Борис Бейнфест
ПУШКИН И КРЫЛОВ
Поводом к написанию этой заметки послужило вот что. Как-то в разговоре с приятелем я вспомнил и привел в довод стихотворение, в котором есть такая фраза: «Суди, дружок, не свыше сапога!». «Как же, как же, знаем, – откликнулся приятель, – кто ж дедушку Крылова не знает». Ну, афористичность упомянутой мною сентенции и впрямь может навести на мысль, что это Крылов; на самом деле, это сказано Пушкиным.
Вот это стихотворение (Пушкин назвал его притчей, а не басней).
САПОЖНИК
Картину раз высматривал сапожник
И в обуви ошибку указал;
Взяв тотчас кисть, исправился художник.
Вот, подбочась, сапожник продолжал:
«Мне кажется, лицо немного криво...
А эта грудь не слишком ли нага?»...
Тут Апеллес прервал нетерпеливо;
«Суди, дружок, не свыше сапога!»
*****
Есть у меня приятель на примете:
Не ведаю, в каком бы он предмете
Был знатоком, хоть строг он на словах,
Но чорт его несет судить о свете:
Попробуй он судить о сапогах!
В общем-то, ошибка моего приятеля безобидна и простительна, но я задумался вот о чем. А разве сам текст не заявляет о себе непреложно, что он писан не Крыловым? Можно ли узнать Крылова или не Крылова просто по стилю, по словарю, даже не зная заранее, кому принадлежит стихотворение?
Каждый великий поэт, как и каждый, скажем, великий композитор, имеет свой неповторимый почерк, стиль, интонацию. Как невозможно спутать музыку Чайковского и Глинки, так, я думаю, невозможно спутать стихи Пушкина и Крылова. В чем же это своеобразие, узнаваемость автора?
Крыловская лексика и интонация – это замечательно схваченная лексика и интонация крестьянского двора той России, в которой жил Крылов. Пушкин, при всей его гениальности, этой интонацией, этим стилем не владел: он поэт городской, светский, и даже там, где он описывает деревенскую жизнь, в том же «Евгении Онегине», например, деревенский говор у него очень заметно отдает городской интонацией.
«Вот бегает дворовый мальчик, / В салазки жучку посадив, / Себя в коня преобразив; / Шалун уж заморозил пальчик: / Ему и больно и смешно, / А мать грозит ему в окно...». Деревенская картинка, что говорить. Но… увиденная взглядом горожанина. Арина Родионовна так бы никогда не сказала – не в силу иного культурного уровня, а в силу иной лексической природы ее языка, который передать ребенку, будущему поэту всё равно нельзя, это формируется иначе. «Жил старик со своею старухой у самого синего моря, они жили в ветхой землянке ровно тридцать лет и три года. Старик ловил неводом рыбу, старуха пряла свою пряжу». Интонация сказки гениально схвачена, но это именно интонация сказочника, стилизация, а не бытовой крестьянский говор.
А вот пример из басни Крылова. «"Соседушка, мой свет! Пожалуйста, покушай". / "Соседушка, я сыт по горло". "Нужды нет, / Еще тарелочку; послушай: / Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!" / "Я три тарелки съел". "И, полно, что за счеты: / Лишь стало бы охоты, – / А то во здравье: ешь до дна!"». А вот это уже – характерная разговорная речь крестьян, пронизанная идиомами, придающими ей особую прелесть и своеобразие.
В городе говорят: далек;, широк;. А вот как эти же слова звучат у Крылова. «"Смотри-ка, квакушка, что, буду ль я с него?" / – Подруге говорит. "Нет, кумушка, далёко!" / "Гляди же, как теперь раздуюсь я шир;ко. / Ну, каково?"». Схвачено точно!
Но вернемся к притче. Возьмем, к примеру, оборот «мне кажется». Это оборот, подчеркивающий нежелание говорящего быть категоричным. Это из городского лексикона. Пушкинский сапожник еще только набирается апломба, будучи поощрен удачным своим замечанием, он еще не до конца уверен в верности своих суждений, своей критики художника, поэтому оговаривается: мне кажется. (Замечу в скобках, что это, при всем при том, все-таки и не лексика сапожника.) У Крылова – я специально просмотрел ВСЕ его басни – этот оборот встречается единожды. «Мне кажется, что смысл не тёмен басни сей». Но… в сочетании с союзом «что». А это придает обороту совсем другой смысл. Здесь не желание избежать категоричности, а просто констатация того, что же видит говорящий. У Крылова можно сказать и так: «Мне мнится». У него эта замена возможна, а вот без «что» («мне мнится, вы не правы») так сказать уже нельзя.
Нет, каждое из слов – я говорю вообще о стихотворении – вполне приемлемо и для Крылова, но есть что-то неуловимое в сочетании слов, в их сопряжении, то, что и определяет интонацию, в нем, в этом неуловимом проглядывает в баснях лицо Крылова, а вот здесь – напротив, нет, не проглядывает. И чтобы это почувствовать, нужен слух.
Из современных нам поэтов – середины ХХ века – явственной подлинной крестьянской интонацией в полной мере владел Исаковский. «Словно замерло всё до рассвета, / Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. / Только слышно, на улице где-то / Одинокая бродит гармонь». Даже это «на улице» не мешает нам, и еще до того, как будет упомянута гармонь, мы уже знаем: дело происходит в деревне. «Словно ищет в потемках кого-то / И не может никак отыскать». Горожанин скорее сказал бы: «в темноте», «найти». Даже «подмастерье у народа-языкотворца» Есенин, пришедший в город из села, не смог избавиться от привкуса городской лексики в своих самых деревенских стихах, а вот смоленский горожанин Исаковский – смог. Его строки – как чистая родниковая вода из деревенского оврага. И его никогда не спутаешь ни с одним из «городских» поэтов.
Не хочу, чтобы меня поняли так, будто Крылов был деревенским поэтом. Нет. Но он владел языком глубинной России, как никто им не владел. Это была его делянка, и даже сам Пушкин не мог тут с ним сравниться.
Характерно, что, при всей своей сжатости и, казалось бы, афористичности, мораль: «суди, дружок, не свыше сапога» не стала народной присказкой, поговоркой, не вошла в повседневную речь, в отличие от множества крыловских речевок, что стали поговорками, которые мы употребляем, сами того не замечая. Вот совсем недавно Президент Медведев употребил в своей речи подряд аж две крыловские фразы: «а воз и ныне там» и «а Васька слушает да ест». Это о наших российских, как он выразился, раздолбаях. И никто не оживился, как оживляются обычно при цитировании поэтической речи в официальном выступлении, эти слова в контексте прозвучали естественно, органично, не оставив впечатления цитаты, как не оставляют такого впечатления поговорки, рожденные в народе.
А откуда пришла к Чехову его попрыгунья? Ну, конечно же, из «Стрекозы и муравья».
Крылов мог позволить себе обращение к античным образам, и всё равно его речь оставалась глубоко народной. Вот пример из его басни «Лев и комар»:
«Насытил злость Комар; Льва жалует он миром: / Из Ахиллеса вдруг становится Омиром, (т.е. Гомером. Б.Б.) / И сам / Летит трубить свою победу по лесам».
Так что Пушкин, конечно, – наше всё, но только в компании с Крыловым, а также с Лермонтовым, Некрасовым, Тютчевым, Фетом, Блоком, Ахматовой, и многими другими, словом, со всей великой русской поэзией, где у каждого в общем хоре – свой неповторимый голос. Вот все вместе они – наше ВСЁ. Именно в силу того, что их голоса явственно различимы, каждый ведет свою партию… И слух нам дан именно для того, чтобы их не путать, узнавать даже по анонимным строчкам, вот о чем я, собственно, и написал здесь.
А что бывает, когда со слухом не всё ладно даже у издателей и редакторов, показывает такой пример из того же Крылова. В известной басне «Лжец» часто первые строчки печатают так: «С приятелем своим пешком гуляя в поле, / Расхвастался о том, где он бывал, / И к былям небылиц без счету прилагал». Вот это очень протокольное «прилагал» не режет слух редакторам, а должно бы резать. У Крылова-то совсем не так! У него: «прилыгал», от «лгать», т.е. привирал. Замечательное словечко, придающее аромат тексту!
Поэзия – чудесный мир, полный красоты и смысла. «Поэзия, как Ангел-утешитель, спасла меня, / И я воскрес душой». Это Пушкин. Крылов если бы это сказал, то сказал бы непременно иначе.
Декабрь 2009.