ГЕНИЙ И ЗЛОДЕЙСТВО
Виктору Куржалову, Григорию Белоцерковскому,
Николаю Романовскому, Даниле Сомкнулову, с улыбкой.
Звуки моцартовского менуэта сверкающими брызгами разлетались по залу, отражаясь в хрустале зажжённых люстр и исчезая в тёмных уголках галёрки. Музыканты старались изо всех сил.
На последних тактах боковая дверь партера открылась, и вошёл… Сальери. На нём был седой парик с бакенбардами и серый, отделанный серебром камзол. В вытянутых вперёд руках Сальери держал высокий хрустальный бокал, до краёв наполненный прозрачной жидкостью вишнёвого цвета (честно говоря, это был компот).
Не сводя сосредоточенного взора с бокала, Сальери осторожно продвигался по проходу между зрительскими креслами и декламировал:
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеёй, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто! А ныне – сам скажу – я ныне
Завистник. Я завидую: глубоко,
Мучительно завидую.
– О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений – не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан –
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?..
- Ааа! Ага! – раздался крик с противоположной стороны, и в зал ввалился… Моцарт собственной персоной. Он
тоже был в парике, камзоле, панталонах, белых чулках и туфлях с пряжками.
- Ага! Увидел ты! А мне хотелось
Тебя нежданной шуткой угостить.
- Ты здесь! – Давно ль? – осведомился Сальери, на секунду отвлёкшись от бокала с ядом.
- Сейчас. Я шёл к тебе,
Нёс кое-что тебе я показать;
Но, проходя перед трактиром, вдруг
Услышал скрыпку…
Моцарт махнул рукой в сторону нашего альтиста Вити (он у нас – единственный парень в квартете, поэтому
роль пушкинского «скрыпача», безусловно, досталась ему).
…Нет, мой друг, Сальери!
Смешнее отроду ты ничего
Не слыхивал…
- О чудо!
Не вытерпел, привёл я… скрыпача
Чтоб угостить тебя его искусством.
По замыслу режиссёра, у всех участников сего действа, которое происходило на седьмой день театрального фестиваля, должны были слегка подрагивать руки – день закрытия всё-таки, да ещё День театра впридачу. Итак, повинуясь жесту подрагивающей руки Моцарта, Витя встал со своего места на сцене, поднял альт, и попытался поднести дрожащий смычок к инструменту.
Вообще-то, Витя у нас – абсолютно положительный парень без вредных привычек, поэтому роль скрипача-алкалоида давалась ему с трудом, несмотря на подбадривающее дрожание остальных действующих лиц и разъяснения режиссёра на репетициях.
- Из Моцарта нам что-нибудь! – скомандовал Моцарт.
Витя с хрустом опустил смычок на струны и начал коряво наигрывать тему «Менуэта». Моцарт разразился гомерическим хохотом вместе с публикой, которая уже давно веселилась вовсю. В этот момент кулисы на противоположном конце сцены раздвинулись, и оттуда вылез наш любимый артист Григорий Яковлевич, который, согласно замыслу режиссёра, изображал театрального дворника, и, по совместительству, конферансье. В руках он держал совок и метлу.
- И ты смеяться можешь? – не согласился с коллегой Сальери, неуклонно приближаясь к тому со своим роковым бокалом.
- Ах, Сальери! – продолжал хохотать Моцарт, - Ужель и сам ты не смеёшься?
В этот момент Моцарт зафиксировал свой взгляд на бокале и чрезвычайно им заинтересовался. Григорий Яковлевич, подметавший сцену, тоже попробовал переместиться поближе к бокалу, но Сальери грозно посмотрел в его сторону.
- Нет! (Сальери решил отстаивать свою точку зрения до конца и разъяснить-таки коллеге, в чём тот не прав).
- Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Невероятно, но бокал всё-таки оказался в руках у Моцарта.
Яковлевич попытался протянуть к нему дрожащую руку.
- Пошёл, пошёл! – начал отгонять Яковлевича от бокала бдительный Сальери. Тот отпрянул.
- Постой же: вот тебе! – вмешался сердобольный Моцарт и бросил Яковлевичу монетку. – Сходи, принеси ещё!
Григорий Яковлевич послушно подобрал монетку, отбросил метлу и ушёл за кулисы.
Моцарт, наконец, сосредоточился на бокале и картинно осушил его, воскликнув при этом:
- Я пью за день театра!
Сальери, любовно наблюдавший за каждым глотательным движением Моцарта, в радостном возбуждении потёр руки.
Моцарт аккуратно поставил бокал на авансцену (реквизит всё-таки) и начал посылать публике воздушные поцелуи.
«Неожиданно» он издал ужасающий крик, схватился за живот, согнулся, откинулся назад, потом начал беспорядочно молотить руками воздух.
Сальери радостно завопил и приготовился добивать жертву, вытащив из-за пояса два картонных кинжала, специально изготовленных бутафорами по этому случаю.
«Сладкая парочка» отправилась в обратное путешествие через весь партер, оглашая воздух воинственными криками. Моцарт на каждом шагу падал на подворачивающихся зрителей. Сальери покалывал его кинжалами в бока и прочие чувствительные места. В воздух взвивались алые атласные ленты, которые Моцарт незаметным ловким движением выбрасывал из бокового кармана. Это были, несомненно, струи крови…
Разумеется, все симпатии и зрителей, и музыкантов, были на стороне Моцарта. Так уж повелось с пушкинских времён…
А ещё очень хотелось крикнуть Моцарту: - Отстреливайся, Коля!