Вас унесла лошадка Неизбежность,
Остался дым любимых сигарет,
А в воздухе не растворилась нежность,
И в телефоне замерло: -Привет!
Но Вас здесь нет. Деревья облетают.
А там, где Вы – весны царит удел.
Немногие по имени Вас знают,
И Ваш висок чуть больше поседел.
Они шли с Саней по знакомой дорожке, по которой столько раз хожено-перехожено. Мимо оврага, вдоль молодых сосенок, колышков, оставшихся от скамеек, подобия клумб, разбитых еще в ту пору, когда этот сквер только появился в их районе. И все тогда радовались. Будет где с детьми погулять, пообщаться с подружками. А потом он как-то уж очень быстро пришел в упадок. Впрочем, как и все тогда в Грузии.
Маша вела сынишку за руку, шли они к друзьям в гости. Саня будет играть с Дашкой, они ровесники, им всегда интересно друг с другом. А она тем временем пообщается с Инной, женой Марка. Отец семейства, наверняка еще на работе. Он терапевт, обходит своих пациентов на участке.
А на сердце у Маши тревожно-тревожно. И есть из-за чего...
Вот она идет в своих туфельках на каблучках по мелким камешкам дорожки, а внутренний взор устремлен на белую сумочку, которую она повесила на дверцу стенного шкафа в прихожей. А из сумочки призывно торчит уголок белого листа. Застежка у любимой сумки модная – воздушная петля захватывает красивую кожаную пуговицу: открывай, залезай и проявляй любопытство. А свекровь осталась одна дома и ей, ой, как скучно. Наверняка сунет нос в сумку и извлечет заветную бумажку.
Машино сердце охватила ледяная волна предчувствия. Она невпопад отвечала на вопросы сына, а тот в свою очередь не умолкал ни на минуту и удивленно поглядывал на маму.
Дома у Инны ничуть не стало легче. Но и встать, уйти сил не было. Маша пила кофе, болтала с подругой. А сама представляла: вот пришел муж с работы, мать подала на стол ужин. А уж после преподнесла ему улики, извлеченные из белой сумки. Нет, только не это!
«Все будет нормально, обойдется, это мое больное воображение возвело безумные лабиринты фантазий…» - Маша мысленно пыталась сама себя успокоить.
Но случилось именно так, как говорило ее внутреннее чутье, до сих пор ни разу не подводившее.
Они медленно по той же дорожке возвращались домой, на улице уже стемнело. Маша открыла дверь своим ключом, сразу бросила взгляд на сумку. Уголок письма из нее не торчал.
-Странно, может мне показалось? - подумала она.
В прихожую вышел Игорь, посмотрел на нее тяжелым взглядом.
Брррррррррррррр,- снова пробежал холодок по телу.
-Папочка, привет, - Саня бросился к отцу на шею.- А мы с Дашей играли!
Свекрови уже не было, наверное, уехала домой. Старший сын сосредоточенно делал уроки.
Все вроде бы мирно и спокойно. На первый взгляд…на первый взгляд… Атмосфера сгустилась до плотности вязкой просроченной сметаны.
Ладно, чему быть того не миновать.
Она прошла в ванную, помыла руки, затем на кухне, напевая себе под нос, поставила разогревать ужин. Тарахтела приборами, тарелками, резала хлеб.
-Ты будешь есть? – спросила мужа.
-Я ел – односложно ответил он.
-Сережа, Саня, идите, все готово.
Игорь продолжал сидеть за столом, отводя то и дело глаза. Она приняла условия игры и ни о чем его не спрашивала. Интересовалась у сыновей школьными и детсадовскими делами. Саня ел плохо, отвлекался, убедительно доказывая, что его друг Вовка правильно стукнул Данилу, хоть тот и заревел, а воспитательница наказала Вовку, но Вовка все-таки поступил правильно. Она слушала в пол уха. Кивала. Потом они еще что-то делали. Сережа собирал портфель, мылись перед сном. И, наконец, их однокомнатная квартира погрузилась в тишину.
А Маше все не удавалось незамеченной проскочить в коридор и заглянуть в сумку. Наконец, вроде бы муж увлекся телевизором, она крадучись проскользнула в прихожую, только сняла сумочку с ручки шкафа, как услышала за спиной шаги.
-Что-то ищешь? Не это ли?
И он сунул ей прямо в лицо письма, тетрадь в клетку, в которой она писала ответ…
-Что это такое?!! Ты что с НИМ мне изменяла? Как ты могла.
Он от злобы не мог говорить, занес руку, чтобы ее ударить. Но сдержался.
Маша заплакала горькими слезами унижения, ничего не отрицая и не подтверждая.
А утром прибежала на работу и убрала из письменного стола в сейф к своей подружке еще несколько любовных посланий, тетрадь с записями самого Умного Человека на земле.
Как чувствовала, что Игорь приедет на работу. Под вечер он зашел в кабинет, в это время рядом с Машей были ее друзья Гия и Тамуна. Он кивнул им в знак приветствия, полез в ее стол и начал извлекать все, что попадалось под руку. Искал улики. А их не было.
Бросил через плечо: - Поехали домой!..
Маша сделала круглые глаза, вопросительно посмотрела на друзей, те ободряюще ей кивнули, мол, держись.
Она обреченно поплелась за ним, села в машину - и началось. Все, что накопилось за эти два дня, выплеснулось наружу. Он кричал на нее, дергал руль, разгонялся изо всех сил. Благо ехали в тихой, почти загородной безлюдной местности.
Маша мысленно крестилась и молила Бога, чтобы все обошлось благополучно. И, сдуру, в этой безумной поездке призналась в измене. Это позже подруги ее убеждали, что женщина никогда в таких вещах не должна сознаваться, каяться. А тогда она каялась и сознавалась, плакала, глотая слезы, и страшно себя жалела.
Ей было уже 27 лет, впервые в жизни по-настоящему полюбила. И так попасться!
А как все начиналось, красиво и интересно. Собственно началом следует считать не ее встречу с Самым Умным Человеком на земле. А с Игорем. Здесь-то все было банально. Она его не любила никогда. Не испытывала никаких страстей, желаний, трепетного волнения. И первого мужа, отца Сережи не любила. А замуж пошла. Через три года развелась. Зачем выходила?
Еще раньше в юности был у Маши друг, хороший мальчик одноклассник, тайно в нее влюбленный. Но и к нему Маша не испытывала чувств. Он же ее интеллигентно преследовал, пытался хоть чем-то заинтересовать. Выполнял все ее прихоти и желания. Однажды даже подарил настоящую подкову. Потому что Маша очень хотела. Тогда она недоумевала: где достал? Много позднее выяснилось, что он снял эту подкову с ворот дома, где жили его бабушка и дедушка. Потом ушел в армию, а она выскочила замуж. И случилось это не сразу (может, и дождалась бы), а после того, как ее подружка рассказала, что видела у девчонки из соседнего дома «солдатское» письмо от него.
-Ну, я этого так не оставлю, - закусила удила и вышла за «первого встречного».
Это сейчас, спустя много-много лет, она себя порой корила. Ну, подумаешь, написал письмо. Мальчишкам так приятно похвастаться перед друзьями своими успехами у женского пола. Они в юности очень часто выдают желаемое за действительное. Ну и переписывался бы.
Тогда Маша сгоряча приняла предложение выйти замуж за человека, с которым была знакома всего несколько дней, и года два переписывалась ни о чем.
Так и оказалась в Тбилиси. Старый город показался невероятно чужим. Постепенно приходила любовь к красивым улочкам, старинным домам, ажурным балконам, которыми так славился Тифлис, появились любимые места. Вот только все большее раздражение вызывал муж. Когда они поженились, Маше было 18, а ему 22. И уже тогда он любил выпить, терпеть не мог выходить из дома в свет. После работы приходил и ложился в постель, слушал музыку. Даже книгу в руки не брал. Она не представляла себе, как можно вот так жить? В выходные умоляла сходить с ней хотя бы в кино. Не хотел, отказывался, но, в конце концов, уступал. И поговорить им было не о чем.
-Чужие, какие мы чужие, - часто Маша плакала по ночам в подушку.-Зачем я вышла замуж, куда спешила? Жила бы с родителями, ни о чем не думала. Никто бы нервы не мотал.
Последней каплей, переполнившей терпение, стало празднование нового года. Ее малыш уснул, впрочем, как и родители мужа, безразличные ко всяческим праздникам. Муж приплелся поздно, еле переставляя ноги, пьяный, как свинья. И тоже уснул.
Маша выложила в вазу апельсины, конфеты, кое-как впервые в жизни самостоятельно открыла шампанское, выключила свет в комнате, смотрела телевизор, давилась шипучим вином вперемешку со слезами и только разноцветные лампочки гирлянды задорно ей подмигивали. Какой одинокой и никому не нужной она себя ощущала. Тогда же и приняла решение развестись.
Малыша отвезла к родителям, а сама поселилась у тети. Тетя не очень-то была довольна Машиным пребыванием в ее доме. Маша чувствовала это и старалась возвращаться с работы поздно вечером, в выходные ей приходилось особенно тяжело, поэтому она с радостью приняла предложение двоюродной сестры в один из сентябрьских дней прийти на день рождения.
Там и состоялось знакомство с Игорем. На дне рождения было весело, собрались молодые люди, она, пожалуй, в той компании была моложе всех. Это так отличалось от семьи ее мужа, куда очень редко наведывались гости. Она постоянно ловила на себе заинтересованный взгляд Игоря. Он старался уделять ей внимание. Словом, ухаживал напропалую.
Каково же было удивление Маши, когда через пару дней он зашел к ней на работу и выразил желание проводить домой. После этого стал появляться довольно таки часто. Приглашал то в Ботанический сад, то на концерты. Ей было с ним интересно, не скучно, он так не был похож на ее вечно сонного унылого мужа. Но он нравился ей скорее как друг, она не представляла себе иных отношений. Потом он сделал ей предложение, и они стали жить вместе. Вспоминая тот период, Маша, конечно, понимала, что главным фактором, повлиявшим на ее выбор, стала необходимость уйти от тетки. У Игоря была своя небольшая однокомнатная квартира, в которой она старалась навести уют. Перевезли вещи, потом подкупили кое-что из мебели. Ее родители прислали в подарок новенький кухонный гарнитур. И зажили, как могли. Денег было мало. Ее первый муж хорошо зарабатывал, Игорь же, человек творческий, удовлетворялся копейками. Перевезли от родителей Сережу. Потом родился Саня. Жить бы и жить. Так нет. Во-первых, Игорь частенько стал проявлять деспотизм, вечно «воспитывал» ее, детей. Ругался из-за пустяков. В выходные так же, как и первый муж, отказывался ходить гулять. С ребенком практически не нянчился. Все это влияло на отношения, тем более любви яркой никогда и не было. Не приносило удовлетворения и вечное отсутствие денег.
Летом она собирала детей и уезжала к родителям. Они заботились и о внуках, и, конечно, о дочери. Покупали ей новую красивую одежду, одевали мальчиков, окружали добротой и любовью. Создавали атмосферу, которой ей так не хватало! После этого очень не хотелось возвращаться домой к часто недовольному ворчащему мужу.
У них было довольно много друзей, Маша с Игорем ездили к ним в гости, частенько друзья наносили ответные визиты.
Маша работала в одной организации с двоюродной сестрой Игоря Ирой. Они дружили. Ира вскоре вышла замуж и родила подряд двух дочек. Муж работать ей запретил, и она сидела дома. Иногда их большое семейство наезжало к Маше в гости, было шумно и весело.
Друзья немного смягчали нрав Игоря и для Маши были своего рода отдушиной.
Маша работала в довольно солидной организации, занимавшейся сейсмическим прогнозированием залежей нефти. Она сидела в приемной у управляющего, потом ушла в декрет, родила Саню и, когда тому исполнилось два с половиной года, вернулась на работу.
Спустя какое-то время она почувствовала явный интерес к себе со стороны одного из лучших специалистов их концерна. Специалист-то лучший, но с «подмоченной» репутацией. Несколько лет назад Михаил проводил своего единственного сына Бориса в Америку. Он очень тосковал по нему. Ему было абсолютно наплевать на изменившееся отношение со стороны коллег, на понижение по службе от главного геофизика до начальника отдела полевой и промысловой геофизики. Хоть в советской Грузии все эти процессы: эмиграция в Израиль, Штаты, проходили намного проще, чем в других республиках, но и здесь не обходилось без давления. Рушилась карьера, человеку не доверяли, за ним велось негласное наблюдение. Весь этот шлейф негатива невольно задевал немолодого, в недавнем прошлом весьма успешного Михаила. Вскоре покинула Грузию и его жена, дочь потомственных тбилисских евреев-ювелиров Белла. Маше рассказывали, что эта властная женщина, руководившая в Тбилиси огромным коллективом суконно-камвольного комбината и делавшая деньги из воздуха, в Америке пекла на продажу торты и пирожные, чтобы как-то выжить. Что держало Михаила в Тбилиси, Маша не знала. Они виделись ежедневно, он бывал у управляющего. Иногда заходил к ней в приемную просто так. Однажды у сотрудницы был день рождения и она, угостила Машу большим куском безумно вкусного наполеона. Маша только откусила кусочек, как услышала за своей спиной:
-Тебе только этого и не хватало! - Михаил с изумлением смотрел на нисколько ни смутившуюся Машу, продолжающую уплетать торт.
На самом деле она конечно смутилась. До сих пор никто ей еще не намекал на избыток тела. Да, она была крупной, но не толстой. Хорошая фигура, симпатичное лицо, длинные светлые волосы, веселый нрав. Ее любили, делали комплименты, ухаживали. И вдруг такое заявление.
Как-то Машу вызвал к себе шеф, в кабинете сидело несколько человек, в том числе и Михаил, и попросил остаться вечером и сделать срочную работу. Маша с готовностью согласилась. Такие ситуации были редкостью, она всегда пользовалась благоприятным режимом, когда надо - уходила, могла и опоздать на работу.
Когда все разбрелись по домам, а Маша усердно стучала пальцами по клавишам пишущей машинки (тогда компьютеров еще не было и в помине), раздался телефонный звонок.
-Алло.
С той стороны помолчали и положили трубку.
Маша продолжала работать. Снова звонок. И опять - тишина в ответ.
Всегда обладая сильной интуицией, и на этот раз Маша была убеждена, что звонит Михаил. Не долго думая она набрала его домашний номер, а когда он ответил, тут же положила трубку. И удовлетворенно замурлыкала, продолжая печатать текст.
Конечно же, как и следовало ожидать, через минуту снова зазвонил телефон и Михаил чуть волнуясь, заговорил о каких-то пустяках, Маша отвечала. «Это всего лишь безобидный флирт, - сама себя убеждала она, - Ерунда».
Но, шло время, и ее «неожиданный» «немолодой» поклонник все чаще старался попадаться Маше на глаза.
Она дружила с его племянником, работавшим в их же коллективе. Между дядей и племянником была незначительная разница в возрасте, всего лет 10. И в своей симпатии к Маше они явно соперничали. Племянник, Леонид, жил тогда у дяди, был в ссоре с родителями. Леня был женат, но как-то условно. Женившись несколько лет назад, он продолжал жить со своей супругой в разных городах. Иногда к нему приезжала дочь. Порой он ездил на месяц к жене в Ульяновск. Он руководил вычислительным центром их организации. Коллектив, преимущественно женский и грузинский, обожал своего шефа еврея. У него были бесконечные романы с сослуживицами. Леня постоянно общался с Машей, а когда ей нужна была машина, всегда уступал свою, служебную. На сей раз, Маша попросила у Лени почитать «Одесские рассказы» Бабеля. А утром, когда рабочая суета достигла своего традиционного пика, к ее столу пробрался Михаил и протянул сверток. Как-то заискивающе улыбаясь, пробормотал:
-Это тебе Леня передал.
-Что это? – спросила Маша.
-Книга. Ты хотела почитать.
И он ушел. Маша положила книгу в стол.
–М-да, - думала она, - с каких это пор Леня дядюшку держит на посылках…
В пятницу, все сотрудники разошлись с работы пораньше. Остались только те, кто пользовался служебным автобусом. Маша утром и вечером, с работы ездила на нем, удобно, комфортно, бесплатно.
До автобуса оставалось еще полчаса, и Маша пошла к подружкам-машинисткам скоротать время. В коридоре стояли Леня и Михаил, она кивнула им и проплыла в конец коридора. Девчонки сварили ей кофе и упросили погадать на картах. Маша делала это примитивно, но иногда ее прогнозы сбывались. Сначала гадала Наде, потом Нине. Оставалась Люба. В это время дверь приоткрылась, в кабинет протиснулся Михаил, протянул ей лист бумаги.
-Маша, когда освободишься, напечатай, пожалуйста, а я в понедельник заберу. Хорошо?
Попрощался и ушел.
Приоткрыв внутренний уголок листа, она прочитала: «Милая Машенька!...», дальше аккуратным округлым почерком было что-то написано. Закрыла бумагу, продолжала гадать, а у самой сердце колотилось, ей казалось, что его стук слышен на всю комнату.
Потом, уже вечером подумала, а вдруг девчонки предложили бы отпечатать бумагу, пока она им гадает. «Но, надо знать наших машинисток, -думала Маша, - вечером в пятницу подобная бредовая мысль им бы даже в голову не пришла».
Девчонки, удовлетворенные перспективой встреч с бубновыми и червонными королями, пошли вместе с ней за ее вещами. Письмо так прочесть и не удалось. В автобусе всю дорогу ее попутчица Надя болтала без умолку. А белый исписанный листок лежал в сумочке и приятно щекотал нервы. Так хотелось уединиться и окунуться в беглый разборчивый почерк.
Дома, забежав в ванную помыть руки, читала записку, в которой напрямую не говорилось о чувствах, о любви, но иносказательно там было все: полунамеки, полузагадки, а они были ей ближе, чем прямые признания.
Да, именно этот вечер пятницы стал переворотным в их отношениях. Теперь она ощущала, осязала его присутствие. Они были связаны как ниточкой этой запиской. Для Михаила это был смелый поступок: он не знал, как Маша отнесется к его ухаживаниям, а вдруг резко пошлет куда подальше, или высмеет…
А для Маши все было так странно и становилось все глубже и чувственнее. Он просто заходил, как и раньше, смотрел на нее длинным взглядом, в котором был спрятан вопрос, надежда на встречу. Маша сначала немного смущалась, а потом почувствовала свою силу над этим взрослым человеком. Иногда ей хотелось его подразнить. У Маши было бордовое платье букле, вырез глубокий и узкий, сверху затягивался шнурком, и внешне все выглядело пристойно. Ей надо было зайти к Михаилу обсудить какой-то вопрос по работе. В кабинете, кроме него сидело три-четыре сотрудницы, она поздоровалась со всеми, а когда Михаил пригласил ее сесть, присела на краешек стула, полунаклонившись так, чтобы разрез платья стал чуть откровеннее. Говорила о чем-то, а Михаил не сводил глаз с «приманки», отвечал невпопад. Маше стало смешно, она еще больше наклонилась, делая вид, что ничего не замечает.
В конце сентября он уехал в санаторий. Маша работала, общалась дома с детьми, встречалась с друзьями. Словом, жила насыщенной жизнью и не замечала отсутствия своего главного поклонника. И вот однажды вечером, когда почти все разошлись по домам, а руководство отсутствовало, в приемной оставался только бывший военный летчик Иван Викторович Рыжков, он в их концерне руководил военным отделом. Ему не с кем было поговорить, поэтому частенько наведывался к Маше и, пока она занималась бумагами, немного занудно и скучно о чем-то рассказывал. А как человек дисциплинированный, раньше уходить с работы, подобно всем остальным сотрудникам, он просто не мог. Приоткрылась дверь, и в приемную протиснулся, не вошел гордо и уверенно, как прежде, а именно протиснулся Михаил. Он был в модной бейсболке, какой-то легкой куртке, которая очень ему шла. И не замечая Ивана Викторовича, подошел к Машиному столу, смущенно поздоровался.
-Ну, как отдохнули, Михаил Львович? - приветливо улыбнулась Маша.
-А, скучно было до ужаса. Слава Богу, дома лучше.
Так они перебрасывались ничего не значащими фразами. Иван Викторович попытался вставить слово, Михаил оборвал его, как будто и не слышал. Тот постоял еще немного, понял, что на него никто не обращает внимания, и ушел. Михаил только этого и ждал, разглядывал Машу, каждую черточку ее милого лица.
-Как ты, девочка, жила без меня?- в глазах застыл вопрос.
-Трудилась без вас, так же, как и с вами, - попыталась отшутиться Маша.
-Слушай, хватит тебе уже здесь сидеть. Переходи к нам в геофизику. Работа тебе найдется всегда.
-Заманчивое предложение. А вы не шутите? – спросила Маша.
-Не шучу.
О том, чтобы перейти в какой-нибудь отдел, Маша мечтала с самого начала, ей надоело сидеть на этом «перекрестке», где слишком бурно кипела жизнь. Она одна разрывалась, работая на трех крупных начальников, считаясь секретарем-референтом управляющего, негласно подчинялась главному инженеру и главному геологу. И всем от нее что-то было нужно.
-Похлопочите, Михаил Львович, обещайте мне, - Маша, как могла, вложила в свою улыбку столько обаяния, что даже камень дрогнул бы.
-Завтра же зайду к управляющему по этому вопросу. Но и ты в свою очередь к нему обратись, подыщи кого-то на свое место. О’К?
Он попрощался и ушел домой.
На следующий день Маша зашла к своему главному начальнику.
-Ну, пожалуйста, Гиви Петрович, переведите меня в отдел геофизики. Я найду человека вам в приемную.
-Не выдумывай, зачем ты хочешь уйти? Что тебе плохо здесь? Я что плохо к тебе отношусь?
-Нет, все очень хорошо, но мне так хочется перейти в геофизику, ну, Гиви Петрович. – умоляла Маша.
-Ладно, потом посмотрим, - не выдержал и начал потихоньку сдаваться шеф.
Михаил тоже сдержал слово. Так начались поиски подходящего человека в приемную. Маша отсеивала одну за другой не подходящих по каким-то критериям кандидаток. Наконец на «кастинг» по чьей-то рекомендации пришла хрупкая милая и очень спокойная девушка. Она работала в аптеке, что-то ей там разонравилось, искала работу. Маша сразу же к ней прониклась симпатией. А Тамуну, так звали девушку, как позже выяснилось, ужасно напугало огромное количество мужчин в коридорах концерна. Была осень – заканчивался полевой сезон – и как всегда люди толпились в офисе, а не в полевых партиях, куда они разъезжались на лето. Кроме того, бесконечно звонил телефон, Маша то и дело кого-то приглашала в приемную, передавала трубку.
-У вас всегда так оживленно? – спросила Тамуна. – Столько мужчин, как вы всех помните по именам?
Потом она долго не приходила, Маша уже решила подыскивать новую кандидатку, но через две недели Тамуна все-таки появилась. Она понравилась шефу и не только руководство, но и все служащие концерна сразу полюбили ее. Она никому ни в чем не отказывала, доставала дефицитные лекарства, причем денег за них не брала.
-Нет, за лекарства деньги не берут, - уверенно отказывалась она от предлагаемых купюр.
Маша и Тамуна подружилась, как будто знали друг друга сто лет. Стали вместе проводить обеденное время. Маша на новом месте потихоньку осваивала азы геофизики. Подходило время защиты годового отчета. Но, прежде всего, необходимо было этот отчет составить, а это значило, что весь отдел перемещался трудиться за город в лабораторию полевой геофизики. Утром на служебном автобусе они дружно ездили в Лило, там целый день шла интенсивная работа, не было времени на кокетство, улыбки и комплименты. Михаил, конечно, поглядывал на нее, Маша часто ловила на себе его взгляд, однажды в автобусе, на котором они ездили в Лилойскую «ссылку», незаметно сунул ей в руки белый лист бумаги, на которой его четким почерком было написано: «Безумно скучаю. Думаю о тебе днем и ночью, голодаю по тебе, my sweet…» и рождественскую американскую открытку с изображением серебристой елочки.
На эту научную работу ушло чуть больше двух недель, и в один из декабрьских дней там же в лаборатории всем отделом они отметили завершение написания отчета. Труд был составлен в четырех увесистых томах-экземплярах, которым еще необходим был качественный переплет, но этот завершающий штрих можно было сделать позже, в городе, в специальной мастерской.
На застолье все слегка расслабились, Михаил сел напротив Маши. Что-то ей говорил своим обычным тихим голосом, огромный Вахо, сидевший недалеко, старался подслушать, о чем шепчутся его начальник с новенькой сотрудницей, но безуспешно. Какое-то время он пытался шутить, подкалывать их, но они не обращали внимания, тогда Вахтанг просто махнул рукой и сосредоточился на выпивке.
-Неужели это и есть любовь? – думала Маша по ночам, - когда весь дом засыпал. Сопели в подушки дети, похрапывал муж. А она абсолютно обалдевшая от навалившегося на нее чувства, от вины перед теми, кто был ее семьей, пыталась разобраться в себе. – Как, за что, почему я тону в каких-то флюидах, когда просто слышу его голос, когда он звонит по телефону, когда случайно касается рукой моей руки, одежды. Разве так бывает, он немолодой, ему уже 60 лет!!! Он некрасивый, у него ужасная костлявая фигура, лишенная каких бы то ни было пропорций!..
Все это – очевидно! Так за что и как она полюбила именно его? Почему не романтичного Т.Ч., который как-то ранней весной робко преподнес ей завернутый в газету, собранный им самим букет фиалок? Он молод и успешен. Почему не Т.М. – утонченный эстет, интеллектуал, он так всегда смотрел на нее, пытался заинтересовать высокими сферами знаний. Да мало ли у нее воздыхателей. Нет, никто не интересен. А Михаил – как-то сумел вызвать не испытанное доселе чувство.
Между ними не было физической близости. После защиты отчета он несколько раз приглашал ее к себе на чай, но Маша отказывалась. Вовсе не потому, что была такой целомудренной. Нет, просто она скорее любила придуманный ею образ, или внушенный, а физическая близость могла все испортить и разочаровать ее.
Но Михаил сумел достичь больших результатов в этом флирте, он был таким внимательным и предупредительным, старался баловать ее хотя бы на расстоянии. Вечерами и по выходным звонил, интересовался, что она делает? Если в этот момент Маша была занята домашними делами, настоятельно просил, бросить все и отдохнуть. Это выглядело так контрастно на фоне вечно всем недовольного мужа. Говорил ей комплименты, умничал. Старался заполнять собой все ее мысли. Так и получалось. Она все чаще думала о нем. Читала Мандельштама, Пастернака. Он тоже любил их поэзию. Начала писать стихи. Раньше тоже писала, но без души, а теперь каждая строчка была наполнена чувственностью.
Безразличная холодность стужи,
Ветер злой по бульварам гуляет,
Вьюга белая яростно кружит,
Снежных хлопьев охапки бросает.
Льдом закованы реки и души,
Люди в спешке не слышат друг друга,
Кто придет и вторженьем нарушит
Эту белую замкнутость круга?
Кто тревожною ночью раскроет
Дверь скрипящую в души людские?
Кто тоску их участием смоет?
Кто глаза им раскроет слепые?..
А пока только холодность стужи,
Ветер злой по бульварам гуляет,
Вьюга белая яростно кружит
Снежных хлопьев охапки бросает…
Чем больше они общались, тем сильнее Маша испытывала потребность в нем. Она стала ощущать его на интуитивном уровне: вот он зашел в свою квартиру, раздевается. Она тот час же звонила ему:
-Привет! Как ты?
-Я только что пришел, ты что видишь на расстоянии? – удивлялся он.
Иногда Михаил вызывался сопровождать Машу и ее старшего сына на теннис. Иногда они бродили по городу, гуляли в парках. Вместе ходили в переплетную мастерскую, сдавали отчет.
В середине декабря группа руководства собралась в поездку в головную организацию в Москву. И в те времена существовала система откатов, а в Грузии очень хорошо понимали - чтобы получить хороший заказ, финансирование, надо делиться. Кроме того, на широкую ногу были поставлены «поздравления» высшего начальства: вагонами возили цветы к праздникам для женщин, работавших в Главке, вино и фрукты. Это считалось нормой. Поэтому грузинский концерн получал самые выгодные контракты, специалисты-нефтяники ездили работать за рубеж и все были довольны. На сей раз в группу, сопровождающую «дары», вошел и Михаил. Они созвонились с Машей перед отъездом. А потом случились странные вещи. Кто-то из ее коллег, прилетел из Москвы пораньше и рассказал следующую историю. Якобы у главного геолога в дороге была похищена крупная сумма денег, предназначавшаяся кому-то в Министерстве нефтяной промышленности. Почему-то подозрения пали на Михаила. Вызвали милицию, сделали обыск, ничего не нашли. Но подозрений с него не сняли. Он жил в гостинице изгоем. С ним не общались.
Маша тогда сразу поняла, что все это было подстроено. Михаил не раз подавал прошения о выезде на постоянное место жительства в Израиль, в Америку его не пустили бы. Но ОВИР ему отказывал без объяснения причин. Эта пропажа денег была сфабрикована, чтобы появилась причина объявить его не выездным. Маша узнала номер телефона в гостинице, где он остановился, позвонила, конечно же, он оказался в номере. Она как могла, успокоила его. Михаил удивился тому, что она знает о произошедшем.
После возвращения все улеглось, никто из сотрудников не упоминал о факте пропажи денег, больше никого не третировали, не подозревали. Чем все закончилось, никто так и не узнал.
Михаил привез ей в подарок какие-то пустяки. Был притихшим и грустным.
Маша узнала, что квартиру, в которой продолжал жить, он давно уже продал за миллион рублей. Тогда это была запредельная сумма. Деньги перевел в доллары и через синагогу отправил сыну в Америку. Богатая кахетинка Венера, нынешняя хозяйка квартиры, жила в одной из комнат. По договору, она должна была «терпеть» присутствие бывшего хозяина столько, сколько понадобится. Но обоих это положение отнюдь не устраивало. Однако делать было нечего, и Михаил регулярно наведывался в ОВИР, узнавал, не изменилось ли решение по поводу его кандидатуры.
Он прошел и унизительную процедуру публичного изгнания из рядов партии коммунистов. Раньше, чтобы добиться каких-то постов, необходимо было быть членом компартии. А раз он хотел выехать из страны, то надо было пройти процедуру публичного отречения от партии. Сначала действо прошло в трудовом коллективе, а потом - в городском комитете компартии. Для него все это было тягостно и противно, но он прошел и эти круги ада. Делился с Машей, надеясь на сочувствие. Ведь, кроме его родной сестры Энты, матери Лени, ему некому было больше поплакаться. Маша жалела, но проявляла свойственный почти всем женщинам эгоизм. В душе она надеялась, что ему еще не скоро разрешат выехать из страны. Ей так не хотелось его терять.
Это было глупо, но они стали писать друг другу письма. Красными чернилами. О том, что в самой глубине души, о пустяках, о мечтах. Эти письма были так прекрасны. Обладая великим даром изложения мыслей на бумаге, Михаил достиг еще большего успеха. Маша растворялась в его записках. И однажды решила зайти к нему в гости. Январь в том году был сырым и промозглым. В тоненьких красных сапогах, Маша ходила по городу и сильно промочила ноги, замерзла жутко, да еще вдобавок ко всему ее познабливало. Она позвонила с работы к нему домой, пожаловалась на плохое самочувствие. Михаил потребовал, чтобы она немедленно к нему пришла, пообещал чаю с малиной.
Его дом был неподалеку. Полупустая, не уютная огромная квартира. С минимумом мебели. В гостиной, занимая почти все свободное пространство, неуместно стоял старый рояль. Наверное, раньше здесь любила собираться семья. Боря занимался музыкой, наигрывал какую-нибудь пьеску. А папа и мама с восторгом слушали своего единственного сына и были уверены в том, что Бог дал ему большой талант.
Он пригласил ее в ту комнату, в которой ютился. А здесь, думала Маша, раньше, пожалуй, была детская. Заваленный бумагами письменный стол, застеленная пледом кровать, кресло и круглый сервированный к чаепитию стол. Он постарался, знал, что ей плохо, поставил в вазочках варенье разных сортов, мед, конфеты, порезал сырокопченую колбасу, хлеб, достал коньяк. Маша дрожала то ли от волнения, то ли от озноба.
-А можно я сниму сапоги, они насквозь промокли, и с ногами сяду в кресло? – спросила она.
-Давай быстрее, ты же вся дрожишь.
Он взял ее сапоги, поставил у батареи.
-Какие сырые! Где ты бродила? – возмутился он.
Накрыл ее ноги шерстяным одеялом, укутал, чтобы ей скорее стало теплее.
-Согревайся. Давай выпьем немного коньячку?
-Только немножко.
Они выпили, причем Маша чуть пригубила. Он ей налил ароматный чай, сделал бутерброд. Уселся напротив, смотрел с любовью и нежностью.
- Еще выпьем?
И снова Маша сделала пару глоточков.
- Я почему-то думал, что ты больше пьешь.
Потом он положил на ее колени тонкую ученическую тетрадку, всю исписанную его четким почерком.
-Что это? – спросила Маша.
-Прочти, это заметки, они обнажают мою душу.
Маше неловко было читать под его пристальным взглядом. Заметки были написаны в форме диалога: Мефистофель спорит с доктором Фаустом, а сам Михаил беседует с У.Ч (умным человеком). Маша забыла о чае, о том, что у нее зашкаливает температура. Читала и проникалась высокими чувствами автора заметок. То он порочен, то порядочен, он спорит сам с собой, сам себе доказывает и противоречит. Там были страницы, посвященные ей, страницы любви. Были и просто рассуждения о жизни, о взаимоотношениях людей. Сейчас перечислять то, о чем она прочла в той тонкой тетрадке – бессмысленно.
- Ладно, остальное в следующий раз дочитаешь. Сейчас ты вся горишь.
Маша встала. Он принес ей сапоги, помог застегнуть. И никаких попыток-жестов, ничего тривиального…Чтобы не спугнуть?.. Чтобы не обидеть?.. Чтобы не сделать больно?.. Хотя глаза, дыхание, голос говорили о многом. Он вышел вместе с ней, поймал такси.
-Как приедешь, позвони, пожалуйста. И полечись, как следует. Выздоравливай побыстрее, хорошо?
Недели две Маша провалялась дома, пила лекарства, общалась с детьми. К счастью, это был не грипп, просто сильная простуда, в семье никто вслед за ней не заразился. Дети были здоровы, ходили в школу, детский сад. И каждый день – неизменный ритуал - общение по телефону. Тогда она написала стихи, а когда он попросил прочесть их ему, стеснялась озвучить последнюю строфу – своего рода признание в любви:
Зимы холодная и чистая страница,
Сверкает иней, кружевом белея…
И в сумраке печальная аллея,
И только в ритме вальса снег кружится.
…Снег падает, не тает, замерзает.
Любимый, по тебе сейчас скучаю.
Мне холодно, я выпью чашку чаю,
А телефон молчаньем убивает…
Начало стихотворения прочла, а эту, завершающую часть – никак. Потом все-таки осмелилась. А он с той стороны чуть не заплакал – «Милая ты моя, дорогая…».
В начале февраля она вышла на работу.
-Приходи сегодня, я тебя покормлю обедом?- подошел к ней Михаил.
-Хорошо, - пролепетала в ответ.
Часам к четырем решилась пойти. Он приготовил что-то очень вкусное. Кормил ее с ложечки.
Было 4 февраля – серый зимний не солнечный, и, казалось бы, ничем не примечательный день…
Потом на его настольном календаре она прочла: 4 february…
Однажды она засиделась у него допоздна, поспешила домой. И только дома до нее дошло, что она забыла у него свою теплую кофточку, повесила на спинку стула и убежала лишь в тоненьком свитере под пальто.
Михаил рассказал Маше утром, как он, проснувшись среди ночи, ощутил ее присутствие в комнате.
-Представляешь, я даже испугался. Что за наваждение?! Знаю, что ты здесь никак не можешь оказаться. Встал, включил свет, походил, пошел на кухню, попил воды. Смотрю, а на стуле – твоя кофта. Я взял ее с собой в постель и, как настоящий фетишист, уснул лишь под утро, всю ночь дышал тобой.
В этот день в его перекидном календаре появилась надпись: M-night.
Встречи продолжались. Иногда чуть чаще, иногда – реже. Она с ужасом думала, что скоро он исчезнет из ее жизни. Убеждена была, что и на сей раз ее интуиция окажется пророческой.
-Маша, я хочу тебя попросить об одном одолжении, - обратился он как-то к ней.
-Пожалуйста.
-Пойдем со мной в ОВИР. Я боюсь один идти.
-Конечно, давай сейчас же сходим.
Оттуда он вышел окрыленный. В очереди было несколько таких же горемык-отказников. Но слух прошел – близится «оттепель». Горбачев упрощает процедуру отъезда. И у всех ожидающих своей счастливой участи, затеплилась надежда.
Обратно шли пешком. Он всю дорогу говорил о чем-то светлом и радостном, Маша вторила, но на душе же у нее было темно и печально. В воздухе пахло весной.
Потом он уволился. Так надо было.
…Был канун Песаха, еврейской Пасхи. Весна, май, вечер. Маша была влюблена как никогда в жизни. Но ее душа вся сжалась от предстоящей разлуки. Да, она навсегда должна была потерять своего любимого, разрешение на его отъезд уже было получено. Счет шел на дни и часы. Зачем же Бог свел их вместе, если теперь надо было расставаться? Жестоко, но все уже было предначертано в высшей Книге судеб. Он по капельке утекал из ее жизни, из этих кривых уютных улочек старого города. Уезжал навсегда, все равно, что умирал.
Маша и Михаил шли по старой улице Тбилиси к синагоге. В то время, конца 80-х евреев в Грузии было еще много. Им жилось очень даже нормально. Национальный вопрос никто не поднимал. У многих был процветающий подпольный бизнес: цеха, комиссионки, нелегальная торговля лекарствами, которые присылались уехавшими ранее родственниками. Словом, все жили не бедно.
Вечерело, и то там, то здесь появлялись группки молодых и зрелых, пожилых и очень старых евреев. У всех, даже у маленьких мальчиков на головах – ермолки, или, как их еще называют, кипы. К синагоге пока никто не подходил, было рановато для седера, но толпы собирались поблизости.
Они подошли к дверям, Маша покрыла голову шарфом, к ним подошла стоявшая рядом немолодая еврейка.
-Извините, я вижу, вы хотите войти, а можно и мне с вами? Я в Тбилиси в командировке, приехала из Харькова. Проведите меня, пожалуйста.
Михаил великодушно предложил ей пройти вместе с ними. Она тоже набросила платок. Надо было видеть эту уверенность, с которой Машин спутник провел ее, далеко не иудейку в святилище, куда еврейским женщинам хода нет. Молитву читают только мужчины. Им навстречу вышел раввин, с почтением препроводил в храм. Показал святая святых синагоги. Машу удивила ее аскетичность. Цитаты из Торы на стенах, семисвечники – вот и все убранство. В центре – место для священника, вокруг скамьи для верующих. На спинках многих кресел, расположенных в самых почетных местах – медные таблички с фамилиями тех, кто восседает на них, за кем эти места закреплены: Ашкенази, Гордон и др.
До них доносился легкий аромат свежевыпеченной мацы, натертого мастикой паркета, чистоты и еще чего-то нового, неизвестного. Для всех тбилисских евреев готовили мацу в соседнем зале, ее пекли, заворачивали в кальку, и любой мог получить столько, сколько необходимо.
Потом они вышли, их спутница долго благодарила.
Они уже вдвоем прошли в другую синагогу, находившуюся неподалеку – старенькую, покосившуюся, ее называли русской. И здесь были свои прихожане, они тоже пока не решались войти на вечернюю молитву. Здесь Маше понравилось меньше.
На улице уже почти стемнело. Он увидел своих друзей. Маша почувствовала себя лишней. А их всех объединяло многое. Вера, надежда на скорейшее разрешение своих прошений на выезд, которые лежали без движения в высоких ОВИРовских сферах. Михаил и его друзья уже почти ощущали себя гражданами богатых и благополучных стран. Им уже не было дела до житейских проблем, до умирающего Союза «республик свободных».
Михаил порывался проводить Машу, но она не позволила. А потом шла и страдала, что он не настоял и не захотел побыть с ней еще хотя бы минут двадцать, отпущенных им. Ладно, пусть общается с друзьями. Пусть. Она шла по улице и ее душили слезы. Маша никого и ничего не замечала. Красивая молодая женщина, с очень грустным лицом и мокрыми глазами.
Оставалось каких-то две недели до его отъезда. Маша приходила к нему каждый день, иногда с подругой – Тамуной. Она учила Михаила варить кофе. Он, страстный любитель чая, благодаря им, полюбил этот божественный ароматный напиток. Они весело болтали, Михаил предвкушал, что скоро обнимет сына. Тот обещал встретить отца в Австрии. Раньше маршрут эмигрантов протекал следующим образом. Все они вылетали в Италию, затем на их пути была Вена - там их ждал отбор: кто-то отправлялся в Израиль, а кто-то в Америку. Боря должен был вылететь в Вену, чтобы вместе потом лететь в Сан-Франциско, где он обосновался.
Маша, хоть и понимала, что любимый должен ее запомнить улыбающейся, частенько не могла сдержать слез. Тихонько поскуливала, страдала, ныла. Самой себе была противна. Но, увы…
Наступил день отъезда. Ее и Тамуну забрал Ленин водитель, приехали в аэропорт, а там - народу. Все его приехали проводить: коллеги, друзья, родственники. С ним вместе должен был лететь в Москву родной брат его жены. Все не стесняясь, плакали. Ему дарили какие-то сувениры, коньяк, водку, колбасу. Он подошел к Маше и сунул ей в руки пакет с большой банкой кофейных зерен. Поцеловал, Маша напоследок глубоко вдохнула его запах. Борода пахла хорошим шампунем, тонким парфюмом, смешанным с запахом табака, все такое родное, любимое.
Вот он прошел по взлетному полю, взбежал по трапу – третья ступенька, предпоследняя и последняя, плечо, еще один шаг - и все, он полностью скрылся в салоне самолета, следом за ним поднимались другие пассажиры.
- Счастливые,- думала Маша, глотая слезы,- они будут лететь в одном с ним самолете, и еще два часа будут дышать тем же воздухом.
К ней подошел его старый товарищ, который приехал попрощаться откуда-то с другого города. Он смотрел на Машу через очки, участливо и с сочувствием, утешал. Маша с Тамуной вышли из аэропорта, доехали с водителем до центра города и пошли немного прогуляться. Всю дорогу Маша без умолку рассказывала Тамуне о своей любви. Та ей сочувственно кивала. Потом остановилась и сказала:
-Ну, все хватит ныть! Он же не умер. Вдруг случится так, что вы скоро увидитесь. Успокойся.
Они зашли в церковь – старый храм Сиони. В эту ночь на землю пришла Пасха. И двор церкви хранил следы всенощной. Кое-где валялись огарки свечей, фантики от конфет, огрызки яблок. Помолились, зажгли свечи и попросили Бога не оставлять их, вышли и побрели по городу. Зашли в кондитерскую, поклевали пирожные с кофе. Маша постилась и даже накануне, когда готовила вкусные блюда, не пробовала ни кусочка.
Дома она застала свекровь. Игорь и дети собирались на кладбище. Маша отказалась ехать с ними. Поела немного, но ей стало так плохо. Позже, врач поставил ей диагноз – воспаление желчных протоков.
-Нет, - думала Маша, - никакое это не воспаление, от меня оторвали с мясом и кровью любимого человека. Вот в этом все и дело. Конечно, рана заживет потихоньку… Но, когда?..
Она очень страдала. Тосковала всем сердцем. Ждала весточки от него.
Как-то прибежал Леня и сказал, что Михаил вчера звонил, говорили какие-то секунды. Он в Италии, на Тирренском море.
Вскоре Маша получила от него первое письмо. Оно было так прекрасно, в каждой строчке тоска по ней. Перечитывала раз десять, потом писала ответ, снова и снова рвала лист за листом, не нравилось, казалось – сухо, то слишком занудно, то печально. Вот в этот-то злосчастный момент, утратив чувство бдительности и реальности, она и попалась свекрови, проявившей нездоровое любопытство к торчащему из сумки листку. Слишком расслабилась, переоценила свою неуязвимость.
Теперь Маша ежедневно терпела нападки мужа. У нее даже поседела одна прядь волос у правого виска. Но, некому было ее защитить. Отношения между ними накалились до предела, где бы они ни были, он делал попытки всем рассказать о Машиной измене. Но, сдерживался, доводя Машу до нервного тика, ей так не хотелось, чтобы их взаимоотношения стали достоянием гласности и обсуждения между многочисленными друзьями. Самые близкие подруги ее ругали за то, что она созналась.
…С тех пор прошло почти двадцать лет. Выросли дети, они всей семьей стойко пережили тот ужас, который принесла так называемая перестройка. Они голодали, у них не было денег. Грузия стала отдельным государством, где все шло не так. Они пережили период неприязни со стороны грузин. Это случилось после разгона русскими, нет советскими солдатами демонстрации протеста с проспекта Руставели в конце восьмидесятых, там не обошлось без жертв. И никто тогда не обсуждал, что солдаты всего лишь исполнители чужой воли, просто выполняющие приказ свыше… С Машиными детьми, впрочем, как и с остальными русскими детьми, перестали играть соседские мальчишки-грузины только лишь потому, что они были русскими. Многие тогда уехали из Тбилиси. Они остались. Терпели холод в своей огромной квартире, которую ей дали уже после отъезда Михаила. Она не получала от него ни единого письма. Знала от Лени, что он благополучно добрался до Америки. Вот и все…
Вас унесла лошадка Неизбежность,
Остался дым любимых сигарет,
И в воздухе не растворилась нежность,
И в телефоне замерло – Привет!..
Но Вас здесь нет. Деревья облетают,
А там, где Вы – весны царит удел.
Немногие по имени Вас знают,
И Ваш висок чуть больше поседел…
…До сих пор она вспоминает ту свою любовь. Действительно больше ни разу в жизни ничего подобного ей испытать не удалось. Но все менее отчетливо проступают в памяти его черты, нет ни одной фотографии на память. Пыталась ли она его искать? Да, были попытки, но слабые. Но даже если она его и найдет, о чем они будут говорить? Что она ждет услышать от него? Пожалуй, ни-че-го…
Пусть у него все будет хорошо.