Мой двоюродный брат Коля, считай, как родной. Наши дома стоят рядом, и мы часто проводили время вместе, хотя он старше на шесть лет. Сколько его помню, он всегда мечтал быть художником. И даже когда его дядя офицер настоятельно, по воле отца, помог Коле поступить в военное училище, тот мечту свою не забыл и, проучившись пару лет, забрал документы и поступил учиться в Харьковский художественный институт. Когда Николай, защитил диплом и жил в Харькове последние месяцы, я, студент четвертого курса художественного училища им. В. И. Сурикова, приехал к нему в гости. Целыми днями мы гуляли по городу, любовались его архитектурой, делали зарисовки, посещали музеи и встречались с художниками. Мы приезжали в Харьков утром из пригорода, и до обеда брат знакомил меня с городом. Проголодавшись, обычно направлялись на улицу Сумская, где забредали в погребок, торгующий коллекционными винами. В первом зале продавали различные марки дорогих вин на вынос. Второй зал был дегустационный, где можно было купить особо ценное вино, но только для дегустации внутри, и ни в коем случае нельзя было уносить его с собой. Мы так и делали. Брали по бокалу Муската Коктебеля или Крымского портвейна или настоящей марочной Мадеры. Потом шли в двухэтажную вареничную, расположенную чуть дальше по улице. Два этажа вареников, с чем угодно и каких угодно видов, устраивали нас почти каждый обед, если мы не гостили в Киеве или Полтаве.
Вечером готовили и ужинали в доме, который брат снимал в пригороде. Дом был просторный и стоял на усадьбе в удалении от еще большего хозяйского дома. Фруктовые деревья заполняли всю усадьбу и уютно и живописно окружали наш дом. Зрелые налитые груши, персики, абрикосы, яблоки для меня, молодого сибиряка, были большим соблазном, но Коля категорически запретил их срывать. Каждое утро, направляясь с братом на электричку, я с грустью смотрел на эти столь близкие, спелые, но недоступные плоды. Мы жили почти в самом Харькове. Стоило проехать несколько станций, и мы быстро оказывались в центре. А наша пригородная станция вся утопала во фруктовых деревьях. Вплотную к ней был разбит сад, в котором и росли высоченные груши и яблони, усыпанные плодами. Каждое утро я грустил украдкой, проходя сначала мимо хозяйского сада, а потом, глядя в окно электрички, уносящей нас от свободно висящих над крышей станции груш и яблок. Вечером это повторялось только в обратном порядке. И однажды я не выдержал, и уговорил брата, набрать этих яблок на станции. Он согласился не сразу. Я говорил:
- Коля, тебе делать ничего не надо. Я сам залезу на дерево и потрясу его, а ты только соберешь упавшие плоды в сумку. Нас никто не увидит.
Он вынужден был согласиться, потому что понял, что я не отстану от него. Вечером, когда мы вернулись из города, и было темно, и только перрон ярко освещался уличными фонарями, мы вошли в сад. Он казался еще темнее рядом с перроном за стеной здания. Коля остался внизу, а я полез за вожделенными плодами. Я лез и лез все выше, так что Коля стал беспокоиться и делать мне знаки, чтобы я не увлекался. Но все же, я залез достаточно высоко, и когда начал трясти ветви, яблоки посыпались вниз, барабаня по железной крыше и вылетая с нее на перрон. Пассажиры, ожидающие вечернюю электричку, никак не ждали, что на них сверху обрушится яблочный поток. Видимо, такого здесь еще не было. Я понял это, когда они начали заглядывать в сад, недоуменно вытягивая шеи. Несмотря на протесты моего брата, я, там же, на верху, перебрался на соседнюю грушу, и несколько раз хорошо тряхнул и ее. Вечером мы ели кислые и жесткие груши и почти такие же яблоки, и со смехом вспоминали, какие лица были у ничего не понимающих людей на перроне.
Один из дней мы решили провести на небольшой, кажется, единственной реке, протекающей в Харькове. Мы взяли краски, кисти и папки с акварельной бумагой, а также плавки, в надежде искупнуться. В Сибири не растут груши, но купаться там можно вволю, не то, что здесь. Отсутствие такой возможности нас, не привыкших к летней южной жаре, заметно огорчало. Мы взяли лодку и не спеша плыли по реке, наслаждаясь прохладой и беседуя.
- Знал бы ты, Сережа, как я соскучился по Канску, - говорил брат, мечтательно, предвещая скорый отъезд на родину.
- Стою один раз в Пулково в Ленинграде. У меня там была пересадка. До самолета еще несколько часов. Денег нет, особо не разгуляешься. Стою, облокотившись на перила, и вдруг рука сползает вниз, и я вижу вырезанное перочинным ножичком родное слово - Канск. И так тепло на душе стало, такая благодать, что и голод нипочем, и ожидание скрасилось.
- Понимаю. Слушай, Коля, а давай сейчас тоже напишем Канск красками. Кто-нибудь из земляков поплывет здесь и совершенно неожиданно увидит его, и порадуется, удивленный.
- Где мы его напишем?
- Вон, смотри мост, сейчас подплывем под него и на опоре напишем.
- Точно, хорошая идея. Там подобных надписей никто не ждет. Тем удивительней и приятней будет наш привет.
Мы с братом старательно вывели Антиквой название родного города. «КАНСК» – по серому мрамору черной тушью – это вам не лаптем щи хлебать. Признаться, это была единственная надпись, которую мы сделали на архитектурном объекте.
Честно говоря, мы не сторонники надписей на скалах, на мостах, на домах и заборах, на бицепсах и ягодицах.
Больше в тот раз мы ничего не рисовали и не гребли. Течение медленно несло нас по Харькову, а мы сидели и вспоминали Канск.
- Сережа, а помнишь дом с мезонином, около стадиона «Спартак». В нем до революции купец жил. Он торговал скотом. По выходным дням, когда бывала ярмарка, выходил он на балкон и смотрел, как идет торговля. На месте стадиона тогда рынок был. Так вот, есть сведения, что на дочке этого купца Ярослав Гашек женился. Он служил в Бело-Чешском корпусе. Про их дальнейшую судьбу ничего не известно. Уехал он один в Чехословакию, или вместе с купеческой дочкой, не знаю.
- Слушай, Коля. Гашек ведь второй том «Похождения бравого солдата Швейка в России» написал. И этот том утерян.
- Я знаю. Может, найдется когда-нибудь в Канске.
Вскоре мы с Николаем уехали домой в Сибирь. Хотя родиной наших прадедов была Украина. Александр Алексеевич, отец нашего деда Кирилла, был из Полтавы. И бабушкины родители тоже были с Украины. Но, несмотря на то, что Коля получил хорошее распределение после института, он вернулся в Канск. Работал директором художественной школы, а потом педагогом. Юрий, один из его сыновей, закончил Красноярский художественный институт и стал художником.