Знаете ли вы, что такое зарплата 18 долларов в неделю в 1929 году? Не богатство, нет. Это гораздо больше. Это уверенность в завтрашнем дне. А если к тому же вы еще молоды, недурно выглядите, по-своему элегантны и каждый вечер можете поддержать под локоток умопомрачительную девушку, то считайте, что вы ухватили птицу счастья за хвост.
Рэй-старший переворачивал твердые страницы фотоальбома. По жухлому картону разгуливали джентльмены в костюмах с широкими лацканами, тысячами лампочек переливались зазывные объявления. На рекламном киноплакате злодей с отвислыми казацкими усами сжимал связанную полуобнаженную красавицу. В нижнем правом углу благородный сыщик Бульдог мужественно готовился к подвигу. Над дымными фабричными трубами висел цеппелин. На этой фабрике когда-то работал юный Кларк Гейбл, будущий король Голливуда, Батлер из "Унесенные ветром".
— Сукин сын, — стучал пальцем по фотографическому лицу Рэй-старший, — занял у меня пятьдесят центов, чтобы дать таксисту на чай, и до сих пор не вернул.
"И вряд ли вернет, — думал я, — поскольку он умер в 1960 году".
Оба Рея живут вместе, в маленьком двухэтажном доме. На автомобильном номере отца написано "Рэй синиор", то есть старший. На номере сына — "Рэй джуниор", младший. Видимо, чтобы не перепутать. В том же доме живет и сын младшего Рэя. У Чэда на номере только буквы и цифры. Вот так и теряется связь поколений.
Три одиноких мужика на удивление мирно уживаются под общей крышей. Наверное, потому что каждый охвачен собственной страстью.
Мой друг Рэй-младший коллекционирует карманные часы. Любовь к тикающим железкам настигла его, как молния, еще в нежном возрасте. Он разобрал папины часы и, конечно, не сумел вновь соединить блестящие шестеренки, за что и был слегка бит матерчатыми подтяжками. Контраст между несправедливым миром и гармоничным механизмом прошел трещиной прямо через его сердце. Как-то он меня всерьез убеждал, что часы это единственная вещь, которая может оживать.
— А паровоз? — провокационно спрашивал я.
Рэй смотрел на меня как на недоумка и, чтобы успокоиться, шел к холодильнику и съедал подряд несколько сэндвичей с ветчиной. Поперек его необъятного живота раскачивалась толстая золотая часовая цепочка. Когда он появляется, например, в ресторане, голоса сразу смолкают. Вид его величественен: гордая осанка римского легионера, изящная походка бегемота, пестрый жилет, огромный румынский нос и золотые цацки, свисающие изо всех карманов и брякающие при каждом движении.
Его сын Чэд имеет хобби попроще: он ломает компьютеры. По-моему, он компьютерный садист. Его комната завалена трупами убиенных процессоров, и там пахнет горячим паяльником. Сам Чэд считает себя великим конструктором.
— Он нас сожжет! — волнуется Рэй-старший, с детства не знающий, с какой стороны взять обыкновенную отвертку. — Он устроит пожар, и меня убьет электричеством!
Слова "пожар" и "электричество" для него синонимы.
— Па, ничего страшного, — отрывается от лицезрения заковыристой пружинки Рэй-младший, — я поставил предохранитель.
— Он сожжет предохранитель! — пророчествует старший.
— Па, я поставил двойной предохранитель.
— У нас будет двойной пожар! — пугается технически неграмотный Рэй-старший.
Всю жизнь он служил Мельпомене и Терпсихоре, начинал билетером, с фонариком разводя по местам в полутьме опоздавших зрителей. Как раз тогда, в 1929 году, открылся дивный театр.
Это была великая эпоха. С треском обрушилась фондовая биржа в Нью-Йорке, а в самом центре нашего города засияла лампионами волшебная крепость в мавританском стиле. Итальянский архитектор Эберсон, по словам местной газеты того времени, превзошел Микеланджело. И газета была права: Микеланджело никогда не строил театров.
От входа наверх вела широкая лестница с чудными коваными перилами. Два алькова по сторонам площадки второго этажа напоминали о сказках Шехерезады. Уникальная деревянная резная мебель заполняла залы. Ковры устилали мраморный пол. В нишах белели алебастровые итальянские статуи.
Хитро устроенные проекторы заставляли зрителей в изумлении задирать головы к потолку, по которому плыли почти настоящие облака. А в особых случаях на том же потолке загоралось электрическое звездное небо. Рэю повезло, он получил работу. Птица счастья уронила цветное перо ему на ладонь.
Птицу звали Лоретта, она была сине-зеленой попугаихой, свободно порхала по фойе и приветствовала гостей. История умалчивает, кому пришла на ум эта сверхоригинальная идея, однако затея гостям понравилась. Рэй с попугаихой крепко подружился. Он приносил Лоретте очищенные грецкие орехи, шептал ей ласковые слова, а в укромных местах — за шторами и карнизами — развесил крошечные зеркала. Для попугайного развлечения. Рэй и Лоретта стали идеальной парой.
Его карьера плавно, как птичий полет, поднималась к сияющим высотам. Сначала он стал старшим билетером. Потом младшим менеджером. Потом заместителем директора. Стройные ножки артисток выбивали чечетку на сцене. Мюзикл "Танцуй, девочка, танцуй!" пользовался успехом. Между представлениями крутили уже ставшее звуковым кино. Трэйси Спенсер пленял девушек знаменитым взглядом с поволокой. Попугаиха Лоретта исправно работала попугаихой. Примерно так, как моя собака Лаки раз в месяц работает собакой в госпитале. Больные ее гладят, она им виляет хвостом, и они выздоравливают.
А потом началась война. Как человеку искусства Рэю повесили на шею громоздкую фотокамеру "Графлекс" и отправили в Нормандию. После первого же боя выяснилось, что у Рэя слишком дрожат руки, все снимки полетели в мусорную корзину. В фокусе у него получались только генералы и только в тылу. Генералы же хотели сниматься на передовой. Он сносно болтал по-французски, и, от греха подальше, его назначили переводчиком.
Париж поразил Рэя Эйфелевой башней и общими для мужчин и женщин туалетами. На память о творении Эйфеля он привез домой ажурную птичью клетку с шишаком в виде башенки. А на память о туалетах — настоящий кавалерийский палаш, который он выменял за баснословную цену в 150 сигарет как раз в одном из таких ватерклозетов.
Когда Рэй, громыхая железной клеткой и топая солдатскими ботинками, пришел в родной театр, Лоретта не встретила его. То есть она там находилась, и даже на самом почетном месте — в левом алькове на верху чудесной лестницы. Но в форме чучела.
Какой-то приставучий зритель довел Лоретту до того, что она больно цапнула его за палец. Зритель пригрозил судом, дело уладили, однако, по слухам, одним из секретных условий мировой было непременное умерщвление попугаихи.
Рэй развернулся, и больше никогда нога его не ступала на благородный мраморный пол мавританского дворца. А как бы вы себя почувствовали, если бы из вашего лучшего друга смастерили чучело со стеклянными глазами?
В клетку он положил коробочку с военной бронзовой медалькой, напоминавшей полдоллара на красной ленточке с голубыми полосками, отнес ее на чердак и начал мирную жизнь.
Правда, страсть к фотографии осталась.
Частенько, когда я забегал к Рэю-младшему, Рэй-старший, если не перекидывался в покер на веранде с друзьями-пенсионерами, зазывал меня в свою комнату. Худой, как граф Дракула, он сидел в прямом кресле с высокой спинкой. Тонкие трубки кислородного баллона тянулись к его трансильванскому носу. На стене, между иллюстрациями Нормана Рокуэла, висела большая фотография Рэя-старшего в пиратской косынке и чернильным шрамом на щеке — в подражание Иорлу Флинту в роли капитана Блада. Над креслом на специальной полочке покоилась французская сабля. Рэй неторопливо переворачивал страницы, с которых мне в лицо дышала живая, черно-белая, простая, трудолюбивая, наивная, исчезнувшая Америка. Электрические тостеры в витрине ювелирного магазина "Фридлендерс". Очередь за государственным бесплатным сыром. Молочник на трехколесном велосипеде. Иногда мне казалось, что это мое прошлое, и это мои молодые родители, счастливо смеясь, толкают под дождем свой заглохший на перекрестке "Форд". Так продолжалось до позавчерашнего дня.
А сегодня я открывал почти сорванную с петель входную дверь старого городского театра. У меня было здесь одно дельце и очень мало времени. С потолка свисали порванные провода. Под ногами хрустели каменные обломки. Вдалеке стучал отбойный молоток. За долгие годы театр обветшал до невозможности. Денег в бюджете, как всегда, не хватало. Театр даже хотели снести. Но на защиту исторического здания стеной встали горожане. Нашлись меценаты. Отцы города, скрепя сердце, добавили недостающее.
Начался колоссальный ремонт. Сейчас театр умирал, чтобы возродиться заново. Среди суетливых ремонтных рабочих я отыскал пожилого инженера с лэптопом под мышкой. Выслушав мою просьбу, он, ни слова не говоря, отвернулся и пошел прочь. Я сел прямо на грязные останки кресла и стал громко рассказывать. Я рассказывал именно эту историю, которую рассказываю вам.
Инженер остановился. Потом вернулся. Потом сел рядом со мной. Потом протянул мне свою желтую строительную каску и повел лабиринтами в таинственные глубины чертога. В захламленной гримерной он открыл деревянный, перехваченный стальными полосами сундук. Изнутри крышки тускло серебрились жестяные пятиконечные звезды. Инженер бережно вынул завернутое в тряпицу чучело.
Я успел вовремя. У похоронного дома профессионально грустный распорядитель уже расставлял на крышах автомобилей траурные флажки на магнитных присосках. Неожиданно мне в живот уткнулось сморщенное личико. Это был священник, крошечного роста отец Куку. Он плакал. Давным-давно он венчал Рэя-старшего. Я успокоил как мог маленького священника, провел его в зал прощания и усадил в первый ряд, к Рэю-младшему и Чэду.
Слева от открытого гроба к расписной вазе с цветами на столике был прислонен бело-голубой автомобильный номер "Рэй синиор". Я осторожно поставил сине-зеленую Лоретту рядом. Теперь все стало правильно. Теперь Рэй-старший был полностью готов отправиться в далекий путь. Ничего не болело, не мешали кислородные трубки.
Луч солнца упал на яркое оперение, озорно сверкнул стеклянный глаз попугаихи, и вдруг по настоящему небу за окном весело побежали цветные электрические театральные облака.
Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного?