Стальной воздух неизбывности и тоски. Он стоял у больничного окошка и смотрел на дымку заката - ледяного розовато-красного волшебства морозца. Здесь он был не в первый раз, и все было знакомо до боли - медсестры, процедурный кабинет и капельницы. Знакома была и эта дневная тишина. Час сна. И час тишины. Он редко спал, но все чаще подходил к этому туалетному окну и смотрел на движение людей и машин. Ноги заныли и он, переминаясь, попытался отступить назад. Чуть покачнулся, нашел пальцами свою палку и заковылял обратно в палату.
Таня лежала на твердой подушке и прогибающемся матрасе и не могла поверить в то, что она находится в больнице. В месте, где никогда еще не была и тем более не лежала. Спокойная, уверенная в себе, современно-независимая, берущая все новые и новые высоты в этой жизни. Что ж, перед болезнью, видимо, действительно все равны. Она сворачивалась клубком на своей постельке и тупо смотрела в стену, не слушая о чем говорят однопалатницы. Ее привезли два дня назад в полусознательном состоянии на рассвете. Воспаление легких, диагноз не из лучших. Она была словно в бреду, отмахивалась от еды и разговоров, чуть лучше стало лишь после нескольких капельниц и уколов. Какое странное серое утро. Непривычное. В палате было намного теплее, чем дома в обычное время. Она проследила взглядом по обстановке окружающего пространства и не смогла даже бы и сказать какие эмоции от увиденного она испытывает. Посмотрев на вечно-болтающих соседок, Таня вышла в коридор и направилась к туалету, тот был в мужской части отделения, и идти до него нужно было аккурат в другой конец коридора. Размышления и непривычность обстановки занимали ее так, что она не сразу заметила старого сутулого человека с палкой в руке. Уже проходя мимо она улыбнулась вскользь, скорее по привычке чем из вежливости.
Он стоял и смотрел ей вслед. Чем-то она поразила его. Может быть молодостью и красотой, а может теплом и совершенной детскостью во взгляде. Он опустил глаза на свои ноги, затем посмотрел на руку на палке и остался стоять на месте. Он ждал, когда она пойдет назад. Когда она выходила из туалета, он стоял у того же места и смотрел на нее.
«Здравствуй», сказал он это слово очень невнятно и путано. Ей показалось, что у него какое-то нарушение речи, потому что слово он не выговорил полностью.. Она не стала останавливаться, лишь в ответ тепло улыбнулась и сказала «Здравствуйте» и пошла в палату. На обед был овощной суп и запеканка из морковки. «Хм, такой гадости давно я не ела». Тем не менее Таня умяла свою порцию и отправилась гулять по этажу. После такой весьма небольшой прогулки стало клонить в сон, и она проспала до самого ужина.
Тусклые лампы по бокам коридора и низкие скамейки обтянутые темно-коричневой кожанкой. Она уселась на одну такую скамейку, подальше от шума больничного вечера и начала писать. Впервые после нескольких месяцев молчания к ней постучались набатом невысказанные мысли. Не дочувствованные эмоции и зрелые рассуждения человека, впервые столкнувшегося с физической беспомощностью… она увлеклась своими переживаниями и сомнениями, но заметила, что кто-то идет по направлению к ней. Подняла глаза и прищурилась задумчиво, увидев, что к ней подошел тот самый старичок с палочкой, которого она видела днем. Он уселся рядом с ней на скамейку и, заикаясь, произнес «Тебя.. как зовут?» Таня назвала она свое имя и посмотрела на него. «А меня .. В..валера» Она рассеянно кивнула и вновь опустила глаза на свою книжечку. Он молчал, не зная что сказать, но отчетливо осознавая, что продолжить разговор должен. Он протянул к ней руку, и она увидела, что он держит в руке мандарин. Ее вопросительный взгляд направленный на него, а он, вновь заикаясь сказал: «бери, у м.меня много еще». Она смущенно улыбнулась и не зная как отреагировать все же сказала «спасибо». Он сидел на самом краешке кушетки, зажав в руках свою палку и странно притоптывал ногой. Путаясь в словах, задавал ей вопросы, пытаясь расспросить ее кто она и чем занимается, но речь окончательно его подвела, и она переспрашивала не по одному разу каждое его слово. Он пытался выговаривать фразы лучше, но у него ничего не получалось.
Наконец Таня взяла с собой мандарин поднялась и сказала ему «ну я пойду», направилась к своей палате. Он тоскливо смотрел ей вслед, и думал о том, что ему хочется, чтобы она не уходила от него сейчас. «Боится меня», подумал он тоскливо, поднялся и поковылял в палату.
Прошла неделя. Таня задумчиво сидела на кровати и ела мандарин, перед ней на тумбочке лежала груда мятных конфеток и еще пара мандаринов. Дядя Валера, как она его называла, постоянно задаривал ее то мандаринами то конфетами. Она пыталась отказываться, но он лишь бесцеремонно совал ей в руки сласти и уходил что-то ворча себе под нос. Она пыталась расспрашивать его о прошлом, но он либо отмалчивался, либо произносил неизменное: «ошибки молодости», либо бормотал что-то несусветное… Она видела его тело - все в шрамах и татуировках, ногти на пальцах - либо отсутствовали вообще, либо были искорежены и изогнуты. У него не было одного глаза, но он никогда так и не сказал Тане, что с ним случилось. Она много раз, отчего-то - застенчиво, задавала ему этот вопрос, а он неизменно отвечал «Упал на палку» со смешливой улыбкой. Было понятно, что этот ответ он давно придумал и озвучивал его знакомым и не знакомым людям, чтобы так сказать отделаться шуткой от этого вопроса.
Валера лежал на кровати и с неодобрением смотрел на новенького, поступившего к ним вчера. Тот был адвокатом и уже утомил всех в палате рассказами о своей жизни и работе. Валера старался не слушать его и думал о Танечке. Она все чаще появлялась в других палатах и помогала старушкам. Ее любили всем отделением, а он испытывал настоящую гордость за то, что она общается с ним по вечерам полупустого коридора. Он старался все чаще выходить в коридор и смотреть на то, как она разговаривала с другими людьми. Старушек он не любил, те ехидно улыбались ему и перешептывались за его спиной, дескать «на молоденьких потянуло». Он хмурился и обиженно сопел в подушку по вечерам. Знали бы они все то, что прошагал он и отмерил своей ненасытной и страшной на расправу судьбой, деталей и даже общего сюжета которой не смог бы сказать никто на белом свете. Может друзья, которых даже и нельзя было назвать таковыми.. Сокамерники, морячки… только нет их больше. Их больше нет. Остался один, но тот далеко и сам, наверное, уже не жилец. «Танюша» шептала ему душа, и он засыпал, умиротворенно вспоминая перед собой ее живые и бойкие глазки. Глаза ребенка.
Танюша залетела в ординаторскую «Дяде Валере нужно градусник!» Врач, молоденькая девочка обернулась и сказала другой ехидно: «Дядя Валера?» и затем, обращаясь к медсестре: «Дайте Плехову из 9-ой градусник». Танюша задумчиво направилась к себе и вдруг отчетливо поняла, что так счастлива и спокойна давно уже не была. Она никогда и подумать бы не могла, что так тепло ей будет среди всех этих людей. Так тепло и так хорошо.
В пятницу появился новый пациент – веселый мужичок лет 40-ка. Звали его простым русским именем - Иван. За какие-то два дня он сумел очаровать весь медперсонал – включая уборщиц и бОльшую часть пациентов. Они все смотрели на его забавные выкрутасы: он острил и хохмил на каждом шагу. Несмотря на то, что молоденьких девочек на их этаже было несколько, именно Танечку он заприметил сразу. Проходя по больничному коридору, он всегда приветствовал ее неизменным: «Привет, Рыжая», причем слово «Рыжая» он произносил Так, что ударение падало сразу же на первый и на последний слоги. Танюша стояла у окна и смотрела на улицу. Боковым зрением она заметила вышедшего из своей палаты дядю Валеру. Она тепло улыбнулась сама себе, думая о том, что испытывает к нему настолько отеческие чувства, что впору обниматься по родственному при встрече. Он двигался медленно по коридору по направлению к ней, а из своей палаты тем временем вынырнул Иван. Таня словно почувствовала его взгляд на себе и быстро обернулась. Тот догнал идущего дядю Валеру, хлопнув ему по плечу с силой (что тот чуть не упал) и сказал, хитро посматривая на Таню «Видишь цель? В себе уверен?» Валера с неприязнью взглянул на того и буркнул себе под нос что-то неприятное. А Иван, оставив его сзади, двигался к Тане. Приговаривая: «А я вижу цель… в себе уверен». Таня развернулась к нему лицом (как бы не схлопотать по попе), но тот, хищно ухмыляясь прошел мимо в курилку – по совместительству туалет. С тех пор, как только они трое оказывались рядом – Валера хмурил лицо и что-то бормотал себе под нос. Иван шутил и острил, а Таня улыбалась Ивану. А смотрела на Валеру. Поскольку не могла понять как можно в подобной ситуации, когда в разных людях играет разные чувства, говорить и делать что-то однозначное и двусмысленное. В ней просыпалось опять это желание угодить обоим. Поэтому за короткий миг – она успевала и тепло взглянуть на дядю Валеру, и мило и обезоруживающе посмотреть на Ивана. Для каждого из них находились свои улыбки и слова.
С детства Таня жила как бы двойной жизнью - жизнью девочки и жизнью мальчика. И невозможно было уже сказать отчего так получилось. Может потому что отец был сильной личностью, но все же обращавший повышенное внимание на сына и его воспитание. Дочку он, конечно же, любил, но не так как сына. Оно и понятно - мужчина, наследник. Одним словом - МУЖЧИНА. Это звучит гордо. А Танечке хотелось чтобы все то, что он говорил и рассказывал брату - знала и она. Тут не было ни капли зависти и ревности, тут было желание научиться быть такой же сильной и смелой как папа. Вначале так и было, с детства отец учил их одинаково. Да так, что не однажды в обычном соревновании на силу она выходила победителем. До одного маленького момента. Мааааленького такого, который навсегда изменил былую расстановку сил. Поскольку отец увлекался единоборствами, они изредка устраивали дружественные поединки. В один из таких моментов, когда Таня нанесла удар брату в живот, он неожиданно отстранился и сказал: «ТЫ ЗАЧЕМ В ПОЛНУЮ СИЛУ БЬЕШЬ? Я же тебя жалею и сам не бью в полную силу». Несколько слов и этого хватило, чтобы Таня задумалась… ощутила внезапные муки совести.. и …перестала выигрывать. Этой фразой ее отправили в небес на землю, к своему истинному предназначению - быть Женщиной. А значит испытывать жалость, сострадание, терпение… и еще много чего из человеческих качеств, что ведут к .. слабости. По своей сути.
Теперь она только проигрывала, а отец стал ее все чаще отправлять от их мужских занятий. Она любила бегать и играть с пацанами. Так от нее ускользали все девчонки - подружки. Она любила носить ремни. Кроме нее, больше в семье никто не одобрял этого.
Она хотела рисовать, ее отправили танцевать. Но это желание угодить Всем вокруг надолго осталось в ней. Ну не любила Таня недовольства. В маленьком сознании твердо отпечаталось - если какой-то человек недоволен - значит, она что-то делает неправильно. Поэтому она училась делать ВСЕ. Все что можно и нельзя. Она должна была уметь делать ВСЕ. Все свои победы в жизни можно было отнести к этому ее стремлению угодить другим. И эта явная раздвоенность иногда поражала тех, кто находился с ней рядом - в какой-то момент она была весела и беспечная, либо мудра и терпелива, либо добра и душевна, а в другой - цинична, жестка, груба, отчаянна, целеустремленна. Как мужчина и женщина. В одном теле.
Валера лежал на кровати, уставившись в белый потолок. После процедур нога странно ныла. И он крутился на кровати. Желая успокоить эту постоянную и нескончаемую боль. Он заметил, что Танюша стала выходить в коридор гораздо реже. Судорожная мысль не давала покоя «Может из-за меня? Может я ей надоедаю?» он опять перевернулся на бок «А может это из-за того босяка Ивана. Он ей проходу не дает». Таких мужиков Валера не переносил. Сытый и уверенный в себе, расхититель женщин и жизни. Такие пьют эту жизнь и не замечают когда проглатывают слишком много. Баламут и балагур, он производил впечатление сытого барана, не знающего еще какой смертью он умрет. Валера вздохнул и перевернулся на спину. Было глупо надеяться на то, что Таня не оставит его. Он не думал о ней как о своей дочке, но что-то невыразимо родное и близкое было в этой девочке. Хотя он интуитивно осознавал, что дело в том, что именно она хоть как-то откликнулась на его внутренние просьбы обратить на него внимание и любить его. Просто как человека. У него не было семьи и детей. Даже было глупо надеяться на то, что какая-то очередная «ошибка молодости», как называла всех избранных им девушек его мать, могла родить от него. Это было бы просто чудом. «Быть может она согласится?» продолжать эту фразу он не мог и сам. Даже в самых смелых своих мечтах. И всматриваясь в белую кипу стен вокруг него, он продолжал мечтать о жизни среди тех, кто любил его. Если такие люди существуют на этой планете. Те люди, которые могут любить его. Он хотел знать, что все его прошлое можно обернуть и можно все начать сначала. Пусть и сейчас. Пусть и так. Начать жить.
Предновогоднее настроение было кажется даже у самых тяжелобольных. Персонал больницы запряг всю молодежь от 18 до 30 наряжать елку, украшать коридор и палаты. Были вытащены и найдены все плакаты, бумажные звездочки-снежинки, игрушки - полинявшие и новые, гирлянды и дождики. В ход шло все, а молодежь дорвавшись до этих инструментов праздника детства, готовы были устроить из всего третьего этажа настоящие карнавальные комнаты.
Многие пациенты преклонного возраста выходили из своих палат и с интересом смотрели на молодых, но улыбались всему происходящему лишь немногие из них, поскольку эта грусть подходящей старости и тяжесть с непосильным бременем проблем не давали даже взглянуть с улыбкой на веселящихся и счастливых молодых. Чувствовал эту скованность и Валера. Он пытался улыбнуться и старался как-то выразить свою радость в ответ на радость Тани, но все что он мог сейчас - это стоять посреди коридора и сутулясь смотреть остановившимся взглядом на пробегающих мимо людей. А вокруг кипела жизнь. Таня не замечала ни его, ни кого-то другого. Она словно ловила только то, что соответствовало ее состоянию и настроению. Она купалась в радости и любви. Словно поникший черный ворон, стоял Валера посреди этой куда-то бегущей толпы и смотрел на Таню.
Они встретились вечером в коридоре. Таня записывала в дневник все то, что произошло с ней за день. Она писала о том, что эти люди вокруг неожиданно оказались для нее самыми дорогими и близкими. Они словно лучики света прорвались к ней сквозь этот деловой мир, через мясорубку тел и туманность слов. Она начала ощущать медлительное сияние теплого солнечного света, который можно было назвать Человечностью. В этом тленном и стремительном ритме жизни она научилась бить хлестко и метко, высмеивать и навязывать свои правила, но оказалось, что не всегда ТАК жить будет правильным и верным. И сейчас она провоцировала саму себя на еще большие всплески человечности и раскачивая эту лодку беспредельной доброты она и не знала чем это все может закончится и что в итоге будет с ней. Танюша просто жила, не думая о завтрашнем дне, удивляясь тому, что «неужели кто-то и что-то мне должен? Почему они ухаживают за мной, говорят со мной и лечат меня? И они не требуют ничего взамен». Дитя рыночной экономики, она еще не знала о том, что для того чтобы жить среди людей не нужно играть. Нужно … ЖИТЬ. Именно так.
Валера подошел не заметно. Она сидела, поджав ноги под себя, и с упоением что-то писала. Он давно замечал, что вечерами она сидела с ручкой и тетрадкой. Подойдя к ней он спросил: «Письмо пишешь?», она взглянула на него и тепло улыбнулась. «Нет.. это так», но поняла, что не знает как объяснить ему это и произнесла «Да, почти письмо. Можно и так сказать». Две недели их общения были ознаменованы тем, что Таня стала понимать то, что он говорил, разбиралась в паутине его невнятных слов. Она понимала почти все фразы, но вытянуть из него хоть какую-то информацию о его прошлом она не могла. Сама придумывала какие-то образы, которые были лишены правдоподобности или наоборот максимально приближены к ней. Она видела его то в тюрьме среди сокамерником, то на пирсе, то в подворотне дерущимся против толпы.
«Меня выписывают завтра», она сказала это просто и тихо, словно боясь потревожить мраморную тишину безлюдья. Он испуганно вздрогнул и заерзал на месте. Таня смотрела на свои руки и не знала, что еще сказать. Да, она была благодарна ему за тепло и внимание, но уже чувствовала, что рвется она вперед к прежней жизни - к друзьям, работе и учебе. Валера пытался что-то сказать Тане, но все слова застревали в горле и ему приходить натужно кашлять перед каждой фразой, словно выколачивая из глотки туго идущие звуки. Таня как всегда стремительно поднялась и бросив обычное «Ну я пошла», направилась в свою палату. Валера смотрел ей вслед до тех пор пока она не зашла в свою палату, затем осторожно поднялся и тяжелой поступью, с не менее тяжелым сердцем отправился к себе.
Наступил день выписки. Таня собрала свои вещи и стала ждать обхода врача, когда все формальности были пройдены, она добежала до палаты дяди Валеры и стала прощаться. Он протянул ей листок бумаги и сказал, запинаясь: «Напиши. Н.. напиши мне свой телефон». Таня записала номер, а он, взяв листок, бормотал себе под нос: «Ну почему так, когда начинаешь к человеку привязываться - он уходит». Она не обратила на эти слова внимания, а он повернулся и пошел по коридору от нее.
Таня стояла и нескончаемо улыбалась всем вокруг. Коридор был полон. Многие из этого терапевтического отделения вышли ее провожать.
Дядя Валера стоял и смотрел на Таню. В руке сжимая номер ее телефона. Он шел, снова останавливался и поворачивался к ней. Он плакал. Вытирая глаза. Морщился. И шел дальше. Останавливался. Оборачивался. Махал рукой и шел дальше. Но Тане не было тяжело или больно. Она была рада, что, наконец, выходит отсюда. Это двойственное чувство – потери и стремления вперед, которое тянуло ее назад – остаться в ставшей такой привычной обстановке или бежать вперед к неизвестному будущему.
Выйдя на свежий воздух, она моментально поняла, что тот маленький мирок больничного отделения начинает медленно рассыпаться. Да даже не рассыпаться, а неумолимо таять и растворяться в окружающем мире, как морская волна поглощает крупинка по крупинке замок из песочного ваянья. Она шла по улице и не пыталась даже смотреть и следить за движением проходящих людей, проезжающих машин. Все было слишком стремительно. Ей казалось, что она даже не умеет передвигаться на ногах, ступала осторожно и тихо. Дошла до дома и отдышалась. Когда пришла подруга, она попросила сигарету и вышла вместе с ней во двор дома. Организму было, видимо, значительно лучше. Он с покорностью проглотил порцию табачного дыма.
Дома Таня достала из сумки маленькую круглую баночку малинового варенья, которую сунул ей дядя Валера на прощание. Спокойно открутила крышку и вдохнула запах сладости и неповторимый аромат чего-то давно забытого. Взяла маленькую ложку и попробовала самую малость. Этого хватило, для того чтобы вспомнить дядю Валеру: его неуклюжую походку, изуродованное лицо и внимательный взгляд. Таня заплакала навзрыд:
- Оля, понимаешь, он плакал, когда я уходила. Понимаешь, он плакал!!!! Плааа-аакал! Ведь я ему никто. Или успела стать кем-то?
Подруга молча допила чай и взглянув на подругу тяжело вздохнула.
В этот день Таня писала в своем дневнике о том, что есть на свете добро, есть по-настоящему бескорыстные люди, есть свет и тепло. И все будет хорошо. Потому что такие люди существует в их грязном мире. Они верят, ждут, терпят, прощают, благодарят, и бескорыстно отдают часть своей души другому доброму человеку.
Дядя Валера позвонил через пару дней, взяв телефон у соседа. Он кричал в трубку, но она все равно не понимала многие его слова. Но слышала, что он зовет ее к себе в гости. Записала кое-как адрес. И на следующий день отправилась разыскивать его дом. Забрела в какие-то грязные кварталы, где стояли старые полуразрушенные дома советских времен. Она видела такие только по телевизору в передачах о почти-бомжах. Вид этих домиков был страшен, но она преодолела достаточную порцию отвращения и поднявшись на второй этаж одного из таких «красавцев», робко позвонила в дверь. Не могла не видеть грязных стен, окурков и плевков, покошенной лестницы и .. убогости. Валера открыл ей дверь и провел в свою комнату. Комната была одна. Холодный туалет. Соседи во второй комнате. Какой-то половик на стене. Тряпка на полу. Чайник металлический и серебрившийся своей безысходностью. Казалось все в этой обстановке говорило о том что страшен тот человек что может Так жить. И дело ведь было не в явной нищенской обстановке. Нееет, все вы прекрасно понимаете, что вещи, которые находятся в вашем доме и которые вам принадлежат - обязательно наполняются самим духом Вашим. И от того зависит уют, сколько душевности у Вас. Это чувствуется очень тонко и четко. Так вот, обитель дяди Валеры говорила о … многом. И этого даже не выразить словами. Наш дом это отражение нашего внутреннего мира. И, наверное, очень страшно однажды обнаружить себя в подобном жилище, на закате лет. В полнейшем одиночестве.
Таня присела робко на старый диван - рухлядь и ждала, что будет дальше. Работал телевизор, и Таня поняла, что единственное, что было в жизни дяди Валеры сейчас - это он. Голубой друг - телевизор. Больше ничего. «Господи, где же он готовит себе еду?» Валера сидел и молчал, притоптывая ногой и не зная о чем говорить. Задали друг другу пару неуклюжих вопросов, и Таня осознала, что говорить им не о чем. Она засобиралась домой. Он уговаривал ее остаться еще ненадолго, хотел познакомить ее со своей сестрой, которая по возможности сил и времени помогала ему, но Таня ушла. И уже знала, что вернуться сюда будет просто подвигом для нее. Сразу после этого она поехала на новогодний корпоратив на работе. Все было слишком стремительно, и она с трудом влилась в эту атмосферу веселья и шика. «Вот это уровень», в очередной раз подумала она. Как там сегодня сказал дядя Валера? «Приходи ко мне Новый Год справлять. Не одной же. Тебе все равно не с кем». Она отговорилась. И тогда помнила, что мелькнула возмущенно у нее мысль - «Почему это я одна? Почему это мне не с кем?! У меня есть люди, с которыми можно провести время - друзья - однокурсники, сослуживцы, к родителям поехать наконец!» Она фыркнула про себя и попыталась влиться в эту шумную компанию.
Опять начался приступ. Он лежал на кровати, на прогибающемся матрасе, и вновь начинал стонать. Это подступало неизменно - боль, выворачивающая сознание, выкорчевывающая душу. Боль одиночества и боль ненужности. Все мечты, невысказанные еще и не оформленные в сознании и в душе .. умерли. Не думать бы, не видеть бы ничего, не слышать бы ничего. Она ушла и вряд ли вернется. Быть может, есть еще шанс? Он приподнялся с кровати и взглянул на пепельницу, наполненную окурками. Среди желтых бычков, как белая ворона среди черных был воткнут окурок белый. Она закурила при нем. Чем сразу повергла его в шок и замешательство. И так странно сейчас смотрелся он, этот окурок, в пепельнице. Он протянул руку и с трудом дотянувшись до прозрачного стекла, бросил его в стену. Сил было мало, бычки рассыпались по полу, а он, моргая и всматриваясь пристальней, пытался найти взглядом тот… белый. Глаза ничего не видели. Он откинулся на кровать и закрыл глаза. Кажется, это - конец.
Таня возвращалась домой и подумала о том, что дядя Валера был прав, наверное. У нее есть с кем встретить этот праздник, потому что она молода. И кому-то нужна. Молодость много кому нужна, а вот старость… очень редко. Поэтому так много озлобленных стариков… они чувствуют что не смогли быть полезными, и прожив жизнь у них нет ничего, что могло бы сделать их НУЖНЫМИ для других людей… Хотя бы для самых близких. ОНИ НИКОМУ НЕ НУЖНЫ. И это страшно.
Потянулись серые безрадостные дни, а Тане казалось, что она неожиданно попала из рая в ад. Она попала вновь в тот мир, где каждый сам для себя. Больше не летела на крыльях по больничному коридору, больше не помогала бабушкам-старушкам из своего отделения, больше не наряжала елку всей толпой разномастных девчонок, больше не стремилась к одиноким вечерам на коридорной кушеточке с дневником под мышкой. Больше не бежала в столовую выискивать что-то съедобное. БОЛЬШЕ НЕ…. Да и меньше НЕ. Меньше не стала курить, меньше не стала работать. Меньше не стала чадить этой жизнью как паровозный самовар 30-х годов.
Дядя Валера позвонил ей лишь однажды и пригласил в гости. Таня пообещала что придет, но уже знала, когда говорила с ним, что не сможет этого сделать.
Она - не пришла.
Он - больше не звонил.
Прошло чуть больше года.
Он совсем не изменился и был таким, каким она его запомнила. Она узнала его сразу. Он шел прямо к ней. Она сделала шаг вперед и вот они уже обнимали друг друга. Тепло - тепло было от этого нежданного прикосновения. На короткий миг растворившись друг в друге, и став единым целым. Не их физические тела обнимались в тот момент, а их души обнимали друг друга. Она открыла глаза. И тут же закрыла их вновь. Вспоминая ускользнувшие обрывки сновидения. Он умер. Это - точно. Сейчас. Она закрыла вновь глаза и поняла, что он простил ее. Подняла ладонь и коснулась своего лба, глаз и щек, шеи и сердца. Положила ладонь на место солнечного сплетения и прошептала: «Почему я не умираю вместе с ним?»
Нет, никто не даст тебе такого подарка.
Сон убегал вглубь подсознания, и она моргала и дергала веками, пытаясь поймать ускользающее. Прошептала изумленно вопрос, который слышала в своей голове: «БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ?» И выискивая какой-то ответ в гулком эхе сновидения, сама озвучила ответ, произнося его неуверенно и тягуче: «НУЖНО ЗАСЛУЖИТЬ».
Памяти К.В.