Книга давно дочитана, а все не отпускает…
Роман до краев наполнен психологией, сильными эмоциями и переживаниями, в нем тонешь с первых страниц… Нет, вру: прямо с эпиграфа.
В отличие от других романов, действие здесь играет достаточно большую роль, и за развитием сюжета следишь с волнением, особенно на последних страницах, когда сюжет уже несется вскачь, а ты за ним не поспеваешь, и опаздываешь к финальной сцене вместе с героем, когда уже ничего сделать нельзя….
Неожиданно близки оказались параллели книги и моя любовь к авторским куклам, мои собственные женские жизненные переживания …
В этом романе автором сделана заявка на готический роман, и даже на триллер, но тоже так, как умеет это только Рубина.
Читаю почти всегда поздно ночью, и иногда просто испытывала желание спрятаться под подушку…Страшное проклятие корчмаря висит над всеми потомками кукольника - соблазнителя его дочери…
Вообще, в романе куклы – такие же живые, действующие персонажи, как люди. Кукла-Корчмарь, дожидающаяся нас в подвале, кукла-Эллис с глазами цвета меда, Петрушка, Фаюмочка, Скелетик и даже Пипа Австралийская – они все тянут одеяло сюжета на себя.
Нынче Рубина щедро знакомит нас с подробностями жизни послевоенного Львова, да так, что кажется, слышен запах кофе из старой армянской кавярны, и запах летних тополей…
«…Нет, все же о кавярне на Армянской надо подробнее! Надо бы найти особенные слова, – ведь в пряно-охристом воздухе этого неприглядного помещения остался витать лохматый призрак нашей юности, наше кофейное братство.
Не знаю, кем и когда рождена была легенда, что кофе на Армянской – это лучший кофе в мире. Чужим там вполне могли подать порядочное пойло. Просто чужие-то почти и не забредали – не слишком очаровательное было место: сесть практически негде, десерта никакого… Да и сама эта улочка, со своим, замечательных, конечно, пропорций, но таким облупленным храмом… Почему же Армянская у нас котировалась выше всех прочих мест в городе?
Здесь можно было застать того, чей адрес и телефон давно потерял, здесь оставляли друг для друга передачки, документы и записки. «Я оставлю для тебя на Армянской», – привычная фраза, оброненная на бегу, выкрикнутая из окна трамвая, шепотом сказанная в «читалке» института…»
Не менее выпуклы и объемны обожженные солнцем пейзажи окрестностей Иерусалима.
А потом мы вместе с автором попадаем в рождественскую Прагу – и можно ли придумать декорации лучше для страшного кукольного спектакля, который нам показывает автор, и который так страшно заканчивается?..
«…И угодил прямо в декорации к «Щелкунчику».
Много раз бывал в этом городе, неплохо его знаю, люблю… Люблю огромные фонари на площади Республики, препоясанные цветочными коромыслами, с бадьями, полными герани; люблю россыпь мансардных оконец, которые, словно почки весной, вспарывают кору черепичных крыш; люблю мелкое тряское цоканье копыт по брусчатке и запряженных в пролетки нарядных лошадей: голубая упряжь, голубые шоры, голубые колпачки на сторожких ушах…
Но заваленная снегом, волшебно освещенная гроздьями театральных фонарей Прага – это особый жанр: смесь балета со сновидением в сопровождении стойкого запаха жареных шпикачек.
Над Староместской площадью столбом стояло ярмарочное веселье «Ваночных трхов», местных рождественских базаров – самое народное, самое бестолковое и самое аппетитное из всех видов веселья.
В центре был установлен огромный, украшенный гирляндами из еловых ветвей деревянный помост с экраном, и в снежную замять неба уносилась искристая ель, вокруг которой тесным хороводом стояли «станки» – рождественские избушки со всякой вкуснотищей. Все продавалось, все готовилось, точилось, ковалось, крутилось, жарилось тут же, на глазах у покупателей. В теремке, где выпекались пышущие трделники – круглые браслеты из теста, посыпанные корицей и сахаром, – летали белые руки разгоряченной, такой же пыщущей от жара печи работницы, ладно катающей прямыми ладонями бесконечные змейки из теста.
И благоухание жареных шпикачек тянулось за тобой длинным шлейфом, запутываясь в волосах, щекоча усы, проникая за пазуху и оседая в карманах – так что потом, дома, им можно было поужинать…»
В центре сюжета – взаимоотношения кукольника и его любимой женщины. Можно, конечно, рассматривать эту книгу как историю любви мальчика Пети и девочки Лизы, но ведь все не так просто. Хотя, конечно, любовь есть – яркая, трагическая, омраченная безумием любимой женщины… Кукольник привык водить своих кукол за руку, иногда мне кажется, что он и с Лизой хотел бы так поступить. Мне показалось, что это роман о том, что в отношениях с людьми мы иногда выступаем как ведущие, иногда как ведомые – то есть, по сути, примеряем роль куклы или кукловода на себя. Кукловод - это страшная ответственность. Любя человека по-настоящему, никогда не знаешь, не переступил ли ты грань, и не подменил его волю своей.
Лиза смогла выбраться из паутины безумия только ценой жизни Эллис.
Подруга, начиная читать «Синдром Петрушки», меня спросила с тревогой, хорошо ли заканчивается книга. Я честно ответила: ужасно. Но хорошо!..