Пора, давно уже пора... Но... Одно дело, принять решение и совсем иное, его осуществление. Несложно зарядить пистолет, можно даже поднести его к виску, но попробуйте-ка нажать на спусковой крючок… Осознание, что вот это, именно это мгновение последнее в твоей жизни… Гамлетовский страх: а вдруг на этом не все, а вдруг впереди лишь большие, возможно, черт его знает, вечные страдания? В такую минуту с какой-то особой тоской утраченной любви смотришь на любые, самые незначительные и даже самые позорные события прошедшей жизни. Удивительно устроена память. Она, будто реликтовые булыжники из антарктической толщи льда, выдавливает такое, что, казалось, и не было с тобою никогда, однако, было. Вот первая твоя девушка, которую ты вовсе и не любил, а обесчестил из тщеславия и на спор с приятелями. Она так страдала, потом вышла замуж…, неудачно, живет теперь одна и проклинает ту далекую осеннюю ночь… и тебя… Вот друг детства заболел раком, а ты даже не навестил его перед смертью, хоть и прекрасно знал о случившейся беде. Позже выясняется, что последние слова и мысли его были о тебе, что самое прекрасное, что он вспоминал перед смертью, это ваша искренняя отроческая дружба, но горечь и обида на тебя омрачили предсмертные минуты его. Здесь ты отвернулся от драки, здесь ты не вытащил кошку из горящего сарая, вот не вступился за несправедливо уволенного коллегу, а вот и все твои близкие, коих ты лишил своего тепла и не потому, что не было его у тебя, а потому, что думал лишь о себе, грел только себя. О, сколько всего гадкого ты натворил на земле этой… Да… Когда пистолет у виска, не вспоминается ничего из того, что считал ты своим достоянием, достижением… Все это тлен и суета, томление духа. Ничего по себе ты не оставил. Не пойдет за твоим гробом толпа безутешных поклонников и верных друзей, как глупо представлял ты в не верящей в смерть юности своей; мстя за твое презрение к церкви, не отпоет тебя жидкобородый рыжий поп; лишь сухо ударится о дешевую сосновую крышку твою десяток комьев земли из десяти ладоней тех, кого игнорировал ты всю свою жизнь и кого, в конце концов, предал малодушным пистолетом своим, напоследок заставив оттирать пол и стены от жидкой крови своей и бессмысленных мозгов своих. Не дворянин ты. Не спасая честь застрелился ты, но трусливо сбежал, как и бегал всю жизнь. Ничтожный раб, уставший от свободы…
Ты помылся и побрился, постриг ногти, одел чистое, прибрался в комнате, в сотый раз откорректировал бессмысленное прощальное письмо, ибо нечего тебе сказать, нечего завещать… На глаза попадается сломанная зажигалка, исписанная ручка, тикают настольные часы…, ты замечаешь на них пыль и зачем-то стираешь ее нетвердою рукою. Все это было твоим… Это был ты… ТЫ! БЫЛ! Эти два слова режут виски тысячекратно больнее, чем холодное дуло пистолета… Нет-нет! Еще одна сигарета! Ты кладешь пистолет и закуриваешь. Ты счастлив, что она только вначале… У тебя еще пять минут… Ты уже ничего не вспоминаешь, ты завороженно смотришь, как быстро, как неумолимо быстро превращается она в пепел, ровно твоя жизнь… Хочешь не затягиваться, продлить… Но сухая предательница немилосердно тлеет… вот и фильтр. Прикурить одну от другой? Нет, не прикурить новой жизни от старой... Пора… Пистолет снова в руках… Как он страшен, как холоден, как презрителен зрачок его дула… Даже у куска металла ты не вызываешь уважения… Но… Щелчок! Осечка! Ты безвольно роняешь оружие на пол. Не вышло! Господь сохранил тебя! О, счастье! О, как прекрасна жизнь!
Малодушие, малодушие, малодушие...