На дворе июль. Вернее его финал. Макушка лета плавно переходит в следующую стадию, немного щадящую по силе солнечного воздействия.
Каждый день, когда я бегу на работу или возвращаюсь, мой взгляд невольно притягивает небольшой куст гибискуса, покрытый в эти летние дни огромными чашами красных цветов, хотя, если быть точнее, то цвет его лепестков почти бордовый, темно-красный, цветы крупные, роскошные, с желтым мохнатым пестиком посрединке … В общем, кто видел когда-нибудь это растение, тот знает, как оно красиво. И я тут же вспоминаю совсем другой куст гибискуса и его цветы, ярко-алые, напоенные чувственной прелестью, сочные, плотные…
…В юности с этим мальчиком мы жили по-соседству. Он был немного неуклюжим, невысоким, ходил в очках. Постепенно взрослел и пытался освободиться от навязчивой заботы своей еврейской мамы. Еврейские мамы все одинаковы: заботливы, внимательны, вечно закармливают, даже перекармливают своих детей, им почему-то кажется, что их дети недоедают. Такой была и мама Шурика. Она преподавала в нашей школе математику, была в меру строгой, работала и работала, но без фанатизма. Шурик, взрослея, обзавелся слишком самостоятельными друзьями. Одного все звали Рубль, на самом деле имя Ефим, которым родители нарекли его при рождении, уже почти забылось, а Рубль прилипло плотно из-за странного пристрастия к деньгам, азарту натуры. Он постоянно заключал пари, играл в тотализатор и частенько обращался к друзьям с предложениями – скинуться по рублику…
Другой его друг, тоже Фима был умным, сосредоточенным на знаниях, мечтал поступить только в МГУ, что, кстати, блестяще осуществил, и произошло это в те годы, когда еврею весьма непросто было стать студентом одного из самых престижных вузов страны.
Итак, Шурик, как мне казалось тогда, был влюблен во всех девочек сразу, ну и в меня в том числе. Он был на три года старше, часто мне звонил по телефону, а бывало, и провожал домой с музыкальной школы. Он любил все прекрасное, о книгах и фильмах мог говорить часами. С особым трепетом относился к поэзии, просил меня прочесть Ахматову, Мандельштама. Следует отметить, что в то время книги со стихами поэтов Серебряного века на полках книжных магазинов не пылились, и моя сестра студентка доставала где-то старые томики, переписывала стихи в толстую тетрадку, позже я, любопытничая, стала читать ее записи и очень полюбила поэзию, знала много стихотворений наизусть.
Мы с Шуриком часто медленно брели по улице, и он просил меня прочесть его любимые стихи. Все это подкупало и располагало к нему, хотя он и не был героем моего романа.
За мной тогда усиленно «бегал» мой одноклассник Георгий, был жутко влюблен, и выполнял все мои прихоти. Георгий не любил поэзию, не был романтичным, а когда я, восхищаясь какой-нибудь прочитанной книгой, пыталась и его приобщить, брал ее с неохотой, относил домой, а через какое-то время сообщал, что его отец увлекся чтением этой книги и ему не дает к ней прикоснуться. Георгий был довольно симпатичным: высокий, стройный, длинноволосый, ласковый. Он больше отвечал моему девчоночьему вкусу…
Но первым моим мужчиной стал все-таки Шурик…О, это непостоянство, непоследовательность и непредсказуемость женской натуры… Три непостижимых «НЕ»….Причем, сама женщина никогда не сможет объяснить себе и другим, почему она поступила именно так.
У Шурика был выпускной, и он пригласил меня. Мне очень льстило в качестве гостьи побывать на выпускном балу у старшеклассников. Особенных нарядов не подбирала, прическа тоже самая обычная – распустила волосы. В платье цвета чайной розы выглядела юной и неискушенной, хотя, почему выглядела, такой, по сути, я и была в то время. Все трое друзей – Шурик, Рубль и Фима были одеты с иголочки, в новые костюмы, красивые туфли, но девушку пригласил только мой романтичный друг.
Торжественная часть с вручением аттестатов и медалей проходила в актовом зале школы, после чего выпускники, некоторые сопровождавшие их родители и гости отправились в ресторан. Мы веселились, как могли. У Шурика стараниями (отчасти) его мамы в аттестате были только четверки и пятерки, у Рубля мелькали троечки, а Фима стал обладателем серебряной медали «За успехи в учебе». Все понимали, как это несправедливо, знания парня были так высоки, что даже золотая медаль была бы слабой компенсацией…Но, все тот же пресловутый еврейский вопрос, который в нашем прежнем государстве никогда «не стоял», повлиял даже на цвет металла для Фиминой награды. Но он относился ко всему этому с долей философского пофигизма. Серебряная, так серебряная…
Мы пели, танцевали. Шурик выпил изрядную долю шампанского и все смелее прижимал меня к себе во время танцев. Я попыталась от него отделаться, сказала, что пришла просто как подружка, а не как любимая, потребовала, чтобы он отстал и больше никогда так себя не вел. Он пугался, делал несчастное лицо, но через какое-то время все опять повторялось сначала: сначала нежные трепетные объятия, потом сильнее и чувственнее, я ощущала, как дрожат его руки, касающиеся моих плеч и талии, его тело было таким горячим, когда он прижимался ко мне во время танца. Постепенно его состояние передалось и мне. Я стала часто дышать, сердце гулко стучало в груди, он коснулся моих губ своими губами, провел по ним кончиком языка…О, это было так прекрасно. С Георгием мы не раз целовались, но его поцелуи были слишком грубыми, напористыми и какими-то уж очень откровенными, первые мои взрослые поцелуи мне даже не нравились…. А поцелуй Шурика так отличался - был порхающим, дыхание чистым, я ответила ему. И вскоре он вывел меня из переполненного зала на улицу, мы сбежали, останавливались под каждый деревом и целовались. Не могли оторваться друг от друга…как, если бы человек, мучимый сильной жаждой, приникнув, наконец, к источнику с холодной водой, никак не мог напиться…Мы пришли к нему домой, родителей не было, зашли в его комнату и продолжили узнавать друг друга, после поцелуев последовало тактильное обретение. Он раздел меня, касался всех выпуклостей и впадин. Я отвечала ему взаимным проникновением в сакральное….Это было впервые в моей жизни. Потом часто вспоминая эту близость с человеком, который мне никогда не нравился, я не уставала задавать себе вопрос: – Как же так произошло? Почему не Георгий, а Шурик?..Ответа не было.
Вскоре Шурик уехал в Питер, поступил в Военно-медицинскую академию.
С Георгием мы продолжали встречаться ежедневно, но чувства мои как-то поблекли, я видела все его недостатки. Грустила по уехавшему Шурику. А потом вышла замуж и уехала из родного города далеко-далеко… Развелась и снова вышла замуж, и снова развелась. Вырастила двух замечательных парней.
Однажды на мою страничку в интернете зашел…Шурик. Я ответила ему. И между нами завязалась переписка. Со времени нашего расставания прошло много лет. Он жил в Израиле, был дважды женат и в каждом своем письме рассказывал о себе, о знакомых…Мама до сих пор жива, живет там же в Израиле, но в другом городе… -Неужели Шурик вырвался из цепкой опеки мамы?, - мысленно иронизировала я.
Но в том, что два раза он разводился и оставался один, была львиная доля ее вины, в этом я была уверена...
В каждом своем письме он приглашал меня хоть на короткий период приехать к нему в гости. И однажды я решилась…
...Мой самолет вылетал рано утром, и спустя два с половиной часа его шасси коснулось бетонки аэропорта имени Бен-Гуриона…
Пройдя все процедуры, неизбежные при въезде в чужую страну, я отправилась по пологому длинному пандусу в зал ожидания. Он стоял у перил и нетерпеливо вглядывался в лица приезжающих, выискивая мое лицо. Шурик подарил мне розу, которую держал маленький забавный медвежонок, кроме розы, в его лапках был шарик в виде сердечка с надписью: «I love you»…
Конечно, мы изменились, и он, и я. Он полысел, поправился, но что-то, какое-то новое выражение преображало, словно подсвечивало его изнутри. Позже это новое проявилось, когда он приобнял меня и повел к выходу из аэропорта. Он снова, как тогда, на выпускном, стал целовать мои губы, никого не стесняясь, трогал мои волосы…
«Наверное нелепо, - подумала я, - два взрослых человека, а ведем себя как тинэйджеры!» ,но, признаться, испытывала ни с чем не сравнимое чувство радостного предвкушения... И поняла тогда, что он абсолютно свободный человек, с отсутствием комплексов и всего того, что мешает жить легко…
Его квартирка находилась на первом этаже и выходила в маленький внутренний дворик, которым, кроме него никто не пользовался. Это было очень удобно и являлось преимуществом, по сравнению с другими соседями. Во дворике стоял небольшой стол с двумя легкими креслами, а вокруг рос гибискус. Его красно-алые цветы словно подавали знаки о таинстве, которое должно произойти, и которого мы так ждали…
Мы вошли в дом и не переставали целоваться… Все было как тогда…
Потом сидели за накрытым столом, Шурик оставался все таким же неприспособленным к жизни. Я быстро из имеющихся продуктов приготовила ужин, мы пили французский коньяк, ели фрукты, смеялись и даже плакали, перебивали друг друга, вспоминали…
Многое произошло с Шуриком за эти годы. Его две дочери, жили там же, в Израиле, одна преподавала английский, была замужем и растила чудесную девочку. А младшая, Симона, служила в армии и с отцом не поддерживала отношений в обиде за развод с ее матерью. Шурик ужасно переживал разлад с дочерью, но отношения никак наладить не мог.
Язык у Шурика заплетался, он прилично выпил, но предложил прогуляться по вечернему Тель-Авиву, мы пешком, через весь город отправились на набережную, город, на первый взгляд ничем не примечательный, пополнился новыми небоскребами, деловыми центрами. Но самым красивым был его зеленый наряд. Невероятных расцветок – фиолетовые, красные, розовые деревья – то там, то здесь радовали глаз. И запахи – микс ароматов от цветущих растений, моря – витал в воздухе. Я босиком походила по воде…Средиземное море даже в мае было теплым и манящим, хотелось окунуть уставшее тело в ласковую воду, но мы не взяли с собой полотенец и не решились на позднее купание.
Ночь принесла новое узнавание, нам было очень хорошо вместе, мы испытывали невероятное наслаждение проникновением друг в друга…
Завтрак с чашечкой кофе во внутреннем дворике стал с той самой минуты традиционным, и мы не нарушили ритуал ни разу, до самого моего отъезда. Шурик с наслаждением пил зеленый чай, я – кофе. Где-то там за живой изгородью жил своими хлопотами город, у Шурика был отпуск и он никуда не спешил, предлагал мне разные маршруты поездок по стране…
-Мы побываем в Яффо, в Иерусалиме…Ты хочешь в Иерусалим? – спрашивал он с хитроватой улыбкой…Потом он звонил кому-то по телефону и бойко говорил на иврите, отвечал на телефонные звонки…-Да, встретил, вчера…Нет, пока не выходили. Сейчас? Пьем кофе во дворике, заезжай!
-Кто это?
-Рубль…Он будет в Тель-Авиве к двум часам, увидимся…
Меня не особенно радовала перспектива встречи с Рублем. Мне и раньше Шурик рассказывал, что он и Фима живут в Иерусалиме, жена Рубля занимается бриллиантами, возит партии камней в Москву. Мы отправились на пляж, купались, загорали, а на обратном пути Рубль захватил нас на машине. И снова мы расположились под гибискусом, пили пиво, общались и вскоре остались одни, опять вышли из дома и отправились в супермаркет за продуктами.
Больше всего мне нравилось бродить по улице с Шуриком, он, как и раньше в юности, держал меня за руку, но не крепко, а нежно, перебирал пальцами мои, гладил выпуклости ладони и, если при этом что-то говорил, то голос становился слегка хрипловатым. Его, как и тогда волновали мои руки, тело, волосы, глаза. И от этой интимной тактильности, я еще больше заводилась и плотнее сжимала его пальцы.
Наши вечера проходили особенно запоминающе. Дворик погружался в полумрак, из соседних окон доносились голоса, израильтяне вообще шумные люди, я бегала из кухни во двор, накрывала стол. На скатерти появлялись приборы, напитки, овощи, фрукты, Шурик постоянно предлагал свою помощь, но только мешал и путался под ногами. Вечерами было свежо и замечательно, чуть шелестели ветки гибискуса. Он снова просил прочесть любимые стихи… И над засыпающим городом тихо витали поэтические строки…И все было, как всегда…И это называлось – счастье…
…Казалось бы, что особенного? Встретились старые друзья, снова окунулись в волны чувственности, проводили каждую минуту вместе и радовались друг другу, как дети… На первый взгляд, ничего особенного, но уж очень нам было хорошо… Побывали и в Яффо, и в Иерусалиме. Там нас встретил Фима, привез к себе домой. Я познакомилась с его женой. Фима раньше Шурика и Рубля оказался в Израиле, и при всем парадоксе ситуации, по окончании МГУ он получил диплом океанолога, жизнь его бросила в безводную знойную страну, и, не смотря ни на что, он нашел применение своим знаниям. Был признанным специалистом по водным артериям. А его жена тогда же приехала в Израиль из Голландии, стала волонтером, помогала больным детям, выхаживала безнадежных, участвовала в их судьбах. Нэтти и Фима познакомились, поженились, она приняла иудаизм, прошла все необходимые процедуры и вот уже много лет они живут в счастливом браке.
После отъезда из Иерусалима мне почему-то стало очень грустно, и потом меня не покидала мысль, что все конечно – и этот мой всплеск-приезд к Шурику не более чем попытка дважды войти в одну и ту же реку…
И хоть мы все так же проводили вечера в беседах о высоком, пили виски со льдом, ели виноград или клубнику, меня не оставляло ощущение, что больше ничего не будет, мне стало страшно жаль терять эту хрупкую необретенность. Шурик почувствовал мое настроение и тоже погрузился в себя. То ли по этой причине, то ли еще из-за чего-то мы вдруг с ним заспорили о России, он нападал, а я защищалась и понимала, что это лишь попытка как-то обосновать невозможность быть вместе, мы люди разных систем, вероисповеданий, граждане разных стран и вместе быть не можем, вот так и будем спорить по любому поводу… а ночью я даже всплакнула…
Потом был еще один день счастья и гибискус ронял свои алые лепестки на траву нашего дворика. Пришел еще один вечер, последний и последняя ночь.
А на утро мы отправились в аэропорт. Он снова держал мою руку, но уже не перебирал пальцы, держал просто как трость зонта, например, как-то бесчувственно…Мы что-то говорили, типа, ну, пиши, не теряйся, приезжай, буду тебя ждать… Много чего говорили, он целовал меня и шептал слова благодарности за этот подарок судьбы, неожиданную встречу.
И все. Я улетела.
Вот и все....Взмах руки и улыбка твоя на прощание....
Я запомню тебя,
Сколько жизни отмеряно мне.
Неожиданно смело я спешила к тебе на свидание,
Ты стоял ожидая,
прислонившись к прохладной стене....
...Эти пылкие встречи,
ночи-дни - все смешалось и спуталось!
Не понять ничего,
И так хочется просто любить...
А полночное небо -
лунным светом, как шалью укутано...
Мы сегодня, родной,
по теченью любви будем плыть.
Не тонуть и не падать,
А бороться, кричать от отчаянья,
И спасать свои чувства
от чужих и завистливых глаз.
В этом мире - мы оба,
словно путники, люди случайные,
были избраны судьбами,
и любовь растревожила нас....
Вот и все....Все хорошее быстро кончается,
После праздника будни
чередой бесконечной бредут...
Только в сердце моем
Светлой грусти пора продолжается,
Ты, как прежде мне дорог,
Пусть и дни , и недели пройдут....
…Это было ровно год тому назад. Мы по-прежнему общаемся, почти каждый день он мне пишет письма, очень часто пытается развлечь анекдотами, смешными байками, приглашает в гости. Но я знаю точно, что не поеду. Я знаю и то, что мы на самом деле не нужны друг другу. Была попытка вернуть новизну утраченных и забытых чувств. Возможно даже разбудить любовь…Но была ли между нами любовь, я часто размышляю, вспоминаю время, проведенное с Шуриком, и, как ни грустно, констатирую, что с моей стороны любви не было, чувственность и притяжение имели место…
…Вот и сейчас я снова вспоминаю свое путешествие, а всему виной гибискус, который зацвел в торце моего дома… А ведь раньше он здесь не рос ... Каждый день, когда я бегу на работу или возвращаюсь, мой взгляд невольно притягивает этот небольшой куст, покрытый огромными чашами роскошных красных цветов, хотя, если быть точнее, то его лепестки почти бордовые, темно-красные…не такие, как у того, тель-авивского, с цветами, ярко-алого оттенка, напоенными чувственной прелестью, сочными и плотными…