, но смерти не будет. Люди не захотят видеть друг друга и будут прятаться в лесах. Под бабусины рассказы я засыпала и не слышала, когда возвращались мама и тетя.
Так проходили дни один похожий на другой, и зима казалась бесконечно длинной. Жизнь становилась веселее, когда близилась весна. Солнце оттаивало лед на окнах, и можно было все видеть. А все – это была вокруг снежная пустыня, среди неё виднелись клеточки окон, стены соседних хат были не видны на снегу, они были покрашены белой глиной, а крыши были засыпаны снежными сугробами. Все было белым-бело, и над каждой хатой вился дым от печки. Только коричневой дымкой виднелись метёлки камышей над болотом. Потом снег подтаивал с каждым днем все больше, а потом сходил совсем. И наполнялись наши болота водой, чистейшей. От дуновения ветра на воде появлялась серебристая зыбь, в ней купалось и переливалось солнце. Казалось, на синей воде плавают маленькие серебристые уточки. Это зрелище меня завораживало, и я готова была смотреть на игру солнца с водой целыми днями. Так хотелось выйти на улицу, подойти близко к воде и потрогать ее руками. Но выйти я не могла, у меня не было одежды. Я с нетерпением ждала пасху, это божественный праздник, день, когда воскрес наш бог. В этот день всегда тепло и тепло после него. К этому дню мы все готовились. Мама каждый год к пасхе шила мне новое платье, ситцевое, цветастое, я до сих пор помню, какие были рисунки на тех ситцах. В доме всё убирали, белили стены белой глиной, мазали пол желтой глиной, мыли окошечки, вешали новые вышитые занавески из домотканого полотна, на иконы вешали новые вышитые рушники. Пекли куличи, красили яйца. С этого дня всем детям разрешали ходить на улицу босиком. Какое это счастье. Мы все ходили друг к другу в гости, все друг друга угощали пасхальными яйцами. Так кончалось зимнее заточение и начиналась вольная жизнь.