Фехтовальщица 10ч. Творческий поиск

Начало: http://www.proza.ru/2011/03/29/726


Перекресток


      Город продолжал обсуждать тему убийства графа д’Ольсино. Один из активных сторонников де Неверов, он был заметной фигурой в аристократических кругах и те, найдя блестящий повод возобновить «войну амбиций», пытались представить дело как политическое убийство. Король находился в затруднении, – от него требовали найти убийцу. В ином случае «война амбиций» могла обернуться очередной конфронтацией с властью и новым мятежом.
      Генриха все это очень веселило. Как ни странно, являясь любимцем короля, он одновременно общался с сыном де Невера Виктором. Король позволял ему это, то ли из понятной слабости, то ли с целью иметь в стане врага своего осведомителя. Обо всем этом фехтовальщица узнала от самого маркиза, который по обыкновению мало стеснялся темных сторон своей души. Взращенный под сенью вековых привычек старой аристократии, он, как и многие другие, считал, что ему все позволено.
      Вернувшись с Луары и узнав о случившемся в его доме, господин де Шале-старший не на шутку раскричался, но вскоре недоуменно приумолк, не узнавая в молодой супруге своего сына ту решительную девушку в мужской одежде, которая дерзко попирала древние традиции и собиралась служить в королевской роте. Теперь на ней было выходное платье, и она, не давая ни одного повода к себе придраться, терпеливо разглядывала вышивки своей свекрови и слушала мадригалы, которые исполняла  Катрин.
      Господин де Шале молчал, но смотрел на девушку, как на завезенное в дом хищное экзотическое животное, которое почему-то ело траву. Он, видимо, еще плохо верил в эту резкую смену рациона своей невестки, поэтому держался с Женькой довольно прохладно. С той же настороженностью посматривала на нее Элоиза. Катрин, напротив, была восхищена. Особенно младшую сестру будоражило то, что молодые супруги обвенчались тайно и вопреки воле отца.
      Фехтовальщица постепенно привыкала к своему новому дому, его законам и заботам. Генрих еще не нашел достойного управляющего, поэтому она, от природы обладая стремлением к лидерству, стала следить за хозяйством вместе с Жулианой, которой было доверено место старшей служанки. Для личного услужения была взята ее сестра Нинон – та самая угловатая девушка, которая когда-то пришивала к камзолу  возлюбленной молодого господина пуговицы. Теперь ей предстояло выполнять не только это. На следующий же день Генрих велел Нинон удалить с тела своей юной жены лишние волосы.
      Женька не на шутку возмутилась.
      – Зачем?
      – Так делают все знатные дамы в Париже, Жанна. Не бойтесь, Нинон очень искусна. Можете спросить у Элоизы или Катрин.
      – Я  и не боюсь!
      Фехтовальщица, понимая, что должна ответить за свои громкие слова, выдержала эти новые испытания стоически. Генрих был доволен не только ее смирением, но и результатом, отчего медовый месяц тут же стал превращаться в медовушный, и в доме уже не осталось ни одного уголка, где бы молодые супруги не смутили своей любовью   слуг.
      В день назначенной пирушки Нинон разбудила Женьку и тихо сказала:
      – Там прискакал гонец, госпожа.
      – Какой гонец?.. Оставь... я спать хочу, – пробормотала, уставшая от чувственной горячки, фехтовальщица.
      – Гонец от короля, госпожа.
      – От короля?
      Женька села на кровати и глянула на спящего мужа.
      – Гонец спрашивает господина де Жано. Жулиана сказала, что так вас звали, когда вы ходили в школу господина де Санда?
      Фехтовальщица вскочила. Нинон помогла ей надеть платье, и девушка, сунув босые ноги в домашние туфли, поспешно спустилась вниз.
      Гонец короля приблизился и сделал сдержанный поклон.
      – ...Кристоф?.. – приостановилась на последней ступеньке девушка. – Вы... вас, в самом деле, послал ко мне король?
      – Он направил меня к господину де Жано, полагая, что вы сейчас на занятиях в школе де Санда, но господин де Санд сказал, что вы находитесь в доме господина де Шале.
      – Я вышла замуж.
      – Замуж? – шевельнулось что-то в глубине зимних глаз королевского солдата.
      – Да. Вы же сами когда-то хотели этого.
      – Хотел, но... я  так понимаю,  маркиз де Шале обвенчался с вами тайно?
      – Да, в воскресенье, в тот день, когда... – фехтовальщица вдруг запнулась.
      – ... когда убили графа д’Ольсино, – договорил за нее де Белар.
      – Да, когда убили.
      – Нехорошая примета – выходить замуж в день, запачканный кровью.
      – Да, нехорошая... Кристоф...
      – Тогда помалкивайте об этом. Это будет лучшее для вас. Вот, возьмите. Его величество ждет ответ.
      Женька взяла бумагу, которую подал ей мушкетер, развернула и, прочитав, растерянно взглянула на королевского солдата.
      – Он предлагает мне место личного телохранителя, – пробормотала она. – Что скажете?
      – Почетная должность, сударыня. Что предать его величеству?
      – Скажите... скажите, что я подумаю.
      – Я так понял, король еще не знает, что вы замужем, раз прислал бумагу на имя Жанена де Жано?
      – Не знает, и что еще хуже, он не знает, что я замужем за Генрихом де Шале.
      – Вам нужно было осторожней искать себе мужа.
      – Я не искала... я даже думать не могла, что выйду замуж за этого самовлюбленного кота!
      – Что вы сказали, сударыня? – раздался сверху голос де Шале, который быстро спускался по лестнице в нижней рубахе и, наспех натянутых штанах.
      Как и фехтовальщица, он был без чулок. Цезарь поспешно нес за ним туфли.
      – Что здесь такое? И почему здесь этот мушкетер? Господин де Белар, кажется?
      – Господин де Белар – гонец короля, Генрих. Он привез мне эту бумагу, – сказала Женька и протянула лист мужу.
      Прочитав королевское послание, он расхохотался.
      – Что же вы передадите королю, Жанна? – спросил Генрих.
      – Я сказала, что подумаю.
      Де Шале расхохотался еще громче.
      – Де Белар, вы только ее послушайте! Она еще будет думать! Как вам нравится такая жена, сударь?
      – Дела вашей семьи меня не касаются, ваша милость, – сухо ответил Кристоф.
– Моя миссия выполнена, я должен вернуться в Лувр.
      – Да, конечно, только пока не сообщайте его величеству девичью фамилию моей жены.
      – Он все равно узнает о ней.
      – Да, но лучше я сам поговорю с ним до этого.
Де Белар откланялся и ушел.
      Во время завтрака Женька делала вид, что ничего не случилось. Генрих сначала насуплено молчал, а потом сказал:
      – Сейчас придет Ласаре. Я заказал ему ваш портрет. Сеанс будет длиться в течение двух часов каждый день.
      – А потом?
      – Потом приедет Катрин. Я хочу, чтобы она поучила вас игре на лютне.
      – Генрих...
      – Помолчите. Потом вы поедите в «Божью птичку» на два часа в сопровождении Жулианы, как мы и договаривались.
      – Генрих...
      – Так, еще танцы. Я приглашу учителя. Вы не слишком уверенно танцевали в Булонже паванну.
      – Генрих...
      – Хватит, Жанна, я знаю, что вы хотите сказать! Вы думаете о предложении короля.
      – Да.
      – Вы не можете служить в его личной охране. Это невозможно, потому что это  невозможно вообще!
      – Ты не понимаешь!
      – Жанен де Жано умер! Идите наверх! Сейчас придет художник. Вам нужно надеть другое платье и припудрить лицо. Ваши щеки слишком красны. Это неуместно для парадного портрета.
      Женька ушла наверх. Генрих был прав – предложение короля не давало ей покоя. Оно выгодно отличалось от его предыдущего предложения стать «лицом с особыми полномочиями», давало ей относительную свободу и деятельность, к которой она была склонна. Она не могла не признать, что со стороны короля этот шаг навстречу ее фехтовальной натуре был чрезвычайно смелым. Пойти наперекор укоренившимся традициям, тем более по тем временам, мог далеко не каждый, хотя девушка догадывалась, что причина этой удивительной смелости крылась в желании Людовика окончательно отдалить ее от своего фаворита. «Может быть, он уже знает о нашем венчании?»
      Пришел Ласаре и стал готовиться к работе, а Женька продолжала думать о своем положении, стоя у окна и задумчиво глядя, как ветер срывает с деревьев последние листья. «А если это только другой способ сделать из меня лицо с особыми полномочиями?»
      Художник, уже не молодой, но энергичный мужчина с цепким взглядом, писал портрет новоиспеченной госпожи де Шале в библиотеке, где для этого специально была выполнена драпировка из алого шелка. Де Шале сам усадил девушку в нужную позу и только после этого уехал в Лувр присутствовать при одевании короля.
В позе для парадного портрета не было ничего сложного, но Женька продержалась в ее рамках не более пятнадцати минут.
      – Может быть, мы попробуем что-нибудь другое, сударь? – обратилась она к художнику.
      – Другое? – оторвавшись от полотна, нерешительно спросил Ласаре. – Но господин де Шале велел писать парадный портрет, сударыня.
      – Так вы ремесленник? А он сказал, вы – художник, – улыбнулась фехтовальщица, уловив в голосе Ласаре своеобразную вибрацию, выдающую людей, склонных к творческому поиску.
      – Ну... а что вы предлагаете, госпожа? – спросил он.
      – А вы что? 
      – Ну... мне хотелось бы… чтобы вы были без одежды как мои натурщицы, с которых я писал древних вакханок, – вертя в руках уголь, признался художник.
      – Без одежды?.. Без одежды… Ладно, но только если вы ко мне полезете, там внизу на стене висит оружие...
      – Что вы, госпожа де Шале! Я понимаю, где нахожусь, и не преступлю законов  благопристойности, – поклонился Ласаре.
      Женька позвала Нинон, и приказала ей расшнуровать свое парадное платье.
      – Как, госпожа? Здесь же мужчина!
      – Это не мужчина, это художник. Он будет делать зарисовки.
      – А... а господин де Шале?
      – Мы ничего ему не скажем.
      – А я... могу посмотреть?
      – Посмотри.
      Нинон помогла Женьке снять платье, после чего села поодаль и стала наблюдать за тем странным творческим поиском, который вдруг пришел в голову ее неугомонной хозяйке и который происходил прямо у нее на глазах.
      – Превосходные формы, сударыня! – сказал Ласаре, когда фехтовальщица осталась без  одежды. – Я на своем веку много повидал разных тел и знаю, что говорю. Вас, пожалуй, следует лепить, а не писать…  Чудесно! Чудесно! Встаньте вот здесь и вот так.
      Как одетая, так и раздетая, фехтовальщица была в себе уверена, поэтому спокойно исполняла все, что просил художник. Она уже имела опыт довольно «хулиганских» фотосессий за границей. Это происходило в Германии после очередного юношеского первенства. Женьке было тогда всего четырнадцать, а сама фотосессия, конечно, была незаконная. Отец чуть не привлек фотографа к суду, но на счастье последнего тот отделался только разбитым фотоаппаратом и синяком под глазом, а фехтовальщица в  заграничных поездках больше никуда одна не отпускалась.
      Ласаре располагал тело девушки в пространстве настолько свободно, насколько ему позволяла смелость его художественного чутья и, как обещал, не позволял себе ничего лишнего. Глаза его блестели, в них читалась влюбленность, но влюбленность не в женщину. Ракурсы становились все острей, а композиционное решение смелее.
Девушку захлестывал тот же азарт, она полностью доверилась художнику и позволяла ему лепить из себя все, что угодно. Нинон, сначала в смятении таращила глаза на этот рискованный творческий процесс, потом стала помогать, драпируя, то на ширмах, то на самой фехтовальщице алую ткань, как требовал  Ласаре.
      Так прошло три часа, но никто из участников затеянного сеанса не заметил этого, как не заметили они и прихода Катрин. Она вошла в библиотеку вместе с Жулианой, в то время как Женька лежала на задрапированных и расположенных наклонно ширмах головой вниз. Увидев, брошенную на красное, обнаженную фехтовальщицу, обе девушки невольно вскрикнули. Погруженное в алый шелк, словно в кровь, нагое тело выглядело зловеще.
      – Что... что это такое, госпожа? – воскликнула Жулиана.
      – Генрих велел написать мой парадный портрет, – ответила Женька.
      – Парадный?..
      – Да. Господин Ласаре делает зарисовки.
      – Но... но...
      – Я помню. Катрин пришла учить меня играть на лютне. Ласаре уже заканчивает. Да, Ласаре?
      – Да, ваша милость.
      Жулиана не нашла больше, что сказать, а Катрин продолжала глазами свежезамороженной сельди смотреть на вызывающе нагое тело супруги своего брата и ждать, когда художник закончит.
      После ухода Ласаре Нинон одела фехтовальщицу, и Катрин занялась с ней музыкой. Они возились около часа. Привыкшие держать шпагу, а не музыкальный инструмент пальцы слушались плохо, отчего звуки получались фальшивые, полные страдания и дисгармонии. Катрин терпеливо объясняла фехтовальщице ее ошибки, а та раздраженно пыхтела, не обладая от природы музыкальными способностями и желанием обучаться музыке. Устав, Женька бросила лютню и велела приготовить экипаж.
      – Хочешь поехать со мной в «Божью птичку», Катрин? – предложила она своей юной учительнице.
      – А что там будет, сударыня?
      – Прощальная пирушка с фехтовальщиками.
      – Ох, нет, сударыня... Я не знаю, что сделает батюшка, если узнает...
      – Поехали! Нечего бояться! С нами поедет и Жулиана.
      – Ну, если Жулиана, сударыня...
      – И зови меня Жанной, наконец! Нашла тоже сударыню!
      Когда экипаж маркиза де Шале подъехал к «Божьей птичке», фехтовальщики уже собрались. С хохотом и криками они встретили подъехавшую карету, вытащили ее прекрасных обитательниц наружу и на руках понесли в зал. Женьку тащил де Панд, Жулиану – де Блюм, а Катрин – де Вернан.
      Посреди кабачка, блиставшего новым полом и великолепной стойкой, которую в дополнение к ремонту посоветовала сделать фехтовальщица, стоял длинный стол, уставленный разнообразной снедью и напитками. Во главе его сидели де Санд и Франкон. Из-за стойки гордо смотрела на полет «Божьей птички» Шарлотта. Пунцовая и довольная, она переглядывалась с Матье, который, услышав шум, высунулся из кухни. Эта кухня тоже была новшеством, которое очень понравилось повару, так как теперь мог кудесничать над своими блюдами без помех.
      – Опаздываете, маркиза, – сказал Даниэль, когда де Панд поставил Женьку рядом с ним. – Мы уже начали думать, что господин де Шале приковал вас к столбику своей постели! Чем вы так долго занимались сегодня – вышивали цветочки или играли на лютне?
      – Ласаре писал мой портрет, а потом... да, я играла на лютне.
Все засмеялись. К фехтовальщице подошел де Зенкур.
      – Признаться, я уже соскучился по вас, де Жано, – сказал он и подал ей бокал с вином.
      – Я тоже, – улыбнулась девушка, и глаза ее слегка повлажнели. – Спасибо, Альбер.
      – За что?
      – За то, что назвали меня «де Жано». Я всем говорю спасибо, господа!  Класс Даниэля де Санда – это лучшее, что есть в Париже!
      – Однако вам здесь досталось, сударыня, – напомнил де Лавуа. – Мы еще хорошо помним, как вы катались на траве возле конюшен с нашим добрым де Зенкуром!
      Все засмеялись.
      – Жаль, что наш добрый де Зенкур не знал тогда, насколько ему повезло! – заметил де Вернан, и смех тут же превратился в дружный хохот.
      – Неужели вы в тот раз ничего не поняли, Альбер? – воскликнул де Фрюке. – Держать в объятиях такую девушку!
      – Я понял главное.
      – Что?
      – Что господин де Жано – мерзкий мальчишка, – невозмутимо повел носом де Зенкур.
      Все снова засмеялись и стали от души пить за «мерзкого мальчишку».
Катрин, все еще красная после путешествия на мужских руках с ужасом смотрела кругом и не знала, что делать с той кружкой, которую сунули ей в руки. Женька представила растерянную девушку фехтовальщикам, и де Вернан немедленно посадил юную сестру маркиза де Шале с собой, с другой стороны ее обнял за талию д’Ангре. Через стол улыбались, поглаживая модные бородки, де Бонк и де Стокье. Де Вернан шептал девушке что-то на ухо и, судя по ее, будто ошпаренному горячим паром, лицу, это были не стихи. Жулиана очутилась между де Фрюке и де Жери и тоже была не на шутку взволнована их настойчивым вниманием.
       С этого момента пирушка покатилась дальше, будто пущенное под гору горящее колесо. Пили за фехтовальщицу, за школу, за де Санда и каждого из присутствующих, потом начали плясать под скрипку и рожок двух музыкантов, снова пили и ели жареную дичь, которую в достатке приготовил Матье. Ксавье, сын Жильберты, которого взяла в работники Шарлотта, бодро разносил соусы и напитки, с восхищением  наблюдая это разнузданное отпевание «Жанена де Жано».
       Когда головы были еще относительно ясны, де Санд взял слово и в образовавшейся тишине предложил Женьке место учителя в своей школе. Это привело фехтовальщиков в восторг, а девушку повергло в сильное замешательство.
       – Вы пьяны, господин де Санд! – скептически заметил де Зенкур. – Никто не позволит вам этого!
       – Посмотрим. На днях я постараюсь выбить патент, а приступить к обучению новых тюфяков можно прямо завтра. А, Жанна? – продолжал смущать душу своей бывшей ученицы Даниэль.
       – Завтра?
       – Да. Начнем с приватных уроков. Я, к сожалению, вынужден многим отказывать, у меня не хватает времени.
       В груди у фехтовальщицы что-то требовательно заволновалось, но она не спешила соглашаться.
       – Я должна поговорить с мужем, – сказала она.
       – Черт возьми, какое образцовое послушание! – не без иронии воскликнул де Зенкур. – В каких местах оно было у вас раньше, господин де Жано?
       – А в тех, Альбер, которые вы не нашли, когда катались с господином де Жано по траве, – ответил за девушку де Вернан.
       Все снова захохотали, и этот новый приступ веселья был еще дольше, чем предыдущие. Бедная Катрин, казалось, умерла, не смея слезть с колен де Вернана, куда он успел затащить ее под шумок. Все снова начали пить, орать и обниматься. Де Фрюке вытянул плясать Жулиану.
       Женька села ближе к де Санду и рассказала о бумаге короля.
       – Смело-о, – тоже понял цену его неожиданного предложения Даниэль. – Что же вы решили?
       – Пока ничего.
       – И правильно! Служить королю, конечно, почетно, но служить своему делу – радостней.
       Фехтовальщица растерялась. В словах де Санда был резон, но, как в первом, так и во втором предложении ей могло помешать только одно – замужество. В раздумьях она отвела взгляд в сторону и наткнулась глазами на обнимающуюся пару.
       – О, смотрите! Катрин целуется с де Вернаном, – рассмеялась Женька.
       – Она пьяна, – сказал Даниэль. – Наше вино слишком крепкое для нее.
       Вероятно, вино было крепким не только для Катрин, и когда де Санд  сам стал целовать фехтовальщицу в мокрые губы, она не отстранилась и даже закинула  руки ему на шею.
       – О-о! О-о! – закричали фехтовальщики. – Наконец, маркиз де Шале получит по заслугам!
       Подогретое огоньком всеобщей влюбленности, лихое веселье подскочило еще на несколько градусов. Де Жери, сбросив камзол, стал плясать с де Бра, а де Зенкур с рослым де Блюмом. Фехтовальщики хохотали до слез, глядя на невысокого, нарочито серьезного, Альбера, который выписывал какие-то немыслимые коленца вокруг шпилеобразной фигуры де Блюма. Все кричали, стучали ножнами об пол и хлопали в ладоши.
       Прохожие, привлеченные шумом в дневное время, думали, что здесь играют свадьбу, тем более, что Женька уже сидела на коленях у де Санда, а окружающие кричали  в их честь довольно фривольные здравицы. Поскольку девушек не хватало, де Стокье привел несколько девчонок из «Красного чулка». Пирушку накренило и стало неотвратимо затягивать в воронку развязного чувственного шабаша. Катрин в ужасе таращила глаза, а Жулиана, занятая де Фрюке, делала вид, что ничего не видит.
      – Сударыня, ваш муж приехал, – сказал Франкон фехтовальщице.
      Генриха заметили не сразу, и некоторое время маркиз, созерцая творившееся вокруг пьяное безумие,  молча стоял в дверях.
      – О, господин де Шале! – воскликнул де Бонк. – Присоединяйтесь к нам! Присоединяйтесь! Смотрите, какие милашки!
      Де Шале молча подошел к де Санду, взял бесчувственное тело своей молодой жены с его колен и все так же молча понес его в экипаж. Катрин и Жулиана, как провинившиеся арабки, тихо засеменили следом.
      Фехтовальщики недовольно загудели, но им ничего не оставалось, как только проводить Жанена де Жано прощальными криками.
      – Сударыня, держитесь! Мы с вами! Господин де Шале, оставьте нам вашу прекрасную жену! Для вас одного этого слишком много!
      – Я еще вернусь, Даниэль! – билась в руках фаворита короля фехтовальщица. – Даниэль, Альбер... Альбер, спасибо вам, спасибо!.. Даниэль, я вернусь, вернусь...
      В экипаже Женька упала на скамью и начала рыдать как девочка, которая в одночасье вдруг стала сиротой, а Катрин забилась в уголок и прикрыла ладонями розовое лицо. Жулиана растерянно на них смотрела.


Штрихи к парадному портрету


       Было уже семь часов вечера. Солнце склонялось к горизонту и окрашивало город в багровые тона.
       Женька думала, что Генрих устроит скандал, но он почти ничего не говорил,  дав ей отлежаться и вернуться в ту часть своего существования, где она была за ним замужем, и пока девушка тихо постанывала, лежа на кровати, он сидел неподалеку и читал какую-то книгу.
       Через пару часов фехтовальщица, наконец, смогла оторвать голову от подушки и посмотреть в сторону стула, на котором сидел де Шале. Она вздохнула. Если бы он накричал на нее или даже ударил, она бы почувствовала себя легче, но Генрих молчал, занятый чтением, или делал вид, что был занят им.
       – Вы будете ужинать, сударыня? – спросил он, едва взглянув на шевельнувшееся под балдахином тело.
       Де Шале обратился к супруге на «вы». Этикет сейчас этого не требовал, поэтому Женька сразу поняла, что дело плохо.
       – Нет, я хочу пить.
       – Вино?
       – Воды. Я хочу воды.
       Генрих кивнул кому-то, и Цезарь немедленно подал девушке бокал воды с брошенным туда кусочком лимона. Утолив положенную в ее ситуации жажду, Женька встала, подошла к мужу и присела у его ног.
       – Генрих...
       – Я слушаю вас.
       – Ты... ты прости меня.
       В лице де Шале что-то подавленно взволновалось, но он даже не посмотрел на девушку у своих ног.
       – Я простил, – сухо ответил он.
       – Ты не будешь ложиться?
       – Мне нужно дочитать главу.
       – А что это за книга?
       – Плутарх.
       – Ты любишь читать Плутарха?
       – Меня это уравновешивает.
       Женька замолчала и дала дочитать своему мужу главу, все это время просидев у его ног, будто кающаяся Мария-Магдалина. Ей была противна такая поза, но она сама назначила себе это наказание и с честью вынесла его до конца. Де Шале, несмотря на сдержанность в поведении, выглядел не лучше, – он будто страдал каким-то длительным внутренним кровотечением, против которого не помогали никакие лекарственные средства. Дочитав главу, маркиз кликнул Цезаря, и тот помог ему раздеться.
       В постели оба супруга какое-то время лежали молча, потом фехтовальщица спросила мужа о парижских новостях, и он нехотя, без присущего ему азарта, рассказал о переговорах с Англией, темой которых был будущий брак принцессы Генриетты и наследника английской короны. При дворе ждали английского посланника.
       – А что за посланник? – спросила Женька.
       – Герцог Бэкингем. Наши все переполошились.
       – С чего?
       – Говорят, красавец, богач, роскошно одевается. Король нервничает. Что-то ему опять доложили по поводу королевы, поэтому трудно сказать, как его настроение отзовется на нашем венчании. Мне сейчас надо почаще бывать с ним. Он увидит, что мое отношение не изменилось, и смягчится, – сказал де Шале.
       – Генрих... де Санд предложил мне вести в его школе приватные уроки, – решилась сказать главную свою новость фехтовальщица.
       – ... Даже не думай об этом.
       – Я не могу не думать! Ты не понимаешь! Я другая, я задохнусь в твоем доме, если буду сидеть взаперти!
       – Я разрешаю тебе выезжать.
       – Чтобы смотреть на жизнь из окошка экипажа?
       – Я не могу тебе позволить видеться с де Сандом. Я не настолько дурак, в конце концов!
       – Это... это бессмысленно! Он все равно будет близок мне как учитель, как фехтовальщик!
       – Ты моя жена, Жанна, ты сказала «да» священнику. Ты солгала?
       Утром в назначенное время Ласаре снова делал «смелые зарисовки». Катрин в этот день почему-то не явилась, и фехтовальщица спросила о ней у Жулианы.
       – Не знаю, почему госпожа Катрин не приехала, ваша милость, – ответила та, – но господин де Шале сказал, что только вы смогли с ней сделать в один вечер то, на что он потратил бы целый год.
       – Он кричал?
       – Нет, он смеялся, кричал его батюшка.
       Было воскресенье, но де Шале все равно уехал в Лувр, как это делал каждый день, чтобы присутствовать при утреннем туалете короля. Отсутствовать там он мог только по предварительной договоренности со своим сюзереном или по болезни. Женька вздохнула с облегчением и попросила достать свою мужскую одежду.
       – Ваш муж велел запереть ее в ларь, госпожа, – сказала Жулиана.
       – Так открой его!
       – Господин де Шале велел не давать вам мужскую одежду, госпожа.
       – Он что, не понимает?..
       Фехтовальщица рассердилась чуть ли не до слез, вспомнив почему-то сказку о царевне-лягушке, у которой преждевременно отняли ее «вторую кожу», и попыталась настаивать на своем, но Жулиана держалась стойко. Манипуляции с мужской одеждой возмутили, но не удивили Женьку, – странным ей показалось то, что Генрих ничего не спросил о портрете.
       – Господин де Шале знает, как рисует меня Ласаре? – оставив свои требования, спросила она у Жулианы.
       – Господин де Шале знает, что господин Ласаре делает с вас наброски.
       – А о том, что я на них не в парадном платье?
       – Господин де Шале об этом не спрашивал.
       – А если спросит?
       – Если спросит, я скажу ему об этом, госпожа.
       – Тебе попадет, Жулиана.
       – Господин покричит, но не выгонит меня. Я нужна господину, я знаю хозяйство.
       – Тогда почему ты не дашь мне мужскую одежду?
       – Это нехорошее желание, госпожа. То, что вы делаете с господином Ласаре более прилично.
       Но Женька не смирилась и все-таки поехала в школу де Санда. Даниэль был рад ее видеть и предложил пообедать. Несмотря на то, что в улыбке его все еще оставалась некоторая досада, он, как будто, не чувствовал себя побежденным. Хорошо понимая, что владеет оружием не менее сильным, чем  его счастливый соперник, он держался уверенно и, видимо полагал, что все еще можно исправить.
       За столом кроме него и фехтовальщицы находились Лабрю, Франкон и Ажелина.
       – А где Жули? – спросила девушка.
       – Ушибла ногу. Она упала, когда бегала круги.
       – Даниэль!
       – Что «Даниэль»? Не смотрите на меня так торжествующе! Да, я дал ей свои штаны и позволил сделать несколько кругов. Я пообещал, что если она продержится год, то получит право взять в руки оружие.
       – А фехтовальщики?
       – Я не так глуп, сударыня, чтобы позволить ей бегать в их присутствии. Жули занималась вечером. Дело не такое простое, как вам кажется. Против меня может ополчиться не только общество, но и церковный трибунал.
       – За что?
       – За то, что я выращиваю «чертей в юбке».
       Франкон засмеялся, а Лабрю покачал головой.
       – Меня и так недолюбливают вельможки вроде вашего мужа, – продолжал Даниэль, с удовольствием поглощая зажаренную дичь.
       – Что им не нравится?
       – Одни уверены, что от дворянина не должно так нести трудовым потом, другим я сказал правду об их ничтожной личности, у третьих занял на пару ночей их покладистых женушек... Один такой обиженный господинчик устроил как-то настоящий погром, попутав мой дом с вражеской крепостью.
       – Не беспокойтесь, сударь, – сказал Лабрю. – Я сделаю все, чтобы не дать вам умереть.
       – Помолчите, шельмец! Вы уже убили меня тем, что стали свидетелем того чертова венчания! Да еще на моей фехтовальной площадке! Предатель!
       – Это было не убийство, а лишь хирургическое вмешательство. Мы уже говорили об этом.
       – Не лезьте впредь со своими ланцетами туда, куда вас не просят, лекарь!
       – Но меня как раз попросили!
       – Черт! И почему я вас не выгнал?
       – Правильно, что не выгнали, сударь. Я знал, что вы не только сильный, но и умный человек.
       Де Санд уже хотел достать лекаря кулаком, но Франкон остановил его.
       – Успокойтесь, Даниэль. Жанен де Жано снова с нами, а это чего-нибудь да стоит.
       – Согласен! Еще не известно, кто, в конце концов, будет праздновать победу! – кивнул фехтовальщик и отправил в рот новую порцию сочного мяса. – Так, Жанен?
       Женька ничего не сказала и сделала вид, что тоже поглощена исключительно едой. После обеда де Санд в подтверждение своих последних слов предложил ей позаниматься с новым учеником.
      – Кто такой? – поинтересовалась девушка.
      – Де Ванс. Парень из новых дворян и совершенный тюфяк. Поработайте с ним часок, сударыня, и попробуйте поставить ему шаг по вашей методе. Он будет платить поурочно.
      – Мне нужна мужская одежда.
      – Возьмите все, что вам нужно,  из моей. Переоденетесь в спальне. Ажель поможет вам.
      Де Санд ушел в кабинет заниматься делами школы с управляющим, а Женька переоделась и вышла на площадку. В ожидании де Ванса она занялась повторением уроков Гиборто и стала метать дагу в один из столбов, поддерживающих навес над площадкой. К ней неторопливо приблизился Эжен. Став старшим охранником, он получил больше прав, приоделся и теперь  расхаживал петушком.
       – Вам все не сидится дома, госпожа? – спросил он, как и прежде посверкивая шальным глазом.
       – Не сидится, – согласилась фехтовальщица, вытащила из столба дагу и подошла к довольному собой нормандцу. – А ты?
       – Что я?
       – Чего это тебя так раздуло?
       – Скоро в Шатле ухожу. Домбре берет.  Господин де Санд похлопотал.
       – Понравилось командовать?
       – А кому не понравится? Всяк хочет устроиться повыше, чтоб удобней было поплевывать на чужие головы.
       – Устраиваются повыше не для этого?
       – А для чего? Вот вы, сударыня, тоже устроились неплохо! Знатный муж, тугой кошель и смотрите кругом с таким превосходством!
       – Это не правда!
       – Господин де Санд тоже так сказал.
       – Что сказал?
       – Он думал, вы боец, а вы…
       – Что я?
       – Провинциальная самочка, которая продалась за теплую подстилку в чужом доме, – демонстративно сплюнул в сторону Эжен.
       Женька резким движением выбросила в сторону нормандца руку с дагой. Парень отпрыгнул, но лезвие все-таки вспороло ему бок.
       – Чертова невеста! – воскликнул он.
       Девушка замахнулась еще раз, но Эжен перехватил ее руку. Завязалась борьба. На шум прибежал Франкон, потом Жакоб и сам хозяин дома.
       – Скотина! Скотина! – повторяла девушка, которую удерживали Франкон и Жакоб.
       – Сударыня! Сударыня!
       – Чтоб ты пропала, чертова невеста! – схватившись за раненый бок, выругался Эжен и тут же получил удар в лицо от де Санда.
       На крыльцо выскочил Лабрю.
       – Что вы делаете, сударь? Он же ранен! Жакоб, помоги мне!
       Де Санд забрал у Женьки дагу и увел ее в дом, где она немного успокоилась. 
       – Ну, и за что ты чуть не порешила этого парня? – усмехнулся де Санд.
       – Он сказал, ты тоже думаешь, что я вышла замуж из-за денег?
       – Я должен так думать.
       – Даниэль!
       – Да, а иначе я вызову на дуэль и убью твоего мужа.
       Зеленые глаза де Санда потемнели. Женька замолчала, не зная, что сказать не только ему, но и себе. На ее счастье пришел де Ванс.
       Урок дался тяжело. Дома Женька уже помогала отцу на тренировках, поэтому сам процесс ее не смутил, но привыкнув натаскивать младших, она так же относилась и к своему двадцатилетнему ученику, – пыталась объяснить ему его ошибки, хвалила за каждый удачный шажок и терпеливо в сотый раз показывала все тонкости владения клинком. Пот лил с нее градом, а дело не продвинулось ни на шаг. Де Санд и Франкон, наблюдавшие эти занятия с крыльца, просто потешались.
      – Что вы раскланиваетесь перед вашим учеником как пансионерка? – усмехнулся де Санд, когда девушка сделала перерыв.
      – Хочу, чтобы он понял.
      – Чепуха! Надо  просто дать ему рапирой под зад!
      – Это грубо.
      – Зато действенно! Выучка – дело болезненное. Когда этих ребят поглаживаешь по шерстке, они ленятся и наглеют! Вы бы видели, какими петушками приходят сюда некоторые! Перья на шляпах дыбом, бородками трясут! Но мне уже через пару часов удается стряхнуть с этих помпезных лиц золотую пудру!
      Но фехтовальщица продолжала уговаривать де Ванса еще полчаса, пока не выдержала и не поддала ему рапирой по заду.
      – Да двигайтесь, черт возьми, тупой тюфяк!
      Де Ванс подпрыгнул, сделал несколько приличных шагов и активный выпад. Де Санд и Франкон захохотали.
      После урока Женька проведала Жули и поддержала ее своим примером.
      – Главное, не реви, если упадешь, и не жалуйся, – посоветовала она.
      – Как же не реветь? А если очень больно?
      – Тогда реви, но никому этого не показывай.
      Потом девушка переоделась в платье и зашла к Эжену. Он лежал у себя в небольшой, но отдельной комнатушке. Выражение его шалых глаз стало колючим.
      – Пришли добить, госпожа?
      – Пришла посмотреть твою квартиру. Ты же приглашал.
      – Да уж что теперь? Моя квартира – не вашей чета.
      – Ладно, не дуйся как девочка, только в другой раз следи за словами. Понял?
      – Понял, – криво улыбнулся Эжен. – Ничего, еще и мой верх будет, прекрасная госпожа.
      Женька поехала домой. Ее беспокоило, что Генрих до сих пор не появился, чтобы забрать ее из школы. Ведь он не мог не знать, где она находится. Маркиз был дома и уже три часа не выходил из библиотеки. Так сказала Жулиана, и фехтовальщица, предчувствуя очередное выяснение отношений, прошла к мужу.
      Генрих действительно находился в библиотеке и читал Плутарха. Он сидел на стуле рядом с холстом, на котором остался первый набросок углем парадного портрета маркизы де Шале.
       – Где вы были, сударыня? У де Санда?
       – Да... Я чуть не убила Эжена. Он сказал, что я с тобой из-за денег.
       – Из-за денег.
       – Ты тоже так думаешь?
       – Это выяснится потом.
       – После пришел де Ванс… мой ученик.
       – Ученик... И что?
       – Он такой медведь... Я просто измучилась.
       – Угу.
       – ... Генрих, перестань читать, когда я с тобой разговариваю!
       – Если я перестану читать, то заколю вас шпагой из своей коллекции.
       – Мне было нечего делать! Катрин не приехала сегодня.
       – Да, вы очень умно вышибли ее из игры. Отец теперь не разрешает ей сделать ни одного шага за пределы дома.
       – Но я...
       – Помолчите! На уроки музыки вы будете ездить сами, чтобы отныне заниматься ею под присмотром моей матушки. Теперь о другом искусстве. Почему за эти два дня к вашему портрету не прибавилось ни штриха? Я ошибся в художнике? Ласаре неумеха или лентяй?
       – Не лентяй! Ласаре очень талантливый! Он изрисовал мной уже два альбома.
       – Я хочу видеть эти альбомы, – сказал де Шале таким тоном, будто велел подать школьный дневник.
       – Они у него. Он придет завтра как обычно.
       – Хорошо, теперь о главном.
       – А что сегодня главное?
       – Королю сказали, что я женился на Жанне де Бежар.
       – Кто сказал?
       – Да мало ли кто? Может быть, Элоиза или Виолетта, с которой она ездит к Рамбуйе, может быть, ваши фехтовальщики.
       – Они не могли, они...
       – Что? Носят белые крылья?
       – Хорошо, и что король? Он рассердился?
       – Нет, он был спокоен и сказал, что ждет нас на приеме. Я думаю, он уже и так догадывался, кто моя жена.
       – А если это ловушка? Если он хочет меня арестовать?
       – Если бы он хотел это сделать, то уже прислал бы сюда стражу.
       Это было убедительно, и Женька на время успокоилась.
На следующее утро де Шале дождался художника, и тот подал по его приказу свои альбомы. Медленно просмотрев их от корки до корки, маркиз сказал:
       – Я куплю у вас эти альбомы, Ласаре.
       – Но это всего лишь наброски, эскизы... Я хотел оставить их себе для работы, господин де Шале. Я задумал сюжет о встрече аргонавтов с амазонками, – еле слышно сказал бледный художник.
       – Не надо для работы, Ласаре, я куплю их по цене картины. Вас это устроит?
       – Да, ваша милость, но...
       – А теперь извольте закончить тот портрет моей жены, который я вам заказал.
       Художник поклонился и ушел готовиться к работе, а Генрих спросил фехтовальщицу:
       – Это все, чем вы занимались, с Ласаре, Жанна?
       – Да. Можете спросить у Нинон. Она все время была со мной в библиотеке.
       – А Жулиана?
       – Она тоже знала.
       – И не сказала, мерзавка!
       – Вы не спрашивали.
       – Да вы, я смотрю, сколотили целый заговор, сударыня!
       Де Шале еще раз пролистнул альбомы.
       – Вы все тут заслуживаете хорошей плетки, Жанна, – сказал он. – Вас и Ласаре спасет только то, что эти «штрихи» к вашему портрету действительно талантливы... Идемте наверх. Я, пожалуй, немного опоздаю к утреннему одеванию его величества.
       – Как же...
       – Де Бон подменит меня. Он давно хочет занять мое место.
       – А Ласаре?
       – Ласаре тем более подождет.
       Только через час Женька, одетая в парадное платье, уселась в неподвижную позу перед художником. Она старалась, и положение  рук, головы и корпуса было безупречным, однако ее яркие глаза блестели слишком нескромно для того, чтобы быть уместными на парадном портрете, а щеки горели слишком бессовестно, но Ласаре сделал вид, что не заметил этого.


Незаконная пара


       Поскольку королю стало известно, что супругой его фаворита является Жанна де Бежар, фехтовальщица стала появляться на людях одна или с Генрихом совершенно открыто. Ареста не следовало, но о них заговорили. Все ждали решения короля, что наряду с обсуждением будущего принцессы Генриетты и даты нового похода на протестантов одинаково страстно занимало парижский свет.
       Все эти темы азартно описывали в своих статьях парижские памфлетисты. Женька негодовала, возмущаясь лжи, которой не гнушались газетчики, чтобы сделать материал раскупаемым.
       – Они лезут в нашу спальню и сочиняют всякую чушь! Пишут, что я… что у меня связь не только с де Сандом, но и со всеми фехтовальщиками! Ты слышишь, Генрих?
       – А у тебя ее нет? – усмехнулся де Шале.
       – Есть, но не такая!
       – Какая разница, раз ты ездишь в его дом.
       – Но ты разрешил мне два раза в неделю заниматься с де Вансом.
       – Это купленное. За это ты согласилась продолжать учиться играть на лютне и вести себя в обществе как знатная девушка. Когда король признает наш брак, я прекращу эти занятия и увезу тебя на Луару.
       Женька смяла газетный листок и бросила его в горшок, а утром оделась по-мужски и поехала в одну из типографий. Там она без лишних слов приперла к типографскому станку издателя по имени Монро и призвала того к ответу. Держа шпагу у его груди, это было не трудно.
       – Сколько можно, господин Монро?
       – Я понял, понял, сударыня! –  закивал Монро, косясь на стальное лезвие у себя перед носом. – Но подумайте лучше о том, что мы делаем вам славу!
       – Что? Какую славу?
       – Скандальную, разумеется! Так статьи лучше раскупают, а ваше имя не сходит с уст парижского света!
       – Мне нужна не такая слава! В ваших статьях много вранья!
       – Это всего лишь краски, сударыня!
       – Которые разбавлены водой из сточной канавы?
       – «Деньги не пахнут».
       – Я вас сейчас убью, сударь!
       – Это, конечно, не трудно, но будут другие… Такова профессия… Попробуйте сами обойтись без запашка грязного белья в столичных новостях, вас тут же обойдут, сударыня!
       – Попробую! Хотите, я тоже напишу статью?
       – Вы? Статью?.. Это как-то не совсем прилично...  вы супруга маркиза де Шале...  Я, конечно, напечатаю, но…  А о чем вы хотите написать?
       – Узнаете.
       Женька поехала домой, написала статью под названием «Кто ее убил?» об истории сожженной Мариуллы и отвезла издателю. Монро, читая статью, удивленно двигал бровями, покачивал головой, задумчиво покручивал пуговицу на камзоле, а дочитав до конца, посмеялся.
       – Хм, смешно тут про кошку… Недурно, недурно… смело и слог неплохой, только несколько суховатый. Не хотите прибавить детей этой Мариулле или что-нибудь вроде «призрак убитой каждую ночь является преступному бакалейщику»?
       – Не хочу.
       – А может быть что-то пикантное? Шабаш, оргия, имя какой-нибудь знатной дамы?
       – Ничего не надо. Не навязывайте мне ваш стиль, сударь! А вот  про знатную даму я вам обязательно  напишу, только в другой раз.
       – У вас есть кто-то на примете?
       – Есть.
       Статью напечатали. А когда ее раскупили, фехтовальщица, воодушевленная успехом, написала об убийстве Перрана. Статья шла под названием «Удар кинжала». Монро опять подвигал бровями, но на этот раз в некотором замешательстве.
       – М-м, это уже довольно серьезно.
       – Думаете, дело может быть открыто?
       – Трудно сказать. Все это только домыслы, но нашему славному финансисту придется почесаться.
       Генрих, прочитав ее творения, усмехнулся.
       – Что ж, это занятие больше подходит девушке из знатной семьи, чем шпага, но вам лучше поменять литературную стезю, Жанна. Напишите что-нибудь вроде «Астреи» д’Юрфе про любовь ангелоподобных пастушков, где все будет изящно, чисто и мило. Оставьте городскую грязь презренным памфлетистам.
       В ответ на это Женька написала статью «Куда уехала Гонзалес?» об исчезновения испанской шпионки. Генрих нахмурился и посоветовал ей быть осторожней.
       – Этот сынок Аманды Лукре как бы не пальнул в вас из-за угла, – сказал он.
– Его ведь так пока и не поймали?
       – Я выезжаю в экипаже.
       – Не всегда, и потом покойный Генрих Четвертый тоже выезжал в экипаже.
       – Я все равно не буду сидеть дома.
       – Я знаю.
       В ожидании королевского приема Женька продолжала жить в статусе жены маркиза де Шале и искать пути совмещения этого статуса с ее прежними интересами. Она согласилась послушно позировать для портрета и ездить в дом родителей учиться с Катрин играть на лютне, но за это вытребовала у Генриха занятия с де Вансом. Они проходили два раза в неделю, во второй половине дня и в его присутствии. Де Санду, конечно, не нравилось нахождение на фехтовальной площадке фаворита короля, но он тоже пошел на уступку, хорошо понимая, что иначе фехтовальщица вообще не сможет здесь появляться.
       На одном из уроков де Санд подошел к Женьке, будто помочь ей в работе и, поглядывая на скамью, где сидел де Шале, тихо сказал:
       – Я был у короля и говорил с ним о патенте и разрешении носить мужскую одежду.
       – И что он?
       – Велел подождать несколько дней. Наверное, он имеет в виду будущий прием.
       – Наверное. Как у вас? Как Эжен?
       – Снова дерет нос, командует охраной и бегает за девками. Крепкий парень. Через неделю уходит охранником в Шатле.  Живее, живее, господин де Ванс!
       – А как Жан-Пьер?
       – Тоже молодец, порвал тут уже два чучела. Подрастет, отдам его в Наварский колледж.
       – А как же Ажель?
       – Ажель выдам за Жакоба. Она здоровая, нарожает еще детей. Ей не мешают занятия фехтованием.
       Однако намек де Санда был не совсем справедлив. Женька, хоть и своеобразно, но тоже занималась своим домом. Сначала  девушка заставила Генриха преобразовать одну из нижних комнат в ванную, потом стала покушаться на залу для гостей.
       – Здесь можно заниматься фехтованием, – сказала она.
       – Ты с ума сошла, Жанна! – воскликнул маркиз, не отошедший еще от ванной, в которой она заставляла мыться весь дом. – Мало того, что ты устроила в доме общественную купальню, ты хочешь поставить всех на фехтовальную дорожку?
       – Но тогда мне не нужно будет ездить к де Санду! Когда мне дадут патент, я смогу давать уроки в нашем доме.
       – То есть, ты собираешься щупать этих твоих учеников прямо у меня под носом?
       Генрих намекал на занятия с де Вансом, где Женьке приходилось поправлять его шаткие позиции, просто передвигая неуклюжее тело ученика руками.
       Де Шале раскричался, но фехтовальщица продолжала настаивать. От ее реформ морщился и его батюшка. Принимая случившееся как данность, он продолжал желать сыну другую жену и тоже с нетерпением ждал королевского приема, надеясь, что Людовик аннулирует этот безумный брак.
       – Вы все еще не верите, что я люблю вашего сына? – спросила тестя фехтовальщица.
       – Верю, но ваша любовь разжигает в нем страсти, а не несет покой.
       – Разве любовь должна нести покой?
       – Я боюсь, что вы оба сгорите в своих страстях как еретики.
       Во время одного из уроков игры на лютне к Элоизе приехала Виолетта.  Женька встретилась с ними обеими на лестнице, когда собиралась уезжать.
        – Добрый день, Лили, – усмехнулась покривившемуся лицу своей соперницы фехтовальщица. – Вы все еще считаете мое платье скучным? Или, может быть, снова хотите ударить меня ножиком для чинки перьев?..  Вижу, что хотите.
        – Вам не следует так со мной разговаривать, госпожа де Бежар.
        – Меня сейчас зовут не де Бежар.
        – Ваше присутствие здесь в качестве маркизы де Шале незаконно. Король еще не признал ваш брак.
        – Его признал Бог.
        – Сомнительно, чтобы Бог был к вам расположен. Вы попираете его заповеди и занимаетесь не своим делом!
        – Я думаю, что Бог мудрее вас, Лили, и принимает меня такой, какая я есть.
        Виолетта хотела ответить, но Элоиза взяла ее за руку и потянула за собой.
        – Идемте, Лили. Вы здесь не затем, чтобы разговаривать с временщицей. Его величество вряд ли потерпит такое со своим фаворитом.
       Тем не менее, король не чинил никаких препятствий «незаконной паре». Это воодушевляло обоих, но и опасная неопределенность их положения тоже чувствовалась. Парижское общество оставалось настороженным. Те, с кем фаворит короля и фехтовальщица сталкивались на улице или в храме, куда де Шале иногда вывозил девушку к мессе, с ними практически не разговаривали, а только осторожно кланялись, да и то, главным образом, Генриху. В домах их не принимали, исключение составляли очень немногие.
       – Вот сейчас-то я и выясню, кто мои настоящие друзья, – посмеивался маркиз.
       Среди них, странным образом, оказался принц Конде. Возможно, королевская кровь боковой линии Бурбонов и особенность его положения при троне давали ему право более дерзкого жеста.
       – Что вы делаете, сударыня? – с шуточным возмущением спросил он, принимая опальную пару у себя в доме.
       – А что я делаю, ваше высочество? – не поняла фехтовальщица.
       – Говорят, вы ездите к де Санду, надеваете штаны и занимаетесь позорным для дворянского звания учительством? Генрих, как вы терпите это? Над вами скоро будет смеяться весь Париж!
       – Я и сам люблю повеселиться, ваше высочество.
       – О, вам всегда льстило быть в центре внимания! Я, знаете, тоже не против побузить, но все-таки посоветовал бы вашей прекрасной женушке бросить эти игры с общественным мнением. До приема короля ей следует быть послушной.
       – Если она станет таковой, я разлюблю ее.
       – Тогда пусть на время сделает вид таковой, как это делаю я, – со смехом посоветовал Конде. – А вы, милый де Шале, бросьте! Умирать от любви фавориту короля не идет! Нас ждут великие дела! Оставьте эту меланхолию!
       – Я не умираю, вам показалось, – сказал Генрих и тоже засмеялся, но слегка надтреснутым смехом.
       Не отказала в приеме и Клементина де Лавуа. Женька сама уже давно хотела съездить к ней и узнать, как поживает Валери. Девочка была счастлива своим положением в знатном доме, где приобрела характерный для служанки знатной дамы лоск и некоторую надменность. Эта подчеркнутая надменность, очень похожая на разбухшее самомнение Эжена, Женьку несколько смутила, но Клементина девочкой была довольна. 
       – Я уже выезжала с ней в салон Рамбуйе. Все подумали, что Валери моя родственница. Вы знаете, я в шутку посадила ее за шахматы, так она выиграла партию у Вуатюра.
       – Что тут странного? – пожал плечами де Шале. – Девочка, которая умеет считать с детства, конечно, должна выиграть партию у поэта.
       – Нет-нет, Валери прелестна! Я хочу нанять учителей, чтобы поучили ее языкам и изящным наукам, а вот вам я бы предложила, не дожидаясь приема, ехать на Луару, – посоветовала молодая госпожа де Лавуа.
       – Вы думаете, что король не простит нас? – спросила фехтовальщица.
       – Думаю. Вчера я была в Лувре и видела его лицо.
       – А что с его лицом?
       – Оно выглядело как у больного язвой.
       – Но, может быть, он действительно болен.
       – Да, если считать, что язва – это вы, Жанна.
       Генрих посмеялся  и сказал, что Клементина преувеличивает, так как он ничего такого не заметил.
       – А я чаще бываю в Лувре, сударыня.
       Женька тоже не находила, чем ей может быть опасен королевский прием  – дело де Жуа можно было уладить, а за тайное венчание ее и Генриха мог ждать только скандал. В случае непризнания брака они, как и планировали, собирались уехать на Луару. «Но тогда сюжет не закончится, – опять вспомнила фехтовальщица. – Нужно, чтобы мой брак был признан». Впрочем, она уже хотела этого не только из-за сюжета.
        Проведать свою бывшую протеже неожиданно заехала герцогиня де Шальон.  Она появилась в тот момент, когда Генрих еще не вернулся из Лувра, а Женька готовилась к выезду на урок с де Вансом.
        – Вы избегаете меня, Жанна? – спросила герцогиня.
        – Просто не хочу компрометировать. Все ведь шарахаются от нас как от чумных.
        – Да-да, у вашей пары сложное положение. Я хотела узнать одно… Все бумаги уничтожены, как мне передали?
        – Почти.
        – Понятно.
        – Но вам не стоит волноваться, ваше имя упоминаться не будет.
        – А оно все-таки упоминалось?
        – Да.
        – Понятно. А другие имена?
        – Не понимаю вас, ваша светлость.
        – Что ж, хорошо... Теперь о главном. Нам следует договориться на всякий случай, Жанна.
        – О чем?
        – Никто не знает, как могут повернуться события. Вас видели у меня в тот день перед вашим исчезновением. Будем считать, что вы отказались от предложения принцессы Генриетты, я дала вам денег, и утром вы уехали.
        – Да, я поняла, ваша светлость.
        Когда в гостиную вошел вернувшийся из Лувра Генрих, герцогиня, не моргнув глазом, немедленно сменила не только тему разговора, но и тон. Он мгновенно стал по-светски легким и витиеватым.
        – Вы все-таки не послушались меня, сударыня, – улыбнулась она Женьке. – Как вас угораздило выйти замуж за Генриха де Шале? Такого не ожидала даже я!
        – Я тоже этого не ожидала, ваша светлость.
        – О, великолепная герцогиня де Шальон! – поприветствовал высокую гостью поклоном вошедший маркиз. – Вы тоже не чураетесь нашего общества? Смело, сударыня! И чем же я плохой муж?  Посмотрите только на жемчужное ожерелье на шее у моей супруги!
        – Побеспокойтесь лучше о шее, на которую оно надето, сударь.
        – Ну, об этом я уже побеспокоился. Как-то я укусил за эту шею, и теперь ее отчаянная хозяйка со мной!
        – Вы считаете это удачей?
        – Я считаю это судьбой.
        В один из ближайших дней Женька поехала отдать долг судье. Де Шале только пожал плечами. Он, как и всякий аристократ, относился к долгам легко, считая, что это он оказывает честь, беря у кого-то взаймы, но девушка настояла, и он сам сопроводил ее в дом де Ренаров. 
        Судья в очередной раз был ошарашен визитом своей беспокойной племянницы. Он в замешательстве смотрел, то на кошель с возвращенными деньгами, то на фехтовальщицу, то на фаворита короля. Тетушка, как и в прошлый визит, находилась рядом. Она тоже не знала, на чем или на ком остановить свой растерянный взгляд и держалась за сердце. Де Ренары, как и все остальные, не понимали, как относиться к «незаконной паре» и стоит ли радоваться возвращенным деньгам. Женька не стала их долго мучить и, отдав долг, оставила растерянных родственников в этой тягостной неопределенности.
        Еще одним лицом, поддерживающим незаконное венчание маркиза и фехтовальщицы, была Катрин. За время уроков игры на лютне девушки сблизились и перешли на «ты». После пирушки в «Божьей птичке» Катрин была некоторое время сама не своя, пока Женька не обнаружила возле ее кровати забытые мужские перчатки. Оказалось, это перчатки де Вернана. Катрин призналась, что они встречаются. Де Вернан уже несколько раз залезал к ней в окно по веревочной лестнице, которую она взяла из бывшей комнаты Генриха.
        Генриху Женька про эту связь ничего не сказала, опасаясь, что защищая семейную честь, маркиз вызовет Андре на дуэль, забыв при этом, что он тоже не раз лазал в окна к чужим сестрам.
        – Завтра я поеду на занятия с утра, – сказала Катрин фехтовальщица, – и отдам перчатки.
        – С утра? А Генрих? Разве он позволит?
        Женька решила возобновить занятия в классе, но Генрих, с трудом согласившийся на уроки с де Вансом, утренние занятия с классом ей категорически запрещал. Она настаивала, требуя хотя бы два посещения в неделю, чтобы поддерживать форму, а он опять напоминал ей, чья она жена, чьи гербы носит на одежде и матерью чьих детей должна стать.
        – Оставьте эти капризы, Жанна! Занимайтесь лучше домом! – твердо сказал де Шале.
        – Это не капризы, Генрих! Это моя жизнь! Если ты не дашь мне жить такой жизнью, я просто умру в твоем красивом доме!
        – Это не мой дом, а наш!
        – Если ты не дашь мне дышать, я уйду от тебя!
        – Только попробуй!
        Женька больше ничего не ответила, а Генрих на следующий день встал раньше обычного и уехал с королем на охоту в Сен-Жермен. Фехтовальщица немедленно оделась в мужской костюм, который уже не убирался под ключ, так как она ездила вести уроки с де Вансом, и ловко запрыгнув в седло Саломеи, поскакала в школу де Санда.


Ожог


       Начался ноябрь, но небо в этот день было необычайно чистым, как тот лист бумаги, на котором еще ничего не написано. Крыши, умытые ночным дождем, весело блестели под лучами случайно выкатившего из-за тучи солнца. Ногами, копытами и колесами энергично месилась похожая на черные чернила городская грязь. Будучи верхом фехтовальщица ее не боялась и была готова поставить под новым днем в сюжете Марка Монрея очередной автограф.
       Неожиданное появление Женьки на площадке вызвало среди фехтовальщиков понятное оживление.
       – Первый раз вижу, чтобы жена изменяла мужу сразу с двенадцатью! – воскликнул де Фрюке.
       Де Санд тоже был доволен и разрешил девушке присоединиться к разминке. Отпустив еще пару шуток на тему сбежавшей супруги, фехтовальщики весело побежали по тропинке.
       На занятиях находилась и Жули, но в роли не участницы, а зрительницы. Она сидела на скамье у дома и внимательно смотрела за всем тем, что делают фехтовальщики.
       На третьем круге де Санд велел Женьке встать последней.
       – Больно смотреть, как господа спотыкаются, видя вас перед глазами.
       Женька слегка смутилась, но не возражала и встала последней. Дистанция далась ей нелегко. «Теряю форму», – подумала она и твердо решила бороться с Генрихом за четырехразовое посещение класса в неделю.
       На перерыве фехтовальщики крутились рядом, но теперь никто из них не справлял нужду возле деревьев и не делился своими мужскими успехами у многочисленных подруг. Женька немного растерялась. Хотя глаза, обращенные к ней, блестели, это был уже не тот блеск. Она поняла, что перестала быть среди фехтовальщиков безоговорочно своей. Особенно это было заметно в поединках, – сильные ее щадили, а слабые терпели. Оставался верен себе только де Зенкур, – он, как и прежде, не стеснялся в выражениях, красочно расписывая свои ночные утехи, и не давал Женьке ни одного повода расслабиться в спарринге, а когда она в благодарность за это хотела его обнять, он выругался и отошел.
       – Не лезьте ко мне с вашими нежностями, де Жано! – сказал он. – Где вы находитесь, черт возьми? Вы надеетесь, что в обмен на ваши бабские штучки я откажусь от удовольствия хорошенько ударить вас рапирой или пукнуть в вашем присутствии?
       Де Санд расхохотался, а все остальные как молоденькие фрейлины, захихикали в перчатки. Однако слова де Зенкура отрезвили не только Женьку, но и фехтовальщиков, которые на протяжении всего занятия находились в неприятной им растерянности. Они стали ругаться, спорить и разделились при этом на два лагеря. В одном были противники присутствия в классе маркизы де Шале, а в другом считали, что все должно оставаться так, как было тогда, когда еще никто не знал, кто такой Жанен де Жано.
       – Де Зенкур прав! – кричал де Вернан. – В фехтовальном классе мы можем видеть только господина де Жано! Этот «мальчик» доказал, что достоин мужского поединка!
       – А что же вы тогда поскользнулись, когда этот «мальчик» бежал впереди вас? – язвительно заметил де Фрюке, и все засмеялись.
       – Да, мы никак не можем делать вид, что не замечаем эту... эту задницу! – поддержал его де Бра, и за этим снова раздался взрыв хохота и ругательств. – И как я могу драться с женщиной? А если она беременна?
       – Я не беременна, – сказала фехтовальщица.
       – Да вы и не забеременеете никогда, если будете пропадать на фехтовальной площадке! – воскликнул де Бонк. – А если это случится, то потеряете ребенка на первой же неделе!
       – Черт побери, вы ведь замужем, сударыня! – добавил де Панд.
       – Черт побери, это вас не касается, Ипполит! – рассердилась Женька именно из-за того, что его слова достали ее как боевой клинок даже под фехтовальным колетом.
      Все это, широко раскрыв глаза, наблюдала Жули. Она уже довольно насмотрелась здесь поединков и теперь, словно завороженная, ждала, чем кончится самый главный из них.
      – Что касается меня, господа, – сказал де Зенкур, – то я дерусь со всяким, кто бросит мне вызов, будь то мужчина или женщина! Нагло выйдя на фехтовальную площадку, госпожа де Шале сделала свой выбор и всем здесь доказала, что имеет право носить мужской костюм. Что же касается задницы, дорогой де Бра, то нам всем давно известно, что господин де Вернан с таким же интересом уже давно смотрит на задницу господина д’Ангре. Так разве дело в господине де Жано или в госпоже де Шале? По-моему, тут дело только в самообладании.
       После этих слов де Вернан и д’Ангре молниеносно выхватили свои боевые шпаги, но де Зенкур, прекрасно понимая, что последует за его словами, приготовился к бою прежде, чем его об этом попросили.
       – Всем стоять! – грозно гаркнул де Санд. – Занятие окончено! Вам следует разъехаться, господа.
       Фехтовальщики нехотя убрали оружие в ножны и стали мрачно собираться. Де Зенкур демонстративно сплюнув в сторону, уехал первым. За ним хмуро потянулись остальные. Женька подошла к де Вернану и отдала ему перчатки, оставленные в комнате Катрин. Он рассеяно поблагодарил и тоже уехал вместе с д’Ангре.
       – Ты довольна? – посмотрел на фехтовальщицу де Санд.
       – Они подерутся? – глядя в спину де Вернана, спросила она.
       – Черт их знает? Штрафные выплаты за оградой этого дома уже никого не сдерживают. Там идет другой отсчет.
       – Я знаю.
       – Да, ты знаешь.
       Но день, такой светлый с утра, раскрутившись сорванной пружиной разбитых часов, показал фехтовальщице, что она еще не все знает о том отсчете, про который упомянул Даниэль де Санд. Ей не хотелось ехать домой, и она осталась на обед.
Даниэль, несмотря на  стычку его учеников, был доволен. За столом он хвалился сыном, который уже окончательно признавал в нем отца, подмигивал Ажелине и с удовольствием поглядывал на свою маленькую воспитанницу. Жули перестала прятать руки под стол, смотрела уверенно и уже не краснела, когда к ней обращались на «вы».
       – Лабрю, почему у вас такое постное лицо? – спросил Даниэль лекаря, который действительно выглядел несколько озабочено.
       – Я беспокоюсь о девочке, – ответил Лабрю.
       – Что о ней беспокоиться? У нее  есть дом и прекрасная молодая воспитательница.
       Компаньонка Ажелина, действительно молодая, но несколько суховатая внешне девушка из бедной дворянской семьи, смущенно наклонила голову.
       – Да, прекрасная. Это даже вызывает разговоры, – кивнул врач. – Почему вы не взяли в воспитательницы даму постарше, сударь?
       – Вы же знаете, что Ажелина шестая дочь в семье. Куда ей было деваться? А потом, мне давно плевать на светские сплетни, Лабрю. Я хочу, чтобы Жули видела перед собой пример благородной девушки, а не ворчливой старухи! Как вы думаете, Франкон?
       – Я всегда говорил, что вы сделали превосходный выбор, Даниэль, – поддержал друга Ален и поцеловал Ажелине руку.
       Он сидел рядом с ней и подавал ей анисовые пастилки для освежения рта. Ажелина немного смущалась, но от внимания Франкона не отказывалась.
       – Госпожа Ажелина в этом случае прекрасный пример для вашей воспитанницы, но я говорю о другом, – продолжал Лабрю.
       – О чем?
       – О фехтовальной площадке. Жули не должна там бывать, раз вы хотите воспитать ее, как дворянку, иначе один из примеров будет уничтожен другим, более сильным.
       – Вы считаете фехтовальную площадку более сильным примером для Жули?
       – Да.
       – Почему?
       – Потому что она, как и госпожа де Шале, к нему расположена. Обе представляют на данный момент некий яркий каприз природы, которым, конечно, можно восторгаться, но которому не следует потакать.
       – Хм, вы правы, но у Жули слабые легкие. Вы сами говорил, когда осматривали ее. Упражнения на воздухе ей не повредят. Ей нужно набраться сил перед тем, как отправиться в пансион. Так, Жули?
       – Да, господин де Санд.
       – Я думаю, что вы оба лукавите. Кроме того я, как лекарь, знаю, что любое лекарство, оздоровляя одно место, может сильно повредить другому.
       – Не беспокойтесь, я прослежу за этим.
       – Конечно, сударь, но, может быть, это уже поздно.
       Как будто подтверждая опасения Лабрю, развернувшуюся дискуссию вдруг подсекло под самый корень внезапное возвращение д’Ангре. Он ввалился в залу вместе с де Зенкуром, который висел на нем, словно пьяный, и только кровь, стекающая на пол из-под руки последнего, говорили о том, что парня притащили не из «Божьей птички». С другой стороны де Зенкура поддерживал его слуга.
       – Де Санд, ради Бога! – воскликнул д’Ангре. – Мы не дотащим его до дома!
       – Лабрю! – вскочил де Санд, но врач уже бежал к раненому, – Франкон, помогите ему!
       Насмешливые глаза де Зенкура были полны боли, но он не проронил ни стона. Его положили на ларь. Ажелине и Жули де Санд велел уйти к себе.
       – Он держался всю дорогу, – пробормотал д’Ангре. – только здесь у ваших дверей упал как подкошенный.
       Д’Ангре, испачканный чужой кровью, выглядел так, будто его самого только что пырнули шпагой. Женька с ужасом смотрела, то на  раненого Альбера, то на  онемевшее лицо д’Ангре, и ощущение какого-то непоправимого несчастья вдруг заставило похолодеть пальцы ее ног. Оно подползло к ним, словно невидимая змея, от укуса которой сейчас спастись было просто невозможно.
       – Это вы дрались с де Зенкуром, Эмильен? – спросил де Санд.
       – Я?.. Нет... Это де Вернан... Они дрались, – ответил д’Ангре, не в силах совладать с какой-то внутренней дрожью, что сотрясала его тонкие изящные пальцы, которыми он тщетно пытался стереть кровь со своего камзола.
       – Так-так!.. Превосходно! Удар неплохой! А, Лабрю? Какова рана?
       – Господин де Зенкур был на волоске, ваша милость. На дюйм левее, и его великолепное легкое было бы продырявлено насквозь.
       – Превосходно!.. Да что вы так трясетесь, Эмильен? Вы что, заболели, мой милый? Где де Вернан? Он не с вами?
       – Нет, сударь.
       – Неужели дал деру? Что-то на него не похоже! 
       – Андре мертв, сударь.
       Женька вскрикнула –  «змея», невидимо подползшая к ногам, укусила, и хотя девушка ожидала это, боль была просто нестерпимой.
       – Что вы сказали, Эмильен? Повторите, черт бы вас побрал! – гаркнул Даниэль, исторгая в этом крике ту же самую боль.
      – Мертв, сударь, – из глаз д’Ангре вдруг потекли слезы. – Они дрались честно... Вы не думайте… Андре сделал выпад и открылся… Он не ожидал… но Альбер – черт!.. Вы же знаете… он уже падал, но достал Андре прямо в сердце.
      – Где это было? – вдруг без всякой эмоции, будто в нем  тоже что-то умерло, спросил де Санд.
      – Там, у старой стены... Мы не доехали до Булонского леса... Альбер снова стал задираться и Андре… Нужно съездить за ним… Он все еще лежит там… Или поехать сообщить госпоже де Вернан?
      – Куда съездить? Вам сейчас нужно ехать к себе на квартиру и сидеть там тихо как мышь! Вы поняли, Эмильен?
      – А как же Андре?
      – Вы поняли, Эмильен?
      – Да, сударь.
      – Вот дураки! Какого черта?! Какого...
      – Не кричите, сударь, вы мне мешаете, – сказал Лабрю, бинтуя де Зенкуру грудь. – Господин Франкон, позовите Эжена. Нужно перенести раненого наверх.
       Де Санд опустился на ларь и сжал голову руками. Д’Ангре продолжал тихо плакать в стороне, а Женька молча смотрела, как перевязанного Альбера охранники под командой Эжена уносят в комнату наверху.
      – Вам лучше сейчас уехать, сударыня, – подошел к девушке Лабрю.
      – Как же так?.. Этого не может быть... Эмильен ошибся... Андре, наверное, просто ранен... Я только что отдала ему перчатки...
      – Эмильен не ошибся, он плачет. Пойдемте, я провожу вас. Господин де Санд, я провожу маркизу де Шале. Ее уже, наверное, ищет муж.
      – Да, нам не хватало здесь только ее мужа. Пусть едет и сидит дома. Скажите привратнику, чтобы не пускал ее больше сюда, Лабрю.
      Женька ничего не ответила. Она чувствовала себя настолько уничтоженной, что ей было абсолютно все равно, что сказал де Санд. Девушка не помнила, как доехала до дома, как поднялась в спальню и упала на кровать, где надолго замерла, уставившись обесточенным взглядом в шелковый полог. Ей казалось, что над ней кто-то жестоко пошутил, а завтра Андре снова явится в класс и будет отстаивать право ее пребывания на фехтовальной площадке. Ей было непонятно, как она может больше не увидеть его улыбчивого лица и не услышать приятного бархатного смеха...
      Фехтовальщица приказала Нинон принести вина, и только второй бокал, выпитый залпом, смог расплавить натянутые, словно струны чувства.
      Генрих, вернувшись с охоты и выяснив, что случилось, оценил произошедшее довольно холодно.
      – Мне сказали, что вы ездили к де Санду, сударыня?
      – Да.
      – Тогда почему вы плачете? Проиграли поединок?
      – Да... Они поспорили… из-за меня. Де Вернан убит, де Зенкур ранен.
      – Де Вернан? Хм, король будет доволен.
      – Доволен?
      – Де Вернаны когда-то выступали на стороне его матери.
      – Какая сторона? Ты что не понимаешь? Андре больше не придет в класс… его нет, а он... он был за меня сегодня на площадке.
      – Законы людской чести, беспощадны, Жанна. Они требуют жертв не меньше, чем законы войны. Разве в школе де Санда не объясняют это? Переоденься в платье и спускайся к столу. Тебе нужно поесть.
      – Не хочу.
      – Тогда хотя бы переоденься. Эти слезы не идут к тому костюму, который ты снова на себя надела.
      Генрих больше ничего не сказал фехтовальщице про ее самовольную поездку на занятия, – это было излишне, – она была наказана за нее так, как даже он не придумал бы наказать ее.
      Оставив свою истерзанную жену наверху, фаворит короля переоделся и вместе с приглашенным мастером ушел заниматься головой кабана, которую привез с охоты и которую хотел повесить в трапезной зале. Женька была благодарна ему за это нужное ей сейчас одиночество, но к ужину все-таки спустилась и попросила мужа узнать, когда будут назначены похороны. Он послал в дом де Вернанов Цезаря.
      – Боже мой... что будет с Катрин? – невольно ужаснулась Женька.
      – А что с Катрин?
      – Они встречались. Он залезал к ней по той… нашей лестнице. Я узнала, когда нашла его перчатки.
      – Хм, и тут не обошлось без вашего участия!
      – Что значит, без моего?
      – Почему вы мне ничего не сказали, сударыня? Хорошо, что Андре побеспокоился убраться из этого мира раньше, а то я бы сам его прикончил!
      – Поэтому и не сказала.
      – Будет весело узнать, что Андре оставил моей миленькой сестричке не только перчатки, и я скоро стану дядюшкой!
      Цезарь сообщил, что отпевание назначено на два часа следующего дня.
Супруги де Шале поехали в храм вместе. Де Санд и его класс были уже там. Увидев маркизу де Шале, они не улыбнулись, а только молча прикоснулись к краям своих шляп. Д’Ангре, бледный и молчаливый, покусывал губу и смотрел в одну точку. Так получилось, что де Вернан, взяв на себя роль старшего брата, опекал юношу с первого дня поступления его в школу. Некоторые посмеивались и видели в этом нечто двусмысленное, особенно старался де Зенкур, который всякий раз искал повод поддеть удачливого Андре.  Дуэль могла случиться в любой день, однако она случилась вчера, и фехтовальщица не смела винить в ней только де Зенкура.
       Войдя в церковь, Генрих и Женька прошли мимо скамей, где сидели родственники де Вернана. Женщины изредка приподнимали густые траурные вуали и промокали глаза платками из дорогого батиста. Мужчины, одетые в черное, молча смотрели на молодое мертвое тело и сочувственно вздыхали. Кроме положенной скорби в воздухе витало недоумение и растерянность, которое особенно ощущается в такие минуты. Головы склонялись не только в горькой печали, что сопутствует каждой потере, но и в немом смирении перед соседством двух миров, грань между которыми тонка, а великая загадка необратимого перехода так и остается за пределами человеческого понимания.
      Андре лежал в гробу, словно спал. Лицо его было чистым и спокойным, будто он совершенно серьезно готовился предстать перед кем-то там наверху.
Женька, остановившаяся у первого ряда скамей, не могла оторвать от него глаз. «Еще вчера он был на площадке и заступался за меня, – думала она, не в силах понять, как такое может происходить, –  еще вчера... а теперь... зачем это? Почему?.. За что?»
      – Это предупреждение, – вдруг кто-то тихо сказал за ее спиной.
Она обернулась, – это был Лабрю.
      – Да, – продолжил он. – Вы вышли замуж и должны заниматься своей семьей, а не шпагой.
      – Мне... мне больно, Лабрю.
      – Вы взрослеете, а это всегда больно.
      В храм в сопровождении де Бона вошла Виолетта. Увидев фехтовальщицу, де Бон поприветствовал ее и Генриха легким наклоном головы, а Виолетта тотчас подошла к какой-то даме на скамейке и шепнула ей что-то на ухо. Дама обернулась, потом встала и тихо приблизилась к «незаконной паре». Представившись сестрой госпожи де Вернан, она сказала, обращаясь к фавориту короля:
      – Ваша жена должна уйти отсюда, господин де Шале.
      – Почему?
      – В храме не может присутствовать женщина, которая попирает божеские законы и носит мужские штаны.
      – Я занималась в одном классе с вашим племянником, – возразила фехтовальщица. – Я имею право с ним попрощаться.
      – Имеет право с ним попрощаться та, которая носит его ребенка или его имя, а не одно с ним оружие. Священник не начнет отпевание, пока вы не уйдете, сударыня.
      Фехтовальщица не стала больше спорить. Она подошла к гробу, поцеловала Андре в немые губы и под легкий шумок, раздавшейся ей вслед, вышла из церкви.
Генрих был задет демаршем щепетильной тетки де Вернана, всю дорогу возмущался и обещал поговорить с королем, чтобы тот поставил эту семью на место, а Женька, продолжая нести на своих губах незримое прикосновение смерти, молчала. Суетные заботы и даже мысли о приеме в Лувре на фоне бледного мертвого лица Андре казались несущественными.
      После посещения храма Генрих повез девушку к родителям. Это был последний день перед аудиенцией  короля, и матушка настоятельно просила их заехать.
Обед прошел в мрачном молчании. Матушка вздыхала, батюшка ел, глядя поверх голов, Элоиза смотрела на фехтовальщицу с затаенной надеждой на ее проигрыш, а Катрин после новости о смерти де Вернана выглядела просто плачевно. Она не могла предаваться скорби публично – об их связи, кроме Женьки и Генриха никто не знал.
      После обеда господин де Шале пригласил сына и его непослушную супругу в свой кабинет.
      – Еще есть время, Генрих, – сказал батюшка. – Отпустите эту девушку. Вы всегда были склонны эпатировать общество, а сейчас хотите сделать это посредством скандального брака. С таким же успехом вы могли бы жениться на арабке или крестьянке. Простите, сударыня, что я говорю такое при вас.
      – Говорите, я выдержу, – не смутилась фехтовальщица.
      – Вот именно, выдержите. Я уважаю эту девушку как бойца, но не принимаю ее как вашу супругу, Генрих. Она симпатична мне, как тот юноша Жанен де Жано, под именем которого вы привели ее сюда, но было бы лучше, если бы ничего не связывало ее с нашим домом. Вам такая ноша не по плечу, а она еще сама не знает, чего хочет. Ваша шутка на этот раз зашла слишком далеко.
      – Это не шутка, отец, – порозовев скулами, ответил Генрих.
      – Вы научились любить? – усмехнулся господин де Шале. – Где же? На банкетках наших дворцов?
      – Вы не верите, что я могу любить?
      – А вы верите?
      – Отец!
      Но Женька взяла Генриха за руку и вывела за дверь, где их дожидалась госпожа де Шале.
      – Вы знаете, что он говорит, матушка? – продолжал возмущаться фаворит короля.
      – Он говорит так от боли, – попыталась успокоить сына госпожа де Шале.
      В экипаже Генрих долго молчал, и Женька догадывалась, о чем он думает. В словах его отца была порядочная доля истины, и теперь сын мучительно хотел эту долю определить. Фехтовальщица тоже молчала, не пытаясь помогать ему в том, что должен был сделать только он сам.
      – Если хочешь, мы не поедем завтра в Лувр, – сказал вдруг фаворит короля. –
Вещи уже уложены, и мы можем ехать на Луару.
      – Ты... серьезно? – повернула к себе его лицо Женька.
      – Да.
      Глаза Генриха повлажнели, будто он превозмогал сейчас какую-то боль. Женька обняла его и сказала:
      – Нет, мы поедем в Лувр, иначе твой батюшка не будет уважать меня даже как бойца.


Прием короля


       Вещи на случай неудачной аудиенции действительно были уже собраны и уложены в дорожный экипаж. На прием супруги де Шале поехали в карете, которая предназначалась для визитов. Платье, пошитое специально для этого приема, сидело на фехтовальщице великолепно, однако грудь в рубиновом колье выглядела, словно сбрызнутая кровью, и девушка всю дорогу трогала пальцами эти, оправленные в золото, красные камни. Короткие волосы, единственное, что осталось из ее мальчишеского облика, и которые почему-то нравились Генриху, были завиты и прикрыты шляпой. Это скрадывало их эпатажность и смягчало сосредоточенное выражение лица.
       Супруги де Шале подъехали к девяти. У дверей уважительно вытянулся пост де Бронте.
       – Ваша милость! – улыбнулся офицер и с восхищением взглянул на фехтовальщицу. – Превосходно, сударыня!
       – Это моя супруга, де Бронте, – сказал Генрих.
       – Ах, вот как? Славно-славно, госпожа де Шале! Я помню, как вы приехали когда-то в расшатанном наемном экипаже! Простите, а ваш брат не с вами?
       – Какой еще брат? – с подозрением посмотрел на супругу фаворит короля.
       – Жанен де Жано приезжал сюда отдать долг господину де Белару, – пояснила Женька.
       – Что еще за долг?
       – Денежный. Де Белар как-то выручил меня. Не беспокойся, у меня больше нет с ним никаких дел.
       Женька и Генрих направились к приемному залу. В коридорах с фаворитом короля вежливо здоровались, а его супругу мягко игнорировали, все еще не зная, как обращаться к девушке, которую он считал своей женой.
       – Публика уже собралась? – спросил Генрих у принца Конде, который стоял у входа в зал.
       – Да. Осталось четверть часа. До вас еще состоится два представления и одно прошение о помиловании. Сынок госпожи де Рош по пьянке ввязался в драку и сильно побил кого-то из дома де Конти.
       – А представления?
       – Так, ерунда! Мамочки представляют ко двору своих дочек, и они, пожалуй, нервничают больше вас.
       – Что говорят в публике?
       – Ничего. Вашей пары как будто не существует, хотя по лицам видно, что все явились сюда только ради этого.
       Принц был прав, и когда маркиз и фехтовальщица вошли в приемный зал, шум разговоров стих, и все посмотрели в их сторону. Де Шале улыбнулся. Его лицо порозовело, словно у певца, которого попросили спеть на бис. Он гордо выпрямил спину, довольно огляделся и потянул Женьку к незнакомому, одетому по-дорожному, дворянину.
       – О, Виктор! Вы здесь? Знакомьтесь, Жанна! Это Виктор де Невер. Что вы делаете в Париже, Виктор? Почему не заехали ко мне?
       – Я здесь по делу графа д’Ольсино, – сказал Виктор. – Отец поручил узнать, как идет следствие.
       – Что ж... – Генрих взглянул на фехтовальщицу, – я слышал, дело безнадежное.
       – Значит, я приехал зря?
       – Ну, почему же? В развлечениях у вас недостатка не будет! То танцы, то охота, то побьют кого-нибудь... Кстати, охотиться лучше в ваших местах. В Сен–Жермене совсем не осталось дичи! Верно, Жанна?
       – Да, – постаралась как можно естественней улыбнуться Женька.
       Генрих хотел продолжить разговор об охоте, но высокие двери в приемную распахнулись, и в зал вошел король. Он был в сопровождении охраны из мушкетеров, пажа и секретаря.
       Общество заволновалось, почтительно пригнулось и застыло. Король обходил присутствующих по кругу. Это был один из его обычных утренних приемов, когда дворянские семьи могли представить своих детей, мужья – молодых супруг, а просители подать жалобу.
       Первыми Людовику были представлены две миловидные девушки, и он с протокольной улыбкой сказал одобрительное слово каждой. Потом было подано прошение, о котором упоминал принц Конде, и с тем же дежурным выражением лица молодой монарх передал бумагу секретарю. Когда же король остановился напротив фехтовальщицы, наступила такая тишина, что стало слышно, как за окном покрикивают на Сене прачки.
       Женька дежурно поклонилась, после чего снова выпрямилась и встала, держа корпус как веховой столб. Король молчал довольно долго, и все, затаив дыхание, напряженно следили за исходом этой острой паузы, которой, казалось, не будет конца.
       – Маркиза де Шале? – наконец произнес Людовик, и общество облегченно переступило с ноги на ногу.
       – Да, государь, - ответила девушка.
       – Ваша супруга, господин де Шале? – спросил король своего фаворита, словно ответа фехтовальщицы ему было недостаточно.
       – Да, государь. Я привез ее, чтобы представить вам.
       – Я п-помню. Вы говорили, что женились.
       – Я женился, но это не значит, что я предан вам меньше, государь.
       – Хорошо-хорошо... У нас еще будет время, чтобы п-проверить это.
       – Я всегда ваш, государь!
       – Ну-ну, не нужно так усердствовать, – сделал несколько раздраженный взмах перчатками король. – Учитесь у своей супруги, маркиз. Она к-как будто совсем не спешит выражать нам благодарность.
       Женька действительно не спешила припадать к руке молодого монарха. Во-первых, это  ей изначально претило, а во-вторых, что-то в тоне короля ее настораживало.
       – Простите мою жену, государь. Она ошеломлена вашей милостью! – постарался как-то прикрыть нерасторопность фехтовальщицы де Шале.
       – Ошеломлена?.. Что ж, п-подождем, пока маркиза оправится, – кивнул король и повернулся к Виктору де Неверу. – Вы по делу графа д’Ольсино, сударь?
       – Да, ваше величество. Отец хотел узнать, насколько оно продвинулось.
       – Оно продвинулось, сударь, – заверил Людовик и посмотрел на Женьку. – Возможно, я уже сегодня смогу сообщить вам имя убийцы графа д’Ольсино.
       – Благодарю, ваше величество.
       – П-прием окончен. Я прошу остаться только маркизу де Шале.
       – Государь, – подался вперед Генрих, почувствовав, видно, что все теперь не будет так просто.
       – Извольте п-подождать супругу в галере, сударь, – остановил его жестом король и стал ждать, когда де Шале и все остальные выйдут.
Публика, слегка разочарованная, что не увидит настоящего финала этого интересного приема, удалилась.
       Король, оставшись наедине с фехтовальщицей, заговорил не сразу. Сначала он молча прошелся до дверей, красноречиво стуча каблуками по паркету, потом направился к окну и постоял там, думая о чем-то, и только после этого снова вернулся к дерзкой супруге своего фаворита.
       – Почему вы не приняли п-предложение стать моим личным телохранителем, сударыня? – спросил Людовик. – Вы понимаете, что я п-предложил вам достаточно, то есть все, что мог предложить Жанену де Жано?
       – Да, понимаю, ваше величество, но вы опоздали, я уже была замужем.
       – То есть, быть Жаненом де Жано вам показалось недостаточно?
       – Недостаточно.
       Король помолчал, потом продолжил:
       – Господин де Санд хлопотал на днях о патенте учителя фехтования на ваше имя. Вы получите патент и разрешение носить публично мужскую одежду, если...
       – Если...
       – Вы должны оставить Генриха де Шале. Я п-посодействую  в том, чтобы брак был аннулирован без неприятных для вас п-последствий, и в дальнейшем обеспечу вам свое покровительство.
       Прозвучи это предложение месяц назад, фехтовальщица бы не колебалась, но сейчас все было по-другому.
       – Я... я не могу оставить Генриха, ваше величество.
       – Если вы этого не сделаете, вас п-препроводят в тюрьму, сударыня.
       – Вы имеете в виду дело де Жуа?
       – Дело де Жуа? Какая г-глупость. Я знаю, что вы откупитесь. Я имею в виду другое дело. Если вы не оставите Генриха де Шале, Виктор де Невер сегодня же узнает имя убийцы графа д’Ольсино.
       – О чем вы, государь?
       – Не надо отрицать, сударыня. Господин де Летанг все рассказал мне. Судя по всему, это было настоящее убийство. Сейчас вам п-подадут бумагу, и вы подпишите согласие на развод. Ваше венчание все равно было незаконным.
       – Священник был настоящим, государь.
       – Да, и он уже отослан в один из самых глухих приходов. Вы п-подпишите бумагу?
       – Я не могу, государь.
       – Здесь нет ничего п-постыдного. Ведь вы вышли за маркиза из-за денег и вам не стоит так упорствовать.
       Но Женька упорствовала. Именно сейчас она могла доказать не столько королю, сколько себе, что вышла замуж не из-за того миллиона евро, который пообещал ей за «мирный финал»  Марк Монрей.
       – Я отказываюсь подписывать вашу бумагу, государь, – твердо сказала она.
       – Это ваше окончательное решение?
       – Да.
       – Хорошо.
       Король подозвал офицера охраны, который стоял у дверей и спросил:
       – Господин де Шале все еще в г-галерее?
       – Да, ваше величество.
       – А господин де Невер?
       – Да, ваше величество. Все еще в галере, ваше величество.
       – Все? Это п-превосходно. Зовите всех.
       Общество снова вернулось в приемную залу и выжидающе посмотрело на короля.
       – Господа, – громко сказал Людовик, – я желаю объявить, что несостоятельность к-королевского слова, в которой нас так часто упрекают в п-памфлетах, больше не имеет места при французском дворе! Виновник смерти графа д’Ольсино найден. Это, присутствующая здесь, маркиза де Шале. Я говорил с ней, и она во всем созналась. Так, сударыня?
       Все тихо ахнули и посмотрели на фехтовальщицу.
       – Да, – сказала она, но не со смирением, а с гордостью. – Мы дрались с графом за павильоном де Жанси. Я вызвала его на дуэль. Он заслужил такую смерть, он преступник!
       Придворные зашумели и растерянно переглянулись.
       – Не вам решать, чего заслуживают мои поданные, сударыня, – холодно заметил король и повернулся к Виктору. – Вы довольны, господин де Невер?
       – Да... Я доложу герцогу, – в некотором замешательстве пробормотал Виктор.
       – Охрана, арестуйте маркизу де Шале и п–препроводите ее в Бастилию, – приказал офицеру король. – Там она будет находиться до решения королевского суда.
       – Государь, постойте! – рванулся вперед Генрих, но охранники преградили ему путь.
       – Не делайте глупостей, де Шале, – сказал король. – Ваши шутки п-перестали всех развлекать как должно. Жениться на Жанне де Бежар – это было великолепно, но слишком неосторожно с вашей стороны. Вам нужно отдохнуть, поехать куда-нибудь.
Господин де Конде, п-прошу вас, уведите маркиза. На нем лица нет, и мы п-понимаем его чувства, они оскорблены – жена оказалась преступницей.
       Де Шале увели, а Женьку препроводили вниз, посадили в закрытый экипаж и повезли по мокрым от дождя улицам.


http://www.proza.ru/2011/04/01/820