Марсианка бродит по Арбату. Глава 1

Эдмунд Иодковский
Глава 1. Марсианка
 
   Июнь, московский июнь, время тополиного пуха!.. Русоволосый верзила-преподаватель Сергей Федорович Калашников стоял в тамбуре электрички, тополинки залетали в открытые окна вагона, портативная пишущая машинка в потертом футляре привычно оттягивала руку. Сергей Федорович поставил "Олимпию" на пол тамбура и придавил лодыжками: не сперли-б! Теперь можно было раскрыть папку и перечитать начало диссертации – тонкую пачку машинописных листов; его будущая диссертация создавалась на стыке литературоведения, психологии, эстетики, семиотики и чего-то еще – и посвящалась исследованию феномена поэтического вдохновения, пикам творческой активности различных поэтов.
     "...Тезис о том, что в жизни каждого большого художника бывают периоды наибольшего взлета, наибольшей работоспособности, когда все душевные силы устремлены "в одну точку", когда состояние вдохновения длится неделями и месяцами, – давно принят на вооружение советской эвристикой. Яркий, классический пример такой "сверхчеловеческой" работоспособности – "болдинская осень" Пушкина. Срок меньше месяца понадобился Достоевскому, чтобы продиктовать роман "Игрок" стенографистке А.Г. Сниткиной, ставшей впоследствии его женой.
     Если обратиться к литературе XX века, то со слов Блока мы знаем, что трижды в течение жизни – зимой 1907-1908 года, в марте 1914-го и в январе 1918-го – он испытал необычное состояние, охарактеризованное в период работы над "Двенадцатью" короткой строчкой: "Сегодня я – гений". Достоверно известно, что Илья Эренбург написал свой первый крупный роман "Хулио Хуренито" за один месяц".
     – Материалистически объясните, батенька, этот феномен – в д о х н о в е н и е, – вспомнил Сергей Федорович категорическое указание профессора Черепенникова.
"Еще самые первые исследователи творчества Маяковского знали, что с 28 декабря 1922 года до 3-х часов дня 28 февраля 1923 года – ровно 2 месяца – поэт находился в необычных условиях "домашнего заключения", к которому  сам приговорил себя. Свидетельство поэта в одном из февральских писем 1923 г. – "Я работал по 16 и по 20 часов в сутки буквально, я сделал столько, сколько никогда не делал и за полгода..." – подтверждается тем, что в "одиночном заключении" он написал одну из лучших своих поэм – "Про это".
     Однако наиболее поразительным примером плодотворной творческой работы, сконцентрированной во времени, является "батумская зима" Сергея Александровича Есенина – с начала декабря 1924 года до середины февраля 1925-го. В маленьком аджарском городке Есенин испытал наивысший взлет вдохновения – и сам осознавал это; "так много и легко пишется в жизни очень редко", "работается и пишется мне дьявольски хорошо", "это прорыв – вот характерные утверждения в его письмах из Батума..."
     Тема диссертации Калашникова обозначилась не сразу, сперва она именовалась несколько туманно – "Соотношение осознаваемых и неосознаваемых компонентов в процессе поэтического творчества" – и на этом этапе зашла в тупик из-за отсутствия  экспериментальных данных; психология творчества – это, между нами говоря, такие дебри... Однако дело сдвинулось с мертвой точки год назад, когда парторгом факультета избрали некую Елену Доскину – и выяснилось, что это не кто иная, как бывшая репетиторша Сережи Калашникова.
- Сереженька, а ведь я все эти годы следила за тобой... Помню, помню, как ты за одно лето сдал экстерном за 2-й курс!.. Долго же тебя мотало по свету, пока не прибило к родному берегу! – и затем Лена предложила молодому преподавателю-почасовику не плавать без ветрил в идеалистическом тумане, а положить в основу будущей диссертации эвристический  э к с п е р и м е н т; Есенин Есениным, а психологию творчества надо изучать на живых, современных людях.  – Ты собери человек 10 по своему выбору, самых разных возрастов и профессий – это обязательное условие!.. Пусть сочиняют всё, что взбредет в голову, это будет приложением к твоей диссертации, а ты, наблюдая, выясни, из какого  с о р а  у них рождаются стихи, какие компоненты осознаваемые, какие нет... И докажи вполне демократическую мысль: нельзя категорически делить людей на "творческих" и "нетворческих", "одаренных", ибо нет никакой китайской стены между графоманом и ... гением. Да-да, творчество – не монополия избранных, а общечеловеческая потенция!.. Даже ты в свое время стихи писал, если я не ошибаюсь? – добавила она с оттенком грусти.
«Я и сейчас пишу», – хотел сказать Калашников, но промолчал. Вместо этого он спросил:
-А название кружка?
-Есенинское какое-нибудь возьмите – «Березка», что ли...
-Да нет, «Березка» – это название валютных магазинов.
-А тогда пушкинское. Например, «Глагол»... Чур, баб не приводи, а то я вам аудиторию не выделю! – и в этой ревнивой фразе он почувствовал прежнюю Лену и ушел от неё взволнованный – как тогда, в 1950-м.
   «Я заставлю зазвучать в каждом из неведомых десяти эту скрипочку, что молчит в человеке до времени!» – решил Калашников.
    Старый друг Арсений Никитин, он же Ася, усмехнулся:
-Ты – ловец человеков?... Не смеши!
-Ты знаешь, в гумилевском Цехе Поэтов после обсуждения студийцы играли в жмурки... Надо и нам что-нибудь придумать в этом роде, когда определим состав «Глагола»... Что нибудь для разрядки! – размечтался Калашников.
    Никитин считал Калашникова недотёпой, обалдуем, неудачником – но человеком глубоко порядочным, отзывчивым, совершенно бескорыстным, и тоже загорелся идеей «Глагола». Тогда Калашников разбил предполагаемые кандидатуры на три группы – «старших», «ровесников» и «младших», по три человека в каждой. Что касается старших, тут было всё просто – Калашников уговорил участвовать в эксперименте своих старых знакомых, не чуждых эвристической деятельности. Это

1. П.П. Сорокажердьев, прораб, 48 лет – староста;
2. А.Т. Никитин, кандидат философских наук, 40 лет;
3. А.А. Голов, официант, 57 лет.

   И с ровесниками (родившимися перед войной) было относительно просто, согласились участвовать:

4. В.Е. Салазкин, таксист, 37 лет;
5.      Д. Елисеев, экскурсовод, 33 года;
6. К. Красавцев ("Чуча"), пианист, 31 год.

   Да, но среди младших у Калашникова был всего один подходящий знакомый:

7. В.Латушов ("Вовка-Кузьминский") 20 лет.

   Он учился на том же факультете, где вел семинары Сергей Федорович (и не далее как позавчера этого Вовку скрипя сердце, перевели на вечернее отделение – хорошо еще, что совсем не выгнали! – за то, что он дважды завалил экзамен профессору Черепенникову.)
  ...Тогда, год назад, троих еще предстояло найти – и Калашников отправился с Вовкой-Кузьминским к памятнику Маяковского, где по вечерам молодежь читала стихи; удалось залучить двоих, это были:

8. В. Ленский ("Вовка-Пресненский"), плотник, 18 лет:
9. Е. Жезловский, дирижер духового оркестра, 24 года.

 – Я вспомнил, вы дирижировали оркестром во время Всемирного фестиваля!.." Симпатичный дирижер был, увы, натуральный карлик, Калашникову ниже пояса.
Ему приходилось разговаривать с этим Женей в полусогнутом состоянии, но что поделаешь? Дух веет, где хочет.
  – Теперь – последняя вакансия! – обрадовался Калашников. Сперва он хотел ограничить круг "Глагола" москвичами, но в последний момент решил сделать исключение для одессита. Еще на Московском фестивале Калашников познакомился с одним художником из Одессы. Шесть лет назад не без помощи Сергея Федоровича, одессит перебрался в Москву.
Так появился в "Глаголе":

10. Р. Вакс, художник-плакатист, 30 лет...

     Оговоримся, что возраст всюду указан по состоянию на 4 июня 1966 г. Список "Глагола" Калашников утвердил в партбюро, у Лены Доскиной.