- Ну, дед, ты же обещал про керосинку! – Алешка знал эту дедову историю наизусть, но всегда слушал ее с затаенным восторгом.
Они сидели перед покосившимся дачным домиком, под раскидистой старой вишней. Дед дымил своей вонючей папиросой, внук болтал голыми ногами со сбитыми коленками и дергал деда за рукав. У них были одинаково торчащие уши и синие глаза. У деда – хитрые, насмешливые, у внука – ясные, доверчивые.
- Ну ладно – сказал он наконец, - слушай.
- Летом работы в селе хватало для всех – и для взрослых, и для детей. Мне было восемь – десять лет, как тебе сейчас, а я и сапал, и пас коров, и у матери всегда был на подхвате. Старшая сестра, Стеша, жила в городе, Клавдия уже «крутила хвостом» перед хлопцами. Потом – я и Зинка, младше меня на два года, дура-дурой. Когда наставала зима, то особой работы уже не было. Днем – школа, уроки. Потом – туда, сюда и уже темно. Иногда собирались у кого-нибудь в хате и пели. Тогда все были голосистые. Тятя играл на гармошке и пел басом, дядька Федор – баритоном, ну а девчата заливались на все голоса. Любили разыгрывать друг друга. Мой тятя был мастер на эти штуки.
Как-то раз, стемнело, делать было нечего, стали укладываться спать. Тятя с мамой - на лежанке, мы втроем – на печке. На столе дымила керосиновая лампа. Слышу, тятя зовет:
- Саня!
Хочу притвориться спящим, но знаю, что он не поленится, встанет, и я получу тумака.
-Саня! Сбегай к куму, скажи, чтобы пришел. Разговор есть.
Я сполз с печки в Клавкины валенки, закутался в мамину фуфайку и выскочил на улицу.
Холодно! Мороз трещит, снег скрипит. Пока добежал до кумовой хаты, подморозил щеки, нос и голую задницу. Постучал в темное окошко. Пес Валет зашелся в лае, разбудив всех собак в округе. Рыпнула дверь, кум высунул голову.
- Чего тебе?
- Дядька Федор! Тятя сказали, чтобы Вы сейчас зашли. Есть разговор.
Сказал и потрусил обратно. Трясясь от холода, вскочил в хату, запрыгнул на печку и, растолкав Зинку со Стешкой, втиснулся между ними. Стал засыпать, вдруг слышу, стукнула дверь в сенях, зашел кум.
- Добрый вечер вашей хате. Звал, Петрович?
Тятя звучно зевнул.
- Доброй ночи, кум. Мы тут уже улеглись, вставать не хочется – холодно. Будь другом, потуши керосинку!
Дядька Федор стоял, как пень, вытаращившись на тятю, потом крякнул, плюнул.
- Тьфу на тебя, старый черт! Туды-б-твою!
И чертыхаясь, громыхая сапогами, ушел, хлопнув дверью.
Мы, детвора, давились смехом, а тятя, снова громко зевнув, сказал жалостливо:
- Чем-то кум, бедный, расстроен. Саня! Потуши лампу и закрой дверь на засов.
Алешка, широко открыв рот,заливисто смеялся, дед щурил в улыбке глаза, и глубокие лучики морщин стали еще глубже. Потом, взяв маленькую самодельную удочку, Алешка убежал на речку. Дед долго еще сидел за столом. Руки его работали: пришивали петельку к полотенцу, вырезали стельки в калоши, разбирали веревочки для подвязки помидор. Руки работали, а мысли уносили его в те далекие годы.
Детство, юность, товарищи, многих из которых он уже забыл в лицо. Война. Вспомнил, как возвращался в родное село. Тяти уже не было, и он вез матери из Германии пять килограмм сала. Вот, он идет по пыльной деревенской дороге, где-то там, за лесочком, уже проглядываются трубы хат. Вдруг видит, навстречу ему, с раскинутыми,как крылья, руками, бежит мать. Добежав, она прижалась к нему, обняв крепко-крепко и, задыхаясь, все повторяла:
- Сыночек мой, сыночек мой!
За всю свою жизнь он ничего, ласковей этих слов матери, не слышал.
Дедовы губы дрожали, глаза часто-часто моргали, прогоняя навязчивую слезу.
Уже смеркалось, когда Алешка притащился с речки. Улов был небогат – три мелких рыбешки. Их отдали кошке Мусе, которая вьюном ошивалась у его ног. Дед уже приготовил ужин – макароны с овечьей брынзой. Алешка терпеть не мог брынзу и вилкой выковыривал голые макаронины. Зато, у деда это - любимая еда.
- Ешь все, а то, не пойдешь со мной в засаду – сказал он, и Алешка торопливо стал подчищать тарелку. Как он мог забыть, что сегодня они с дедом в засаде ?!
А дело вот в чем. По ночам на дачи повадились воришки: то ли местные наркоманы, то ли просто, любители поживиться за чужой счет. Они брали все, что плохо лежит, но не забывали и про витамины. У соседа сняли урожай помидор, на других участках – яблоки и даже клубнику. И тогда, всем миром решили: надо их как-то отвадить. Договорились по очереди сидеть в засаде и жестко проучить наглых бандитов. Сегодня до трех ночи должен сидеть дед. Алешка упросил взять его с собой, при условии не высовываться.
Дед взял свою палку, на которую опирался, старую фуфайку, и пошли. Залегли возле шелковицы в высокой траве. Алешка немного нервничал и, прижимаясь к дедову костлявому плечу, тревожно зыркал по сторонам. Глаза постепенно устали от напряжения и стали слипаться. Вдруг, дедово плечо дернулось, напряглось:
- Ах ты, гадюка! – прошипел он.
Между ними и калиткой осторожно двигалась зловещая тень. Дед вскочил и крича что-то нецензурное, с палкой наперевес, ринулся на противника. Алешка, забыв о наказе не высовываться, подстегнутый дедовым ором, рванул за ним. Но и бандюга не растерялся. Размахивая чем-то над головой и крича:
- Стой, гнида, стрелять буду! – побежал им навстречу.
Оказавшись в метре друг от друга, они резко затормозили и стали вглядываться:
- Иван Евдокимович, Вы?
- Степаныч?! Ну, Вы даете! Своих чуть не зашибли.
Оказалось что сосед, перепутал свою очередь и шел на вахту. А деда принял за бандита, которому стало мало чужих помидор и он решил расправиться с их хозяином.
Посмеявшись над сложившейся ситуацией,они еще немного постояли, покурили и разошлись: кто - домой, а кто - под шелковицу, продолжать бдить.
Уже лежа в своей кровати, Алешка вдруг захихикал и, ехидненько так, сказал:
- А ведь ты, дед, оказывается, придуривался, что старый, что ноги болят. А сам скакал, как конь. Ну, или, как настоящий солдат.
Дед все никак не мог примостить свои кости на жесткой постели, ворочался с боку на бок.
- Знаешь, Алексей, - сказал, наконец, успокоившись – если враг нападет на твою землю, то, чтобы защитить ее - и старый, и больной, и калека становятся солдатами. И даже такой, как ты, молодец.
Во сне Алешка летел верхом на коне, размахивая удочкой и крича невидимому врагу:
-Стой, гадюка!
А деду приснилась мать. Она протягивала к нему руки и все повторяла:
- Сыночек мой, сыночек мой!
И ему, пацаненку, было так приятно зарыться лицом в ее широкой юбке и дать,наконец,волю, слезам.