Когда начинается детство? Сразу после младенчества? Я считаю, что детство начинается в тот период развития человека, откуда он уже способен что-то помнить о себе. И это значит, что младенчество его закончилось.
Вот некоторые эпизоды моей жизни на границе младенчества и детства. Потому что кое-что мне рассказали, и оно отложилось в памяти. Ну а что-то я действительно припоминаю, как это было.
Например, я не помню, как стоял у своего двора и пел соседским детишкам песню: «Ой лябина кудъявая, белые хвети. Ой лябина – лябинухка, хто взьюснуя ты». Ну, конечно же, это песня «Ой рябина кудрявая». Об этом мне рассказывали мама и бабушка.
Была ещё у меня подруга Люба с нашей улицы. Я говорил: «Я Любу любу», что означало «люблю». Есть фотография, где мы стоим рядом. Всё это я видел в детстве и частично помнил. Но со временем многое выпало из памяти. Это точно было, потому что мне тоже об этом неоднократно рассказывали. Но сам я уже многое подзабыл. Мне тогда было четыре года. Обидно, что человеческая память такая хрупкая. Хотя в детстве многие вот такие эпизоды часто всплывали в памяти.
Однажды наелся жареных подсолнечных семечек. Всё когда-то бывает в первый раз. Видел, как взрослые их бросают в рот. Потом жуют и что-то выплевывают. И я жевал и что-то выплевывал. Но большую часть все-таки проглотил. Случился большой конфуз. Запор, клизма, слезы. Из этого помню только много семечек и как плакал.
Я очень любил сахар. Это был редкий продукт, который давали с ограничениями. Приносили большие белые угловатые куски, кололи на меленькие кусочки и куда-то прятали. Интересно было собирать разлетевшиеся мелкие песчинки по столу. Обмакнуть палец в рот, а потом провести им по столешнице. И обсосать его. Вот оно, счастье! Очевидно, чем меньше дают, тем больше хочется. Дома, когда все уходили на работу, меня оставляли на попечительство прабабушки Феодоры. Я был очень резвый. Мог убежать куда-то и тогда ищи меня по деревне сколько угодно. Прабабушка не могла за мной гоняться. Она была старенькая. Поэтому привязывала меня веревкой к лавке, и я гулял по двору. Если я отвязывался и пытался убежать, она сразу же доставала из кармана сахар:
- Витя, Витя, иди сюда, я тебе сахарку дам. – Я на эту уловку попадался: подходил и она меня опять привязывала. Наверное, я чувствовал, что сейчас возьму сахар и буду опять на привязи. Но сахар был сильней меня. Из всех этих эпизодов я только и запомнил похороны этой прабабушки. Возможно, мне было уже лет пять. На кладбище, когда все прощались с ней, меня тоже подвели к гробу. Я наклонился к губам, но кто-то взял меня за шиворот и осторожно поднес мое лицо ко лбу покойной.
В силу того, что я был шустрый, у меня на лице остались метки. На всю жизнь. В доме стоит печь. В печи есть духовка. Я ударился о её открытую дверку так, что бровь моя и сейчас пересечена шрамом.
А вот это уже из детства. Потому что хорошо помню, как я пытался заглянуть лошади под брюхо с тыльной стороны. И даже хотел дотянуться до хвоста. Она взбрыкнула задними ногами и лягнула копытами. Не достала до лица сантиметров пять. Повезло. Вся деревня хохотала, приговаривая: «Ну что, проверил, что там, у лошади под хвостом?».
За деревенскими огородами был пустырь. Там располагался летний баз. Так называлась летняя резиденция стада колхозных коров. Однажды мы там играли с соседскими ребятами. Надо было гоняться друг за другом. На уровне детского роста был горизонтально установлен металлический уголок, к которому привязывали коров, когда их осеменяли. Двое ребят прошмыгнули под этим уголком, а я на полной скорости врезался в него нижней частью носа. Было много плача, крови и боли. Я почти потерял сознание. Это я помню частично.
На этом летнем базе каждый год, жители нашей улицы, как самые ближние к этому месту, собирали кизяк. Что такое кизяк? Это навоз, смешанный с соломой, которую периодически укладывали коровам под ноги. Естественно, животные трамбовали его своими ногами каждый день.
Люди брали лопату с прямоугольным режущим концом. Резали этот пласт. Он за лето собирался толщиной шесть-восемь сантиметров. Всю его площадь делили на квадратики сантиметров по двадцать. Привозили домой, и перед двором выкладывали из этих квадратиков пирамидки, сужающиеся к верху. Так его сушили. Отличный продукт для растопки печи. А запах высохшего кизяка! Чудо!
Еще помню случай, как мы с соседом Юрой копошились на каком-то механизме в районе тракторной бригады. Возможно, это был культиватор или сеялка. Я сидел на перекладине, держался за какие-то рычаги и представлял, что еду. Юра крутил какое-то колесо. В результате мне в ступню ноги стал вонзаться острый стальной штырь. От боли я начал громко кричать, чтобы он повернул колесо обратно, а он сильно испугался и ещё крутанул его вперед. Потом, когда штырь вылез, было много крови. Мне было больно, и я не мог идти.
А вот тут уже помню почти всё. У моего дедушки Павла был давнишний друг дед Никифор. По выходным дням они сидели вдвоем и разговаривали за обедом. Ну, конечно, выпивали. О чем-то вспоминали, что-то рассказывали друг другу. Мне было интересно послушать их разговор. Я сидел в той же комнате на детской скамейке перед большой табуреткой, которая служила мне столиком, и рисовал карандашом портрет деда Никифора. Он получался у меня только в профиль. Иногда проскальзывало предложение: «Ну что, «калдыбахнем», и они выпивали самогон из маленьких граненых рюмок на тоненьких ножках. Дед Никифор часто повторял одно и то же слово два раза. Вместо того чтобы сказать: Павел, он говорил: «Пава, Пава». Но так как он не договаривал слово до конца, получалось ещё короче: «Пав-Пав». В общем, весь их разговор укладывался в моей памяти в такие реплики: «Слышь, а ты помнишь…. А вот когда-то мы там были, что-то там делали…» и так далее. Ну и была присказка у деда Никифора – закончил какую-то важную мысль, связанную с воспоминаниями, и как бы подвел черту: «Эх, бедное сердце!». Но если перевести на тогдашний наш родной язык всё то, что я через десятилетия помню сейчас, то остались только всплески: «Пав, Пав, чуешь, чуешь…. Эх, бедное сердце!». Вот и всё, что помню.
Иногда по праздникам мне дедушка Павел предлагал: «Ну, Витя, калдыбахнешь?» и наливал граммов двадцать в такую рюмочку. Я выпивал. Однажды была налита полная рюмка. Её дали мне и попросили половину выпить, а полрюмки оставить тёте, которая была старше меня на шесть лет. Я «калдыбахнул» и с удивлением обнаружил, что водка вся без остатка вылилась в меня. Посмеялись, да и всё.
Но для меня это было не всё, а только начало великого путешествия. По дороге мимо нашего дома ехала свадьба. Это когда в кузове грузовика участники свадьбы с одной стороны, то есть от жениха, едут к другой стороне – к невесте в соседнюю деревню. До неё было около трех километров. Играет баян, на кузове поют и пляшут так, что пыль столбом. Следом за машиной двигалась пешеходная часть свадебной процессии. Потому что машин тогда было мало, а приглашенных много. Они тоже пели и плясали. Машина едет в таких случаях медленно. Подпитываемый внутренней энергией, я побежал за этой свадьбой. Тётя догнала меня уже в соседней деревне. Больше с тех пор мне не наливали. Так что в свои шесть лет я пить бросил окончательно (аж до семнадцати лет).
В этой связи вспомнилась свадебная традиция того времени. Свадьба начиналась обычно в пятницу. На третий день свадьбы несколько человек наряжались в рваные одежды и красились до такой степени, что их невозможно было узнать. Они вооружались деревянными палками и шли по дворам родственников, соседей и других пригашенных. Заходили во дворы и буквально били домашних курей. Шум, кудахтанье, злые вопли собак до хрипоты. Там уж собакам лучше не попадаться под горячую руку. Получит палкой по рёбрам. Умный, опытный пёс сразу в таких случаях прятался в будку. Забивали курицу, шумели, смеялись, пели, что-то кричали. Шли в другой двор. Шествие сопровождалось баянистом, плясками и выпивкой перед каждым двором. Предусмотрительные хозяева в этих случаях своих породистых кур и петухов, которые давали потомство, заблаговременно запирали в курятнике. Процессия заканчивалась, когда считали, что битой птицы достаточно. Набиралось десятка два-три курей, из которых в доме жениха варили суп. Это был третий, завершающий день свадебного праздника. К вечеру, когда суп был готов, некоторые из участников этого шествия уже спали дома. Но они много не потеряли. Завтра поутру перед тем, как пойти на работу они, среди других желающих, зайдут в дом, где вчера был праздник. Им там нальют и накормят супом. После каждого такого мероприятия, некоторые хозяева добивали дома покалеченную птицу, неосмотрительно попавшую под руку подвыпивших экзекуторов. Как давно умерла эта традиция? Слишком давно, ибо теперь это как в волшебном сне.
Возвращаясь к деду Никифору, хочется вспомнить его сына Николая Никифоровича. Дядя Коля, после того, как отслужил в армии, работал у нас киномехаником на три деревни. Он был приятелем моего отца. Помню один его рассказ. - Ночью он был на пруду. Там они с друзьями ловили рыбу с ночевкой. Так вот он рассказывал, как раки ночью паслись на берегу пруда. Вдоль берега в большом количестве росла трава спорыш. И вот, как стемнело, раки выползали на сушу и так хрумкали эту траву, что аж треск стоял по всему побережью. Видимо он не знал, что раки траву не едят. Особенно на суше. Отец из уважения к рассказчику промолчал. Утром я спросил его:
- Папа, раки, вправду так громко траву жуют? – Он ответил:
- Нет, это они на рыбалке в ночи что-то напутали. – Можно сказать, ничего удивительного нет в том, что молодой человек не был посвящен в такие премудрости, как питание обитателей подводного мира. Один житель нашей короткой улицы, пока отслужил три года в армии, забыл несколько букв алфавита. Читал выдежрку из рассказа: "Он шел по широко.... - Юрка, яка це буква?". Пятидесятые годы.
Николай Никифорович мог одновременно ставить один фильм в двух деревнях. Помощники на местах работали с киноаппаратами, а он на мотоцикле доставлял очередную кассету. Это было великое достижение киноискусства. Представьте себе: редкий фильм, например, какой-нибудь: «Два друга, модель и подруга» привезли в прокат на один вечер. Завтра его увезут. Надо, чтобы его посмотрели как можно больше людей. И вот так выкручивались. Пока первая лента крутится, вторую уже везут. А третью еще смотрят в соседней деревне.
Самолет однажды сел за деревней. Кукурузник, АН-2. Произвел аварийную посадку. Все мы туда бежали так, что у нас пятки сверкали. Один кричит:
- Як же вин сядэ, йому ж там миста нэ хватэ. – Другой на бегу его успокаивает:
- Та не-е. Хватэ, ище й мало будэ. – Уж, простите, такой существует язык на пространстве российско-украинской границы по обе её стороны. По крайней мере, существовал в то время. Усредненное наречие между русским и украинским языками. Не говоря уже о том, что мальчик перепутал смысл слов «много» и «мало».
Человеку, выросшему в деревне, зачастую до самого зрелого возраста никто не сможет доказать, что счастливое детство может быть где-то ещё, кроме как в деревне. Конечно: трава, кузнечики, речка. Беготня под летним дождем босиком в одних трусах по деревенской улице. Коровы, лошади, другие домашние и дикие животные. Это понятно. Хотя, сейчас не представляю, как можно бегать по мокрой дороге, по лужам босиком во время дождя. Может быть похолодало? А ведь бегали же! Именно во время дождя. И стекла битого под ногами не было.
Но речь не об этом. Бескрайние просторы. Ничем не ограниченная видимость. Сознание того, что ты можешь пронестись на необъятные расстояния до самого горизонта, неважно в мыслях или наяву. Запахи. Кто-нибудь сравнивал запах воздуха городского и деревенского? Близость тех факторов, которые помогают нам отвлечься от работы: рыбалка, охота, просто прогулка. Они ведь рядом, за околицей. До них не надо далеко ехать и ждать выходного дня. Всё это, наверное, и откладывает в памяти впечатление, что именно там, в деревне было счастливое детство.
Это уж потом мы понимаем, что в загазованном, сером городе наш ребенок с раннего детства мог бы посещать кружок, секцию, музыкальную школу и прочее. Развивался бы по-другому. Из него бы вышел другой человек. Специалист. Хочется спросить: а Ломоносов? Чисто ведь деревенский парень.
Моя дочь выросла в городе. Когда ей было лет пять, мы ехали в электричке по сельской местности. Она увидела в окно лошадь на поле и крикнула на весь вагон:
- Смотрите, какая большая собака! – Вот результат настоящего городского детства того времени, нашего. Хорошо это или плохо? Не знаю. Ей хотя бы посчастливилось одной с подружками гулять на улице. А вот внука в этом возрасте она из квартиры в городе одного не выпускала. Опасно - город!
Моё детство ассоциируется с деревней. Ну, я не виноват. Я там вырос.