Фехтовальщица 16ч. Из другой жизни

Окно


      Хотелось пить... Женька тяжело вздохнула и открыла глаза. Взгляд поймал какой-то пузырь, летающий в воздухе, а ухо уловило еле слышный шепот. Через несколько секунд пузырь сформировался в емкость, наполненную прозрачной жидкостью, а шепот превратился в обыкновенный шелест листвы, похожий на тот, который слышала фехтовальщица, когда проснулась на лесной поляне.
      Девушка повернула голову. Было светло, и солнечные пятна льющегося из окна света соперничали своей теплой ясностью с изысканной фантасмагорией сюрреалистичных картин на стенах, по которым скользил ее расторможенный взгляд. «Это не ад, – подумала Женька и вновь посмотрела на емкость с прозрачной жидкостью, – но и не рай». Емкость оказалась частью капельницы, с которой посредством тонкой иглы, вколотой в вену на руке, была соединена  фехтовальщица.
       Девушка лежала в той самой комнате, где жила шесть дней до выхода в сюжет. Она была накрыта простыней, как в прозекторской. «Я мертва?.. Нет, я не мертва». Ныла шея, и было больно глотать.
      Фехтовальщица медленно приподнялась, села и вытащила из вены иглу. Потом она обернулась простыней, поскольку из одежды на ней больше ничего не было, и направилась в ванную. Там девушка остановилась у зеркала и, взглянув в него, чуть не уронила простыню на пол. Немного выше основания ее шеи, будто запекшаяся пенка малинового варенья, тянулась розовая полоска... Женька осторожно тронула ее пальцами. «Я как та несчастная Брике из лаборатории Керна... Может быть, это не мое тело?»
      Фехтовальщица спустила простыню и осмотрела себя более тщательно. Тело было ее. «Вот царапина на плече от выстрела охранника принца Вандома... вот рана на руке от дуэли с де Шале... вот след от его даги и отметина, которая осталась от последнего выстрела во время облавы...» Слегка закружилась голова... Женька открыла кран и наклонилась попить воды. По голым ступням потянуло сквознячком, но девушка не обратила на это внимания, а когда выпрямилась, слегка вздрогнула и прикрылась рукой. Из зеркала на нее смотрел профессор Монрей. Он стоял за ее голой спиной и улыбался.
       – Я вижу, что вы уже пришли в себя, Женечка.
       – Вы... вы что... пришили мне голову?
       – Ну, я же хирург, девушка, и моя главная задача – вправлять людям мозги. А что вы так сердито смотрите? Любой бы на вашем месте мечтал проснуться так после свидания с королевским палачом! И что вы прикрываетесь? Или что-то поменялось с тех пор, как вы позировали Ласаре?
       – Вы не художник.
       – Обижаете, Женечка.
       Женька махнула рукой, покачнулась и чуть не упала.
       – Тише-тише, мадемуазель! – поддержал ее профессор. – Вам еще рано  так махать руками.
Монрей подтянул простыню на плечи фехтовальщицы и, придерживая ее за талию, отвел в комнату.
      – Принесите мне одежду, – попросила девушка.
      – Нет-нет, отдохните еще пару часиков.
      – Что в капельнице?
      – Витамины.
      – Казнь... была вчера?
      – Неделю назад. Сейчас мы проводим вам курс восстанавливающей терапии.
      – А какое сегодня число?
      – По нашему календарю двадцать девятое июля.
      Профессор помог Женьке лечь, и она, на самом деле, то ли уснула, то ли потеряла сознание. Ей снилось, что она парит над Парижем на летательном аппарате Грегуара, а горожане смотрят на нее снизу и крестятся. Сбоку подлетает Люссиль. Она в том же нарядном платье, в которое нарядил ее д,Ольсино, и берете с перышком. Девочка тянет фехтовальщицу за руку, пытаясь оторвать ее от поручня.
      – Мадемуазель, вставайте, уже можно. Я принесла вам одежду.
      – А?.. – фехтовальщица открыла глаза. – ...Бригитта?
      – Да, мадемуазель.
      Рядом с кроватью стояла медсестра.
      – Ты... А где Беранжера?
      – Беранжера? Какая Беранжера? Вставайте. Месье Монрей уже ждет вас к завтраку. Ваша одежда на стуле. Вы сможете одеться сами?
      – Смогу.
      Медсестра ушла, а Женька встала. Голова больше не кружилась, но некоторая слабость еще чувствовалась. Теперь уже хотелось не пить, а есть. Одежда, которую ей принесли, наконец, была вполне цивилизованной и удобной, – обычные трусы, лифчик, джинсы и маечка, – все, как она носила раньше. Когда она оделась, в комнату зашел Франсуа Сельма и, невозмутимо поздоровавшись, будто они только вчера расстались, проводил в столовую. Профессор, ожидающий фехтовальщицу внизу, встретил ее все с той же приветливо-лукавой улыбкой.
      – Превосходное утро, Женечка, – сказал он.
      – Да, превосходное, – как эхо отозвалась односложной фразой девушка.
      Она села за стол и сразу же принялась за еду. Делать это сейчас было проще, чем начать о чем-либо говорить. Кроме того, Женька по-настоящему проголодалась, и только боль в горле мешала ей заглатывать пищу целыми кусками.
      – А что там за медсестра у вас, профессор? Это та самая Бригитта?
      – Нет-нет, она просто похожа. Бригитта – дочь Сельма. Она работают в клинике моего старшего брата Феликса и иногда помогает мне выхаживать пациентов, вернувшихся с «другого света».
      – Она знает, откуда я вернулась?
      – Да, но не беспокойтесь. В отличие от ее тезки из прачечной Мишо, она не болтушка. Как, кстати, вам мой сюжет, Женечка? Вы довольны?
      – Я хочу видеть выход.
      – Выход в сюжете герои ищут сами. Вы, верно, имеете в виду вход? Что ж,  теперь это возможно? Окно я вам покажу после завтрака.
      – Оно здесь?
      – Да, внизу.
      Женька стала жевать быстрее. В отличие от стейка, с загадками Монрея она пока справлялась плохо, и только обещанная экскурсия к таинственному Окну могла, наконец, все прояснить. Девушка опасалась, что ее снова могли обмануть, но на этот раз в этом, видимо, не было необходимости, поэтому после завтрака профессор без всяких задержек повел девушку нижние помещения дома. Миновав подземный гараж, они прошли в кладовую, где хранились лишние вещи и садовый инвентарь. Там за дверью, прикрытой льняной шторкой с рисунком часов, очень напоминающий старый холст в каморке небезызвестного шарманщика, находился лифт. Спустившись в его просторной капсуле глубоко под землю, автор и его героиня оказались в том самом помещении, которое приснилась Женьке накануне ее погружения в опасный приключенческий сюжет, – стена-экран, мерцающий свет, широкий пульт...
      За пультом, как в другом сне, сидел Этьен. Увидев фехтовальщицу, он тут же встал, с улыбкой заключил ее в объятия и похлопал по спине, как это обычно делал отец, когда она побеждала в поединке. Женька тоже улыбнулась, но без особой радости, – она знала, что поздравить ее сейчас было можно только с возвращением.
      – Покажи ей все, что нужно, Этьен, – сказал профессор.
      Этьен посадил девушку рядом и объяснил основные моменты. Работа с Окном технически оказалась простой, почти, как детская игра.
      – На клавиатуре набирается время, – показал Этьен. – Здесь задается местность, климат, погода и прочие географические подробности. Сюда закладываются характеристики и внешний вид будущих персонажей. Вот здесь набираются сюжетные линии. Каждый персонаж и сам сюжет имеет кодовый номер. Потом все это ставится на автомат. Оператор следит за ним и, если нужно, вносит свои изменения. Главное, чтобы все было продумано заранее, и автор знал, что делает.
      Этьен набрал на пульте несколько цифр, и на экране появился город на холме и дорога.
      – Это Этамп? – посмотрела на профессора фехтовальщица.
      – Да, – кивнул он.
      – А почему так мало зелени?
      – Потому что там сейчас начало весны.
      – То есть... сюжет не закончен?
      – Для вас закончен, Женечка, но для всех остальных его героев жизнь будет продолжаться в нем и дальше.
      – А можно... войти? – кивнула на Окно фехтовальщица.
      – Давайте попробуем, – сказал Монрей. – Этьен, сними защиту и дай девушке куртку.
      Саваль подал Женьке свою куртку и снова набрал какие-то цифры.  С экрана будто что-то соскользнуло – изображение тотчас стало объемным.
Профессор взял фехтовальщицу за руку провел за границы Окна. Там действительно было прохладно. Женька присела, потрогала пробившуюся траву, в которой, как и раньше, не было ничего искусственного, потом встала и вдохнула всей грудью весенний воздух.
      – Ну как? – спросил Монрей.
      – Холодно... и шея болит... – Женька кашлянула, – и горло, – она дотронулась до шрама на шее, а потом посмотрела на свои пальцы. – Профессор... кровь...
      Монрей немедленно схватил девушку за талию и затащил обратно в комнату. Откуда-то выскочил Лабрю и стал чем-то мазать ее ноющую шею.
      – ... Лабрю?.. Это вы?.. Профессор, я брежу?..
      – Нет, вы не бредите, Женечка. Арман Дюпре или Лабрю, на самом деле, врач и мой бывший студент. Должен же был кто-то подстраховать вас в том жестоком мире. Это ведь он вытащил вас из сюжета.
      – Как?
      – Буквально – купил ваше тело у палача, – улыбнулся Дюпре. – К счастью, опередил господина де Шале! Помните, маркиз хотел приобрести вашу голову? И, так как вне сюжета вы не Жанна де Бежар, то все благополучно срослось и восстановилось.
      – Срослось?
      – Да,  Окно иногда благоволит к некоторым героям и позволяет им выкрутиться.
     – А если б не позволило? – посмотрела на улыбающегося Дюпре девушка.
     – Тогда бы очень скверно вышло, Жени, очень скверно, – не стал скрывать последствий негативного отношения Окна к своим героям врач, – и вам не помог бы ни я, ни даже месье Монрей.
      Женька кашлянула и потрогала шрам на шее.
      – Не беспокойтесь, – улыбнулся на ее жест профессор Монрей. – Со временем шрам почти исчезнет. Палач, как будто, оказался неплохой. Я очень старался.
      – Зачем же надо было так тянуть? Разве нельзя было вывести меня из сюжета раньше?
      – Окно не открывает выход, пока все линии не соединяются в одной точке и автору уже больше нечего добавить.
      – Значит, я больше не могу туда вернуться? – спросила фехтовальщица.
      – Жанна де Бежар казнена. 
      – А под другим именем?
      – Ваш личностный код известен Окну. Его не скроет даже другое имя.
      – А другой сюжет?
      Профессор засмеялся.
      – Вы, кажется, начинаете по-настоящему терять голову, Женечка? Неужели вам мало? Ты посмотри на нее, Арман!
      – Вы сами выбирали такую героиню, мессир! – улыбнулся Дюпре.
      Он дал девушке проглотить пару укрепляющих таблеток, ласково похлопал ее по плечу и, поднявшись вместе с профессором и фехтовальщицей наверх, уехал в клинику.
      Профессор и Женька вышли на террасу. Несколько минут девушка молча стояла там, подставляя лицо летнему солнцу и слушая щебет птиц. Профессор сидел рядом на скамье, вместе с ней посматривал в небесную даль и тоже ничего не говорил. У него в руках была какая-то закрытая папка.
      Первой нарушила довольно многозначительное молчание фехтовальщица.
      – Теперь я должна выполнить условия договора? – спросила она, покосившись на папку.
      – Да, если вы честный противник. Или... это уже не так?
      – Но вы хотя бы познакомьте меня с этим вашим сыном, профессор. Ради кого я должна бросить фехтовальную дорожку?
      – Мой сын приедет послезавтра. Он сейчас на Луаре.
      –... Где? – кольнуло в области розового шрама.
      – На Луаре. У него там дом.
      – Дом, – машинально повторила девушка.
      – Да, он давно мечтал жить в тех местах.
      – Это замок?
      – Ну что вы! Это просто добротный современный дом.
      – Как у вас?
      – Да, только с бассейном и теннисным кортом.
      – А как зовут вашего сына?
      – Эдмон. Он владелец сети ресторанов и кафе в Париже и других крупных городах Франции. Они перешли к нему по наследству от деда по линии матери.
      – Значит, он богат?
      – Я бы сказал, обеспечен. Это его деньги стояли на кону.
      – Ваш сын знает меня?
      – Знает, он видел сюжет.
      – Видел?.. Как?
      – Сюжет записывается на любой современный носитель.
      – И что?.. Я ему понравилась?
      – Да. Вы поженитесь ближе к Рождеству, а помолвка состоится послезавтра вечером.
      – Я... мне нужно позвонить домой.
      – Вы позвоните после помолвки.
      – Боитесь, что вам помешают?
      – Это вам помешают, Женечка. Не беспокойтесь, я уже отправил вашим родным анонимное сообщение о том, что с вами все в порядке, и вы скоро вернетесь.
      – И что я им скажу?.. – усмехнулась фехтовальщица. – Может быть, мне не возвращаться домой?
      – Надо вернуться, Женечка. Вы должны рассказать, что уехали со мной по приглашению моего сына, который давно хотел с вами познакомиться. Вы полюбили его и решили выйти за него замуж. Сообщить об этом родным вы не решались, а все это время жили у Эдмона в доме и работали над приключенческим романом под названием «Записки фехтовальщицы».
      – А как я объясню этот шрам на шее?
      – Скажете, что вас сбил пьяный водитель. Документы мы подготовили.
      – А после всего этого... я смогу иметь детей.
      – К счастью, сможете, если только сами себе не помешаете.
      В доме профессор подал Женьке папку.
      – Если желаете, подправьте, допишите недостающие эпизоды, и я отдам ваши «Записки» Монро.
      – Монро?
      – Он издатель, если вы еще не забыли.
      – Кто вам дал мою рукопись?
      – Конечно, не Даниэль де Санд. Этьен сканировал рукопись из сюжета. Будете работать?
      – Буду.
      Женька взяла рукопись и поднялась к себе. Сельма принес ей ноутбук, и она весь день занималась поправками. Рядом снова бродила Катарина, и Женьке казалось, что зеленоглазая кошка улыбается.
      Хотя опасаться уже было нечего, работать над «Записками» стало труднее. Далеко не все эпизоды хотелось туда вносить, но фехтовальщица заставляла себя делать это, надеясь, что имя Жанны де Бежар хоть немного прикроет некоторые, не слишком светлые ее поступки и помыслы. В перерывах она спускалась вниз и общалась с Этьеном, который находился внизу и готовил Окно к закрытию.
      – Цвет поблек. Оно устало и хочет отдохнуть, – пояснил он.
      – Я так поняла,  оно живое?
      – Да.
      – А откуда оно взялось?
      – Никто не знает. Профессор говорит, что оно везде, только не всем открывается. Он наткнулся на него случайно, когда работал над  романом об Арно Волке.
      – И о нем до сих пор никому неизвестно?
      – Только десятку человек.
      – Не может быть! Это ведь не иголка!
      – Да, не иголка, и кое-какой шумок прокатился. Тут уже кто только не побывал! Полиция, журналисты, телевизионщики, уфологии и просто всякая любопытная публика. Пришлось видеонаблюдение поставить. Однажды даже передачка вышла, но все так и осталось на уровне слухов о снежном человеке. Окно  в случае опасности закрывается само.
      – Как закрывается?
      – Просто исчезает. Профессор на этом деле даже три иска выиграл, когда к нему  приходили с обыском. Они тут все перекопали, потом кучу всяких радаров принесли. И – ничего! Я давно так не смеялся!
      – А ты тоже участвовал в каком-нибудь сюжете?
      – Конечно. Два года назад я лежал в клинике со сломанной ногой. Помнишь, я говорил, что сорвался в Альпах? Профессор тогда и предложил мне роль Арно Волка.
      – И... тебя повесили?
      – Повесили, – поморщился бывший альпинист. – Уж лучше голову под меч, чем это. У меня до сих пор по ночам удушье бывает. Тебе тоже еще предстоит помучиться.
      – А зачем ты ушел к бандитам?
      – Не в настроении был.
      – Ты тоже заключал договор с профессором?
      – Заключал. На семь лет я обязался бросить горы.
      – И бросил?
      – Держусь, – вздохнул Этьен.
      – А нельзя нарушить договор?
      – Можно, только на чем тогда стоять? Мир и так слишком скользкий.
      Женька спросила о сыне профессора, но Этьен отказался об этом говорить, ссылаясь на то, что это не его дело и не его договор, а чтобы девушка об этом не думала, развлек ее тем, что показал, как можно быстро удлинить волосы и убрать загар на теле.
      – Тебя просто поместили в нейтральную эпоху, ввели в сон и ускорили время.
Фактически твоему телу сейчас не семнадцать, а девятнадцать лет. Только это делается в особых случаях, а то можно быстро состариться.
      Потом Этьен разрешил набросать простенький сюжет и поставить его в Окно, но код снятия защиты с него не открыл. Это было понятно, – хотя тело фехтовальщицы после двухгодичного курса поправки и было вполне зрелым, мозг еще оставался неокрепшим и пребывал в том же семнадцатилетии, где у нее снова могло легко «снести голову».
      Придуманный Женькой сюжет был черновым, и Этьен тут же удалил его.
      – А как же мои герои? - забеспокоилась она. – Они погибли?
      – Они еще не успели стать живыми. Для этого необходимо время, ну и конечно... талант автора.
      – Да, талант... – кивнула Женька и вернулась к белым пятнам сюжета Марка Монрея.
      – А у тебя, в самом деле, был брат? – спросила она.
      – Он и сейчас есть.
      – И он тоже находился... в сюжете?
      – Не находился, хотя его тоже зовут Кристиан. Ты ведь о нем спрашивала?
      – О нем... Послушай, а можно взять оттуда деньги? Или драгоценности? – спросила, оставив эту щекотливую тему, фехтовальщица.
      Этьен захохотал.
      – Это что? Привет со Двора Чудес или ты, в самом деле, этого хочешь?
      – Я хочу привезти что-нибудь своим.
      – Не получится. Деньги из сюжетов получаются похожими на ксерокопию, а драгоценности и золото становятся просто фальшивыми. Мы так и не поняли, то ли Окно так шутит, то ли пытается сохранить курс золота, то ли печется о человеческой нравственности.
      – А вы... не пробовали это все продавать?
      Этьен снова рассмеялся.
      – Пробовали, – сказал он. – Окно не позволяет. Профессор однажды уже даже получил предоплату с одного из клиентов, но оно закрылось за час до его выхода в сюжет.
      – Так может быть, ему не понравился клиент?
      – Может быть. Это был его управляющий Сельма.
      – А, ну тогда понятно, – засмеялась девушка. – А что это было, когда ты приснился мне во сне?
      – В Окне существует косвенный вход в сюжет. Это может быть сон, бред, призрак, видение. В этом случае тот, кто находится в сюжете, общается только с внешним обликом, а не с живым  человеком. Хочешь вернуться в сюжет в виде призрака и пугнуть кого-нибудь?
      – Хочу! Давай Клемана! Я спрошу, делает ли он что-нибудь для прачечной.
      Этьен запустил косвенный вход для образа Жанны де Бежар.
      – Ты должна говорить отсюда.
      Женька встала на указанное место и приготовилась. На стене-экране возникла комната Клемана. Клеман писал что-то на бюро. В дверь бесшумно вошла Женька, одетая в то же черное суконное платье, в котором была казнена.
      – Вы делаете что-нибудь для прачек, сударь? – спросила она.
      Эхо ее голоса зловеще отозвалось в стенах. Клеман обернулся, уронил перо и  сам вслед за ним повалился навзничь. Видение исчезло. Этьен и Женька засмеялись.
      – А хочешь проведать Генриха де Шале? – спросил Этьен.
      – Генриха?..  Нет, не нужно.
      Женька отвернулась, сделав вид, что разглядывает другие кнопки.
      – Почему он не может быть здесь? – спросила она.
      – Генрих де Шале из другого мира. Такие персонажи в нашей жизни, как рыбы без воды, долго не живут. Профессор уже проверял.
      – На рыбах?
      – На кошках.
      – На кошках? – засмеялась девушка.
      – Ага. Через неделю все изъятые оттуда коты дохли, остались только котята, которых родила наша кошка от кота из сюжета.
      – Катарина?
      – Да.
      Женька перестала смеяться и снова стала смотреть на кнопки.
      – Да, твой ребенок мог бы родиться, если бы ты его не потеряла, – понял, о чем она думает, Этьен. – Ты слышишь меня, Жени?
      – А ты говоришь, «персонаж».
      – Персонаж для Окна – это условное название. Они такие же живые люди, только созданы другим образом и живут в другом месте.  Я, кстати, тоже хотел притащить сюда одну девчонку…  Болела она серьезно… Окно не пустило. Девчонка умерла, а я разозлился и подался в бандиты.
      – Ты ее любил?
      – Похоже на то… А Окно… я думаю, что этот его запрет – просто какой-то «замок», защитный код. Его нужно только найти и взломать.
      –  А те котята? Где они?
      – После обследования раздали по знакомым. В них не было ничего необычного. Только не вздумай сейчас плакать.
      – Ты нарочно говоришь, как де Зенкур?
      – А кто еще мог так держать тебя в форме? Соберись! Мы еще в горы с тобой сходим.
      На следующий день Женька опять завтракала с профессором в зале первого этажа.
      – Совсем как в доме де Шале, – усмехнулась фехтовальщица.
      – Да, я люблю эти старые традиции. Можно спокойно посидеть и посмотреть друг другу в глаза.
      – Хорошо, если только в них будет что-то. Я могу выходить из дома?
      – Можете, но не соглашайтесь обсуждать с кем-либо ваш побег без  присутствия адвоката.
      – У меня есть адвокат?
      – Да, это мой племянник Ришар Монрей, он все знает. Сейчас у него дело в Орлеане. Завтра он вернется и будет на вашей помолвке.
      – Я хочу поехать в город. Можно?
      – Можно, но пока не одна. После завтрака я еду на съемочную площадку? Поедите со мной?
      – На съемочную?
      – Я, если вы помните, еще работаю с Монсо. Сегодня он занимается дуэльной сценой с Лепа и Данкуром.
      – Дуэльной? Конечно! Поехали быстрей!
      – Только будьте осторожней. Никто там не знает о вашем боевом опыте.
      Монсо продолжал съемки «Фаворита». Фильм был о другом любимце Людовика Тринадцатого Сен-Маре, которого по иронии судьбы тоже звали Генрихом. Об этом профессор рассказал Женьке в машине, когда они ехали на съемочную площадку.
      – А де Шале? – спросила фехтовальщица. – Он... что с ним?
      – Генрих де Шале будет казнен в 1626 году.
      – За что?
      – За участие в заговоре брата короля против Ришелье. Господин де Шале сначала ввяжется в заговор, потом по глупости всех сдаст, потом покается, но, к сожалению, уже будет поздно, и его казнят.
      – Тоже отсекут голову?
      – Да, но весьма неудачно. Его друзья похитят палача, однако их усилия окажутся напрасными. Казнь не отменят и назначат палачом совершенного неумеху. К тому же еще и меч окажется тупым. Будет нанесено множество ужасающих ударов, и все это на глазах его бедной матушки... Пожалуй, это страшно даже для той эпохи, так что вас я еще пощадил, Женечка.
      – А Генрих? Это его будущее... это вы все тоже придумали?
      – Увы, судьбу Генриха де Шале сочиняла сама история.
      – История? А вы разве не можете в нее вмешаться и как-то там подправить?
      – До такой степени не могу. Я и так несколько вольно обошелся с его личной и семейной жизнью.
      – А Сен-Мар? – проглотив сухой ком в горле, спросила Женька.
      – Этот молодой человек тоже был излишне самоуверен и не извлек никаких уроков из печальной истории своего предшественника. Король же к сорока годам сделался очень болен, что совершенно испортило его характер, и бедняга Сен-Мар кончил так же.
      На съемочной площадке «Фаворита» было шумно и пестро. Действие фильма происходило на пятнадцать лет позже той жизни, из которой недавно вернулась фехтовальщица, тем не менее, яркие костюмы, лошади и шпаги на перевязях щеголеватых всадников несколько смутили ее сознание. Невольно она начала искать в толпе знакомые лица, и вдруг нервно схватила профессора за руку. Рядом с Лепа, который занимался с ней полгода назад, она увидела де Санда. Оба разговаривали с невысоким и очень озабоченным мужчиной в тонированных очках. В конце разговора де Санд раздраженно взмахнул руками и отошел в сторону. Лепа, продолжая в чем-то его убеждать, направился за ним.
      – Это... это кто? – в некотором шоке повернулась к Монрею Женька.
      – Это Фредерик Монсо – режиссер. Я уже четвертый фильм с ним работаю.
      – Нет, тот, что отошел.
      – Даниэль Данкур, постановщик фехтовальных сцен. Они работают в паре с Лепа. Лепа муштрует, Данкур ставит.
      – А...
      – Тише-тише, это не де Санд, Женечка, это его, если можно так выразиться, прообраз. Я взял для сюжета его внешние черты.
      – А характер?
      – Да, и характер. Я беру характер, если это подходит для персонажа и я сам хорошо знаком с его прообразом.
      – А он об этом знает?
      – Нет.
      – А я могу с ним поговорить?
      – Можете, только позже. Данкур не любит, когда его отвлекают от работы.
      Монсо, продолжая быть озабоченным, поздоровался с Монреем и его спутницей вскользь, после чего вновь стал с досадой потирать затылок.
      – Какой дурной день, Марк! – поморщился он.
      – Почему? Опять кто-то не приехал?
      – Основной оператор! А я тут столько людей собрал! Мориса с другой съемки сдернул!
      – Ларош не приехал? А что с ним?
      – Три недели кашлял, чуть ли не задыхался, а сегодня с температурой слег! – досадовал режиссер. – Говорят, едва не бредит. Никто не знает, что это.
      – Возможно, аллергия.
      – Хм, если только на игру некоторых актеров. Ларош всегда был здоров, как бык!
      – Так, может быть, поставить за камеру кого-нибудь другого?
      – Нет, только Ларош! – категорично заявил Монсо. – А это что за девушка с тобой? Я ее где-то видел. Она не актриса?
      – Это Женечка Шмелева. Она приехала к Эдмону. Ее еще искали. Помнишь, я говорил тебе?
      – А, ну да… Я что-то такое слышал в новостях. Да-да, это была ее фотография. Я отметил лицо. Очень выразительное лицо. А у вас не будет неприятностей?
      – Надеюсь, что нет. На днях это дело будет закрыто.
Лепа, увидев свою бывшую ученицу, улыбнулся и подошел к ней.
      – А, здравствуйте, Жени! Как, однако, жаль, что вы угодили в эту аварию! Марк сказал, что вас сбил какой-то пьяный мотоциклист, и вы сломали то ли ребро, то ли руку.
      – Шею, – подсказала фехтовальщица и переглянулась с профессором.
      – Да, я вижу, – совершенно серьезно кивнул Лепа, глядя на ее шрам. – Вы, однако, сильная девушка, раз не стараетесь прикрыть подобную отметину.
      – Я фехтовальщица.
      – Помню-помню. Фредерик, а может быть, ты вернешь эпизод с Вирджини? – вдруг предложил Лепа. – Это очень хорошая сцена после того скучного разговора!
      – Скучного разговора? – кашлянул режиссер и покосился на Монрея.
      – Я не обижаюсь, Фредерик, – махнул рукой Монрей. – Лепа – фехтовальщик и для него все разговоры будут скучными.
      Лепа, тем не менее, продолжал уговаривать режиссера вернуть в фильм эпизод, для которого он полгода назад готовил русскую фехтовальщицу.
      – Что ж... если после «скучного разговора», – произнес задумчиво Монсо, – то можно попробовать, – он пристально посмотрел на девушку и поправил очки. – Что скажешь, Марк?
      – Девушка еще не совсем здорова, Фредерик.
      – Я здорова, – твердо сказала фехтовальщица.
      – Но у нас договор, Женечка.
      – Он вступит в силу, когда мне будет восемнадцать лет.
      На это профессор только развел руками и покачал головой.
      Из-за болезни основного оператора съемок в этот день не было, но чтобы не терять день, Монсо дал распоряжение заняться постановкой. Даниэль обещал ему, что актеры отработают все до последнего шага, так что по возвращении Лароша можно будет снять эту сцену с одного дубля.
      – Останетесь посмотреть? – спросил Женьку профессор.
      – Конечно!
      – Хорошо, только в бои не ввязывайтесь – они постановочные. Я пойду в трейлер, кофе попью.
      Профессор отправился в трейлер пить кофе, а Женька осталась смотреть, как работает Данкур. Три часа пролетели для нее, словно одна минута. Даниэль работал увлеченно. Он, как и его персонаж в сюжете, не щадил никого и не стеснялся в выражениях.
      Отсмотрев готовую сцену, Монсо остался доволен. Он сказал, что Ларош выйдет в понедельник, потом подозвал фехтовальщицу и назначил ей время для съемки.
      – Только не опаздывайте, мадемуазель, я этого не терплю.
      Женька кивнула и, закончив переговоры с режиссером, подошла к Данкуру.
      – Привет, – сказала она и улыбнулась.
      – Привет, – ответил тот.
      Настроение его после удачной репетиции улучшилось. Он взглянул на девушку с любопытством, но не без некоторого удивления.
      – Мы где-то встречались? – спросил Даниэль, видя в ее глазах какое-то ожидание.
      – Я приехала с профессором Монреем.
      – Это я понял.
      – Вы... вы похожи на одного моего знакомого... Он тоже занимался фехтованием.
      – Хм, а я вас тоже где-то видел...
      – Может быть, во сне?
      – Может быть... Постойте-ка, а не вы та самая русская фехтовальщица, которую разыскивают уже полгода?
      – Да, здесь меня зовут Жени. Я вернулась.
      – Откуда?
      – Из другой жизни.
      Даниэль засмеялся.
      – Ну, что ж, я тоже после некоторых вечеринок возвращаюсь, как из другой жизни! Что вы так смотрите?
      – А вы... ты совсем ничего не помнишь, Даниэль?
– ... А что я должен помнить? У нас что-то было на вечеринке у Мишель? Или у Николь?..  Или, может быть, у вас уже есть от меня ребенок?.. Ко мне тут как-то подходила одна из массовки...
      Зеленые глаза Даниэля блеснули так знакомо, что у Женьки даже перехватило дыхание.
      – Ты здесь надолго? – спросил Данкур.
      – Еще не знаю… Монсо дает мне эпизод с какой-то Вирджини.
      – А, с подружкой де Лафане! Превосходно! Тогда, если хочешь, приезжай в фехтовальный зал. Вот адрес, – Даниэль подал визитку, – Может быть, действительно будет что вспомнить.
      Женька сунула визитку в карман и вернулась к профессору. Он уже ждал ее в машине.
      – Ну что? – спросил Монрей.
      – Даниэль предложил поехать в фехтовальный зал.
      – Так-так, – усмехнулся профессор. – Только учтите, Женечка, что в этом сюжете я вам уже не помогу.
      – Но и не помешаете.
      – Не думаю, что в этом ваше преимущество.
      – Я умру без поединков!
      – Да, но теперь ничего нельзя будет поправить, если вы проиграете.


Дежавю


      Утром профессор поехал по своим делам в Париж и взял Женьку с собой.
      – По пути я отвезу вас в «Эдем», – сказал он.
      – Куда?
      – Это небольшое кафе у реки. Оно тоже принадлежит моему сыну. Я там обедаю, когда бываю в городе. Очень уютное кафе – отличное меню, живая музыка. Там вы увидитесь с Эдмоном. Он хочет открыть еще один ресторанчик в пригороде и приезжает в Париж, чтобы посмотреть оборудование для кухонь. Говорят, фирма «Форгерон» лидирует сейчас по этой части в Европе.
      – «Форгерон»?
      – Да. Грегуар – президент компании.
      – Ну вот, начал с полета, а закончил кухнями.
      – Без кухни не бывает и полета, Женечка.
      В кафе по причине раннего часа было еще малолюдно, но, тем не менее, звучали звуки настоящего фортепьяно. Музыка показалась фехтовальщице знакомой, но где она ее слышала, девушка вспомнить не успела.
      – О, Эдмон уже здесь, – сказал профессор, как только они зашли внутрь.
      – Где?
      – Вон за тем столиком у окна.
      Женька повернула голову и остановилась... За столиком у окна сидел Генрих де Шале. Он был в очках, коротко подстрижен, одет в светлый костюм и читал какой-то журнал. Перед ним на прозрачной поверхности стола стояла чашка кофе.
      – ... Это же...
      – Нет-нет, Женечка, это не фаворит короля, это мой сын Эдмон. Я всего лишь наделил его чертами образ Генриха де Шале. Идите, поговорите с ним.
      – А вы?
      – Я в Сорбонну. Встретимся вечером.
      Монрей подтолкнул ошарашенную фехтовальщицу вперед, улыбнулся, словно чародей, и тихо вышел.
      Женька постояла, приводя в порядок свое сердцебиение, а потом медленно подошла к столику Эдмона. Увидев ее, он тотчас отложил журнал, снял очки и встал.
      – ... Здравствуй... Здравствуйте, Жени, – улыбнулся тот, кто несколько дней назад прощался с ней в казематах Бастилии.
      Впрочем, Женьке казалось, что это было вчера.
      – Вы... ты... мы... – начала искать почву под ногами растерянная девушка.
      – Может быть, сразу «ты»?
      – Да, а...
      Фехтовальщица совершенно смешалась, чувствуя то ли боль, то ли счастье, которое почему-то тоже было каким-то болезненным.
      – Сядем, – предложил Эдмон.
      Они сели. Лицо его выглядело спокойным, только внутри черных зрачков мерцало и вспыхивало что-то, как в тот раз, когда фехтовальщица впервые встретилась с ним в «Парнасе». «С ним?..» Женька мотнула головой, смущенно улыбнулась. «Разве возможно?..»
      – Будешь кофе? – спросил Эдмон.
      – Да... и покрепче.
      Эдмон подозвал официантку.
      – Слушаю, месье Монрей.
      Женька подняла голову.
      – Шарлотта?..
      – Меня зовут Мишель, мадемуазель, – улыбнулась официантка с лицом Шарлотты.
      – Да, простите... Я ошиблась.
      Мишель приняла заказ и ушла. Эдмон накрыл своей рукой кисть фехтовальщицы и слегка сжал.
      – Не пугайся, это все отец. Он набрал лиц для своего сюжета везде, где только возможно. Посмотри на пианиста.
      Женька посмотрела в сторону фортепьяно. За клавишами сидел «король». Она негромко засмеялась и тут же вспомнила мелодию, которую слышала в балете «Твари».
Мишель принесла кофе. Фехтовальщица сделала несколько, обжигающих нёбо, глотков, и ей стало немного легче.
      – Сейчас прогуляемся по городу, и ты еще кое-кого встретишь, – пообещал Монрей-младший. – Хочешь?
      – Хочу.
      Женька смотрела на Эдмона, продолжая немного теряться, а он поддерживал ее пожатием пальцев и понимающе улыбался. Сын профессора оказался немного старше маркиза де Шале. Ему было двадцать восемь лет, но выглядел он так же свежо и был одет так же продуманно, как и тот. Он продолжал улыбаться, и девушка чувствовала, как покалывает кисть руки, которую мягко сжимали его удлиненные пальцы и, которую он не отпускал даже тогда, когда она пила кофе.
      После кафе Эдмон повез ее в один из престижных магазинов. У него была машина – великолепный серебристый «Рено», за рулем которого сидел не кто иной, как «Робен».
      – Не беспокойся, это только внешность, – сказал Монрей. – В остальном у моего водителя нет больше ничего  от того бандита, а зовут его не Робен, а Робер. Он  хороший парень.
      – А зачем нам в магазин?
      – У тебя, наверное, нет приличной одежды. Отец, как и ты, мало занимается собой, поэтому вряд ли позаботился о твоем гардеробе, как должно.
      – Мне немного надо.
      – Я знаю.
      В магазине фехтовальщицу ждал очередной сюрприз. Секцией женской одежды  руководил Клеман, то есть, конечно, не сам Клеман Мишо, а его прообраз, причем такой реальный, что девушка не отказала себе в удовольствии как следует покапризничать. Клеману помогали две верткие помощницы в фирменных платьях – «Пакетта» и «Лизи», так что и здесь Женька не стеснялась и замотала обоих «до смерти». Девушки совершенно сбились с ног, подбирая платья для спутницы месье Монрея. Вскоре от обилия вещей самой фехтовальщице стало плохо, и она попросилась на свежий воздух. Эдмон отправил машину с покупками на виллу отца, а сам повел девушку по городу.
      – Хочешь, прокатимся по реке? – предложил он.
      Женька, конечно, согласилась, и следующим знакомым лицом было лицо водителя речного трамвайчика.
      – Де Гран? – улыбнулась она.
      – Он давно водит эту посудину, – сказал Эдмон. – Я еще в детстве катался здесь с отцом.
      Они взошли на борт и поплыли по реке, как обычные туристы. С рекламных щитов, развешанных на мостах, улыбалась глянцевая Виолетта.
      – Модель, – кивнул на нее Эдмон, – Лицо фирмы «Де Флер». Парфюмерии, косметика.
      – Вы знакомы?
      – Да.
      – Близко?
      – Все когда-нибудь мечтают о моделях.
      – А Катрин, Элоиза?
      – Это, на самом деле, мои сестры, но двоюродные. Они будут у нас сегодня.
      – А Элоиза... Это правда, что ты играл с ней в карты на раздевание?
      – Да.
      Что было дальше, Женька, как и в первый раз, спрашивать не стала.
      Трамвайчик прошел мимо острова, на котором возвышалась громада собора Нотр-Дам. С левой стороны, щедро залитый июльским солнцем, приветливо сверкал окошками Лувр.
      Прокатившись по реке, Эдмон и Женька вышли на берег и неторопливо побрели дальше, листая улицы, словно страницы старого дневника. В Лувре они нашли  приемную короля, в которой Жанне де Бежар предъявили обвинение в убийстве д,Ольсино, потом зал, где в сюжете шел балет «Твари». Лувр давно уже не был королевским дворцом, но это не мешало Женьке чувствовать за рамами его картин совершенно реальную жизнь их персонажей.
      Эдмон предложил съездить в Булонский лес. Павильона де Жанси там, конечно, не было, но его с успехом заменило летнее кафе, где уставшая пара отдохнула и слегка перекусила морскими деликатесами.
      Женька попросила Эдмона рассказать о себе, что он сделал без особых усилий, а даже с готовностью, будто давно ждал подобного слушателя.
      Жизнь его, как и у фаворита короля, была, на первый взгляд, вполне благополучной – обеспеченный дом, забота отца и деда, лучший колледж, университет, теперь надежное дело, доставшееся в наследство. Он так же, как и де Шале, не был примерным мальчиком, конфликтовал с отцом, а его бурное студенчество не раз приводило в бешенство деда. С уехавшей в Америку матерью он так и не виделся, узнавая о ее успехах по журналам или телерепортажам. Об этом Эдмон говорил с иронической усмешкой и считал своей настоящей матерью няньку Луизу Лувье, которую ему в детстве взял отец и, которая впоследствии согревала жизнь не только сыну.
      – Твой отец с ней встречался?
      – Да. Это она была в сюжете матушкой Генриха де Шале.
      – Почему же они не поженились?
      – Отец побоялся. Ему ведь тоже не слишком везло.
      – В чем?
      – Его мать, то есть, моя бабка не занималась домом. Все какая-то деятельность, комитеты, митинги. Она даже чуть коммунисткой не стала. Луиза тоже одно время бегала на ее собрания.
      – А ты совсем не хочешь увидеться со своей матерью?
      – Зачем? Она чуть не убила меня ради своих шоу, а потом, когда отец помешал ей сделать аборт, бросила. Как я могу хотеть видеться с такой матерью?
      Глаза Эдмона сверкнули нехорошим огоньком, и он отвернулся. В разговоре образовалась довольно неприятная пауза и, чтобы ее не затягивать, Женька попыталась перевести разговор на другое, забыв, что это другое тоже не может быть приятной темой для ее собеседника.
      – Я говорила вчера с Даниэлем, – сказала она.
      – Данкур?
      – Да. Твой отец предложил мне съездить на съемку «Фаворита».
      – Опять он... – с досадой поморщился Эдмон. – Сочинитель!..
      – Монсо дал мне эпизод.
      – Даже не думай!
      – Как не думать? В понедельник в два я должна быть на съемочной площадке.
      – В понедельник выставка. Я заключаю договора и хотел бы, чтобы ты поехала со мной. Не думаю, что Данкур расстроится. Он не знает тебя так, как я.
      – Эдмон...
      – Что? – повернул к девушке напряженное отчего-то лицо молодой Монрей.
      –... Хорошо, я поеду с тобой, – сказала фехтовальщица.
      Из Булонского леса Эдмон повез девушку к своей тетке Сабрине. После смерти мужа она была владелицей художественной галереи. Сабрина представляла собой ту ветвь семьи Монреев, которая некогда оказалась под влиянием  русской бабушки-эмигрантки Юлии, о которой упоминал профессор. С той поры младшие с ее легкой руки часто увлекались разного рода искусствами.
      В галерею Эдмон заехал не только затем, чтобы показать Женьке полотна Ласаре, но и чтобы встретиться там с архитектором, которому были заказаны эскизы будущего ресторанчика. Архитектором оказалась женщина. Она была знакомой Сабрины и прообразом герцогини де Шальон. Эдмон заново познакомил с ней фехтовальщицу, а потом они все вместе посмотрели эскизы.
      Ресторанчик был задуман, как небольшой замок в стиле барокко, и у фехтовальщицы опять чувствительно закололо в области поврежденной шеи.
      – Это же... павильон де Жанси, – сказала она.
      – Какой павильон? – не поняла Франсуаз.
      – Жени видела нечто подобное в одной книге, – ответил Эдмон. – По-моему, получилось неплохо! Оставьте все, как есть, Франсуаз! Мы так и назовем его – «Дежанси». Ты не возражаешь? – посмотрел на Женьку Монрей.
      Та, конечно, не возражала. Закончив дело с эскизами, Монрей вызвал такси и повез фехтовальщицу на виллу отца. В дорогу он купил несколько журналов о спорте, чтобы полистать их по пути. В свободное время, как это было принято у многих современных предпринимателей, он посещал спортклуб, где играл в теннис, плавал и занимался фехтованием.
      – Когда-то чуть спортсменом не стал, – признался он, – да дед заставил дело изучать.
      – Почему же ты не отказался?
      – Это было после случая в ресторанчике «Ладья». Веселились мы по поводу одной  крупной победы, а там драка, малолетки... Кого-то избили. Я был вдрызг пьян и плохо помню... Мне грозило два года тюрьмы. Дед пообещал, что поможет, если я брошу спорт и займусь ресторанным бизнесом.
      Тем не менее, оставив спорт, как карьеру, Эдмон продолжал следить за ним и знал его достаточно хорошо. Он болел за отечественную футбольную команду, наблюдал за теннисными турнирами и положением на фехтовальных дорожках. Слушая его, Женька вместе  с ним листала журналы и вдруг, раскрыв одну из страниц, замерла, – на нее насмешливо смотрели глаза де Зенкура. Он был в мотоциклетном шлеме, комбинезоне и с кубком в руках.
      – Альбер Ренуа, мотогонщик, – сказал Эдмон.
      – А... а де Вернан?
      – Андре – его друг. Он разбился в прошлом году.
      На других страницах девушка обнаружила «де Бра» и «де Жери». Они тоже были мотогонщиками. Остальные «фехтовальщики» посещали тот же спортивный клуб, что и Эдмон.
      – А Кристиан? Этьен сказал, что его брат не участвовал в сюжете.
      – Сам не участвовал. Он юрист и помогал отцу решать некоторые вопросы, связанные с твоим делом.
      – Он не знал о сюжете?
      – Знал. С тех пор, как Этьен подписался в проект «Арно Волк», Кристиан в курсе замыслов отца. За свою помощь он попросил его включить в твой сюжет его образ и сам выбрал себе героя.
      – Он хотел быть разбойником?
      – Когда целый день ходишь в строгом костюме и улыбаешься тем, кому вовсе не хочется улыбаться, всегда возникает желание стать разбойником.
      – А Этьен?
      – Этьен с детства был любителем экстрима.
      По возвращении на виллу Эдмон попросил фехтовальщицу надеть одно из платьев, которые он ей купил. Платье было неброским, но изысканным, из тех, что не стесняют движений и выгодно подчеркивают фигуру. Потом они вышли на террасу, сели на скамью и принялись изучать проспекты по дизайну ресторанного интерьера.
Будущее «Дежанси», в целом, занимало фехтовальщицу, но она все чаще смотрела не на красочные фотографии, а на лицо того, кто их  ей показывал. Девушка еще как будто не верила, что оно так близко, и она может спокойно дотронуться до него рукой.
      – Эдмон... а ты знаешь меня только по сюжету? – отложив проспект, спросила Женька.
      – Не только... Я увидел тебя сначала в журнале. Так, листал как обычно после работы и тут вдруг твое лицо, глаза, мокрые волосы, рапира... Я позвонил отцу. Он уже работал над сюжетом и искал героиню. Потом я был на ваших соревнованиях.  Отец приглашал тебя в гости, но ты не поехала, тогда он и придумал все это. Отец мастер придумывать.
      – Да, мастер... Что там? – прислушалась к звукам в доме фехтовальщица.
      – Там готовится ужин. У нас сегодня помолвка. Ты... не передумала?
      – Как я могу передумать? Я заключила договор.
      – Тебя держит только договор?
      –... Не только.
      Лицо рядом стало еще ближе, в глазах сгустились лиловые сумерки... Губы осторожно соприкоснулись, будто пробовали на вкус новую реальность, потом освоились, как  прежде, вовлекая в свой жгучий чувственный эксперимент беспокойные души и возвращая их к тому творческому поиску, который был оставлен ради поединка. В глаза вспыхнуло какое-то короткое свечение.
      – Да здесь уже все свершилось, господа! – засмеялся профессор Монрей, блеснув вспышкой фотоаппарата. – Теперь, Женечка, вы не отвертитесь! А вот и свидетели! Феликс, Сабрина, проходите!
      – Ну, где тут эта русская невеста нашего Эдмона?
      На террасу вышел грузный мужчина с лицом батюшки Генриха де Шале. Это был старший брат профессора Феликс. За ним на террасу потянулись другие гости из родственников и знакомых Монрея. И хотя Женька знакомилась со всеми заново, лица их были ей давно знакомы. За Феликсом профессор представил девушку его взрослым детям – Ришару Монрею –«Серсо», Люису «де Ларме», Элоизе и Катрин. Супругой Ришара оказалась Клементина. С ними пришли их дети Жан-Жак и Люссиль. Цезарь и Валери приходились внуками Сабрины и детьми ее дочери Ажелины, которая, в свою очередь, была супругой Алена Франкона, давнего друга Эдмона.
      Тут же присутствовали братья Савали Этьен и Кристиан, и Женька долго не могла оторвать взгляд от респектабельного «Тулузца». Одетый в дорогой эксклюзивный костюм, безупречно выбритый и причесанный, он очень отдаленно напоминал сурового поножовщика со Двора Чудес.
      – С возвращением, Дикая Пчелка, – улыбнулся он.
      – И вас тоже.
      – С каких это пор мы стали на «вы»?
      Улыбка у Кристиана была мягкой, но Женька, тем не менее, сильно смутилась, глядя в  его смоляные зрачки.
      Сначала этот водоворот знакомых лиц казался наваждением, но вскоре фехтовальщица освоилась. Никто из присутствующих, кроме Савалей, Ришара–«Серсо» и Дюпре –«Лабрю» о сюжете не знал, поэтому девушку Эдмона принимали только, как его русскую невесту, часто вспоминая при этом бабушку-эмигрантку.
      – Эдмон сделал неплохой выбор, – сказала Луиза Лувье Женьке. – Вы даже чем-то похожи на Юлию.
      – Да, «русская невеста», кажется, становится в нашей семье традицией, - улыбнулся Люис Монрей (де Ларме).
      Помолвка происходила здесь же на террасе. Луиза подала Эдмону футляр с кольцом. Сельма махнул рукой – из глубины парка зазвучала музыка. Из-за деревьев полетели в вечернее небо фейерверки. Расцветая в нем яркими огнями, они сыпались вниз, словно чьи-то букеты... Женька посмотрела на камень в кольце – это был рубин.
      – Страсть и война, – улыбнулся Эдмон, – как ты любишь, но теперь только страсть.
      – Думаешь, у меня получится?
      Женька смотрела кругом в некотором смятении. Помолвка напомнила ей венчание на фехтовальной площадке. «Сейчас должен вернуться из конюшни де Санд...» Даниэль действительно вышел на террасу, но не со шпагой, а с коробкой в руках. Он подошел к Эдмону и Женьке.
      – Привет, Эдмон! Поздравляю! А это тебе, Жени. Цветы дарить не люблю. Чувствую себя при этом каким-то опереточным франтом. Вот, возьми это. 
Данкур отдал фехтовальщице коробку.
      – Это что? - посмотрела она.
      – Фехтовальный шлем.
      – Кто тебе сказал? – спросил Даниэля Эдмон.
      – О вашей помолвке? Твой отец. А ты не рад, что я пришел?
      – Пойдем-ка, поговорим немного.
      Эдмон и Данкур отошли в сторону, а Женька направилась к профессору.
      – Зачем вы пригласили Данкура?
      – Вы не рады?
      – Я рада, но Эдмон...
      – Ничего-ничего! Присутствие Данкура будет держать мальчика в форме. Почивать на лаврах никому не идет на пользу.
      – Вы провокатор, месье сочинитель!
      – Только самую малость.
      Монрей пригласил всех в гостиную, где был накрыт стол-фуршет. Женька вытащила шлем из коробки. К ней подошли Ришар, Клементина и Люссиль.
      – Только не расслабляйтесь, мадемуазель, – сказал адвокат. – Марк уже говорил с вами?
      – Да, я все поняла.
      – Завтра утром мы побеседуем обо все подробнее.
      – Доверьтесь Ришару, Жени, – посоветовала Клементина. – Он может поколебать любое обвинение.
      – Я знаю.
      На шлем в руках Женьки с любопытством смотрела Люссиль.
      – Нравится?
      Люссиль пожала плечами.
      – У тебя красивое платье. Эдмон купил?
      – Да.
      – У меня тоже будет такой жених.
      – Тебе красивых платьев не хватает?
      К Женьке подбежал Жан-Жак.
      – Можно померить? – попросил он.
      – Держи.
      Жан-Жак надел шлем и принялся бегать по гостиной.
      – Жан-Жак, мы не дома! – попыталась урезонить сына Клементина. – Последнее время он стал совершенно непослушен. Боюсь, вырастет какой-нибудь разбойник. Жан-Жак, подойди! Ришар, останови его!
      – Разве ж такого остановишь? – засмеялся Ришар.
      К Женьке подошел профессор.
      – Ну как? Голова не кружится?
      – Послушайте, а де Белар?.. Он жив?
      – Жив не де Белар, а Кристоф Ларош.
      – Ларош?.. Это... это тот оператор, который с аллергией?
      – Да. Я думаю, что его болезнь представляет собой побочное действие Окна. Люссиль тоже болела после смерти той девочки со Двора Чудес.
      – А Ларош? Он не умрет?
      – Нет, что вы! Иначе бы я не брал прототипы из жизни. Эти недомогания проходят самопроизвольно.
      В зал вошли Эдмон и Даниэль. Лица обоих говорили о том, что разговор был бурным. Женька подошла к Эдмону.
      – Ты зря нервничаешь.
      – Я сказал, что сцены с Вирджини не будет.
      – А я говорю, что  мадемуазель Шмелева должна сама решить, что ей делать, – возразил Даниэль. – И потом Монсо не игрушками занимается! Если девушка не будет сниматься, она должна позвонить ему, чтобы он не тратил зря съемочный день!
      – Я сам позвоню.
      – Нет, не надо звонить! Я буду сниматься! – сказала фехтовальщица.
      В ответ Эдмон подхватил ее на руки и под шутливые напутствия гостей унес  в комнату наверху. Поединок продолжился на другой территории, где, в конце концов, все доводы тоже потеряли свое значение и были раздавлены в тесном соприкосновении уже не только губ, но и тел.


Неприбранная голова


       Выходные были проведены в визитах к родственникам, прогулках и веселом безделье, которое всегда приятно после некой тяжелой обязательной работы и за которое не стыдно тем, кто понимает, что скоро будет другая работа, и возможно еще тяжелей и обязательней.
       Женька собиралась позвонить домой в субботу, но не решилась; в воскресенье она сделал вид, что забыла об этом, а в понедельник  Эдмон повез ее на выставку.
       Выставка открывалась в девять утра, но Эдмон и Женька приехали туда только к одиннадцати. Эдмон долго и тщательно приводил себя в порядок, принимал душ, брился и подбирал костюм. Потом он стал выбирать одежду и фехтовальщице, заставив ее снять джинсы и маечку.
      – Здесь не может быть мелочей, это представительная выставка. Там будет телевидение.
      Фехтовальщица не стала спорить и оделась так, как он велел. Теперь его беспокоила только ее прическа.
      – Жаль, я не подумал вчера о стилисте. У тебя не совсем прибрана голова.
Монрей с досадой потер нос и вывез свою невесту в новый день с «не совсем прибранной головой».
       Телевидение, действительно, было – несколько европейских каналов сторожили посетителей у входа и выхватывали для своих репортажей известные или просто самые значительные светские лица. Монрей был в первой десятке самых молодых и успешных предпринимателей в сфере ресторанного бизнеса, поэтому его тут же заметили.
      – Месье Монрей, как вы оцениваете значимость этой выставки для рестораторов Франции? – подскочили к нему журналисты.
      – У меня еще не было возможности ее оценить.
      – Это не связано с тем, что рядом с вами сейчас находится неизвестная девушка?
      – Связано. Это моя невеста, – не стал скрывать Эдмон.
      – Кто она, месье Монрей?
      – Она из России.
      – О, вы выходите на российский рынок?
      – Да, я подумываю о том, чтобы открыть ресторан в Москве, – то ли шутя, то ли всерьез ответил Монрей и, потянув за собой Женьку, пошел искать нужный павильон.
      – Что значит «ресторан в Москве»? – насторожилась фехтовальщица. – Ты со мной только для этого?
      – Не говори чепухи! Для того, чтобы начать бизнес в России, совсем не обязательно жениться на россиянке, хотя... хотя и это не повредит.
      Женька сердито шлепнула Монрея по спине.
      – Не вздумай только хитрить, как твой папочка!
      Эдмон засмеялся, но ничего не пообещал. Найдя необходимый ему павильон, он сразу стал серьезней и углубился в его изучение. Первые несколько минут Женька кое-как его в этом поддерживала, но, продолжая думать о Кристофе Лароше, отвечала невпопад, смотрела мимо рекламных щитов и не слышала, о чем ее спрашивают. Эдмон сначала хмурился и молчал, а потом вздохнул и разрешил ей уехать к Монсо.
      – Я подъеду позже и заберу тебя, – пообещал он.
      Девушка мгновенно просияла, поцеловала его и побежала к машине. Робер домчал ее до съемочного павильона за двадцать минут.
      Монсо снова нервничал, но не из-за нее. Что-то не ладилось у актрисы, играющей возлюбленную Сен-Мара. Она плакала, режиссер кричал, а вся группа ждала, когда оба закончат.
      Женька тотчас нашла взглядом Кристофа. Он сидел за камерой, был слегка небрит, неброско одет и пил воду из бутылки.
      – Что скажешь, Кристоф? – спросил его Монсо.
      – Тоска, – сказал Ларош, кашлянул и, плеснув воду в ладонь, умыл лицо.
      – Вы слышали, милочка? – крикнул Монсо на актрису. – Идите и подумайте еще раз! Давайте сцену с Вирджини! Эта русская фехтовальщица приехала?.. А, вы уже здесь, мадемуазель? Подойдите!
      Женька слегка оробела, и, как оказалось, не зря. Эпизод, который с подачи Лепа вернули в картину, пошел тяжело, и дело было даже не в операторе, взгляд которого, как и взгляд королевского мушкетера, пугал своей прозорливостью, дело было в другом. Сначала все показалось фехтовальщице простым.
      – Вас зовут Вирджини, – объяснял ей Монсо. – Вы подруга де Лафане, с которым накануне поссорился Сен-Мар. У вас свидание, вы лежите в постели. Не делайте такого лица – на вас будут панталоны и корсет. Далее врывается Сен-Мар, завязывается драка, и он убивает де Лафане. Вы хватаете его шпагу и сами деретесь с Сен-Маром. Он выбивает у вас шпагу. Ясно?
      – Да.
      Монсо передал девушку гримеру. Ей замазали шрам на шее и подобрали парик, потом костюмер надел ее в надлежащий костюм и отвел к Данкуру, чтобы тот выстроил с ней примерный рисунок поединка. Монсо почему-то решил, что все получится с первого дубля, и сразу приступил к съемкам.
      Роль была без слов, и если возлежание в объятиях «де Лафане» получилось довольно правдиво, то едва начинался поединок, весь эпизод трещал и благополучно рушился. Фехтовальные сцены в кино выстраивались четко, как танец, но полгода военной жизни привили Женьке совсем другие навыки. Почувствовав в руке оружие, фехтовальщица прекращала игру и начинала драться.
      – Она убьет меня! – отскочил в сторону Морис Лаву, играющий Сен-Мара. – Или покалечит! Куда я потом с таким лицом? Туалетную бумагу, и ту не возьмут рекламировать! Почему вы не даете мне выбить у вас шпагу, мадемуазель?
      – Выбивайте.
      – Тогда держите ее слабее.
      – Я не могу держать слабее оружие.
      – Монсо, Данкур, сделайте что-нибудь! – возмущался Морис.
      Те только разводили руками, зато довольно смеялся Лепа.
      – Наконец-то прекратился этот балет! Даниэль, неужели ты не видишь, как это превосходно!
      – Девушка ведет поединок блестяще, но он боевой, – сказал Данкур. – Кто вас этому научил? – спросил он девушку.
      –... Вы.
      – Я?.. Когда же?
      – Ну, там... в другой жизни.
      Все переглянулись, видимо, полагая, что у русской фехтовальщицы действительно «не прибрана» голова. Монсо вздохнул и начал все снова.
      – Скажите, мадемуазель, зачем вы делаете выпад из этого положения? Вам сказано спрыгнуть с кровати и перебежать за стол.
      – Зачем перебегать, когда я могу достать вашего Сен-Мара с кровати? И он стоит и зачем-то ждет, когда я обегу эту кровать. Это выглядит неправдоподобно.
      – Но эффектно, а иначе зрителю не на что будет смотреть!
      – Конечно, не на что, если у меня такой слабый противник!
      – Причем здесь Морис? Это кино! Так поставлено!
      – Значит, плохо поставлено.
      – Ну, это уже слишком!.. – произнес Монсо и вместе со всеми посмотрел на Даниэля.
      Тот выругался и ушел с площадки. Монсо объявил перерыв, потом взглянул на оператора.
      – Сколько мы сняли дублей, Кристоф?
      – Восемь.
      – Хорошо. Рабочий материал у нас есть, и для пары минут на экране достаточно. Возьмем те кадры, где Морис снят со спины.
      – Это не поможет, – сказал Кристоф. – У Мориса трусливая даже спина.
      Все засмеялись, Морис надулся, а Монсо снова занервничал.
      – Тогда вообще уберем этот эпизод!
      – Зачем? Девушка яркая, кадр живой. Поставь вместо Мориса Данкура, Фредерик.
      – А Даниэль согласится?
      – Еще как!
      Все опять засмеялись, поняв, на что намекает прозорливый оператор. Даниэль действительно согласился. Его отправили готовиться, а Женька решилась и подошла к Ларошу.
      – Как вы себя чувствуете? – спросила она.
      – Как всегда, – немногословно ответил тот, кашлянул и потер шею. – А вы что-то хотели? Если по поводу кадра, то я не выполняю просьб актеров и снимаю, как нужно, а не как они хотят.
      – Нет, я просто спросила. Говорят, вы болели?
      – Так, ерунда, горло прихватило. Наверное, с холодного пива.
      – Но... у вас что-то на шее.
      – Да, какая-то красная полоса. Может, спал неловко.
      – И давно это у вас?
      – Недели три. А что это вас так заботит?
      – Вы, по-моему, не совсем поправились, вам нужно отлежаться.
      –  Я еще не умираю, – усмехнулся Кристоф. – Идите в кадр, мадемуазель. Данкур уже готов.
      Съемки возобновились. Задетое самолюбие Данкура сыграло свою роль, и сцена заиграла. Монсо даже подпрыгивал от удовольствия, а Ларош показал ему большой палец. Даниэлю не удавалось только выбить у фехтовальщицы шпагу, но этому неожиданно помог приезд Эдмона. Увидев его в толпе зрителей, девушка отвлеклась и потеряла оружие.
      На этом съемки закончились, и Монрей увез Женьку домой. Ему, конечно, не понравилось все, – ни возлежание с «де Лафане», ни, тем более, поединок с Данкуром.
      – У тебя были влюбленные глаза, – хмуро сказал он.
      – Я играла. Так было нужно по сцене.
      – Я не о Морисе.
      – Тебе показалось.
      – Не надо обманывать. Актриса из тебя плохая, тебе не стоит больше сниматься в кино.
      – Да, я была влюблена, но не в Данкура, а в поединок!
      – Тем более.
      Приехав на виллу, Женька решилась и позвонила домой. Ответила мама.
      – Женечка... – голос ее прервался, послышались всхлипывания. – Как ты?.. Где ты?
      – Я в Париже и... выхожу замуж.
      – Куда?
      – Замуж.
      – Когда?
      – На Рождество, а потом уезжаю на Луару.
      – Женечка, ты что?.. Ты здорова?
      – Здорова, а ты не плачь. Я скоро приеду, ты не волнуйся.
      – А как же фехтование? Что ты скажешь отцу?
      – Он дома?
      – На тренировке.
      – Тогда я сама с ним поговорю, когда приеду. Скажи ему только, что все хорошо.
      После звонка домой Женька еще долго стояла на террасе, смотрела на догорающий закат и думала о том, что же она все-таки скажет отцу.
      – Давай я куплю ему подарок, – попытался успокоить девушку Эдмон. – Что он любит?
      – Он, как и я, любит фехтование.
      – Тогда я подарю ему шпагу из своей коллекции.
      – Чтобы он меня убил? – усмехнулась, продолжая смотреть на рубиновое небо фехтовальщица.


Подводные течения


      Утром, когда Ришар и профессор обговаривали с Женькой ее ситуацию, Сельма доложил о приезде полиции.
      – Кто? Опять Марени? – спросил Монрей.
      – Да. С ним полицейский.
      – А где Эдмон?
      – Он уже внизу.
      В гостиной  действительно находился офицер с лицом Марени, которого сопровождал рядовой полицейский Эжен Годье. Их встречал Эдмон.
      – Вот видите, месье Монрей, – улыбнулся Марени профессору, когда он, Женька и адвокат спустились в гостиную. – Недаром я столько раз досаждал вам своим посещением! Мое чутье меня не подвело, и мадемуазель Шмелева все-таки связана с вашим семейством! Вас видели в репортаже с выставки, мадемуазель, и теперь вам придется проехать с нами, чтобы объяснить причину своего исчезновения.
      – Я должна ехать сейчас? – спросила девушка, настороженно посматривая на полицейского по фамилии Годье.
      – Да. У ворот ждет машина.
      – ... Надеюсь, что у меня не должны быть связаны руки?
      – Мы давно уже не связываем руки. У нас есть наручники, но они могут скорей понадобиться не вам, а вашим похитителям, – усмехнулся Марени.
      – Эти люди – не похитители.
      – Поезжайте, Женечка, – сказал профессор. – И не бойтесь.  Мы  с Эдмоном и Ришаром поедем следом за вами. Наше присутствие, я думаю, тоже там понадобится.
      – Еще как понадобится, господа, – продолжал улыбаться довольный Марени. – Выходите, мадемуазель. Мы ждем вас в машине.
      Женька опять в некотором смешении чувств посмотрела в спину выходящего Эжена, а Эдмон подошел к ней и сказал:
      – Успокойся, того наглого нормандца уже отправили на галеры.
      – Кто? Ты?.. То есть, де Шале?
      – Де Санд прочитал твои записи прежде, чем отдал их Монро, а потом предъявил  королю.
      – И король не послал его с этими сочинениями?
      – Ну, ты все-таки была супругой его фаворита, отпрыска знатной фамилии, а потом де Санд обещал, что если правосудие не покарает Эжена Годье, он убьет его сам. Что вздыхаешь? Ты же сама этого хотела.
      – Хотела, но...
      – Да, я помню, он тебе нравился... Что ж, галеры – тоже отвратительная штука, но оттуда можно еще сбежать и податься в разбойники.
      – А Марени?
      – Марени – хорошая ищейка, но не аналитик, а вот Катрен...
      – А будет еще и Катрен?
      –  Да, он вел мое дело о «Ладье». Говори только о том, что сказал тебе Серсо, то есть Ришар.
      В полицейской машине Эжен сидел рядом с Женькой на заднем сиденье. Он не лез, только иногда посматривал в ее сторону и вытирал платком пот под фуражкой. Тем не менее, Женька не чувствовала себя спокойно, и дело тут было совсем не в причине этого повторяющегося полупленения. Чувства ее продолжали быть смешанными и проступали на скулах красными пятнами то ли какой-то вины, то ли того отвратительного поражения, которое она пережила  в полутьме полицейского экипажа.
      – Что вы на меня так смотрите? – спросил Эжен.
      – Как?
      – Будто я собираюсь на вас наброситься.
      – Мне просто душно, откройте окно.
      Эжен открыл окно, и фехтовальщице стало легче.
      В полиции ее, в самом деле, допрашивал комиссар Катрен. При беседе присутствовал Ришар.
      – Значит, вы уехали сами, мадемуазель? – спросил комиссар.
      – Да, я уехала по предложению Марка Монрея сама.
      – С какой целью он сделал вам такое предложение?
      – Его сын Эдмон хотел, чтобы я вышла за него замуж. Он видел меня на соревнованиях.
      – Весьма романтично, но вы сами ведь не видели Эдмона Монрея?
      – Не видела.
      – И все-таки уехали?
      – Да. Мне нужны были деньги, а Эдмон – известный предприниматель, – сказала Женька так, как посоветовал при утреннем разговоре адвокат.
      – То есть, вы уехали с расчетом хорошо устроить свою жизнь?
      – Да.
      – А почему вы не обсудили это с родными?
      – Отец никогда бы не позволил мне бросить фехтование.
      – Да-да, я наслышан о ваших спортивных успехах.
      Катрен пристально посмотрел на шею Женьки, прикрытую модным платком, но сказал о другом.
      – Сведения о вашем местонахождении я уже отправил в Москву, а вы…  Пока ваши отношения с месье Монреем не оформлены, вы являетесь здесь только гостьей. У вас просрочена виза. Если вы не продлите ее в течение трех дней, то вам придется выехать из страны.
      – Мы продлим, комиссар, – пообещал Ришар.
После Катрен опросил обоих Монреев и всех отпустил. Профессор и Ришар тотчас занялись продлением срока визы. Им помогал Кристиан Саваль, у которого были связи в визовой службе. Пожимая ему руку, фехтовальщица снова терялась и опускала глаза, хотя Эдмон ни в чем ее не упрекал.
      Пока утрясался вопрос с визой, Женька решила воспользоваться временем до начала действия договора с профессором и поехать в фехтовальный зал к Данкуру, но не нашла его визитку с адресом. Эдмон признался, что выбросил карточку, когда случайно нашел ее в одежде. Конечно, это был только порыв, поскольку фехтовальщица легко могла узнать адрес другим путем, но девушка прислушалась к этому порыву и осталась со своим будущим мужем.
      Эдмон в это время занимался делами по проекту «Дежанси» и везде возил фехтовальщицу с собой. Он не оставлял ее даже в машине, поэтому она присутствовала на всех переговорах с подрядчиками, дизайнерами и юристами. Женька невольно втягивалась в его дела и постепенно забывала об утерянном адресе фехтовального зала. Когда все договора  были заключены, молодая пара поехала на Луару.
      – Я хочу, чтобы ты немного пожила у меня, – сказал Эдмон.
      Женька не возражала, ее беспокоило только молчание отца. Она понимала, что это неспроста, и сама оттягивала свое возвращение домой. Из Этампа фехтовальщица еще раз позвонила матери, и та сказала, что отец не хочет с ней разговаривать.
      – Ничего, все уладится, – успокаивал Эдмон.
      Чтобы отвлечь девушку от неприятных мыслей, он заговорил о будущем «Дежанси» и уже видел свою будущую супругу его хозяйкой.
      – Ты подучишься и все сможешь, – уверял он и вспоминал все ее «сюжетные» проекты. – Ты здраво мыслишь и нестандартно действуешь! В нашем деле тоже нужны бойцовские качества!
      Фехтовальщица, в общем, не возражала, – это было что-то новое в ее жизни, и она была готова попробовать. Перекусив в дорожном кафе, будущие супруги поехали дальше.
      Шофер Робер с улыбкой некого понимания посматривал на них, но ничего не говорил.
      – Он скоро женится на Жулиане, – пояснил его взгляд Эдмон. – Помнишь мою экономку?
      – Твою?
      – То есть, Генриха де Шале.
      Эдмон уже не первый раз так оговаривался. Женька старалась на это не поддаваться, но всякий раз его или ее собственные оговорки вызывали  у нее длительные раздумья. Вот и сейчас фехтовальщица подумала о том, что Эдмон Монрей все-таки не Генрих де Шале, которого ее угораздило полюбить в сюжете, хотя чувствовала она себя по отношению к нему абсолютно так же, от них даже пахло одинаково.
      «Шуточки профессора? – думала девушка. – Или что-то, связанное с Окном?.. А, может быть, после всей этой истории я сама сошла с ума?..» Похоже, подобное отношение к сыну профессора было действительно каким-то феноменом, парадоксом ее восприятия, может быть, игрой подсознания, которую ей не суждено было никогда разгадать. Она смирялась и принимала этот парадокс, как данность, где-то по-женски чувствуя, что не обманывается и права.
      Находясь в потоке нескончаемых противоречивых мыслей и чувств, фехтовальщица уже совсем не удивилась, что дом Эдмона Монрея похож на дом фаворита короля. В нем были те же книги в библиотеке и коллекция холодного оружия в большой зале. На столе лежали перчатки, одну из которых оставил своей приговоренной супруге в последний день Генрих де Шале и четки из человеческих черепов, на которых девушка чуть не поскользнулась в Булонже.
      Женька взяла перчатки и вдохнула их запах – они пахли теми же духами. Потом она дотронулась до четок и спросила:
      – А это зачем?
      – Чтобы помнить. Жаль только, что не слоновая кость.
      – И много у тебя таких «сувениров»?
      – Есть кое-какие. Идем.
      В спальне над камином висел тот парадный портрет, который писал с молодой госпожи де Шале художник Ласаре. На каминной полке стоял другой ее портрет. Вернее, это была фотография из журнала, о котором упоминал Эдмон. Мокрые волосы, рапира, приподнятый подбородок…
      – Видишь, я говорил, что у меня будет твоя «голова», – улыбнулся он.
      – Да... мне тоже нравится эта фотография.
      – А вот  это? – подал девушке альбомы Ласаре Эдмон.
      Женька улыбнулась в ответ и, пролистнув несколько страниц, сказала:
      – Это тоже нравится, как и тебе, только... Послушай, а кем ты все-таки себя ощущаешь –  Эдмоном Монреем или Генрихом де Шале?
      – Я ощущаю себя мужчиной, который тебя любит, а в остальном... Разве здесь ты совсем перестала быть Жанной де Бежар?
      – Да, но у меня настоящие шрамы и след на шее... У тебя же нет ран, которые были на теле у де Шале.
      – Они есть, но не на теле.
      – Я не об этом.
      Однако Женька напрасно пыталась еще раз нащупать твердую почву в хитром союзе двух реальностей, который кто-то заключил против нее вместе с профессором Монреем. Под вечер, когда Эдмон разделся, чтобы подтвердить слова о мужчине, который ее любит, она с тихим восторгом обнаружила на его теле те же самые отметины от ранений, что были и у фаворита короля.
      – Это называется стигматы, – усмехнулся Эдмон, глядя, как она осторожно прикасается к запекшимся шрамам. –   Штучки Окна. Отец предупреждал, что так может случиться.
      – Но... но через год Генрих де Шале будет казнен!
      – Что ж... значит, у меня тоже выступит шрам на шее, и тебе больше не в чем будет меня упрекнуть.
      Женька сдалась и обняла, ставшее еще более родным, любимое тело.
      – А ты знаешь, что у Лароша тоже красная полоса на горле? – спросила фехтовальщица.
      – Не хочу слышать ни про какого Лароша! Пойдем лучше, сходим поплавать на Луару!
      – Голыми!
      – Конечно! Ночью там теплая вода. Хочешь?
      – Хочу!
      Бесшабашное ночное купание в опрокинутых в реку звездах, ласкание воды, рук и губ вернуло обоих к тому, что было понятно и не вызывало разночтений. Мягкие струи, омывающие нагие тела, были действительно теплыми, и только пальцы ног, опущенные в глубину, чувствовали холодные подводные течения.
      В воскресенье Женька каталась с Эдмоном на лошадях. У него была небольшая конюшня, и фехтовальщица даже не удивилась, встретившись там с  «Гиборто». Она уже привыкла к этим встречам с лицами из оконченного сюжета, однако скоро одна из них не только оказалась неприятной, но даже невольно возбудила ее фехтовальное настроение. На очередной конной прогулке навстречу Монрею и Женьке выехала другая пара на таких же ухоженных лошадях. Это был подтянутый молодой мужчина с прозрачными голубыми глазами и его спутница в охотничьем костюме – подстриженная под каре жгучая брюнетка, голову которой Женька в последний раз видела на полке у Сивиллы.
      Неторопливо проследовав мимо, оба всадника сдержанно поздоровались с Эдмоном. Мужчина с прозрачными глазами при этом так взглянул на фехтовальщицу, что ей показалось, будто это не прообраз, а сама душа графа д,Ольсино нашла себе другое время для проживания.
      – Это кто? – спросила девушка, провожая проехавшую пару долгим взглядом.
      – Наши соседи, – спокойно сказал Эдмон. – Супруги Бонне. Камиль и его вторая жена Маргарита.
      – А первая?
      – Погибла. Тормоза отказали в машине.
      – Ее звали Верони?
      – Да.
      – Чем занимается это Бонне?
      – Он президент банка в Орлеане. Здесь у него загородный дом. Вон там, видишь башенки?
      – Вы не ладите?
      – Не ладили. У нас была тяжба из-за земли, когда я решил здесь строиться.
      – Ты выиграл дело?
      – Да.
      – Почему ты не предупредил меня заранее?
      – Хотел отомстить за съемки у Монсо, – почти серьезно ответил Эдмон. – Давай оставим этих «фантомов» из твоего прошлого. Сейчас приедет моя дочь.
      – Кто?..
      – Она несколько раз в год приезжает ко мне. Ее зовут Жули, и как она выглядит, ты знаешь.
      – А ее мать?
      – Ажель. Занимается книжными продажами. Мы уже семь лет, как разведены.
      – Ты ее любил?
      – Наверное. Студенческий роман. Тогда все казалось любовью. Это потом я научился не регистрировать каждый раз свои скороспелые желания.
      – А я?
      – Ты не желание, ты – недостающее звено.
      – Где?
      – В моей жизни.
      С Жули фехтовальщица, конечно, подружилась без труда. Девочка знала, что отец ее женится на этой девушке, но относилась к этому спокойно. Вечером Эдмон опять предложил пойти на реку. В доме был бассейн, но все трое единодушно предпочитали его скучной прозрачности живую воду с ее темными глубинами, скрытыми в них обитателями и подводными течениями.
      С берега был виден дом Бонне. Устав от бурных заплывов, фехтовальщица лежала на берегу и, пожевывая сухую травинку, задумчиво смотрела в его сторону.
      – Оставь, Жени, – подметив ее взгляд, – сказал Эдмон. – Камиль Бонне, хоть и образованный, но очень скучный трудяга. Он даже не остается на корпоративные вечеринки.
      – Маньяки всегда выглядят тихонями.
      Эдмон засмеялся и стал стряхивать со спины фехтовальщицы прилипший песок.
      – Ты смотри, тут еще остались следы от плети Себастьяна де Барбю, – сказал он.
      – Не ври! – рассердилась фехтовальщица и убежала к дому.
      Эдмон, тем не менее, не врал. Следы оставались, но только очень бледные.
Полюбовавшись на них в зеркале, Женька сняла купальник, оделась в одно из платьев, которое купил ей у Клемана Монрей, и спустилась к ужину.
      – Ну, как тебе здесь? – спросил Эдмон. – Нравится?
      – Если это клетка, то нет.
      – Это не клетка, это шанс сочинить другой сюжет. Ты не против?
      – Не против, – кивнула фехтовальщица и покосилась на стену, где висело коллекционное оружие.
      Она понимала, что говоря о шансе, Эдмон был прав, но соблазн, который мог исчезнуть только с возрастом или с ее реальной смертью, все еще не давал ей покоя. Договор с профессором, конечно, сдерживал фехтовальщицу, как сдерживает узда строптивую лошадь, но и узда имела обыкновение снашиваться или рваться.
Тем не менее, неделя, прожитая на Луаре, если не стреножила, то, во всяком случае, направила фехтовальную стихию в более мирное русло. Женька вернулась к штурвалу того корабля, который был оставлен ради поединка с королем, и души ее коснулось некоторое спокойствие. Зато телесно, как и предрекал Этьен,  фехтовальщице пришлось еще помучиться – ночами начинали болеть раны и особенно шрам на шее. Однажды поднялась даже температура - перед глазами снова мелькали знакомые места, события и лица, а голова, казалось, сейчас просто отвалится, не в силах удерживать в своем внутреннем пространстве весь этот болезненный хаос. Женька смазывала раны бальзамом, которым ее перед отъездом снабдил Дюпре, а профессор посмеивался в телефонную трубку и просил потерпеть.
       С понедельника Эдмон возобновил свои дела и снова вовлек в них свою беспокойную невесту. Она не сопротивлялась, а в свободное время дорабатывала свои «Записки» и общалась с Жули. У Эдмона в специальном сейфе находилась запись сюжета, о которой говорил профессор, но Женька не пользовалась ею даже при работе над своей книгой. Она боялась смотреть на себя со стороны, ожидая, когда пройденное время поможет взглянуть на все это более спокойно.
      На второй неделе Женька закончила рукопись и отвезла ее Монро, потом  получила небольшие съемочные за эпизод в «Фаворите» и стала собираться домой.
Эдмон должен был приехать за ней позже. Шпагу ее отцу он обещал привезти сам. Для ее вывоза требовалось оформить специальные документы. Он помог Женьке выбрать подарки для родных, после чего проводил девушку в аэропорт, где они, наконец, кое-как отпустили друг друга.


Домашняя работа


      Дома Женьку встретили журналисты, и она подтвердила, что  уходит из большого спорта и уезжает жить к Эдмону Монрею.
      – Так это он похитил вас, Евгения?
      – Он не похитил, я сама уехала.
      – Все это время вы жили в его доме?
      – Я жила в его сердце.
      – Это очень романтично, но почему вы о себе ничего не сообщали?
      – Не хотела, чтобы нас разлучили.
      Внимание прессы не тяготило фехтовальщицу. За время своей спортивной жизни она привыкла к нему и относилась, как к части своей публичной деятельности.
      На ступеньках аэропорта, растолкав назойливых представителей СМИ, вперед пробилась, мама, которой помогали Алиса и Кристина. Марина Дмитриевна плакала, смеялась и на ходу глотала какие-то мелкие таблетки, которые подавала ей Алиса. Все трое набросились на фехтовальщицу, стали обнимать ее и потащили вместе с вещами в такси. За ними бежали настырные телевизионщики.
      – Скажите, Евгения, а это правда, что под домом Марка Монрея проходит какая-то аномалия?
      Вся четверка забилась в такси и, укрывшись там, поехала в город.
      – А где отец? – забеспокоилась фехтовальщица.
      – Дома, – ответила Марина Дмитриевна.
      – Дома?
      – Да, мы снова вместе. Он вернулся. Сама понимаешь... Синдром общего несчастья.
      – Какого несчастья? Я же звонила Алисе и говорила, что у меня все хорошо. И после разве вам не сообщали?
      – Что ты, что ты? Разве это все хорошо? Кто такой этот твой неожиданный жених? Зачем он тебя похитил? Разве нельзя было по-человечески?
      – Что «по-человечески»? Ты же сама всегда любила Грина, мама!
      Встречи с отцом Женька боялась больше, чем встречи со всей полицией мира, и, как оказалось, не зря. Отец встретил беглую дочь суровым взглядом и дал ей звучную пощечину. Подруги тотчас побежали домой, а Женька, схватившись за щеку, зыркнула в сторону отца, словно волчица... Он вдруг закрыл лицо рукой и, будто раненый, опустился на стул. Фехтовальщица присела рядом. Они обнялись.
      – Прости, – сказала девушка.
      – И ты, – ответил Вадим Николаевич.
      Потом все сели за стол и выпили за ее возвращение, хотя праздник по поводу этого события получался каким-то странным. Отец не понимал, почему дочь бросает фехтование, ее помолвку воспринимал, как временную блажь, а замужество, как авантюру.
      – Это все вы, сударыня! – кричал он на Марину Дмитриевну, которая немного успокоилась и теперь счастливо улыбалась. – Это все ваши искусствоведческие выверты!
      – Ты забываешь, что твоя дочь – девушка.
      – Она – фехтовальщица! У нее дар!
      Женька улыбнулась – она уже где-то слышала подобный спор и эту категоричную фразу.
      – А этот профессор? – продолжал возмущаться отец. – Кто он такой? Какое имел право?
      – Я сама поехала с ним, – сказала фехтовальщица. – Успокойся.
      – Сама... Он мошенник!
      – Он писатель.
      – Тем более!.. Я еще тогда понял… А что у тебя на шее? Тебя душили?
      – Это осталось после аварии, пьяный водитель наехал.
      – Вот! Тебя там еще и чуть не убили!
      Марина Дмитриевна еле успокоила мужа, однако он все-таки был настроен воинственно и надеялся спасти дочь от опасного, по его понятиям, замужества.
      – Я решил, что ты никуда не поедешь, – сказал он на следующий день.
      – Что значит, ты решил, папа?
      – Помолчи! Наймем репетиторов, ты доучишься, сдашь экзамены и отправишься в Москву, как я планировал.
      Фехтовальщица махнула рукой и ушла к Алисе. У той снова была Кристина. Подруги обнялись.
      – Ну, давай, рассказывай, – посадила перед собой Женьку Алиса.
      Женька ничего не скрыла. Она доверяла Алисе, а Кристина была девушкой несерьезной, поэтому ее рассказам все равно бы никто не поверил.
      – Отпад... – прошептала Кристина, когда фехтовальщица закончила, и попросила потрогать ее шрам под шарфиком. – Во, ты оторвалась!...
      – А как ты позвонила оттуда? – спросила Алиса. – Отец сказал, что им не удалось определить номер.
      – Окно само создает защитные коды.
      – Слушай, а если бы этот врач тебя не вытащил?
      – Ну, тогда бы... все.
      – Что «все»?
      Женька пожала плечами, криво усмехнулась и посмотрела на небо за окном.
      – Отпад!.. – опять со смесью восторга и ужаса прошептала Кристина.
      – Этот твой профессор – маньяк, – сказала Алиса. – Так играть твоей жизнью!
      – Монрей тут не причем, я сама согласилась играть своей жизнью.
      – Все равно, если твой отец узнает про все это, профессора посадят, а если не посадят, то он сам его прикончит.
      – Для этого надо сначала найти Окно. Мой отец – прекрасный человек, но ему оно не откроется.
      – А знаете, я тоже туда хочу! – вдруг вскочила с дивана Кристина.
      – Ну и что ты будешь там делать? – усмехнулась Алиса. – В «Красном чулке» работать?
      Подруги засмеялись. Кристина, в самом деле, долго не продержалась и разнесла историю фехтовальщицы по всему городу. Кто-то покрутил пальцем у виска, кто-то отмахнулся, кому-то она показалась занятной, но всерьез к этой истории никто не отнесся. С некоторой долей подозрения посматривал на фехтовальщицу только капитан Лапин, но и он опасался продолжать дело, основываясь на таком бредовом материале.
       Отец велел Женьке возобновить тренировки и готовиться к сборам, но на днях прилетел Эдмон, отчего поведение  Вадима Николаевича стало еще более воинственным.
      – Что им там, своих баб мало? – возмущался он. – Ишь, пижоны! Костюмчики по миллиону нацепили – и думают победители!
      – Эдмон занимается делом, Вадим, – возражала Марина Дмитриевна.
      – Делом!..  Деньгоделаньем они там занимаются, а не делом! Он почему прилетел? Думаешь, Женька ему нужна? Слышала? Ресторанчик в Москве его интересует!
      Отец, как и некогда де Санд, не понимал, зачем его дочери нужен этот надушенный чужак и чему тот улыбается. Его не подкупило даже то, что Эдмон неплохо говорит по-русски. Он видел в этом какой-то хитрый ход, который был нужен для того, чтобы украсть у него самое дорогое и кричал, что его дочь не продается. Когда же Марина Дмитриевна пригласила их за стол, то обстоятельства обеда у «господина де Шале» стали повторяться с точностью до наоборот. Вадим Николаевич не верил Монрею и требовал ответить, зачем ему нужна его дочь, а Марина Дмитриевна улыбалась и сглаживала углы.
      Однако, несмотря на резкие замечания в свою сторону, Эдмон держался с истинной светской выдержанностью. Он выставил на стол дорогое вино, а потом преподнес будущему тестю коллекционную шпагу. Вадим Николаевич опять проворчал что-то про «не продается», но от такого подарка отказаться не смог. Он, как будто, начал понемногу смиряться, хотя жгучая досада и мысль, что теперь не он будет главным мужчиной в жизни своей единственной дочери, еще явственно читалась в его колючих глазах. Он, совсем как де Гард, проигравший бой де Санду, вдруг несколько сник и попросил Марину Дмитриевну налить ему водки.
В конце концов, Вадим Николаевич уехал на сборы без дочери, ругая лицемерную  Европу и, в частности, французов, которым, по его понятиям, мало наподдали в 1812-м году.
      Эдмон находился в городе три дня. Женька знакомила его с подругами, показывала наиболее интересные места и, конечно, главным из них была спортивная школа. За ребят ей было не стыдно, но когда она видела скептический взгляд Эдмона, скользящий по устаревшему оборудованию и протекающему потолку, то чуть не до крови покусывала губы.
      – Я думала, что выиграю  миллион евро и… но не выиграла, – кое-как выговорила она.
      – Ты выиграла другое. Я помогу вам.
      Через три дня Эдмон улетел по делам своего бизнеса в Москву. Ему понравилась идея открыть ресторанчик в российской столице, а Женька вместе с Мариной Дмитриевной начали готовить документы для отъезда на постоянное место жительства во Францию.
      В сентябре отец вернулся. Он опять был настроен воинственно и велел дочери восстанавливать спортивную форму.
      – Тебя еще ждут в Москве, – сказал он, – а ты хочешь потерять такой шанс!
      – По-моему, это ты не хочешь потерять шанс, – ответила девушка.
      – Не смей так говорить! Бери рапиру и занимайся! Ты в отвратительной форме!
      Женька занималась, пока одним воскресным днем ее не затошнило от запаха жареного мяса, которое готовила на ужин Марина Дмитриевна.
      – Наверное, я опять беременна, – сказала она матери.
      – Что значит «опять»?
      – Я тебе не говорила… Один раз я уже потеряла ребенка.
      – Что?!.. Когда?
      – Ну, в тот раз, когда шею повредила… во время аварии.
      – Завтра немедленно в поликлинику! И надо сообщить Эдмону!
      – После сообщу, когда подтвердится. 
      Беременность подтвердилась, и фехтовальщица в некотором смятении отправила сообщение Эдмону. Дело с отъездом на Луару закрутилось быстрее. Этому уже не мог помешать даже отец.
      – По откос, все под откос, – ворчал он, после чего обнимал дочь, гладил ее, как в детстве, по коротким волосам и опять просил Марину Дмитриевну налить ему водки.
      Женька оставила фехтование и продолжала заниматься только с репетиторами. Окончить школьный курс убедила ее мать, которая хотя и любила Грина, но хорошо понимала, что «алые паруса» шьются не из воздуха. Времени у фехтовальщицы было достаточно, а деньги на обучение прислал Эдмон, категорически запретив ей устраиваться на какую-либо работу. Дату бракосочетания они решили не менять.
      В конце ноября Эдмон прилетел за ней, и, как только они прибыли на Луару, тотчас начали готовиться к свадьбе.
      В один из вечеров, когда Женька, удобно устроившись на диване в гостиной, проверяла свадебные приглашения, снова раздался звук милицейской сирены. Фехтовальщица отложила нарядную пачку в сторону, взяла телефон и посмотрела на дисплей – номер был незнакомый, но она, подвластная своей неискоренимой тяге ко всему загадочному, ответила: 
      – Слушаю. Это кто?
      – Женя?.. Шмелева?.. Это Кравцов Олег Сергеевич.
      – Да?.. И что вы хотели?
      – Я когда-то предлагал вашему отцу работать у меня в клубе тренером.
      – Да, он говорил.
      – Вы ведь тоже фехтуете! Не хотите попробовать? Мне нужны фехтовальщики вашего уровня.
      – Я живу во Франции.
      – Я тоже. Я здесь, в Париже.
      Оказалось, Кравцов все-таки создал клуб поединков на поражение в Москве, но его там скоро обнаружили и прикрыли. С трудом избежав тюремного срока, он воспользовался связями, возникшими при клубной работе, и уехал за границу.
      – Кто вам рассказал обо мне? – спросила девушка.
      – Даниэль Данкур.
      Женька почувствовала, как потеет ладонь, державшая телефон.
      – Давайте, я заеду, и мы поговорим, – предложил Кравцов. – Где вы живете? Или нам встретиться на нейтральной территории?
      – Я... я не могу.
      – Я знаю, что вы выходите замуж, но подумайте, нужно ли вам это?
      – Я жду ребенка. Мы не встретимся, Олег Сергеевич.
      Женька бросила телефон на диван, сделав это так, будто боялась, что та вот-вот взорвется.
      – Что там? – спросил, вернувшийся из душа Эдмон.
      – Балуется кто-то.
      Эдмон улыбнулся, подошел к фехтовальщице и, опустившись на колено, приложил ухо к ее животу. Внутри нее что-то капризно шевельнулось...
      – Что же это будет? – пробормотала девушка, положив руки на голову своего будущего мужа.
      – Будет новое приключение, – сказал Эдмон. – Ты к нему готова?
      – А ты? – спросила в ответ фехтовальщица и посмотрела на телефон, застрявший среди свадебных приглашений.