Ну зачем мне ласковый, ещё один ларёк?
Тебе значит звёздочка, а мне значит срок?
С новым годом дуралей - так мы его же справили?
С новым годом говорю - тебе год добавили!(Из блатной песни)
Один из главных героев этого рассказа, опер по кличке Пися. Видится необходимым, сразу объяснить, как и почему у него была такая кличка. Тем более, у других мусоров из зоновской оперчасти, вообще никаких кликух не было. Из этого следует, что кличку Пися получил за особые заслуги. Первыми назвали его так стрёмные пидора. Стрёмные пидора – это обиженные, которые сидят на стрёме, т. е. выполняют караульную функцию. Вспоминается игра слов в сказке Пушкина – Петушок золотой гребешок. На шпилю как на гандоне, петушок сидит на стрёме. Только слышно на слуху: Царствуй лежа на боку! Хочешь в карты там играй, хочешь чифир потребляй! В случае появления на горизонте, неприятеля с намерениями забурится в барак, они бегут по бараку крича в каждую секцию – мусора! Или - опера! Или – шмон! Или – отрядник! Ну в общем, на каждую ситуацию свой привет. Так вот, когда на горизонте появлялся Пися, они кричали – Пися! Когда братва задала законный вопрос – почему, ответ был такой – длинный как пися. Так и прижилось. Да, перешёл Пися, в своём рвении дорожку… угораздило его так довыебываться дотрудится. Он уже и сам то, выглядел как обиженный, но трудился всё же ревностно, честно отрабатывая свой собачий хлеб.
В зоне все по прибытии заполняют анкету - психологический портрет, угораздило мне было приколоться… Заполнил я анкету так, как мог бы ответить на вопросы голимый лошок… У оперов свои показатели проделанной работы. Это вербовка явных и скрытых козлов, раскрытие преступлений, или как это ещё называется – развод лохов на чистяк (чистосердечное признание). Так как я, числился за отрядом который курировал Пися, то мои извращённые показатели попались на глаза. Он наверно уже развернул губу до полу, мечтая об успешных розыскных мероприятиях. Вызывают меня в оперчасть… Прихожу. Садись. Присел. Пися сделал приветливое лицо и начал интересоваться, живы ли и как здоровье родителей, чем они занимаются, постепенно переводя разговор на меня, чем занимался, как дошёл до совершения преступления. Я играл роль этакого простачка, подробно и как бы простодушно расписывая ему все интересующие его темы. Так что ему постоянно приходилось меня перебивать, чтоб перейти к следующему вопросу сценария. Вот, дошла очередь и до того, как я докатился до такой жизни… Ильф или Петров выразился – «И тут Остапа понесло…» А жизнь то какая? Посыпалось из меня. Работы нету, А если есть платят копейки.. Да ещё и издеваются – не хочешь, вали нахуй… Пособие не плотят, жилья не дают – подыхай да и всё! Не дай бог заболеешь… точно подыхай. А ещё говорят дерьмократия, дерьмократия… делай что хочешь подыхай как придётся… В совке как раздражали бумажки! А сейчас? Скоро нужно будет ещё иметь бумажку что жопа у тя снизу, а пасть сверху. А нам в ухи ссат… дерьмократия… Ельцин и прочие. Были они коммунисты… ничего своего у них не было, а счас капиталисты, растащили всё, теперь у них всё своё, то, что народное было. Вон в зоне то, смотри сам - голод, даже фуфаек нет… Козлы они пидоры гнойные эти Ельцин Горбачёв. На этом моменте Пися меня остановил, не дав завершить, что воровать я пошёл, чтоб отомстить всей этой козлоте… Судя по его потемневшему лицу, услышанное его не вдохновило… Ладно, ладно, перевёл он стрелки беседы в другое русло, но ведь ты же не пропащий? Я подтвердил, что душой и телом готов быть полезен даже Брахмапутре. Ведь быть полезным – высший долг и обязанность каждого. Пися начал напоминать гончую, взявшую след. Ну, так в чём же дело? Продолжил он, я вижу, ты совсем не пропащий, и можешь начать новую жизнь. Я сделал недоумённый вид – это что? Родится по новой что ли? Нет, ответил Пися, а перечеркнуть не слишком хорошее и полезное для общества прошлое… Вон читал плакат? – На свободу с чистой совестью? Я сделал вид сомневающегося и сказал – ага. Писе тут, сразу стало понятно, что лопушок наслушался зековских баек о коварстве оперчасти. Он не стал меня разубеждать, а взял быка за рога. – Кто с нами хорошо, кто чистосердечный, тому мы идём навстречу, помогаем, и даже помогаем получить удо..(условно досрочное освобождение) Я сделал приветливое лицо и сказал – а мыло можно будет в ларьке купить? Зачем тебе мыло? - удивился Пися. Стирать отмывать надо много, грустно поведал я. Ладно, посмотрим, сказал Пися. Вот ты кроме того дела, за которое судим, ещё что нибудь совершал? Может на стрёме кому стоял или ещё чего? Я сделал вид возмущенного валенка колхозного и опять понёс: я … это… сам кого могу на стрёму поставить… кто это за ферзя такая.. на стрёму меня ставить? Я… это… (чуть было не высказался, что ***м танки разбивал, кровь мешками проливал и даже Смольный штурмовал) Пися вовремя меня остановил, - ну так что, больше ничего не совершал? Я горестно вздохнул, уставился в пол и сказал виноватым голосом – совершал… И тут же подняв голову и посмотрев на Писю спросил – так что, писать про это надо будет? Пися подтвердил. Я твердо поведал, что писать буду только в отряде, потому что, мне всё это очень стыдно вспоминать, и вспоминать я согласен только наедине с самим собой. Пися старался меня разубедить, напирая на то что там в отряде меня научат не идти на чистяк… На что я клялся и божился, что никому ничего не скажу. Кое как мне удалось убедить Писю. Потом мы торговались из-за бумаги. Заявление надо было писать на бумаге, типа принтерной формата А4. Я НАПИРАЛ, ЧТО МНОГО ЛИСТОВ ПЕРЕПОРЧУ, Пися не хотел отправлять в отряд бумагу, столь нужную для изготовления карт. В конце концов, он выделил мне пять листов, содрав с меня обещание, что все испорченные или лишние листы я верну.
И вот я в отряде, сел за тумбочку, писать, положив листы так, чтоб их обязательно было видно Попу, заядлому картёжнику, открывшем в отряде мастерскую по изготовлению карт… В конце концов Поп не выдержал, подошёл ко мне и спросил – ты что пишешь? Чистосердечное признание, ответил я. Челюсть у Попа отвисла, он не успел ничего сказать, как я его опередил – ты слышь, Поп… только не пой мне, ладно? Ты насчёт бумаги подошёл? Так на, забирай вот эти четыре листа. И иди, не мешай полёту мысли… Поп не стал задавать глупых вопросов, а схватил листы и почапал их ныкать..
И вот я принёс Писе чистосердечное признание.
Начальнику такому то
от осуждённого такого то
статья такая то
срок такой то
Начало срока
Конец срока.
Чистосердечное признание.
Раскаиваясь в совершённых делах, и полностью осознавая свою вину перед обществом,
сообщаю: В периоды от …. По… годы, я неоднократно лазил на завод ЖБИ расположенный по адресу … с целью хищения цемента. Было порядка десяти эпизодов хищения. Общая масса похищенного, по моим подсчётам, равна весу стандартного мешка с цементом.
Дата, с уважением осуждённый такой то.
Прочитав, Пися поднял на меня почерневшее лицо и сказал – больше что? Не было ничего? Я сделал просветлённо-удовлетворённый, скинутым с плеч грузом вид, и ответил, излучая радость и покой – нет, больше ничего. А где остальные листы? Спросил Пися. Скрысили, начальник, пошел поссать, прихожу – нету уже. Крыс то, крыс то развелось? Ничо нельзя оставить… Совести нет у людей совсем… И перевел разговор – А что начальник, мыло то дадут? Пися ещё не понял окончательно, как меня воспринимать и чисто автоматически спросил – зачем тебе мыло? Как же… плакат – на свободу с чистой совестью… сколько ж мыла надо? Пися сдержался, хотя ему с трудом это удалось… И отправил меня прочь.