Я решил не умирать. Рассказ шестой. Художка

Сергей Горбатко
Тему, для своей дипломной картины я нашел в поезде по дороге на летнюю практику. В тот год она должна была пройти на Дальнем Востоке, и манила всю нашу группу неведомыми островами, морями и океанами. Ехали мы несколько дней, и в поезде попал нам в руки журнал «Огонек» Коротича. В восемьдесят восьмом году провозгласили гласность, и  хлынул поток информации, ранее закрытой и запретной. Большая статья из журнала рассказывала, как в тридцатые годы уничтожалось духовенство, и разрушались храмы. Я читал, а воображение рисовало яркие языки костров пожирающих иконы и церковную утварь, и сами стены монастырей. Виделось мне, как опаленные святые образы разбросаны на белом снегу, а вокруг снуют комиссары в тужурках и красных революционных шароварах, с маузерами на боку, опоясанные пулеметными лентами. Статья эта запала так глубоко в душу, что с тех пор я постоянно возвращался к этой теме, делая эскизы и наброски и читая дополнительную литературу. Тема была не простая. Она приобретала эпическое звучание. Кроме того, к выпускному курсу в институте набралось достаточно эскизов и по другой тематике. По любому из них можно было написать диплом. Комиссия, утверждавшая темы упорно не разрешала писать картину о сожжении икон и разрушении храмов. И хотя именно она манила меня и волновала, мне предлагали остановиться на более благополучных темах. И только позиция ректора института Виталия Натановича Петрова- Камчатского позволила писать именно этот диплом.
Работы было очень много, и шла она напряженно и не просто. Эскизов было сделано более сотни, пока окончательно не выбрали один из них, и я стал делать картон. Картина приобретала вселенское символическое звучание. Панорама церквей, храмов, горящих костров и множество персонажей потребовали большого размера, который постепенно увеличился более чем до двух с половиной метров по длине и более двух метров по высоте. Анатолий Маркович Знак, руководитель моего диплома помогал мне во всем. И все же опыта написания картины такого размера у меня не было, и много сложных задач впервые потребовали своего решения.
Тем не менее, работа шла, и настало время, когда пришла комиссия, чтобы посмотреть ее в цвете. Сделано к тому времени было очень много. Много было высказано размышлений и профессиональных советов по поводу картины, не обошлось без критики. Здоровая критика только на пользу, некоторые покритикуют так, что после только работать и двигать дальше картину хочется. Когда уже все мастера собирались уходить, нашелся один из молодых преподавателей, который сказал: « Да, что его критиковать, пора на выставку картину выставлять». И сказал он это с таким неприкрытым, самовлюбленным ехидством,  и с улыбкой гаденькой, точно ножом по сердцу полоснул. Когда все ушли, взял я в руки нож и сел перед своей картиной, и было внутри меня сильное желание порезать ее на куски, после этой ехидны. К счастью зашел ко мне в мастерскую однокурсник Сергей С-в и увидел мое состояние. И спросил меня:
- Что с тобой?
- Я порежу сейчас ее на куски, Серега. – сказал я, намереваясь это и вправду сделать. Но он стал отговаривать.
- Да ты что, это же Репинский холст! Плетение в пять нитей. Отмочи его в ванной, он тебе еще пригодится - проявлял заботу Сережа. Вскоре он ушел, но его слова, вселили сомнение. Все-таки на этом холсте было уже так много сделано и пережито. И все это теперь взять и просто отмочить в ванной. И открылась мне картина в другом свете. Будто впервые видел я свое детище, которое вынашивал не один год. Чужими глазами смотрел я на нее, жестко и ясно отмечая сильные стороны картины и беспощадно вскрывая слабости. Случай этот помог мне закончить достойно свое полотно, получить за него высшую оценку и похвалу Совета, и рекомендацию в творческие мастерские Академии Художеств.
 А у картины началась своя собственная жизнь.А я уже другие картины писал.

Я всегда мечтал быть моряком. Сколько книг про пиратов, про морские сражения были прочитаны. Романтика путешествий, неведомых стран, штормов и открытий манила сладкой истомой. В доме было много фотографий отца в морской форме. Она ему очень шла, хотя он и так был мужчина видный. Пять лет он прослужил в Совгавани, на морском флоте. Иногда рассказывал истории из службы.
Еще более мое желание укрепилось, когда к нам в гости приехал родной брат моего деда Кирилла. Георгий Александрович Горбатко был дирижером симфонического оркестра штаба Тихоокеанского флота. В белом парадном кителе с аксельбантами, с золотыми погонами он произвел на всех неизгладимое впечатление, а на мальчишек настоящий фурор. Конечно, дирижер не адмирал, но чем-то ему сродни. Только представишь, как взмахнет он палочкой и оркестр, подвластный малейшему знаку, сначала замрет тишиной емкой, осязаемой, словно перед бурей, словно перед настоящим морским сражением. А потом взорвется неудержимым нервным напором скрипок и виалончелей, поддержанных пафосными литаврами и барабанами и победными духовыми. Та-та-та-там, та-там, и большой барабан бом бом, та-да-да-там. И вот уже льется пьянящая музыка боя, подвластная только воле дирижера. Симфония «Александр Невский» Прокофьева, «Патетическая соната» Бетховена, или седьмая симфония Шестаковича, или танец с саблями Хачатуряна, звучат со сцены, захватывают тебя целиком, и ты забываешь, где находишься. Словно в пылу настоящего сражения, видятся русские витязи или боевые корабли, окутанные пороховыми облаками, слышатся звуки пролетающей шрапнели и разрывы снарядов, да звон сабель и шпаг. Разве в эти минуты не уместно сравнение дирижера с главнокомандующим?
И все же не судьба мне было стать хотя бы капитаном. В пятом классе произошло небольшое событие, которое оказалось определяющим для будущей профессии, не связанной с морем. Первого сентября, соскучившись за лето по своим одноклассникам, я предложил ребятам собраться после уроков и вместе провести время. Но мои приятели отказались один за другим. Та же история повторилась и на следующий день и через день. Никто не пошел со мной на стрельбище собирать гильзы от патронов, мы не играли в футбол, и не катались на велосипедах. Выяснилось, что почти всех одноклассников родители записали в художественную школу, а моего самого близкого в классе друга Сашу Букал в музыкальную. После уроков оставался я в одиночестве. Так продолжалось до ноября, когда, собрав самостоятельно необходимые справки, я вслед за своими друзьями, пришел и был записан в школу. Мой школьный учитель по рисованию Кириленко Николай Иванович всегда почему-то отличал мои рисунки. Оказалось, что он также преподавал и в ДХШ, так что мое запоздалое появление не вызвало возражений. Теперь, как и мои друзья, я после уроков шел не на улицу, а на занятия в художественную школу. Правда, друзья скоро побросали эти занятия, почти все, кто через год, кто чуть попозже, и как прежде гоняли на улицах футбол или шайбу. И только Валя Ваштер Коля Смолин, Валерка Шляпцев, да я штудировали гипсы, хотя мне больше нравилось гонять мяч.
 В художке мы держались вместе, так как там учились ребята со всего города, и существовавшие тогда отношения между районами распространялись и на нее. Оказался там и Анюта, такой назойливый вражина из кановских, который не упускал случая устроить какую-нибудь подлость. Так что, штудируя гипсы, ухо приходилось держать востро. Однажды я пропустил занятия и, придя на следующий день, не нашел своих друзей Шляпу и Смолика. Причина выяснилась вечером, когда после занятий я вышел на улицу, чтобы ехать домой. Меня сразу же окружили несколько незнакомых старших парней, из-за которых выглядывал Анюта.
- Ну что, влип Горбач? Сейчас мы тебе устроим. Вчера твоих приятелей Шляпу со Смоликом сполна проучили. Отведали они нашего угощения. Сегодня твоя очередь,- не унимаясь, тараторил он.
 Они вели меня по небольшой темной улице, идущей к рынку. Она и раньше то была не самой яркой, а сейчас, зимой темнело очень рано, и в восемь часов было так темно, как может быть, самой темной зимней ночью... К тому же за поликлиникой строился пятиэтажный жилой дом. Вокруг было мрачно, разрытый котлован и горы земли, длинный темный забор, окружавший стройку, не освещался ни единой лампой. Вот туда меня и вели. Перспективы на ближайший вечер неожиданно оказались не радостными. С Анютой я бы справился. На него у меня накопилось столько злости, что его одного я бы просто порвал. Он это знал, поэтому и привел парней со своего района, которые были года на три старше. Как справиться с ними? У меня были только карандаши. Может предложить им портрет нарисовать? Навряд ли они согласятся, да и портретист я еще не известный, признаться, абсолютно не опытный. Редкие прохожие тоже не могли помочь. Этот мрачный переулок они проходили, быстро втянув голову в плечи и не озираясь особо по сторонам. Очередная подлость Анюты. Он привел взрослых парней. Шестеро против одного. Видимо вчера моим друзьям пришлось не легко. Сегодня они не пришли на занятия. Этого он и добивался, и хотел, чтобы мы бросили художку.
- Сегодня тебя поучим здесь, а придешь еще в школу – вообще убьем, - прорычал один из приятелей Анюты.
Мы подошли к канаве, отделявшей стройку от улицы. Через нее была переброшена доска. Видимо эта дорога была им знакома и накануне они ей уже воспользовались. Один из державших меня за рукав запнулся и, матюгаясь, стал отряхивать брюки. Я мгновенно воспользовался благоприятной возможностью, чтобы оставить их с носом. Бегал я хорошо. В футбол меня всегда брали за хорошую скорость. Так, что без всякого сожаления, пришлось нарушить их планы.
На следующий день я пришел в художку, хотя и опасался, что кановские дружки Анюты придут снова, но они больше не появились ни разу. Только довольный Анюта посмеивался удовлетворенно, но не долго. Скоро зажили раны моих приятелей, и они тоже возобновили свои занятия. А вот Анюте пришлось больше не появляться в школе. Уж больно не уютно ему стало в ее стенах.
В конце третьего класса решил и я последовать примеру своих одноклассников и бросить художку. Несколько раз я уже подумывал об этом, но каждый раз этому препятствовала мама. Но сейчас на улице была весна, и было так здорово, что сидеть в классах и рисовать горшки и туеса не было ни малейшего желания. Это сильно укрепило мое намерение, так что уже никакие уговоры не могли меня переубедить. Только я не учел, что характер у моей мамы был крепкий, сибирский. Спустя несколько дней, после того, как было озвучено мое отроческое намерение, к нам в гости пришли ее двоюродные братья, Петя Карпов и Коля Мамченко, недавно отслужившие армию. Дяди скрутили меня в одной из комнат, не то чтобы крепко, а скорее остро - чувствительно и сказали:
- Сережа, если мама еще раз пожалуется, что ты хочешь бросить художественную школу, пеняй на себя. Разговор будет серьезным.  Я не торопился отвечать, но они тут же, применили такие веские средства убеждения, что пришлось ответить им утвердительно. Данное слово я уже не нарушил.
Прошло чуть больше года. Восьмилетка закончилась, и встал вопрос куда поступать. Один из вариантов - девятый класс или Канский техникум. Но там ждала прописка. К тому времени, драк было такое количество, что они надоели. Поэтому решил я поступать в Краснояркое художественное училище им. В. И. Сурикова. Если не поступлю, пускай дальше бьют,  думал я. Правда и сам бил. А в Красноярске, как потом оказалось, этого добра тоже было с избытком. А Канская школа помогла закончить не только училище, но и институт и академию.