В основном люди привыкли рассказывать историю с момента ее начала. А я расскажу, как все кончилось. Или нет. Буду как все и расскажу про начало конца. Sch.
Глава 1
Стояло морозное осеннее утро, совсем раннее. Было уже светло, и солнце не упускало возможности подарить последнее тепло каждому живому и неживому существу в этом мире. Ну, громко сказал, в мире, но в нашем городе - точно. Трава, с которой медленно сползал серебристый, как хромовое напыление, иней, хрустела под ногами, нарушая общую тишину и спокойствие. Хотя, опять утрирую – ничего она не нарушала, а скорее, хруст был составной частью этой тишины...
А мы шли по дорожке, усыпанной гравием и щебенкой (умные люди догадались насыпать на прогулочную дорожку белесые булыжники), наслаждаясь этим утром. В моей голове почему-то вертелась фраза: «Не забывай дышать», - и я старался вспоминать об этом почаще, хотя не всегда удавалось. Рядом со мной небыстрым прогулочным шагом шел Фердинанд, щурясь от яркого солнца и иногда потирая замерзшие ладони. Мы молчали. Естественно, сейчас (да и, собственно, как и вообще) я готов был завалить его на эту замерзшую траву и «согреть» (конечно, по-своему), но я так же просто, как он, шагал рядом по этой дорожке, обходя крупные известняковые камешки строительной щебенки.
Уже где-то через пол часа мы стояли посреди пустой аллеи (она была вовсе не пустой – просто там не было людей), некрепко обнявшись. А я чувствовал его дыхание на своей шее (потому что забыл шарф), и от этого мне становилось тепло (не жарко, а именно тепло!). А Фердинанд в свою очередь, наверное, тоже наслаждался моментом, раз все еще молчал и не собирался отпускать меня из своих объятий. Ветерок иногда позволял себе прогуляться по той же самой аллее, неприятно прыгая в лицо, отчего мы прижимались друг к другу сильнее, почти лицом к лицу, щекой к щеке, чтобы не было холодно – и холодно не было.
Я осторожно целую любимого в щеку, будто случайно, неудачно повернувшись, а тепло разливается по телу, позволяя не мерзнуть. А он в свою очередь целует меня, пока тоже в щеку почти у края губ, и я чувствую кожей его улыбку, слабую и мягкую.
Я положил ладони на его плечи, не отстраняясь от его лица, а он сжал свои руки на моей талии – очень сильный и спокойный – это проявлялось в каждом его жесте и движении. А я не знаю, какой я. Не знаю, какой я с ним – когда он рядом, я занят только созерцанием его, панически боясь упустить какой-то малейший жест. А он очень красивый, и все в нем красиво и гармонично.
(авт. – некогда я принял сложнейшее в своей короткой (как я потом и не узнал) жизни решение – сделал выбор именно в пользу этой силы и гармонии, аналогичной моей (утрирую, опять утрирую). А то, что я отринул, было ничем не хуже, но меня не привлекало за счет своей смазливости и чрезмерной экстраверсии).
Продолжаю. И вовсе не хочу заявить, что таял в его объятиях, потому что не хочу сравнивать то идеальное божественное состояние с состоянием желе (хотя, почему-то большинство людей так любят это состояние… А кто сказал, что мы такие, как все?).
А потом я целовал его, хотя так же осторожно, целомудренно. Мне нравится, как он отвечает мне так же осторожно(мы пережили сотни опытов, но решили, что осторожность и тонкость – самое лучшее), а его лицо было теплее, чем мое, и я грелся, продолжая целовать его.
Глупый ревнивый кленовый листок сорвался с ветки (я даже слышал, как недовольно хрустнула ветка, навсегда теряя его) и, торжественно и неумело покружив в воздухе, приземлился на мое плечо. Фердинанд посмотрел на него, отстраняясь от меня. А я осторожно сдул лист со своего плеча и поймал его в воздухе. И этот рыжий лист смотрел на нас (я не исключаю того, что у меня в ряду всех психических заболеваний была еще и шизофрения), негодуя о том, что попался вот так просто, а мы все еще не отпускаем друг друга из объятий, глядя на него, теперь такого беззащитного. И я, поднеся к губам, поцеловал этот листок …
Честно говоря, не помню, что потом было, потому что меня бросило куда-то в бездну собственных чувств (а с некоторого момента чувства Фердинанда и мои были едиными, поэтому, он тоже не вспомнит), и я забылся. Помню только, что потом стоял у озера, облокотившись на клен, а еще позже, мы оба, я и Фердинанд, стояли возле клена, обняв его и соприкоснувшись руками…
(авт. – выслушав все это, мой психоаналитик купил бы топор…)
Говорят, что счастливые не наблюдают часов, но я все-таки смотрел порой на синеватый циферблат на своей руке, при том, оставаясь абсолютно счастливым.
И через пару часов мы всегда возвращались домой, иногда держась за руки, и опять молча. А потом расставались, отчего становилось немного грустно, но мы все еще были полны друг другом, и это ощущение сохранялось на весь день. Мы жили в разных квартирах, но ночевали вместе, то у Фердинанда, то у меня. Он жил в старом доме, отделанном желтой штукатуркой, и было в доме всего три этажа. Зато потолки были высокие (вот не знаю, зачем я сейчас это уточнил). Мой дом находидся в соседнем дворе, в нем было пять этажей и квартиры там были поменьше. Зато комнаты у меня было две! Но мы все равно использовали только одну, в которой спали, или просто сидели, иногда ужинали или смотрели немое кино.
(авт.- Всегда мечтал попасть в кино или рассказ!)
А еще я редко стирал простыни…
Спали мы всегда без подушек, к этому меня приучил Фердинанд, который заботился о здоровье. Он вообще, зная, что я - часть его, отучил меня курить и криво сидеть за столом. Мы заботились друг о друге, как никто другой (вот если вам нечего делать, поищите того, кто еще мог так любить друг друга). Случилось так, что спустя какое то время мы стали одновременно просыпаться засыпать (хотя засыпать мы научились куда раньше). Мы спали обнаженными, обнявшись, лежа по центру постели, тесно прижавшись друг к другу.
Моя работа не имеет никакого отношения к теме, поэтому я просто упомяну о своей должности менеджера по кадрам в некой небольшой малоизвестной в Европе фирме «V…».
А вот дальше поведаю про вечер (читатель, если ты все еще лицезреешь мои слова перед собой, значит тебе хоть немного, но нужно это, потому и продолжаю).
Я приходил домой позже, и Фердинанд, как правило, начинал готовить ужин дома. А потом я присоединялся, предварительно обнявшись с ним у входа в квартиру. Мы никогда не переодевались после работы (у нас не было домашней одежды) и оставались в аккуратной одежде до самого сна. Мы часто путали рубашки, поэтому одежда у нас тоже была общей, хотя Фердинанд предпочитал носить холодные тона, а я - теплые. (Еще одно глупое замечание автора – одеколон у нас был разный).
На приготовление ужина уходило около часа…
Мы обычно не уставали после работы. Мы были молоды, жизнь уже была в самом разгаре, а мы чувствовали себя в ней уверенно и чувствовали друг друга.
Итак, на ужин мы творили что-нибудь нехитроумное, но не ленились, чтобы было вкусно. Всегда ставили на стол свечи и зажигали их, выключив свет. И каждый вечер у нас было уютное свидание дома, когда мы сидели друг напротив друга, сначала глядя друг на друга и желая приятного аппетита. Потом не спеша принимались за ужин, разбавляя повседневные деликатесы вином и непринужденной беседой о чем-нибудь интересном. Мы никогда не обсуждали наши проблемы за столом, чтобы не устраивать лишних пустых ссор – для обсуждения неприятностей мы выбирали время днем, но опять-таки – ссор не устраивали.
Вернусь к ужину. Итак, потом мы сидим, допивая вино или минеральную воду из бокалов, тихонько обсуждая начало зимы, периодически делая друг другу комплименты и улыбаясь. Фердинанд внимательно смотрит на меня, поставив левый локоть на стол и опираясь на ладонь, а пламя свечи застенчиво бросает желтоватые блики на его лицо. От этого Фердинанд напоминает восковую фигуру… Очень красивый, самый красивый мужчина в мире сидит сейчас напротив меня (а ты, любимый читатель, видишь его со мной, но так как я никогда не сможешь восхищаться им). Я заканчиваю фразу и замолкаю, чтобы дать нам обоим момент хрупкой тишины, через которую, как через хрусталь, видны все наши чувства.
Я осторожно положил ладонь на стол, возле подсвечника, так что теперь и моя ладонь кажется сделанной из воска. Фердинанд накрыл мою ладонь своей. И «воск» в нас, казалось, начинал плавиться. Я наклонил голову, прикрыв глаза, чувствуя тепло его руки, нежность его взгляда (вдруг я понял, что и ее можно чувствовать) и улыбнулся.
Несколько минут и он галантно приглашает меня на танец… Играет старая пластинка в патефоне (его Фердинанд починил сам два года назад, и мы оба были очень рады), приятное шуршание дорожек мелодично вплывает в песню, старомодный голос заботливо выговаривает каждую ноту, так же мелодично (есть в старой музыке какая-то своя неповторимая прелесть). А я, конечно, соглашаюсь, кидаясь (!медленно кидаясь!) в его объятия. Его рука целомудренно лежит на моей талии, моя – на его плече. Мы танцуем до конца песни.
Мы обычно расходились после танца по своим делам, оставляя посуду на столе. Фердинанд читал Фрейда, чем я был не очень доволен, поэтому иногда подбрасывал ему книгу Достоевского, которого сам любил читать. Я, как правило, просто посвящал свое время праздностям, вроде бесцельного рисования на клочках бумаги или записыванию коротких рассказов, которые на следующий же день перечитывал в офисе и уничтожал. Я удивлялся, как можно было такое написать, хотя, сперва мои произведения казались мне шедеврами, что ж – я был человеком настроения. Впрочем, был.
Потом наступала ночь, когда я осторожно заходил в его комнату, убирал из его рук книгу и выключал свет, оставляя только свет ночника…
Мы, обнявшись, ложились на постель, лаская друг друга, глядя друг другу в глаза. Все происходило очень плавно…
А я уже чувствую, как последняя одежда соскальзывает с наших тел, оставляя нас открытыми друг для друга, обнаженными для темноты и невидными ни для кого более. Каждый раз я чувствую его прикосновения по-новому, очень необычно. Я признаю то, что он сильнее, хотя, наши физические силы примерно равны.
А потом мы всецело забывались, соединяясь в едином порыве чувства, которое, как я уже упоминал, было единым… Только теперь мы были едины и физически.
И просыпались только под утро, когда на нас агрессивно нападала жизнь с ее мелкими заботами(порой даже приятными, но я люблю полениться).
И все начинается заново.
Я люблю повторяться, особенно рассказывая что-нибудь, в чем уверен, поэтому скажу, что мы только начинали жить, а потому у нас было много сил, веры в наши начинания, уверенность в завтрашнем дне, не зависевшая от кризиса – она просто была, так сложилось.
А потому жизней наверное было несколько… Была жизнь, называлась «офис», это было единственным, что как то отделяло нас друг от друга в двух разных людей (ну, кроме рубашек, которые я уже упоминал), и была другая жизнь, одного человека, нас вместе.
Глава 2. Как всё закончилось.
Снова утро. Еще очень рано – так темно, что не видно стрелок на часах, а тиканье так гудит в ушах, что спать больше не хочется…
И я не сплю. Я смотрю, как он спит… Слегка натянув на себя одеяло так, что открыты плечи. В его ладони сжат кончик одеяла. Я смотрю на его плечи, хочется осторожно обнять его, но нельзя нарушать его сон. На матовой коже иногда медленно проходят тени. В комнате сумрачно и стоит тишина. А я продолжаю смотреть на Фердинанда. Я вижу, как он дышит, иногда почти незаметно вздрагивая во сне. Прохладный воздух проникает сквозь щели в окнах и дотрагивается до него ледяным прикосновением… Он вздрагивает. Мне хочется коснуться ладонью его плеча, согреть его, еще раз почувствовать его кожу. Но я просто незаметно накрываю его одеялом, потому что знаю, если коснусь – он проснется…
Я встаю с постели и подхожу к другому краю кровати… Теперь вижу его лицо. Кажется, на его лице едва заметная улыбка. Да, именно улыбка (я знаю каждый изгиб его губ). Я сажусь рядом с постелью на пол. Немного холодно от того, что по полу дует. Так хочется лечь в постель, в жаркие объятия любимого, почувствовать, как постепенно согревается мое тело. Хочется чувствовать кожей его тепло, быть сжатым его руками так крепко, снова почувствовать себя в безопасности… Что то изменилось? Да, теперь, спустя четыре года мы оба знаем, что жить осталось один день, даже чуть меньше. Завтра все человечество будет созерцать собственную гибель, когда будет разрушено все, что создали люди и не только это. Проще сказать, что не останется ничего.
А я спокоен, сижу здесь, в свой последний день. Я счастлив, что мы умрем вместе. Наверное, поэтому я просто хочу как можно больше времени провести с ним, перед тем, как меня вообще не станет.
Я сел немножко поближе, мое лицо оказалось совсем близко к его лицу. Я могу чувствовать его дыхание, такое теплое. Я люблю ощущать его жаркое дыхание на своих плечах, когда мы «вместе», но сейчас я снова испытываю что-то новое – это другое дыхание, очень мягкое, ласковое, почти незаметное, и я поглощаю его кожей.
Наверное, я слишком громко думал… Фердинанд осторожно приоткрыл глаза, а во мне будто что-то взорвалось… Я будто сдерживал себя, чтобы не броситься на него, отдавая ему всю ласку и любовь, которая была во мне.
Он плавно протянул к моему лицу ладонь и приблизил к себе; и наши лица были очень близко, но не соприкасались.
И вот, я уже лежу в постели рядом с ним, прильнув к его плечу, вдыхая его запах – не жадно, как обычно, но как всегда по-новому воспринимая его. Так же беспристрастно тикают часы, гудит тишина, сверкают снежинки в свете фонаря… Вдруг осознаю, что все это в последний раз. Захотелось пройтись по улице, навстречу вихрю этих снежинок, босиком по замерзшей земле.
- Ты уверен, что хочешь пройтись по морозу в таком виде? – серые глаза Фердинанда внимательно ловят мой взгляд.
- Да… - я был в одних легких джинсах, и рубашке, а вместо пальто я накинул пиджак в котором ходил на работу (хотя, больше уже не ходил). А ноги вообще оставались босыми и немного жалобно своей бледностью гармонировали с темно-синим ковром.
- Ведь это последнее утро? – решил удостовериться, а заодно и оправдаться я.
- Я не знаю. Увидим, – он взял меня за руку и крепко сжал ее. – Только обещай, что мы вернемся.
- Клянусь.
Две пары дорожек из следов, издалека очень похожих на штриховку на карте, тянулись за нами, когда мы шагали по той же аллее, на которой когда-то вместо утоптанной снежной тропинки, была рассыпана щебенка. Мы шли босяком, без пальто или куртки, в легкой офисной одежде. Снежинки, подбадриваемые ветром, кружились в хороводе вокруг нас, а фонари были похожи на прожектора в концертных залах. Мы опять молчали, только изредка задавая друг другу глупые вопросы типа «Ты не замерз?» или «Тебе не холодно?». И снова было тихо.
Хотя мир в ту самую секунду уже бил тревогу. Не смогу сейчас с точностью сказать, что происходило в ту минуту в больших городах и на широких улицах(где народ уже, вероятно, громил все жилые и нежилые конструкции из бетона, дерева и пластика, где полиция в свою последнюю смену пыталась успокоить разбушевавшихся нарушителей, и где еще несколько особо боязливых миллионов людей не особо мирно тряслись в своих пятикомнатных квартирах, усевшись на диване, обхватив руками колени и глядя на прямую трансляцию всего этого безобразия по телевизору). – Я об этом просто не знал и не хотел знать.
Пальцы Фердинанда осторожно погладили мою ладонь.
- О чем ты думаешь? – он довольно часто это спрашивал и любил шутить, что из моих ответов уже можно собирать книжку.
- Ни о чем, - по привычке приподняв брови, ответил я и приобнял его за талию.
- Ты все время думаешь о том, что так в последний раз? – спустя несколько минут молчания спросил он, глядя куда-то в сторону.
Я кивнул в ответ.
Не ожидал, что после моего ответа он повалит меня в снег в такой мороз, что ляжет сверху, снова осторожно целуя мои губы, глядя мои волосы…
Хотя, домой мы бежали очень быстро – наша одежда быстро вымокла в снегу.
Утро к тому времени вошло в свой режим тоже в свою последнюю смену, но в отличии от полиции – как всегда исправно. Мы, не торопясь, позавтракали и, не включая телевизор или радио, распахнули все шторы в нашей маленькой квартире. Я присмотрелся и увидел, как где-то вдалеке поднялось облако пыли. Очень большое облако пыли какого-то неприятного серо-бурого цвета.
- Мы успели… - почти шепотом сказал я Фердинанду, протягивая ему руку.
- Хорошо, что удастся на это посмотреть, никогда не видел конца…- он усмехнулся, подошел ко мне, сзади и обнял за талию.
- Смотри, - я положил свои ладони на его руки, сцепленные в замок на моем животе, - То здание, сейчас оно рухнет!
- Плохо видно отсюда. Пойдем на крышу, мы еще успеем! – он отстранился и взял меня за руку, уверенно глядя в мои глаза.
Я снова кивнул.
И вот, мы стояли на крыше невысокого пятиэтажного дома( как я уже говорил ранее, там жил я) и смотрели на крушение высотного здания где-то вдалеке. Под нами дрожала крыша, где-то далеко слышались крики людей, жуткий грохот и гул сигнализаций. Одно за другим поднимались серые облака грязной пыли и уходили во все еще ясное голубое небо, на котором так же как и раньше – тепло и ласково - светило солнце. Друг за другом вдали падали высотные здания, издавая страшный грохот и превращаясь в пыль. Крыша под нами начинала дрожать сильнее. Упало еще несколько домов…
- Всё? – кажется, из моих глаз скатилась слеза.
- Нет. – Фердинанд обнял меня крепче…
Я улыбнулся.
«…мы только начинали жить, а потому у нас было много сил, веры в наши начинания, уверенность в завтрашнем дне…»
SchaT.z
30.01.2010