Набат

               
Тот, кто видел ночной пожар в зимнюю пору, вряд ли забудет такое.
За много вёрст впереди в чёрное небо взмывает багровое пламя с ворохом красных сияющих звёзд: они ярче, чем те, что падают с неба на землю. Снежный лес вокруг ещё во мраке ночи, и лишь одна сосна – та, что ближе других к пылающей избе, -- смотрится издали огромной жёлтой свечой. Звуки самого пожара ещё не слышны, но уже надрывается большой церковный колокол – сельский набат.
Ближе видны языки пламени, дым и копоть,   фигурки сельчан, снующие от горящего дома к речной проруби и обратно. 
Но только там, среди людей, в близости от пылающего ночного буйства можно, по-настоящему понять и оценить, как  страшен, зол, непримирим ночной пожар.
Весь дом объят пламенем, и видно, что его уже не спасёшь. Жар такой, что снег во дворе растаял до земли. Чёрные ручейки растекаются в стороны и шипят, как змеи, когда в них падают пылающие головни.
Всё вокруг искорёжено, смято: люди выводили из загонов скот, уносили подальше всё, что можно было унести. Что-то успели, а что-то и нет: слышно, как истошно визжит свинья, забытая в спешке. Спасти её нет никакой возможности: пламя охватило свинарник и не подпустит к себе даже самых отчаянных.
Все смельчаки сейчас возле соседнего дома: ему грозит беда. С душевным подъёмом и крепким словом, без которого не обходится на Руси никакое общее дело, ломают изгороди, рубят   деревья – всё то, что может ухватить огонь по пути от одного дома к другому. Множество людей носят воду, а самые сильные с размаха поливают ближайшие к пожару стены, надворные постройки, соломенную крышу. От неё валит пар – так нагрелась от жары. Ещё немного – и вспыхнула бы ярким пламенем!
Не понаслышке знают сельчане: один пожар – горе, а всё село – втрое. Не успеешь залить соседний дом, клюнет красный петух и тебя потом.

1
А первая изба уже догорает.  От неё остались печь и голый сруб без окон и дверей. Брёвна объяты пламенем и притягивают взгляд всех, кто прибежал на пожар, а здесь без малого всё село.
Старики, женщины и дети столпились с наветренной стороны, куда не достают ни едкий дым, ни языки пламени. В центре толпы, на узлах и мешках, сидят погорельцы. Хозяйки плачут об избе, как о покойнице. Спасённая детвора хоть и шмыгает носами вслед за взрослыми, но не может не гордиться всеобщим вниманием и подвигами старших друзей. Бесстрашные мальцы, слепив снежки, швыряют их в пылающие окна… 
-- Господи! Помощники вы наши! – всхлипывают матери.
А старики вспоминают другие пожары; лесные сёла горят часто.
-- Слава Богу, что ветра нет, -- крестятся  дряхлые бабки, которые помнят ещё «вселенский» пожар, случившийся вскоре после «Свободы» и  разоривший село вчистую, из конца в конец.
-- Да, -- вздыхают старики, их ровесники. – Ежели ветром подует – ничем не зальёшь.
-- Поленья горящие летали вдоль села!
-- Страсть Господня!
-- Конец света!

…Приехала пожарная команда из города – как всегда, поздно, но в спасении соседской избы оказала большую помощь. Из шланга поливать крышу не в пример сподручнее, чем из вёдер. 
Действуя всем миром, усмирили огонь! Не пошёл он, проклятый, гулять по селу, не сделал сиротами сотни семей. Одну только…
А первый дом, увы, к утру сгорел дотла. Пожарные растащили баграми головёшки и щедро залили их водой. Убедились, что нет больше ни искорки, и укатили восвояси: хорошая двуконная бочка с насосом и пятеркой бравых пожарных в блестящих касках.  И двуконка, и «золотые» шлемы – всё осталось в наследство от старых времён, от князей Оболенских.

2
А из Москвы, морозной и голодной, возвращался молодой человек в потёртой дублёнке, подшитых валенках и заячьей ушанке – типичный мужичок-середнячок, ничем не приметный, не видный, не броский. Забившись на вторую полку вагона, он уложил на неё матерчатый баул, придавил его собственной головой и задремал, не слишком заботясь о вагонной шумихе.
Со стороны могло показаться, что едет из столицы сельский парень, везёт домой харчи, мануфактуру, серебришко – всё то, что возят в таких случаях приказчики, возчики, мастеровые… Несколько любопытных глаз уже пробежались по баулу, но зря, похоже.  И рукой, и щекой малец так надёжно прижал свой скарб, что тихо взять не получится, а если с шумом, на хапок, то ещё неизвестно, каким выйдет расклад. Парень казался не слишком рослым, но не хилым, не маменькиным сынком. Такой при случае и сдачи даст, хоть бы и финку ему покажи.
Размышляя таким образом, дорожные урки проходили мимо, отказавшись от баула, и были правы дважды.
Во-первых, содержимое его не могло представить для них большого интереса. Да, были там и полкаравая хлеба, и шматок сала, но не слишком большие, нет: такие выдавали в дорогу всем, окончившим курсы. Лежало бельишко, но тоже не очень завидное. А больше всего в солидном бауле было вовсе бесполезных для грабителя вещей. Были ученические тетрадки с текстом, выполненным мелким убористым почерком, и книги, много книг! В основном учебники по криминалистике, но отдельной стопкой лежала и добытая у московских лавочников беллетристика: «Долина ужаса» Конан Дойля, «Золотой жук»  Эдгара По, «Гений русского сыска…» Романа Доброго, «Из воспоминаний судебного следователя» Валериана Вольшина, «Пуаро расследует» малоизвестной Агаты Кристи… 
Не подвело грабителей и второе предчувствие:  молодой человек мог вручную отбиться от ножа или кастета, а для особых случаев в потайном кармане пиджака хранил бельгийский наган образца 1895 года с именной пластиной «За меткость».
Одним словом, до Пензы юноша добрался без приключений. С вокзала поднялся по Боевой горе до улицы Красной, которую большинство горожан по-прежнему звали Дворянской, вошёл в свой дом на Никольской, обнял бабушку, передал её хлеб и сало, поклоны от московской родни, разложил по полкам книги и отправился на улицу Успенскую -- в старинное здание с высокими закруглёнными сверху окнами.
Молоденький милиционер на входе потребовал у него пропуск, но пожилой сотрудник, увидев приезжего, приказал новичку:
-- Отставить, Сурков! Это наш человек, надёжный товарищ… Как Москва, Павел?
-- Холодно…
-- У нас не лучше…  Ну, иди к начальству. Ждёт!
Большие полукруглые окна, виденные с улицы, были как раз в кабинете начальника губернского управления милиции Горина.
-- О-о!… Вылитый сыщик! – улыбнулся Горин, пожимая руку вновь прибывшему. – Все науки постиг?
-- Старался, Андрей Фомич.
-- Дзержинского видел?
-- Выступал перед нами. Говорил о ВЧК, иностранных заговорах, бандитах, беспризорных… 
-- О Ленине?..
-- Говорил… Ильич безвыездно в Горках… 
-- М-да! – начальство, пройдясь по кабинету, тяжко скрипит сапогами. – Ох, возрадуется контра! 
Матрос Балфлота сжал массивный кулак.
-- Надо присмирить всю эту сволочь! ЧК -- недобитых белых,   нам – уголовную шушеру. Бойцы есть у меня, ты и сам из таких, я знаю. Но сейчас мне важнее иное, Павел! Мне нужен сыщик, понимаешь?..
-- Вполне.
-- Не обиделся насчёт названия?..
Павел улыбнулся. Стать таким, как Иван Путилин или Шерлок Холмс, было мечтой детства! Но юнга флота книжки не читал, понять ему трудно.
-- Не обижусь, Андрей Фомич.
-- Ну и славно. 
Горин выпрямился в свой полный рост.
 -- Назначаю тебя оперативным сотрудником по особым делам, а между нами – сыщиком. Разрешаю менять документы, внешность – всё, что полагается. Ясно?
-- Так точно! 
Горин вновь уселся в своё кресло.
-- Для начала хочу проверить тебя на скромном  деле, Павел. В селе Междуречье, что по дороге на Самару, горят дома товарищей наших – бывших конармейцев.
-- Как горят?
-- Среди ночи. Да вот читай!
Матрос протянул листок бумаги -- рапорт междуреченского участкового: 
«Избы  возгораются глубокой ночью, снаружи. Занимается крыша, вслед за ней всё остальное, и в полчаса от дома остаются одни головёшки. Из людей пока никто не пострадал, но пожары продолжаются, и трудно сказать, чем дело кончится. Максим».
Павел кивнул на бумагу.
-- А участковый что же? Никого не нашёл?
-- В том-то и дело. Есть, говорит, у меня на примете двое-трое, но у каждого алиби железное.
-- Какие же алиби, если пожары случаются глубокой ночью? – удивился сыщик. – Всё село спит! Если жёны подтверждают, то могут и соврать.
-- Это бывает! -- согласился матрос и вздохнул. – Но Междуречье – село большое, стоит на тракте. Само собой, что местный трактир процветает, в картишки играют люди…
-- Понятно, -- догадался Павел.
-- Нэп, дружище!.. Все, кого подозревал участковый, тоже из числа картёжников-полуночников… Вот и думай, кургузый, как жить без хвоста!.. Ну что? Едешь в Междуречье?
Павел нахмурился.
-- Вообще-то меня учили искать грабителей, убийц, конокрадов… А возгорания должны пожарные расследовать…
Лицо матроса стало суровым, как море перед штормом.
-- Если ты считаешь, что спалить избу конармейца, оставить без крова его детей – дело пустяковое, то конечно…
Павел почесал в затылке. Пожалуй, на этом и закончится его карьера губернского сыщика...
-- Готов приступить к заданию прямо сейчас!
Начальство закурило трубку, поглядело на юношу уже не так сурово. Ну салага, что с него возьмёшь? 
-- Иди домой, отдохни с дороги, а завтра чуть свет доложишь мне, как мыслишь действовать. 

3
 «Сон и горе одолеет!» -- говорили в старину.
Как ни тяжко на душе, а к утру даже погорельцы отправились спать. В чужие избы, к унылым родичам, но зимой не оставаться же на пепелище?
И лишь хозяин – крепкий мужик с опалённой бородой – всё ходит и ходит по пожарищу, не то высматривая уцелевшие вещи, не то вспоминая свой дом таким, каким он был совсем недавно.
Незнакомый приезжий подошёл к погорельцу, поздоровался:
-- Бог помощь, хозяин! Авось и найдёшь что-нибудь ценное…
-- Что было, не найдёшь, -- хмуро сказал погорелец и пристально уставился на гостя. – Что-то я вас не признал, товарищ… Из уезда?
-- Из губернии. Страховой агент, Павел меня зовут.
Погорелец мрачно взглянул на  агента.
-- Что же ты – новую избу мне дашь или как?.. Средь бела дня поджигают геройского конармейца, а вам и печали нет, чернильные души?
Юноша слегка порозовел, но возразил достойно, без гнева и брани.
-- Не среди белого дня, а глубокой ночью. Это во-первых. А во-вторых, я ещё только приехал. Дай оглядеться, товарищ…
Конармеец поглядел на мальца в упор и зло усмехнулся.
-- В гимназиях учились, ваше благородие?
-- Точно так. В первой пензенской гимназии. В мае Восемнадцатого закончил – и как раз угодил под белочехов.
Погорелец несколько отмяк.
-- А я подумал: «белая кость», из бывших…
-- В Красной Армии сражались тысячи «бывших». Генерал Брусилов, например…
-- Брусилова видел, как же! – одобрил конармеец. – Инспектором кавалерии был…
Приезжий достал из портфеля амбарную книгу и карандаш.
-- Давай разберёмся, товарищ. Для начала хотелось бы знать ваши имя и отчество, что за дом был у вас, как случилось такое?
 
 …Хозяин – Кондрат Петрович Белкин – вернулся домой в 1920-м, женился и сразу же начал дом строить. 
-- Сам понимаешь, товарищ… Силой меня Бог не обидел, жена тоже попалась работящая. Нешто, думаю, не осилим?
-- Это верно, -- согласился агент. 
-- Лесничий дал делянку сосновую, братья рубить помогли, отец возил… За зиму сруб срубили! Запиши, контора: пятистенный!  Весной начал строиться, а к осени, как раз на Кузьминки, въехали в новую избу!
-- Споро! – похвалил Павел.
-- В пять топоров рубили – шутка ли?
Агент согласился, что не шутка. 
-- Теперь давай о пожаре, Петрович…
Погорелец пошевелил плечами.
-- Не знаю, с чего и начать, браток. Легли мы спать затемно, но не поздно, нет. Как обычно…
-- Уголёк обронить не могли?
-- Упаси Бог! Изба загорелась снаружи, а не внутри.
-- Та-ак…
-- Проснулся я, когда кто-то барабанил мне в дверь. Это сосед мой, Данила. «Горишь! – кричит. -- Вставай!» С колокольни -- набат… Я  выскочил во двор -- вся крыша пылает!.. Вынес детей,  жена что-то по мелочи – и всё. Сам понимаешь: соломенная крыша горит лихо! 
Агент задумался.
-- Кого-нибудь подозреваешь?.. Обидели кого?..
 -- Таких не припомню…

4 
 Накануне до глубокой ночи Павел составлял записку для  начальства и утром явился чуть свет.
-- Считаю, что варианты типа «купец», «заготовитель», «кооператор» не подходят в этом случае. Мне придётся опрашивать погорельцев, а что я им скажу в роли купца?.. То ли дело страховой агент!
Моряк подумал – и согласился.
-- Когда Гражданская была, тебя бы шлёпнули за этого «агента», но сейчас нэп, старые понятия возвращаются… На всякий случай вызову подлинного страховщика, он даст тебе практические советы и бумагу от себя.
-- Спасибо.
Матрос помрачнел.
-- Товарищи из ВЧК предполагают, что  скрытые беляки жгут дома конармейцев.  Много тайных врагов осталось после войны. Возьми князя Оболенского Петра Александровича… В 1920 – 22-м сидел он в тюрьме, но отпущен под честное слово, и где сейчас, неизвестно… Наш земляк из Мокшанского уезда Соколов Николай Алексеевич… Бывший следователь пензенского окружного суда, сбежал к Колчаку, потом исчез в неизвестном направлении…Кстати, в Пензе у него супруга осталась… Не вернулся ли снова господин следователь в родные места? Не мстит ли таким образом новой власти?
Павел с сомнением выгнул бровь.
-- Не слишком ли мелко для судебного следователя крестьянские избы жечь, товарищ Горин?
Матрос поправил маузер на поясе и крякнул.
-- Недобитки эти на всё могут пойти… Как случились прежние  пожары, знаешь?
-- Среди ночи занималась кровля. У всех одно и то же.
-- Во-от! – поднял палец начальник милиции. – Люди разные, а пострадали одинаково. Значит, что-то их связывает между собой?
-- Вполне возможно…
-- Думай, голова, думай! Если ответишь на этот вопрос, найдёшь злоумышленника!
Начальник открыл сейф и достал пачку денег.
-- Милиция – не купеческая лавка, лишних денег у нас нет…
-- Не надо, -- пробовал отказаться сыщик…
-- На задание идёшь! – строго оборвал его Горин, протягивая деньги. –   Страховщик -- почти что нэпман, фасон держать обязан! 

5 
 Малоснежной, но морозной выдалась зима 1923--24 годов. Хмуро смотрелись деревни и сёла.
 Совсем недавно отгремели германская и гражданская войны. Не все кормильцы вернулись домой, многие избы стоят обветшалые, понурые… Даже соломенная крыша на них не менялась годами и сделалась от гнилости чёрной.  Здесь одинокая вдова с голодной детворой, там дряхлые старики, потерявшие сына, в третьей избе колченогий солдат, оставивший ступню под Галицией…
Но есть и счастливцы, слава Богу! Недаром говорят: «кому война, а кому мать родна». Иные односельчане в рубашке родились, не иначе. Не угодила в них германская пуля, не довелось дышать ипритом, не срубила казацкая шашка на Тихом Дону, не подкосил жестокий тиф… На буланом коне, в орденах на груди вернулся счастливчик домой и сейчас гордо восседает в председательском кресле…
Но особо изворотливыми оказались те, кто и пороха не нюхал, не был ни у белых, ни у красных, а где-то что-то покупал, где-то продавал и скопил себе кубышку! А тут, очень кстати, и нэп объявился, соскучился народ по свободной торговле, и пошла кубышка в рост!
У богатых лица гордые: сам Ленин разрешил торговать, как бывало! Пышным цветом расцвели шинки, артели, лавки, кабаки, потянулись подводы с товаром из города в село и обратно…
Пробуждалась жизнь, снова стучали в сёлах топоры, звучали гармошки. Так после грозных лесных пожаров, среди чёрных деревьев и пней вдруг появится из земли зелёная поросль, резво пойдёт вверх, стараясь первой отхватить свою делянку солнца, и уже иначе смотрится бывшая горелая падь.
Жизнь берёт своё!

6
  Местный участковый – высокий парень в шинели и буденновке – встретил приезжего подозрительно.
-- Так-так, -- сказал страж порядка, изучая его мандат. –  Давно ли трудитесь в агентстве?
-- Да не сказать, чтобы очень, -- сказал Павел, приглядываясь к участковому. – В годы «военного коммунизма», сам понимаешь, товарищ, не до страховок было. А теперь, слава труду, вновь стали обращать внимание….
Нет, определённо они где-то встречались!
Будённовец раньше вспомнил, усмехнулся криво.
  – Ты не в первой гимназии учился, дядя?
Ах, вот что! Теперь и он припомнил этого высокого тощего парня в чёрной шинели с буквами П.Р.У. на форменной пряжке.
-- А ты из реального?.. «Приютский»?
-- Которые нещадно били вас, «мамочкиных».
-- Ещё неизвестно, кто кого!
-- По всякому бывало, -- согласился бывший реалист и широко улыбнулся. –  Ты на Никольской жил?..
-- Наверху… А ты на  Лекарской?
-- Внизу!
Они крепко пожали друг другу руки. Участковый прищурился.
-- Постой, постой… Это же тебя задели белочехи в мае 18-го!
-- Меня.
-- Ты же у нас героем был, товарищ!
Павел отмахнулся.
-- По молодости всё и глупости… Ничего героического нет -- бывших пленных разоружать.
-- Ты так считаешь? – удивился участковый.
-- Я об этом много думал, пока лежал в лазарете. Люди умные подсказали… Ведь тоже молодые парни -- эти чехи или словаки… У каждого отцы и матери, девчонки знакомые где-нибудь в Праге…
-- Не пойму, к чему ты клонишь…
-- На бойню их Кайзер послал точно так же, как наших солдат – царь-батюшка. Дрались они не шибко – потому и в плен попали. Но Брестский мир к ним относится так же, как ко всем другим!
-- И что из этого?
-- А то, что вместо дома родного их послали на Восток, вокруг всего земного шарика… Ты глобус в руках держал, реалист?
-- Держал, гимназист. И что же?
-- А то, что ехали они в чужом воюющем краю, без языка и хлеба, а мы взялись у них последнее отнимать!
-- Это что ты имеешь в виду?
-- Оружие, вот что. В России одна революция за другой, всех уголовников Керенский на свободу выпустил, а чехи поедут беззащитными?!.. Вот они и взбунтовались…
-- Однако! – удивился участковый. – Это что же? Пенза сама на такое решилась?
Павел усмехнулся.
-- Нет, конечно. Товарищ Троцкий приказал -- это я точно знаю.
-- Откуда?
-- От верблюда. Я два дня, как из Москвы…
Участковый охватил собеседника пристальным взглядом.
-- Постой-постой… Ведь ты, говорят, служил не то в ЧК, не то в милиции?..
-- В милиции, -- сознался Павел. 
-- А теперь вот – страховым агентом?..
Приезжий пожал плечами.
-- А что делать, друг?  Кому-то же надо?.. Нэп!..
Но разочарованный знакомый уже отвернулся от него, закурил папиросу. Наступила неловкая пауза.
-- Ты Конан Дойля читал? – тихо спросил Павел.
-- Читал, ну и что?
-- Кем был Шерлок Холмс, знаешь?
-- Сыщиком…
-- Вот и думай, кургузый… Соображай! 
Участковый обернулся вновь, широко распахнул глаза.
-- Ты хочешь сказать?..
-- Ничего я не хочу! Но твой рапорт я читал у товарища Горина.  Понял, наконец?..
-- По-онял, -- обрадовался сельский страж.
Сыщик погрозил пальцем.
-- Но для всех остальных я -- страховой агент Павел Круглов. Ясно?
-- Так точно, товарищ!
-- На улице встретишь – обниматься не лезь! Я тоже не могу к тебе часто таскаться... Если надо, приходи проведать постояльца у Ефросиньи Карповны. Ты участковый, имеешь право.
-- Будет сделано, товарищ Павел!
-- А теперь давай помозгуем, Максим Тарасович, что за бес у вас завёлся... с красным петухом в придачу?

7
Село Междуречье раскинулось в благодатном лесном краю. Со всех сторон его окружают густые рощи тёмных клёнов, белоснежных берёз, золотистых сосен…
В эту зиму снега выпало мало, и лес не так хорош, как обычно бывает в середине января. Из ледяной земли по-прежнему выглядывают побеги и корни, видны  хрупкие прожилки упавшей листвы... 
Недаром говорят: снег не шуба, а греет не хуже! Нынче не шубу, а ветхий, дряхлый зипун подарила природе падчерица-зима. 
Село лежит в распадке между двумя холмами.  Высокая старая церковь стоит на взлобке, базарная площадь расходится от неё в разные стороны. Всё остальное пространство большого села занимают избы, палисадники, дворовые постройки, сады и огороды – тоже неприглядные в это время года. Там и тут выглядывают из них навозные кучи, чертополох, нескошенная ботва… Всё то, что в прежние годы зима надёжно прятала под снежным покрывалом, сегодня угрюмо торчит наружу. 

Расспрашивая редких прохожих, агент добрался до второго пожарища.  Взору предстало то же неуютное зрелище безвременно павшего человеческого жилища. Разница была лишь в том, что дом Кондрата Белкина пожарные растащили по брёвнышку, а Пантелей Чушкин с товарищами успел затушить пламя до прибытия огнеборцев. И хотя вся крыша с потолком и внутренние перегородки были сожжены дотла, наружные толстые стены остались.
В соседней избе сказали, где можно найти погорельцев, и вскоре страховой агент беседовал с хозяином.
Он был почти ровесник -- юноша лет двадцати пяти. Вместе с ним на крыльцо вышла жена Серафима – сельская красавица, которой даже скорое материнство шло к лицу.
-- Чего вы от него хотите? – не очень ласково спросила она. – Мы и так избы лишились, а теперь ещё  допрашивать будете?
-- Извините, гражданка, но я как раз с целью помощи хотел с вами поговорить. Странно это, не правда ли: среди ночи загорается приличная изба, а кто поджёг, зачем поджёг, никто не знает…
Мужчина покосился на жену, словно разрешения спрашивал, но супруга не позволила.
-- Кому надо, те знают! -- строго сказала она и отвернулась.
-- И вы не догадываетесь?
Муж с женой переглянулись, но ничего не ответили.
Приезжий вздохнул.
-- Есть хорошая французская поговорка: «Тот, кто покрывает убийцу, должен ждать его в гости». Вчера он поджёг вас, а завтра что?.. Подкараулит в тёмном переулке и полоснёт ножом?
Супруги прижались друг к другу.
-- Ну хватит, Сима, не молчи. 
Она оглянулась по сторонам.
-- Да Колька Спицын – вот кто! Нашего кабатчика сынок. 
-- И что же он?
-- «Люблю, говорит, и всё тут»! А я его и прежде терпеть не могла, до замужества, а теперь и подавно. Глазки мутные, вечно пьяные, сам здоровый, как бык-трёхлетка!
-- Ясно, -- вздохнул агент.

8
Третьей была изба Куделиных – Семёна и Полины.
Здесь был тот же сгоревший дом, но чувствовалось, что погорельцы не намерены долго предаваться унынию. Двор уже был очищен от остатков пожара, стучали топоры.  Полдюжины мужиков рубили, пилили, носили смолёные брёвна, женщины возились возле печи, оставшейся от пожара.
-- Бог помощь! – сказал приезжий. – А вы не теряете времени даром!
-- Из слёз и грусти не нарубишь капусты, -- сказал крепкий весёлый старец. – А за тёплое слово спасибо, добрый человек.
-- Я – страховой агент из Пензы, зовут Павел… Могу я видеть Куделина?
Старик пожал плечами.
-- Мы все здесь Куделины, сынок. Какой тебе нужен?
Но мужик средних лет воткнул топор в бревно и подошёл.
-- Ему меня надо, батя. 
-- Вы -- официальный хозяин сгоревшего дома?
-- Точно так. Куделин Семён. А это батюшка мой, Андрей Поликарпович. Тоже был у нас, когда случился пожар.
-- Ясно. Тогда вопрос к обоим. Как могло такое случиться? Неужели никто ничего не слышал, не видел?
Отец с сыном переглянулись.
-- Как не слышал? Слышал, конечно, -- ответил Куделин-старший. – Это молодёжь легко засыпает, а нас, стариков, бессонница донимает. Лежу, думу думаю… Вдруг слышу: снег скрипит…
-- Так-так! – обрадовался Павел. – И что же?
-- Шаги лёгкие… Мягкие, значит…
-- Как это?
-- Очень просто. Когда идёт человек в сапогах кирзовых или там в калошах резиновых, скрип громкий получается, жёсткий! А когда в мягких валенках, то совсем иной…
 – Ясно.
Старик покаянно вздохнул.
-- Холодно было, не хотелось вставать… Шагов больше нет… я и уснул! Но помню, что сон приснился нехороший. Будто ходит чёрный пёс вокруг избы: то ли кость забытую ищет, то ли новую прячет… Потом и вовсе несуразица: кто-то крышу стал ломать… «Чудно, думаю. Среди ночи кто же этим занимается?» А тут уже сын меня будит: «Вставай, батя! Горим!»
Агент поглядел на сына.
-- А вы как узнали?
Чернявый мужик с унтерскими усами недоуменно покачал головой.
-- Видит Бог, и сам не знаю, товарищ. Вдруг среди ночи меня будто кто кольнул!.. Просыпаюсь, а сердце ходуном ходит, дышать трудно. В избе все спят, всё тихо-мирно… В окно глянул – будто красным отдаёт… Не то солнце встало? А на ходиках четвёртый час... «Какое, думаю, солнце среди ночи?!»
-- Так, так, – одобрил Павел.
-- И вдруг гляжу: солома горящая падает с неба. Выскочил на крыльцо – мама милая! – вся крыша пылает! Одни соломинки взлетают в небо, а другие, какие потолще, падают вниз, возле хаты…
-- Они вас и спасли?
-- Они! – обрадовался подсказке Семён Андреевич. –  Они да колокол наш деревенский. Тут уж я в избу, всех разбудил, детей в охапку… А из вещей не много сберегли..
 Он вздохнул, но отец погрозил пальцем:
-- Бога не гневи, сынок! Сами спаслись, лошадей вывели, коров выгнали – чего ещё надо?..  А барахло наживём!

9
Страховой агент остановился на постой у пожилой вдовы Ефросиньи Карповны. Своего мужа, унтер-офицера, она потеряла ещё на японской войне, детей у них не было, а изба большая, нарядная, вот и ставили к ней на постой всех, кто нуждался в жилье: землемеров, купцов, проверяющих чиновников…
Хозяйка была дамой аккуратной, стряпала хорошо, обращение знала культурное, поскольку сама в девичестве служила горничной у барина.
Приезжий вернулся уже к вечеру, заявил с порога:
-- Ефросинья Карповна, голубушка! Есть хочу до умопомрачения!
Хозяйка всплеснула руками.
-- Да милый ты мой!.. Щи будешь?
-- И щи, и кашу, и чай горячий! 
-- Замёрз, касатик?.. – ворковала она, собирая на стол.
-- Страсть!
-- На вот, согрейся. Не пьянства ради, я по причине холода.
-- Весь день на ногах!
-- Слыхала, голубчик. В селе секретов не бывает. Всех погорельцев обошёл, всех расспросил… Много ли узнал, не ведаю…
-- Ничего пока не узнал, хозяюшка. Одно только имя услышал: Коля Спицын.
Унтер-офицерша многозначительно поджала губы:
-- Сынок Андрея Силыча, хозяина местного трактира. Не знаю, как  сын, а с папашей шутки плохи!
-- Чем же он так страшен? 
-- Разное болтают люди. Говорят, что был у него соперник в молодости, за одной девицей они ухлёстывали…
-- Так, так! – заинтересовался Павел.
-- Вот так же зимой было дело… Говорят, крепко выпил соперник, поехал домой -- и не доехал… Лошадь пришла, а мальчонки нет…
-- Как это?
-- Выпал из саней и замёрз. Весною, когда снег сошёл, нашли бедолагу...
-- Такое бывает, -- кивнул сыщик.
Хозяйка поджала губы.
-- Не пойман, не вор… Но Андрей Силыч по пьянке сам хвалился, что со всеми соперниками разберётся так же, «по-свойски».
 
10
Русь без кабака представить себе трудно.
Две войны и тиф в придачу обескровили страну, но не изжили шинкарей, а нэп и вовсе оживил, как долгожданный дождь сухие побеги. Ещё не радовали глаз «Смирновка» и шустовский коньяк, как прежде, но самогон двойной очистки – «чистейший, как слеза младенца» -- вам могли  подать в трактире.
Однако, новое внедрялось и в трактирную жизнь. Уже не бегали от стола к столу шустрые мальчишки-половые, а сам трактир с утра до вечера именовался крестьянской столовой «Марат», но с вечера до утра «Марат» гудел забытыми фокстротами, плыл в волнах дыма, от столика к столику ходили пышнотелые официантки, а порой и сам хозяин подносил чарку важному гостю. Теперь это уже ресторан «Марат».

Уладив днём свои дела, Павел к вечеру зашёл в «Марат», взял кружку пива и воблу, сел за столик в углу и приступил к своей скромной трапезе. Пиво было кисловатым, вобла с душком, но кто об этом думал в послевоенные годы?
Вечерело.
Официантки разнесли по столикам чугунные пепельницы: главный признак того, что «столовая» превращается в «ресторан». 
Хозяин вынес граммофон, закрутил «колесо», и с полустёртого диска послышалось незабываемое сопрано Анастасии Вяльцевой. Всё шуршало, хрипело, потрескивало под старой иглой, но при желании можно было различить отрывки старого цыганского романса.
-- «Маньчжурию» давай! – требовали фронтовики, и сразу после цыган звучал  «Мокшанский полк…».
-- «Тихо вокруг, сопки покрыты мглой…» -- пели старослужащие, обливаясь слезами.
Полумрак «Марата» наполнялся завсегдатаями. Они приходили поодиночке, парами, весёлыми компаниями…
За столик, где обедал Павел, бесцеремонно подсели двое в таких же тулупах, как он, потребовали штоф и селёдку…
-- Ходи веселей, Зинуля! – командовал тот, кто помоложе.
Вскоре на столе стоял графин с «чистейшей», миска с сельдью, каравай ржаного хлеба и две ещё довоенные чарки, которые делал хрустальный завод князей Оболенских.
-- Ну, с Богом? 
-- Не во вред младенцам, -- поддержал старший, но без особого удовольствия.
«Не скажешь, что заядлый пьяница», -- догадался сыщик.
Но тот, кто помоложе, и сам застолье любил, и  соседей не прочь был сманить...
-- А что? Агенты не пьют? – спросил, разливая по второй. – Не то нальём, страховка?
-- Не донимай человека, Михаил, -- строго сказал старший. -- Скажите мне лучше, товарищ, кто же наши избы жжёт? Всё село взбудоражено!
Приезжий пожал плечами.
-- Я второй день у вас, ещё мало что понял…А сами-то как считаете?
Младший покосился на товарища.
-- Ну говори, Сан Саныч. Ты человек башковитый, знающий.
Тот расстегнул воротник рубахи, будто она мешала ему говорить.
-- Когда первый пожар случился, все на хозяев подумали: дескать, из трубы пламя выпустили, на крышу кинулось…
Приезжий развёл руками:
-- И такое может быть…
-- Через неделю новый пожар – и снова то же самое.  Хозяева Богом клянутся, что печь закрыли с вечера, ни одной искорки вырваться не могло.
-- Не могло! – подтвердил младший.
-- На днях третий пожар. Люди трезвые, работящие… А главное, что сосед своими глазами видел: солома занялась снаружи, от печки далёко…
 «Агент» вздохнул. 
-- Вы мне главное скажите, братцы. Может, кто со стороны паскудит?.. Или это свой завёлся, местный?
Мужики переглянулись.
-- Мы уже думали об этом, -- признался Сан Саныч. – Ежели чужой – чего бы лучше? Чужого бы мы вычислили в два счёта. Но нет! Из своих кто-то пущает нам красного петуха! 
-- Наваждение! – сказал Михаил и снова предложил: – Выпей с нами, чернильная душа!
Павел внутренне поморщился, но сегодня был особый случай. «Сельский мужик только тогда тебе душу откроет, когда за одним столом посидит», -- говорил на прощанье Горин.
-- Искусители! -- вздохнул приезжий и почесал в затылке. – Начальство узнает – убьёт!
-- Не волнуйся, мы не скажем.
-- Тогда, чур: я в доле! – сказал агент и постучал по графину, как заправский пьяница: – Зинуля!.. Повторить!
Соседи переглянулись. Страховщик оказался человеком компанейским.

В эту минуту ещё трое вошли в кабак, и главное лицо не могло не вызвать догадки. «Как бык-трёхлетка!», -- вспомнил Павел рассказ Серафимы про её «жениха». Коля Спицын – вот кто возглавлял новую компанию.
Сынок вёл себя в кабаке по-хозяйски: командовал «девочками», как своими наложницами, вмешивался в беседы завсегдатаев и вообще казался главной фигурой в «Марате».
Но вот из соседнего закутка показалось лицо хозяина, и сынок умолк на полуслове.
«Побаивается папаши! -- подумал приезжий. – Не знаю, как, но это может пригодиться».
Между тем Михаил добивался чего-то от приезжего:
-- В карты играешь, страховка? 
-- Смотря во что, -- пожал плечами Павел. – В дурачка или «акулю» играл, да забыл...
-- Что ты!.. Мы в три листа режемся!
-- До утра режутся! – махнул рукой Сан Саныч, которому, похоже, не нравилась эта забава. – Нет, чтобы культурно время провести: в шашки или там бильярд...
-- Вот построишь свой трактир, ставь там чего душа желает, -- сказал младший.
-- Построим, не волнуйся, -- погрозил ему пальцем Сан Саныч.
--  Ладно! А пока мы с Павлухой пойдём в три листа срежемся!. 

11
Весь трактир, как это часто бывало и в прежние годы, делился на две половины: большую и малую. В первой пили-ели, песни пели, во второй играли в карты.
Случайных посетителей не всех пускали в «малую избу», но Михаил шепнул чего-то там при входе и ввёл с собою Павла.
Игровой стол сельского «казино» был один, зато широкий, со всех сторон окружённый лавками и табуретами. Игроков и наблюдателей было больше, чем посетителей «ресторана». Они беспощадно смолили «козьи ножки», отчего дым стелился в избе слоями, а свет керосиновой лампы с трудом пробивал табачные облака.
Павел, прислонившись к сосновой стене,  наблюдал за игрой, но ещё больше – за игроками.
Первым его внимание привлёк парень высокий и стройный, с щеголеватыми усиками одесского франта. Он напоминал довоенного приказчика модной лавки, но армейское галифе и сапоги со шпорами говорили о том, что молодой человек был кавалеристом на недавней войне. Играл он с вида небрежно, проигрывал с лёгкой ухмылкой, но в каждом взгляде щёголя виделся азарт заядлого игрока. Товарищи звали его Петром.
Напротив сидел мужчина лет тридцати, обличья самого скромного, в поддёвке и валенках. Правая щека его вызывала чувство сострадания: большая чёрная родинка разбежалась от глаза до губы. Мужичок, похоже, страдал от своего недостатка и старался прикрыть эту щёку рукой – до тех пор, пока не получал карты. В эти минуты он обо всём забывал. Взрослого этого мужика все почему-то звали детским именем Ванюшка.
Третьим был совсем ещё юнец лет двадцати – белобрысый и безусый, в одной рубахе поверх портов и онуч. То ли он проиграл свои вещи, то ли так пришёл из дома, непонятно было, поскольку в трактире снимать верхнюю одежду было не принято, а попросту негде. Мальчонку звали Огарок -- должно быть, за привычку стрелять недокуренное: «Дай смольнуть, дядя!»
Справа от юноши сидел согбенный старик, в котором не трудно было узнать сельского учителя или врача. На голове, не снимая, он носил старомодный бобровый «пирожок», а на грязной сорочке – мятый галстук с фальшивым бриллиантом. Можно было догадаться, что сельский интеллигент давно уже одинок и вся оставшаяся жизнь его сосредоточена на трёх мятых картах, которые выдаёт «крупье».
Были и другие лица, было несколько проезжих: рядом проходила  большая дорога Москва -- Самара, и прежде возчики, а теперь и шофёры останавливались в богатом селе на постой. Ужин в «Марате» для многих заканчивался «задней избой»: а что ещё делать долгими зимними вечерами в чужом селе?
Время от времени игроки делали перерыв, чтобы опрокинуть по рюмке. Платил, как правило, победитель.
 Постояльцы на глазах хмелели, допускали досадные промахи, винили друг друга и лезли в драку.
-- Эй, Ванюшка! – крикнул Пётр. – А ну покажи, что ты там скинул?!
Ванюшка пытался оправдаться, но говорил невнятно, косноязычно, и сосед пошёл в наступление.
-- Не сепети!..  Припрятал карту, сволочь?!!
-- Да пошёл ты!.. Ничего я не прятал…
-- А ну?.. – взъярился первый и сгрёб шулера за ворот. – Говори, морда!
Все, кто был в картёжной, заулыбались, предчувствуя драку.
-- Берегись, Петро! Ванюшка страсть какой злой, когда рассердится!
-- Может порчу на тебя навести…
-- Наподобие шамана нанайского!
Подначки друзей ещё больше раззадорили пьяного.
-- А сейчас посмотрим, что он за колдун? – сказал подвыпивший и без размаха, но резко и больно ударил Ванюшу в лицо. – Что, гад ползучий? Зажилил туза?!..
Мужичок с бородавкой явно не был храбрецом. Втянув голову в плечи, он что-то бормотал, пытался доказать, и это вызывало новый приступ гнева владельца галифе. 
 Но появился хозяин трактира и отнял побитого.
-- Хватит, хватит, Петро!.. А ты иди умойся, непутёвый! – и увёл пострадавшего в дальний угол, где висел рукомойник. – Эх, Ванюшка ты Ванюшка, беззащитная душа!

 12
На следующий день приезжий отправился в церковь. Была она не слишком велика, но стояла на горе, рядом с сельским кладбищем,  а кладбище – в сосновом бору.
-- Хорошее место! – сказал Павел  дородному батюшке. – Всё село у вас как на ладони!
-- Вы правы, сударь, -- улыбнулся настоятель. – Предки наши понимали, где ставить храм: к небу ближе, к Богу выше!
Приезжий вскинул голову: колокольня, как водится, была особенно высока.
-- А позвольте узнать, батюшка: кто исполняет у вас музыку колоколов?
-- Известно кто: звонарь, -- ответил священник. – Прохор Данилович его зовут. Человек немногословный, но дело своё знает досконально… Да вот он идёт!
По дорожке к храму шёл глубокий старик весьма разбойного вида. Борода у него висела паклей, глаза глядели из-под бровей мрачно, как два зверька из хвойных зарослей.
-- Здравствуй, Прохор! – сказал батюшка. – Вот приезжий тобой интересуется.
Звонарь буркнул что-то неопределённое, приложился к руке настоятеля и полез на колокольню.
-- Как хотите, батюшка, но надобно и мне туда, -- сказал Павел.
-- Надо так надо, -- пожал плечами настоятель. – Но высоко и круто. Не загремите с непривычки, сын мой! 
Путь на колокольню был вымощен кирпичными ступенями, отшлифованными за многие годы до блеска. В мороз они сияли, как мраморные, скользили под ногами. Выручали чёрные от старости перила из дубовых жердей.
Наконец приезжий поднялся на площадку для колоколов и ахнул от медного великолепия. Их было пять – от певучего Лебедя до могучего Бурлило, который и служил в селе набатом.
Павел обернулся к небу, к солнцу, к далёкой отсюда земле. С высоты птичьего полёта весь мир казался как на ладони!  Во все четыре стороны открывался изумительный вид на храмовые купола, на лес и реку, а вдали можно было различить и дом с колоннами -- бывшее имение князей Оболенских, ныне контора знаменитого хрустального завода. Даже в годы войны завод не прекращал работать, так высоко ценился на Западе местный хрусталь. Его меняли на оружие, и это было выгоднее, чем отправить на фронт полсотни стекловаров, никогда не державших в руках винтовку.
Чтобы видеть Междуречье, приходилось заглянуть вниз – так высока была колокольня! Село просматривалось отсюда до каждой дальней избушки, до каждого двора.
 Павел без труда различил  торговую площадь, трактир «Марат», увидел нарядный дом Ефросиньи Карповны… Одну за другой разглядел он сгоревшие избы, разбросанные по всему селу…
«У поджигателя нет пристрастия к одной какой-нибудь улице», -- подумал приезжий.
Угрюмый звонарь молча делал своё дело, не глядя на приезжего. С утра белым порохом посыпался мелкий снег, и Прохор Данилович, вооружившись метлой, удалял его с колокольной площадки.
-- Бог помощь! – громко, как всем слабослышащим, крикнул Павел. 
Старик сурово нахмурился, и сыщик понял его. Он покусился на святую привилегию служителя единолично прибирать Божью звонницу и делать это в священной тишине.
Но куда денешься? Служба!
-- Ты не думай, дед: не праздное любопытство меня сюда привело. У людей горе; какое уж тут любопытство?
Звонарь опустил глаза.
-- Со всеми погорельцами я говорил, и все как один вам низко кланяются, Прохор Данилович. Если бы не ваши колокола, дотла сгорели бы избы, сами могли погибнуть, детишки их малые! 
Приезжему показалось, что старик чуть смутился от похвалы, хочет что-то сказать... Но нет, так и не пересилил себя.
-- Эх, дед, дед! Отправишься в царствие небесное – что ответишь Господу?
    
13
 Вечером в трактире, за большим столом, крытым тёмной скатертью, вновь сидели игроки – человек десять, не больше. 
Играли в три листа – другого развлечения, похоже, не знали в Междуречье. Игра простая с виду, но азартная.
Вот деньги сложены, карты розданы, наступает мёртвая тишина: игроки  одну за другой приоткрывают три лепестка своей судьбы.
-- Пас!..
-- Пас!..
-- Здесь тоже! – раздаются хмурые голоса.
Неудачники сбрасывают карты. На этот раз плохой была для них раздача, не им помогла судьба-индейка, от них отвернулся ангел-хранитель…
Счастливчики, их четверо, искоса поглядывают друг на друга. Первый этап пройден, но как достичь последнего, самого главного? Кто определит первенство?
Деньги – вот главный козырь в этом споре. Игроки вступают в торг, и ещё двое благоразумно отступают… Оставшаяся пара ведёт схватку до последнего. Набавляет один, не сдаётся второй… Уже не столько карты, сколько нервы играют главную роль.
Нервы – и толщина кошелька. Бывает, что даже с хорошими картами игрок вынужден отступить, и счастливчику достаётся победа «нахрапом», вслепую. Но особо ценится та, в которой победил расчёт, умноженный на волю.

Утром приезжий проснулся поздно, поглядел на окно. Судя по тому, что оно затянулось ледяной коркой, мороз на улице крепчал.
-- А что? Холодно во дворе? – спросил агент хозяйку, которая возилась у плиты.
-- Страсти Господни, сынок! -- отозвалась Ефросинья Карповна. – Таких морозов и старики не припомнят.
-- Не пойду никуда сегодня! – решил приезжий. – Отдохну денёк.
-- И то верно, милый. Позавтракай да ложись обратно.
-- А нет ли у вас картишек, Ефросинья Карповна?
-- Как не быть? Найдутся…
Будучи гимназистом, Павел любил математику. Первая пензенская вообще этим славилась: здесь когда-то бывал сам Лобачевский, преподавали его ученики Ульянов, Мерцалов, их последователи… 
Позавтракав, Павел разложил на столе всю колоду. Человек, игравший в покер, вист, преферанс, он пытался угадать, в чём особенность той игры, которая так процветает в Междуречье.
«Три карты, три карты, три карты! – напевал сыщик, раскладывая колоду и так, и эдак…
При полном раскладе, когда число игроков достигает двенадцати, игра была простой, как чайник: все карты на руках. Сложнее было в тех случаях, когда вступить в игру решалось меньше двенадцати человек:  часть колоды уходила в «отбой», и угадать ушедшие карты было практически невозможно.
«Есть, конечно, теория вероятности чисел, -- припомнил Павел. -- Но для того, чтобы просчитать все варианты, у меня не хватит ни времени, ни казённых денег».
 Была ещё одна особенность, мало относимая к математике, но вполне объяснимая местным колоритом. Наблюдая за игрой, сыщик заметил, что среди счастливчиков почти неизменно оказывался сын хозяина трактира  Коля Спицын. Лишнего туза в рукав он не прятал, конечно, но очень ловко «угадывал»…
«Похоже, картишки-то с крапом!» -- усмехнулся Павел. 
Сыщик прикинул, как надёжнее прятать свой трилистник от любопытных глаз хозяйского сынка, просчитал возможные варианты игры и тем же вечером вновь явился  в трактир.

-- Вечер добрый всей честной компании!
-- И тебе не хворать, чернильная душа!
Павел усмехнулся. Вчерашняя ночь не пропала даром. Его заметили, сделали если не своим, то уже и не совсем чужим картёжником.
-- Позвольте партийку?   
-- Садись, если деньги есть.
Он присел на свободный табурет, сделал ставку и, дожидаясь раздачи, принялся лениво поглядывать на игроков. Глядеть с интересом, в упор, не принято в карточном мире; только так – небрежно, искоса, в полглаза -- переглядываются опытные игроки.
Но вот – раздали. Павел взял свои карты… и не забыл при этом покоситься на соседские. Если сделать это молниеносно, никто не заметит или не осудит. Недаром говорят: загляни в чужие карты; в свои всегда успеешь.
Приоткрыл и свои, надёжно прикрыв ладонью «рубашки».
Игра началась!
Несколько раз агент благополучно «скидывал», но с хорошими картами огрёб-таки приличную взятку… И снова остановил себя: не торопись коза в лес, все волки твоими будут!
Павел знал не понаслышке: чаще всего проигрывают те, кому показалось, что он взял удачу за хвост, и она понесёт его без остановки!
Агент дождался новой хорошей тройки, просчитал в уме варианты и понял, что победить его в этой партии вряд ли кто сможет.
Сразу же бросился в голову жар, знакомый каждому игроку, получившему долгожданный подарок судьбы. Сколько раз хорошие карты проходили мимо, доставались другим, и вот они в твоих руках –  заветные три листа, которые могут принести заветный выигрыш!
 Заядлый игрок в такие минуты не в силах побороть бешеное сердцебиение: удача так близка! Но главное -- умело распорядиться ею! Партнёры тоже не лаптем щи хлебали: если догадаются, что у тебя одни козыри, сбросят карты, не торгуясь. И останешься ты со своими тузами ни с чем: был журавль в небе да осталась синица в руках.
Павел усмехнулся: «Всё же ты сыщик, а не карточный шулер. Веди себя прилично. Не теряй лицо!»
«Потерять лицо» для китайца значит то же, что для европейца – честь свою», -- говорил отец.
Они остались втроём: Павел, Коля Спицын и завсегдатай сельского «казино» Ванюша.   
-- Набавляю втрое! – сказал Спицын-младший.
-- Пас, -- вздохнул Ванюша.
Иван задумался. Слишком рано показать свою готовность к продолжению игры – дать сопернику подсказку, слишком долго молчать – тоже… Он выбрал среднее и, словно нехотя, согласился.
-- Ещё! – обрадовался Спицын.
Приезжий почесал в затылке. Это называлось «и хочется, и колется, и мамка не велит»…
-- Принимаю…
Спицын, явно торжествуя, выложил ещё пачку.
-- На все!!!
Павел внутренне похолодел. Что, если не хватит денег?.. Мысленно прикинул свои возможности, втайне поблагодарил Моряка и понял: хватит!
-- Откроемся?
Это был тот момент, про который англичане говорят «фифти-фифти». Стоило сыну трактирщика накинуть ещё, как партия без победы оказалась бы за ним…
 Но он пожадничал! Ему казалось, что приезжий сдался, предложив открыться. Был всего один шанс из ста, который позволял сопернику победить…
-- Давай! – махнул рукой Спицын, небрежно раскрыв свои богатые карты.
Дружки его торжествующе взревели, кто-то из лизоблюдов уже начал подвигать деньги своему патрону, когда Павел  протестующее помахал рукой.
-- Не надо торопится, граждане... Ваша карта хороша, но моя не хуже.
Он выложил на стол все три карты, одну за другой…   
Тишина воцарилась такая, что Спицын-старший, зашедший в эту половину, недоумённо покосился на сына. Тот сидел с открытым ртом.
Это был очень рискованный момент. Пользуясь свободными нравами сельской глубинки, проигравший мог начать свару, мог просто полезть в драку: он местный, за ним дружки-прихлебатели… Но рядом стоял отец, а его сынок побаивался…
Следовало тут же, не откладывая в долгий ящик, переманить хозяина на свою сторону, закрепить успех.
-- Эй, хозяин? Большой графин – на всю честную компанию -- можно?
-- У нас всё можно! -- кивнул кабатчик. – Были б денежки...
Павел сгрёб со стола свой выигрыш и щедро «отстегнул» Силычу. 
Игроки повеселели. Конфликт разрядился быстро и весело. Агент, которого пренебрежительно звали «чернильной душой», отныне стал своим человеком в трактире.

14
Павел искоса посмотрел на часы. Время приближалось к первым петухам. Многие неудачные игроки уже ушли; он распрощался тоже и вышел на крыльцо. Слава Богу, зима вспомнила о своей обязанности и послала на землю обильный снегопад.
-- Снег идёт! -- сказал кто-то сзади.
Павел оглянулся и увидел Ванюшу.
-- Да, брат. Снегопад! -- улыбнулся приезжий. – Вас как зовут по батюшке, товарищ?
-- Меня? – почему-то удивился мужичок. – Отца Егоркой звали… 
-- Вы, стало быть, Иван Егорович?  – уточнил агент. 
-- Чудно!..  Меня так никто не зовёт…
-- Почему же?
Ванюшка печально усмехнулся.
 -- Фамилия смешная. Полоротов…
Павел сделал над собой усилие, чтобы не улыбнуться.
-- Фамилии своим крестьянам помещики давали, а они тоже… не все были умными людьми. Назовёт, положим... Горбатовым, и носят эту фамилию все его дети, внуки-правнуки, хотя никто из них горбатым не был.
-- Вот-вот! – обрадовался мужик.
-- Будет время, когда люди сами станут выбирать себе фамилии -- какие захотят.
-- Как политические?
-- Почему политические?
-- А у нас председатель сельсовета был… Орлов фамилия…
-- Ну? -- не понял приезжий.
-- У него другая фамилия до каторги была: Терехов.
Павел насторожился. Неужели тот самый?
…Это было вскоре после Февральской революции, когда «птенцы Керенского», напялив на себя революционные банты, носились по городу в поисках «царских сатрапов». Подлинные революционеры ловили бывших жандармов, а уголовники своих обидчиков: полицейских, судей, прокуроров…
Отца арестовали в марте 1917-го – в тот день, когда полиция была переименована в милицию. Полицмейстера повели в тюремный замок, но верные друзья «перехватили» его по дороге, увезли в укромное место… В тот же вечер вооружённые «банты» ворвались в их дом на Никольской.
«Где хозяин? – шипел от злости Терехов. – Всех порешу, змеиное племя!»
К счастью, был среди пришедших человек рассудительный, старший по чину.
«Не тронь их, Сеня! -- сказал он внушительно. – Беглец давно уже в поезде едет, на верхней полке. Семье откуда знать?»
«Далеко не уедет! – пригрозил Сеня. – Мы по всем дорогам телеграф дадим, снимут субчика!»
Но отца не сняли. Друзья оказались мудрее и не сразу повезли его на станцию, спрятали в надёжном месте.
А Сеня Терехов, в прошлом дорожный грабитель и убийца, осенью исчез из города: пришла новая власть, которая с уголовниками не особенно церемонилась. 
 
             …В эту минуту с колокольни раздался звук мелодичного Лебедя, а следом подал голос могучий Бурлило. Сомневаться не приходилось: глазастый звонарь где-то вновь разглядел пожар.
-- Во-он где горит! – сказал Ванюша, встав на цыпочки и указывая вдаль.
Павел тоже привстал… С высокого трактирного крыльца хорошо были видны ближайшие избы, но долгожданный снегопад густо запорошил окраины села, и где разглядел Ванюша огонь, приезжий понять никак не мог. Но колокол тревожно гудел, Ванюшка уверенно указывал вперёд, и ничего не оставалось, как подчиниться.
-- Веди, дружище! -- прикрикнул Павел. -- Я, сознаться, ничего ещё не вижу.
-- Снегопад! – вздохнул мужичок и первым устремился в снежную круговерть.
Лишь на полпути, когда они пробежали добрую версту, сыщик увидел, как поднимается от далёкой избы столб пламени.
В толпе народа он узнал, что загорелась изба Петра – того мужика в галифе, который накануне побил Ванюшку. «Он, говорят, может порчу навести наподобие шамана нанайского», -- вспомнил Павел и покосился на своего спутника, но его почему-то и след простыл.
 Изба горела ярким пламенем, обожжённого хозяина отливали водой, а хозяйка ревела белугой: где-то там, в избе, ещё оставалась их трёхлетняя дочь.
Павел скинул тулуп, выхватил из чьих-то рук ведро воды, облил себя и бросился внутрь…
             
15
Утром в избу Ефросиньи Карповны постучали, вошёл участковый.
-- Здравствуй, хозяйка. Ну что? Спит наш герой?
-- Разве с вами уснёшь? Устал, обгорел на пожаре, так нет, чтобы дать человеку отдохнуть, – и прутся, и прутся!..
-- Ну ладно, не фырчи, мать.
Участковый ввалился в горницу. На широкой койке с перинами лежал Павел. Голова его была перевязана бинтами.
-- Что, гимназия? Прихватил огня?
-- Есть немного, -- улыбнулся приезжий. – Как там моя крестница?
-- Жива -- здорова, тебе кланяется!
О том, что страховой агент вынес из горящей избы ребёнка, гудело всё село.
-- Люди говорят: «чернильная душа», а дитя спас!
-- И на том спасибо: вспомнят о страховании.
-- Не говори, -- усмехнулся участковый. – Благодаря тебе кое-кто свою молодость вспомнил, столыпинские времена…
Улыбнулся и Павел. Он учился в гимназии, когда новый премьер объявил о будущем преобразовании России: аграрная реформа, трудовая реформа, самоуправление, народное образование, страхование… О столыпинских реформах спорили  всюду, сравнивали Петра Аркадьевича с Петром Алексеевичем, в восторге были «западники», морщили носы «славянофилы»… Увы, всё оборвалось в сентябре 1911 года… Но отдельные преобразования оказались столь живучими, что агенты страховых компаний, например, успешно трудились и после смерти реформатора – вплоть до войны.
-- У нас частушку сочинили: «Был Столыпин – нынче нэп, будет дождик – будет хлеб!».
-- Мой отец любил Столыпина, -- вздохнул Павел. – Знал его лично, глубоко переживал, когда случилась эта гадость в Киеве…
Они помолчали.
-- Теперь давай о главном, -- сказал сыщик. – Что говорит народ, кого подозревает?
Участковый пожал плечами.
-- Других мнений нет: Ванюшка поджёг!   По селу ходят слухи, что он связан с нечистой силой: все, кто его обидел, плохо кончают…
-- Перестань! – строго сказал Павел. – Мы с тобой в хороших заведениях учились, бабушкиным сплетням не должны бы верить. Ванюшка всю ночь сидел безвылазно в трактире Спицыных, играл в карты.
-- Поклясться можешь, что он не отлучался?
-- На моих глазах всё происходило! Я сам сидел за столом, играл тоже.
-- Ну и как? Много продул? – улыбнулся участковый.
-- Обижаешь! – похвалился сыщик и вынул из кармана пачку денег. – Мой вклад в сыскное дело!
-- Однако! -- удивился Максим. -- Даёт дрозда гимназия!
-- Половину уже пропил, -- повинился Павел. – Зато теперь все местные картёжники – дружки мои. Немало интересного поведали.
 
Участковый ушёл, а Павел вновь прилёг: голова ещё кружилась от ночных происшествий.
Постучав, вошла хозяйка.
-- Обедать где будешь, сынок? Или сюда тебе принести?   
-- Чаю принесите, Ефросинья Карповна…
…Она вошла с широким подносом: чай, сухари и блюдце с мёдом.
-- Ай, спасибо, хозяюшка. И мёд?!..
-- Это сахар мы не видели с шестнадцатого года, а пчелы ещё остались, слава Богу. Места у нас лесные, липы много!
-- Поднос, похоже, тоже липовый? – спросил постоялец, любуясь широким резным узором.
-- У нас многие такое делают, -- сказала хозяйка. – Мужики в основном по дереву: ложки, вазы, блюдца, а бабы всё больше из бересты плетут: корзинки для ягод, коробки, туеса… Я и сама плету…
-- Да ладно?! – искренне удивился Павел. – Покажите, Ефросинья Карповна!
Хозяйка смутилась.
-- Да пустяки это всё, бабья забава!
Но гость настаивал, она вышла из горницы и вернулась с  тремя лесными поделками.
-- Гляди, если хочешь… 
Павел глядел – и не мог наглядеться! Здесь был изумительный «сундучок», в котором не стыдно хранить бусы, колечки, серёжки, был круглый коробок для ниток, иголок и прочего рукоделия, был большой, как ведро, туес для ягод и грибов…
Сняв крышку, Павел заглянул внутрь. Светло-жёлтый берестяной «стакан» был так плотно подогнан к «донцу», что казалось, будто с туесом можно за водой ходить.
-- Сказка! – только и выдохнул постоялец и вспомнил про бабушку свою – большую любительницу ходить по ягоды-грибы. – Продайте туесок, Карповна!
Она махнула рукой.
-- Хорошему человеку и так отдам.
-- Ну уж нет! – возразил он, доставая из кармана деньги. – Я нынче богатый!
 Она вздохнула.
-- Руки уже не те у меня, а в молодости красивые поделки получались! Не хуже Прошки Полоротова…
-- Это какого Прошки? – не сразу понял сыщик.
-- Да звонаря нашего. Ты его знаешь, был на колокольне…
-- Как же? Знаю!
 -- Вот кто подлинный мастер! Из липы, клёна, бересты – что хочешь!..  Сам режет, а Ванюшка, внучок его, стоит на большой дороге и продаёт. С этого и живут.
Но Павел уже не слушал хозяйку. Звонарь – вот кто занимал его! Как могло случиться, что самым первым в селе узнавал о пожаре именно он? Все погорельцы показывали на это: не успеет разгореться огонь, а набат уже гудит-надрывается!
Сыщик задумался: «В отличие от прочих подозреваемых, звонарь алиби не имеет!»
 
16
На следующий день Павел вновь пошёл в церковь.  Звонаря не было, но поп оказался на месте и был растерян.
– Впервые за многие годы Прохор Данилович не вышел на службу... Я ведь ещё мальчонкой был, когда он колоколами заведовал, никому не доверял святую мелодию Божественной меди!
Сыщик нахмурился.
-- Это неспроста, батюшка. Пойду навещу старца…
-- Пойдём, сын мой.
От церкви они спустились вниз – к одинокой избушке на берегу реки. Незаметно для батюшки сыщик глянул на часы, проверил, сколько времени надо старику, чтобы от дому дойти до колокольни, подняться на неё… «А ведь ему уже немало, если внуку – за тридцать! -- подумал с восхищением и страхом. – Дьявольская сила, не иначе!»
Они вошли в избу. Старик лежал на лавке и едва подавал признаки жизни.
Священник перекрестился.
-- Увы! Мой долг -- остаться рядом с умирающим, а вас, юноша, я попрошу дойти до эскулапа.
Он назвал адрес, и Павел отправился в дом волостного фельдшера.
Обратно они шли вместе.
-- Забавная семейка эти Полоротовы! – удивлялся фельдшер. – Дед никогда крестьянским трудом не занимался, знал свои колокола да лесные поделки… Отец клей варил… Внук тоже ничего серьёзного не делает: днём стоит на дороге, а ночами всё, что заработал, просаживает в трактире! 
-- Говорят, поделками лесными хорошо зарабатывают?
-- Это раньше было, при старом режиме, -- подтвердил лекарь. – А нынче так себе, мелочь. К тому же…-- он замолчал.
-- Что?..  Ну говорите!
-- Не все у него берут. «Чёртом меченый» -- плохая примета.
-- Вы имеете в виду его родинку?
Фельдшер усмехнулся.
-- Для обывателя «родинка». А для нас -- родовое пятно. Покойный клеевар бил жену нещадно, даже на сносях, вот и осталась на щеке ребёнка отцовская метка…
 
Они вернулись, когда батюшка уже причастил раба Божьего Прохора, и теперь звонарь лежал на лавке успокоенный, примирившийся с кончиной.
Послушал умирающего и сельский эскулап.
-- Ультра вирес, -- сказал он, пряча свою трубку. – Сверх сил!
-- Что это значит? – не понял Павел, хотя латынь учил когда-то.
-- Во-первых, старику уже под девяносто. А во-вторых, судя по синякам на рёбрах, он упал, спускаясь с колокольни.
 Павел пригляделся к звонарю. Теперь, на пороге вечности, старец был благообразен и даже красив, лицо его дышало просветлением.
«Если бы не знать, сколько семей ты осиротил перед смертью, с тебя можно бы святого рисовать!» -- подумал сыщик и… ни о чём не спросил старика. «Всё равно не скажет правду», -- подумал он.
Словно в подтверждение, умирающий покосился на агента с лёгкой улыбкой. Теперь, когда его ждал высший Судия, он мог глядеть на остальных без страха и раскаянья.
-- Позови Ванюшку! – сказал старик с такой мольбою в голосе, что Павел не мог отказать.
-- Внука просит, -- подсказал фельдшер. – Попрощаться хочет.

17 
«Весёлая выдалась ночь! -- подумал сыщик, выходя во двор. – Батюшку приведи, фельдшера пригласи, внука позови… Я не агент сегодня, а Фигаро!»
Зима очнулась наконец от долгой спячки. Всё, что недодала она в прежние месяцы, с лихвой возмещала в конце января. Снег так густо валил на землю мягкими пушистыми хлопьями, будто где-то наверху прохудилась огромная перина.
Вместе с тем снегопад потеснил морозы, и дышать стало легко, привольно, без обжигающей горло стужи.
Хорошая память не позволила сыщику сбиться с пути, он вышел к трактиру всего на пару метров левее высокого крыльца.
Наверху стояли двое: один курил, второй доказывал ему что-то.
Мягкие валенки Павла ступали по снегу неслышно; его не заметили.
-- Я раньше думал: ты шутки шуткуешь, Ванюша. А теперь гляжу: человек ты сурьёзный, с тобой можно дела делать.
-- Охота спрашивать! – отозвался мужичок, затягиваясь самокруткой.
Сыщик прижался к стене: разговор заинтересовал его.
-- Проигрался сегодня?
-- Вчистую! – вздохнул Ванюшка.
-- Ну ничего… Хорошим людям я помогаю! – сказал хозяин  и, похоже, достал деньги. – Бери-ка вот. Отыграешься – отдашь.
Ванюшка потерял былую спесь.
-- Да батюшка! Андрей Силыч! С процентами верну!
-- И без процентов ничего. Свои люди, сочтёмся.
Они ушли в избу, а Павел постоял какое-то время, подумал… Странной показалась ему эта щедрость сельского ростовщика. Вспомнил молодого парня, раздетого игроками до нитки… В тот день Андрей Силыч щедрым не был: Огарок так и убежал домой в одних портах.
«Трактирщик что-то хочет от него, -- понял сыщик. – Такие люди ничего задаром не делают!»
Он поднялся на крыльцо и, отряхнувшись, вошёл в избу.
-- О-о! Кто пришёл! – обрадовались постояльцы. – Садись с нами, чернильная душа!
-- Позже, ребята. Позже…
Павел прошёл в «малую избу» и тоже был принят тепло.
-- Пашо-ок!..
-- Под раздачу попал, страховка! Бери картишки!
-- Погодите, мужики. Я за Ванюшкой. – Он нашёл глазами внука звонаря. -- Дед твой помирает, Иван Егорович. Беги домой!
Ванюшка широко распахнул глаза.
-- Как это?
-- Фельдшера спросишь, он лучше скажет.  И батюшка там…
-- В доме?! – удивился Ванюша и бросился к выходу.
Лица картёжников обернулись к агенту.
-- Помирает, значит, старый звонарь?
-- Батюшка причастил его, -- сказал Павел.
-- Это хорошо!
-- Всю жизнь при церкви да чтоб уйти без Святых даров? Грех великий.
-- Глуховат был старик, но добрая душа.
-- Будешь глухой, когда под колоколами всю жизнь, с малолетства.
-- Ладно бы Лебедь… А Бурлило гаркнет – уши в трубочку свернутся!
Павел решил проверить свою версию.
-- А что, мужики? Звонарь не мог быть причастен к пожарам вашим?
Воцарилась удивлённая тишина. На агента уставились, как на сумасшедшего.
-- Кто? Прохор Данилович?!..
-- Да ты в уме ли, парень?
-- Никогда никого не поджигал, и вдруг – здрасьте пожалуйста!
Агент виновато развёл руками.
-- Ну звиняйте, мужики. Одно меня смущает: он звонил, когда погорельцы ещё спали некоторые.
Картёжники переглянулись.
-- А ведь правда, ребята. Все они говорили…
-- А ему доковылять надо, старому, на колокольню взобраться…
Воцарилось молчание, которое прервал старик-учитель.
-- Не может быть!!! – гаркнул он на всю избу. – Я с юности Прошку знаю! Он молитвенник – каких мало. Святое писание -- наизусть!   
-- Водку или табак – не нюхал даже! – добавил кто-то из пожилых.
-- Обед молчания на себя напускал! Говорил: «Чем больше слов, тем больше грехов».
-- Постился так, как нынче уже и монахи не постятся!
Общее мнение было единогласным: не мог звонарь быть причастен к пожарам!
-- Ищи в другом месте, Павел…   
Агент вздохнул.
-- Ну ладно. Спасибо, братцы.
-- Партийку сыграешь?
-- Да нет. Устал.
Он вышел из трактира совершенно разбитый. Рушилась очередная версия. Звонарь узнавал о пожарах первым, алиби у него не было, но сельчане сказали: «Не мог!», и это было выше алиби.
«Мнение народа как мера доказательства, -- усмехнулся сыщик. –  Это что-то новое в криминалистике».

18
Он шёл к дому своей хозяйки, когда навстречу показалась лошадь, запряженная в сани, в санях – участковый.
-- А я к тебе заезжал, -- сказал он мрачно. -- Где тебя черти носят?
-- По всему селу, -- махнул рукой Павел. – Или что случилось? Ещё один пожар?!..
Участковый подвинулся и молча пригласил его в сани. 
-- Ты чего молчишь? – не понял сыщик. 
-- Депеша пришла по телеграфу. Нам с тобой велено быть в Пензе.
Павел удивился.
-- Что за срочность? И почему вдвоём? Вся моя конспирация – коту под хвост!..
-- Ленин умер, -- хмуро сказал участковый.
 
Все эти пожары, звонари, игра в конспирацию – всё показалось вдруг удивительно мелким по сравнению с тем, что произошло в Горках… Андрей Фомич безусловно прав: они должны быть на службе!
Собрать вещички было делом минутным, и вот они уже едут по накатанной дороге Самара -- Пенза. Молчали долго…
-- Что же теперь будет? – не выдержал участковый, смахнув слезу.
Павел ответил не сразу: не хотелось выглядеть оракулом.
-- То же, что всегда бывает после смерти вождя… Придёт другой.
-- Ты хочешь сказать – Троцкий?
Павел пожал плечами.
-- Может быть, Троцкий, может быть, Рыков: он председатель СНК… Или Зиновьев, Каменев, Сталин… По мне Дзержинский не плох…
-- Ты рассуждаешь, как лошадник.
-- Извини, если это тебе неприятно. Но смерть уравнивает всех.
-- Ильичу было всего 53!
-- Столько же -- Ивану Грозному, Петру Великому… Каждого кто-то сменил. 
-- Ты страшный человек, Павел!
-- «Жёсткий» -- хочешь ты сказать? У нас с тобой профессия такая: глядеть смерти в глаза, Максим. Преступники – тоже народ жестокий; бороться с ними  и быть слюнтяем нельзя!
Участковый поднял бровь.
-- А как же слова твоего любимого Дзержинского о горячем сердце?
-- Но голова при этом должна быть холодной!
 
19
Перед отправкой в Москву на похороны вождя Горин собрал работников управления и высказал ту же мысль, которую изложил неделю назад Павлу. Враги воспользуются смертью Ильича и перейдут в наступление по всем фронтам, в том числе криминальному. Органы милиции должны сплотить свои ряды, как это было в те дни, когда рядом с Пензой орудовала банда Антонова.
О том, что Антонов до восстания был начальником уездной милиции, Горин не сказал. Отметил только:
-- Скажем спасибо нашему земляку товарищу Тухачевскому. Если бы не его бойцы, не сумела бы милиция так скоро справиться с антоновцами!
…Перед отъездом начальник вызывал в свой кабинет самых надёжных и имел с ними доверительные беседы.
-- Ну? Что у тебя в Междуречье? – строго спросил он Павла. – Всё горишь?
-- Горим, -- невесело ответил сыщик. 
-- А уж как возмущался, помню: «Меня, великого, посылают пожары расследовать»! Где же твоя хвалёная интуиция, сыщик?
Павел повесил голову: крыть было нечем.
-- Всё, парень! Даю тебе ещё неделю срока. Не справишься – переведу постовым! 
Так жестко Горин ещё никогда с ним не говорил. Павел сдержался только потому, что понимал: смерть Ленина многих выбила из колеи.
Матрос отвернулся к окну.
-- Давеча говорил по ленте с Аустриным. Рудольф Иванович уточнил кое-что. Князь Оболенский Петр Александрович поступил в воинское учебное заведение, преподаёт… В Пензу не выезжал… Бывший колчаковский следователь Соколов бежал за границу, живёт во Франции… Так что – наши орудуют, уголовники. Ищи, Павел!
 
Дома на Никольской бабушка ждала его с хорошей новостью.
-- Слава Богу, Павлуша! Наши весточку прислали.
-- Правда?!.. Как они там, что?
-- Живут в Хельсинки, совсем рядом с тем шведским замком, где, говорят, родился Белинский.
-- Ну почему же говорят, бабуля? Это во всех учебниках написано.
Бабушка поджала губы.
-- С чьих слов, извините? Григорий Никифорович был в сражении под Митавой и роды принимать не мог, хотя и врач… Матушка, как известно,   воспоминаний не оставила... Виссарион родился на русском корабле, вот что я тебе скажу!  Том самом, на котором плавал отец. Его каюта была более подходящей для родов, чем разбитая шведская крепость!
Павел улыбнулся. Коренная москвичка, бабушка всю жизнь интересовалась историей – прежде московской, а теперь вот пензенской. Сегодня она зачитывалась биографиями Лермонтова и Белинского – благо, что  на улице Никольской, где они жили, был дом Столыпиных, куда привозили маленького Мишу, и гимназия, где учился Виссарион…
Но для Павла сейчас важнее было письмо родных.
-- Что ещё они пишут?
-- Что Арсений Павлович хорошо освоил язык и преподаёт в университете Право. Твой брат Василёк завершает учёбу и мечтает пойти по стопам отца. У Дарьюшки обнаружился хороший голос, она поёт в хоре… На матушке твоей вся семья, она нас любит и молит Господа о встрече…
-- Всё?
-- Письмо очень короткое, Павлуша: послали нарочным через третьи руки…   Сам понимаешь, что оставить его не могли. Дали прочитать и при мне – в пепел!
Она всхлипнула.
-- Понимаю, бабуля, не плачь. Главное, что у них всё хорошо. Будешь писать ответ, скажи, что моя мечта тоже сбывается. Они поймут.

20
В Пензе накопилось столько неотложных дел, что в Междуречье Павел сумел вырваться лишь на четвёртые сутки  утром.          
Ефросинья Карповна встретила своего жильца со слезами на глазах.
-- Беда, Павлуша. Нет тебя – и некому погорельцев спасать. Сразу двое сгорели в доме Битюговых: грудной малыш и дряхлая бабка. Их старика ты знаешь: Сан Саныч...
Павел вспомнил свой первый визит в сельский трактир, двух мужиков, подсевших за его столик.
-- Знаю!
-- Его избу сожгли…
-- А звонарь?
-- Помер накануне… Схоронили уже.
«Правы были сельчане! – признал свою вину сыщик. – Не мог пойти на такое глубоко верующий человек!» 
-- А внук его?.. Ванюшка?..
Хозяйка пожала плечами.
-- Всё пьянствует, как деда схоронил… Каждый день застолье! А сегодня вовсе пропал…
-- Как это?! – удивился сыщик.
-- Ночью видели его в трактире, а сегодня соседка гляднула: из трубы дым не идёт. Постучала -- нет его дома!..

Павел выскочил во двор.
Стояло чудесное зимнее утро. В минувшие дни снегопады завалили село пушистыми ворохами, потом облака ушли, и долгожданное солнышко воссияло на небе.
Ветра тоже не было: дым из труб поднимался в высокое небо ровными белесыми столбами. Сугробы сияли так, что больно было смотреть на них, а там, где снег лежал в тени деревьев и домов, он казался не голубым даже -- ярко синим!
В ранний час трактир бывал обычно пуст, но возле крыльца стояли две лошади с санями – верный признак того, что люди есть в избе.
Павел отряхнулся и вошёл в трактир. На звук вышел хозяин и замахал руками:
-- Закрыто у нас, закрыто! 
Павел улыбнулся.
-- Это же я, «душа чернильная». Не узнаёшь, Андрей Силыч?
Но хозяин не принял весёлый тон.
-- Извиняюсь, товарищ. Посетителей нет, рано ещё. Вечером приходи.
-- И в той избе никого? – удивился сыщик, кивнув на «картёжную» половину.
Хозяин испуганно загородил вход.
-- И тут тоже… Вечером, юноша, вечером!
Но сыщик готов был поклясться, что слышал голоса за дверью.
-- Мне бы только Ванюшку увидеть. Он у вас? – спросил он громко, с расчётом на то, что за дверью услышат.
На лицо трактирщика набежала мрачная тень.
-- Нет его. Ушёл!
В эту минуту дверь распахнулась, показались Коля Спицын и пара его друзей – таких же плечистых и мрачных, как сам.
-- Тебе же ясно сказано, страхолюдина! – рявкнул сынок. -- Нет Ванюшки! Чего ещё надо?!
Все четверо представляли из себя силу немалую. Отступать, однако, было поздно, надо идти напролом.
-- Я подозреваю, что он был здесь совсем недавно, -- сказал Павел. – Куда вы его дели?
Все четверо переглянулись. Был удобный момент для устранения и этого настырного свидетеля тоже.
-- Тебе же русским языком сказано…
-- Мочите его, хлопцы! – приказал сын трактирщика.
-- Вяжите!!! – поправил отец.
Его можно было понять. Зарезанного рано или поздно найдут, убийц искать будут. А за пьяного да замёрзшего кто осудит?
В руках у хлопцев появились кастеты и дубинки. Когда весной его найдут, над телом так поработают лисы и крысы, что отличить побои от укусов будет невозможно.
 Все четверо придвинулись, перегородив агенту выход. «Навалятся, скрутят, спиртное вольют», -- подумал Павел. Стало совершенно ясно, как расправлялись в Междуречье с неугодными.
А Силыч выглянул в дверь, убедился, что нет никого снаружи, и запер её на громадный крюк. Теперь хоть плачь, хоть кричи, никто не услышит.
-- Я пить не буду! – заранее предупредил агент.
-- Куда ты денешься? – весело прищурился хозяин. – На халяву и уксус сладкий!
Банда заулыбалась, придвинулась ближе.
-- Погоди, Андрей Силыч! Один вопрос перед смертью.
-- Ну давай! – великодушно разрешил трактирщик и махнул рукой своим головорезам: погодите, мол.
-- Скажи честно: за что вы Ванюшку то?.. Ведь он же дурачок местный, кто бы ему поверил?
-- Дурачок не дурачок, а болтал много лишнего, -- вздохнул хозяин. -- Будто Сан Саныча я погубил… Ну хотел Сан Саныч второй кабак в деревне строить, конкуренцию мне сделать… Ну и что? К его избе мы и близко не подходили!
-- А Ванюшка?
-- И он тоже. Всю ночь на наших глазах… А вчера по пьяному делу начал молоть непотребное…
-- И вы отвезли его в лес?
-- А что делать? – притворно вздохнул трактирщик. – И тебя отвезём. Лес большой, любопытным места хватит!
Он кивнул, сынок с подручными приблизились вплотную…
-- Стоять!
Павел выхватил свой заветный наган.
  -- Не ожидали, господа? Страховка -- дело непростое, без нагана нам нельзя.
В Москве учили, что задержание преступников надо производить напористо, пока не успели очухаться. 
-- Вы обвиняетесь в убийстве гражданина Полоротова. Я вынужден изолировать вас, господа.
Большая трактирная изба делилась надвое толстой сосновой стеной; дверь была ей под стать. Павел запер трёх в «картёжной», а самого младшего оставил для допроса.
Вывел его во двор, прижал наган к спине.
-- Учти, дружок.  Если покажешь, где закопали Ванюшку, буду просить за тебя прокурора. Нет – расстреляем всех четверых!
На лице молодого человека мелькнул неподдельный страх.  Новая власть с уголовниками не церемонилась. 
-- За кладбищем... Где овраги…
-- Поехали!
 Они сели в сани. Надо было, конечно, заскочить к участковому, но он был в другой стороне, а время ждать не может.
«Пробьёмся!» -- решил сыщик и дёрнул поводья.
-- Н-но, болезная, трогай!
…Они проехали церковь, кладбище, удалились по накатанной дороге в чудесный сосновый бор… Миновав пологую дорогу, приблизились к оврагу.
-- Здесь, -- сказал юноша. -- Вон там, в овраге.
Судя по всему, снегопад прекратился ночью. Копыта двух лошадей, следы саней и мужских сапог видны были повсюду. 
Лопат не было с собой, пришлось разгребать руками. Они оба устали и вспотели, пока не показалась скорченная фигура Ванюшки.
-- Жив?
Павел обнаружил слабый пульс и начал растирать бедолагу сверху.
--  Ноги, ноги три! – скомандовал своему невольному помощнику.
…Ванюшку удалось спасти чуть раньше, чем остановилось сердце.
 Страшный озноб охватил человека.
-- Берись, понесём в сани!
Здесь, под чужим тулупом, Ванюшку бросало то в жар, то в холод, тело билось, как в ожоге. 
-- Эвон, как его швыряет, -- удивился сыщик. – Погоняй!
Но не успели они проехать и сотню метров, как навстречу показалась вторая лошадь из тех, которые утром стояли возле трактира.
Павел выхватил наган.
-- Если к ним побежишь, пристрелю, как собаку!
-- Они меня скорей, -- вздохнул малец.
Увы, он оказался прав. Рой пуль засвистел с той стороны, и самая меткая досталась ему...
Дружки прихватили с собой винтовку, берданку, ружьё… После двух войн оружия было много в каждой богатой семье.
Укрывшись за сосной, Павел высмотрел первую мишень – здоровяка с берданкой – и, замерев, как учил отец, пустил пулю в цель. Здоровяк выронил оружие и грохнулся лицом в снег. 
Выстрелами с той стороны был ранен в ногу Ванюшка, щепой от сосны окровенило Павлу лицо…
К счастью, оружейная перепалка слышна была даже в селе, и вскоре за спинами нападавших показался вооружённый всадник. 
-- Лежать!! – гаркнул участковый и вдарил вверх из маузера.
Окружённые с двух сторон, бандиты сдались.

21
В село возвращались караваном: впереди сидел в седле Максим, в первых санях – арестованные, во вторых -- сыщик с раненым Ванюшкой.
Удивительно, но в эту минуту обмороженный очнулся. 
-- Куда едем, братцы? – спросил он слабым голосом.
-- К фельдшеру, -- ответил Павел. – Ты хоть помнишь, что было?
-- В карты играли…
-- И всё?
-- Всё…
Сыщик невесело усмехнулся.
-- Многое просмотрел, братец. Ночью тебя похоронить хотели, сегодня утром – пристрелить…
-- Как это?
-- Очень просто, в овраге… Ногу чувствуешь свою?
Иван помолчал, прислушиваясь к собственной боли.
-- Не-ет…
«Значит, обморозил начисто, если пулю не чует», -- подумал Павел.
 -- Зря вы меня достали – из оврага-то, -- прохрипел обмороженный. -- Это ведь я поджигал…
-- Ладно врать! – не поверил сыщик.
-- У деда брал короб… Кто обидел – петуха под крышу!
Сыщик нахмурился, припоминая. Среди погорельцев были в основном молодые семьи! Старики обижают реже.
-- А Сан Саныч?..
-- Этого трактирщик велел… Денег дал…
Голос Ванюшки начал путаться, больной метался в забытьи.
Павел сдал его с рук на руки сельскому фельдшеру.
-- Ну как, медицина?
-- Посмотрю – скажу.
Его не было полчаса. 
-- Напрасно торопился, сынок. Покойных мы не лечим.
-- То есть?..
-- Всестороннее обморожение, рана…Ультра вирес. Сверх сил!
…Павел развернул лошадь и поскакал к участковому.
Тот уже посадил арестантов в камеру и заполнял протокол, когда ворвался сыщик.
-- О! Вовремя! – воскликнул страж порядка. – Поможешь…
-- Потом, Максим, потом! Сейчас ты мне в другом месте нужен. 

Несмотря на множество происшествий, случившихся в этот день, он ещё не закончился. Солнце лишь перевалило к западу, обожгло вершины сосен, но полностью не скрылось за горизонтом. И когда участковый, пригласив понятых из соседней избы, вошёл в ветхую избушку покойного звонаря, багряные лучи заходящего солнца ещё играли на пыльной стене.
Судя по всему, пыль и нищета давно обосновались в этом доме. Как рассказали соседи, мать Ванюши умерла рано, отец в лесу замёрз, жили в доме лишь вдовый старик-звонарь да внук его Ванюша, о котором было известно, что он «чёртом меченый» и немножко… «не того». 
Похоже, после смерти матери ни одна женская рука не наводила порядок в доме. Все углы его плотно заросли паутиной, а на голом полу толстым войлоком лежала многолетняя подсолнечная шелуха, рыбья кожура и  древесная стружка.
 Из «мебели» были лишь русская печь, на которой ночевал старик, широкий стол и старый сундук, застеленный лоскутным одеялом. Судя по всему, на сундуке спал Ванюша. Слово «ночевал» подходило не совсем: ночи напролёт он проводил в трактире Силыча и отсыпался днём.
Изба покойного звонаря при всей своей бедности поражала богатством изделий рук человеческих. Две большие лавки стояли возле окна: на одной сидел, на другой творил Мастер. Об этом говорили многочисленные инструменты, висевшие на стене: ножи, ножовки, шила, штопоры, рубанки, клещи, долото, клубки нити, пряжи, дратвы и множество того, чему пришедшие не знали названия... 
Но не нуждались в пояснении готовые изделия, занимавшие три большие сосновых полки на противоположной стене. Здесь были резные игрушки для детворы, фигурки животных, прялки, скалки, домашняя утварь, резные подносы, кувшины и вазы – всё из лёгкой и солнечно-светлой липы, как правило.
Но рядом увидел приезжий и то, что так хвалила его хозяйка: неподражаемую русскую бересту! Увидел такие, как у неё, коробки, сундучки, корзины… Каждый туесок был прочным, нарядным, изящным, с красными ягодами рябины на бересте… Такой товар не стыдно было предложить горожанкам, пошедшим в лес по ягоды или грибы… 
-- Ну что, нашёл что-нибудь? – спросил участковый.
Судя по всему, он не находил ничего странного в этой грязной избе.
-- Пока нет, -- сказал сыщик, разглядывая изделия покойного Мастера. – Давай в Ванюшкином наследстве покопаемся?
Участковый сморщился с невесёлым видом, словно ответил «Тебе надо, ты и копайся», но вслух ничего не сказал.
Страж порядка оказался прав, конечно: в сундуке была давно не стиранная одежонка молодого мужика, махнувшего на себя рукой. 
«Увы, путь сыщика не всегда осыпан розами!», -- сказал себе Павел и разворошил гардероб покойного.
В самом углу он увидел тот же туесок из бересты, но этот был больше и проще на вид, без украшений.
-- Его я заберу с собой, -- сказал он присутствующим, показав находку.
Все трое поглядели с недоумением: нашёл сокровище из зловонного сундука!
-- Ты как хочешь, а я домой, с ног валюсь! – сказал Павел, когда они вышли из дома покойного звонаря.
-- Что-то хотел мне показать?
-- Приезжай затемно, не пожалеешь.
Ефросинью Карповну он упросил разбудить себя поздним вечером, наскоро поужинал, поскольку завтракать и обедать не довелось, и тут же уснул, как убитый.

22
-- Павлушка! Вставай! Сам велел разбудить, чертёнок…
…Короткий сон освежил его, как глоток нарзана.
-- Завтра, скорее всего, мы простимся с вами, Ефросинья Карповна, -- сказал он и рассчитался за постой. – Сегодня ко мне приедет Максим Тарасович; не бранитесь за поздний визит. Так надо!
-- Понимаю, -- сказала она. – На стол собрать вам?..
-- Можно. А если мы немножко… пошумим во дворе, не сердитесь на беспокойного постояльца. Страхование требует жертв.

В половине десятого пришёл участковый.
-- Хозяйка спит?
-- Давно! – сказал сыщик и указал товарищу на стул.
Но Максим с досадой отмахнулся рукой.
-- Некогда рассиживаться, друг. Орлова надо искать!
-- Как искать, где? – не понял сыщик.
-- Сбежал сельсовет. Люди видели, как мы с тобой трактирщика взяли, ну и доложили председателю. Я пока протокол составлял, пока со своим начальством созванивался в уезд – прошло около часа. Дай, думаю, доложить председателю. Прихожу, -- а его и след простыл!
Павел удивился: не ожидал такой прыти от старого знакомого.
-- Может быть, так отъехал, но делам?
-- Вылитое бегство! – возразил участковый. – Сейф в кабинете распахнут, полки пустые, в доме тоже всё кувырком… Люди видели, как оседлал коня и умчался прочь – только снег столбом!
-- По следам не пробовал?..
-- Первым делом! -- обиделся участковый. – Но этот гад выехал на большую дорогу, а там сегодня подтаяло, народа едет много: все следы затоптали!
Павел задумался.
-- Значит, не соврал мне покойный Ванюшка?.. Лет двадцать назад отец его ездил по сёлам, продавал свой товар… Ну и наткнулся на Сеньку Терехова и его подручных – татей придорожных. Сенька ещё молод был, не всех убивал. Ограбили Полоротова, побили и отпустили под честное слово.
-- Откуда ты всё знаешь?
  -- Знаю, дружище. Мой отец его брал под Чембаром, когда Сеня двух прасолов ограбил и в реку сбросил.
-- Да уж... И что дальше?
-- Загремел Сеня на полную катушку: к бессрочной каторге… Но Керенский всем дал волю, не разбираясь, и прибыл Терехов в Пензу уже не убийцей -- «политкаторжанином». В наш дом ворвался, как петух галльский. Чёрная кожанка на нём, красный бант, в руке маузер…
Участковый усмехнулся.
-- У нас ещё и пенсне стал носить: вылитый Свердлов, честное слово!
Павел горько усмехнулся.
-- Сегодня уже нет «революционера», будь уверен. Скинул и кожанку, и пенсне… Появится где-нибудь простым крестьянином, нэпманом, заготовителем… Ушёл от нас «Клоун», не скоро найдём!
-- Но почему он скрылся, как ты думаешь? Амнистию Керенского никто не отменял, новых преступлений Орлов-Терехова не совершал, насколько я знаю…
-- Ты так считаешь?..— задумался Павел. --  А я убеждён, что смерть несчастного клеевара – его рук дело. Не напрямую, конечно. Трактирщик помог… 
Участковый кивнул в ответ.
-- Тогда ясно, почему этот «орёл» так скоро покинул своё уютное гнезддышко. Трактирная банда не из тех, что будет долго молчать…
-- Да уж… Народ не слишком стойкий, -- усмехнулся Павел. 
-- Предпочёл не дожидаться развязки…   


Друзья посидели молча и убедились, что сегодня  им уже не найти  Орлова. Павел махнул рукой:
-- Завтра я доложу Горину. Будем вместе думать…
Участковый удивлённо поднял бровь.
-- Ты уезжаешь завтра?
-- Да.
-- То есть, главное твоё задание выполнено, и поджигатель найден?
-- Убеждён. Но для начала мне нужны твои практические знания, которыми славились выпускники пензенского реального училища…
-- Естествознание, математика, латынь, -- припомнил Максим.
-- Прекрасно! Химию тоже должен помнить?
Выпускник П.Р.У. пожал плечами.
-- Конечно, не так, как Юрка Ходаков, наш выпускник  16-го года; сегодня он уже сам преподаёт химию… Но всё-таки…
-- Вот и думай, голова: зачем этой корзине для грибов глиняное блюдце?
Павел достал изъятый у Ванюшки туес и поднял берестяную крышку.
Участковый заглянул внутрь. На донце виден был кусок сухой глины, слепленный в виде примитивной миски. 
-- Похоже, что сырую глину вдавили, сделали донце, подсушили, -- сказал реалист, напрягая воображение. – А глина, в отличие от бересты, не горит…
-- Браво, Максим! Сырая глина есть у них в избе, я видел. Кулаком её помяли, втиснули -- и на печь! К утру как камень станет!..
-- Ну? Не томи!
Сыщик ловко, как фокусник, достал большую церковную свечу.
-- Этого добра в доме церковного звонаря тоже хватало… А теперь смотри сюда, наука!
Он зажёг свечу, накапал ею на глиняный островок внутри туеса и аккуратно, двумя пальцами установил свечу на «блюдце».
-- Минуту подождём, воск должен схватиться!
Участковый глядел во все глаза…
-- Ах, паразит!.. Ты считаешь?..
-- Не забегай вперёд! -- строго сказал Павел. – Мы должны проследить всё событие – от начала до конца. Кстати, надо запомнить время.
Максим взглянул на ходики.
-- Без четверти десять…
-- Это время удачное. Все хорошие люди давно спят, как моя хозяйка, а заядлые картёжники ещё только в раж входят. Я примечал.
Участковый усмехнулся.
-- Доносили мне, что страховой агент не вылезает из-за картёжного стола.
-- Кстати сказать, не без успеха для пензенского сыска, -- похвалился Павел. -- По крайней мере, казённые деньги верну с лихвой!
-- Ну и дальше что?!
-- Пока мы с тобой болтали, свеча немножко нагорела, внизу у неё образовался хороший «башмачок». 
Сыщик приподнял туесок и помотал его взад-вперёд. Свеча в центре стояла устойчиво, не падала.
-- Это очень важно, учти! Эксперимент будем ставить   на улице, а там и ветерок гуляет!
-- Понятно, – догадался Максим. – А вешать на что?
-- Вот! – воскликнул Павел, указав тонкую вязальную проволоку, закреплённую в верхней крышке «корзины». – Я видел такую же в мастерской старика. 
-- Запасливый дед. Догадывался он, как ты думаешь?
-- Скорее всего, да. Потому и не спал ночами, когда его внучок замышлял нечто странное, караулил с колокольни, не покажется ли где огонёк…
-- Вот так?
-- Другого объяснения нет у меня да и не будет уже: умерли оба.
-- М-да…
-- Заявить на внука он не мог, потому что любил его, а допустить смерти простых людей не имел права, потому что   человек православный. 
Павел крепко закрепил крышку туеса и махнул Максиму.
– Одевайся, друг: на преступление идём!
Они вышли в сад.

23
Стояла изумительная ночь, какие не часто выпадают в середине зимы. Не было уже обжигающих январских морозов, не пришли ещё февральские метели, вдоволь утеплили землю снегопады, и теперь природа словно отдыхала от трудностей этой зимы.
 В небе висела полная  луна, похожая на новый серебряный полтинник с изображением ночной королевы. Вокруг неё хороводились, помаргивая, изумительно яркие звёзды. Небесная иллюминация давала столько света, что ночное село виделось всё, из конца в конец.
-- Будем считать, что преступник идёт на расстояние двадцати минут ходьбы от родного дома, -- сказал Павел. – Мы с тобой за это время должны изобразить соломенную крышу.
С помощью старых жердей и соломы друзья смастерили участок крыши, под которой и повесили роковой туес.
-- Горит?
-- Горит!.. Но ты заметь, как подходит для этих целей береста, Максим! Коробок настолько плотный, что не даёт возможности ветру задуть свечу. Но и задохнуться она не может: берёзовая кора сама по себе обеспечивает доступ воздуха. Идеальный сосуд для огня!
Убедившись, что сооружение вполне устойчиво, друзья пошли домой. Ходики приближались к десяти часам.
-- Самое его время! – подметил Павел. – Мелочь пузатая свою игру сделала, разошлась по домам, и теперь играют «ветераны» -- такие, как наш.
-- Те, кто остаётся сидеть всю ночь…
-- И это очень важно! – отметил сыщик. – Если он уйдёт до пожара, как обеспечит себе алиби?
-- Почему он и оставался вне подозрения. Когда начинался пожар, наш герой сидел в трактире, как миленький, его видели десятки людей…
-- Не просто люди – картёжники! – подчеркнул сыщик. – У них особая память на лица…
Друзья помолчали, вспомнив, что каждый из них натыкался на имя преступника, но стопроцентное трактирное алиби огораживало его от подозрений, как бетонная стена. 
 -- Одно меня интересует, -- сказал Павел. – Что подвигало мысль этого человека на преступление?
Участковый пожал плечами.
-- Если бескорыстная жажда мщения, то не всё совпадает, мне кажется. Ведь он же сознался, что избу Сан Саныча поджёг по наущению трактирщика, за деньги?
-- Да, это он успел мне сказать.
-- А я могу сказать, почему это так важно для Силыча. Его трактир многим спать не давал. И село у нас большой, и дорога рядом. Трактир всегда полон, ты сам это видел. Прибыль даёт даже не сам трактир, сколько его «задняя изба».
-- Ваша «сельская рулетка», -- усмехнулся Павел. – Во всём мире в выигрыше чаще те, кто мечет банк.
-- Короче, есть желающие на других концах села трактиры строить, и силы есть, но все боятся Спицыных со своей бандой.  Не пугался только Сан Саныч. «У меня, говорит, культурное будет заведение, вместо карт я бильярдный стол поставлю, буду сельчан благородной игре обучать!»
Павел вспомнил свою первую и короткую встречу с будущим трактирщиком.
-- Пошло бы у него, как считаешь?
-- Человек он хваткий, трудолюбивый, за что ни возьмётся, всё получается! Крупорушка у него, маслобойня, шерстобитная… Четверо сыновей – один другого крепче, не курящие, работящие… Хорошо бы развернулся новый трактирщик!
-- А теперь что же? Подрезал ему крылышки Спицын?
-- Ясное дело!
…В эту минуту что-то будто щёлкнуло в голове сыщика, на ум пришли слова матроса Горина: «Люди разные, а пострадали одинаково. Значит, что-то их связывает между собой?» 
-- А скажи мне, Максим: кто из погорельцев занимался лесными поделками до пожара?
Участковый нахмурил бровь, вспоминая.
-- Вообще-то многие… Земли у нас серые лесные, богатых урожаев не соберёшь. Ложки-плошки – какое ни есть, но подспорье, детишкам на молочишко…
-- Так–так!
-- У Белкиных, я помню, сам хозяин «режет», Кондрат Петрович…
-- Та-ак…
-- У Чушкиных Пантелей не режет, нет…
-- Плохо.
-- Но отец его, и оба брата – эти увлекаются!
-- Дальше!
-- У Куделиных и Семён Андреевич, и Андрей Поликарпович, отец его…
-- А на дорогу носят?
Участковый искренне удивился.
-- Если не носить, то зачем резать? Но не сами стоят, конечно, чаще жён посылают… Самыми добычливыми считаются молодые красивые бабёнки: у них проезжие охотнее покупают.
-- Такие, как Серафима, Полина, Мария? – вспомнил Павел имена жён погорельцев.
-- Точно…
Сыщик потянулся, скидывая сонную усталость, широко улыбнулся.
-- Мне кажется, понял я Ванюшку!
-- Ну выкладывай, не томи…
Павел прошёлся по горнице, приводя в порядок мысль.
-- Представь себе такую картину: на дороге торгуют лесными поделками три красавицы и мужичок с бородавкой. Пока нет проезжающих, весёлые девицы не упустят случая обсмеять конкурента. Он и «чёртом целованный», и «вонючка», и вообще не мужик: мужицкое дело «резать», а не на дороге стоять.
-- Так-так! – согласился участковый.
-- За долгий день столько наслушается конкурент, что убить соперниц готов!.. Ну и надумал, сволочь, как отомстить обидчицам, а самому остаться в стороне.
-- Да, хитро придумал!
-- Его бы мозги да на доброе дело! 
-- И ведь как ловко получается! – подхватил друг. – Конкуренты разорены, мужикам уже не до поделок, женам, само собой, тоже…
Сыщик поднял палец.
-- А тут ещё и слух прошёл: Ванюшка сглазить может, опасно с ним шутить!
-- Да-а…
Они снова выпили по чашке чая. Ничего более существенного Павел не позволил: эксперимент надо ставить на трезвую голову!
Время шло. Друзья, чтобы не уснуть, старались припомнить все детали минувших пожаров, связать их со своими догадками, и поражались совпадению.
-- Очень важно выбрать свечу нужного размера. Чтобы не меньше и не больше была.
-- Я думаю, он дома специально тренировался! Ходики есть е них, поджог свечу и наблюдай, сколько времени она горит…
-- Вполне возможно.
Участковый глубоко вздохнул.
-- А ведь долго могло бы это продолжаться, не случись трагедии у Сан Саныча!
-- Что значит, «случись»? Ванюшка сам её подстроил!
-- Это так. Но он привык, что его месть обходилась людям…  бескровно!  Ну сгорела изба, ну пяток кур, поросёнок… Но когда люди сгорели, очухался поджигатель!
-- Человек верующий, он впервые заглянул в тот котёл, где варятся души страшных грешников – поджигателей, детоубийц…
-- Нещадно пить стал, заговариваться, а для заказчиков это очень опасно!
-- Он его и «схоронил» -- давно известным способом.
Павел невесело усмехнулся.
-- Мне говорили, кстати, что Спицын-старший в молодости своего соперника вот также закопал -- в лесном овраге. Когда весной нашли пропащего, экспертизу ставить негде было: волки грызли, лисы, вороны…
-- М-да… Невесёлая картина!
-- И, как учили нас в Москве, нет ничего для преступника более обнадёживающего, чем преступление без наказания.
Друзья поглядели на часы. Примерно в это время начинались «случайные» пожары в Междуречье.
-- Ну что? Пора, дружище?
-- Пора!

24
Большая Медведица сделала свой полуоборот на небе, стало морознее, снег хрустел под ногами так, что их шаги разносились по всему селу. Спросонья взлаяли собаки.   
 Друзья подошли к своему «агрегату». Всё так же под «крышей» из старых жердей, соломы и снега висел невзрачный туесок, и где-то там, в его берестяном нутре, тлел огонёк – источник будущих пожаров.
Павел вздохнул, выпрямился в рост.
-- Можешь ты мне слово дать, Максим?
Товарищ почувствовал, что разговор предстоит серьёзный, и тоже подтянулся.
-- Ты старше по званию, Павел. Я обязан тебе подчиниться.
-- Здесь звание не поможет. Я хочу просить тебя сдержать своё слово на всю оставшуюся жизнь, в каких бы званиях мы ни были.
Максим кивнул.
-- Если это службе не во вред…
-- Напротив.
-- Тогда клянусь!
Павел оглянулся, убедился, что ни одна живая душа его подслушать не может, и сказал:
-- Прикинул я и понял, что Ванюшин метод удивительно прост и соблазнителен для любого с неустойчивой психикой. А такие есть всегда.
-- Согласен.
-- И долго ещё будут на Руси дома, крытые соломенной крышей…
-- Это важно?
-- Конечно. Железную крышу «Ванюшкина мина» не пробьёт, пожалуй.
Бывший реалист подумал и согласился.
-- Трудно.
-- Когда-нибудь преступники найдут другие «мины замедленного действия», но подсказывать им мы не будем. Согласен?
-- Вполне! – сказал Максим.
-- Виновный найден, но не дожил до суда. Горину я доложу, что операция успешно завершена, преступник обезврежен, новых непонятных пожаров в Междуречье не будет. А это главное!
-- Ты уверен, что село может спать спокойно?
-- Если мы не выпустим джина из бутылки…
-- Тогда – да. Я согласен!
Друзья пожали друг другу руки.

В эту минуту что-то изменилось в окружающем мире.
 Свеча догорела, огонь пробежался по восковой чашечке глиняного блюдца, достиг бересты и начал жадно лизать её восхитительно тёплые бока. Береста затрещала и жарко вспыхнула великой силой огня. Того огня, который был заключён в неё самим солнцем, согревавшим берёзовый ствол годами.
Огонь бросился к выходу, загудел, завыл, и не прошло минуты, как безобидный  с вида  туесок превратился в домну. Жаркое пламя вырвалось из неё, пробив берестяную крышку и став от этого вдвое мощнее! В считанные мгновения оно охватило  солому и жерди, готово был проглотить крышу, стены, весь дом!!!..   
К счастью, соломы оказалось слишком мало для всепоглощающей жажды огня. Он в ярости испепелил свою берестяную оболочку, оплавил снег кругом и, обессилев, свернулся на земле серой пепельной кошкой.
               
                91.500 знаков с пробелами.
От автора.
Повесть "Набат" является продолжением романа "Капитан-исправник из Чембара".







 





 
 

 
 
 




 
 
 
 




 



 


 
 
 
 
 
 .
 
 
 
 
 

 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 .
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 




   

   




 
 
 
 
 
 .
 
 
 
 
 

 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 .