(Рассказ был написан на конкурс по заявке. Где заявкой выступал портрет леди Годивы.)
На грани, когда ночь уже готова покинуть сонный город, а солнце ещё только раздумывает, подняться ему или нет, не спят или те, у кого совесть не чиста, или же те, у кого она чище горного родника. Но иногда в такие моменты не спят и те, кому уже нет места на этой земле.
Кто знает, что весенний ветер хотел принести в маленькую мансарду на последнем этаже. Может быть, он решил просто составить компанию одному мечтателю. Потому что гости в эту мансарду заглядывали редко. Да и толку искать на грязной узкой улице на самой окраине среди жмущихся друг к другу домишек нужный, подниматься по скрипучей лестнице на самый верх, когда в доме едва ли найдется чёрствая корка хлеба на угощение гостю, а хозяин не проронит и пары слов, если вообще заметит ваше появление. Таким хозяином был Ремо. Фамилию его я называть не буду. Скажу только, что когда-то в стародавние времена, она была весьма известной и уважаемой, а ныне немногие бы заподозрили, что хоть один отпрыск этого рода остался жив.
Ветру, впрочем, собеседник был не нужен. Для игры ему подошли лежащие на столе листы с набросками, старые занавески и черные кудри самого Ремо. И то, и другое, и третье было преведено в беспорядок такой степени, которую только может достичь свежий ночной ветерок, чей путь начинался в море. Юноша отбросил надоедливые пряди со лба, нахмурился и снова продолжил свои поиски. Он искал уже не первый день, искал старательно и терпеливо. Искал, движимый той безумной надеждой, что ведет старателей на покорение суровых северных земель. Из-под кисти его уже выстроились на полотне строгие здания, неуёмно гарцевала серая лошадь. И только главное не получалось. Денег, чтобы нанять натурщицу, Ремо скопить не удалось. А без девушки нужный образ ускользал. Сколько раз молодой человек бродил по городу, в лицах горожанок пытаясь отыскать ту единственную. Часами стоял он под сенью старых деревьев городского парка, наблюдая за девушкой, читающей книгу, слонялся по площади, глядя на милых торговок цветами и знатных дам, выходящих из роскошных экипажей. Но ни одна не подходила. Торговки были слишком просты, дамы - горды и высокомерны, а гуляющие в парке молодые барышни - легкомысленны.
Ветру надоело в тесной, пропахшей краской мастерской. Он последний раз потеребил юношу, надеясь привлечь его внимание к распахнутому окну, но безрезультатно. Раздосадованный ветер покинул город, унесясь в лавровую рощу на холме. В ночные часы всё внимание художника было привлечено к полотну. А что там творится за окном мансарды, его сейчас интересовало меньше всего. Бесплодные поиски продолжились до утра. Сегодня, как и месяц назад, Ремо пришлось признать свое поражение и отложить кисть.
День начался с бодрого стука в дверь. Кто-то бесцеремонно барабанил кулаком так, что чешуйки старой краски облетали на пол. Художниу оставалось только радоваться, что на рассвете он лёг спать не раздеваясь. Ремо удалось кое-как разлепить глаза и добрести до двери, чтобы впустить настырного гостя. Точнее, гостью. Карла, хозяйка этого дома, быстрым шагом вошла в комнату. Твердой рукой она отодвинула со стола стопку набросков, не обращая внимания, что некоторые листки полетели на пол и утвердила на столешнице небольшой поднос с кувшином свежего молока, буханкой хлеба и парой яблок. Затем она окинула взглядом невыспавшегося Ремо, пожелала доброго утра и заговорила о том, что такой милый молодой человек уже давно мог бы подыскать себе достойную работу. Вот в новой церкви, к примеру... Ремо стоял у двери, так и не закрыв её, старательно делал вид, что слушает внимательно, даже смог кое-как выдавить вежливую улыбку и согласиться пойти поговорить по поводу работы в храме. Выслушать и согласиться - единственное, чем он мог заплатить сейчас хозяйке за жильё и пищу. Выговорившись, Карла, удовлетворённая результатом, всё с той же генеральской выправкой прошествовала вниз, чтобы оделить своим вниманием белошвеек этажом ниже. А Ремо возблагодарил бога, что долгая лекция закончена, и можно продолжить сон уже не на пустой желудок.
Подойдя к столу, художник отхлебнул молока и, принявшись жевать кусок хлеба, взглянул на сияющее в утренних лучах море. Обиженный ночью ветер вернулся. И с его приходом Ремо Увидел. Именно так. С большой буквы. Потому что над волнами неслась, гордо выпрямившись на призрачной лошади, та, которую он так давно искал. Задумайся молодой человек хоть немного, и понял бы, что всадница слишком далеко, чтобы можно было как следует разглядеть развевающиеся рыжие волосы, тонкие черты лица, исполненные истинного смирения и фигуру, совершенную настолько, что захватывало дух. Но Ремо не думал. Он любовался, не смея хоть на мгновение отвести взгляд, боясь, что стоит сделать это, и прекрасное видение исчезнет так же неожиданно, как появилось.
Последствия это имело самые печальные. Позабыв о хлебе, который в тот момент жевал, Ремо поперхнулся крошками, и пролил молоко себе на единственную пару штанов. Когда же он вновь взглянул в окно, чудесной всадницы уже не было. Художник обругал себя последними словами и, позабыв про сон, бросился к холсту, надеясь запечатлеть увиденное, пока образ ещё не покинул память. Он работал весь день, не смея прерваться, как раньше не смел отвернуться от окна. Послушная руке кисть взлетала и, бессильная, опускалась. Чем больше Ремо стрался оживить девушку на холсте, тем больше забывался, расплывался перед глазами её образ. "Увидеть бы её снова хоть раз..." - думал художник, отчаянно пытась воспроизвести последние задержавшиеся в памяти штрихи. Этим вечером, как и прошлой ночью, он без сил упал на кровать, забывшись глубоким сном без сновидений.
А поздним утром, с опаской взглянув на холст, Ремо чуть было не уничтожил полотно. То, что так стрательно выписывал он вчера, сегодня казалось бледным. Там, где ночь назад, казалось, рождается новая жизнь, где кисть запечатлела, но не остановила до конца движение, сегодня всё было мертво и неподвижно.
- Мне стоит забыть об этом. Я не справился, - тихо проговорил молодой человек, с отчаяньем глядя на недописанную картину. Будущее казалось таким же беспросветным, как нахмурившееся пасмурное небо за окном. Но стоило Ремо произнести эти слова, как вновь ветер ворвался в комнату, холодя обожжённые румянцем досады щёки. А вместе с ним прорвались сквозь тучи яркие солнечные лучи, чтобы упасть на водную гладь. Сердце на мгновение замерло, когда художник быстрым шагом подошел к окну. Он никак не мог поверить, что снова видит лошадь, легко и стремительно, вытянувшись в линию, несущуюся над волнами. И нагую всадницу в облаке медных волос. Ремо смотрел и смотрел. Не отрываясь. Так, что вскоре заболели глаза. Стоило ему моргнуть, как видение растворилось без следа.
На этот раз, прежде чем взяться за работу, художник сдвинул стол и переставил мольберт ближе к окну. Теперь он то и дело отрывался от работы, вглядываясь в морские просторы. Но там не появлялось ничего, кроме рыбацких суденышек, отважно вышедших на промысел несмотря на плохую погоду. Ветер переменился и теперь приносил в мансарду лишь соленую влагу. Карла появилась к вечеру, принеся неизменные хлеб с молоком и половину цыпленка. Когда женщина заметила полотно, всплеснула руками и замерла. Ремо, не любивший показывать незаконченные работы, нахмурился в ожидании приговора. Сейчас его всё тем же непререкаемым тоном объявят развратником и мазилой, малюющим пошлые сюжетцы на потеху толпе. Понурившись, он ждал этого приговора и не знал, что будет отвечать. Но Карла всё молчала, вглядываясь в картину.
- Это... Это... - ннаконец, начала она, запинаясь. - Ну, как живая, ей богу!
В голосе пожилой домовладелицы, вопреки ожиданиям Ремо, слышался восторг.
- Вы бы её в лавку Баральди отнесли. Там дадут хорошую цену. А ещё лучше отвёз бы её кто в столицу...
- Картина ещё не закончена, - Ремо виновато улыбнулся, перебивая женщину.
Карла укоризненно вздохнула, ещё немного повосхищалась полотном и покинула мансарду, позабыв даже в очередной раз напомнить Ремо о необходимости поиска хорошей работы.
Так пролетела незаметно неделя. Ремо не отрывался от картины, сотый раз переделывая детали и ожидая, что вот-вот снова повится прекрасная незнакомка. Будто издеваясь над художником, плотные как мокрая вата, облака не пропускали ни единого луча. И Ремо казалось, что они давят на весь город неподъемным грузом. Короткий шторм сменился полным штилем. За эту неделю молодой человек успел известись, пытаясь понять, что же не так на этот раз. Но женщина на картине получалась слишком отрешённой и холодной, как статуя. А ему отчаянно хотелось передать живую, со всеми её сомнениями и чувствами, со всем стыдом и решимостью. Другой видел он легендарную леди, несущуюся по опустевшему городу на лихом коне, чтобы принести благо своему народу. За тяжелыми раздумьями времени на сон отводилось слишком мало, окно не закрывалось даже в самые холодные дни. И, наконец, это принесло свои плоды. Настал день, когда Ремо почувствовал себя слишком слабым, чтобы подняться с постели. Да ираскрыть глаза в тот день удалось с труом. Не стоит упоминать каких титанических усилий стоили те несколько шагов, которые пришлось художнику сделать до двери, чтобы открыть её на очередной стук, куда более робкий, чем обычно.
За дверью стояла не Карла, одна из белошвеек, которая решила помочь приболевшей хозяйке. Ремо даже вспомнил её имя: Кьяра. Темноволосая стройная красавица уже давно пыталась заглянуть в мастерскую художника, всё крутилась рядом, да подходящего повода удовлетворить любопытство никак не находилось. Сам художник вовсе не стремился пускать к себе посторонних. Сейчас он и рад был бы выпроводить девушку, но на первом же слове зашёлся судорожным кашлем.
- О! Вы совсем расклеились, - Кьяра смело шагнула в комнату, тёмными, любопытными, как у белки, глазами стремясь рассмотреть сразу всё. Как и женщина до этого, она восхищённо замерла перед картиной, чуть не опрокинув принесённый поднос. В отличие от Карлы, она не стала высказывать свой восторг вслух, вместо этого сама взяла с подноса кувшин, налила молока в деревянный стакан и поднесла его Ремо.
- Пейте и ложитесь. Стоило бы его подогреть... - удостоверившись, что художник сделал несколько глотков, девушка отошла к окну, бросила короткий взгляд на море, нахмурилась, будто увидела там что-то нехорошее и решительно захлопнула ставни.
- Не надо. Не смейте! - крик у Ремо получился слишком тихим.
- Надо. Вам и так плохо. Тут слишком пахнет краской. Пожалуй, я попрошу нашу хозяйку выделить вам комнату внизу, пока не выздоровеете.
- Что? Что вы там увидели? - не в силах подойти ближе, Ремо вглядывался в чужие глаза, пытаясь прочитать там ответ.
- Ничего особенного. Дождь будет, - Кьяра беззаботно пожала плечами и взгляда не отвела. - Ложитесь. Вам нельзя разговаривать. Да ещё и ходить. Я позову врача.
У девушки не было такой осанки, как у Карлы, и голос не обладал теми повелительно-материнскими интонациями. Но Ремо все же послушался. Сил не хватало даже на спор.
Врач прибыл только к вечеру. Долго пробыл у Ремо в его временном обиталище. Молодой человек и сам не помнил, как оказался вместо своей мастерской, в этой аккуратной маленькой комнатке. Да и не мог бы вспомнить сейчас. Всё его тело огнём охватил жар, Ремо бредил. Прогнозы врач давал самые неутешительные. Кьяра слушала их в полуха, высчитывая сколько сможет выделить на лекарства из своих весьма скромных сбережений.
Настала пора сказать о том, что Ремо обладал не только талантом, но и внешностью, достойной молодого Диониса, если бы только бог вздумал соблюдать зачем-то строгий пост. Поэтому все белошвейки, работавшие в мастерской ниже, охотно приняли участие в судьбе молодого человека, чуть не перессорившись за место у его кровати. Образ загадочной незнакомки на коне, казался девушкам очень романтичным. Правда ключи от мастерской Кьяра забрала ещё в самом начале. Про картину не знал никто, кроме неё и хозяйки дома. На все расспросы товарок о всаднице, она только отмахивалась: "Чего в бреду не привидится!".
Кто знает, может скептически настроенный врач всё же нашёл способ одолеть хворь. Может настои из трав, который готовила поправившаяся куда раньше Карла, обладали чудодейственной целительной силой. Может, забота белошвеек сделала своё дело. Но пролежав в постели почти месяц, Ремо, всё ещё страдающий от невозможности вернуться к полотну и настырности кокетничающих девиц, всё же выздоровел. За время болезни Карла начала относиться к постояльцу, как к своему собственному непутёвому сыну, если бы такой у неё был. А потому, как-то раз, поговорив с Кьярой, забрала у девушки ключи, поднялась в мастерскую и со всей осторожностью, на которую была способна, унесла недописанное полотно в кладовку.
Вернувшемуся в мансарду Ремо, оставлось только гадать куда делась картина. Обвинить в краже добросердечную домовладелицу или Кьяру у молодого человека не хватило духа. В первый же день в мансарде он снова распахнул ставни. Теперь этому никто не противился. Погода на побережье вновь установилась ясная, даже жаркая. И все женщины единодушно решили, что свежий воздух художнику не помешает. Не имея возможности закончить начатое, Ремо пытался хотя бы в набросках вернуть волшебный образ. Надо ли говорить, что безуспешно? Тем более теперь в масарде то и дело мелькали любопытные белошвейки, выпроводить которых не позволяла вежливость. А за окном пейзаж не менялся, не спеша являть чудеса жадно горящим глазам какого-то там художника.
Промучившись три дня, Ремо решил продолжить поиски в городе. Ноги сами раз за разом выносили его к дикому пляжу на окраине. Но ничего не дождавшись и там, молодой человек возвращался в мансарду, чувствуя, что вдохновения теперь не поймать и не желая с этим мириться. От бессилия он даже зашёл в церковь, куда так настойчиво отправляла его Карла. Здание почти достроили, но рук не хватало. Не хватало и икон.
На следующий день, почти решившись на то, чтобы забросить поиски и взяться за заказ священников, Ремо вновь пришёл на пляж. Рассчитывая побыть в одиночестве, художник менее всего ожидал застать там Кьяру. Вооружившись огромной корзиной и высоко подвязав юбку, так, что теперь без труда можно было разглядеть стройные загорелые ноги, девушка собирала раковины. Она улыбалась, жмуясь то ярких лучей солнца и что-то тихо напевала себе под нос. Стоя в тени скалы, Ремо понадеялся, что остался незамеченным и решил тихо улизнуть, чтобы избежать разговора. Не тут-то было. Тёмные глаза Кьяры уже давно выхватили их обшего пейзажа фигуру появившего человека. Стоило художнику сделать шаг прочь, как раздался звонкий голос девушки.
- И правильно, что вы решили прогуляться! - Кьяра неспеша приближалась, не забывая поднимать тёмные влажные раковины. Поздороваться она даже и не подумала. Как не подумала о том, что, возможно, кто-то рассчитывал найти тут не собеседника, а одиночество.
Ремо вздохнул, вышел из тени, неловко пожал плечами, не зная, что ответить.
- А погодка-то, погодка! Скоро лето. Пора вам выбираться со своего насеста. Того и гляди, превратитесь в сову! - девушке всё ещё приходилось кричать, чтоб её было слышно. А художник не спешил отвечать и шага навстречу не сделал. Стоит тут, как статуя и косится на море, будто ждет, что снизойдёт к нему прямо по этим волнам божественное откровение. Кьяра едва заметно вздохнула и остаток пути пробежала, весело смеясь.
- Ну, что же вы, милый Ремо, так уставились на воду? Моряки рассказывают, что таких мечтателей уводят за собой русалки! - она и теперь говорила громко, хоть нужда в этом отпала.
- Может быть, мне и нужна одна из них, - художник позволил себе слабую улыбку. - Я бы отправился за ней даже в морские глубины...
- Опять вы за своё! Всё расскажу тетушке Карле! Она найдёт на вас управу, - шутливо пообещала девушка. И тут же нахмурилась. - Разве живые женщины не горячее? Разве не обнимают они крепче? Что вам в холодных морских красавицах? - слова прозвучали упрёком.
- Нет, - Ремо мотнул головой, незаметив, как переменилось настроение собеседницы. Не подумав и о том, что разговор они ведут странный. - Она такая одна. Только бы её найти...
Кьяра от досады закусила губу. В глазах её вдруг вспыхнул огонь. Такой первобытный и дикий, что иной обвинил бы девушку в ведьмовстве, увидя этот взгляд. А художник всё смотрел, как играют на волнах солнечные блики. Кьяра выпрямилась гордо, как делает порой человек, что-то раз и навсегда для себя решивший.
- Приходите завтра в полдень на площадь перед новой церковью, - твердо, с расстановкой произнесла она. - И вы найдёте ту, что так долго ищете.
Проговорив это, девушка вспыхнула, потупилась и убежала прочь, так быстро, что ошарашенный Ремо не успел задать ни одного вопроса.
Поверил художник словам своей соседки или же просто решил, что хуже чем есть сейчас, быть не может, но на следующий день, ещё за полчаса до полудня он слонялся по площади, пугая прохожих своей бледностью и странным отсутствующим взглядом.
Часы на башне уже начали бить полдень. С первым же ударом раздался громкий крик торговки яблоками, сидевшей на краю площади, как раз там, где начиналась улица Святой Кристианы.
- Нет! Вы только посмотрите на эту шлюху! Блудница! Ведьма!
Остальной ругани, к которой присоединились голоса бывших на площади горожан, Ремо уже не слышал. Для него оглушительным казался каждый удар часов. Но ещё громче был дробный стук копыт обезумевшей от криков белоснежной лошади, во весь опор вылетевшей с улицы на площадь. Разбрасывая пену, раздавая удары копыт направо и налево, лошадь металась среди окруживших её людей. Всаднице, на которой не было ни единой ниточки, если не считать разметавшейся гривы чёрных кудрей, приходилось несладко. А художнику всё казалось, что лошадь плывёт по воздуху прямо на него, сияя серебром в лучах полуденного солнца, медленно и неотвратимо, как воплощение рока.
Какая сила помогла в тот момент удержаться в седле, каким чудом подбежавшему Ремо удалось, не заработав ни единого синяка, успокоить разъярённую кобылу, ещё недавно мирно тянувшую повозку бродячих циркачей, Кьяра не знала и знать не хотела. Гордо выпрямившись, она взирала на удивлённых и возмущённых горожан так, будто это они совершают что-то недостойное глядя на неё.
- Сумасшедшая... - Ремо протянул руки, и сразу прижал к себе соскользнувшую с седла девушку.
- Вот-вот! И место ей не здесь...
Что продолжает кричать торговка Ремо по-прежнему не слушал, только взял с благодарностью протянутый кем-то плащ и накинул его на Кьяру. Девушка стояла оцепенев. Только сейчас к ней пришло полное осознание своего поступка. Ещё несколько минут назад он казался единственно правильным. Единственным способом заставить этого упрямца заметить что-то кроме своих мечтаний... А теперь она понимала, что навсегда изменила свою привычную легкую жизнь. И места в городе ей больше не осталось. В маленьких городках не прощают таких чудачеств, какими бы благородными не были мотивы. Взгляды мужчин и женщин на площади, как казалось недавней белошвейке, жгут её тело. Кьяра не смела подннять взгляд, сжимая в кулаке ткань плаща у груди. Когда же она, наконец, сумела справиться с собственной лиххорадочной дрожью и осмелилась поднять глаза, то увидела, что Ремо смотрит на неё как-то особенно, не так как смотрел раньше.
- Ну, что? Увидел теперь? - она снова гордо вскинула голову.
- Да, - художник улыбнулся, разглядывая на милом личике, как недавно казалось ему, слишком простом, огнем горящие глаза и яркий румянец стыда. - Пойдём отсюда. Пойдём домой.
Художник понимал, что смуглая кожа Кьяры не сияет так, как сияла дева над морем, что локоны её тяжелы и жёстки, ничем не походя на солнечную кудель, украшавшую голову видения, что перепуганная цирковая лошадь на самом деле ничем не напоминала величественное неукротимое животное из грёз. Но смесь гордости и стыда на лице Кьяры была ярче, живее, чем сам художник мог себе это представить, когда писал портрет видения. Глядя на всё это Ремо понимал так же, что теперь ему не нужно бояться потерять свою мечту. Она навсегда останется с ним, если только он сейчас не разожмёт объятья и не отвернётся.
- Ох, и достанется же мне от тетушки Карлы... - Кьяра не сопротивлялась, когда её бережно подняли на руки.
- Она - мудрая женщина. Она что-нибудь придумает, - улыбнулся Ремо. Впервые за долгое время улыбка его не была похожа на улыбку привидения.
- А ты?
- Я тоже что-нибудь придумаю. Нам ведь теперь будут нужны деньги.
Кьяра вздохнула и опустила голову художнику на плечо. Даже теперь она сохраняла гордый вид победительницы.
***
- Зачем ты пришла сюда? - ветер играл с рыжими волосами. Серая, как море в пасмурнуюю погоду, лошадь пофыркивала, пробуя копытом волну прибоя. Сквозь лошадиную фигуру было видно блики солнца на воде, от чего казалось, что в самой лошади пляшут солнечные зайчки.
- Ты его не заберешь. Пусть ты свела его с ума. Пусть он думает только тебе. Но ты не убьёшь его! - Кьяра стояла на самой грани гальки и набегавших волн. Говоря это она потрясала корзинкой, будто та была достойнм оружием против ветра и морской девы.
- Храбрая девочка, - рыжеволосая рассмеялась, наклонившись, чтобы лучше рассмотреть человека.
- Тебе-то храбрости не нужно. Не ты уже две недели сидишь у его постели и слушаешь, как этот ворон-доктор всё каркает и каркает! - Кьяра кричала, пытаясь стряхнуть оцепенение, в которое вгонял её чужой немыслимо прекрасный смех.
- Что ж... - морская дева беспечно махнула полупрозрачной рукой. - Забирай его себе. Но сможешь ли? - рыжеволосая улыбалась. Она не была злой, но и изменить своей природе не могла. Что ей какой-то бедный художник? Она найдёт себе ещё тысячу таких в просторах океана или в городах на берегу. Воплотить раз его мечту было забавно, а теперь, когда он больше не мог согреть холодное сердце своей безумной любовью, настала пора забыть о нём. Ветер звал с собой в полёт. Нечего терять время на скучном берегу.
- И смогу, - Кьяра поджала губы, с ненавистью глядя на призрачную соперницу.
- Тогда ты знаешь, что делать, - лошадь шагнула вперёд, дивный призрак легонько коснулся ладонью головы упрямой человеческой девушки.
Глядя на то, как лошадь уносится в море, как пылают под солнцем рыжие волосы, Кьяра, не зная зачем, робко помахала рукой и прошептала "Прощай". Теперь она точно знала, что художник поправится. И что делать дальше, тоже знала.