© Dmitriy Karateev & Constantin Mohilnik
ДУНАЙ-ДУНАЙ
Психолирический мюзикл в 12 видениях
Предыдущая глава: http://proza.ru/2011/04/01/690
ВИДЕНИЕ ТРЕТЬЕ. ВОЛШЕБНОЕ ЗЕРКАЛЬЦЕ.
Апрель
Сулина / Румыния
Зеркальце
Сидит рыжая укротительница Коталин у себя в каюте, сидит-улыбается, в трюмо втройне отражается. Ещё отражаются в трюмо:
• на первом плане чашка какао стоит-испаряется;
• дальше – афиши, где Коталин с тигром гастролирует: Вена, Берлин, Париж, Сараево, Милан, Афины, София;
• на другой стене: шхуна “Коталин” в романтическом шторме, на носу капитан всем видом своим героически с бурею борется, на корме – старый лоцман трубку курит, под мышкой Библию антикварную держит, а по палубе матросы в белых рубашках носятся, авральные меры дружно принимают;
• на столике: груда визиток и записок от поклонников.
Посмотрит Коталин в правую створку – романтикой моря полюбуется, на капитана глазом наткнётся и отвернётся негодующе. Посмотрит в левую створку – опять улыбнётся, вздохнёт лукаво: эх, актёрская слава! Посмотрит прямо – себя увидит. Строго вглядится – ну, ничего, годится. А всё же… Покачает головой: чтO трюмо! – не скажет трюмо всей правды о хозяйке, не-ет, не скажет. Кто же мне верный друг? Флориан, конечно, огнешкурый, чёрно-полосатый. Он и сказал бы правду, да первое, что говорить не может, а другое, что и не знает его тёмная звериная душа всей правды.
А кто у Коталин нелицеприятный советчик и на все вопросы правдивый ответчик? И вытаскивает Коталин из-под вороха визиток и признаний круглую серебряную штучку с компакт-диск величиной, и нажимает пружинку, и раскрывается пудреница, и песенку поёт:
Я в мою госпожу
Беззаветно вгляжусь,
Льстивых слов не твержу
Не клянусь, не божусь.
Всю ей правду скажу –
Послужу-пригожусь!
Ласково обращается Коталин к зеркальцу пудреничному:
– Да уж, пожалуйста, зеркальце, подтверди моё мнение – точно ли… Нет, погоди!
Взяла из пудреницы щепоть серебристого порошка, ноздри раздула, порошок втянула:
– М-м-м! – промурлыкала, – Вот теперь хорошо, вот теперь говори, точно ли Коталин самая из всех на свете красивая и призывная? Что-что? Не слышу! Не слышу, но вижу, говоря серьёзно и без обиняков: да, Коталин, это ты. Смотри, стекляшечка серебряная, я ж на тебя надеюсь, не подведи! Ой!
Отпрянула Коталин, побледнела серебряно:
– Это что? Это кто?
Действительно – что же там? Чья там головка русеет? Чьё это плечико косою толстою оплелось? Глазки чьи Дунаем засинели? Не узнаёт себя черноокая рыжая каштанка Коталин. Что за видение? Где-то я её уже встречала… у какого-то деревянного причала… ещё тётка вслед ей кричала: “Куда ты, блудница босая-простоволосая!” Сморгнула виденье Коталин: это порошок мне зренье запудрил. Смотри, госпожа: всё как надо – и рыжая, и очи чёрные, страстные-прекрасные, брось же страхи напрасные – ты на свете всех милее, симпатичнее и притягательнее!
Цилиндр
– Всем собраться на палубе! С паспортами! Граница. Таможня.
Поднялись на корабль, на «Дунайский Венец», двое с овчаркой, оба смуглые и бровастые, только один худощав и вислоус, а второй толстоват и котоус. На ремнях дубинки висят, наручники, по кобуре, конечно. Один всё брюки подтягивает, а второй, кряхтя, ремень чуть ослабляет. Выстроились на палубе гуськом полукруглым у чёрного цилиндра:
• директор цирка краснобородый;
• бабушка-старушка седенькая-щупленькая, дунешь-улетит, в халате-байке и в тапочках;
• скрипач в чёрной обтяжке, лоб высокий, глаза навыкате;
• баба-слониха – пачка и балетки, остальное – мускулатура;
• гимнастическое трио, обнимкой: она-он-она;
• чета дрессировщиков малых зооформ: у неё болоночки под мышками, у него на плече белый кот в чёрной маске, попугай на макушке бритой, морские свинки в карманах;
• клоун-негр и клоун не негр, мяч у ног негра;
• братушки в тельняшках – команда.
И на капитанском мостике Флориан фон Габсбург стоит в сопровождении старого Иоахима фон Волькенштейна, корабельного доктора и семейного врача Габсбургов.
Подошёл толстый-котоусый, с краснобородым, с главным, обнюхался понятливо:
– Му-гу… – лбом покивал, подбородками потряс.
А к нему уже бабушка-старушка с паспортом на ладошке и с готовностью, переходящей в энтузиазм, поспешает. И написано на мелком личике: а как же, что надо – то надо: наше-то поколение понимает! И, не выдержав, делает невнимательному пограничнику замечание:
– А что ж вы с фотографией не сличаете, молодой человек? Так не годится…
– Добро, добро, сударыня! – усмехаются котовые усы.
Щёлкнула пружинка-печать:
– Bine a-ti venit la Romania!* - и козырнул с почтительным достоинством.
А другой, сухощавый с овчаркой, уже вдоль строя-гуська прошёлся, к мячику нагнулся, что у ног чёрного клоуна лежал, дал его собаке понюхать, концом ботинка вверх мячик футбольнул, горстями поймал, белому клоуну подал. Щёлк-щёлк-щёлк – по паспортам печать-пружинка:
– Э, шеф, а что за барышня там у вас?
А барышня-то – Липа-липованочка-вилковчаночка, такая вся беспаспортная, за границей недозволенная – шмыг, не будь дурочка, за чёрный цилиндр от досмотрщиков спряталась – и шмыг в ту самую дверцу, откуда в прошлой главе – помните? – тигр выходил. Досмотрщик худощавый – за ней, за цилиндр, стоит, глаза протирает: нет барышни. Только что, как будто, была – и куда-то канула. Цирк, прости Господи! Подошёл директор краснобородый:
– Проблема?
Дошло до худощавого-вислоусого: а ведь правда – цирк!:
– Ну, так не надо, шеф: я ж ясно вот этими видел – тут у вас барышня стойку какую-то делала. Где вы её прячете?
Не улыбнётся Варавва:
– Барышня вам нужна? Так не вопрос!
И в дверцу невидимую цилиндра постучался:
– Барышня, выходи: тебя в паспорте отметить хотят.
А сам из бороды волосок потихоньку выдернул. Встопорщились вислые усы вислоусого:
– Шутки с официальным лицом? Ну, так не надо – мы ж тоже можем пошутить, только не всем смешно будет!
Затурбулировало в цилиндре, и зарычало где-то невразумительно. Вислоусый, решительно:
– Всё, я вам румынским языком чёрным по белому предупредил.
Варавва ладонью ему успокоительно:
– Сейчас, сейчас! Она ж артистка, понимаете, тем более, барышня. Может, она там прихорашивается – такому кавалеру на глаза…
Тут худощавый по усам себя погладил и хмыкнул понимающе. Распахнулась дверца и выступила из чёрной утробы цилиндра, длинные голени высоко поднимая, рыжая Коталин с хлыстом и прищуром на солнце:
– Ну что такое, господин директор? Вот ещё новости! Выступление на носу, а тут ваши фокусы.
Галантно склонился вислоусый:
– Сat de frumoasa esti!**
Дёрнула плечом:
– Я пошла!
И бёдрами поводя кобылино, процокала вниз, где каюты. Тут подкатился толстяк, котовый ус:
– Эй, мадам, куда? А паспорт кто предъявит, граф Калиостро?
– Не знаю, – кидает Коталин через бедро, – может, Калиостро, но уж точно, не Казанова, – и расхохоталась гривастым затылком.
Вспыхнул толстяк, помидором стал:
– Кто не Казанова?!
И с неожиданной резвостью пустился за Коталин вдогонку. А следом тяжело зашагал Варавва. Хотел сухощавый и себе за ними поспешить, да вдруг застыл, обуянный подозрением: а вдруг обоих официальных лиц заманивают вниз, а все эти циркачи с бабусей останутся тут без надзора, и Бог знает, что у них на уме! Не-ет, братушки-сеструшки, нас на мякине не поимеешь! И остался на палубе сторожить контингент, а с ним собака.
Инцидент с пудреницей
Вбежала Коталин в каюту, дверью хлопнула прямо перед усами нахала. Тот кулаком колотит:
– Открыть немедленно – я полиция!
А изнутри дерзко:
– Это вы так и в консервную банку ломитесь: откройте, полиция?
Был толстяк помидором – бураком стал:
– Я вам серьёзно: никто никуда не поплывёт!
А изнутри, хохотливо:
– А знаете, почему полицай океан переплыл и не утонул?
Пауза.
– Не угадали?
Пауза.
– А потому, что дурной, как пробка.
Был бурак – стал мак, и к Варавве заапеллировал:
– Господин директор, ваши служащие неадекватны. И оскорбительны.
Кивнул сочувственно Варавва – “ц-ц-ц” языком сделал, голос грозный подал:
– Коталин Добу, сейчас же впустите представителя власти! Вы что себе позволяете?
Замолчало внутри, затурбулировало тихонько, звякнула щеколда, приоткрылась дверь, и въехал брюхом вперёд в каюту представитель власти, и захлопнул за собой, а Варавву не впустил. Сам был мак > стал гранат, вот-вот взорвётся и соком шрапнельным брызнет:
– Паспорт! Кто тут на фотографии? Цвет волос не тот, причёска другая. Это не вы в документе.
Зазвенело заливисто:
– Нет, в документе как раз это я, а вот здесь перед вами – так точно, не я. Знаете, как полицай блондинку задержал? Дайте удостоверение, говорит. Та ему: а что это тако-ое? Полицай ей: это где ваше лицо видно. Блондинка: а, понятно! И протянула полицаю зеркальце.
Разыгралась Коталин, пудреницу зеркальную серебряную распахнула, анекдот завершает:
– Заглянул, значит, полицай в зеркальце и – под козырёк: извините, сержант.
И сунула Коталин зеркальную пудреницу прямо нахалу в кошачьи усы.
Ой, что ж это: только что был гранат > стал яблочко румяное, улыбающееся:
– А ну-ка, дайте, дайте!
И не по-толстому ловко выхватил у нахалки пудреницу:
– М-м-м, какой тут интересный порошочек! Вот теперь будет смешно! Но не всем. Эй, да ты царапаться!..
И не по-толстому мгновенно упрятал вещицу во внутренний карман униформы. Оглушительно завизжала Коталин:
– Помогите, полицейское насилие, полицейские насилуют, руки прочь, Казанова хренов!
Раз – и Варавва в каюте, хотя дверь на замке:
– Господин сержант!
Улыбается сладко господин сержант:
– А что, господин директор?
– Господин сержант, это же артистка, и барышня, наконец, и нервная, с диким зверем ежедневно – тут, знаете, подход нужен.
Сидит Коталин, отвернулась к иллюминтору. А толстяк смеётся, стал всех главней:
– С диким зверем, подход, значит, нужен, и ежедневный уход, говорите? И допинг, понятное дело? Главное, допинг.
Хмурится Варавва:
– Вы хотите сказать? Не может быть! Если это так… Коталин Добу, вы слышите?
Не отвечает, к стенке отворачивается, где шхуна “Коталин” с бурей борется. Опять раздражаться стал толстяк:
– Что за “если”, если я сказал! Вы намекаете, что я вру, так вы намекаете? Так у меня улика в кармане!
И пропел не по-толстому тенором:
Кокаина сере-ебряной пылью
Всю дорогу мою замело!
Оцепенел Варавва:
– Покажите!
Колобком замаслился толстяк:
– Отчего же! Будет вам фокус, господин фокусник: ай-цвай-драй!
И руку за пазуху, и руку наружу, а в руке – не-ет, не пудреница, читатель! – пачка пёстрая евро-банкнот.
Изумился полицейский > восхитился полицейский> изменился полицейский > извинился полицейский:
– Н-да, знаете: вижу – ошибался.
Пожал плечами Варавва > развёл руками Варавва > в красную бороду хихикнул Варавва:
– Дело житейское, мы понимаем, у каждого своя работа, господин полицейский, jedem das Seine, и вы ж нас поймите: каждый день звери дикие…
Покосился подозрительно толстяк, но пощупал карман униформы, куда не по-толстому проворно пачка уже упряталась, и не стал раздувать понапрасну.
А в дверь головка старушкина заботливо шепелявит:
– Коталиночка, деточка, там представление и твой номерочек скоро. Пора, пора, мальчики!
Гимнасты
И пошло представление. Публика на портовой площади столпилась. И тут же оркестр играет молдавеняскэ-романяскэ зажигательно-завывательно – фанфары-литавры-тамбуры-тарелки:
– Дзын-дзара-эаоэу-иоэй!
Аж ноги в пляс.
А на палубе – на цилиндре том самом – гимнасты-фантасты живую пирамиду строят и перестраивают: блондинка, брюнетка и бритый парень – шест через плечи коромыслом переброшен. А по шесту блондинка-брюнетка шествуют и шастают, шеста не шатают. Поставил парень шест отвесно, а сам – смотри, деревня румынская, и восторгайся! – сам на верхушку ладонями опирается, а ступни – словно ножницы небо режут. А блондинка-брюнетка на шест, как на канат, карабкаются, и как-то так получается, что одна вверху, а потом другая выше. И всё это – с неуловимым и несомненным эротическим подтекстом.
Ахают бабы на берегу, цокают мужики, взвизгивают девицы, гогочут хлопцы, а руками неприличности показывают. Раздули щёки трубачи:
– Эаоэу-иоэй!
Додудели трубачи, притомились глядачи, а гимнасты-то уже всем триом ногами на палубе стоят, шашлычно на шест нанизанные:
– Класс!
Мячик
Появился мячик. Тот самый, который у негра под ногами лежал. Появился и негр – клоун. И сразу всем смешно стало. Тычут мужики пальцами в черножопого, а он и не обижается – у самого зубы белые хохочут оскаленно. А чего тут сердиться, если роль у человека по жизни такая – ты же не обижался бы на его месте, читатель? Вот и негр тоже умный. Словом, прыгал он, прыгал, да на мячик наткнулся, ногу зашиб, и сразу смеяться перестал. Зубы белые спрятал, весь чернеет, аж страшно. Видно, что на мячик сердится. Размахнулся ножищей, эх, сейчас как врежет по мячику! Даже зрители порасступались, чтобы неровён час. Эх, сейчас футбольнёт! Фу ты, промахнулся, мазила. Покачался на ноге, но не упал. Не упал, но пуще осерчал, словно выкрикнет сейчас в сердцах:
– Raсisme! Discrimination!
Похмурился чёрною тучей, побычился, будто зебу занзибарское, другой ногой замахнулся на мячик:
– Ну, я ж тебя!
И что? И опять промахнулся – аж на жопу сел. Грохочут сельчане:
– Бру-гага!
Тут уж обиделся чернокожий артист:
– Ах, так!
Встал – отвернулся – снова сел – прямо на мячик. Сидит, бедолага, чёрный пот утирает.
И на площади девочка с тугими косичками тоненько заплакала:
– Ma-ama, mi-e mila de acest om negru!***
Утешает мама, уговаривает:
– Sa nu plangi Dina, sa nu plangi mico – toata lumea rade – si unchiul Petru, si tanti Sofia, si ginerele tau George...****
Громче плачет девочка:
– Deja nu mi-e ginere, mamico!*****
Смеётся про себя мама, а вслух удивляется:
– Dar acum cine ti-este ginere?******
Всхлипнула девочка, молча показала на чёрного клоуна и отвернулась, смущённая.
А к чёрному белый со спины поспешает. Повернулся к публике, на чёрного пальцем показывает, дескать: чёй-то он тут? Потом тем же пальцем себе у виска покрутил, на собрата покивал сокрушённо и вдруг надумал мячик из-под него выбить. Как даст ногою по мячику – а тот ни с места. Схватился белый за ногу прибитую, на второй поскакал, решил мячик руками вытащить. Но куда там: тянет-потянет – вытянуть не может. Так и улёгся ничком к мячику лицом, типа отдыхает. Отдохнул, встал, постучал в чёрную спину – ни звука. Постучал по затылку > зазвенело где-то. Схватил негра за ухо, к публике повернул. Развернулся тот на мячике верхом: видно, больше не сердится. И стали они вдвоём мячик подымать. Стараются, ссорятся – а тот не поднимается. Неподъёмный мячик им попался. Пошли подмогу у зрителей искать.
А Варавва им красной бородой на почётных гостей показывает: на таможенника с пограничником.
Уловили клоуны – не дураки были, только притворялись: роль у них такая. Взяли гостей под руки, к мячику подвели, сами стоят-кланяются.
А берег рукоплещет и кричит:
– Давайте, дядьки, покажите им Сулинскую силу!
Схватились блюстители границы за мячик на пару – нет, не поддаётся. Свистит берег, возмущается, бранится по-народному:
– Э-э-э! Брэ-э-э!
Тут и выходит из-за цилиндра тётка-слониха, великаниха. Сосредоточенная такая, не улыбнётся. Сунула таможенника, как жердь, под мышку. Посадила пограничника, как помидор, на ладонь. Отнесла дядек на их почётные места – в кресла под капитанским мостиком. Ручищами похлопала, да и подхватила мячик. Ещё и пожонглировала. И снова публика рот разинула. Положила Марта-великанша мячик посреди палубы, поклонилась народу в пояс, и за чёрный цилиндр ушла.
Попрание власти
А из цилиндра тем часом выступает, ноги длинные вскидывая, непутёвая Коталин. Смотрит на неё толстяк-пограничник – синьор-помидор, улыбается и карман униформы добродушно поглаживает. Не глядит Коталин, песню поёт про зеркальце заветное, волшебное:
Mirror, Mirror, tell me truth –
Кто на свете всех милее?
И пудреница зеркальная откуда-то в руках у неё ни возьмись. Пропала улыбка у синьора-помидора, привстал было из почётного кресла, да опомнился и карман униформы пощупал – снова добродушно заулыбался. Даже восхищение женской прелестью Коталининой на лице показал. И опять карман потрогал. И встревожился внезапно: что такое? где ж они, родимые? Нащупал – опять погалантнел. А таможенник вислоусый – тот вообще восторженную похоть проявляет, Казанова хренов! Но что-то всё-таки свербит на сердце у толстяка: что-то всё-таки не так в кармане. Пощупал – полез пятернёй проверять – вытащил пачку – посмотрел – а пачка с треском раскрылась веерно. Глядит помидор, а это не пачка, а это колода карт:
– Га-а-а!
Шмякнул колоду о палубу, отцепил от пояса наручники, и бросился, не по-толстому резво, арестовывать нарушительницу:
– In numele Republicii Romania...*******
Та как завизжит:
– Караул! Полицейское насилие! Полицейские насилуют! Флориан, ко мне!
Чуть капитан с мостика не спрыгнул. Но – открывается незримая дверца в цилиндре и мягко выступает из тьмы утробы цилиндровой – кто у нас такой усатый-полосатый, такой красавец, такой хищник, да как он рыкнуть умеет, тем более на нахалов-полицаев:
– Гр-р-р! Хр-р-р…
И уж совсем не по-толстому резво показал полицай фокус: а так, что на цилиндр запрыгнул, а тигрище-Флорианище рыжий в чёрную полоску за ним на чёрный цилиндр, а полицай – мигом с чёрного цилиндра в синий Дунай. В публике – и ужас, и хохот. Не по-толстому резво обогнул толстяк вплавь проклятый цирковой пароход, выскочил на берег, вода льёт с униформы, сам кулаком грозится:
– Ну, Варавва, ну, артистка, рыжая кокаинистка, приплывёте вы ещё в город Сулину!
Кончается цирк, подымается трап, уплывает “Дунайский Венец” вверх по течению. А на палубе опустелой только чёрный цилиндр высится, а рядом с ним мячик лежит неподъёмный. Подошла к нему бабушка Васса, сухонькая-лёгонькая, повздыхала-поохала:
– Надо ж, позабыли, а потом потеряется, и с чем тогда выступать? Ох, Варавка, внучек, и какой же ты несобранный!
И унесла мячик.
* Добро пожаловать в Румынию! (рум.)
** Какая красавица! (рум.)
*** Ма-ама, жалко чёрного дядю! (рум.)
**** Не плачь, Дина, не плачь, маленькая, смотри, глупочка – все смеются: и дядя Петру, и тётя София, и жених твой Джёрджё… (рум.)
***** Он мне уже не жених, мамочка! (рум.)
****** А кто же тебе теперь жених, Диночка? (рум.)
******* Именем Республики Румыния…
_________________________________________
Продолжение: http://proza.ru/2011/04/01/719