Фехтовальщица 6ч. Берега

Начало: http://www.proza.ru/2011/03/29/726
 
Островок безопасности


       Остров, на котором устроил Женьку управляющий де Гран, находился на середине реки и соединялся с берегом посредством небольшого челнока, которым пользовался слуга Раймон, когда его посылали наловить рыбы к завтраку. На острове был шалаш, в котором можно было ночевать и прятаться от непогоды. Постелью служила охапка сена, а столом пенек, блестевший от рыбной чешуи.  Де Гран велел  застелить сено рогожей.
       – Вечером я велю привезти одеяло, сударыня, – пообещал управляющий. – Увы, но это все, что можно сделать, зато здесь вполне безопасно. Островок зарос ивняком, и вас вряд ли кто увидит. Со слугами я строг и предупрежу их, чтобы не болтали лишнего. Для них вы будете той же непослушной дочерью, о которой говорил господин де Белар. О грозящем вам аресте я, конечно, не скажу. Вам привезти завтрак?
       – Я не хочу есть.
       При мысли о еде фехтовальщицу действительно немного затошнило.
       – Хорошо, тогда отдыхайте. После полудня Раймон привезет вам обед.
       Женька молча кивнула и, когда управляющий вместе с Раймоном уплыли на берег, забралась в шалаш, легла на рогожу и закрыла глаза.
Она лежала, не шевелясь, и пыталась думать о будущем, но этому мешала шпага де Ларме, распоровшая горло охранника Равьера и грубый поцелуй де Белара, опечатавший ее губы, словно комнату, где было совершено преступление. «И этот дневник, – ворочалась на рогоже девушка, – наверняка, дневник Жозефины он передал де Грану. Деньги не передают в свертках, их носят в кошелях. Зачем Кристофу дневник? Ведь он же честный, не то, что... некоторые, – Женька зло усмехнулась. – Значит, дневник где-то в доме. Где же?.. Нет-нет, надо спать, надо отдохнуть. Я после подумаю, после решу...» Но опять, будто в повторяющемся кадре, перед мысленным взором фехтовальщицы лилась кровь из горла Равьера, и сдавливали ее фехтовальное тело сильные руки де Белара.
       Тем не менее, вскоре бессонная ночь в Фор-Крузе взяла свое, и девушка уснула. Ее разбудил только приезд Раймона, который, как и обещал де Гран, приехал после полудня. Он привез еду и дополнительную охапку сена. С ним приехал и сам управляющий. Не слишком избалованный частыми наездами королевского общества, он тянулся на остров, где его любопытство возбуждало новое лицо. Де Гран, в общем, понравился фехтовальщице. Он вызывал в ней доверие и тепло как давно любимый дядька, но, измученная недавними событиями, она была еще не готова откликаться на его добродушные шутки и немудреные любезности.
       – Вы не больны, юная дама? – заметив невеселый вид своей гостьи, спросил управляющий. – Может быть, послать в город за лекарем?
       – Меня не должны видеть.
       – Я скажу, что вы моя племянница.
       – Не нужно лекаря, сударь. У меня ничего не болит, и я хочу побыть одна.
       – Хорошо, я загляну к вам попозже.
       И Женька снова осталась одна. Она пообедала, после чего веточкой почистила зубы.
       Время на острове тянулось медленно, и это, несмотря на чистый речной воздух, чудесный лесной пейзаж и веселый щебет птиц, стало все больше и больше раздражать фехтовальщицу. Обойдя несколько раз свои невеликие владения, девушка села на берегу и принялась бросать в воду цветы, которые нарвала по пути. Взгляд, которым она провожала уплывающие лепестки, был хмурым, – ее избавили от тюрьмы Париже, но поместили на остров, который отличался от последней только живописностью.
       Вынужденное уединение открывало двери в собственную душу, но заходить в нее слишком далеко Женька опасалась. Она была уверена, что не поедет домой, как того хотел Кристоф, и думала теперь только о том, каким образом подправить свою сюжетную линию и снова попытать счастья в Париже. Мысль о «брате Жанны де Бежар» вернулась к ней с новой силой. Такая метаморфоза теперь была даже необходима, чтобы скрыться от полиции. «Сменить платье Жанны де Бежар на мужской костюм Жанена де... нет, теперь не Бежара, а Жанена де... Жанена де... Что-то такое я думала об этом в «Парнасе»? Жан, Жанен, Жано... Да! Жанен де Жано. Отлично!» Женька вскочила и возбужденно заходила по маленькому пятачку суши перед шалашом. «Да, это оно, оно! Только... только опять нужны деньги... деньги... А если дневник Жозефины?.. А что дневник?»
       – Черт, как душно!
       Было действительно жарко, и Женька с удовольствием плюхнулась бы в реку, но застежка платья была на спине, поэтому снять его без посторонней помощи она не могла. Кое-как девушка дотянула до приезда де Грана.
       – Как вы, сударыня? – спросил он.
       – Скучно, сударь.
       – Я понимаю, поэтому привез вам не только одеяло, но и вот это, – улыбнулся де Гран и протянул Женьке потрепанную книгу. – Забавная вещица. Кто-то из господ оставил.
       Женька взяла книгу и глянула на название. Это был «Дон Кихот» Сервантеса.
       – Привезите мне лучше какую-нибудь мужскую одежду, господин де Гран, – попросила она.
       – Мужскую одежду?
       – Я надену ее вместо платья.
       – Вы благородная девушка будете надевать мужские штаны?
       – Я нахожусь не на прогулке, сударь.
       – Да-да, не на прогулке… Я понял. Хорошо, я посмотрю что-нибудь из своих старых вещей.
       – Еще мне нужен пистолет.
       – Пистолет? Зачем?
       – Для защиты. Мало ли кто вдруг полезет на этот остров.
       – С королевского берега к вам никто не полезет. Я дал распоряжение Гиборто, он проследит.
       – А с другого берега?
       – Тем более, с другого. Там нет лодки.
       – А что там есть? – посмотрела в сторону зеленых кущ левого берега фехтовальщица. – Чьи это земли?
       – Графа д’Ольсино, – нехотя ответил управляющий.
       – Д’Ольсино? Красивое имя, как в рыцарском романе. Что за человек этот граф?
       – Так... граф, как граф… приятель герцогов де Неверов, имеет дом в Париже, известен при дворе, образован, вдовец... Давайте лучше поужинаем. Раймон, расстели нам тут.
       – Что такое, господин де Гран? – насторожилась фехтовальщица, уловив в тоне управляющего некоторую странность. – Ну-ка, признавайтесь, что это за приятель де Неверов, а то я не буду с вами ужинать!
       – Хорошо, я расскажу, но сначала давайте присядем.
       Раймон застелил траву привезенной скатертью и разложил еду. Женька и де Гран сели, после чего управляющий продолжил:
       – У графа д’Ольсино нехорошая слава в округе. Говорят, он причастен к смерти своей юной жены.
       – А что случилось с его женой?
       – Бедная Верони выпала из окна и разбилась. Говорили, что ее до этого, то ли удушили, то ли повесили, потом еще паж пропал. Что там случилось, никто теперь точно не скажет, разве что молчун-управляющий Филипп да этот мерзкий де Барбю.
       – Кто такой де Барбю?
       – Пришлый дворянчик с юга. Граф подобрал его года два назад в каком-то  парижском кабаке и теперь постоянно с собой таскает, как и его приятелей, тоже шваль порядочную.
       – Зачем?
       – Упивается, верно, его мерзостью. Сейчас ведь в модах это. Кто карликов подле себя держит, кто живность иноземную, а граф вот Себастьяна де Барбю завел.
       – А чем же он мерзок? Урод, что ли?
       – Мерзкий, сударыня, мерзкий! На лицо смазливый, а что до души, это верно, урод. Селянок, почитай, всех в округе поизнасиловал, мельника здешнего до полусмерти избил, а на днях пятерых коров шпажкой своей паршивой поколол!
       – Коров? Зачем?
       – Дона Кихота из себя представлял, кричал, что драконы это! Дурак и бандит, одно слово!
       – А граф?
       – Граф смеется. Он хозяин здесь. Судья местный давно им купленный.
       – А сколько ему лет, этому д’Ольсино? Он, наверное, старый?
       – Отнюдь! Годков двадцать восемь-тридцать. Кровь горяча и своенравен беспредельно! В гугенотских мятежах участвовал с де Неверами на равных, а как король побил их,  в поместье съехал. В Париже бывает, но не часто, особенно после того, как убил на дуэли одного из приближенных короля. Он ведь еще  и фехтовальщик отличный.
       – Его не наказали?
       – Ему покровительствует герцог де Невер. Король тогда не решился на открытое противостояние, смуты остерегся. О чем вы задумались?
       – Я?.. Нет, я ничего, просто думаю, что вы все-таки должны дать мне какое-нибудь оружие.
       – Ну, что ж... пистолетов у меня нет, только мушкеты, но они тяжелы в зарядке. Я дам вам арбалет.
       – Арбалет?
       – Старенький, правда, но справный.
       – Так он хоть стреляет?
       – Стреляет.
       До ночи Женька кое-как пыталась читать Сервантеса, но странные подвиги старого дона Кихота ее не вдохновляли, и она опять заняла свой ум изысканиями пути возвращения в знаменитую столицу. «А если найти все-таки дневник Жозефины и продать его королю, чтобы он снял с меня обвинение? Это выход...  А Марени?.. Вдруг он наткнется на меня?.. Впрочем, город большой, а я уже буду Жаненом де Жано. Какой смысл этому сыщику соваться в фехтовальную школу? Надо будет попробовать поговорить с Кристофом».
       На следующий день де Гран привез арбалет и мужскую одежду. Служанки при фехтовальщице не было, поэтому лиф платья пришлось расшнуровать Раймону. Костюм управляющего был несколько велик, но это не смутило Женьку. В нем было легко двигаться, и можно было в любую минуту раздеться, чтобы поплавать в реке. Де Гран смотрел на это превращение с некоторой тревогой.
       – Однако, вы очень похожи на юношу, сударыня, – посопел в усы управляющий, рассматривая девушку в мужском платье как впервые. – Волосы немного длинноваты, хотя по этой новой моде...
       – Вы так говорите, будто вам что-то не нравится, – сказала фехтовальщица, застегнув последнюю пуговицу камзола и взявшись за арбалет.
       – Не нравится. Такие метаморфозы от дьявола.
       Вместо ответа фехтовальщица навела арбалет на одно из деревьев и выстрелила. Стрела коротко метнулась и застряла в корявом стволе.
       – Я хочу съездить на берег, сударь, – сказала девушка.
       – Вам нельзя на берег, сударыня.
       – Зовите меня Жанна.
       – Вам нельзя на берег, Жанна, там бывает король.
       – Так что с того? Я не пойду к дому, а если король приедет, вы пошлете кого-нибудь предупредить меня.
       – Но, Жанна...
       – Если вы не разрешите, я переберусь на берег графа д’Ольсино.
       – У вас нет лодки.
       – Я умею плавать.
       Де Гран сдался и разрешил фехтовальщице бывать на королевском берегу под присмотром Раймона.
       – Да я еще сама за ним присмотрю, – усмехнулась девушка.
       Пределы живописной «тюрьмы», таким образом, были существенно расширены, и Женька целый день пользовалась этим, забавляясь сначала стрельбой из арбалета, потом бегом по лесным тропинкам и лазаньем по деревьям. Затем она плавала в реке и ловила рыбу на пару с Раймоном. Слуга ни в чем ей не прекословил, но смотрел на девушку в мужской одежде с некоторым испугом. Когда стало смеркаться, он отвез ее на остров.
        Воодушевленная некоторой появившейся у нее свободой, она твердо решила поговорить с Кристофом о возможности возвращения в Париж. «Он тоже любит шпагу и должен понять меня», – была уверена фехтовальщица и, окрыленная этой мыслью, с нетерпением стала ждать его приезда.


Любовь к оружию


       Де Белар приехал на следующий день после полудня. Он застал девушку на берегу, где она ловила рыбу с Раймоном.
       – Какого черта вы здесь делаете, сударыня? – без всякого приветствия спросил ее Кристоф.
       – Де Гран разрешил мне.
       – Причем здесь де Гран? Я не разрешал вам.
       – Остров слишком мал для меня.
       – Вижу. А почему на вас мужская одежда?
       – Так удобней, и меня не узнают.
       – Не узнают? Сомневаюсь.
       – Вы так разговариваете, потому что сердитесь на меня или что-то случилось?
       – Я сержусь... и случилось.
       – Что?
       – Отойдем в сторону.
       Мушкетер и фехтовальщица пошли вглубь леса по тропинке. От солдата короля веяло леденящим душу холодком.
       – Что-то с де Ларме? – спросила фехтовальщица. – Или с де Барту? Их взяли? Да не молчите же!
       – Валентин умер. Вчера его хоронили.
       Внутри Женьки что-то больно опрокинулось, и она схватила де Белара за руку.
       – Тихо, – сказал он, не взглянув на нее. – Не надо останавливаться.
       Они пошли дальше.
       – Почему это случилось? – спросила девушка. – Рана все-таки воспалилась?
       – Да... Потом началась лихорадка, меня не было, а лекарь...  уже ничего не мог сделать. Так было угодно Богу.
       –... Простите, но я...
       – Не нужно ничего говорить.
       – Кристоф...
       – Скоро вы уедете.
       – Мне некуда ехать, мой дом продан.
       – Тогда вам нужно найти какого-нибудь обеспеченного дурака подальше отсюда, выйти за него замуж и жить тихо в его поместье.
       – Как вы сказали?
       – Да-да, замуж, рожать детей и забыть, что вы были Жанной де Бежар!
       – Меня ищут?
       – Вышел приказ о вашем аресте по делу де Жуа.
       – А наше дело?
       – Идет расследование,  Марени продолжает заниматься этим.
       – Может быть, вам тоже уехать?
       – Я не брошу роту.
       – Кристоф, – Женька остановилась. – Мне нужно поговорить с вами.
       – О чем? – тоже остановился мушкетер. – Впрочем, знаю – вы хотите вернуться в Париж.
       – Хочу. Если бы у меня, у нас... был тот дневник Жозефины де Лиль, я... мы могли бы продать его королю за приказ снять обвинение по делу де Жуа.
       – Что? – усмехнулся де Белар. – Вы, значит, из тех, кто строит свой дом на чужих костях?
       – Но это будут кости заговорщиков, предателей...
       – Все равно не думаю, что вы обретете в нем покой, тем более что дневника у нас нет.
       – Да, дневника нет, – посмотрела в сторону фехтовальщица.
       – Тогда идите на остров и сидите там тихо, пока не вляпались еще во что-нибудь.
       – Я не пойду на остров.
       Де Белар ничего не сказал, просто взял девушку за руку и потащил за собой. Она упиралась, потом вырвалась и отскочила в сторону.
       – Я не пойду на остров, сударь!
       – Ты что, не понимаешь, что происходит? – тоже стал нервничать солдат короля. – Тебя взяли в доме сторонницы де Монжа!
       – Я не замешана в заговоре!
       – Марени теперь сделает все, чтобы тебя туда замешать! Уймись, Жанна! В следующий раз я тебя брошу!
       – Это я вас брошу, сударь! – предельно выпрямила спину фехтовальщица. – Не лезьте в мою жизнь! Я сама решу, как поступать!
       Покрасневшие, словно оплавленные слишком высоким напряжением, глаза Кристофа сузились, матово-бледные скулы вспыхнули красным...
       – Наверное, это буду уже не я, но кто-нибудь обязательно проучит вас, Жанна де Бежар, – сказал мушкетер. – Ваши вещи в доме у де Грана. Прощайте. Я приеду на неделе.
       Де Белар развернулся и быстро пошел назад. Женька молча смотрела, как он уходит, но не делала никакой попытки его остановить. Когда его не стало видно за деревьями, девушка вернулась к Раймону и продолжила удить рыбу.
Фехтовальщица понимала, что возможно именно она стала причиной смерти Валентина, которого бросил де Белар, чтобы вытащить ее из рук королевской полиции, но даже эта мысль, скорее надуманная, чем настоящая, не могла заставить ее играть по чужим правилам.
       Ночью Женька долго не спала, мучаясь воспоминанием о разговоре с Кристофом. Она сказала ему совсем не то, что хотела сказать. Перед ее мысленным взором стояло его измученное худощавое лицо, и девушка чуть не плакала от жалости. Мушкетер продолжал притягивать ее к себе, и Женьке хотелось вести себя с ним иначе, но что-то внутри нее мешало этому. Они оба любили шпагу, что, как полагала фехтовальщица, должно было их сближать, но она еще не понимала, что именно эта обоюдная любовь к оружию и разводила их в стороны – каждый ждал, что кто-то сложит его первым, но этим первым «кем-то» никто из них быть не хотел.
        Чтобы хоть как-то успокоиться, Женька решила, что в следующий раз поговорит с Кристофом по-другому, и они поймут друг друга.


Тонкая натура


        На четвертое утро своего вынужденного пленения фехтовальщица проснулась от плеска весел, отходящей от острова лодки. Раймон оставил завтрак на пеньке и уплыл на берег. Женька потянулась, встала и вышла из шалаша наружу. Пейзаж вокруг не менялся – те же зеленые берега, теплое августовское солнце и безоблачное, почти райское, небо.
        После завтрака девушка разделась и сплавала за челноком. После она снова надела мужской костюм, взяла арбалет и направила лодку к берегу графа д’Ольсино. Чего ей хотелось от этого берега, она еще и сама не знала, но непосильный груз раздумий о будущем, о Кристофе и о дневнике Жозефины вдруг разом упал с ее сильной молодой спины, и это показалось ей сейчас самым главным.
       Оставив лодку в маленькой заводи под кустами ивы, фехтовальщица зарядила арбалет и, держа его наизготовку, осторожно пошла по береговой кромке. Ничто не смущало ее незрелой самоуверенности, но на всякий случай она не спешила снимать палец со спускового крюка и с подозрением посматривала в лесные чащи.
        Берег графа д’Ольсино внешне мало отличался от берега короля – тот же мирный шепот листьев, солнечные пятна на траве и философски-сдержанное кукование кукушки. Шорохи и звуки, доносившиеся до чуткого уха девушки, не сулили опасности, и прогулка на левый берег стала казаться никчемной, однако скоро она дождалась, – где-то впереди вдруг раздался громкий мучительный стон и истошный плач грудного ребенка. Воображение тотчас нарисовало картину страшного кровавого жертвоприношения.
       Фехтовальщица пригнулась и ящеркой заскользила на эти неожиданные звуки, но на самом деле все оказалось гораздо проще, хотя сцена, открывшаяся взору девушки, была не менее потрясающей. В тенистом перелеске в нескольких шагах от воды лежала навзничь молодая крестьянка. Юбка ее была задрана, а в раскинутых и подогнутых ногах ворочался и орал только что родившийся младенец.
        Женька остановилась, в полном замешательстве глядя, как пульсирует на траве окровавленная пуповина. Она хотела тихо скрыться, но видя, что вокруг никого нет, спрятала арбалет в траву и неуверенно подошла к стонущей роженице.
       – Вам, может быть, помочь, сударыня? – с волнением в голосе спросила фехтовальщица.
       Женщина, увидев «незнакомца», слегка напряглась.
       – Что нужно делать? Говорите, – не отступила от своих намерений Женька.
       Молодая мать оправилась и показала рукой на узелок, лежащий поодаль.
       – Там ножик и завязки.
       Женька дрожащими пальцами развязала узелок и достала все, что требовалось, чтобы довести дело, начатое природой, до конца. Крестьянка подсказала, когда и где нужно перерезать пуповину. Хотя она выглядела измученной, но отдавала распоряжения спокойно и с полным пониманием того, что делает, из чего было понятно, что это не первые ее роды.
       Фехтовальщица кое-как подавила волнение и постаралась проделать все, как ей говорили. Закончив, она осторожно подняла младенца, подала матери и вытерла о тряпки перепачканные пальцы. Занятые ребенком, обе не сразу заметили четырех всадников, показавшихся из-за деревьев. Они оглянулись только тогда, когда заржала лошадь. Крестьянка испуганно заворочалась, а Женька встала.
       – Ты здесь, Мариса? – крикнул один из всадников, небритый и небрежно одетый мужчина со слюнявой улыбкой.
       Он смотрел сверху весело и пьяно, как человек, живущий в свое удовольствие.
       – Паскуала сказала, что ты снова рожаешь! – продолжал всадник и глянул на фехтовальщицу. – А это кто с тобой? Этот парень разве из твоей деревни? Холопы такие кудри не носят! Кто он такой?
       – Не знаю, господин де Барбю.
       – Как зовут? – спросил девушку де Барбю.
       – Жан... Жан де Гран, – придумала на ходу Женька.
       – Ты с королевского берега?
       – Да, я племянник управляющего.
       – А-а, этого свечного огарка? Славно, черт возьми! А, Лабрен?
       Лабрен потер ладонью тяжелую челюсть и кивнул в сторону Марисы.
       – Смотри, пацана родила.
       Де Барбю спрыгнул с лошади и подошел к испуганной крестьянке.
       – Ты глянь, какой уродец!.. А орет-то! Мариса, а это верно, что он мой сын?
       – Как скажете, сударь.
       – Скажу, что надо его окрестить! Ну-ка!
       Де Барбю схватил ребенка за ноги, тряхнул и швырнул в реку. Мариса закричала, потом уткнулась в траву и зарыдала. Женька бросилась за младенцем, но ее перехватил, соскочивший с лошади, Лабрен.
       – Успокойтесь, господин де Гран! – засмеялся де Барбю. – Эта крольчиха еще нарожает!
       – Ты что... дурак?
       – Кто дурак?.. Что он сказал? – посмотрел на приятелей де Барбю. – Это он мне сказал?.. Каков наглец, а! Связать щенка, и к графу! Я ему покажу, этому племяннику свечного огарка, как следует разговаривать с Себастьяном де Барбю!
       – А Мариса, Себастьян?
       – Пусть идет снопы вязать, холопка! Придумала рожать от меня детей! Говорят уже, и Милюзина ходит с пузом!
       – Графу это не понравится, Себастьян, – связывая Женьке руки, ворчал Лабрен. – Ему нужны работники на его землях.
       – Мои дети не будут работниками на землях графа! – вдруг, потеряв свою гнилую веселость, вспыхнул Себастьян де Барбю.
       Связанную фехтовальщицу забросили на холку лошади Лабрена, после чего вся компания потянулась к графскому замку, чьи башни были видны за косогором.
       На проезжающую кавалькаду молча смотрели жнецы.
       – Чего глаза пялим? – орал на них де Барбю. – Выпорю! – и крестьяне покорно возвращались к работе.
       Висеть вниз головой поперек лошадиной холки было мучительно. От сапога Лабрена несло дерьмом, а в глаза лезла дорожная пыль, но Женька терпела. Она догадывалась, что вляпалась серьезно, поэтому нужно поберечь силы.
       Де Барбю что-то покрикивал дорогой, смеялся и разговаривал сам с собой. Его приятели молчали. Поразил ли их его немыслимый поступок, или они всегда вели себя так, Женька не знала, но тень этого странного молчания нависла над ее, и без того сложным существованием как черная холодная туча.
       Кавалькада пересекла мост над высохшим рвом и въехала во двор графского особняка. Утопающий в прядях дикого винограда, он по помпезности не уступал Булонже, а песчаными дорожками, уводящими вглубь сумрачного парка,  напоминал дом герцогини де Шальон. Фехтовальщицу скинули возле широкого крыльца, на котором стоял благообразного вида седовласый слуга в аккуратной одежде.
       – Где его милость, Филипп? – спросил де Барбю.
       – В парке с архитектором. Вон они возвращаются, сударь.
       По одной из дорожек парка к дому действительно приближались двое – молодой вельможа с русыми волосами, романтично ниспадающими на белоснежный воротник, и  мещанин в тесном суконном камзоле. Вельможа что-то тихо говорил своему спутнику, а  тот оживленно кивал и кланялся. Приблизившись к крыльцу, оба остановились.
        Дворянин взглянул своими прозрачно-голубыми глазами на фехтовальщицу. Взгляд его был недолог, но осязаем, точно прикосновение.
        – Что тут такое, де Барбю? – спросил он довольно мелодичным голосом.
        Себастьян спрыгнул с лошади и улыбнулся своей слюнявой улыбкой.
        – Это племянник де Грана, сударь. Он шарахался на нашем берегу.
        – Это все?
        – Думаю, что он вынюхивал здесь что-то. Нагрубил мне! Хитрый мальчишка и наглый, ваша милость!
        – Поднимите-ка его.
        – Вставай! – за шиворот поднял девушку де Барбю. – Его милость граф д’Ольсино с тобой говорит.
        Женька еле устояла на связанных ногах. Граф, между тем, смотрел на нее в упор, и она ясно видела в его странных прозрачных глазах свое отражение.
        – Почему вы нагрубили Себастьяну, «хитрый мальчишка»? – спокойно, без тени какого-либо раздражения в голосе, спросил д’Ольсино.
        – Ваш Себастьян убил ребенка, – ответила фехтовальщица, и в пространстве между собравшимися повисла довольно хрупкая пауза.
        Глаза же графа продолжали оставаться безмятежными и только, пожалуй, где-то в самой глубине их взволновалось что-то неуправляемое и горячее, похожее на голубоватое пламя пунша.
        – Ребенка? – переспросил д’Ольсино.
        – Да. Там женщина родила, крестьянка. Это был его ребенок. Он бросил его в реку.
        – Себастьян, зачем вы это сделали? –  словно о паре украденных конфет, спросил граф, все так же не отводя глаз от фехтовальщицы.
        – Я нечаянно, ваша милость! – ответил де Барбю. – Вообще я люблю детей, вы же знаете!
        Приятели графа захохотали, но тут же, под коротким взглядом графа быстро замолчали.
        – Пройдемте в дом, господа, – сказал д’Ольсино. – Там мы продолжим этот занятный разговор.  Лабрен, развяжите юношу.
        Женьку освободили от веревок, после чего все прошли в дом. Граф, как будто ничего не случилось, продолжал беседу с архитектором. Однако последний был несколько растерян, отвечал невпопад и постоянно озирался, точно чувствовал, что попал в какую-то хитрую западню.
        – Мне понравился ваш проект склепа для мой жены, – сказал ему д’Ольсино.
– Право, я давно чувствую вину перед несчастной Верони. Ее нежному праху не место рядом с костями моего пьяницы-деда. Готовьте чертежи, сударь.
       – Тогда я могу идти, ваша милость?
       – Зачем идти? Вы останетесь у меня. Сделайте заказ, и вам предоставят для работы все, что требуется.
       – Но...
       – Никаких «но». Себастьян, проводите господина архитектора в его комнату.
       Архитектор пугливо оглянулся и последовал за де Барбю.
       – Как поэтично, – улыбнулся вслед д’Ольсино. – Творец, наконец, по-настоящему умрет в своем творении.
       – Может быть, сразу треснуть ему по башке и найти другого ваятеля? – предложил Лабрен.
       – Учишь вас, учишь, а вы все тот же мясник, Лабрен, – поморщился граф. – Этот архитектор талантливый человек и достоин особой смерти. Когда склеп будет готов, мы замуруем его туда вместе с прахом моей прелестной Верони. Тогда он непременно будет помалкивать о том, что услышал сегодня. Зачем нам, чтобы кто-то разносил по округе такие новости? Мне хватило хлопот со смертью жены и ее любопытного пажа, которому вы потом так искусно выкололи глаза. Подлый мальчишка! Подозреваю, что он и был ее любовником.
       Лабрен хохотнул и потер руки.
       – Да, склеп – это забавно, сударь!
       – Сейчас мы с господином де Граном пройдем в библиотеку, чтобы познакомиться поближе, а вы, Лабрен, постойте за дверями. Если будет нужно, я кликну вас. Прошу, господин де Гран.
       Женька вошла за графом в библиотеку, где он велел ей немного подождать, а сам стал искать на полке какую-то книгу. Девушка молча следила за его изящными пальцами, любовно пробегающими по корешкам, и сосредоточенно о чем-то думала.
       – Вы теперь прикажете меня убить, сударь? – спросила она, когда ее мысленные зарисовки приобрели законченные очертания.
       – Убить? Почему вы так решили? Грубость Себастьяну де Барбю не настолько наказуема, – бросив на фехтовальщицу короткий взгляд, ответил граф.
       – Но вы разговаривали слишком открыто, как будто меня уже не было.
       – Или... вы с нами.
       – А я разве... с вами, граф?
       – Выбирайте, господин де Гран, – улыбнулся д’Ольсино и приблизился к девушке с одной из раскрытых книг. – Вот, взгляните. Некий древний автор пишет об обрядах жертвоприношения у язычников. Посмотрите, здесь есть даже о жертвоприношениях своих детей. А какие исчерпывающие иллюстрации! Сколько тонких подробностей! Вот здесь отсекают руку, здесь вырезают сердце, а здесь вскрывают череп... Вы не находите, что в де Барбю проснулся превосходный порыв? Он сам, того не осознавая, достиг первородной чистоты! Отдав свое, неиспорченное жизнью, дитя Богу, он заметно приподнялся сам над собой! Вероятно,  так не смог бы сделать даже я! Чудесно, чудесно!
       Женька молча смотрела на сцены жертвоприношения в книге, слушала д’Ольсино и спасалась только тем, что решила, будто не все понимает в его чудовищных словах.
       – Обязательно включу этот эпизод в свою рукопись! – продолжал восхищаться граф.
       – Не спешите, сударь, – усмехнулась фехтовальщица. – Барбю утопил ребенка только затем, чтобы он не работал на ваших землях.
       – Да? – слегка нахмурился д’Ольсино.
       – Он сам так сказал, спросите у Лабрена.
       – Скотина! Всегда измарает чистую идею низкими человеческими помыслами! Я с ним еще поговорю. Сейчас меня интересует не он, а вы, господин де Гран.
       – Я?
       – Взгляните сюда, – граф предложил посмотреть еще одну книжонку. – Это Светоний, «Жизнеописание римских цезарей». Редкостная вещица. Только посмотрите, какая удивительная изощренность в издевательствах над ничтожностью человеческой плоти, какой инструментарий! Иной грубоват, правда, не для таких тонких натур, как мы с вами... Я предпочитаю обычный толедский стилет или изящную длинную булавку. Она как в масло входит в тело, особенно в нежное и юное.
       – Вы считаете меня тонкой натурой? – искоса взглянув на картинки нечеловеческих пыток,  спросила глухо фехтовальщица.
       – Да, юноша, – отложив в сторону Светония, сказал граф и снова оказался так близко, что девушка вновь увидела в его зеркальных глазах свое отражение. – Вы сейчас неопытны и горячи, вас смущают мои слова и кровь жертв, кои вы увидели в книгах, но рискну предположить, что если вы и являетесь родней де Грану, то очень отдаленной. Разве в роду этих мещан, кои возомнили, что купленный титул дает им право на породу, найдется лицо с таким изящным овалом и такими безупречно хищными глазами?
       Д’Ольсино тронул фехтовальщицу за щеку, но она отшатнулась, воинственно вскрикнула и попыталась выхватить из ножен вельможи шпагу. Он, видимо, ожидая это, быстро перехватил ее руку. Завязалась борьба...
       – Лабрен! – крикнул граф.
       Вбежавший в библиотеку Лабрен навалился на девушку сзади и прижал к ее лицу какую-то вонючую тряпицу. Она вдохнула, дернулась и обмякла.


Причащение


       Фехтовальщица очнулась в небольшой полутемной комнате на широкой кровати, покрытой шелковой простыней. Края тяжелого узорчатого балдахина были подобраны золотыми шнурами, а возле изголовья на небольшом столике стояла ваза с розами.
Голова была тяжелой, а от сладкого запаха роз тошнило. Из забытья девушку вывело не только это, но и неприятные ощущения в запястьях, привязанных к витому столбику, рук. Из одежды на теле осталась одна рубаха, да и то не та, которую ей дал де Гран.
       «Граф меня изнасиловал», – было первое, что пришло на ум полураздетой девушке. Она подумала об этом с оттенком какого-то тупого равнодушия, будто о ком-то другом, но скоро поняла, что поторопилась так думать, поскольку, несмотря на отсутствие опыта в интимной жизни, Женька догадывалась, что неприятные ощущения в таких случаях распространяются гораздо дальше связанных рук.
Фехтовальщица подергалась, пытаясь ослабить веревки, но этим отчаянным движением, напротив, еще больше затянула их. От движений вздернулась рубаха, сильно оголяя и без того открытые ляжки. Снизу послышались шаги. Женька снова заерзала и, кое-как перевернувшись на живот, сползла за кровать, чтобы не лежать в позе, растянутой для опытов, лягушки.
       Открылся люк в полу, и в комнату поднялся, держа свечу, Филипп. За ним следовал граф. Он подошел к ложу и посмотрел на фехтовальщицу именно так, как она меньше всего хотела, то есть, как на ту самую, подготовленную для препарирования, лягушку.
       – Можно узнать ваше имя, девушка? – улыбнулся д’Ольсино, будто пришел пригласить ее на чашку чая.
       – Какое вам дело до моего имени?
       – Мне нужно знать его, если мы будем дружить.
       – Мы не будем дружить.
       – Ну-ну, не делайте поспешных выводов. Как ваше имя? Я ведь должен как-то обращаться к вам.
       – Меня зовут Жанна... Жанна де Гран.
       – Хм, так значит, вы не племянник, а племянница королевского управляющего?
       – Что это меняет?
       – В самом деле, ничего.
       – Зачем вы меня раздели?
       – Я разрешил Себастьяну вас выпороть. Он обижен, и очень просил меня об этом. Однако, когда с вас сняли одежду, и обнаружилось, что вы девушка, я решил поступить с вами иначе.
       – Понятно, – усмехнулась фехтовальщица.
       – Не надо торопиться с выводами. Меня сейчас занимает девственность не вашего тела, а вашей души. Сначала я нарушу именно ее, и это будет наслаждение не грубое, а высокое, достойное нас обоих.   Полагаю, что вы скоро поймете, о чем я.
       Однако Женька хорошо поняла, что дело, в любом случае, одним «высоким» не ограничится.
       – Ваши глаза будут светиться ужасом и восхищением, – продолжал д’Ольсино.
– Вы сами захотите быть со мной.
       – Что? С вами?
       – Да. Сейчас сюда придут дети. Они привяжут нас друг к другу.
       – Дети?.. Зачем? Что значит «привяжут»?
       Но граф не ответил, он только улыбнулся и снял плащ, оставшись в одной сорочке и штанах. Его спортивную фигуру схватывал широкий пояс, который обычно предпочитали носить пираты или разбойники. На поясе висели два узких кинжала, и фехтовальщица уставилась на них как завороженная. Кинжалы были вставлены в золотые ножны, а рукояти их украшали мелкие красные камни, похожие на рубины. Возможно, это и были рубины, но сейчас они напоминали глаза хищников, затаившихся в засаде, и светились в полутьме мрачным предвкушением близкого пиршества.
       – Нравится? – заметил взгляд фехтовальщицы д’Ольсино. – Теперь я окончательно уверен, что мы подружимся, если не в этой жизни, то в другой. Это те самые толедские стилеты, о которых я говорил. Хотите посмотреть лезвие? Впрочем, не будем торопиться. Вы еще увидите эти превосходные вещицы в работе.
       Дети, о которых упоминал д’Ольсино, в самом деле, пришли. Это были роскошно одетые мальчик и девочка лет восьми-девяти.  Их привел де Барбю, на лице которого продолжала блуждать все та же влажная улыбка. Дети поздоровались с графом, называя того по имени, и с любопытством посмотрели кругом. Привязанная к столбику кровати девушка их позабавила, но не удивила.
       – Она тоже будет играть с нами? – спросил мальчик.
       – Да, Доминик, – ответил граф.
       – Но ты привязал ее, – не поняла девочка.
       – Еще не привязал, Бертиль. Это только веревки.
       – А где наша матушка? Ты говорил, что сегодня мы увидим ее.
       – Увидите. Себастьян, госпожа де Рошаль уже приехала?
       – Да, ваша милость.
       – Филипп, проводи ее сюда.
       Через минуту наверх поднялась девушка в дорогом платье и шляпе с тщательно завитыми перьями. Для дворянки девушка выглядела несколько необычно. Ее густые волосы цвета воронова крыла не были собраны в прическу, а свободно падали на плечи и спускались вдоль спины ниже, стянутой бархатным корсажем, талии. Кожа лица, неестественно бледная  на фоне этих волос, казалась гипсовой маской. Только в черных глазах ее  волновалось что-то почти безумное.
       Филипп, подставил девушке стул, а сам, опустив припухшие глаза, подошел к графу.
       – Может быть, вы разрешите мне сегодня уйти, ваша милость? – попросил он.
– Я болен.
       Слуга действительно мелко дрожал и, будто зяб, кутал одна в другую сухие руки.
       – Молчи и делай, что велено, – велел граф.
       Филипп еще ниже наклонил голову и отошел в сторону.
       – Это они, Камиль? – кивнув на детей, спросила госпожа де Рошаль.
       – Да, сегодня это будут они, Маргарита. Милые у меня сегодня пажи, верно?
       – А эта девушка? Вы не говорили, что будет девушка, сударь.
       – Эта девушка прелестна, госпожа де Рошаль. Ее присутствие здесь не случайно. Через пару часов мы вместе сядем ужинать, и я познакомлю вас с ней поближе.
       – Но она, как будто, ваша пленница...
       – Пока пленница.
       Маргарита расположилась на приготовленном для нее стуле, который стоял напротив кровати, словно в неком театре, а граф подхватил детей и по очереди забросил их на кровать. Там они стали шутливо бороться, со смехом и визгом перекатываясь по широкому ложу как по спортивному мату. Граф криками подбадривал их, а потом сам присоединился к этой шумной игре, подбрасывая и валяя детей по кровати, словно любимых кукол.
       – Камиль, когда же? – воскликнула Маргарита, не выдерживая какого-то странного напряжения, с которым она следила за этой непонятной игрой.
       – Не мешай!.. – крикнул граф.
       Взгляд его прозрачных глаз, которые близко видела Женька, изменился и закипел голубым пуншевым огоньком.
       – Филипп, ленту! – велел д’Ольсино. – Филипп, ты что, не слышишь, старик?
       Филипп упал на колени и трясущимися руками закрыл лицо. Ленту, сдернув ее со своей ноги, подала Маргарита. Подхватил шелковую полоску, граф подтащил к себе девочку и вдруг замотал и стянул  ленту на ее худенькой шее. Доминик в ужасе отпрыгнул в сторону, но его поймал де Барбю и, крепко стиснув, зажал ему рот рукой.
       Девочка забилась, словно глупая мушка. Ее движения становились все слабее, а хрипы все тише и тише... Маленькое лицо исказила страшная судорога… Женька замерла и смотрела на все это совершенно потрясенная, но еще надеялась, что это только дикая шутка свихнувшегося богача, которой он хотел ее попугать. Она даже не сделала никакой попытки ему помешать, хотя вполне могла бы достать графа ногой.
       Когда Бертиль затихла, де Барбю бросил хозяину мальчика.
       – Не надо, сударь! – закричал Доминик. – За что, сударь? Что я сделал! Я исправлюсь!
       – Бертиль без тебя будет грустно, Доминик. Ты должен догнать ее, – сказал граф, глаза которого, как перевернутые зеркала, были обращены куда-то внутрь себя.
       – Помилуйте, сударь!.. Мама! Мама!
       – Сейчас, сейчас! Ваша мамочка уже ждет вас!
       Вельможа выхватил толедские кинжалы и стал разрезать на мальчике одежду.
Женька очнулась и попыталась оттолкнуть графа ногой, но на нее навалился де Барбю.
       – Только не закрывай ей лицо, Себастьян! – воскликнул д’Ольсино. – Смотри, смотри сюда, племянница де Грана!
       Он размахнулся и вонзил в худенькую спину мальчика оба лезвия. Доминик вскрикнул и затих, а граф, отбросив в сторону испанские ножи, вдруг упал на мертвые тела и застонал.
       Фехтовальщице стало казаться, что она находится в чьем-то чужом кошмаре, хочет проснуться, но проснуться никак не получается.
       – Госпожа, госпожа... – забормотал кто-то. – Камиль, она в обмороке.
       – Кто? – приподнял голову и посмотрел кругом рассеянным взглядом д,Ольсино.
       – Госпожа де Рошаль, – сказал Филипп.
       – В обмороке? – переспросил граф. – Вот странность! Я не так представлял себе сегодня Маргариту... Зато посмотрите на госпожу де Гран! Каков взгляд! Уверен, что она сейчас хочет разорвать меня на куски... Так, прекрасная девушка?
Женька не ответила, но граф был прав, – если бы не связанные руки и потный де Барбю, навалившийся на нее сверху, она бы немедленно вскочила и вонзила толедские кинжалы прямо ему глотку.
       – Вижу, вижу, – улыбнулся д’Ольсино и встал. – Всегда бывает больно вначале, но вы не отвернули глаз, а это превосходный признак! Жанна, вы слышите меня?..  Себастьян, помогите ей, кнут под кроватью.
       Де Барбю, как будто, только того и ждал. Он резко повернул фехтовальщицу на живот, разорвал на ее спине рубаху и, достав из-под кровати кнут, с довольными восклицаниями стал пороть ее как провинившуюся холопку.  Женька закричала, но не о пощаде, – она грубо ругалась и билась возле окровавленного ложа точно, подцепленный на хитрый крючок, червяк. Из глаз ее брызнули слезы, – ей было больно, но не от ударов плети. Граф смеялся, а когда это перестало его развлекать, он велел де Барбю остановиться.
       – Ладно, хватит, Себастьян, не перестарайся, – сказал он ему. – Достаточно того, что она еще долго будет носить на спине знаки твоего внимания.
       – А с этими что?
       – Ночью уничтожишь тела, как прежде.
       – Может быть нам скормить их псам, как того воришку, что мы поймали прошлой неделе?
       – Нет-нет, – поморщился д’Ольсино. – Снова будет много вони. Закопай этих прелестных деток в яме с известью.
       – А эту? – кивнул на фехтовальщицу Себастьян.
       – Об этой прекрасной девушке позаботится Филипп, а ты унеси отсюда госпожу де Рошаль. Мне тошно на нее смотреть.
       – А если она померла?
       – Закопаешь ее вместе с детками.
       Барбю бросил кнут и потащил Маргариту вниз, подметая пол ее бархатной юбкой. Граф убрал кинжалы в ножны, потом подошел к выпоротой фехтовальщице и, присев рядом, коснулся губами багровой полоски на ее спине. Она вздрогнула и попыталась отодвинуться, но д’Ольсино только посмеялся ее тщетным усилиям, – двигаться было некуда, она и так находилась в углу.
       – Ты останешься со мной. Мы будем беседовать, читать книги и вместе просыпаться по утрам. Ты увидишь мир моими глазами и поймешь меня, а потом я лично съезжу в город и найду еще кого-нибудь. В городах много всякой дряни. Господь не взыщет, если тебя волнуют вопросы морали, он сам распоряжается чужими жизнями, как хочет.
       Женька отвела взгляд в сторону, но граф повернул к себе ее лицо и своими изящными пальцами ласково стер с него слезы. Мертвые глаза Бертиль смотрели на обоих с ужасом и недоумением. Сознание фехтовальщицы опять слегка поплыло.
       – Не беспокойся о них, – поймав ее взгляд, сказал д’Ольсино, – Это дети сожженной ведьмы. Себастьян купил их у одного бакалейщика, который взял их себе после ее смерти. Очень деловитый человек, надо сказать.
       – Скотина... Я его тоже убью, – разжала сомкнутые губы фехтовальщица.
       – Вот вы и заговорили. Я рад, но только этот бакалейщик не скотина, сударыня, он честен перед самим собой, потому что почуял верную прибыль и следует своим истинным устремлениям. Я тоже не стесняюсь того, что предпочитаю наслаждаться падением срезанного цветка, а не его выращиванием. Вам разве не случалось любоваться срезанными цветами, стоящими в вазе? Взгляните на эти превосходные розы! Какая свежесть и красота! А ведь, в сущности, вы любуетесь цветами, умирающими у вас на глазах.
       – Люди – не цветы.
       – Отчего же? Все мы – творенья Божьи. Ваша голова тоже великолепно смотрелась бы в вазоне, – граф засмеялся, найдя свою мысль интересной. – Надо будет поискать мастера по бальзамированию. Я слышал, во Дворе Чудес это умеет делать одна знахарка. Нет-нет, не стоит на меня так смотреть. Мы забальзамируем не вашу голову, а чью-нибудь другую. Хотите, это будет голова Маргариты? Она что-то разочаровала меня сегодня. Филипп, принесите девушке другую сорочку из моего гардероба. Себастьян порвал такой шелк, скотина!
       Граф еще раз поцеловал девушку в плечо и ушел.


Сатанинский огонек


       Филипп отпахнул плотную тяжелую штору, и стены комнаты залил солнечный свет. За окном продолжался тот самый день, который фехтовальщица так легко бросила на откуп чужому берегу. Она прижалась горячим лбом к столбику кровати и, казалось, онемела. Ей вдруг стали безразличны: и приказ о ее аресте, и королевский мушкетер, и дневник Жозефины, и свое будущее; ей больше всего сейчас хотелось есть и убить д’Ольсино, – убить немедленно и зверски, чтобы он помнил об этом даже после смерти...
       Филипп принес новую сорочку, развязал девушке руки и помог ей переодеться. Фехтовальщица не стеснялась старого слугу. Она, казалось, уже не понимала, как после того, что случилось, можно было еще чего-то стесняться.
       – Его милость к вам добр, сударыня, – сказал Филипп.
       – Зачем я ему?
       – Его милости нужен друг.
       – Друг?.. У него есть Барбю.
       – Де Барбю – пес, сударыня.
       – Почему граф решил, что я буду ему другом, Филипп?
       – Его милость понимает в людях, он умный.
       – Он зверь!
       – Да, поэтому чует.
       – Он всегда был таким?
       – Камиль был обычным ребенком, сударыня, даже чересчур обычным для господина. Это я виноват.
       – Вы?..
       – В отрочестве его милость любил убегать из поместья и играть с крестьянскими детьми. Однажды в пылу ссоры Камиль в сердцах ударил одного мальчика так сильно, что тот умер... Это потрясло его, он чуть не наложил на себя руки и тогда, чтобы успокоить это чувствительное дитя, я сказал, что жизнь человека, в сущности, ничтожна как жизнь полевого кузнечика, которого всегда может раздавить чья-то неловкая нога.
       – Как же вы могли?
       – Я хотел спасти мальчика, но... но погубил. Я был глуп, сударыня. Нельзя говорить подобное детям. Я поспешил.
       – Что было потом?
       – Камиль перестал играть с детьми, стал молчалив, начал много читать... Я сам посоветовал ему, чтобы отвлечь от этого случая. Он больше не плакал, когда видел чью-то смерть, а даже смотрел с интересом, потом отец отправил его учиться в Париж. Когда вернулся, стал водиться с де Неверами и участвовать в мятежах, а после смерти отца женился.
       – Говорят, он убил свою жену.
       – Да, – вздохнул Филипп, – задушил, как эту бедную девочку, лентой, а потом выбросил в окно.
       – За что?
       – Сказал, что изменила ему.
       – Так и было?
       – Не знаю, может быть. Анибаль, ее паж видел, как она погибла. Его тоже убили.
       – А дети? Что сделали ему эти дети?
       – Ничего. Камиль больше не ищет повод, он развлекается или изучает.
       – Что изучает?
       – Себя, других. Он стал говорить слишком умно, мне старику это сложно. Я перестал понимать, чего он хочет.
       – Почему вы с этим человеком?
       – Я слуга, я стар и я... люблю его. Больше некому любить его.
       – А мать,  отец?
       – Они любили младшего Ренуара. Очень способный был мальчик, сударыня.
       – Что значит «был»? Он умер?
       – Нет, что вы! Он сейчас служит епископом в Реймсе. Это один из самых молодых епископов во Франции.
       – А мать? Она жива?
       – Еще жива. Камиль держит ее в подвале. Она видела, как он поступил с Анибалем, и после этого тронулась рассудком. Камиль иногда берет ее в эту комнату. Она кричит, и он доволен. Госпожа д’Ольсино всегда считала его слабым, и теперь он мстит ей за это.
       – А  Маргарита?
       – Госпожа де Рошаль давно знается с Камилем. У них загородный дом неподалеку.
        Старик вдруг тяжело вздохнул и заплакал.
        – Граф когда-нибудь убьет и вас, – сказала фехтовальщица.
        – Да, я заслужил и...  я устал... Он видит это. Конец мой близок.
Филипп упал на колени перед кровавым ложем и стал молиться.
        – Помогите мне бежать, Филипп, – попросила девушка.
        – Да, я мог бы... но это невозможно, за дверями Лабрен.
        – А за окном?
        – За окном пруд и высоко. Мы в угловой башне. Я лучше принесу вам поесть. 
        – Тогда, тогда спасите хотя бы того архитектора? Он еще жив?
        – Архитектор? Да, его никто не сторожит. Я, пожалуй, помогу ему, хотя вряд ли уже Господь простит меня.
        – Сами тоже уходите.
        – Нет-нет, я не брошу Камиля. Бедный мальчик.
        Филипп ушел, а фехтовальщица кое-как встала и подобралась к окну.
        Внизу действительно находился пруд, и было высоко, но зато дальше тянулись луга, поля и поблескивала на солнце узкая лента Марны... «Надо прыгать, другого случая не будет», – подумала фехтовальщица, но вдруг, словно услышав чей-то зов, обернулась. Мертвые дети продолжали лежать на кровати. Раны мальчика еще кровоточили, а ужас в глазах Бертиль превратился в укор. «Почему я не двинула этого урода ногой? – вспомнила свое странное оцепенение девушка. – Я бы могла ее спасти... Или не могла?.. Все равно надо было двинуть! У меня сильные ноги. Я бы одним ударом вышибла эти порченые мозги!»
       Женька вернулась к страшному ложу, накрыла детей краем простыни и положила сверху розы из вазы в изголовье. Она хотела выразить свою боль, но получилось что-то совершенно другое, похожее на тот красивый склеп, который хотел построить для своей убитой жены д’Ольсино.
       Фехтовальщица нахмурилась и снова направилась к окну. Протиснув свое побитое тело в его узкий проем, она сильно оттолкнулась от края ногами и прыгнула вниз. Плюхнувшись в мутную воду пруда, словно подраненная лягушка, девушка поплыла к берегу. Едва добравшись до него, она вылезла на сушу и побежала к реке прямо через поля. Ее могли увидеть из окон графские слуги, но у нее не было другого выхода, и она неслась по колючей стерне, точно сумасшедшая. С испугом и недоумением смотрели на пробегающую мимо полуголую девушку жнецы.
       Тяжелое дыхание разрывало грудь, горела, иссеченная плетью, спина, а мокрая рубаха графа, прилипнув к горячему телу, словно превратилась во вторую кожу, отчего Женьке казалось, что это граф держит ее своей влажной рукой, и побег ее напрасен.
        Не добежав всего полсотни метров до реки, совершенно измотанная этим отчаянным рывком к свободе, фехтовальщица не выдержала и свалилась рядом с какой-то сутулой крестьянкой.
        – Паскуала, гони ее! – крикнули селяне. – Это, видать, графская девка! Вона за ней уже скачет кто-то!
        Фехтовальщица оглянулась. Ее действительно нагонял всадник. Он несся за ней прямо через поле. Это был де Барбю.
        – Эй, стой! Не уйдешь!
        – Беги к реке! – толкнула девушку Паскуала. – Там ниже брод есть! Еще поспеешь! На королевский берег он не сунется!
        Измученная беглянка собрала последние силы, поднялась и, шатаясь как пьяная, побежала дальше. Де Барбю захохотал, соскочил с лошади и, размахивая шпагой, помчался наперерез, стараясь перекрыть  путь к реке. Женька метнулась в сторону, но споткнулась о какую-то корягу и упала.
       – Черт! – прохрипела она, и хвостатый будто услышал - она запнулась не за корягу, а за свой арбалет, который спрятала в траве.
        Фехтовальщица схватила его, приложила к плечу и развернулась к де Барбю всем своим горячим телом... Вспыхнули сатанинским огоньком глаза...
        – Эй... брось!.. –  застыл на месте графский любимец.
        Девушка задержала дыхание, коротко прицелилась и с хриплым выдохом спустила курок... Ярко сверкнул на солнце стальной наконечник... Себастьян заорал, уронил шпагу и схватился за живот. Жнецы закричали, хотели подойти, но Паскуала преградила им путь.
        – Беги, девка! – крикнула она фехтовальщице. – Слышишь, собаки лают? Беги!
       Женька вскочила и помчалась к реке. Короткий отдых с пальцем на спусковом крюке каким-то образом придал ей новых сил. Вдалеке действительно слышался лай собак и крики, но фехтовальщица уже увидела свою лодку, подбежала, прыгнула в нее и стала выгребать на середину. Весла, словно в кошмарном сне, казались ей весом по пуду... Девушка не выдержала.
       – Де Гран! – заорала она в солнечный воздух. – Де Гран! Раймон! Кристоф!..
       Жуткое ощущение того, что лодка совсем не движется, еще больше испугало ее, хотя на самом деле она гребла довольно сильно. Не имея возможности сесть на выпоротую задницу, Женька махала веслами, стоя на коленях. В глазах ее вдруг потемнело, и она плыла вслепую, пока лодка не ткнулась во что-то. Это вернуло ей зрение. Какой-то дюжий мужик, стоя по пояс в воде, потащил девушку на себя. Ему помогал Раймон, а де Гран командовал с берега. Фехтовальщица ничего не понимала, а только плакала и повторяла:
       – Я убью его... я убью... я убью...


Горячка


        Девушку устроили в доме, в одной из комнат второго этажа. Де Гран позвал к ней жену повара Симону и его дочь Анну, которые первым делом сняли с беглянки мокрую рубаху.
       – Бог мой! – воскликнул управляющий, увидев ее истерзанную спину. – У нас так не бьют даже слуг!
       Симона промокнула красные полосы сухой тряпицей, а Анна помазала их чем-то пахучим. Сверху был положен слой лечебных листьев и чистое льняное полотно.
       – Напои ее чем-нибудь покрепче, Симона, – велел де Гран, – иначе она не уснет.
       – Убью, убью... – пробормотала фехтовальщица и провалилась в омут беспамятства.
       Тело начал сотрясать озноб, в сознание возвращались ужасные картины левого берега. Девушке казалось, что в комнату входит граф, а де Барбю смеется и рвет с ее спины присохшую к ранам рубаху, рядом сидит де Белар и гладит ее голову, которая находится в вазоне, и опять слышен голос д’Ольсино:
       – Ваша племянница убила моего человека! Вы обязаны выдать ее мне, де Гран!
       – Вы ошиблись, сударь! У меня нет племянницы! Вас обманули! Уходите, или я велю своим людям стрелять! У меня очень верные люди и хорошие ружья, ваша милость!
       ... И опять хлещет по спине обжигающий кнут де Барбю, сам он вырастает до потолка, а бедра больно сжимает узкое окошко графской башни... Женька отталкивает руки Симоны, по ее губам течет крепленая влага… Последним, что особенно мучило фехтовальщицу, был повторяющийся плач грудного ребенка. Вскоре пришел нормальный глубокий сон, во время которого ее будили только для того, чтобы переменить компресс на спине, покормить и помочь посидеть на стульчаке. 
       Приходил лекарь, и Женька даже слышала его слова:
       – Это горячка, сударь, и я бы ... я бы пригласил священника.
       – Она может умереть?
       – Может умереть ее душа. Что-то сильно надорвало ее.
       Фехтовальщица не умерла, хотя проснулась, накрытая простыней, словно покойница. Она продолжала лежать исключительно на животе в той же комнате, и разбудили ее голоса, которые звучали совсем рядом.
       – Вы так и не выяснили, что там произошло, де Гран? – спросил кто-то.
       – Нет, Кристоф. Вы же знаете графа д’Ольсино, тем более я и сам не должен был открывать присутствие здесь этой девушки. Вы ведь намекнули, что есть еще какое-то дело, кроме этой истории с ухом ее кавалера.
       – Да, это верно.
       – Что вы думаете предпринять, Кристоф?
       – То, что и раньше, увезу ее отсюда.
       – Куда?
       – К моему отцу. Она поживет у него, потом ей найдут жениха, она выйдет замуж и будет защищена.
       – Защищена? От преследования?
       – В первую очередь, от себя. Женщина в браке меняется. Она сейчас слишком юна, чтобы понимать, где ей будет лучше.
       – А она согласится поехать с вами?
       – У нее нет другого выхода, ей не позволят находиться в Париже
       – А вы?
       – Что я?
       – Я полагал, что вы… любите эту девушку, Кристоф.
       – ... Эта девушка не для меня, де Гран, – после довольно длинной паузы ответил Кристоф. – И если я и женюсь когда-нибудь, то не на такой девушке.
       – Да, я знаю. Вы ищите девушку, похожую на вашу матушку – честную и добрую христианку госпожу де Белар.
       – Да, честную и добрую, хотя… вряд ли это возможно в наше время.
       Женька заворочалась и повернула голову. Де Гран тотчас подошел к ней, а Кристоф остался у окна, где они только что разговаривали.
       – Как вы, сударыня? – спросил управляющий и, придвинув стул, присел рядом.
       – Хочу пить... и есть, – ответила слабым, совсем не фехтовальным голосом, фехтовальщица.
       – Я сейчас распоряжусь, – кивнул де Гран и ушел вниз.
       Де Белар некоторое время смотрел на распластанную девушку, потом сел на стул и спросил:
       – Как все это случилось, сударыня?
       – Никак, – бросила в ответ Женька и отвернула голову к стене.
       – Это граф приказал выпороть вас?
       – Да.
       – За что?
       – Так, чтоб повеселиться.
       – Говорят, вы застрелили из арбалета его человека.
       – Барбю... сдох? – приподняла голову фехтовальщица.
       – Да, он скончался. Зачем вы это сделали?
       – Затем, что скотина... и гнался за мной со шпагой. Я защищалась.
       Женька говорила в стену, и ее сухие короткие фразы попадали к де Белару рикошетом, словно пули, выпущенные из пистолета небрежно и без цели.
       – С чего вы полезли на земли графа?
       – Де Гран сказал, что граф был участником мятежей, и я хотела узнать...
       – Узнать что?
       – Узнать об этом побольше, – резко свернула свое бессмысленное вранье фехтовальщица и повернула к нему искаженное лицо. – Отстаньте от меня, мне плохо!
       Кристоф пересел со стула на край кровати и коснулся ее руки.
       – Я хочу помочь вам, сударыня.
       – Я знаю, но этого не надо.
       – Надо. Я хочу увезти вас отсюда.
       – Да, я слышала... чтобы выдать меня замуж. Спасибо, но я никуда не поеду.
       – А что же вы хотите делать дальше?
       – Я вернусь в Париж, поступлю в фехтовальную школу, а потом убью графа д’Ольсино.
       – Вы?.. В фехтовальную школу? – де Белар усмехнулся. – Да вы хоть понимаете, что такое шпага, девочка?
       – Да, я знаю фехтование.
       – Вот как? Откуда?
       – Меня учил отец.
       – Зачем? У него не было сыновей?
       – Не было.
       – Все равно он не должен был портить вам жизнь.
       – Почему портить?
       – Женщины дерутся другим оружием. Ваше дело – создавать жизнь, а не прерывать ее.
       – Я сама решу, что делать с жизнью, сударь.
       – Вы еще слишком молоды, чтобы это решать.
       – А вы еще не слишком стары, чтобы давать мне такие советы.
       – Тем не менее, вы уедете, Жанна, – де Белар встал и надел перчатки. – Вы забываете, что ваше нахождение в Париже опасно не только для вас. На днях я приеду вновь, и мы обговорим это все подробнее.
       Мушкетер уехал и, таким образом, разговор опять не получился.
Симона принесла похлебку и помогла девушке сесть. Скрасить обед своим обществом зашел де Гран.
       – Наконец-то вы пришли в себя, Жанна! Двое суток метаться в горячке!
       – Двое?..
       – А что ж? Я уж думал, что не выживите, за священником послал! Вы знаете, что граф приезжал сюда?
       – Да, я слышала его голос, думала, это бред.
       – Отнюдь! Он в тот же час прискакал! Я не пустил, припугнул даже, да и не жалею! Стервятник, одно слово! И скользкий! Никак королевскому закону не дается!
Зачем вы поплыли на левый берег? Вам мало было забот на правом?
       – Так... скучно стало.
       – Хо! Зато теперь вы отменно повеселились! Не думал, что для этого вам надо всыпать два десятка плетей и бегать полуголой по полям д’Ольсино!
       – Вы услышали, как я кричала?
       – Еще бы! Я уже и так догадался, где вас искать, когда Раймон сообщил, что пропала лодка.
       – А тот кто был?
       – Кто?
       – Который вытаскивал меня из лодки.
       – Гиборто, конюх. Я говорил вам о нем. Он надежный человек и конюх справный.
       Где-то снова заплакал ребенок. Женька перестала есть и с некоторым испугом посмотрела на де Грана.
       – Что это? – спросила она. – Это, правда плачет ребенок?
       – Да. Тут такая история произошла! Анна полоскала белье и выловила его в реке. Сначала она думала, что мертвый, позвала Гиборто, а как вытащили, так он и заорал. Грудной, только родился. Еще и пуповина кровила. Думаем, какая-то знатная вертихвостка  выбросила, чтоб грешок свой прикрыть.
       Женька чуть не опрокинула миску.
       – Так он жив?
       – Кто жив?
       – Это ребенок Марисы!
       – Какой Марисы?
       – Крестьянки! Она рожала там, на берегу графа!
       – Вот те на! – развел руками де Гран. – Как же дитё в реке-то оказалось?
       – Де Барбю бросил. Это его ребенок.
       – Ну, тогда повезло мальцу, что жив остался! Только из матери вышел, поэтому и не захлебнулся. Будь постарше, ко дну бы камнем ушел! Черт! – вдруг хлопнул себя по ляжке де Гран.
       – Что?
       – Неужели вы, в самом деле, прикончили Себастьяна де Барбю, сударыня?
       – Вы о нем жалеете?
       – Тьфу на него мерзавца! Я жалею вас, Жанна! Видели бы вы свою спину!
       – Да, спину... У вас тут есть зеркало?
       – Есть, но небольшое.
       – Принесите, я хочу посмотреть.
       И хотя зеркало, действительно было небольшим, фехтовальщица с помощью Симоны все-таки сумела рассмотреть свою ноющую спину. Покойный Себастьян знал в этом толк, и та была расписана, словно кистью художника. Не хватало только подписи автора, но теперь вряд ли можно было что-то поправить.


Камушек в башмаке


       Вскоре Женька могла вставать. Ее снова одели в зеленое платье, которое подарил ей Генрих де Шале, и она стала выходить на улицу. Де Гран категорически отказался давать  мужскую одежду, но фехтовальщица уже была довольна тем, что на случай опасности он позволил ей носить при себе один из его охотничьих ножей.
       – И не отходите далеко от дома, – велел управляющий. – Помните, что граф может вернуться или подослать своих людей. Я прикажу Гиборто присматривать за вами.
       Хотя Женька и рассказала де Грану, что творилось на левом берегу, он поверил ее рассказу не сразу. Деяния д’Ольсино показались ему настолько чудовищными, что жуткую историю убийства двух детей он сначала посчитал остатками бреда, который еще не оставил его беспокойную гостью.
       – Такое бывает на войне, но чтобы так просто, ради того, чтобы повеселить свою даму!.. Как вы сказали, ее имя? Маргарита де Рошаль? Неужели? Такое благородное семейство! Если это не последствия вашей горячки, сударыня, то этот мой сосед настоящий сатана! Жаль, что мы не можем ничего сделать!
       Это была правда, – ни управляющий, ни фехтовальщица не могли наказать графа по закону. Затевать следствие девушке, которая сама находилась на мушке королевской полиции, было бы глупо. Не знали они, что делать и с ребенком Марисы. Его трудно было вернуть крестьянке незамеченным. Новость тотчас бы разнеслась по округе и неизвестно, чем бы кончилось его пребывание поблизости от владений любителя жертвоприношений. Поэтому мальчик продолжал оставаться в доме под присмотром Анны и кормилицы, которую де Гран по-тихому привез из ближайшей деревни.
       Женька спустилась к реке. Прогуливаясь там, она жевала сорванную по пути травинку и посматривала в сторону графского берега. Ни граф, ни его люди поблизости больше не появлялись, однако фехтовальщица ни на минуту не преставала думать об этой, затекшей в страшных преступлениях, душе. Существование подобного «нечеловека» мешало ей, как случайный камушек в башмаке, оставив который, она всю жизнь будет обречена хромать, поэтому д’Ольсино заставлял думать о себе больше, чем кто-либо другой, больше даже, чем Кристоф де Белар. В том, что подобный человек должен умереть, она не сомневалась. Перебрав в уме все  способы его уничтожения, начиная от  опасного проникновения в  дом до коварного выстрела из засады, Женька остановилась на поединке, единственном, что ей было близко и подходило больше всего. И хотя здесь противник мог оказаться искуснее, в таком способе осуществить справедливое возмездие отсутствовала подлость.
       «Ничего-ничего, граф! – думала фехтовальщица, бродя по берегу реки. – Вы не будете искуснее! Теперь я просто обязана заниматься в школе де Санда. Надо продолжить начатое с Лепа. Для настоящего боя я еще не готова. Это вам не чемпионат мира и даже не олимпийские игры... это, вообще, уже не игры».
       Решив, что возмездием будет поединок, девушка немного успокоилась и даже мысленно представляла себе свой победный удар, удар не в спину, но точный и жестокий до безнравственного хруста плоти под благородной одеждой. «Я еще увижу, – думала она, – как погаснет пуншевый огонек в его зеркальных глазах и как исчезает из них мое отражение. Да, исчезает!»  Женька выплюнула травинку и улыбнулась. «Я освобожу мир от этого маньяка, возмездие свершится, и финал сюжета станет мирным! Я выиграю у Монрея, получу деньги и открою свою фехтовальную школу», – вдруг неожиданно вынесло на поверхность сознания еще одну боевую мысль.
Мысль была умной, но девушка смутилась. В этой расчетливости просвечивало что-то нехорошее, тем не менее,  планов своих она не изменила и попробовала поговорить с де Граном о возвращении в город. Тот в ответ, конечно, активно возмутился:
        – Куда вы поедете, сударыня? Какой город? И одна! Вы разве не знаете, как опасны сейчас дороги? Вы с ума сошли, девушка! Зачем так рисковать в такие лета?
       – А в какие лета рисковать, сударь?
       – Успокойтесь, прошу вас! У вас еще вся жизнь впереди!
       – Да, и она моя! Поймите, у меня дело в Париже!
       – Бог мой! Какое дело? Доверьтесь лучше господину де Белару! Он все сделает для вас!
       – Я сама! Это теперь только мое дело! Утром я выезжаю и прошу вас дать мне лошадь и денег в долг.
       Но де Гран держался стойко и ничего давать не собирался.
       – Тогда я уйду пешком и без денье в кошеле, сударь! Я не могу здесь больше оставаться!
       – Господи, да сделай же что-нибудь! – не выдержал и обратился в высшие инстанции де Гран.
       И Господь сделал, – утром следующего дня, проснувшись в решительном намерении бежать в Париж, Женька вдруг почувствовала мягкую деликатную боль внизу живота, боль, о возможности которой, поглощенная превратностями своей бурной жизни, она несколько подзабыла;  и боль эта, более чем что-либо, напомнила ей о том, что она все-таки несколько зарвалась. Фехтовальщица скинула одеяло и посмотрела на сорочку. Кровь на ней была «мирной», но девушка нахмурилась, – она предпочитала бы истекать здесь совсем другой кровью. 
       – Сударь, я дней пять еще побуду у вас, – сказала она за завтраком де Грану, и тот вздохнул с облегчением, надеясь, что вот-вот приедет Кристоф и заберет беспокойную госпожу де Бежар с собой.
       Таким образом, стреноженная на несколько дней естественными «женскими делами», фехтовальщица осталась в охотничьем домике еще на некоторое время. Деревенский быт не располагал к комфорту, поэтому необходимый в эти дни уход за собой был гораздо хлопотней, чем обычно. От этого препятствия на своем пути девушка немного нервничала, и чтобы успокоиться, стала на каждой прогулке самостоятельно учиться метать нож. Чтобы не вызывать раздражения де Грана и лишнего любопытства его людей, она делала это за конюшней. Иногда у нее получалось, но чаще нож  бился в сухую кору выбранного в качестве цели дерева рукоятью и беспомощно падал в траву.
       Однажды это увидел конюх Гиборто. Некоторое время он молча смотрел, как Женька мучается, потом оглянулся,  подошел ближе и сказал:
       – Вы неправильно держите нож, сударыня. Вот смотрите, как надо.
Гиборто поднял упавший кинжал, и одним  коротким движением послал его вперед. С тупым стуком нож точно вошел в потрескавшийся ствол.
       – Ого! – посмотрела на конюха фехтовальщица. – Откуда такое, Гиборто?
       – Знаю. Старая забава, – ухмыльнулся конюх.
       – Вы, наверное, были...
       Женька остереглась продолжить, кем мог быть конюх де Грана, но тот договорил сам:
       – Да, я бывший поножовщик, госпожа.
       – И де Гран знает?
       – Не, я не сказался. Как пришел, прикинулся, что деревенский. Де Гран добрый человек, вот и взял. Ему как раз конюх нужен был.
       – Да-а...  неожиданно...
       Женька вертела в руках нож, который вернул ей Гиборто, и пристально поглядывала на него, не зная, как расценить это его признание.
       – Не бойтесь, – понял ее тот. – Если б я умысел имел, я бы не сказался.
       – А зачем сказался?
       – Тоска иногда берет. Увидел вашу забаву, не сдержался.
       – А если я де Грану скажу?
       – Не скажете.
       – Заколешь?
       – Зачем? Так не скажете. Я чую.
       С этой минуты конюх стал учить фехтовальщицу правильно метать нож, и скоро под его опытной рукой, оружие стало входить в мишень чаще и точнее. Женька пыталась расспрашивать Гиборто о его бывшем ремесле, но он говорил о нем коротко и неохотно.
       – Что рассказывать? Грязь одна и грех. Другой жизни хочу. Может, и свое хозяйство заведу. Я сметливый и работы не боюсь. На Анне – дочке Симоны стану жениться. Она согласная, и де Гран не против. А теперь попробуйте вот так, без замаха. Смотрите.
       Фехтовальщица стала учиться метать нож по-новому.
       – Это я сам придумал, – довольный собой, признался конюх.
       – Почему вы не спрашиваете, зачем мне это нужно? – сказала девушка.
       – А что тут спрашивать? То и так понятно – зуб для охоты точат, а не для красивой  улыбки. Обидчика вашего наказать желаете?
       – Желаю.
       – Я тоже так начинал.
       – Как?
       – Хозяина своего прибил.
       – За что?
       – Никак из подмастерьев мне выбиться не давал, собака.
       – Мне нужно уйти отсюда, Гиборто.
       – Понятно, что нужно.
       – Де Гран не пускает.
       – Понятно, что не пускает.
       – Вы поможете мне?
       Гиборто усмехнулся и почесал шею острием ножа.
       – Де Гран приказал мне присматривать за вами.
       – Так вы и присматривайте... до Парижа.
       – Он выгонит меня, госпожа.
       – Так помогите мне хотя бы с лошадью. Там я видела у вас одну вороную по имени Саломея.
       – Хороший выбор, только за пропажу такой лошади на галеры отправят. Лошади
– королевское имущество, госпожа.
       – Неужели ничего нельзя сделать, Гиборто?
       – Ну, можно заплатить… деньгами или брюликом каким. Де Гран пошумит, по роже съездит, тем и закончит.
       – У меня нет ничего.
       – Попробуйте найти. Вы красивая девушка.
       – Продаваться я не могу.
       – Зачем сразу продаваться? Схитрите. Нашим братом вертеть вас еще прародительница Ева научила. Глазки у вас умные. Надо их в дело пускать, если они вам дадены.
       На днях де Гран вдруг сам разбудил фехтовальщицу и велел перейти к нему в комнату.
       – Я еду за содержанием в Париж, – пояснил он. – Побудьте пока у меня, сударыня.
       – Почему у вас?
       – Идемте, там я все объясню вам.
       – Но мне нужно надеть платье!
       – Не нужно.
       Де Гран провел Женьку в свою комнату и  запер дверь на ключ.
       – Простите, Жанна, но у меня нет другого выхода, – сказал он из коридора.
       – Что? Что вы сделали? Зачем? – возмутилась девушка.
       – В вашей комнате нет замка. Кристоф не простит мне, если вы сбежите. Я вернусь через четыре-пять часов. Завтрак на столе, горшок под кроватью и не шумите, я предупредил обслугу.
       – А одежда?
       – Останьтесь в сорочке. Вам лучше быть без платья, а то вы еще надумаете выскочить в окно. Кстати, там дежурят сыновья Симоны. Я их предупредил, так что сидите смирно.
       Это было так неожиданно, что Женька сначала даже промолчала, а когда снова начала возмущаться, де Грана уже не было. Она бросилась к окну. Внизу действительно находились сыновья Симоны. Сам управляющий уехал вместе с Гиборто и Раймоном.
       Столь коварные действия де Грана привели девушку в ярость. Она, конечно, не могла подозревать Гиборто, управляющий и сам знал о дерзких планах с ее же слов. «Вот дура! – проклинала теперь самое себя фехтовальщица. – Надо было помалкивать в тряпочку!»
       Пометавшись по комнате, девушка немного успокоилась и решила поискать что-нибудь, что можно было бы накинуть поверх сорочки. Она открыла ларь в углу и начала рыться в старой одежде, но первое, что нашла, был тот самый сверток, который Кристоф передал де Грану в первый день их приезда. Несколько секунд фехтовальщица, не веря своим глазам, смотрела на мятую тряпицу, а потом с хохотом настоящей ведьмы стала рвать тугие завязки. Как и де Санд, некогда сунувший пленника в экипаж, где лежала шпага убитого де Вика, де Гран несколько перестарался и невольно отдал в ее руки  чужую тайну, а вместе с ней и «патент на проживание в Париже».
       Женька забралась на кровать, развернула сверток, достала оттуда дневник заговорщицы и прочитала его  от корки до корки. Времени для этого у нее было достаточно.
       Жозефина писала довольно живо и с изрядной долей издевки над теми, кого вербовала в помощники, посмеиваясь над их слабостью к деньгам, власти или похоти. Среди известных имен там были упомянуты  – принц Конде, у которого традиционно сложились не лучшие отношения со своим монаршим кузеном, братья Вандомы, чье королевское происхождение тоже подвигало на рискованные игры с властью, и младший брат короля Гастон, чьи устремления шли еще дальше. «Юноша, несомненно, будет полезен нам, – писала Жозефина. – Он горячо льнет не только к королеве, но и к местечку рядом с ней. Я говорила с ним, он согласен с нашим планом». Женька усмехнулась. «Гастон? Отлично! Только как его достать? А может быть Конде?..  Или Вандомы?..  Их тоже просто так на улице не встретишь… Пожалуй, нужен будет помощник».
       На одной из страниц девушка нашла имя Генриха де Шале, но о нем было упомянуто невнятно. Жозефина писала о фаворите короля то восхищенно, то раздраженно, как о капризном мальчике, который не слушается ее команд и делает все по-своему. «Я устала от него и уже совершенно его не понимаю, – говорилось в дневнике. – Одно знаю верно – в серьезном деле на него положиться нельзя. Этот маркиз предаст только для того, чтобы от души повеселиться». Женька так и не поняла, знал ли де Шале о заговоре.
       Было в дневнике и о Франсуаз. «Бывшая протестантка ломается как девственница, но уже поздно. Ее идея помощи Ла-Рошели путем сводничества королевы с английским послом весьма остроумна. Еще немного, и она будет с нами».
О Валентине в дневнике ничего не было, но Женька обнаружила следы от пары вырванных страниц. Вероятно, их предусмотрительно уничтожил Кристоф.
       Фехтовальщица перечитала дневник еще два раза, потом снова завернула его в тряпицу, перевязала шнуром и положила на место. Главным теперь было найти немного денег и лошадь.


Охота


       Шла уже вторая неделя сентября, но осень в здешних краях наступала  позже, поэтому солнце грело по-летнему, листва на деревьях была еще зеленой, и дни стояли сухие, даже, по южному, знойные. Свежо было только по утрам, поэтому фехтовальщица планировала бежать на рассвете.
       В Париже де Гран виделся с де Беларом и, вернувшись на Марну, передал Женьке, что тот приедет через пару дней. Это означало, что времени на раздумья у фехтовальщицы совсем не оставалось. Деньги Женька решила попросить у тетки, полагая, что если не из сочувствия, то с испугу, та даст ей несколько экю, а от лошади девушка вообще решила отказаться. «Дойду до тракта пешком, а после опять напрошусь в какую-нибудь телегу», – решила она и успокоилась.
       Незаметно, чтобы не вызвать у де Грана лишних подозрений, фехтовальщица собрала баул, первым делом стащив из ларя с бельем пару его нижних штанов и две рубахи. Она бы взяла и камзол, но верхняя одежда управляющего хранилась в гардеробе, который закрывался на ключ, – ларь же с нижним бельем стоял в коридоре и на ключ не закрывался. Забрать дневник Женька собиралась утром, пока управляющий спал.  Де Гран обычно вставал поздно и свою комнату тоже на ключ не запирал.
       Однако вновь наступивший день чуть не сорвал дерзкие планы фехтовальщицы в самом начале. Де Гран снова разбудил ее сам и велел немедленно одеваться.
       – Король приехал, Жанна! Быстрее!
       – Что?.. Какой король? Зачем?
       – На охоту! Вставайте же!
       Женька вскочила и  заметалась по комнате, как в мышеловке.
       – Что, что мне делать?
       – Я позвал Анну, она поможет вам одеться! Оставайтесь пока здесь и не высовывайтесь, а я встречу короля внизу!
       – А если он придет сюда?
       – Нет-нет, не придет! Сначала будет охота!
       Де Гран побежал вниз, а Женька прокралась к окну и осторожно глянула за портьеру. Король приехал не один, – с ним были де Брюс, де Бон, еще какие-то незнакомые ей дворяне и, конечно, Генрих де Шале. Все они вместе с охраной, пажами и собаками под командой управляющего королевской псарней, шумно топтались во дворе.
      Вид растрепанного де Грана, выбежавшего встречать всю компанию на крыльцо, очень позабавил молодого монарха. Румяный и веселый, Людовик был, похоже, в отличном настроении. Он сказал что-то Генриху, указал на де Грана, а потом на окно, из которого подглядывала фехтовальщица. Девушка тотчас нырнула вглубь комнаты.  Внизу раздался дружный хохот.
      – Госпожа... – позвал кто-то за спиной.
      Женька вздрогнула и обернулась, но это вошла Анна. Она помогла девушке надеть платье и наскоро прибрала ей волосы.
       Внизу продолжали шуметь – слышались восклицания, звуки охотничьего рожка и лай собак.
       – Они идут! – напряглась фехтовальщица.
       – Нет, госпожа, господа в трапезной. Они сейчас выпьют вина и уедут.
       – Меня не должны видеть.
       – Да, мы знаем. Его величество не любит, когда на охоте присутствуют дамы.
       Людовик и его сопровождающие находились в доме еще около получаса, в течение которых фехтовальщица оставалась сидеть в комнате, как в ловушке, ожидая, что ее вот-вот обнаружат, но этого не случилось. Шум с первого этажа постепенно вновь переместился на улицу, и вскоре, возбужденная предстоящей охотой, кавалькада удалилась в лес. Снова спрятавшись за штору у окна, Женька наблюдала, как де Гран, возглавляя ее, скакал впереди. От сердца отлегло, более того, фехтовальщица поняла, что путь свободен. Она тотчас пристегнула к поясу охотничий нож и вытащила из ларя свой баул. Оставалось только сбегать за дневником, но в коридоре вдруг послышались чьи-то мягкие шаги, дверь открылась, и в проеме неожиданно обозначился горделивый силуэт фаворита короля… У Женьки слегка перехватило дыхание…
       – ... Бог ты мой, ... – пробормотал де Шале и растерянно улыбнулся. – Жанна?..
       – ... Что... что вам здесь нужно, сударь?
       – Мы видели, что кто-то смотрит из-за портьеры... Де Гран сказал, что это селянка. Он тут частенько с селянками... Черт возьми, как вам идет это платье! Я знал, что не ошибся в цвете!
       Де Шале зашел в комнату и прикрыл дверь. Женька слегка попятилась.
       – Почему вы не с королем? – спросила она.
       – Подпруга лопнула. Сейчас ее поменяют, и я догоню его величество, хотя... хотя мне уже не слишком этого хочется. А вы?
       – Что я?
       – Что здесь делаете? Вы, в самом деле, подружка де Грана?
       – Не говорите глупости! Он сказал то, что нужно было сказать.
       – То есть, вы здесь прячетесь.
       – Пряталась, а теперь уезжаю.
       – Куда?
       – Назад, в Париж.
       – В Париж? Занятно. А вы разве не знаете, какими бумажками обклеен весь город?
       – Плевала я на эти бумажки!
       – Чудесно! Ты мне нравишься, Жанна де Бежар, – засмеялся маркиз. – Ей богу, так было скучно в Париже в последнее время, даже казнь бедняги де Монжа мало скрасила мой однообразный досуг!
       – Де Монжа казнили?
       – Да, три дня назад? Он превосходно держался, хотя на эшафот его внесли на руках. Не знаю, смогу ли я держаться так же, если злой рок…
       – Да-да, но теперь уходите, Генрих, не мешайте мне.
       – Что значит «уходите»? Не зря же меня что-то подвинуло посмотреть на «селянку» нашего де Грана! Это позыв судьбы, сударыня!
       – Знаю я этот «позыв судьбы». Вы просто в очередной раз решили поразвлечься.
       – Теперь это не имеет значения, раз мой неискоренимый порок свел нас опять! Я могу не помешать, а помочь вам.
       – Помочь? Зачем?
       – Мне нравится, что вы будете в Париже.
       Женька на минуту задумалась. Она была рада нечаянному помощнику, но вспоминая характеристику маркиза, данную Жозефиной, его странные поступки в «Парнасе» и в Булонже, остерегалась ему верить. Ее настораживало даже то, что глаза его смотрели открыто, и взгляд казался вполне искренним. Она пыталась сообразить, что делать дальше, но ей очень мешал сосредоточиться какой-то непонятный странный восторг, который распирал ее изнутри и указывал пути, которые она вовсе не планировала. «Он все-таки достал мне патент, – подумала она, пытаясь спрятать свои истинные чувства за обычной благодарностью. – Я ему нравлюсь, и он вряд ли меня сдаст, пока не получит того, чего хочет... А он не получит, пока я сама того же не захочу, а я не захочу, потому что... потому что... потому что я хочу другое».
       – Хорошо, сударь, но только нужно ехать сейчас.
       – Сейчас? К чему так торопиться? Вам нужно еще прибрать волосы, а то вы похожи на дикую амазонку.
       - Некогда прибирать и некому. И амазонки не были дикими.
       Де Шале, подошел ближе и уверенно, будто уже имел на это право, привлек  фехтовальщицу к себе. Она не отстранилась, но продолжала настаивать на своем.
       – Я еду сейчас. Нужно успеть до возвращения де Грана. Мне нужна лошадь, Генрих.
       – Лошадь? Так возьмем ее в конюшне.
       – Но это королевское имущество. Гиборто на галеры отправят.
       – Вас тревожит судьба какого-то конюха?
       – Тревожит.
       – Тогда я куплю эту лошадь. Какая вам нужна?
       – Саломея. Такая вороная, с умными глазами.
       – Как вы?
       Близкое дыхание фаворита короля, касавшееся лица, сбивало с толку, но Женька все-таки собралась и оторвала от себя покушавшиеся на ее свободу руки.
       – Я сейчас распоряжусь, – сказал де Шале.
       – Только прикажите Гиборто надеть на лошадь мужское седло.
       – На кобылу мужское седло? Забавно. А вы не пойдете со мной?
       – Я сейчас спущусь. Мне... мне нужно по нужде.
       Де Шале ушел. Оставшись одна, Женька действительно слила накопившееся «напряжение» в горшок, а потом  сбегала в комнату де Грана. Там она нашла дневник и, сунув его в баул, спустилась вниз. 
       В уплату за Саломею де Шале отдал Гиборто один из своих перстней, и через десять минут лошадь была оседлана и взнуздана. Гиборто привязал к седлу баул и пожелал своей ученице удачи. Она в ответ пожала ему руку.
       Очутившись в седле, Женька и в прямом, и в переносном смысле почувствовала себя на коне. Она держала повод крепко, дышала свободно и даже ощущала какое-то бесовское веселье в области диафрагмы, будто кто-то щекотал ее изнутри.
       – Что вы хотите делать в Париже? – спросил де Шале, когда охотничья резиденция осталась далеко позади.
       – У меня там дело.
       – Какое может быть дело у девушки ваших лет? Ваше дело – это танцы, прогулки, наряды и любовь! Давайте развлекаться! Скоро в Лувре будет королевский балет. Я хочу, чтобы вы на него посмотрели.
       – Меня схватит полиция.
       – Чепуха! Никто вас не схватит! У меня есть идея на этот счет.
       – Какая?
       – Превосходная! Вы станете иностранкой, например, испанской баронессой, а, значит, сможете носить мантилью. Знаете, у испанок есть такие роскошные кружевные накидки для головы. У вас будет закрыто лицо и вас никто не узнает.
       – А что делает, по-вашему, испанская баронесса во Франции?
       – Спасается от преследования.
       – И кто ее преследует?
       – Испанцы. Она была французской шпионкой при кабинете Оливареса. Потом баронессу раскрыли, и ей пришлось бежать во Францию.
       – Зачем испанка работала на французов? Из-за денег?
       – Старые обиды. Оливарес как-то несправедливо обошелся с ее семьей, и она осталась без наследства.
       – Как ее зовут?
       – Мария Гонзалес.
       – То есть, такая женщина существовала?
       – Да. Месяц назад она написала мне прощальную записку и уехала. Король знал о ней, но не видел, так что вы легко можете назваться ее именем. Я скажу, что нашел вас у де Грана, где вы скрывались, и помог вернуться в Париж.
        Идея показалась Женьке удачной. Положение баронессы  Гонзалес было похоже на ее собственное, и под прикрытием чужого имени она могла обладать известной свободой жеста. Балет в Лувре тоже был ей на руку, – именно там могла состояться ее встреча с потенциальным покупателем дневника Жозефины де Лиль, более того, этот опасный карнавал под носом у самого короля привлекал фехтовальщицу и сам по себе. О подробностях своего пребывания на Марне она, конечно, не распространялась, – де Шале знал только то, что девушка уехала сюда из-за угрозы ареста за ухо де Жуа. Де Грана она представила как знакомого своего погибшего отца.
       Время приближалось к полудню. Дорога парила от зноя,  хотелось пить.
       – Будет гроза, – сказал Генрих. – Может быть, заедем к де Рошалям? У них тут вилла неподалеку, а там есть отличное холодное вино в погребе.
       – К кому заедем? – услышав неприятную фамилию, напряглась девушка.
       – К де Рошалям. Меня когда-то сватали за их дочь Маргариту.
       – И что же вы не женились?
       – О, это очень занятная история! Оказалось, что будущая невеста была беременна.  Моя добрая матушка вызнала это, рассказала отцу, и со сватовством было тотчас покончено.
       – У Маргариты есть ребенок?
       – Трудно сказать. Это было лет десять назад.  Маргарита сначала долго пряталась в монастыре, и говорят, то ли родила, то ли избавилась от ребенка. Сейчас она редко бывает на приемах и летом всегда живет на вилле со своей младшей сестрой Габриэлью.
       «Да, с этой подружкой графа д’Ольсино стоит встретиться только для того, чтобы охотничьим ножом расписать ее мраморное личико», – подумала Женька. Видимо, мысли все-таки иногда имели способность материализоваться, поскольку буквально через пару минут фехтовальщица, в самом деле, схватилась за нож. Навстречу ей и Генриху из-за косогора выехала  кавалькада из пяти человек. Ее составляли дама и дворянин в роскошных одеждах, двое слуг и нарядно одетая девочка-подросток.
       – О, а вот и Маргарита! – радостно воскликнул маркиз. – И Габриэль! Какая странность! Кто-то там наверху, видно, решил, что эта встреча действительно нужна нам? Как вы думаете, Жанна? Смотрите-ка, она опять с этим графом – любимчиком де Неверов!
       Сблизившись, обе группы остановились. Женька сглотнула сухой ком в горле.
       – Добрый день, господин де Шале, – коснулся полей шляпы граф д’Ольсино и посмотрел на фехтовальщицу. – Вы с дамой?
       – Я приехал с королем. Его величество сегодня охотится на Марне.
       – Чудесно... Его величество давненько не заглядывал в эти края.
       – Да, обычно он предпочитает Сен-Жермен.
       – Я смотрю, вы тоже решили охотиться в другом месте, – усмехнулся д’Ольсино и опять уставился на фехтовальщицу.
       – С сегодняшнего дня это моя охота, сударь, – ответила вместо де Шале девушка, глядя прямо в зеркальные глаза своего собеседника.
       Маргарита, вороновы волосы которой на этот раз были убраны в прическу, слушая беседу, слегка нахмурилась, но молчала, будто это ее совсем не касалось. Зато с любопытством смотрела на встреченных путников ее сестра Габриэль, - девочка с теми  же агатовыми глазами и светлокожим лицом.
       – Вы способны затравить большого зверя, сударыня? – приподнял брови д’Ольсино.
       – А вы сомневаетесь? У вас, я слышала, недавно пристрелили вашего любимого пса, граф.
       – Увы... Моего бедного де Барбю убила племянница управляющего де Грана. Господин де Шале, вы не слышали об этом?
       – Какой де Барбю? Какая племянница? – не понял Генрих. – У де Грана нет племянницы.
       – Я так и подумал. Столь жестокий выстрел не под силу девушке с мещанской кровью. Истинная жестокость свойственна только тонким натурам.
       – Это неправда, граф! – воскликнула фехтовальщица.
       – А те цветы на детских телах? Право, это смотрелось очень поэтично. К сожалению, мне на месяц-другой придется выехать по делам, кои поручены мне герцогом де Невером, но потом я свободен, сударыня. Заезжайте, и мы продолжим прерванный разговор.
       – Нам  не по пути, сударь.
       – О да, коль скоро ради вас господин де Шале даже решил изменить своему королю. Я, впрочем, его понимаю и…
       – Как вы сказали? Изменить? – схватился за рукоять шпаги де Шале. – Я сейчас проучу вас за эти слова, граф?
       – Хм, чтоб меня проучил королевский шут?
       Глаза графа вспыхнули голубым огоньком, и оба дворянина спрыгнули с лошадей, чтобы продолжить разговор с помощью оружия. Их дуэльная импровизация, обычная в те времена, длилась недолго. Окружающие даже не успели сделать вид, что испугались, только у Габриэль на бледных щеках проступил легкий румянец.
       Де Шале фехтовал азартно и сердито. Граф дрался сухо, без лишних движений, но было видно, что именно он направляет поединок. Ему помешала только выбоина в дороге, – граф подвернул ногу, чертыхнулся и упал. Де Шале тут же подскочил и приставил шпагу к его груди. 
       Женька, испугавшись, что Генрих в сердцах заколет упрямого вельможу, спрыгнула с лошади, подбежала к де Шале и схватила его за руку.
       – Не трогай, Генрих! Он мой, мой!
       Де Шале не сразу, но опустил шпагу и с некоторым недоумением взглянул на девушку. Было видно, что его удержала не сама просьба, а странные слова в этой горячечной мольбе.
       – О чем вы, сударыня?
       – Я прошу вас, Генрих!
       Маркиз нехотя убрал оружие в ножны, вернулся в седло, и они, оставив раненого графа на попечение его людей, поехали дальше.
       – Давно вы знаете д’Ольсино, Жанна? – когда место стычки осталось далеко позади, спросил Генрих.
       – Недели две.
       – И с тех пор он ваш, как вы тут кричали?
       – Да.
       – Он что, вас обидел?
       – Он приказал меня выпороть.
       – Выпороть? – засмеялся Генрих.
       – Что вы смеетесь? – нахмурилась девушка.
       – Согласен, вас иногда надо пороть.
       – Не больше, чем вас, сударь.
       – А что там граф говорил про какого-то де Барбю?
       – Как что? Вы же слышали – это его приятель, и его убили.
       – Кто?
       – Я.
       – Вы шутите?
       – Уже нет.
       – Хм, занятно... Впрочем, после того, как вы отмахнули пол уха бедняге де Жуа, это неудивительно! За что же вы так отделали этого несчастного приятеля графа д’Ольсино?
       – А это он меня порол.
       – Ну, он всего лишь выполнил приговор суда, которым угрожал вам король, – опять засмеялся де Шале.
       – Перестаньте, Генрих, это не смешно! Когда я сбежала из дома графа, Барбю гнался за мной! Он хотел меня убить! Я выстрелила в него из арбалета.
       – Из арбалета? Превосходно! А что же у вас все-таки было с графом?
       – Мои дела с графом д’Ольсино вас не касаются.
       – А у вас еще остались с ним какие-то дела?
       – Остались.
       – Эх, надо было-таки прикончить этого прощелыгу! – вдруг с неподдельной досадой воскликнул де Шале.
       – Всему свое время, сударь, – мрачно пообещала фехтовальщица.
       – Но теперь д’Ольсино подаст на вас в суд за убийство де Барбю!
       – Не подаст.
       – Почему?
       – У него самого открыт счет в аду.


http://www.proza.ru/2011/04/01/727