Чисто механически поворачиваю влево. Сверху тоже ни огонька. А может, и Волги уже нет? Несколько аккуратных шагов в предчувствии обрыва. Ещё несколько таких же на ощупь вниз. Теперь можно присесть и подождать рассвета. Ночь ещё не кончилась, а впечатлений уже что-то слишком много.
В траве достаточно уютно. Хочется спать. Самое время прикорнуть на часок, вряд ли больше получится. Ежели воронок появится, так я в полном порядке. Трезвый, ничего подозрительного, документы с собой. А в отделение привезут – так хоть всё это наконец прояснится. Спасут родимого. Да и просто устал я на этих камнях.
Открываю глаза. Рассвело. Внизу действительно Волга, но какая-то тесная и непонятная. Влево и вправо пристани и множество барж. Протираю глаза. Ничего не изменилось. Только пристани ещё и на том берегу и вверх по Шексне до поворота. Похоже, всё ночное – не сон. Но где-то я все эти пристани и баржи видел. Ну, точно! На старых открытках! Значит, это Волга, а я таки действительно с камней лет на сто назад поднялся.
Странно. Вроде бы эмоции должны через край бить. Какая-нибудь смесь удивления, восторга и ужаса. Виданое ли дело! Нормальный безбзиковый вполне себе молодой человек начала века двадцать первого в здравом уме и твёрдой памяти оказывается в веке девятнадцатом! И абсолютно непонятно как. И точно так же непонятно, как домой вернуться. Временные дыры только в сказках бывают. В кино из сказок благополучно перекочевали. А мне-то что делать?
Шаги наверху. Трезвеющая болтовня. Поворачиваю голову. Три мужика в картузах, косоворотках и штанах в сапоги. Какая-то юность Максима, первые кадры. Но я-то не в кадре и даже не зритель.
Смотрят на меня. Я – на них. Что им надо?
– Ваньк, вишь, барин какой-то сидит. Видать, дома не ночевал. Может, от бабы какой идёт. Да и одет как-то не по-нашему.
– Да уж, простую одежду они не носят. Может, брезгуют?
– Да кто их знает?
– Барин дома не ночевал! Можно подумать, ты только что из дому вышел.
– Ага, был сильный мороз.
– Гы-гы-гы! Ты ещё и это помнишь!
– А то как же! Чай, грамоте обучен.
– Тоже удивил. Читать-то сейчас хоть кое-как, да все умеют. Разве что кроме самых уж дураков. Ведь двадцатый век на носу.
– Слышь, мужики, а чо он на нас смотрит, как на ярмарке?
– Может, выпить с нами хочет аль денег дать.
– Выпить – это не хитро, завсегда пожалуйста. А денег у него мы и так возьмем.
– А ну как городовой где-нибудь рядом?
– Да какой ещё городовой? Они чай седьмые сны досматривают.
– Ладно, мужики, пошли отсюда. Видать, одурел их благородие. Молчит и молчит. А втроём на одного – вроде как не дело.
Отворачиваются и идут дальше. Я с облегчением вздыхаю. Драки мне только не хватало! И не то чтобы я их сильно боюсь, хоть и трое на одного. В детстве несколько лет ходил в секцию самбо. Нет, серьёзно спортом заниматься не собирался. Но у меня в школе, а главное – во дворе была репутация ботаника, что не всем нравилось. Не будешь же каждому объяснять, что у меня в жизни свои планы.
Сначала все удивились, даже близкие друзья. Потом, после пары мелких стычек, зауважали. Успехов особых, как и предполагалось, я не достиг. Но несколько приёмов до сих пор помню.
Учитывая, что самбо придумают только через несколько десятилетий, свои возможные шансы в потасовке я оценил довольно высоко. Но встреча со здешней полицией меня абсолютно не привлекает. Что я им покажу? Российский паспорт начала двадцать первого века? И что дальше?
Ну да ладно. Приветствующей депутации от предков точно не будет. Пора и город посмотреть – в траве правды нет. Да и что ещё делать?
Стоп. А как я выгляжу? Не зря же один из аборигенов что-то по поводу моей одежды заикнулся. Ну, для него всё, что не поддёвка какая-нибудь или там кафтан, господское. А я в этих поддёвках полный ноль, только слова слышал, вернее сказать, в книгах встречал, и как всё это выглядело и кто что носил тогда, понятия не имею. Так. Брюки нейтральные. Рубашка простая, без рисунков, кнопочек, полочек, погончиков и прочего, для здешнего времени нехарактерного. Ладно хоть не бейсболка-джинсы-майка-кроссовки (а интересно, как бы на меня такого здесь посмотрели?). Полудерюжная торбочка на плече. В торбочке, правда, ноутбук и прочие мелочи, в кармане, естественно, мобильник. Так то в торбочке и в кармане. Если бы с полицией пришлось объясняться – тогда да-а. Кто знает, что им в голову взбредёт. А просто так на улице кому какое дело. Стало быть, на особое внимание публики можно не рассчитывать.
Достаю бумажник. Около полутора тысяч плюс зарплатная карточка. Вот только непонятно, что с этими деньгами здесь делать и где тот банкомат, который мне не Большой театр с Соловками да с Ярославом Мудрым выдаст, а катеньку с петенькой. Петенька, правда, в некотором роде и у меня есть, у Соловков на лицевой стороне. То бишь тоже на пятисотке. Да только тех же щей, да пожиже влей!
Забавно, кстати, если бы мужички добрались до моего бумажника. Что это деньги – наверное, поняли бы. Вот только год на них, естественно, тысяча девятьсот девяносто седьмой. Крыша бы у них поехала – это точно.
Эко размахнулся! Банкомат ему подавай! Крупно иметь хочешь. Хоть бы несколько рублей для начала (есть хочется!), а там видно будет.
Подожди! Пару дней назад Джек похвастался, что нашёл на даче пачку старых банкнот. Сказал, что много одинаковых и великодушно мне их дарит. Тоже удивил! Наверняка конец девятнадцатого – начало двадцатого, что и у всех. Более старые в своё время поистрепались и естественным образом вымерли, а эти после семнадцатого года враз стали никому не нужны и оказались во всех детских коллекциях. Пакет я не глядя бросил в торбу, чем его немного обидел, с намерением дома посмотреть. И забыл. Ну-ка…
Кстати, кое-что проясняется. У мужичков двадцатый век на носу. Стало быть, действительно кончается девятнадцатый. Логично.
Так и есть, вот они. Первое разочарование – неразрезанные керенки. Куда их, рано им ещё. Но в них что-то завёрнуто. Ура! Полный набор – от рублей до петеньки. Он, правда, единственный. Но здесь это – ого!
Радость слегка притормозилась. Это для меня деньги старые, а тут, может, их ещё и нет. Посмотрим год. Рубли девяносто восьмого года. А петенька аж девятьсот двенадцатого. И всё остальное тоже двадцатого века. Не проколоться бы. Стало быть, эти самые петенька с катеньками будут ждать появления на свет божий более десятка лет, и ровно столько же возможности их потратить буду ждать я. И располагаю я в лучшем случае рублями. Да и то если девяносто восьмой хотя бы наступил.
А какой, кстати, здесь год? Спрашивать у людей – сочтут за идиота иль чего хуже. Купить газету – а они есть? И на какие деньги? Остаются афишные тумбы.
Но сначала надо бы осмотреться. Встаю. Слева, как и должна быть, Лоцманская биржа. Вправо к Стрелке вполне ухоженная набережная. Как на тех же открытках. Значит, за спиной торговые ряды – то ли Красные, то ли Мучные (вечно путаю, где какие). И галерея их кирпичом ещё не испорчена. Проверим.
Поворачиваюсь – точно. Стало быть, я первый из горожан двадцать первого века эту галерею вижу. Был разговор, что её раскрыть хотят. Но когда ещё это будет. А я уже вижу. Цвета, кстати, жёлтого. А за Красной площадью видны другие, красного цвета. Стало быть, эти Мучные, а те, что к собору ближе, Красные. Запомним, так сказать, на натуре.
Внизу на пристанях суетится народ. Что-то грузят, разгружают. Крики, возы, телеги и прочая и прочая… Надо будет со всем этим познакомиться поближе. Как-никак интересно, что прячется за цифрами в сборниках документов по истории города. Да и на приличную монографию материала можно будет накопать, если уж случай такой представился. А то в архиве рыться как-то скучновато.
Красная площадь рядом, только за угол завернуть. Прикинем. Новой биржи нет, она даже ещё не строится. Стало быть, никакого памятника на площади тоже, естественно, нет. Обычная торговая площадь. Народу должно быть много, внимания не обратят.
Хм, пусто. Прилавки, сараи. Может, день не базарный? Или рано ещё? Ладно, зайду попозже на Мытный, какие-нибудь пирожки найдутся.
Пройдусь вдоль решётки. Насколько знаю, по направлению к стрелке кварталы были весьма оживлёнными, а набережная вполне прогулочной. С утра, правда, особо не гуляют. Тем лучше, все спешат, в случае чего меньше внимания. Только глаза на предков не пялить. Люди и люди.