Левка в моей жизни появлялся дважды. Первый раз мы столкнулись на районной олимпиаде по математике для старших классов, на которую меня занесло неизвестно каким ветром – мои скудные, чтоб не сказать грубо, знания об этом предмете, прерывались где-то в районе таблицы умножения на пять. Но на олимпиаду меня отправили – сражаться за честь школы. Если бы не Левка, я сразила бы их наповал. Всех. Но не довелось.
Левка сидел рядом со мной и шустро черкал на листике какие-то закорючки, покусывая время от времени карандаш и дергая себя за кончик носа. Я вяло рисовала на своем листочке домики и ждала момента неминуемого позора – когда придется идти и сдавать работу. Мой сосед прихлопнул рукой свою бумажку, отодвинул ее в сторону, искоса глянул в мою и не говоря ни слова, подвинул ее к себе и начал бегло покрывать такими же загадочными закорючками.
Поскольку честь моей школы в результате Левкиных действий была спасена от позора, я потащила его после звонка пить молочный коктейль в «Сугробе» на Дерибасовской, где долго выражала свою благодарность, почти насильно запихивая в умного и воспитанного мальчика две порции мороженого с сиропом. Мальчик оказался слишком воспитанным, протестовал вежливо и впоследствии слег с ангиной, о чем сдавленным и гнусавым голосом все так же вежливо проинформировал меня по телефону. Какой-то отрезок тогдашней моей жизни Левка сопровождал меня в походах по музеям, пролазил вместе со мной на закрытые просмотры для работников киностудии, тихо бубнил «идем уже отсюда», когда я часами разнюхивала пузырьки и флакончики в парфюмерном магазине, терпел мои разлагольствования о современном искусстве, когда я повадилась посещать художественные перформансы и тихо сидел с книжкой, наблюдая, как я у себя во дворе расковыривала на детали пожилой дедушкин мотоцикл. Потом он уехал поступать в Бауманку и как-то потерялся из виду.
Второй раз Левка объявился этой зимой. Он возник на моей странице в «Одноклассниках» и гордо написал мне «Ха!». Честно говоря, я очень обрадовалась. Мы часами висели в Скайпе, писали друг другу длинные повествовательные письма и не могли наговориться. Жизненной необходимостью казалось рассказать все, что происходило с каждым из нас эти «фиг знает сколько лет», поделиться и пережить внутри себя все, что происходило с собеседником – и обнаруживать в каждой фразе и каждой мысли поразительное единодушие – эмоций и оценок. Я вываливала на вежливого мальчика все свои разнообразные идеи и замыслы – и осуществленные, и только что придуманные. И все свои парфюмерные обзоры, и все рекламные ролики, и статьи по текстовому анализу, и недописанную диссертацию, и фотографии своей дочери, собаки и троих кошек, и рассказы о соседях, и все свои возмущенные мысли о современной живописи и ее авторах – короче, все, что накопилось в моей жизни за время левкиного в ней отсутствия. Левка слушал, вникал, изредка давал оценки и почему-то не считал меня конченой идиоткой. Так, слегка сумасшедшей.
И в каком-то из разговоров, затянувшемся далеко за полночь, рассказал о своих соседях – «банде маньяков», как он их обозвал. На соседней с левкиной вилле обосновалась новорожденная парфюмерная студия. То есть сосед там жил и раньше, просто работал он во Франции и гораздо больше времени проводил там, а не дома, в Лидо. А этой осенью сосед уволился из французского парфюмерного дома, где его творческую душу угнетали корпоративные правила и стандарты и вернулся домой в сопровождении целой компании таких же творческих душ – создавать в тишине итальянского захолустья свои собственные ароматы. «У них там этим всем одна тетка командует, - бормотал Левушка, явно стесняясь своего вторжения в парфюмерные святыни – Она такая же сумасшедшая, как и ты. Может, даже еще больше… Хочешь с ними познакомиться?». Идея о том, что в мире есть «еще более сумасшедшая тетка», чем я, конечно же, задела меня за живое. Не то, чтобы я претендовала на мировое первенство по части душевных расстройств, но итальянская парфманьячка и целая парфюмерная студия…. Звучало чересчур заманчиво, чтобы отказаться. И в полном доверии к благоразумному Левке, не задумываясь о возможных последствиях, я заорала в микрофон: «Канэшна хачу, дарагой! Давай суда свой тетка, давай суда – тащи, нухать будэм!».
Так начался сумасшедший дом под названием «Спреццатура», в котором я пребываю по сей день – одновременно исполняя роли доктора и пациента, санитарки и сторожа, стороннего наблюдателя и работника кухни… всех сразу и по очереди.
Poni