Таня стыдливо отвела глаза. Да и как тут не отвести? Перед ней стоял Домовой. Нет, не тот домовой, который по ночам съедает печенье или пугает шорохом детскую фантазию. А самый настоящий Домовой – сгорбленный, несмотря на свой итак невысокий рост, за свалявшейся бородой и длинными колтунами волос еле видно худое лицо, а тело покрывает грязная, будто вся состоящая из одних лишь заплат одежда.
Да, безусловно, девушка была зла на своих родителей за то, что они, так сказать, «приютили» это создание. И теперь при каждой встрече она должна терпеть «здрасьте» немытого «товарища» ее отца.
- Танюх, это что? Твой дружок? – гогот, последовавший за этими словами, чуть не заставил ее разрыдаться на виду у всех. Но, сглотнув обиду, она заставила себя улыбнуться:
- Это? Ты дурак? Я это чмо в первый раз вижу! Дядя, видимо, обознался! С такой бородой я бы и сама себя в зеркале не разглядела!
Шутка произвела фурор среди толпы полупьяных подростков. Опасность надвигавшегося и готового вот-вот ударить по репутации позора миновала.
- Вали отсюда, мужик! – конечно, одного «вали» вполне хватило бы, для того, чтобы Домовой ушел восвояси, но желание показать свое превосходство помогло Диме врезать мужчине хорошего пинка для пущей скорости. Домовой упал, ощутив острую боль чуть ниже спины. К счастью для него, на этом избиение закончилось. Встав с земли и даже не отряхнув грязь и пыль – бессмысленный труд – с одежды, он пошел дальше.
***
- Привет, Вовчик! Привет! Садись. Ты есть хочешь? Давай, не отказывайся. Садись! – Андрей, отец Тани, проводил Домового на кухню. А затем поставил перед ним тарелку с супом, несколько салатов и бутылку с уже нетерпящей обжечь горло жидкостью.
- Вовчик, давай выпьем… - налил по стопке, осушил свою и, не закусывая, не запивая, закурил. – Устал я, Вовчик. Вот и пью. Я же не от хорошей жизни! Если вечером не выпью, так и не засну. У кого-то сердце из-за водки болит, а у меня оно без водки стонет. Я вот на работе устаю, а прихожу домой, хочу покоя, телевизор посмотреть, отдохнуть. Прихожу домой, а дома жена сидит, как всегда, рожа кислая, вечно орет…
- Понимаю… - Домовой всегда был немногословен. За это Андрей его и ценил. Все люди любят говорить, особенно когда их слушают, даже если и не понимают. Главное, чтоб слушали…
- Недавно мои бабы разругались, так я их еле разнять успел. Танька – соплячка – уже на мать руку подымает. Хотя Машка тоже далеко не подарок. Чуть что, так сразу на Таньку – «шлюха», «проститутка», «мразь» и дальше по списку. Налей пока…
- Все бывает, Андрюш…
- Бывает-то бывает… А если Танька приплод домой принесет? Какой идиот ее замуж возьмет? Она ж ни хрена делать не умеет. Только шляется невесть где…
И так далее…
Андрей, пока они распивали бутылку, жаловался Домовому на жену Машку, которая не только нигде не работала, но, скорее всего еще и изменяла мужу, несущему домой каждую копейку; он жаловался ему на неблагодарную дочь Таньку, которая отца ни во что не ставила; жаловался на работу, не приносящую ничего, кроме усталости и крохотной зарплаты, еле покрывающей только самые необходимые расходы.
После того, как спиртное заканчивалось, Домовой, не дожидаясь, когда его попросят, вставал и шел домой.
***
Он жил в старой коммуналке. В комнате почти не было мебели. Кровать с железной сеткой и стол, усыпанный докуренными до самого фильтра сигаретами, пеплом, каким-то еще мусором – вот и все убранство более чем скромного жилища.
Не обращая внимания на всю эту нелицеприятную картину, не раздеваясь, Домовой лег на засаленный матрас, и сразу же уснул.
***
- Ты опять его сюда притащил! Да от него воняет! Он же не моется! Как мне теперь на этом стуле сидеть!.. – обычный поток вечерней брани снова радовал любопытство соседей по лестничной площадке, по которой совсем недавно спустился Домовой.
- Заткнись, соплячка! Скоро я не посмотрю на то, что никогда тебя не бил! Надо было бить! А я тебя, дрянь, жалел! – пощечина, затем молчание. – Пошла вон отсюда! В свою комнату! И никаких тебе Дим, никаких тебе гулянок.
***
«Да чтоб ты сдох, скотина! И кто тебя вообще родил? Урод… Козел…» - обиженно думала девушка, обливая слезами подушку. Теперь, пока она под домашним арестом, ворота, ведущие к Диме, открыты настежь для всех ее соперниц. А потеряв его, она потеряет и свое положение, которого добивалась, зачастую переступая через свои принципы. А вдруг опять начнутся обидные прозвища, колкие замечания по поводу внешности. Ведь, она далеко не красавица: большой нос, оттопыренные уши. Дима бы и не стал с ней встречаться, если б не ее доступность. Сначала, конечно, смущал статус безотказной девушки, но со временем привыкла… «Сволочь!.. Я не знаю, что с тобой сделаю!.. Если он от меня уйдет!.. Я тебя убью!» - поносила она тень Домового, стоящую перед глазами, пока, наконец, не уснула…
***
Проснувшись среди ночи от беспокойства, быстро одевшись, она выскочила за дверь, убедившись в том, что все спят, и побежала по направлению к обычному месту пребывания всей компании.
Не замечая вокруг себя ничего, Таня быстро шагала, разрезая каблуками тишину улицы. Сердце уже показывало всю силу своего страха, проламывая дикой энергией ритма ребра.
Стараясь не оглядываться, чтобы ненароком не увидеть что-нибудь ужасное, она приближалась к намеченной цели.
Вот и баннер, на котором мужчина маниловской внешности сообщает всем прохожим, что «весь мир держится на нас». Баннер до того старый, затертый непогодой, что прочитать, кто эти самые «мы», и на ком держится весь мир, стало уже невозможно. Вот и здание, либо полуразрушенное, либо еще недостроенное. Это значит, что скоро она окажется на месте. Темными глазницами здание проводило девушку до поворота, ветрено ухнув бездверыми стенами.
В следующий момент все, что она смогла вспомнить, это фразу: «увидеть свет в конце тоннеля». Но подумать об истинном ее значении не успела, как не успела и понять, был ли это тот самый свет в конце тоннеля, о котором мы не раз слышали, или же просто свет фар машины, чуть не лишившей ее остатка жизни.
Кто-то откинул Таню в сторону, а затем она услышала чей-то крик и увидела, как машина быстро удаляется…
***
На похоронах Владимира Валерьевича Смирнова было всего несколько человек – Андрей и пара таких же, как и сам Домовой, «опущенцев». Отец заставил пойти и Таню. Она стояла над могилой и не могла скрыть стыд от внутреннего удовлетворения…
Позже Андрей, сидя на кровати в комнате покойного, будет рассматривать фотоальбом, который, судя по пыли, скопившейся на обложке, уже давно не пополнялся. Почти со всех фотографий на него глядел улыбающийся Владимир, а рядом с ним какая-то женщина с маленькой белокурой девочкой на руках, о которых он никогда никому не рассказывал. На последней странице приклеен затертый почти до дыр клочок старой газеты: «Коллектив МУП «Водоканал» выражает искреннее соболезнование мужу, отцу в связи с трагической гибелью Марины Владимировны и Татьяны Смирновых»…