Начало: http://www.proza.ru/2011/03/29/726
Трудная почва
Утром фехтовальщицу разбудил де Брук. Он велел встать и следовать за ним.
– Куда?
– В другую камеру.
– Почему в другую?
– Приказ короля. У вас будут новые условия.
Женька хотела забрать с собой одеяло де Монжа, но де Брук приказал оставить его на месте, как и футляр с вышивкой, который принес ей Дервиль.
– Почему? – не поняла девушка.
– Приказ короля, – сухо повторил офицер. – Выходите, иначе вас выведут силой.
На этот раз Женьку не обыскивали. Она взяла плащ и направилась за де Бруком, невольно прикоснувшись пальцами к корсажу, за которым были спрятаны ножницы.
Новая камера находилась тремя этажами ниже. В ней были только грубый деревянный топчан с набросанной сверху соломой и помятое ведро для надобностей.
– За попытку побега вы будете содержаться здесь, – не без удовольствия сообщил девушке де Брук.
– Мне нужна вода и салфетки.
– Вы будете довольствоваться только тем, что здесь есть.
– Меня не будут даже кормить?
– Только два раза в день – в двенадцать дня и в шесть вечера.
Женька больше ничего не спрашивала, ожидая, что де Брук уйдет, но он продолжал стоять напротив и смотрел на нее с откровенной насмешкой победителя.
– Что еще, сударь?
– Вы разве не желаете спросить о господине Дервиле, сударыня?
– А что господин Дервиль?
– Он будет казнен завтра в пять утра во дворе Бастилии. Это как раз под окошком вашей камеры, – сказал, словно выстрелил в упор, довольный офицер и ушел.
Фехтовальщица упала на топчан и сжала ладонями виски. Она понимала, что уже не в силах изменить что-либо, и только попытка вжиться в новые условия существования спасала ее от близкого к безумию отчаяния.
После полуденной похлебки, – а это был китовый суп, которым обычно питались бедняки, – у девушки разболелся живот и через полчаса ее вырвало. Она попросила солдата, что дежурил за дверями, принести воды, но на ее призыв никто не откликнулся. На ужин был кусок черного хлеба и вода. Чтобы хоть как-то поддерживать человеческий облик, она разорвала на салфетки одну из нижних юбок,
К ночи в камере откуда-то появилась крыса, и девушка, оглушив ее туфлей, добила ножницами и выбросила мерзкий труп в узкое окно. После этого она долго не могла заснуть, но не столько из-за крысы, сколько из-за холода. Только под утро, набросав на себя всю имеющуюся в камере солому, Женька впала в некоторое забытье, но там ее, словно всепроникающий острый зонд, тут же достала длинная барабанная дробь.
Дробь доносилась с тюремного двора... Фехтовальщица замерла. Глаза ее оставались закрытыми, будто она изо всех сил старалась убедить себя, что спит. Время и пространство, замкнутое бесконечной цепью барабанных ударов, сузилось до предела...
В дверях заскрежетал ключ. В камеру вошел де Брук и что-то сказал, но девушка смотрела на него как на видение и не слышала ни одного слова. Барабанная дробь давно кончилась, – она продолжала звучать только в ее ушах.
– Вы слышите меня, сударыня? – спросил офицер и улыбнулся так, что Женьке очень захотелось плюнуть в его картонное лицо.
– Что я должна слышать?
– Я пришел узнать, как вы провели ночь на новом месте?
– Не врите! Вашему лицу забота о ближнем не идет. Я не хочу говорить с вами. Уходите.
– Да, я знаю, что вы предпочли бы беседовать с господином Дервилем, но вряд ли теперь он сможет даже улыбнуться.
– Он... казнен?
– Полчаса назад. Вы разве не слышали барабанного боя? Бедняга Дервиль висит в тюремном дворе на той самой веревке, которую я нашел в его комнате. Он будет висеть так до вечера в назидание всем тем, кто еще осмелится вам помочь. Если бы вы могли видеть, какую презабавную гримасу он строит окружающим!
– Послушайте, вы!..
– Что, сударыня?
– Прикажите чаще выносить ведро! Здесь воняет!
– Отхожее ведро будет выноситься согласному тюремному распорядку, а не по вашему желанию, сударыня.
Женька соскочила с топчана, схватила ведро и выплеснула его содержимое де Бруку в лицо. Жанкер и Ренуар невольно отшатнулись, а офицер, прорычав что-то угрожающее и обтирая себя перчатками, выскочил прочь. Фехтовальщица захохотала.
Она думала, что за подобный поступок ее оставят без еды, но этого не случилось. На этот раз похлебка была даже не такой противной, хотя тоже давала возможность только не умереть с голода.
После обеда к девушке пришел посыльный от короля и передал какую-то бумагу. Сопровождающий посыльного де Шарон поставил на топчан чернильницу и перо.
– Что это? – не поняла Женька.
– В понедельник начнется процесс по вашему делу, сударыня, – сказал посыльный. – Его величество передал, что если вы подпишите этот документ, процесса не будет.
Когда все ушли, Женька посмотрела бумагу. Это был договор на выполнение того самого «особого поручения» в Ла-Рошели, о котором говорил король. Все пункты были прописаны, сумма указана. Нужно было только поставить имя и подпись. Женька бросила бумагу в ведро и начала быстро ходить по комнате. Движение согревало ее. Потом она стала делать упражнения, стараясь выдавить вместе с потом боль за судьбу несчастного Дервиля и мысли по поводу бумаги в отхожем ведре.
Подвластная, как и все живое, силам природы, фехтовальщица настойчиво тянулась к свету, пробивая те завалы, куда ее заносило ветром обстоятельств, – она чувствовала, что может прорасти даже на скалах, но забывала лишь о том, что трудная почва рождает карликовые деревья.
Хотя де Брук в течение дня не появился, девушка хорошо понимала, что он ей не спустит. Оставалось лишь гадать, какой может быть его месть.
К вечеру пошел дождь. Его шум убаюкивал, и Женька стала засыпать, но вскоре некрепкий еще сон был нарушен звуком, услышать который в это время суток она не ожидала. Лязгнул дверной замок, кто-то тихо вошел и закрыл дверь на ключ. Девушка тут же резко села и попыталась понять по силуэту, кто это такой.
– Это вы, де Брук? – спросила она, положив руку на корсаж, за которым хранились ножницы.
– Это Ренуар, госпожа, охранник, – с каким-то странным волнением в голосе откликнулся солдат.
– Ты один?
– С Жанкером. Он ждет за дверью.
– Зачем ты здесь?
– По приказу господина де Брука.
– Он хочет, чтобы ты... убил меня?
– Нет, госпожа. Он хочет, чтобы я нанес вам оскорбление.
– Оскорбление?
– Да. Я должен совершить насилие.
– И ты... ты сделаешь это?
– Мне хорошо заплачено.
– Зачем же ты говоришь об этом?
– Чтобы вы смирились, госпожа. Если вы будете противиться, я могу покалечить вас. Мне жаль портить вам тело. Прошу вас именем Бога, смиритесь, госпожа.
Темный силуэт приблизился.
– Именем Бога?! – воскликнула фехтовальщица и вскочила. – Пошел прочь, скотина!
Она оттолкнула Ренуара ногой.
– Сучья дочь! – воскликнул он. – Говорил же, смирись!
Солдат снова подскочил к фехтовальщице. Она выхватила из-за корсажа ножницы и, чутьем ночного хищника угадав направление в темноте, одним стремительным движением ткнула их под нависший над ней подбородок... Она ударила еще и еще раз... Солдат захрипел сильней, потом ослаб и, шурша одеждой, словно хлопающая крыльями раненая куропатка, сполз на каменный пол...
Фехтовальщица застыла, слушая это страшное затухающее движение и невнятные горловые звуки, доносившиеся снизу. Когда стало тихо, единственным шумом, мешающим сосредоточиться, были удары ее собственного сердца, которые, казалось, слышит сейчас вместе с ней вся Бастилия.
Не переставая держать ножницы в руке, девушка бесшумно подкралась к двери, послушала, потом повернула ключ и выглянула в коридор. Жанкера не было, но у стены стоял горящий ночник. Возможно, солдат вышел по нужде или его позвал кто-то. Недолго думая, фехтовальщица схватила ночник, вернулась в камеру и снова заперла дверь на ключ. В камере уже при свете она быстро осмотрела мертвого Ренуара. Кровь, стекавшая из его распоротого горла, запачкала воротник... «Это плохо... это заметят... воротник не буду надевать», – решила девушка и стала стягивать с себя тесный лиф, разрезая его ножницами и бросая на пол, словно сдирала со стен старые обои – шнуровка находилась на спине, и она не могла снять верх платья иначе. Гораздо дольше пришлось повозиться, раздевая Ренуара. Тело было тяжелым, а одежду надо было снимать аккуратно. От нее зависел сейчас весь исход этого, спонтанно возникшего, дерзкого замысла.
Костюм был довольно велик, но Женька не растерялась и подвязала штаны полосой ткани, оторванной от нижней юбки, потом надела куртку, колет и сильно стянула в талии ремнем. Из оружия фехтовальщица взяла только боевой кинжал, отложив в сторону пистолеты, от которых могло быть много возни и шума.
Вдруг в коридоре послышались шаги, и в дверь стукнули.
– Эй, Ренуар, это ты взял ночник?
Фехтовальщица задула свечу в фонаре, освободила кинжал от ножен, подошла к дверям и решительно повернула ключ. Движения ее при этом были точны и грациозны как у охотящейся кошки. Ни одной лишней эмоции и мысли не смутило ее холодной сосредоточенности. Жгучее до боли желание выбраться на свободу властно диктовало ей сделать это немедленно и любой ценой.
Как она и предполагала, Жанкер не сразу узнал ее под одеждой своего напарника, а когда в полусонных глазах забрезжила слабая догадка, то последнее, что мелькнуло перед гаснущим в них светом – это сверкающая полоса стального лезвия, молниеносно скользнувшая под подбородком. Женька решила, что удар в грудь может быть не точным, а в живот – даст солдату возможность крикнуть, – ей не нужен был шум, он мог погубить ее.
Жанкер не крикнул. Глухо брякнув оружием, он свалился на пол. Кровь снова полилась на воротник, но надобности в костюме второго стражника не было, поэтому быстро обтерев лезвие о край его штанины, фехтовальщица затащила тело в камеру, закрыла дверь на ключ и быстро направилась к лестнице, ведущей на первые этажи. Она смутно представляла себе, где находится выход, и возложила все надежды на свое, предельно обостренное сейчас чутье, которое и вело ее, как собака-поводырь за собой.
По лестнице девушка спустилась в помещения полуподвала, где жила прислуга. Несмотря на поздний час, там было еще довольно людно. Навстречу попадались женщины, волокущие корзины с грязным бельем, мужчины с дровами или инструментом, шныряющие по поручениям дети...
Женька слегка заволновалась, пытаясь найти выход. Она попадала то в кухни, то в кладовки, то в чьи-то комнаты...
– Эй, солдатик, ты к кому? К Луизе, к Мари? – спросила одна из женщин.
– Я...я к Денизе, – нашлась фехтовальщица. – Она здесь?
– Здесь. А зачем она тебе?
– Ее требует господин де Брук.
– Дениза, тебя к де Бруку!
Дениза появилась мгновенно. В коридорах, на счастье фехтовальщицы стояла полутьма, поэтому потрясенного лица девочки, увидевшей «нового солдата» Бастилии, никто не разглядел. Женька сделала знак не шуметь и вывела ее за собой на лестницу.
– Мне нужно выйти отсюда. Ты поможешь? – спросила она.
Девочка закивала, смешивая в одном этом движении, и испуг, и восторг.
– Как попасть во двор?
На лице девочки возникли сомнения, и она отчаянно замахала руками, пытаясь сказать что-то.
– Что?.. – постаралась понять ее фехтовальщица. – Не можешь вывести?.. Можешь? Что же тогда?.. Там солдаты? Во дворе?.. Нет? А где?.. У ворот?.. Так ведь я тоже в форме. Не пропустят?.. Нужно еще что-то? Что?.. Бумага? Какая?.. Разрешение на выезд?.. Черт!.. Черт!
Поддавшийся было капкан, грозил захлопнуться вновь. В порыве отчаяния девушка схватила Денизу за ворот.
– Где де Брук? У себя?.. Он один?.. Со слугой?.. Впрочем, наплевать! Веди меня к де Бруку, Дениза! Быстрей!
Дениза привела фехтовальщицу к дверям комнаты де Брука, где раньше жил Дервиль, но с ней не пошла, чтобы ее не видели и не обвинили в пособничестве.
Женька, хорошо понимая это, велела ей спрятаться за углом и подать знак в случае опасности.
Дверь в комнату была заперта. Фехтовальщица постучала.
– Что там? – раздался раздраженный голос офицера.
– Откройте, господин де Брук! Срочное сообщение о маркизе де Шале!
– Майе, открой!
Де Брук уже лег в постель и, видимо, был абсолютно уверен в своей неуязвимости, поскольку не сразу понял, что происходит. Как только слуга открыл дверь, Женька оглушила беднягу рукоятью кинжала, ворвалась в комнату и, запрыгнув на кровать, приставила лезвие боевого ножа Ренуара к горлу побледневшего де Брука. Он вжался в подушки, и зрачки в его маленьких глазках запрыгали, как две беспомощные мушки, завязшие в густой сметане.
– Что?.. Что?.. – беззвучно пошевелил он губами.
– Мне нужно разрешение на выезд из Бастилии, – потребовала Женька.
– Вы не посмеете, сударыня, – покосился на кинжал де Брук.
– Граф д’Ольсино тоже так думал.
– Вас поймают и казнят.
– Но вы этого уже не увидите, сударь! Разве вам не будет жаль?
– Это верно, на вашу казнь я еще хочу посмотреть.
– Тогда пошевеливайтесь.
Де Брук вылез из кровати босой, в одной рубахе подошел к столу и, подрагивая кисточкой ночного колпака на голове, написал разрешение. Все это время Женька держала у его бока кинжал.
– Основание? – спросил тюремщик.
– Что? – сразу не поняла девушка.
– Я должен указать причину срочного выезда в такой час.
– Причину? Вы еще спрашиваете? Пишите: «Побег маркизы де Шале». Этого достаточно?
– Более чем, – усмехнулся де Брук, заверяя бумагу подписью и печатью.
Женька сунула документ за пазуху, свалила де Брука, от души стукнув его рукоятью кинжала по голове, и побежала за Денизой, которая ждала ее за дверями.
После восьми часов дежурство на этажах велось спустя рукава. Охранники спали или играли в кости, сидя в дежурной, только для проформы иногда выглядывая в коридор, поэтому ничто не помешало фехтовальщице беспрепятственно выйти во двор. Документ она показала всего два раза – при выходе из крепости и у ворот. Узнав причину ее выезда, старший охранник ударил в колокол. Бастилия пришла в движение, все заволновались, забегали... Женька отлично понимала, что счет уже пошел на минуты, но, тем не менее, руки ее не дрожали, когда она подавала бумагу и смотрела в глаза офицеру у ворот. Ей, как чрезвычайному гонцу, тотчас нашли лошадь. Девушка вскочила в седло и поскакала в город.
– Держитесь реки, сударь! – подсказал офицер.
Женьке вовсе необязательно было ехать в Лувр, но запредельная сила нового виража ее пути требовала такого же дерзкого завершения.
Париж, сумеречный и опасный в это время суток, уже не смущал фехтовальщицу. Девушка, как никогда, именно сейчас чувствовала себя своей в этой смердящей полутьме. Казалось, ей надо было ликовать, но лицо ее, покрасневшее от решительного движения к цели, оставалось сосредоточенным и неподвижным, словно отлитая из бронзы маска, – она будто боялась, что выпущенные на волю чувства, как звери в римском цирке, убьют ее.
Увидев всадника, стража у входа Лувра заволновалась. Вперед вышел офицер. Это был де Бронте, однако фехтовальщица не смутилась. Глядя прямо ему в глаза, она подала подписанный де Бруком, лист и сказала:
– Из Бастилии от коменданта! Срочно предать королю!
Девушка почему-то была уверена, что де Бронте не выдаст ее, и не ошиблась.
Де Бронте прочитал текст, присвистнул, а потом взглянул на раскрасневшегося всадника. Лицо офицера вытянулось, в глазах вспыхнула искра неописуемого восторга...
– Хм!.. Хо!.. Это вы?.. Лихо, детка… – пробормотал де Бронте и кашлянул. – Велено ждать ответ, сударь?
– Нет, господин де Бронте, мне приказано только передать этот документ.
– Тогда что вы здесь делаете, юноша, черт меня возьми?! Езжайте отсюда! В этой вашей Бастилии вас, верно, уже хватился ваш офицер! Марш! Марш, милейший! Ах ты, черт меня возьми! А вы что стоите, Феликс? Живо несите бумагу королю!
Фехтовальщица поскакала прочь. Теперь ей надо было где-то укрыться. К де Санду ехать она опасалась, – в первую очередь ее могли разыскивать именно там; обратиться за помощью к де Белару девушка не смела; оставался де Ларме, но когда Женька нашла его дом, хозяйка ответила из-за дверей, что мушкетер съехал с квартиры.
– Он бросил службу?
– Не знаю, сударь. Он сказал, что нашел квартиру ближе к Лувру.
– Понятно.
Фехтовальщица задумалась. «Что же остается? Может быть, Жильберта?.. Нет. Там меня знает вся улица... Да и где спрячешься в этих ее двух комнатушках? Герцогиня де Шальон?.. Нет, это новая зависимость. Франсуаз наверняка начнет заставлять меня работать на ее протестантов… А если Шарлотта?.. «Божья птичка»... Но повар и Ксавье тоже знают меня... Ксавье – свой мальчишка, а вот Матье... Ничего. Мне бы только достать денег и переодеться».
Женьке, в самом деле, требовалось первым делом сменить одежду. Форма охранника Бастилии была не только опасной, но и сырой. Дождь продолжал лить, и к «Божьей птичке» девушка подъехала совершенно мокрая, будто только что вылезла из реки.
За окнами кабачка, как и везде в этот ночной час, было темно, но Женька стучала в его дверь до тех пор, пока за ней не возникло некоторое движение.
– Кто здесь? – спросил незнакомый мужской голос.
– Мне нужна Шарлотта.
– Хозяйка уже спит.
– А вы кто?
– Я Северин, работник.
– Разбуди Шарлотту, Северин, скажи, что есть новости о Жанне.
– Какой еще Жанне?
– О Жанне. Она знает.
Шаги удалились, потом удвоившись, снова приблизились.
– Кто здесь? – услышала фехтовальщица голос Шарлотты. – О какой Жанне вы говорите?
– О той, которая помогла тебе с «Божьей птичкой».
– Но... но она в Бастилии.
– Нет, уже не в Бастилии. Открой, Шарлотта.
–... Бог мой!.. Северин, убери ружье и иди спать. Это свои, это… от крестной.
Загремел засов, и в дверной проем высунулось бледное лицо Шарлотты и ее дрожащая рука, держащая ночник.
– Боже! Боже!.. Госпожа... вы? – прошептала она.
– Тише, у меня лошадь. Ее нужно убрать куда-нибудь.
– Боже! Боже!.. Так вы... вы ...
– Да, я только что сбежала из Бастилии.
– За вами гонятся?
– Нет, успокойся, никто не знает, что я здесь.
– Идемте, зайдете со двора.
Девушки зашли во двор и спрятались в дровяном сарае. Туда же завели и лошадь.
– Боже! Боже! – все причитала молодая хозяйка, и ночник в ее руке продолжал заметно дрожать.
Колебание пламени отражалось на взволнованных девичьих лицах, но каждая из девушек была взволнована по разным причинам.
– Ты не бойся, – сказала Женька. – Я ненадолго. Прикрой меня на пару дней. Осмотрюсь, а потом уйду.
– Но как же?.. Ксавье и Матье знают вас. Я могу укрыть вас только до утра.
– Ну, утром и посмотрим.
– Вы совсем промокли. Что это за куртка?
– Одежда убитого охранника.
– Убитого?.. Это вы его?
– Да.
– ...Боже... Я дам вам что-нибудь из своей старой одежды. Идемте в дом.
Шарлотта осторожно провела Женьку в свою комнату, помогла переодеться, принесла остатки ужина и отдала свою постель.
– А ты? – спросила фехтовальщица.
– Я пойду к Матье. Мы давно ночуем вместе.
– Погоди. Сядь со мной.
Шарлотта тихо присела рядом. Хотя побег удался, у фехтовальщицы было скверно на душе. Ей мешали те черные тени, с которыми для его удачного осуществления пришлось вступить в заговор ее совести. Она рассказала об этом Шарлотте. Дочь Бушьера была потрясена, но по-своему, по-житейски. В смерти Дервиля она винила исключительно де Брука, а убийство двух солдат, хотя и ужаснуло ее своей жестокостью, тоже не слишком смутило сознание парижанки, дед которой был свидетелем Варфоломеевской резни.
– Вас хотели неслыханно унизить, госпожа! – воскликнула молодая хозяйка. – Что вы могли сделать? Я вот, простая кабатчица, а тоже однажды ткнула одного наглого шалопая гвоздем.
– За что?
– А взялся задирать мне подол без моего разрешения, хотя так как вы...
– Нужно уничтожить одежду Ренуара.
– Да, госпожа, я спрятала ее в сарае и сожгу на рассвете. Про лошадь скажу, что приблудилась.
– Только сбрую тоже сожги – там знаки Бастилии.
Новая одежда
«Это Монрей, – как только проснулась, стала думать фехтовальщица. – Это он позволил сбежать. Зачем? Ведь, если бы мне вынесли смертный приговор, он бы мог выиграть... Или это я сама сорвалась с крючка, пока он зазевался?»
В окно светило солнце, и день был похож на летний. С улицы доносились людские голоса, шум проезжающих экипажей, лай собак и крики разносчиков. Шарлотты в комнате не было. Ее голос слышался на первом этаже, где она отчитывала какую-то нерасторопную Лизи.
– Но я не могу работать в зале и на кухне, Шарлотта! – пискляво возражала Лизи. – Возьми еще кого-нибудь!
– Помолчи! Мне лучше знать, что делать!
Запахло жареным мясом, но вместе с желанием поесть к горлу в очередной раз подкатила легкая тошнота. «Что же это? – поморщилась Женька. – Может быть, я больна или отравилась этой тюремной едой?»
Фехтовальщица оставалась в комнате, не рискуя высовываться и показываться здешним обитателям. Скоро хозяйка «Божьей птички» сама поднялась наверх и принесла на завтрак то самое жареное мясо, от запаха которого Женьку продолжало подташнивать. Она пожаловалась на свои ощущения Шарлотте.
– Может быть, мясо несвежее?
Шарлотта пристально посмотрела на девушку и присела рядом.
– А вы... вы не беременны, госпожа? – спросила она.
–... То есть… что ты сказала? – несколько оторопела от этого, вполне естественного предположения, фехтовальщица.
– Беременны. Вы ведь замужем. У вас больше ничего не болит?
– Грудь немного.
– Ну вот! – даже обрадовалась Шарлотта.
– Что «ну вот»?.. Какое сегодня число?
– Двадцатое ноября.
Женька сделала в уме нехитрые подсчеты, вспомнила, что ее нижние юбки уже довольно долго не нуждаются в стирке, потом растерянно посмотрела на Шарлотту и пробормотала:
– Да... наверное, я беременна...
– Тогда вам нужно дождаться приезда мужа, госпожа.
– Мужа?.. Не знаю. Я, быть может, уже не нужна ему, – вспомнив беседу с королем, сказала фехтовальщица.
– Как не нужна? У вас будет его ребенок! Вы же не служанка какая-нибудь!
– В глазах правосудия я преступница.
– Но не в глазах вашего мужа! Ради своего ребенка он должен помочь вам!
– Как мне его дождаться? Я не могу находиться у тебя постоянно. Если меня будут искать и сыщик окажется умным, он когда-нибудь доберется и сюда.
– Ничего, я помогу. Вот что я тут надумала – вам надо поискать небольшую квартиру где-нибудь в предместье и там спрятаться до приезда вашего мужа. Я сама этим займусь и думаю, что через пару дней вы уже сможете туда перебраться.
– А сейчас?
– А сейчас?.. Сейчас вы будете... – Шарлотта задумалась. – Вы будете деревенской сиротой Жанин, которая пришла в город искать работу и заблудилась. Я вас приютила и пристроила на кухню. Вы можете делать вид, что работаете, а сами просто будете находиться там. Вас никто не увидит. Я дам вам чепец, чтобы спрятать короткие волосы, и фартук. В залу выходить не будете. Там работает Лизи.
Женька не только согласилась, а даже обрадовалась. Образ, предложенный Шарлоттой, позволял, как скрываться, так и оставаться относительно свободной. Она даже поверила, что в новой одежде начнет какую-то другую, более простую и мирную жизнь. Она думала об этом искренне, но боевой кинжал Ренуара продолжал лежать у нее под подушкой.
– Теперь Матье и Ксавье, – сказала фехтовальщица. – Зови их.
Присутствие в «Божьей птичке» сбежавшей узницы Бастилии, как повара, так и мальчика, конечно, не на шутку потрясло и взволновало. Мальчик пришел в себя первым и сразу встал на сторону фехтовальщицы. Он, как и все мальчишки, принимающие силу в любых ее обличиях, посчитал за великий почет стать участником жизни своей любимой героини, будь она даже самим дьяволом. Матье сначала слегка растерялся, но он тоже помнил о помощи девушки их тонущему заведению, сочувствовал ее положению, поэтому, несмотря на понятные сомнения и обывательский испуг, с готовностью согласился помалкивать.
Шарлотта окончательно отдала Женьке свою комнатку, сказав, что перейдет жить к Матье.
– Ты его любишь или так?– спросила фехтовальщица.
– Любовь – это ваши господские штучки, сударыня, а Матье… Да, он ласковый, но главное, дело знает. Я ведь тоже жду ребенка, госпожа.
– Да?.. И давно?
– Третий месяц пошел. Мы пожениться хотим, но батюшка благословения не дает.
– Почему?
– Все хочет «Ладью» к своим рукам прибрать. Фофан ведь не женат еще.
– А про ребенка твой батюшка знает?
– Знает, поэтому и торопит, пока живот еще не вырос. Говорит, Фофан в этом деле профан, ничего не поймет, а ты станешь хозяйкой большой гостиницы, а не какой-то «Божьей птички».
– Он, значит, признал, что ты можешь быть хозяйкой?
– Вроде признал, но все одно, не слишком доволен.
– Тогда выходи замуж за Матье. Зачем тебе благословение? Я ведь тоже не послушалась, видишь?
– Вижу. Теперь вас преследует полиция, госпожа.
– Меня преследуют за другое.
– Это вы так думаете. Завтра я схожу к крестной. Она поможет найти комнату в предместье.
Шарлотта замаскировала короткие волосы фехтовальщицы чепцом, проводила ее на кухню, а сама ушла к своей крестной хлопотать о новом жилье для своей опасной гостьи.
Женька прошла на кухню, над реконструкцией которой когда-то занималась вместе с де Бонком и Матье. Повар сначала хотел усадить ее в уголке на табурет, но она попросила дать какую-нибудь работу. Он подал ей корзинку с капустой, которую надо было нашинковать для рагу, но для начала показал, как это делается. На его раскрасневшемся лице при этом отражалось такое напряжение, что Женька решила немедленно подкрепить свои позиции, пока внутренние потоки сомнений в его доброй душе не снесли наскоро построенную там плотину благих намерений.
– Вы не думайте, – сказала девушка, – как только смогу, я заплачу вам за вашу помощь, Матье.
– Ах, подумайте лучше о себе, сударыня! Вам быстрей нужно укрыться в более надежное место. С тех пор, как мы с вашей помощью встали на ноги, здесь бывает много разного народа. Как бы кто не узнал вас.
– Вы забыли, что ко мне нужно обращаться на «ты».
– Это при посторонних, Северине и его сестре Лизи.
– Как вы думаете, они ничего не пронюхают?
– Северин дальше своего носа не суется, а у Лизи – птичья головка. На ее скудный ум никогда не придет, что у меня на кухне работает супруга фаворита короля, да еще только вчера сбежавшая из Бастилии.
Повар постарался усмехнуться, но усмешка получилась несколько скривленной, словно у человека, перенесшего приступ инсульта.
Днем посетителей в «Божьей птичке» было немного, поэтому на кухне, кроме Матье и Ксавье часто крутилась эта самая Лизи. С Женькой она не церемонилась, считала своей и без конца расспрашивала новую товарку про ее прошлую жизнь. Фехтовальщица еле успевала сочинять что-то на ходу, пока ей не помог Матье и не выгнал назойливую разносчицу в зал. Сам он сначала чуть ли не кланялся, прося маркизу де Шале сделать что-нибудь по кухне, но вскоре освоился и стал даже покрикивать, если она не на то место складывала ложки или неправильно резала овощи.
– Мельче, мельче, сударыня. Я говорю, мельче шинкуй, Жанин! Возьми другой нож. А куда вы... ты поставила горшок для запекания?.. Его нужно ставить сюда! Как плохо, когда нарушается порядок!
Ксавье, в отличие от Матье, вел себя с девушкой запросто, как с сестрой, и только смеялся, наблюдая, как маркиза де Шале пытается не плакать, шинкуя упругие головки лука. Хрустевшая под точеным лезвием сочная плоть вызывала не лучшие воспоминания, а от запаха мяса в миске снова начинало подташнивать, но фехтовальщица крепилась, упорно заставляя себя найти ножу в своих руках более мирное применение.
Матье заметил ее состояние, проворчал, что кухня – не лучшее место для беременной женщины, и через вторую дверь отправил свою титулованную помощницу проветриться во двор. Это место, закрытое от посторонних взглядов стенами соседних домов и глухой каменной оградой с надежно замкнутой калиткой, было вполне безопасным.
Женька вышла, села на скамейку у сарая и стала смотреть, как Северин колет дрова. «Ребенок... беременна...» Ей казалось, что эти слова относятся не к ней. Она не понимала, рада она или обескуражена, что делать теперь с тем, что появилось внутри нее, и как направить финал своего сюжета к победе.
«Вот почему профессор дал мне возможность бежать из Бастилии... Он знал... Нужно ждать Генриха... Или не нужно? Почему он уехал и не помог мне?.. Он уехал, и этим все сказано. Предатель!.. Нужно искать другого человека, выйти за него замуж и тоже уехать куда-нибудь. Да, это будет похоже на мирный финал, но... как теперь быть с фехтованием?»
– Жанин! Жанин! – крикнул вдруг Ксавье и махнул ей рукой.
– Что? – насторожилась девушка.
– Там стражники.
– За мной?
– Не, они наклеили какую-то бумагу у дверей.
Женька побежала за мальчиком. На стене рядом с дверями висел большой лист, возвещавший о побеге маркизы де Шале, в девичестве Жанны де Бежар, где стояли наградные в сумме десяти тысяч пистолей тому, кто ее обнаружит, и указывались приметы: темные короткие волосы, владение шпагой и возможное ношение мужской одежды.
Собравшиеся у крыльца прохожие из тех, кто пограмотней, бурно обсуждали его содержание.
– Ишь ты! Денежки-то немалые!
– Видать здорово она там насолила.
– А чего сделала-то? Мужа что ль отравила?
– Говорят, пристукнула кого-то.
– Да не кого-то, а герцога де Невера!
– Не герцога, а человека его. Хозяин мой так говорил, господин де Брюс. Сбегла она вчера из Бастилии. Пятерых там порезала!
– Врешь, Маржолен!
– Верно говорю! Семерых уложила!
– Так это сатана сама! Из Бастилии вырваться!
Ксавье и Женька весело переглянулись. Из окна высунулся Матье.
– А ну, быстро на кухню, Жанин! Будешь лениться, милая, скажу Шарлотте, она тебя выгонит!
Женька вернулась к своим кухонным занятиям, а Матье шепнул:
– Прошу вас, не выходите на люди, госпожа.
– А вы видели сумму?
– Вот поэтому и говорю, сидите на кухне и мирно режьте колбаски. Скоро придет Шарлотта, и все уладится.
Шарлотта, прочитавшая объявление у дверей своего заведения, тоже немного занервничала.
– Надо велеть Северину содрать эту бумажку.
– Не надо, – возразила Женька. – Никто не подумает, что я могу быть здесь. Ты нашла квартиру?
– Крестная велела подойти завтра.
– Что ты ей рассказала?
– Я рассказала, что вы девушка из знатной семьи, вас соблазнил учитель музыки и теперь вам нужно скрыть от родных свою беременность.
К вечеру в «Божьей птичке» стали собираться более привередливые посетители. Почтенных буржуа и чиновников сменили гуляющие сынки новых дворян и аристократы, ищущие приключений. Показную роскошь их дорогих костюмов разбавляли плащи мушкетеров и офицерские камзолы королевских гвардейцев. Зазвучала музыка нанятых на вечер музыкантов.
Женька продолжала находиться на кухне, хотя Шарлотта не раз предлагала ей спрятаться у нее в комнате.
– Там скучно, – ответила фехтовальщица, накладывая в миску порцию рагу.
– А здесь опасно. Мало ли какой солдат придумает заглянуть на кухню, чтобы найти себе подружку. Там ведь ваши пришли.
– Какие «ваши»?
– Из фехтовальной школы.
Не успела Шарлотта договорить, как в проеме, ведущем в трапезную, возникла крупная фигура в мушкетерском плаще и недовольно рявкнула:
– Матье, негодник, что за вино у вас сегодня? Оно не достойно того события, которое мы пришли праздновать, и если сейчас... – мушкетер запнулся и уставился на фехтовальщицу, которая, в свою очередь, тоже застыла с ложкой в руке, – ... если сейчас... я ... мы ...э-э... м-м... – увяз в неопределенных звуках солдат короля.
Женька бросила ложку, дала знак Шарлотте не беспокоиться и, схватив мушкетера за рукав, вытащила его на двор.
– Вы уже в роте де Монтале, Ипполит? – спросила она шепотом.
– Да, сударыня... Позавчера всех зачислили.
– И вы пришли за это выпить?
– Я... мы... нет, мы пьем за ваш побег, сударыня, – тем же шепотом отвечал де Панд, и лицо его волновалось при этом, как море, по которому только что промчался прогулочный катер.
– Кто «мы»?
– Де Стокье, де Блюм и де Бра... А вы что здесь делаете?.. Этот наряд... чепец...
– А вы не догадываетесь, Ипполит?
– А, да-да, я понял!.. Я чертовски рад, что вы здоровы, сударыня!
Де Панд в восторге пожал Женьке руки, а она в ответ крепко обняла его за плечи. Из дверей выглянула остренькая мордочка Лизи. Она улыбнулась, подмигнула фехтовальщице и снова убежала на зов какого-то посетителя. Де Панд слегка смутился, но довольная улыбка продолжала невольно растекаться по его лицу, как поплывшее на жаре, мороженное.
– В Лувре было много шума из-за меня? – спросила девушка.
– Все до сих пор только об этом и говорят, сударыня! Привезти королю бумагу о собственном побеге! Памфлетисты просто захлебываются от восторга!
– Меня ищут?
– Еще бы! Король даже вернул для этого Марени.
– Марени?
– Да. Говорят, отменная ищейка, сударыня! Одно время он переусердствовал в сыске и был отправлен офицером в Фор-Крузе. Там он чуть не взял пособников де Монжа в доме его любовницы. Может, слыхали?
– Слыхала.
– Я бы советовал вам укрыться понадежнее, сударыня.
– Да, я скоро переберусь на другую квартиру.
– Свяжитесь с де Сандом, он поможет вам.
– У него школа, сын...
– Что с того? Все знают, что он влюблен в вас.
– Но я замужем, Ипполит.
– Ну, это вы бросьте! Что за муж – маркиз де Шале? Уехал куда-то, а его семья ни разу за вас не похлопотала!
– Нет-нет, я не могу трогать де Санда, я все разрушу... Не говорите ему, что я здесь и вообще помалкивайте...
Во двор выглянула Шарлотта и сказала де Панду, что его ищут друзья. Он еще раз крепко пожал фехтовальщице руки, обнял и ушел в трапезную. Женька не стала больше возвращаться на кухню и поднялась в комнату. Она понимала, что положение ее в «Божьей птичке» крайне неустойчивое, но ей пока не оставалось ничего другого, как ждать решения вопроса по новой квартире. «А там... там придумаю еще что-нибудь».
Воровской лаз
Ночью фехтовальщице приснилась та же странная комната, которую она уже видела однажды, – мерцающая стена, радужный свет... Только теперь перед стеной стоял широкий серебристый пульт, а за пультом сидел Этьен Саваль. Он обернулся. Девушка подошла ближе и положила руку ему плечо.
– Что ты делаешь, Этьен?
– Составляю тебе программу на завтра.
– А профессор? Он что же, вышел из игры?
– Нет, он просто вышел. Приехал комиссар полиции. Ты разве не знаешь, что тебя ищут.
– Знаю. Это профессор устроил мне побег?
– Нет. Мы сами не верили, что он когда-нибудь состоится. Твоя мышеловка была захлопнута слишком плотно. Профессор даже пожалел об этом, но все развернулось на сто восемьдесят градусов, когда к тебе пришел этот Ренуар... Лихо, ей богу? А де Брук?.. Я просто потешался! Почему ты не прикончила эту гадюку?
– Еще прикончит, – сказал кто-то. – Это только начало. Ведь так, Женечка?
Женька обернулась. Профессор Монрей величиной с двухэтажный дом стоял позади и тянул к ней руку. Она постаралась уклониться, но он взял фехтовальщицу, словно куклу и начал поднимать вверх... И это уже не был сон, – какая-то грубая сила извне вдруг властно посадила девушку на кровати и стала яростным полушепотом излагать свои претензии:
– Какого черта?! – сверкнули знакомые зеленые глаза.
– Отпусти! У меня будет синяк! – рванулась из рук де Санда фехтовальщица.
– Синяк? Это у меня от вас уже давно опухоль в мозгу, господин де Жано! Почему я ничего не знаю, а?
– Кто тебе сказал, что я здесь? Шарлотта?
– Де Панд.
– Предатель!
– Он не предатель, он беспокоится за тебя!
Даниэль прижал девушку к своей груди и стал целовать ей лицо, шею и плечи, открытые в сорочке. Она слабо отбивалась.
– Собирайся, поехали ко мне! – велел он, но Женька оттолкнула от себя его руки.
– Ты с ума сошел! – воскликнула она. – Мне нельзя к тебе! Там меня найдут! Ты видел сумму? Как ты приехал? Они, наверное, уже выследили тебя!
– Не выследили! Я не такой дурак, и выехал задней калиткой. Потом еще полчаса мотался по городу. Вставай! Давай поговорим!
– Погоди, дай мне хотя бы посидеть на стульчаке.
Через несколько минут Женька была готова к разговору и первым делом рассказала Даниэлю историю своего пребывания в Бастилии. Де Санд посуровел лицом, снова обнял ее и сказал:
– Ничего, все еще можно поправить.
– Как?
– Давай махнем в Италию. Я открою там класс, сначала небольшой, потом расширюсь. Мне нечего цепляться за место при короле! Я, где хочешь, встану на ноги!
– Что я буду делать в Италии?
– Будешь жить со мной. Можешь помогать мне вести уроки.
– Мне и там не позволят носить мужскую одежду, Даниэль.
– Носи женскую. Тебе она идет не меньше.
– Но я замужем. Ты разве забыл?
– Для меня это не имеет значения.
– А для меня имеет.
– У тебя все равно нет другого выхода, сейчас только я могу помочь тебе.
Фехтовальщица высвободилась из объятия де Санда и сжала губы. Она понимала, что позиция ее была невыгодной, и Даниэль спешил воспользоваться этим. Он явился к ней хозяином положения, считая, наконец, вправе распорядиться ее судьбой по своему усмотрению, как когда-то распоряжался судьбами Жули, Ажель и сына. Так думала Женька, и эта мысль сильно заслоняло в ее глазах ту, другую сторону его решительного стремления увезти свою ученицу с собой, которая понуждала его бросить все и начать новую жизнь практически с нуля.
– Я сама могу заработать на жизнь, – хмуро сказала фехтовальщица.
Даниэль расхохотался.
– Где? Здесь, на кухне или, может быть, у мамаши Кошон в «Красном чулке»? Очнись, Жанна! Для тех, кто держал в руках оружие, мирная жизнь заказана!
– Неправда! Я смогу! Вот увидишь!
– Ну и славно! Для начала переберешься на другую квартиру, а через недельку-другую я все слажу, и мы уедем в Италию!
Де Санд не стал больше слушать возражений и, коротко переговорив о своем намерении с Шарлоттой, ушел готовиться к переменам. Узнав о состоявшемся разговоре, Шарлотта была искренне рада.
– Ну вот, теперь вы устроитесь, госпожа, – сказала она. – Господин де Санд
– это хороший выход.
– А ребенок, Шарлотта?
– Так скажете, что это его ребенок. Когда срок маленький, это не трудно.
– Но я не была с ним.
– Так будьте. Это даже лучше, чем с вашим мужем!
– Чем лучше?
– Надежнее.
Женька понимала, что Шарлотта была права. «Может быть так и сделать? Это, в самом деле, выход, только… Ладно, переберусь на другую квартиру, подумаю, а сейчас... что там Этьен говорил мне про какую-то программу?» Женька вынула из-под подушки нож Ренуара и тряпкой, свернутой жгутом, привязала сбоку его под коленом. Она ограничила свое перемещение кухней и комнатой, но чувствовала, что границы эти весьма иллюзорны. События, случившиеся ближе к вечеру, подтвердили ее ощущения.
На исходе дня фехтовальщица снова, преодолевая легкие приступы тошноты, помогала Матье на кухне. На этот раз она разминала в ступке специи.
– Бросьте все и идите в комнату, – сказала, увидев ее мучения, Шарлотта.
– Не хочу, там скучно.
– Подумайте о вашем ребенке, госпожа.
– Но ты тоже не бросаешь своих дел.
– Мы привычные, и потом я не таскаю ведра с помоями.
– Я буду здесь, а то Лизи снова будет лезть с вопросами, почему ты со мной так носишься.
Лизи, действительно удивлялась заботе и вниманию, которое оказывалось новой работнице и, которое не могла полностью скрыть Шарлотта.
– Я уже сказала, что вы дальняя родственница моей крестной. Не бойтесь ее, она глупенькая.
Легка на помине, явилась «глупенькая Лизи». Она была не одна, а с каким-то человеком в сером камзоле.
– Вот она! – показала на Женьку разносчица. – Я же говорила, что она хорошенькая! Шарлотта зря держит ее на кухне!
Фехтовальщица и все, кто находились на кухне, замолчали. Вогнутое лицо вошедшего мужчины слегка взволновалось и напряглось. Оно показалось Женьке знакомым, но знакомым неприятно.
– Лизи, что ты делаешь? – гаркнул Матье, бросив помешивать соус.
– А что я делаю? – захлопала длинными ресницами Лизи. – Господин спросил, есть ли здесь еще девушки, а я знаю, что Жанин тоже не отказывается поболтать с солдатами. Я видела, как она ходила во двор с королевским мушкетером.
– Пошла вон, дура! Жанин нужна мне на кухне! Шарлотта, выгони ее!
– Да, господин, эта девушка не для вас, – забормотала Шарлотта, – эта девушка...
– Тише, хозяйка! – вдруг тонко и резко приказал мужчина в сером костюме. – Всем тихо! Мое имя Альфред Марени. Я из королевского сыска и мне нужно поговорить с этой девушкой. Любой, кто мне воспрепятствует, будет немедленно арестован, - Марени взглянул на замершую со ступкой Женьку. - Как вас теперь зовут, сударыня? Жанин?.. Или, может быть, Жанна? Имею честь говорить с маркизой де Шале, не так ли? И еще… Это ведь были вы в доме Жозефины де Лиль? Не стоит отпираться, сударыня. У меня отличная память на лица.
– Как вы узнали, что я здесь?
– Некий лейтенант де Жери посоветовал мне заглянуть сюда.
– Иуда! Убью! – воскликнула фехтовальщица, швырнула в Марени ступкой и бросилась к задним дверям.
– Горже, Жигон, берите ее! – ловко уклонившись от летящей кухонной утвари, скомандовал полицейский.
На пути Женьки тотчас встали два солдата, но помощь ей вдруг пришла, откуда никто не ожидал. Ксавье отбросил кружки с вином, прыгнул и повис на ноге одного из солдат. Другой, споткнувшись о мальчика, повалился прямо на ведро с помоями. Сыскник оттолкнул в сторону Матье. Загремела падающая посуда. Шарлотта закричала и отшатнулась. Женька стала прорываться к выходу в трапезную. Марени схватил ее за руку. Она выдернула из-за подвязки нож и вонзила острое лезвие в его поджарое тело. Он вскрикнул и разжал пальцы. Фехтовальщица оттолкнула с дороги визжащую Лизи и выскочила через трапезную на улицу. Пугая своими шальными глазами и окровавленным ножом прохожих, она стремительно понеслась в неопределенном направлении. Вслед раздался выстрел. Девушка резко свернула в первый попавшийся переулок, потом в другой, третий, где со всего разбега наскочила на мальчишку, тащившего какой-то увесистый тючок. Мальчишка отлетел в сторону и упал, тючок развалился, покатились в грязь серебряные тарелки...
– Чтоб тебя, проклятая курица! – взвизгнул мальчишка, но тут же осекся, увидев в руке у «курицы» нож. – Будь я покойник!.. Добрая госпожа?!..
– Жан-Жак?..
– Чего уставилась? Мне тикать надо! Пошла с дороги!
– Сам пошел!
Женька оттолкнула пацана и, не оглядываясь, понеслась дальше.
– Тожа тикаешь? – вдруг, прерывисто дыша, спросил кто-то сбоку.
Фехтовальщица покосилась на Жан-Жака, а это был он, но не ответила. Мальчик схватил ее за руку и потянул за собой куда-то вниз.
– Вставай на коленки и ползи, пока свет не покажется! – велел он. – Шибче! А то сзади прищемют!
Женька сунула нож за подвязку, нагнулась и полезла вперед, распугивая крыс и задыхаясь от жуткого зловония. Ее затошнило, но она не останавливалась и ползла дальше, вляпываясь в темноте в какие-то смердящие скользкие кучи и, стараясь не думать о том, что это такое. Тиски необходимости, в которые были сейчас зажаты ее чувства и мысли, не позволяли ей ужасаться той темной дороге, по которой она продвигалась в стремлении скорее увидеть свет в конце этого отвратного воровского лаза.
Жан-Жак, сдабривая нелегкий путь отборной недетской руганью, с той же настойчивостью полз следом.
Наконец, где-то вдали забрезжило слабое свечение, и оба беглеца выбрались на поверхность. Спугнутые их неожиданным появлением, слетели с мусорной кучи вороны.
– Вот чумная кошка! – не успокаивался мальчик. – Таковское добро из-за тебя потерял, чертова госпожа! Я думал, прачка дурная скочет! Ты чего в одеже такой и с ножиком? Собаку что ли прирезала?
– Сыскника... Марени, – тяжело дыша и продолжая нервно шарить по округе глазами, ответила девушка.
– А, так это Лисицу, что ли? Шутишь небось!
– Не до шуток мне сейчас.
– А чего стряслось-то?
– Ловят меня.
– Во как! За что?
– Из тюрьмы сбежала.
– Из тюрьмы-ы? – присвистнул Жан-Жак. – Из какой?
– Из Бастилии.
– Ух, ты! А чего тебя туды сунули?
– За убийство графа д’Ольсино. Пошли куда-нибудь отсюда, мне нужно смыть с рук это дерьмо.
– Пошли к реке.
Мальчик дворами повел фехтовальщицу к реке. При этом он не переставал таращить глаза и раздувать ноздри от смешанных ароматов метаморфоз, которые происходили перед его закаленным носом с девушкой, которую он когда-то назвал «доброй госпожой».
– Послушай, так это ты – маркиза де Шале?
– Тише. Да.
– Вот чумная собака! Так за тебя, говорят, большие денежки дают!
– Дают. Продать думаешь?
– Почто позоришь? Мы своих не продаем! Таковские «продавцы» быстро будут с каменюкой на шее в Сене купаться!
– А разве я своя?
– Раз Лисицу подколола, значит, своя. Я ишо помню, как ты того нарядного дядьку по уху шарахнула. Это по-нашенски! У нас девки тоже бесноватые! Как начнут драться, только космы летят да зубы, у кого ишо есть.
– А за что дерутся-то?
– Как за что? За барахло да за полюбовников. За что ишо вам драться?
Женька засмеялась.
– Ты неглупый пацан, Жан-Жак, тебе учиться надо.
– А я учуся! Как принесу дюжину серебряных тарелок, Герцог обещал на дело с Художником отправить.
– С художником? Ты рисуешь?
Жан-Жак захохотал.
– Ага! Художник, он ножичком рисует, чуешь?
– И ты тоже так хочешь?
– Я хочу, как Арно Волк большой дом грабить.
– Зачем?
– Чтобы знали меня и боялись.
– Тогда я ошиблась, ты еще глупый пацан, Жан-Жак.
– Чего?
– Поэтому учиться тебе все равно надо.
– Сама глупая! Из-за тебя таковское барахло сронил!
На реке Женька и Жан-Жак кое-как смыли с себя грязь воровского лаза. Горячка погони схлынула, под сорочку стал проникать осенний холод. Мальчик был более привычен к уличной жизни, но тоже продрог.
– К лодочнику пошли, – сказал он. – Он тут близко живет.
– Лодочник – это прозвище?
– Не-е, – засмеялся мальчик. – Это просто лодочник. Единожды от стражников меня укрыл. Надо только полено где-нибудь стянуть. У него печка есть, может еще рыбкой покормит.
Женька и Жан-Жак стянули полено с первого же, доступного чужому проникновению, двора и бежали с ним под визгливые крики хозяйки почти до самого домика лодочника.
Лодочник, сутулый мужчина лет сорока, ночевать пустил, но рыбы на ужин беглецам не перепало. Простуженный на осеннем ветру хозяин лежал больной, постоянно кашлял и сам, похоже, ничего не ел. До гостей ему дела было мало, поэтому Женька, выяснив, где находится огниво, сама разожгла очаг. Некоторое время в домике было тепло, но полено скоро прогорело, и воздух снова стал остывать. Жан-Жак слазал на чердак и нашел там какое-то старое тряпье.
– Вот! – обрадовался он. – Ляжем вместе и укроемся!
Фехтовальщица с ужасом глянула на грязные плащи и куртки, провонявшие рыбой. Она считала совершенно невозможным в них завернуться, но беспощадный осенний холод заставил ее иначе взглянуть на вещи, и она закуталась в них на пару с мальчиком, думая в эту минуту только о тепле.
Устроившись на ночлег, они заснули не сразу. Женька спросила о Люссиль.
– Ее Робен этому графу, которого ты прикончила, подсунул.
– Продал?
– Ага, будто продал. Она должна была двери в его дом открыть. Наши налет хотели сделать, а тут эта ваша драчка. Она очень злилась, что мало в богатом доме пожила.
– Дура эта твоя Люссиль.
– Почему?
– Граф купил ее, чтобы убить.
– Убить? Зачем?
– Так просто, со скуки.
– Так он, как Веселый Жан? Тоже чуть не задушил меня ради шутки! Ему дюже занятно было смотреть, как я ногами дрыгаю. Свезло, что Герцог увидел, дал ему в морду, чтоб чужих людей не трогал. Веселый Жан давно на Герцога зуб точит.
– За что?
– Да ни за что, сам хочет Герцогом быть.
Жан-Жак зевнул. Он уже засыпал, и его будил только надсадный кашель лодочника, который дополнял скрип его расшатанной лежанки.
– Вшивая собака! – ругался мальчик. – Сдох бы он, что ли скорей!
– Тебе его совсем не жаль? – удивилась столь откровенной неблагодарности своего маленького знакомого девушка.
– Жаль, не жаль, все одно – скоро кончится. У нас много так померли. Давай спать. Устал я, и жрать охота. Какой черт тебя седни на меня наслал?
Дело
Вопреки предсказаниям Жан-Жака лодочник не умер, а всю ночь продолжал будить больным кашлем своих непрошеных гостей. Под утро мальчик ушел.
– Пойду еду поищу, – сказал он.
Женька снова заснула и проснулась уже не от кашля хозяина, а от громкого стука в дверь и чужого требовательного голоса.
– Лодочник! Симон! Поднимайся, старый пьяница! Меня ждут за рекой! Где ты, Симон?
Не получив ответа, человек вошел в домик. Это был мужчина лет тридцати, худой и подвижный, одетый в характерную для судейских мантию.
– Лодочник болен, – ответила, приподнявшись с холодного пола, фехтовальщица.
– Болен? Вот новости!.. Я опаздываю! Что ж теперь? Бежать к Новому мосту?
Мужчина был настолько раздосадован, что не сразу обратил внимание на присутствие в доме чужого лица, а когда обратил, неподдельно удивился.
– А ты кто, красотка? Я не видел тебя у Симона.
– Я... я его племянница Жанна.
– Жанна?.. Вот новость! У этой старой барки есть родственники?
– Значит, есть.
– Раз так, может быть, тогда ты отвезешь меня на университетский берег, девушка?
– А вы кто?
– Адвокат. Ришар Серсо. Впрочем, что тебе до этого? Знай, свое дело делай.
– Хорошо, я сейчас. Подождите у лодки.
Адвокат вышел, а Женька тем временем сбегала на задворки по нужде, натянула дырявую куртку из барахла, что нашел вечером Жан-Жак, и направилась к реке. Адвокат уже устроился в лодке и просил ее поторопиться. Она запрыгнула следом, оттолкнулась от причала веслом и, сев напротив, начала грести к противоположному берегу.
Имя Ришара Серсо показалось Женьке знакомым. «Кажется, о нем говорил Генрих», – вспомнила она. Однако, занятый исключительно проблемами дела, по которому он спешил, адвокат не всматривался в лица, кои в нем не фигурировали, и к «племяннице лодочника» никакого интереса не проявлял. Он развернул свои бумаги на коленях и углубился в их изучение. С уст его иногда срывались отрывочные реплики, касающиеся какой-то запутанной гражданской тяжбы и он, то хмурился, то улыбался, потирая руки, то снова хмурился.
Женька в его размышления не лезла, но когда лодка миновала середину реки, спросила:
– А вы занимаетесь только гражданскими делами, сударь?
– А?.. – словно разбуженный, взглянул на девушку Серсо. – ... Да, сейчас гражданскими.
– Сейчас? Значит, раньше вы вели и уголовные процессы?
– Да, вел... А какое тебе, собственно, до этого дело, племянница лодочника?
– А если я ... не племянница лодочника?
– Что?.. – оторвался от бумаг адвокат и посмотрел внимательнее. – Э-э, то есть... ты... то есть, вы хотите сказать, что вам нужна моя помощь, сударыня?
По тому, как быстро поменялась манера общения этого утреннего пассажира, фехтовальщица поняла, что его профессиональный нюх был развит неплохо. Однако она не спешила полностью раскрывать свои карты.
– Сначала я хотела бы узнать, почему вы бросили уголовные дела, сударь, – сказала девушка.
– Я не бросил, меня отстранили после участия в процессе Булонже.
– Чем же вы не угодили? Ведь герцог был казнен.
– Да, но я помог избежать этой же участи его сыну. К сожалению, я не сумел добиться высылки, и он в итоге был отправлен в Венсенский замок, но моя защита не понравилась королю... А вы?.. Дело ваше давнее, сударыня? – тихо спросил Серсо.
– Как вам сказать?.. Это было месяц назад в Булонском лесу.
Адвокат вдруг свернул свои бумаги и оглянулся так, будто их кто-то мог подслушать в этом безмолвном окружении желтой воды.
– Хм, – качнул головой Серсо, и щеки его порозовели. – Неужели вы говорите о графе д’Ольсино, сударыня?
– Да, о нем.
– Хм... насколько я знаю по разговорам в коллегии, дело это гиблое.
– Почему гиблое, сударь?
– В свое время можно было попытаться добиться высылки и отступных, но маркиза де Шале все осложнила своим побегом. Убиты два охранника… и очень жестоко убиты.
– Они хотели изнасиловать ее по приказу де Брука.
– Это, конечно, неплохо, то есть... простите, я хотел сказать...
– Я поняла, сударь.
– Да, но чтобы подтвердить факт такого приказа, потребуются доказательства.
– Дело еще в том, что… маркиза де Шале была в это время беременна.
– Вот как?
Адвокат поморщился.
– Вы не верите, сударь?
– Нет, это... Вам следует сменить одежду, сударыня. От нее жутко пахнет.
– Я ползла воровским лазом.
– Понятно. Что ж… то, что вы беременны, это неплохо, – стал открыто общаться догадливый адвокат. – Есть шанс смягчить приговор, хотя я не помню таких историй в практике последних лет. Да, случай очень интересный… Давайте вот что – срок моего отстранения от уголовных дел кончается через три недели. Я квартирую в «Колесе фортуны». Найдете?
– У меня сейчас нет ни денег, ни связей, сударь.
Лодка ткнулась носом в пристань, где раскладывали белье прачки, но Серсо не спешил выходить.
– Тогда попробуйте дождаться мужа и связаться с ним. Дело громкое. Тут при любом исходе можно прославить свое имя. Не ожидал, что мне так повезет, тем более с утра!.. И вы так юны... а некоторые говорят, что вы исчадие ада...
– Врут. Люди любят сказки. Теперь я хотела бы получить плату за перевоз.
– А... плату? Сколько?
– А сколько вы платили Симону?
Серсо заплатил за перевоз, после чего долго смотрел, как Женька гребет обратно, совершенно позабыв о том деле, по которому так спешил.
Разговор с адвокатом ободрил фехтовальщицу. Серсо оказался не глуп, говорил толково, и глаза его светились не только азартом будущего шумного дела, но и участием. Она была уверена, что он ее не сдаст и на него можно положиться. Радовали и те небольшие деньги, которые ей удалось заработать. Пожалуй, они радовали даже больше самой встречи с адвокатом.
Лодочник, когда девушка вернулась в дом, проснулся. Сгорбившись, он сидел на своем лежаке, кашлял и сплевывал на пол.
– Ты кто? – спросил он Женьку, глядя на нее мутными глазами.
– Жанна. Вы вчера пустили нас переночевать.
– Переночевала?
– Да.
– Тогды ступай прочь... Нечего тут.
– А можно с вами остаться?
– Со мной? Зачем?
– Вы больны. Я на перевозе помогу.
Лодочник хотел что-то сказать, но снова закашлялся и, закутавшись в дырявое одеяло, повалился на лежанку. Женька тем временем еще раз перебрала имеющееся в лачуге барахло и нашла там женскую залатанную накидку. Возможно, у лодочника когда-то была жена. В верхнем крае накидки девушка проковыряла ножом дырки, просунула туда веревку, которую тоже обнаружила на чердаке, и заменила накидкой старую вонючую юбку. Веревка поддерживала накидку на талии вместо пояса. Под накидку Женька надела широкие штаны, найденные в том же барахле, тканевым жгутом прикрутила к правой ноге нож и только после этого вернулась в лодку.
За два часа фехтовальщица перевезла еще пять человек, потом сходила к лавкам и купила еды – несколько лепешек и бутыль чистой воды. Завтраком она поделилась с лодочником. Тот молча сжевал лепешки и снова погрузился в болезненную дрему. Женька вернулась в лодку и продолжила работу.
К вечеру вдруг появился Жан-Жак. Он принес краденные калачи, посмеялся новой деятельности «доброй госпожи» и спросил:
– Так и будешь здеся перебиваться, маркиза?
– Буду пока.
– Хочешь, до наших сведу?
– А что мне у вас делать?
– А что Герцог назначит. Можа кошели срезать, а можа и в налет пошлет. То, что Марени продырявила, ему понравится.
– Нет, такой жизни мне не надо.
– А какой надо?
– Мирной.
– Ха! Мирной? Тебе? Разве ж у тех, кто с ножичком ходит, мирная жизня бывает?
Жан-Жак ушел, а фехтовальщица осталась у лодочника. Заработав к вечеру еще немного денег, она снова купила еды и два полена. Ночью удалось немного прогреть каморку. Чтобы тепло держалось дольше, девушка законопатила щели особо ветхим тряпьем, плотно прикрыла двери и окна. Спала она рядом с очагом, а проснулась, когда стала подмерзать. К этому времени уже рассвело, и фехтовальщица снова вернулась к работе, чтобы разогреть себя движением.
Так она прожила у лодочника целую неделю, кое-как перебиваясь сама и поддерживая жизнь больного хозяина. Однако тот не спешил с благодарностью, – в один из дней он встал и велел девушке убираться.
– Это моя лодка, я не собираюсь тебя кормить.
– Меня? Да это я вас кормлю уже неделю, сударь!
– Знаю я! Дом у меня отнять хочешь! Ждешь, когда кончусь? Иди, откуда пришла мошенница, а то стражника позову!
Фехтовальщица вышла из домика лодочника и огляделась кругом, не зная, в какую сторону податься. «Может быть, все-таки попросить помощи у Франсуаз? Или набраться наглости и найти де Белара?.. Нет, так не годится. Зачем прибавлять ему забот? Да и неужели я ничего не могу сделать сама? Я же вот смогла работать на перевозе. Да, верно! Хватит воевать! Надо попробовать добыть средства мирным способом и без чужой помощи».
Приняв такое решение, Женька направилась искать новую дорогу к мирному финалу. Она шла по улице решительно, уверенная в своей силе и будущем успехе. В азарте своих светлых намерений фехтовальщица даже перестала ощущать нож, который продолжал оставаться прикрученным к ее правому бедру.
http://www.proza.ru/2011/04/01/860