Фехтовальщица 14ч. Место под луной

Татьяна Смородина
Начало: http://www.proza.ru/2011/03/29/726

Джакузи


       Эркюль Кошон, увидев фехтовальщицу, довольно засмеялась.
       – Пришла все-таки! Говорила я тебе! А что в одеже такой?
       – Заткнись, старуха! – цыкнул Проспер и велел переодеть девушку в сухое платье. – И покорми. Потом заберем ее. Поняла?
       – Куда заберем?
       – Молчи, дура! Не твое дело! Коли шум какой будет, укрой.
       Проспер и Робен ушли, а Эркюль завела Женьку в один из номеров и, порывшись в ларе, подала ей другую одежду. Это было платье с тугим корсажем и широким вырезом на груди, сорочка и три нижних юбки. К этому Кошон присовокупила чулки и башмаки с пряжками. Нижних штанов, которые носили только знатные дворянки, к платью не полагалось, отчего фехтовальщица сначала чувствовала себя непривычно, и только через некоторое время перестала это замечать.
Чтобы девушка согрелась, Кошон велела затопить в номере камин и дала ей теплую накидку. Потом она принесла поесть. Обхаживая свою нечаянную гостью, Кошон смотрела на нее с умилением и не понимала, почему девушка хмурится.
       – Красавочка ты моя, красавочка, – приговаривала она. – Ужели с Проспером уйдешь?
       – А ты думаешь, здесь останусь?
       – Ой, подумай, подумай... Что тебе с этими окаянными волками мотаться? Жизнь их неверная и короткая – то дружка твоего повесят, то он сам тебя прирежет спьяну. Останься у меня, а? Смотри, я какое платье дала! Тут многие девки на него зарились, а я тебе!
       – Бумагу мне принеси.
       – Бумагу?
       – И перо.
       – Зачем тебе ножик?
       – Обычное перо принеси, каким пишут, и чернила.
       – Зачем тебе чернила?
       – Письмо буду писать.
       – Кому?
       – Любовнику!
       Женька грубила намеренно. Эркюль вызывала у нее раздражение и брезгливость.
       Когда Кошон принесла все, что требовалось, и убралась прочь, Женька села писать письмо Клементине, через которую  хотела связаться с Генрихом, но тут вдруг сообразила, что Эркюль не передаст письмо. «Ей надо, чтобы я осталась здесь. Нужно уйти с Проспером, а там я  сама проберусь к Клементине. А если Проспер и Робен меня не отпустят?» Фехтовальщица  задумчиво погрызла кончик перышка. Ее не покидало чувство неприятной растерянности, будто кто-то за ее спиной быстро переставил фигуры, а она, ослепленная слишком яркой вспышкой последних событий, плохо видела игровое поле.
       Бумага продолжала лежать на столе. Женька вздохнула и взялась за продолжение своих «Записок».
       К пяти часам вечера в «Красный чулок» потянулись любители суррогатной любви и дешевых приключений. Снизу стали слышны голоса, восклицания и профессиональный, присущий только этому заведению, женский смех.
       – Сегодня ты со мной, Жульетт!
       – С тобой, с тобой, голубчик!
       – Эркюль, я беру Фредерику на всю ночь!
       – Наперед заплати, милый!
       – А где моя крошка Изабель?
       – Занята она! Эй, куда? А деньги?.. Стефан, держи его!
       Послышались  шум борьбы, визг, хохот и ругательства.
       – Так ему, так! Повадился на дармовщинку! А ты куда прешь? Стефан, а ну выкини этого сифилитика! Он мне и так полборделя перепортил!
       – Эй, хозяйка, есть что-нибудь новенькое?
       – Идемте со мной, господин Буше.
       В номера стали подниматься пары. Под общий шумок Эркюль попыталась подсунуть пару посетителей и фехтовальщице. Первым был упитанный зрелый мужчина в добротном кафтане.
       – Не желаешь побеседовать с кавалером, милая? – предложила Кошон.
       – Не желаю.
       – Зря капризничаешь. Господин Буше – мужчина солидный, семейный, не обманет.
       – А, конкурент покойного Мишо? Пусть к жене своей топает. Я здесь не для этого!
       Вторым Кошон привела мальчика лет тринадцати. Одетый чисто и по-дворянски, он старался держаться уверенно, но пылающие щеки выдавали его с головой. Было видно, что он здесь впервые, и сквозь полнейшую суматоху в его глазах просвечивал неподдельный и жгучий интерес.
       – Проходите, проходите, милый виконт, – лебезила Эркюль. – Наконец-то вы решились. У меня для вас особый товар! Только для тебя, красавочка! Юноша из хорошего дома – чист, как младенец, богат, как принц!
       – К мамочке его верни! Я сказала, что я здесь не для этого!
       – Ишь ты! Не для этого! А кто за одежу расплачиваться будет? А за чернила? Тут тебе не пансион Святой Женевьевы!
       – У Проспера спроси! Это он меня сюда притащил! Лучше поесть принеси.
       – Поесть еще заработать надо! Идемте, виконт, я вас лучше Мари-Луизе предложу.
       Тем не менее, Эркюль поесть принесла.
       – Чего тебе еще надо? Тепло, еда приличная, кавалеров лучших даю!
       Следующим днем Женька встала поздно, поела оставленный возле кровати  кусок пирога и снова занималась рукописью до самого вечера. Иногда к ней из любопытства заглядывали здешние, раскрашенные, как для последнего праздника, девицы, но она смотрела на них сурово и общение не поддерживала. Проспер все не приходил, и у фехтовальщицы возникло опасение, что он не придет вообще, – он мог передумать, его могли убить или схватить полицейские. «Нужно уходить отсюда самой, – решила девушка. – Завтра утром и уйду».
       К вечеру бордель снова ожил. В дверь кто-то громко стукнул и вошел.
       – Здравствуй, милашка! Мне сказали... Вот черт!..
       На пороге стоял Альбер де Зенкур. Он был в форме королевского гвардейца и с тем же потрясением на лице, что и у фехтовальщицы.
       – ... Альбер?..
       – Хм... неужели все так плохо, де Жано? – усмехнулся Альбер.
       – Черт возьми! Черт возьми!
       Фехтовальщица вскочила, подбежала и обняла де Зенкура за шею. В коридоре мелькнула довольная физиономия Кошон.
       – Принеси вина и поесть, старуха! – бросил ей через плечо де Зенкур и прикрыл дверь ногой. – Не думал, де Жано, что вы для этого бежали из нашей славной Бастилии!
       – Не говорите чепухи, Альбер, я бежала не для этого! Как вы нашли меня?
       – Я не искал, просто спросил девчонку посвежей... но никак не мог представить, что мне настолько повезет! Я же обещал вам, что мы когда-нибудь проведем время более интересно!
       – И не надейтесь! Я здесь временно. Вчера меня чуть не поймали в прачечной.
       – Вы прятались в прачечной?
       – Я там работала.
       – Тогда все еще хуже, чем я вначале подумал, господин де Жано, – засмеялся Альбер, – Давайте-ка уже устроимся поудобнее и поговорим немного.
       Де Зенкур сел на кровать и  посадил девушку к себе на колени.
       – Мало ли кто заглянет, – сказал он. – Пусть уж будет  на самом деле, как в борделе.
       – Можно закрыть дверь.
       – О, не стоит так торопить события, Жано, тем более, что двери здесь на ключ не закрываются.
       Де Зенкур шутил, Женька тоже. Появление его в тягомотине этих последних двух дней было подобно бокалу шампанского, которое немедленно ударило в голову и требовало игры, причем игры на грани фола.
       Эркюль принесла вино и закуску. Не сказав ни слова расположившейся под пологом веселой парочке, она с улыбкой удалилась.
       Альбер выпил вина, и оживленная беседа продолжилась. По известным причинам Женька вина не пила, но поесть не отказалась. Сидя на коленях своего бывшего врага, она жевала хлеб, намазанный гусиным паштетом, и вспоминала, как они хотели убить друг друга. Де Зенкур, ласково поглаживая ее прямую спину, стянутую корсажем, тоже с удовольствием посмеивался над их стычками в классе де Санда.
       – Да, попортили вы мне крови, – признался он.
       – Я смотрю, вы уже в гвардии.
       – В королевской гвардии, – с гордостью поправил девушку Альбер. – Как только моя Софи тряхнула своего батюшку и внесла деньги, меня выпустили и тут же зачислили.
       – А дуэль? Это вам не помешало?
       – Напротив! Негласно такие драчки считают лучшей рекомендацией для будущего солдата.
       – А де Жери? Вы дрались с ним? – спросила девушка.
       – Я вызвал его, но он отказался. Ему обещали звание лейтенанта. Не всякий согласится на дуэль, имея такие виды на будущее, тем более этот пронырливый хорек. Я обсмеял его, как мог, но он не поддался.
       – А вы не боитесь, что он подошлет к вам убийцу?
       – Наплевать! Моя смерть хоть не будет бесчестной.
       На одном из поворотов этой оживленной беседы Женька коснулась темы де Вернана.
       – Я всегда хотел проучить этого лощеного красавчика, – не стал скрывать де Зенкур, – но его смерть почему-то не принесла мне радости... Вот вы были довольны, когда убили графа д’Ольсино?
       – Да. Это был мой долг, хотя теперь... я не знаю, долг ли это был.
       – Вот и я стал думать...
       Де Зенкур не договорил – внизу раздался какой-то шум, резкие голоса и ноющие возгласы Кошон.
       – Сударь, у нас все в порядке! Сударь!
       – Отойди, дура! – крикнул кто-то. – У меня предписание!
       Женька вскочила, но Альбер удержал ее.
       – Сидите! Это обычный обход!
       – А если не обход?
       – Все равно! Низом вы уже не пройдете!
       – А окно?
       – Оно выходит в тупик. Лучше вернитесь ко мне и немного помолчите, – резким шепотом приказал де Зенкур и, закрыв девушку собой, повалил под спасительную тень полога.
       Едва он сделал это, в номер во главе с офицером вошли солдаты королевской полиции, однако теперь они могли видеть только девичьи ноги в сползающих чулках, которые грубо мял на глазах у всех один из посетителей парижского борделя.
       – Никого нет, сударь! – кудахтала, сопровождавшая солдат, Эркюль. – Это королевский гвардеец  развлекается... Видите, он имеете успех! У меня прекрасные девушки, господин Марени, и если вы пожелаете...
       – Просто шлюхи, – услышала фехтовальщица знакомый голос, и ее тело будто погрузили в джакузи, но наполненное не водой, а горячим пуншем. – Пошли дальше! Где мы еще не были, старуха?
       Эркюль снова залопотала, расхваливая свой «товар», и повела солдат по другим комнатам. Дверь закрылась, шаги постепенно удалились. Де Зенкур ослабил объятия, прислушался, а потом сказал:
       – Все, они ушли.
       – Ушли, – повторила Женька, не в силах поправить сбитые юбки. – А если они вернутся?
       – Пусть вернутся, я при оружии.
       – Вы... вы молодец, Альбер.
       – Я рад, что вы стали признавать это.
       – Я давно это признаю.
       Женька отвечала машинально. Теплые руки де Зенкура продолжали, словно забывшись, гонять по ее телу горячие пузырьки, подогретой опасностью чувственности, а она ничего не делала, чтобы им помешать. Колючие глаза королевского гвардейца приблизились и сделались насмешливыми.
       – Кажется... настал час моей «мести», господин де Жано? – улыбнулся Альбер.
       Девушка ничего не ответила, она просто смотрела в его насмешливые глаза, продолжая быть в расшнурованном корсаже и вздернутой юбке, словно все пребывала в том странном джакузи, из которого ей сейчас совсем не хотелось вылезать.
Де Зенкура, как обычно, не смутило ничего, – его не волновали в таких делах ни титул, ни происхождение, ни, тем более, вопросы морали, – он жил настоящей минутой, как все фехтовальщики, которые знают, что эта минута может оказаться последней в их опасном бытие. Это прекрасно понимала и Женька. Они были свободны друг от друга и в то же время крепко связаны этим особым бытием, как и тем длинным взаимным поединком, который разрешался сейчас самым странным и, в то же время, самым обычным образом. Вероятно, это была даже любовь, но любовь короткая, как жизнь бенгальской свечи, которой суждено потухнуть раньше, чем глаза успеют устать от ее яркого света. А пока он горел, Женька просто купалась в его трескучих искрах, что согревали ее в чужом доме и ненадолго создавали иллюзию настоящего огня.
       ...Завершив «расправу» над господином де Жано, де Зенкур хотел уйти, но фехтовальщица его не отпустила, – ей было страшно остаться наедине с тем, что она натворила.
       – На всю ночь мне не хватит денег, – совершенно серьезно сказал гвардеец.
       – Альбер...
       – Хорошо, я останусь, только не вздумайте плакать.
       – Плакать? Почему я должна плакать?
       – У вас такое лицо, будто вы совершили преступление. Ей богу, на дуэли с д’Ольсино вы держались лучше!
       Женьке, в самом деле, казалось, что она совершила преступление, причем абсолютно нелепое, неожиданное и непонятное ей самой, однако при всем этом она не питала никакой неприязни к де Зенкуру и когда он заснул, без всякой брезгливости прижималась к его теплому телу. «Почему?.. Что это? Зачем?.. Как это могло быть?.. Чертово заведение! Кошон – мерзкая ведьма! Когда-нибудь я приду и сожгу этот грязный «Красный чулок!»
       Утром, когда она проснулась, де Зенкур уже стоял одетый.
       – Я ухожу, де Жано, – сказал он. – Деньги у вас под подушкой. Вы были прекрасны, как я и думал.
       – Только не говорите никому.
       – О том, что вы прекрасны?
       – О том, что вы спали с «мальчиком».
       Альбер расхохотался.
       – Блестяще, как всегда! – сказал он. – Мы квиты, де Жано. Удачи, и храни вас Бог!
       Но Женька ничего блестящего во всем этом не видела, напротив, от отчаяния ей хотелось совершить любой бессмысленный и страшный разбойничий налет или немедленно убить кого-нибудь.
       В комнату осторожно вошла, будто вползла, Кошон.
       – Ну, как навар, красавочка?
       Девушка молча подала ей деньги, который оставил Альбер.
       – Маловато за ночь, – проворчала хозяйка борделя. – Ну, да бог с тобой. Без опыту еще, научаешься.
       Женька потребовала вернуть штаны.
       – Какие штаны?
       – Мои, в которых я пришла.
       – На кой девке штаны? Да и выкинула я их уже, порченые они. Счас я тебе лучше поесть принесу.
       Но от еды фехтовальщицу затошнило. В себя ее привел только приход Проспера.
       – Ну, не передумала, Дикая Пчелка? – спросил он.
       – Нет, – твердо ответила девушка.
       После неподдающейся ее пониманию близости с де Зенкуром это показалось сейчас единственным выходом. Женька бросила свои незаконченные записи в камин и без колебаний отправилась за Художником, творчество которого тоже питала отнюдь не добродетель.


Повезло


       «Это не я, это все роль, эта Жанна де Бежар, – твердила про себя фехтовальщица, углубляясь с Проспером в узкие грязные переулки. – Я просто не могу быть такой!» Она продолжала чувствовать себя отвратительно, но внешний мир, в который она погружалась, постепенно начал отвлекать ее от мучительных мыслей.
       Добротные высокие дома вскоре сменились низкими и покривившимися. Навстречу стало попадаться все больше нищих. К Женьке лезли со своими предсказаниями смуглые гадалки в пестрых одеяниях, совали свой сомнительный товар аптекари–шарлатаны, предлагали дешевые засохшие лепешки разносчики. Проспер, бесцеремонно расталкивая всю эту шушеру в стороны, вел девушку за собой.
       Вскоре они очутились на неком подобии площади, с одной стороны которой была свалка, а с трех других лепились друг к другу небольшие кривобокие домишки. Свободное пространство возле них занимали полотняные шатры, в которых расположились на зиму цыгане. Здесь же жгли костры, готовили на жаровнях еду и продавали разную утварь.
       Посреди площади стоял деревянный покосившийся помост, видимо, ранее предназначавшийся для уличных представлений. Под ним в высоком и укрытом превосходным ковром кресле сидел, одетый в добротные, но пестрые одежды, бородатый мужчина лет сорока. Протянув ноги в дорогих сапогах к костру, он медленно ел похлебку из глиняной миски. Сбоку к нему прилепилась губастая рыжеволосая женщина в таком же разношерстном наряде, которая одной рукой держала эту миску, а с помощью другой попивала вино из фляги. Рядом стоял мальчик с  серебряным подносом, на котором возвышалась горка лепешек. Это был Жан-Жак.
       На краю помоста, укрытая курткой, спала девочка в нарядном, но грязном платье. В девочке Женька узнала Люссиль. И платье было то самое, которое в день дуэли с д’Ольсино видела на ней фехтовальщица.
       Проспер подвел девушку к костру. Все, кто находились поблизости, зашевелились и придвинулись. От группы дорого, но безвкусно одетых парней, отделился Робен. Сказав что-то бородачу в кресле, он показал на фехтовальщицу. Тот дал знак убрать миску и утер рукавом лоснящиеся от жира губы – видимо, похлебка была доброй. Сверкнувшие на пальцах перстни указывали на его высокое положение.
       – Это она, говоришь? – уточнил он у Робена и остановил на Женьке свой пристальный тяжелый взгляд.
       – Как есть она, Герцог.
       – А почто она в таком платье? Прачки разве такое  носят? В таких только продажные девки ходят. Копна!
       – Не видала, – качнула головой рыжеволосая женщина. – Я в борделях всех девок знаю.
       – Шумок она в «Красном чулке» пересиживала, – пояснил Проспер. – Эркюль ей такую одежу подсунула. Своя попортилась, как она в стоке возле прачечной купнулась.
       – Шумок?.. Ага... Так, говоришь, Лисица по твоему следу идет? – обратился к фехтовальщице Герцог.
       – Идет.
       – А что так? Что сотворила-то? Говори честно, а то себе дороже будет.
       – Сбежала я... из Бастилии.
       Сухое как земля полупустыни серо-смуглое лицо Герцога оживилось.
       – Хо-хо! Знатно! Рассказывай!
       Герцог сделал знак, и ему подали трубку. Он закурил, а Женька рассказала о дуэли с графом д’Ольсино, своем заключении и побеге.
       – М-м, курья ляжка! Так ты та самая маркиза де Шале?
       – Да.
       – А не врешь? Счас к ее славе всякая примазаться могет.
       – Спросите у Люссиль, она видела дуэль.
       – Что? Люлька? – посмотрел на спящую девочку Герцог. – Она пьяна, водку у Копны стащила. Пусть спит, неча ее трогать.
       Слова фехтовальщицы подтвердил Жан-Жак.
       – Она не врет, Герцог. Я давно ее знаю. Она нам с Люлькой поесть давала и дядьке одному из знатных ухо ножом снесла, а ишо дело одно  было…
       – Что за дело?
       – Мы полено у булочника стянули.
       Все кругом захохотали.
       – Кто еще про эту милашку знает? – спросил Герцог.
       – Я знаю.
       К костру вышел парень в черной повязке под шляпой, и Женька узнала Рони.
       – Говори, Студеный.
       – Она у нас гостинице жила, под меня копала, все хотела про испанку узнать. Ну, про ту, с которой раньше ейный муженек  веселился.
       – Узнала?
       – Мне сказали, какая-то бумажка вышла про это дело, потом комиссар пришел с людьми. Испанку нашли в конюшне, и мать мою в тюрьму бросили.
       – Что за бумажка такая, говори? – спросил девушку Герцог. – Ты, что ли, наклепала?
       – Я.
       – Так... – потер заросший подбородок хозяин Двора Чудес. – Не наше это.
       – Погоди, это может только ейная со Студеным ссора! – воскликнул Робен.
       Все вокруг зашумели, но Герцог дал знак замолчать и остановился взглядом на горбоносом мужике с красным платком на шее.
       – Что скажешь, Жакерия?
       – Зарезать, голову отрубить и на кол! Нечего тут всяким маркизам делать! Все они сызмальства потаскухи и злодейки! – мрачно посмотрел на фехтовальщицу Жакерия. –  Верно говорю, Веселый Жан? – повернулся он к своему соседу – сутулому мужчине с обезображенным длинным шрамом лицом.
Шрам шел от губы почти к самому уху, отчего казалось, что мужчина все время улыбается, но улыбается скорее издевательски, чем приветливо.
       – Верно! – поддержал Веселый Жан. – Зарезать ее, как ту испанку, а то начнет еще здесь нос драть! Не наша она!
       Воровское общество зашумело и разделилось на два лагеря как в тот раз, когда из-за присутствия девушки на фехтовальной площадке спорили фехтовальщики.
       – Вон ее отсюда! Еще облаву приведет!
       –  Да боевая девка! Пригодится!
       – В Сену ее! В Сену!
       – Какая Сена? Ты еще не видел, как она ножичек метает!
       – А мне она показалась!
       – Оставить! Оставить!
       – Не, на кол давай! На кол!
       Герцог некоторое время слушал противоречивые выкрики, потом поднял руку.
       – Теперь мое слово! – сказал он, когда шум утих, и обратился к Жакерии. – За твою голову сколько назначено, потрошитель белопузых?
       – Тысяча золотых.
       – А за ее – десять тысяч... Кто еще что сказать хочет? – обвел своих подданных пытливо-насмешливым взглядом Герцог. –… Тогда заткнитесь! А ты...
       – Дикая Пчелка, – подсказал Робен.
       – Да, Дикая Пчелка, иди с Робеном, будешь его подружкой.
       – Я ничьей подружкой не буду, – сказала фехтовальщица, вызвав в воровском сообществе новую волну опасного шума.
       – Вот те на! – удивился Герцог. – Так не положено, без защитника тебе нельзя здесь. Али знатность не позволяет? Так я тебя тогда вон Жакерии отдам на пару с Веселым Жаном! Они живо от титула освободят. Чуешь, чем пахнет?
       – Чую, – кивнула фехтовальщица, заметив краем глаза в добре, наваленном рядом с помостом, эфес шпаги, – но я ничьей подружкой не буду.
       – А моей? – раздался еще один голос.
       Из толпы, грозно окружившей девушку, вышел парень с горячими смоляными зрачками, и фехтовальщица на несколько секунд онемела – она узнала Кристиана, которого застрелил де Санд, и который утонул в Орже.
       – Ну, будем считать, что согласна, – подвел итог ее немому потрясению Герцог и махнул рукой. – Забирай, Тулузец! Твоя красавка!
       – Эй-эй, так не пойдет! – разозлился и выскочил вперед Робен. – Я первый ее нашел!
       – Я первый, – спокойно возразил Кристиан. – Эта девушка подала мне пить, когда меня схватили на орлеанской дороге, она наша, а теперь и моя.
       – Тихо! – скомандовал Герцог и повернулся к Просперу. – Что скажешь, Художник?
       – Поединок, – был краток Проспер.
       Все расступились, давая поединщикам место для драки. Робен и Кристиан вытащили из ножен кинжалы.
       Приноравливаясь к удару, Робен посмеивался и отпускал злые шуточки, Кристиан тоже не стеснялся в «любезностях», поигрывая ножом и выбирая более выгодную позицию. Когда эти взаимные попугивания друг друга закончились, расстояние между ними сократилось, в ход пошли резкие выбросы вперед, прыжки и обманные движения. Робен оцарапал Кристиану предплечье, тот, в свою очередь, дважды пронес нож возле его шеи. В горячке поединка они, то отскакивали друг от друга, то снова сближались... В одно из таких опасных приближений Тулузец оказался сноровистей и достал Робена в молниеносном броске, всадив ему кинжал в грудь. Тот пошатнулся и опрокинулся навзничь, как Чума, которого он когда-то завалил в «Тихой заводи».
       Воцарилась тишина. К Робену подскочил Жослен, потеребил его неподвижное тело и кивнул Герцогу.
       – Кончился.
       – Унесите прочь, – сказал Герцог и повернулся к победителю. – Твоя, Тулузец. И Жан-Жака забирай! Переходи к новому хозяину, малец! Или будешь панихиду по своему дядьке справлять?
       – Пошел он! – отозвался мальчик. – Давно на тот свет просился!
       Все засмеялись. Робена подхватили и потащили в сторону свалки.
       – А теперь веселитесь все! – крикнул хозяин Двора Чудес. – Праздник давай, праздник!
       В этот день, во всяком случае, для современников фехтовальщицы, в самом деле, был праздник – тридцать первое декабря.
       – Несите горячее вино! – приказал Герцог. – И ты веселись, Дикая Пчелка! Славный защитник тебе достался! Музыки сюда!
       По кругу понесли большую чашу, заполыхали факельные огни. Двор пришел в движение... Рожи красные и бледные, изрезанные шрамами и морщинами, помеченные оспой и сифилисом, понеслись вокруг фехтовальщицы черной вьюгой. Казалось, что балет короля, который она смотрела в Лувре, разом переместился в ее безбожную жизнь. Завязались пляски, потасовки и короткая отчаянная любовь...
К Женьке подошел Кристиан. Он протянул ей тряпицу и велел перевязать ему руку, которую оцарапал Робен. Девушка молча выполнила его поручение. К ней подскочил Жан-Жак.
       – Веселись, добрая госпожа! – крикнул он и подал ей чашу с горячим вином. – Это тебе Герцог послал! Великая честь! Чуешь?
Женька взяла чашу в руки и посмотрела в нее, будто хотела найти там какой-то ответ.
       – Ты не рада? – спросил Кристиан.
       – Рада.
       – Тогда пей.
       Фехтовальщица отпила несколько глотков, ей стало теплее. По телу побежали мурашки, будто ее неожиданно догнали колючие пузырьки из ночного «джакузи».
       Пошел снег.
       – Садись, – сказал Кристиан.
       Они сели на поломанный ларь, сваленный возле костра. Старой мебелью в костре поддерживали огонь.
       – Я думала, что тебя убили, – посмотрела на смуглое лицо своего защитника девушка.
       – Мне и надо было, чтоб так думали. Я успел поднырнуть.
       – Ты хорошо плаваешь?
       – Хорошо. Гаронну переплывал.
       – Гаронну? Это река?
       – Да. Я из Лангедока.
       – Так это ты убил Перрана?
       – Да, по договору. Один финансист нанял.
       – Файдо?
       – Он. Хотел чужое дельце к рукам прибрать. Нас тогда пятеро было. Двоих порешили, Проспер и Чума ушли, я попался.
       – И ты меня запомнил?
       – Запомнил. Не каждая благородная девушка бандиту воды подаст. А еще нападение на полицейский экипаж помнишь?
       – Тоже ты?
       – Меня нанимали с Трюфелем. Наверное, знаешь, кто?
       – Знаю.
       – Я тебя сразу признал.
       – А этот Трюфель? Он жив?
       – Марени сцапал в «Тихой заводи». Повесили уже.
       – А ты?
       – Меня не достанут? Файдо со мной через Трюфеля договаривался, в лицо не видел, а когда деньги передавал, я в маске был и не назывался. Те две дамочки, которые хотели тебя убить, тоже меня не знают.
       – Какие дамочки?
       – Это было, когда ты с маркизом жила. Они тоже пришли в масках, но одну я узнал – сестра твоего мужа. Я проследил за ней, а другую она называла Лили.
       – Ты им отказал.
       – Да, а потом пригрозил, что если они будут искать другого поножовщика, я сам распорю им животы и сброшу в Сену.
       Снег все падал, покрывая головы фехтовальщицы и Кристиана, словно саваном.
       Веселье вокруг не прекращалось. Оно было грубым и бесхитростным. Герцог, представляя собой насмешку над добрым стариком из новогоднего праздника, раздавал подарки из кучи награбленного добра, сваленного у его ног. В промежутках между дарениями он от души тискал Копну, которая уже была совершенно пьяна и висела у него на шее точно прицепленный к утопленнику, камень. Другие женщины тоже быстро находили себе пару, устраивая праздничное соитие прямо на помосте.
        Люссиль все спала, и падающий снег мягко укрывал ее своим холодным одеялом.
        – Надо ее разбудить, а то она замерзнет, – сказала Женька.
Кристиан подошел к девочке и потрогал ее заснеженное тело.
        – Она уже замерзла, – сказал он.
        –... Как?..
        –  Повезло девчонке, умерла легко. Пусть лежит, завтра уберем.
        «Повезло?..» – подумала фехтовальщица, не в силах оторвать взгляда от успокоенного личика Люссиль.
        Снежинки на нем не таяли.

Любовь с волком


       – Пойдем ко мне, – сказал Тулузец. – Я вижу, что ты тоже замерзаешь.
       Женька встала и пошла за Кристианом. Он жил в домике Сивиллы, который находился здесь же на площади.
       – Знахарка здешняя, травы варит, язвы подлечивает. Умеет и сердца бальзамировать.
       – Сердца?
       – Папаша ее мастер был по этой части. Его как-то одна знатная сумасбродка  попросила сердце своего убитого любовника сохранить. Вот с тех пор Сивилла этим и промышляет.
       – А полиция? Она ходит сюда?
       – Стражники никогда,  пропадут – никто и в жизнь не найдет, а облавы бывают. Тогда сюда солдат стягивают. Мы в катакомбах прячемся или, кто побогаче, пару тайных квартир на этот случай держит. У меня тоже есть, я тебе после ее место скажу. Тут все время с оглядкой ходить надо – волчья жизнь.
       – Почему же не бросишь? – спросила Женька.
       – Потому что здесь я не батрак, а хозяин.
       В доме знахарки пахло травами. На полках, как в кунсткамере стояли разного объема стеклянные емкости с хранящимися в них внутренностями. Принадлежали эти внутренности человеку или животным, Женька не всматривалась, чтобы не вызывать новых приступов тошноты и так достаточных в ее положении.
       Сивилла, сухонькая маленькая женщина, сидела у очага и плела что-то из ветоши. Она не удивилась приходу фехтовальщицы, только цепко глянула на нее бусиничными глазками и велела мальчику, сидевшему в углу, подать новых тряпок. Мальчик был горбат, хром, поражал большой головой  и сиплым мужским голосом, которым поприветствовал Кристиана.
       – Что не веселишься, Табуретка? – спросил Тулузец.
       – Робен грозил ногу мне сломать.
       – Теперь не сломает.
       – А чего?
       – Я его заколол.
       – Во как! А чего?
       – За нее, – кивнул на Женьку Кристиан.
       – Больше что ль девок не осталось?
       – Таких не осталось. Сбегай к Миро и принеси пожрать чего-нибудь.
Кристиан дал мальчику денег, и тот убежал исполнять поручение.
       – Идем наверх, Дикая Пчелка, – потянул девушку к лестнице Тулузец, – Не бойся, нам никто не помешает.
       «Сейчас у меня будет любовь с волком, – отстраненно, будто не о себе, подумала фехтовальщица. – Генрих никогда не простит меня, если узнает. Он убьет и меня, и моего ребенка... Может быть, сказать о ребенке Кристиану?» Но Женька ничего не сказала. Она испугалась, что он принудит ее избавиться от чуждого ему потомства.
       Верхнюю комнату, где жил Тулузец, почти всю занимала широкая лежанка, крытая коврами и одеялами. Тут же находился большой ларь, рядом с которым валялись несколько довольно приличных на вид книг. На ларе стояла деревянная статуя мадонны и лежали четки из черепов, которые Женька выкинула когда-то в окно.
       – Это... чье? – спросила девушка.
       – Жан-Жак нашел.
       – А статуя?
       – Табуретка стянул где-то. Я оставил. Она на дочку мельника похожа из моей деревни.
       – Дочка мельника... умерла?
       – Солдаты ее с папашей в мельнице спалили, когда король Монпелье брал. Мельник-то из протестантов был, осерчал, пристукнул кого-то, вот и наказали.
       – А Табуретка? Это кто?
       – Мальчишка из Приюта Подкидышей. Его одна знатная мамаша туда сбросила. Он через это дамочек благородных не терпит. Ты поосторожней с ним, у него нож есть.
       Кристиан подошел к фехтовальщице ближе и осторожно тронул ее щеку.
       – Ты красивая, – сказал он, – как мельникова дочка.
       – Ты ее любил?
       – Любил пару раз.
       Женька напряглась, –  она ожидала грубого насилия, но объятия, в которые ее заключил «городской волк», были неожиданно трепетны, а касания его сухих губ на лице нежны. То ли этот разбойник боялся ее спугнуть, то ли знал, как нужно раздувать  ответный огонь. «Генрих убьет меня», – опять подумала фехтовальщица, купаясь в щекочущих пузырьках новой чувственной игры, словно в оздоровительном горячем источнике. Она снова не понимала, что с ней происходит, и ей казалось, что статуя девы Марии смотрит на нее просто уничтожающе. «Завтра напрошусь в какое-нибудь дело, и пусть меня там убьют, – решила она, распластавшись на лежанке парижского бандита, точно на кресте, – Как все нелепо, как мерзко... это тупик, тупик...»
       Когда любовный голод был утолен, Кристиан крикнул Табуретку. Мальчик тотчас принес поднос с едой, улыбнулся девушке беззубым ртом и снова довольно ловко при своей физической ущербности спустился вниз.
       – Его мать знатная, говоришь? – задумалась фехтовальщица, вспомнив историю Маргариты, которую ей рассказал Генрих.
       – Да, он сказал,  в приюте какая-то вышитая пеленка была.
       – Я хочу сходить туда.
       – Зачем?
       – Поговорить с настоятельницей. Мне нужно узнать, кто была его мать.
       – Думаешь на кого?
       – Думаю.
       – Что ж... сходим, если ты так хочешь, но это после, а сейчас давай поедим.
       Женька зашнуровала корсаж и села. На ужин был жареный гусь, которого Кристиан заказал еще днем в харчевне. Он сам отламывал от тушки куски и подавал их фехтовальщице. Смоляные глаза его светились любовью, но девушка не обманывалась, – она помнила картину страшного нападения на орлеанской дороге,  распоротое горло Перрана, убитого де Вика и смерть Робена, случившуюся час назад.
       – Что это за книги? – спросила фехтовальщица.
       Присутствие книг в разбойничьем логове действительно выглядело странно.
       – У Герцога беру.
       – У Герцога? Он что, читает?
       – Не, какое! Неграмотный он. Сначала для форсу с налетов насобирал, чтобы вроде как блеску себе придать, а потом Копна ему читать стала. Ее кто-то из бывших дружков научил.
       – А ты? Тебе кто читает?
       – Никто, сам. Я умею. Нас с братом священник воспитывал, когда мать померла.
       На следующий день гулянье во Дворе Чудес продолжилось. Ночь, бурная и безбожная, перетекла в белесый январский день, который скрасили новые костры, драки и возлияния.
       Во второй половине дня Герцог отправился на прогулку по ближайшим парижским рынкам и взял с собой небольшую свиту, в числе которой был и Кристиан. Женька, не в силах сидеть в доме под уничтожающим взглядом девы Марии, попросилась идти с ним. Кроме Тулузца в свите числились: Берта Копна, Художник, Жослен Копень, Жан-Жак и Гаргантюа – высокий плотный детина с заряженными пистолетами за поясом.
       В декольтированном платье было холодно, и Кристиан дал девушке одну из своих курток на овечьем меху. Кроме куртки она выпросила и штаны, чтобы надеть их под юбки. Здесь Божьи законы работали мало, поэтому никто этому ее желанию прямо не препятствовал.
       На рынках Герцога знали. Ему бесплатно наливали вина и платили небольшую дань. За это Двор Чудес не трогал мелких торговцев. Стражники тоже не подходили, и на вопрос фехтовальщицы об их странной лояльности Кристиан сказал, что Герцог платит им свою «дань».
       – А Марени?
       – Марени охотник, его можно только убить.
       – Почему же не убьете?
       – Скользкий и чует, когда остерегаться надо. Уже не единожды уходил. А может и заговоренный он или еще срок не пришел.
       В этот день тоже шел снег, было сыро, и вся группа иногда останавливалась погреться и перекусить у жаровен. Женька вдыхала полной грудью январский холодный воздух и с особым аппетитом ела вместе со всеми горячие лепешки. Она впервые ничего и никого не боялась, и жила теперь одними освобожденными желаниями дикой лесной кошки, поводырем которой являлся сейчас только инстинкт.
       Вдруг у одного из прилавков с овощами фехтовальщица увидела Лизи и Северина. Женька улыбнулась, попросила у Кристиана один из ножей и, спрятав руку с оружием в складках юбки, тихо сказала своему спутнику:
       – Помоги мне.
       Он ничего не спросил, кивнул и пошел следом, оставив Герцога и его компанию у жаровни, где они остановились поесть пирожков.
       – Здравствуй, Лизи, – поприветствовала бывшую разносчицу «Божьей птички» девушка. – Прицениваешься?
       Та испуганно обернулась.
       – Я... ты... вы... Северин!
       Но Северин только растерянно моргал белесыми ресницами, глядя, то на фехтовальщицу, то на кинжал в ее руке, то на грозное лицо ее смуглого спутника.
       – Где ты сейчас? – спросила побелевшую девушку Женька. – Хорошо устроилась?
       – Я... мы у господ де Рошалей.
       – Хм, знакомая фамилия. Верно, господин Марени порекомендовал?
       – Да, это он... помог. Пощадите, госпожа... Мы бедствовали, когда нас выгнали из «Божьей птички».
       – И поэтому решили меня продать?
       – Госпожа... мы... нам за это не заплатили.
       – А ты глупая подумала, что заплатят?
       Женька махнула ножом и срезала с пояса Лизи кошель. Горожане у лавок заволновались.
       – Эй, что они делают? Зовите стражу! – крикнул кто-то из свидетелей этой сцены, но Женька не смутилась.
       – Тихо, люди! Эти двое должны мне, – сказала она так категорично, что горожане смешались. – Верно, Северин?
       Северин молча кивнул, схватил сестру за рукав и потянул прочь.
       – Пожелайте здоровья госпоже де Рошаль! – крикнула им вслед фехтовальщица.
После этого она и Кристиан вернулись к Герцогу, который наблюдал демарш Дикой Пчелки  издалека.
       – Это что? – сурово спросил он. – Чем тебе не угодила та крошка?
       – Стукачка. Продала меня Марени.
       – В другой раз прирежь, но не на людях. Мы не комедианты, а кошель... Долю мою давай.
       Женька не возражала и спокойно отсчитала «герцогову долю». В кошеле оказалось немного, но ей все равно было приятно, что у нее есть собственные деньги. К концу прогулки у фехтовальщицы замерзли ноги, и она сказала об этом Кристиану.
       – Да, сегодня сыро, – кивнул тот. – Ну, ничего, у Сивиллы всегда есть горячая вода в котле. Я лучше на побрякушки поскуплюсь, но не на дрова.
       Вернувшись на квартиру, Тулузец усадил девушку на лежанку, после чего  сам снял с нее обувь и чулки.
       – Чулки тебе потеплей надо. Погоди, я сейчас вернусь.
       Кристиан ушел. Табуретка и Жан-Жак принесли тазик с горячей водой, и
Женька опустила туда ноги. Жан-Жак присел рядом. После смерти Робена мальчик стал служить  Кристиану. 
       – Тулузец знатный поножовщик! – сказал он. – Его тута на пару с Художником боятся! Он не бьет, как Робен, а осерчает, так просто свалит в реку или кинжалом пырнет. В прошлом годе он так Винтуху свалил. Тот насилу выжил.
       – А за что свалил?
       – А Винтуха на стреме до ветру отошел. У него тогда дюже живот разболелся.
       – А Робен? Он ведь тоже дрался неплохо, Чуму завалил.
       – Форсу было много. Через это и кончился. Сама ж видала.
       – Видала.
       Вернувшись, Кристиан подал Женьке теплые чулки и присел рядом.
       – У Кривой Берты купил. Глаза у нее нет, а вещицы отменные вяжет.
       Женька погладила рукой мягкую шерсть чулка, а потом руку своего опасного защитника. Тепло передалось дальше. Тулузец обнял фехтовальщицу и поцеловал в шею.
       – Жан-Жак, пошел отсюда, – через плечо приказал он мальчику.
       – А Робен не прогонял.
       Тулузец грозно взглянул смоляными глазами, и Жан-Жак убежал вниз. Жизнь с «волком» продолжилась.
       Как-то Кристиан отсутствовал целый день, а когда вернулся, бросил на лежанку кошель с деньгами.
       – Дело сделал, – сказал он. – Месячишко погуляем. Сейчас Герцогу долю отдам, и по лавкам сходим.
       Женька не стала спрашивать, какого рода было это дело, но краем уха слышала, что будто что-то житейское, – жена решила убрать мужа и зажить на его деньги с любовником.
       – Он ей палец притащил, – шепнул девушке Жан-Жак.
       – Какой палец?
       – Мужа ейного, чтоб поверила.
       – Так ведь палец мог быть и чужой.
       – Не-е, он приметный, с бородавкой. Так она дура так и грохнулась без памяти, сама чуть не убилась, – смеялся мальчик.
       – А ты откуда знаешь?
       – Слыхал, когда он Герцогу рассказывал.
       Кристиан, как и в свое время де Шале, сводил фехтовальщицу по лавкам и накупил ей дорогих вещей. Женька делала вид, что рада подаркам и в благодарность ласково теребила жесткие волосы на голове склонившегося к ее коленям городского волка, – она была равнодушна к дорогим тряпкам, но не хотела его обижать.
       Как и большинство здешней публики, братья Реньяры – Арно и Кристиан, вышли из простонародья, однако, вознесенные над ним воспитанием сельского священника, они перестали находить с сельчанами общий язык. После одной из стычек, чтобы избежать наказания за  драку, в которой они прибили сына старосты, парни бежали и завербовались в солдаты, где вскоре все духовные наставления их идейного воспитателя были безжалостно порублены в мясорубке жестоких военных кампаний. Эти же кампании разбросали братьев по разные стороны.  Арно нашел место охранника сначала у герцога Мэн, а когда тот погиб, у де Санда, которого знал еще по осаде Сен-Жан-д’Ажели. Кристиан, когда стали сокращать гарнизоны, как и многие, подался в разбойники, потом добрался до Парижа, где принялся продавать свои военные навыки уже осознанно и очень дорого. Вскоре к нему присоединился и Арно. Что послужило причиной его ухода к бандитам, Кристиан точно не знал.
        Своего отношения к деятельности Тулузца Женька понять не могла. В ней будто отмерла или стала нечувствительной, точно отсиженная нога, какая-то часть ее души. Это состояние было похоже на то самое, которое так властно подмяло ее под себя, когда она наблюдала угасание жизни в глазах Бертиль, и почему-то ничего не сделала, чтобы помешать ее преступному хозяину. Однако, если чувства стали весьма странными, то разум фехтовальщицы оставался ясным, и с помощью его холодных доводов Женька пыталась оправдать Тулузца тем, что настоящим убийцей был не он, а его циничные заказчики.
        Иногда Кристиан сам пребывал в какой-то длительной задумчивости, и глаза его в эти минуты становились похожи на черные провалы, куда было страшно заглянуть даже фехтовальщице. Потом он улыбался какой-то мертвой улыбкой и снова возвращался в жуткую реальность своего существования, ужас которой давно сделался для него привычным.
        – Послушай, а ты бы мог убить и ребенка? – спросила фехтовальщица.
        – Не случалось. Мы с Проспером детоубийством не промышляем, это Веселый Жан может взяться.
        – А тот, в красном платке?
        – Жакерия – «бандит с идеей», только благородных режет, но от него тоже всякое можно ожидать. Ты поберегись его. Он постоянно с собой секач в два моих кинжала носит.
        – А Веселый Жан что за тип? Я смотрю, они вместе ходят.
        – Веселый Жан – скотина.  Прибить бы его, да большая склока начнется. Веселый Жан давно с Герцогом власть делят, у каждого уже по полку набралось. 
        В свободное от дел время Кристиан, как и другие, ничем особенным не занимался – ел, спал, гулял или играл у Герцога. В случае крупного проигрыша он снова искал дело или потряхивал тех, кто был должен ему.
        Суммы, которыми владела верхушка Двора Чудес, были довольно значительными, но за редким исключением, никто не бросал это место и не стремился начать другую, более мирную и честную жизнь. Деньги прогуливались, тратились на новое оружие, одежду, дорогих любовниц, среди которых встречались даже светские дамы, а так же на содержание запасных квартир, где можно было временно укрыться во время облавы. Многим казалось, что они, наконец, живут как люди, но, по сути своей большинство оставалось животными, которые напялили на себя золото и шелка в таком же беспорядке, в котором находился их чуткий, но неразвитый мозг.
        Однако и при такой безбожной жизни, которая являлась здесь нормой, Кристиан фехтовальщице не изменял, как и не подпускал к ней никого, кроме Герцога. Герцог же из каких-то своих, пока не ясных интересов, оказывал Дикой Пчелке особое внимание, сажал ее поближе и обращался с ней довольно почтительно. Кристиан воспринимал это как должное, тем более, что Герцог соблюдал законы волчьего братства и не позволял в отношении чужой подруги никаких скабрезностей.
Зато Берта Копна ревновала не на шутку. Однажды Герцог с разрешения Кристиана подарил Женьке один из своих перстней. Копна резко отбросила в сторону гомеровскую «Одиссею», которую в это время читала своему хозяину, и попыталась схватить девушку за волосы. Фехтовальщица молниеносно отклонилась, рванула из-за пояса Тулузца нож и ткнула разъяренную женщину в бок. Копна завопила. Открыв лысеющую голову, с нее слетел рыжий парик. Все захохотали.
       – Глупая баба и больная! Снесите ее к Сивилле! Может, успеет еще ее гнилое тело поправить! – сказал Герцог.
       Вопящую Копну унесли к Сивилле, которая врачевала подраненных городских бандитов.
       – А ты молодец, Дикая пчелка! – подмигнул Женьке Герцог. – Шутканул я! Не думай чего.
       – Тогда забери назад свой перстень.
       – Не дури! Оставь себе, заслужила! Тулузец, сдавай по новой!
       – Что ж, теперь новую жену себе заведешь? – поинтересовался Кристиан.
       – Эх, я бы тоже знатненькую хотел, графинечку какую-нибудь или маркизочку, как у тебя, да они только покувыркаться соглашаются со скуки. Придется опять у Кошон искать. Как, Дикая Пчелка, есть там, кто пограмотней? А то так и не узнаю, что там дальше с этим греком стряслось.
       Все опять засмеялись, а Кристиан после этого случая дал девушке один из своих ножей, который она снова прикрутила к своей ноге.
       Как-то, наблюдая возобновившиеся утренние мучения фехтовальщицы над жестяным тазиком, Тулузец спросил:
       – Сивилла сказала, ты беременна. Это правда?
       – Да. А откуда она знает?
       – Видит. Она прозорливая, еще в первый день сказала. Чей это ребенок? Твоего мужа?
       – Да.
       – Не хочешь избавиться?
       – Не хочу.
       Решиться убить ребенка, который несмотря ни на что, продолжал жить в ней, фехтовальщица еще не могла.
       Днем и вечером она чувствовала себя хорошо. Холодный воздух расправлял легкие и слегка пьянил, поэтому Женька стремилась больше быть на улице, чем сидеть у Сивиллы или у Герцога. Чтобы обезопасить ее выходы Кристиан, когда был свободен, сопровождал ее сам, в других случаях с ней выходил Художник. Иногда к ним присоединялся Табуретка, с которым Женька подружилась так же, как и с Жан-Жаком. Она быстро поняла, что это он напугал ее когда-то у Малого моста, и оба не раз смеялись, вспоминая ту первую встречу.
       Как только фехтовальщица освоилась в воровском сообществе, она выполнила задуманное и сходила с мальчиком в Приют. Для этого девушка с разрешения Герцога, который всегда был в курсе дел, совершаемых его людьми, подобрала в лавке старьевщика Пикара другое платье. Пикар торговал одеждой, перешитой после налетов. Платье принадлежало дворянке, дом которой был ограблен несколько месяцев назад. Что стало с его хозяйкой, фехтовальщица спрашивать не стала. Платье было неброским, приличным, подходило по размеру и годилось для посещения порядочных домов. В той же лавке девушка выбрала шляпу и перчатки.
       Для посещения Приюта, кроме Кристиана, она позвала с собой и Художника. Пикар по просьбе Женьки  тоже подобрал им другую одежду. Чтобы они могли сойти за охранников благородной дворянки и не бросались в глаза своими безвкусными пестрыми нарядами, Женька попросила  их одеться в черное. В итоге все вместе они составили довольно серьезного вида тройку. Было понятно, что эти люди долго и впустую разговаривать не будут, поэтому по прибытии в Приют Подкидышей, девушка сразу сообщила настоятельнице, что собирается принять участие в судьбе брошенного мальчика и хочет узнать его историю.
       Хозяйка Приюта в ужасе уставилась на Табуретку, который уселся прямо на ее стол, и сначала долго отнекивалась, получив, видимо, распоряжения или деньги за молчание. Она сдалась только тогда, когда Художник не выдержал и приставил к ее горлу нож. Женщина сдавленно вскрикнула и тотчас велела такой же перепуганной служанке принести шелковую пеленку, в которую одиннадцать лет назад был завернут бедный младенец. На пеленке стоял герб дома де Рошалей, и золотой нитью была вышита их фамилия.
       – Маргарита бросила ребенка, потому что он был горбат? – спросила Женька.
       – Это не тот ребенок, который был нужен ее семье, сударыня, и не та репутация, которая необходима для такой знатной девушки, – косясь на нож в руке Проспера, ответила настоятельница. – А то, что горбат… Повитуха была удивлена, что младенец вообще жив. Госпожа де Рошаль до последних сроков утягивалась в корсет. Так многие делают, чтобы греховный приплод сокрыть, вот мальчик и не удался. Хорошо еще, что с руками и с ногами родился, а то мы тут такого уже навидались, не приведи господь! 
        Табуретку, на самом деле, звали Любен Апрельский. Маргарита родила его в четырнадцать лет от одного из пажей, которого ее родные потом отослали в дальний военный гарнизон.
        – По-доброму поступили, – сказала настоятельница, – а то бы и прибить могли.
        – Ты бы мог быть сейчас богатым, Табуретка, – усмехнулся Кристиан.
        – И здоровым, – вздохнула фехтовальщица.
        На это мальчик, к ужасу и без того бледной от страха настоятельницы, соскочил со стола и стал яростно кромсать пеленку ножом, о котором предупреждал Женьку Тулузец. Он и Художник еле вывели его из комнаты.
        – А зачем вы хранили эту пеленку? – пристально взглянув на хозяйку Приюта, спросила девушка. – Только не говорите, что она дорога вам, как память.
        – Да, она дорога, но… не как память, – опустила глаза настоятельница.
        – Понятно, – усмехнулась Женька. – Тогда желаю успеха, сударыня.
        На обратном пути фехтовальщица решила зайти к Монро и узнать, как идут дела с печатью ее рукописи, но за прилавком типографии она с удивлением обнаружила Ксавье. Мальчик при виде Женьки сам оказался не на шутку потрясен.
        – Это вы, госпожа?..
        – Я. Ты теперь здесь работаешь?
        – Ага, как сбежал из «Божьей птички». Сначала на улице куплеты продавал, а теперь здесь помогаю.
        – А Матье? Где он?
        – У какой-то вдовы схоронился.
        – Что ж, тогда зови своего хозяина.
        Монро, увидев автора «Записок фехтовальщицы» в сопровождении двух суровых мужчин в черных плащах и горбатого мальчика в пестрой одежде, сначала смешался.
        – Почему я не вижу своей рукописи на прилавке, сударь? – спросила девушка. – Вы еще не начали ее печатать?
        – Мы давно уже печатаем ее, сударыня, но материал быстро раскупают. Сейчас я готовлю специальное издание для самого короля.
        – Для короля?
        – Да. Его величество уже не раз присылал своего человека, чтобы купить ваши «Записки», но тот каждый раз опаздывал. Главы разлетаются, как горячие блины. Вы собираетесь дальше продолжать вашу рукопись? Ведь теперь, как я понимаю,  продолжение должно быть еще интересней?
       Женька не стала разочаровывать издателя и согласилась длить рукопись, насколько сможет. Монро был доволен и даже отсчитал ей процент с продажи, хотя договор с ним она не заключала. Фехтовальщица купила на эти деньги бумагу, чернила и перья, чтобы возобновить свои «Записки», однако подобные планы очень не понравилось Кристиану, – он увидел в ее будущем занятии намек на разницу в их положении.
        – Прекрати это, – сказал он, когда они вернулись на квартиру. – Я и так знаю, что низок для тебя.
        Говоря о низости, Тулузец подразумевал свое крестьянское происхождение и, хотя находился на довольно престижном месте в иерархии  криминального сообщества, понимал, что выбрал себе подругу гораздо выше себя. Этому пониманию не мешало даже то, что она была младше, ела с ним из одной миски, ходила по нужде на одно ведро и тоже умела обращаться с оружием. Женька думала наоборот, считая, что ниже, чем она теперь, никто уже быть не может. Тем не менее, Тулузец стоял на своем, – он решительно выбросил ее «Записки» в очаг и повел девушку к Герцогу смотреть, как он играет в карты.
        Фехтовальщица не обиделась, –  «Записки» в свете последних ее настроений скорее смахивали на завещание, чем на историю странствий, поэтому она о них не пожалела и, привалившись к плечу Кристиана, молча смотрела, как мелькают перед глазами черно–красные масти.


«Шервудский лес» в Париже


        Положение фехтовальщицы в воровском герцогстве было неоднозначным. Хотя ее поддерживал Герцог и его свита, существовали и враги  – в первую очередь, Жакерия и Веселый Жан. Жакерия давно и люто ненавидел зарвавшуюся аристократию за спесь, жестокость и неправедно нажитое богатство. Женька отчасти была с ним согласна и даже иногда поддерживала его кипящее кровавой местью возмущение, однако ее усилиям привести эти отношения хотя бы к нейтральным очень мешал Веселый Жан. Он постоянно указывал Жакерии на ее дворянское происхождение и разжигал застарелую ненависть бывшего крестьянина до предела. Тот, в свою очередь, подначивал других и если бы не покровительство Герцога и его людей, головушка маркизы де Шале давно бы была водружена на кол, который пустовал с тех пор, как там сгнила голова какой-то несчастной аристократки, чье обезглавленное  тело обнаружили по осени в уличной грязи. Жакерия не скрывал, что это дело его рук, показывал всем свой наточенный секач и сумрачно поглядывал на фехтовальщицу.
        Веселый Жан, бандит с кривым, «смеющимся» от глубокого шрама, лицом, в отличие от своего «идейного» дружка, являл собой тип совершеннейшего отморозка, у которого тяжелая жизнь в подмастерьях, а потом и в солдатах, развязала все его дремучие инстинкты. Он был туповат, ленив, жесток и, как следствие, любил куражиться над всеми теми, кто был слабее его, подпитывая за счет их унижений свою хилую значимость. Такому как он ее просто больше нечем было подпитать. Ум, рано загубленный дешевым пивом и монотонной скотской жизнью, работал плохо. Тем не менее, он откровенно стремился к власти, чтобы тех, за счет кого можно было раздуть свою значимость, стало еще больше.
        Однажды Кристиан, Проспер и Женька, прогуливаясь по вечерним улицам, наткнулись на тело мертвой измученной девушки. Раны на груди и ногах, открытых в рваном подоле платья кровоточили и носили следы прижиганий.
        – Изабель из «Красного чулка», – признал девушку Проспер. – Ее вчера Веселый Жан на ночь брал.
        – Опять веселился, подлюка! – стиснул зубы Кристиан. – Зарежу!
        – Погоди, не спеши, наших еще мало, сам ведь знаешь. Веселый все здешнее дерьмо под себя собрал.
        – То-то и оно! Пора уже показать, кто здесь хозяин!
        – Покажем еще. Герцог, по всему видать, удумал что-то.
        – Ладно, надо Трюху кликнуть. Пусть уберут девчонку.
        К числу этих двух открытых недругов фехтовальщицы присоединился и Рони, поединок с которым начался еще в «Привале странников». Прямо делать какие-то мерзости подружке Тулузца он побаивался, но студеный взгляд его ясно говорил о том, что он ждет только удобного случая.
        Вскоре в воровской кассе стало мало денег, и в ближайшее время намечался  налет на один из загородных особняков. Дело было серьезным, поэтому фамилию хозяев и день налета  до последнего держали в секрете. Женька знала только, что на выбор особняка повлияла его удаленность от других загородных вилл и сведения о тайнике с драгоценностями, который там находился.  Жослен Копень уже неделю крутил «любовь» с женой тамошнего повара. Ему удалось выяснить предполагаемое место тайника, узнать расположение комнат и количество людей в доме. Зимой хозяева за городом не жили, поэтому обслуга виллы была значительно меньше, чем в столичных домах. Это было на руку будущим налетчикам.
       Группа для налета требовалась большая, и Герцог предложил Веселому Жану объединить усилия. Тот с подозрением глянул, задумчиво почесал нос, но согласился при условии, что старшим будет он. Герцог принял это условие и дал ему Проспера, Кристиана, Копня и фехтовальщицу.
       – На что нам баба? – насупился Веселый Жан.
       – Будет добро собирать, ей давно пора делом заняться.
       Потом Герцог оставил девушку для отдельного разговора и сказал:
       – Если случится так, что Веселый Жан не вернется с налета, награжу.
       – Почему ты не поручишь это Тулузцу?
       – Его и Художника Веселый Жан знает и остерегается, а  на тебя он не подумает. О том, что ты ножичком владеешь, я знаю. Согласна или как?
       – Согласна, но тогда я хочу носить мужской костюм и шпагу.
       – Не бабское это.
       – А то, что ты мне поручил, бабское?
       Герцог поскреб щетинистую щеку, махнул рукой и кивнул.
       – Иди к Пикару, он все даст. Скажешь, что я разрешил.
       Задание Герцога фехтовальщицу не смутило. Как и в истории с графом д,Ольсино, она искренне полагала, что таким, как Веселый Жан, не место даже во Дворе Чудес. Деньги, которые пообещал Герцог, тоже были ей нужны. О себе она больше не думала, считая свою жизнь совершенно загубленной, но ей хотелось помочь семье Дервиля, прачечной, Форгерону и Шарлотте. Именно эти планы давали возможность хоть как-то еще жить и дышать в том зловонии, в котором она оказалась.
       Кристиан, увидев свою подругу в мужской одежде, был не слишком доволен.
       - Так будет легче драться, если меня узнает полиция, - назвала одну из причин своего переодевания девушка.
       – Зачем тебе драться? У тебя есть защитник.
       – А если тебя убьют?
       – Другой найдется.
       – Другого не будет.
       Женька сказала эти слова с такой уверенностью, что Тулузец не решился сломать тот хрупкий замок любви, который он так трудно строил, и который она своей последней фразой невольно укрепила. Он помолчал, потом махнул рукой и больше в выбор ее одежды не вмешивался. Почувствовав поддержку, девушка рассказала ему о Форгероне, своих планах относительно его изобретения, и вместе с Кристианом отправилась к кузнецу.
       Бедняга-изобретатель, увидев на своем дворе знакомое лицо, но теперь в мужском образе, в очередной раз был вынужденный думать, что его посещает, меняющий маски, ангел. Женька пообещала ему денег на новые материалы и рассказала о стене Бастилии.
       –  Кто же меня туда пустит, э... господин...
       – Я девушка. Зови меня Дикая Пчелка.
       – Госпожа Дикая Пчелка. Это невозможно – просто так войти в Бастилию.
       – Да что ты? – усмехнулась фехтовальщица. – А мне так легче легкого! Попробуй подкупить коменданта.
       Потом Женька снова надела приличное платье и нашла дом Дервилей. Там она представилась помощницей Клементины, и вдова была с ней откровенна. Дом оказался  заложен, и семью проштрафившегося коменданта собирались вот-вот выселить. Покровители Вандомы, по протекции которых Дервиль когда-то был назначен комендантом, отказались от них, и его вдове приходилось самой справляться со своим несчастьем.
       – Я помогу, – пообещала несчастной женщине фехтовальщица, – но вам лучше уехать.
       – Да, мы могли бы уехать в деревню, но батюшка умер год назад, а матушка бедствует сейчас.
       – А почему бы вам не уехать в Америку? Я слышала, что у вас и там есть родственники.
       – Да, деверь. Недавно я получила от него письмо для мужа, но господин Дервиль... не успел прочесть.
       Госпожа Дервиль прижала платок к глазам, и черная вуаль на ее прическе стала мелко подрагивать.
       – Наверное, это судьба, – немного успокоившись, сказала она. – Ведь Гонтран любил меня. Он уехал в Америку из-за того, что меня отдали в жены его старшему брату, то есть, господину Дервилю… Но будет ли это по-божески, если я поеду к нему?
       – А вы сами? Вы его любили?
       – Да, но потом все позабылось, а господин Дервиль... Вы не думайте... Я его тоже любила. Он был славный человек.
       – Да, славный... Хорошо, я достану для вас денег, а вы решите сами, куда вам ехать.
       В другой день, одевшись уже по-мужски, и со шпагой на боку, Женька отправилась в прачечную. Ее сопровождали Кристиан и Проспер, которым она вкратце рассказала о цели своего нового похода. Они все поняли и обещали, как всегда, ее поддержать.
       У ворот Проспер вызвал Беранжеру. Та, увидев Жанну Пчелку, внешне не смутилась, прачка достаточно повидала в жизни, но некоторое движение тронуло даже ее обветренное лицо.
       – Как дела, Беранжера? Все живы? – спросила девушка.
       – С божьей помощью… госпожа.
       – Зови меня Жанна, как раньше.
       – Да, госпожа Жанна.
       – Все мерзнете, наверное?
       – Не, ничего. Мы теперь, как ты… как вы штаны под юбкой носим.
       Женька посмеялась.
       – Ну и давно бы так! Клеман делает что-нибудь в прачечной, Беранжера?
       – Ничего не делает, госпожа Жанна.
       – А деньги от Клементины де Лавуа он получил?
       – Получил. Шелковые обои натянул, как у знатных, кровать новую купил, кресла, занавеси бархатные и это, как его, бюро.
       – Бюро?
       – Вы бы шли лучше, госпожа Жанна. Тут у нас полиция солдатика приставила, чтоб доглядывал.
       – Где он?
       – В сарае спит.
       – Давно?
       – Да только зашел. С Тавье бутылочку раздавил, отдохнуть решил.
       – Отлично! Подопри там дверь чем-нибудь, а мы сходим к Клеману, Беранжера.
       – Бог мой! Вы никак прибить его хотите?
       – А тебе жаль?
       – Так человек все ж таки, Жанна!
       – Человек? Я что-то не заметила. Ладно, не шуми, не прибьем, проучим. Лохани еще не слили?
       – Не слили.
       – Тогда скажи, чтобы вытащили белье, а потом веди нас в дом.
       – А что я скажу-то, если спросят?
       – Скажешь, что пришли сборщики налогов.
       Клеман записывал что-то в расчетную книгу на своем новом бюро, когда фехтовальщица, Тулузец и Художник появились на пороге его комнаты.
       – Подсчитываете прибыль, сударь? – спросила Женька и шпагой скинула бумажки с бюро на пол.
       – ... Как?.. Что?.. Кто вы?.. А...
       – Я смотрю, у вас тут большие перемены, господин Мишо.
       – Ты... вы... Я сейчас позову полицию...
       – А успеете? – приставила острие шпаги к горлу Клемана девушка. – Ой-ой, а что вы так побледнели? Боитесь, что ваша грязная кровь брызнет на новую обивку? Не бойтесь, я аккуратно, и попачкаю только ваш великолепный костюм... О-у!.. Да вы его уже попачкали, сударь!..
       Штаны Клемана в определенном месте, в самом деле, стали мокрыми, и у его ног образовалась лужица. Кристиан и Проспер засмеялись.
       – Вам нужно помыться, – сказала фехтовальщица. – В лохань господина Мишо!
Кристиан и Проспер подхватили Клемана на руки и потащили вниз.
       – Только не орите, сударь, – предупредил Кристиан, – а то зарежем.
       Услышав шум на лестнице, из комнат выбежали сестры Клемана и Амлотта. Они было завизжали, но Женька грозно цыкнула на них, и их визги стали сдавленными. Во дворе на процессию недоуменно смотрели Клод и Жиль, из прачечной выскочили прачки, а из окна утюжильной высунулись Марсена и Пакетта. Пакетта испуганно вскрикнула, а Марсена ругнулась, но через секунду  все свидетели происходящего уже безудержно хохотали. Белье из лохани было вытащено. Кристиан и Проспер свалили туда Клемана.
       – Открывайте сток! – велела Женька.
       С таким удовольствием прачки еще никогда не работали в прачечной. Амели открыла заслонку, Тибо, Беранжера и Марсена опрокинули лохань. Клемана выплеснуло в сливной желоб, потом в сток и понесло к реке. Люс и Амели махали ему вслед руками.
       – А он не потонет, Жанна? – забеспокоилась Беранжера.
       – Такое не тонет, – заверила ее Женька, и все захохотали еще громче.
       Грозная тройка спокойно покинула прачечную и направилась, ведомая фехтовальщицей, в сторону «Парнаса». Бушьер сначала перепугался, увидев девушку и ее недвусмысленное сопровождение, но она сказала, что не будет требовать свою долю прибыли с «Божьей птички», а пришла узнать только о Шарлотте.
       – А?.. Шарлотта, сударыня? Она замужем за Фофаном Жательер.
       – Как... за Фофаном? А ребенок? Она потеряла ребенка?
       – К счастью, нет, сударыня! Ребенок теперь будет благополучен, только умоляю вас, не трогайте больше мою дочь, госпожа!
       Но Женька не вняла мольбам Бушьера и направилась в «Ладью». Кристиан посоветовал зайти с задних дверей, чтобы не маячить на публике, и сам вызвал Шарлотту. Та, увидев фехтовальщицу, тоже, как и отец испуганно заморгала ресницами, но Женька успокоила ее, сказав, что пришла только проведать.
       – Как ты согласилась выйти за Фофана, Шарлотта?
       – Я устала, госпожа. Это тяжело – быть хозяйкой своей судьбы. Потом эта история с «Божьей птичкой»... Мне повезло, что батюшка нашел деньги, чтобы откупиться от плетей, а то бы я не знаю, что было бы с ребенком. Простите, но мне пришлось сказать, что вы мне угрожали.
       – Ерунда, забудь. Что там с Матье?
       – Да, Матье приходил, но он сейчас без места, без денег, живет у какой-то вдовы.
       – А если я достану вам денег, уйдешь с ним?
       – Куда, госпожа?
       – Какая разница? Он тебя любит и он отец твоего ребенка. Вам надо быть вместе!
       – Не знаю, госпожа, я теперь ничего не знаю...
       Шарлотта заплакала. Женька посмотрела на нее с сожалением, но не стала больше ее терзать, обняла на прощание и ушла.
       По возвращении во Двор Чудес Проспер рассказал Герцогу о походе с фехтовальщицей. Тот, сам натерпевшийся в юные годы от своего хозяина, от души посмеялся над беднягой Клеманом, похлопал Женьку по плечу и предложил ей войти в Совет по подготовке к налету.
       В группу были добавлены еще два «барахольщика» – Трюха и Шило, которым вместе с фехтовальщицей предстояло собирать награбленные вещи и складывать их в бочки из-под вина. Чтобы провезти все это в город готовились два воза. Вся группа после ограбления должна была разделиться на тройки и вернуться в Париж разными дорогами, чтобы не вызвать подозрения у  городских заставщиков. Сторожить возы, когда все уйдут на дело, взяли Жан-Жака и Табуретку. Оба были чрезвычайно этим довольны. Табуретка сразу же принялся точить свой нож, а Жан-Жак ловил каждое слово, когда Кристиан наставлял его, как вести себя во время дела.
       Налет назначили на ранее воскресное утро. Никто, кроме Проспера, которому больше всех доверял Герцог, и Жослена, что уже ждал всех на месте, до последней минуты не знал, чей дом будет ограблен. Участников налета это волновало мало, а остальным обитателям Двора Чудес давало возможность сохранить целым свой язык, которым, по рассказу Жан-Жака, как-то поплатилась Дениза, сболтнув по глупости о похожем деле своей сестре – девице из «Красного чулка». Девица, конечно, поделилась этой тайной с одним из клиентов, которым оказался солдат из Фор–Крузе. Он доложил офицеру, и Марени сумел взять любимца Жан-Жака и младшего брата Кристиана, бандита по имени Арно Волк.


Рука Господа


       В воскресенье на рассвете все участники будущего грабежа встретились в предместье Парижа в стороне от дороги, ведущей к Реймсу. Было морозно, и каждый в разной степени подогревал себя яблочной водкой, взятой во флягах. Женька водку не пила,  и не только потому, что еще надеялась сберечь будущего ребенка, – ей не нужно было, чтобы что-нибудь помешало ей сконцентрироваться, поэтому в ее фляге была вода.
       Все еще раз обговорили детали нападения. Веселый Жан, выпив, основательно повеселел, лихо отдавал распоряжения направо и налево, а фехтовальщица смотрела на его широкую спину, – смотрела пристально и холодно, видя в ней только некую отвлеченную мишень. «Рука Господа направляет вас, – вспомнила Женька слова Клементины. – А почему бы и нет?» Ее не интересовало сейчас, с какой целью Клементина говорила эти слова, главное, что они поддерживали фехтовальную решимость и давали уверенность в том, что она все делает правильно.
       Веселый Жан отдал приказ, и вся группа свернула на дорогу, ведущая в сторону  Марны к назначенной для налета вилле. «А если это дом графа д’Ольсино?» – подумала девушка и даже обрадовалась. Завершить дело возмездия разорением его преступного логова показалось ей вполне логичным, однако на одной из развилок возы направились в другую сторону, и намеченная для налета вилла вскоре показалась среди деревьев. Это было не менее роскошное строение, но не дом покойного графа.
       Округа полнилась спокойствием. Было еще очень рано, однако из трубы дома вился легкий дымок.
       – Это еще что? – нахмурился Веселый Жан и остановил обоз.
       – Надо сходить узнать, – предложил Рони.
       – Тише! Вон Жослен ковыляет.
Жослен, перебежками добравшись до своих, пояснил ситуацию:
       – Дочь хозяйки вчера приехала с сестрой.
       – Хм, с охраной? – спросил Проспер.
       – Двое парней и служанка. Экипажа нет, верхами прискакали.
       – Где они?
       – Бабы спят, охранники на кухне жрут вместе с конюхом, здешние двое в зале сидят.
       Проспер и Кристиан переглянулись.
       – Чепуха! Осилим, – уверенно сказал Тулузец.
       – Это еще не все, – оглянулся на дом Жослен. – Епископ здеся.
       – Какой епископ?
       – Из Реймса. Тоже вечером прибыл. Три охранника и слуга.
       Проспер присвистнул.
       – Семь охранников... Тулузец...
       – Что семь? – вместо Кристиана ответил Веселый Жан. – Вы не поножовщики, что ли? Большая добыча на кону! Я без нее не уеду! Рони, Жакерия, вы со мной, сучьи дети?
       – С тобой, Веселый! – с готовностью отозвался Жакерия и вытащил из-за пояса широкий секач. – Только епископ мой, собака!
       – Никто нас не ждет сейчас, – сказал Кристиан. – Это славно. Где охранники, Жослен?
       – Наверху в галерее. Двое спят, один дочку повара тискает.
       – А епископ?
       – В спальне с госпожой де Рошаль. Притомились они за ночь.
       Все засмеялись. Не смешно стало только фехтовальщице.
       – С какой госпожой де Рошаль? – спросила она.
       – Так с дочкой хозяйки, с Маргаритой. Красивая такая деваха! Кожа мраморная, волосья густые по задницу! Я бы и сам на месте епископа не прочь побывать!
       – Ладно, хватит болтать! Пора дело делать, – сказал Веселый Жан. – Иди ворота открывай, Копень.
       Жослен побежал к дому, а Проспер быстро набросал новый план. Решили зайти через кухню, так как, по словам Жослена, парадная дверь еще была заперта.  Вся сила нападения должна была быть направлена на охранников.
       – Челядь сопротивляться не будет, повяжем да в чулан толкнем, – сказал Художник. – Кончать только тех, кто бежать надумает. Пистолеты пользовать на крайний раз. Чем быстрей и тише сверстаем, тем фарту больше будет.
       Однако быстрей и тише не получилось. Сначала все пошло удачно –  Жослен оглушил сторожа пистолетом и открыл ворота. Возы беспрепятственно въехали во двор. Веселый Жан, Трюха, Шило и фехтовальщица остались ждать у парадного входа. Проспер, Рони, Кристиан, Жакерия и Рони зашли с торца через двери, ведущие на кухню. Едва они скрылись за углом, как внутри дома послышались крики, визг и грохот разбиваемой посуды. Из окна, словно ошпаренный, выпрыгнул парень, в котором Женька узнала Северина, и побежал к воротам. Веселый Жан, державший наготове пистолет, тотчас развернулся и выстрелил. Северин вскрикнул и упал. Открылись парадные двери, и Жослен призывно махнул рукой. Веселый Жан и Женька бросились в дом.
       В зале продолжалась борьба, начатая еще на кухне. Проспер схватился в рукопашную с одним из солдат. Сверху по широкой лестнице спускались со шпагами наголо еще двое. Рони пытался связать  визжащую Лизи.
       – Что ж ты орешь-то, дура?
       Раздраженный парень махнул кинжалом. Лизи замолкла и повалилась навзничь. Рони вступил в поединок с охранником. По залу летали ножи Кристиана, и сверкал своим секачом Жакерия.
       На площадку лестницы в одной сорочке выскочила девочка–подросток, в которой Женька узнала сестру Маргариты Габриэль. Увидев творившееся внизу, девочка отшатнулась и закричала:
       – Маргарита! Маргарита!
       При виде полураздетой Габриэли Веселый Жан азартно вскрикнул и, громко улюлюкая, погнался за ней. Женька, не выпуская из виду его сутулую спину, молча побежала следом.
       Девочка пересекла коридор, юркнула в одну из комнат и попыталась закрыться на ключ, но не успела, – бандит распахнул дверь ударом ноги, набросился на беглянку и, повалив на ее пол, стал стаскивать с нее сорочку. Тонкая шелковая ткань поддалась и затрещала. Девочка брыкалась, кричала и плевала в уродливое лицо. Веселый Жан разозлился и сцепил свои широкие пятерни на ее худеньком горле. Габриэль стала задыхаться. Фехтовальщица подскочила вовремя и одним, много раз просчитанным в уме ударом загнала точеное лезвие кинжала в согнутую спину. Руки бандита ослабли, он обмяк и рухнул прямо на девочку, придавив ее собой. Женька тотчас отвалила его в сторону, поставила  Габриэль  на ноги и, сунув ей свой плащ, велела уходить.
       – Спрячься где-нибудь, – сказала она, – и не вылезай, пока мы не уедем. Ты поняла меня?
       – А Маргарита?
       – Ее судьба теперь в руках Бога.
       – Я без нее не уйду, не уйду!
       –  Беги сейчас же отсюда, дура, а то прирежу тебя, поняла! – замахнулась окровавленным кинжалом фехтовальщица.
       Девочка отшатнулась и с испугу едва сама  не выпрыгнула в окно, но Женька удержала ее и помогла спуститься вниз на простыне, которую сдернула с еще теплой кровати. Как только Габриэль скрылась за углом дома, фехтовальщица расстелила простыню на полу, скинула в нее первые попавшиеся вещи –  золотой подсвечник, кувшин, какую-то одежду из ларя, завязала и потащила вниз.
       По всему дому продолжали слышаться, то отчаянные, то ликующие крики. Внизу валялись тела убитых и умирающих охранников. Неестественно запрокинув свою «птичью головку», безмолвно лежала в луже крови Лизи. Жослен сидел на полу и перевязывал тряпкой раненую ногу. Прикрывая всем своим полным телом испуганного мальчика, сдавленно подвывала какая-то женщина в углу.
       – Кто? – кивнула на них фехтовальщица.
       – Повариха с сыном, – ответил Жослен. – Мужа ее сразу подрезали, как только начал кочергой махать.
       – Кто?
       – Тулузец твой. Если б не он, этот толстяк меня бы враз прикончил.
       – Остальные где?
       – Вещи тягают и тайник ищут.
       Тайник скоро был найден. Проспер и Кристиан вытащили сундук в зал, куда собиралось награбленное добро со всего дома. Женька бросила свой узел на пол и спросила Кристиана:
       – Что с Маргаритой?
       – Не знаю. Жакерия в спальню побежал.
       Легок на помине, на верхней площадке появился Жакерия. Он волок Маргариту за волосы и стащил ее так в залу прямо по лестнице. Следом  за ним острием кинжала подгонял любовника-епископа смеющийся Рони. Парочку нашли в постели, где они крепко спали после ночных трудов, поэтому оба были совершенно голые.
       – Вот чертова девка! – восклицал Жакерия. – Совратила даже его священство! Давай двигай быстрей своими ходулями, богомерзкий блудник!
При виде епископа Женька слегка содрогнулась, – молодой, те же прозрачные глаза, светлые волосы...
       – Вы... вы брат графа д’Ольсино, ваше священство? – спросила она, когда вся процессия остановилась посреди залы.
       – Что?.. А...да, Камиль был моим братом, – подрагивая белым телом и прикрываясь рукой, ответил испуганный священник.
       В отличие от него Маргарита, распластанная на залитом кровью полу, смотрела кругом с удивительным в ее положении гневом. Видимо, гордыня, воспитанная с детства, подавляла естественный в таком положении, ужас.
       – Видали, как глазьями сверкает! – усмехнулся Жакерия. – Счас перестанет, шлюха позорная!
       Он взмахнул секачом, но Женька остановила его и велела позвать Табуретку.
       – На что? – не понял налетчик. – Кончать надо да разбегаться, пока не застукали!
       – Погоди, я только спрошу.
       – Пусть спросит, – поддержал фехтовальщицу Кристиан.
       Все оторвались от дела и подошли ближе. Женька присела перед Маргаритой и посмотрела  в ее искаженное лицо.
       – Вы помните меня, госпожа де Рошаль?
       – Я?.. Вас?..
       – А тех детей, которых погубил ваш прошлый любовник? Он был братом этого священника. Вспомнили?
       В глазах Маргариты мелькнула какая-то серая тень.
       – Вы... а, это вы... Я говорила Камилю, что он напрасно не убил вас тогда.
       – Он не убил меня, потому что я не упала в обморок, как вы. Теперь смотрю, вы стали покрепче.
       – Вы... вы пришли мне мстить?
       – Я пришла грабить ваш дом, а мстить... Где Табуретка?
       К Женьке и Маргарите подошел Табуретка. Все молча смотрели на всех троих.
       – Вам знаком этот мальчик, сударыня? – спросила фехтовальщица.
       – Я не знаюсь с уличными уродами.
       – И напрасно. Его имя, которое он получил в Приюте Подкидышей, Любен Апрельский. Во Дворе Чудес его называют Табуретка. Этот мальчик – ваш сын. Так что урод – это вы, сударыня. Любен, а это твоя мать – Маргарита де Рошаль. Обними ее, если хочешь.
       В глазах Маргариты мелькнули боль и ужас, потом отвращение и досада. Красивые губы ее скривились, будто она выпила горькую настойку.
       Табуретка сначала замер, потом в его напряженном лице что-то подвинулось, он выхватил нож и со всей силы ударил Маргариту в голую грудь. Она вскрикнула, но не успела последняя предсмертная судорога покинуть ее искаженное лицо, как Жакерия подтянул свою добычу за волосы и одним взмахом секача отсек ей голову. Тела Маргариты и епископа повалились навзничь почти одновременно. Табуретка вскрикнул диким голосом и заплясал на скользком полу, а Жакерия быстро завернул голову в тряпье и, сунув в кожаный мешок, направился к выходу.
       Кристиан взял оцепеневшую фехтовальщицу за руку и потащил во двор.
       – Нужно уходить.
       – Епископ тоже умер?
       – Почем я знаю! Быстрей!
       Проспер и Робен вынесли сундук. Награбленное добро стали спешно рассовывать по бочкам.
       – А где Веселый Жан? – спросил Трюха.
       Тут все заметили, что с ними давно нет их предводителя, и Проспер послал Шило поискать его в доме. Тот вернулся через минуту и сообщил, что Веселый Жан мертв и лежит в спальне наверху.
       – Кто-то из дома прикончил, – предположил Проспер. – Надо быстрей уходить, а то этот «кто-то», наверняка, уже людей сюда ведет. Поедем дальней дорогой, а там рассыплемся, как замышляли.
       Проспер взял на себя руководство вместо Веселого Жана. Сторонников Герцога было больше, поэтому, Рони хоть и нахмурился, но  ничего против не сказал. Он поехал старшим воза Шила и Жан-Жака. Проспер взял под начало воз Трюхи и Табуретки. Туда же был положен раненый Жослен.
       Жакерия, Кристиан и фехтовальщица возвращались в город отдельно от других. Земля была мерзлой, и возы шли быстро. Женька смотрела в спину Жакерии и снова чувствовала тошноту.
       – Какой срок у тебя? – спросил Кристиан.
       – Не помню. Кажется, третий месяц.
       – Лицо у тебя плохое, потеряешь ребенка. Сивилла тоже говорит.
       Женька действительно чувствовала себя очень плохо, и знахарка по ее приезде тотчас дала ей целебного пития и уложила на лежанку. К ней присел Табуретка. Кристиан отсутствовал, он был со всеми на дележе у Герцога. Мальчик сидел с девушкой, пока ей не стало лучше.
       – Сивилла счас мамкину голову будет варить, – сказал он.
       – Зачем?
       – Герцог от «любовной болезни» лечится. Сивилла сказала, бабскую голову надо. Он ведь твою голову чуть не заказал. Я от Робена слыхал.
       – У него что, здесь девок мало?
       – Здоровую голову надо. Потом Сивилла ему сказала, что ты ребенка носишь, он и передумал.
       Женька встала и вышла из дома, стараясь не думать о том, что будет делать знахарка с головой Маргариты. Она бродила по площади и слушала заунывные песни цыган, пока ее не нашел Жан-Жак и не позвал к Герцогу. У того сидели Проспер и Кристиан.
       – Проспер считает, что Веселого Жана кто-то из дома подколол, – сразу начал о деле Герцог. – Говори открыто, они уже все знают.
       – Это не из дома, это я.
       – Как проверить?
       – Это услышишь, когда дело начнут вести. Ведь у тебя есть свои люди в полиции?
       – Может и есть. Что же они расскажут?
       – Габриэль видела, как я Веселого Жана убила.
       – Габриэль? Кто такая?
       – Сестра Маргариты де Рошаль?
       – Куда ж она после делась?
       – Я ей сбежать помогла.
       – Хм, супротив своих, значит, сработала?
       – А кто бы тогда доказал, что я поручение твое выполнила?
       – Хм, не глупо.
       Герцог задумался и посмотрел на Проспера. Тот пожал плечами.
       – Дело сделала, урона не было, ушли без помехи... Все чисто, Герцог.
       – Что ж... когда узнаю все, тогда кликну, а сейчас иди. Тулузец, прогуляй ее, а то личина у нее, будто вот-вот кончится.
       Кристиан повел фехтовальщицу в «Тихую заводь», где они пообедали. Клонило спать, но возвращаться к Сивилле Женька не хотела, – при воспоминании о манипуляциях старухи с человеческой головой девушку опять начинало тошнить. Они заночевали в «Красном чулке», а на квартиру  вернулись только на следующий день.
В доме ничем особенным не пахло, а высушенная и подкрашенная голова Маргариты де Рошаль стояла на одной из полок.
       – Нутро я вынула для лечебного зелья, а остальное набальзамировала, – сказала, любуясь своей работой, знахарка.
       – Зачем? – не в силах оторвать взгляда от белого вытянутого лица Маргариты, спросила фехтовальщица.
       – Жакерия попросил, он мне хороших денег дал.
       – А ему зачем?
       – Тешится. Говорит, буду каждый день плевать в нее. Табуретке тоже, вон, нравится.
       Женька слегка пошатнулась и оперлась на плечо Кристиана, но потом ее, как будто что-то отпустило, и ей опять стало все равно.
       Вскоре, когда дело о налете на дом де Рошалей было открыто, Герцог вызвал к себе фехтовальщицу и выдал ей наградные. Это были деньги, алмазное колье, серьги и три перстня. Девушка разделила деньги на четыре части. Одну часть денег и колье она отнесла вдове Дервиля.
       – На дорогу и на проживание вам хватит, – сказала она,  – а когда будете вне Парижа, продадите колье.
       – Так, может быть, продать его здесь?
       – Здесь нельзя. Не спрашивайте, почему, а просто собирайтесь и уезжайте.
       Другую часть денег и алмазное кольцо фехтовальщица передала Форгерону, тоже посоветовав не продавать его в городе. Потом с помощью Ксавье Женька нашла Матье. Он был не столько испуган, сколько растерян от ее предложения увезти Шарлотту и начать где-нибудь свое дело. Видя его нерешительность и сомнения, Женька настаивать не стала, но все равно отдала ему его долю и сказала:
       – В любом случае – это ваши деньги, Матье. Вы серьезно рисковали, когда помогали мне в «Божьей птичке», вы потеряли ее, поэтому сейчас поступайте с ними, как хотите.
       Последнюю часть своих наградных фехтовальщица, снова взяв в подкрепление Кристиана и Проспера, отвезла Клеману. Солдат от Марени во дворе было уже трое, но это никого не смутило. Кристиан и Проспер ловко разоружили их, связали  и закрыли в сарае. Прачки выбежали на двор и, сбившись в кучку как стадо овец, молча смотрели, что происходит. Клеман снова на время онемел при виде грозной тройки в темных плащах, но на этот раз с ним говорили более цивилизовано. Женька позвала в свидетели Беранжеру и сказала сыну своего бывшего хозяина:
       – Послушаете меня внимательно, господин Клеман. Вот вам деньги на реконструкцию вашей прачечной и улучшение жилья для работников. Я отдаю их в ваши руки и надеюсь, что на этот раз вы вложите их правильно. Если через две недели ничего не будет сделано, я лично перережу вам горло, а если мне что-то помешает, то это сделают мои люди, и никакая полиция вас не спасет. Вы слышите меня, господин Клеман Мишо?
       – Да... сударыня.
       – Вы хорошо поняли меня?
       – Да, сударыня.
       Беранжера проводила фехтовальщицу до ворот, и та, прощаясь, просила ее проследить за своим прытким хозяином.
       – Если что, наведайся «Тихую заводь» и скажи хозяину. Нам передадут.
       – Я прослежу, госпожа, будьте покойны.
       – Спасибо за все, Беранжера. Я всегда буду помнить вас.
       – Мы тоже, Жанна, то есть, госпожа.
       Беранжера поклонилась, а фехтовальщица махнула рукой прачкам и направилась к воротам. Краем глаза она заметила, как Беранжера перекрестила ее.


http://www.proza.ru/2011/04/01/890