Форма вертухая
Вступление
Приехав по распределению в якутский поселок Батагай, что в 90 километрах севернее знаменитого Верхоянска, где морозы достигают рекордно низких отметок, я обнаружил, что в поселке живут и отбывают зимнюю стужу обычные люди, приехавшие сюда по зову сердца или присланные под конвоем – заключенные, обычно после основного срока отбывающие поселение. Народ разный. Со многими из них я отработал больше 10 лет. Они были мне и помощниками, и надежными товарищами, и преподавателями блатной жизни и законов, принятых на зоне. Одежда на мне была необычной и вызывала, мягко сказать, смущение у людей, которые многие годы были в заключении.
Уезжая из Москвы в холодную Якутию, мой дядя, кстати, очень высокопоставленный чиновник в верхних рядах КПСС, куда-то очень долго звонил, связывался с нужными людьми и, наконец...
Приехав на какой-то склад с запиской из ЦК, я получил со склада полушубок бело-серого цвета под офицерский ремень в талии и, заплатив 48 рублей 80 копеек, прошел через КПП. Предварительно был подвергнут ручному обыску. Я был полностью экипирован для поездки в далекую Якутию, не подозревая, что та одежда, что я нес с собой, была униформа вертухаев, охранявших лагеря заключенных.
Кстати, единственная просьба, с которой я обратился к дяде, высокому чиновнику ЦК - это отправить меня и мою молодую жену не в Министерство Геологии, а в самую отдаленную точку страны, куда выпускников МГУ им. Ломоносова не направляли по соображениям высокого статуса ВУЗа.
Добившись распределения в Якутское Геологическое Управление, мы с чистой совестью полетели осваивать этот край. Мой выбор был оправдан, так как я, будучи студентом, три года был на практике в этих краях в рамках Всесоюзного Аэрогеологического Треста (ВАГТ) и занимался работами, близкими к должности квалифицированного геолога, что позволяло мне мечтать о работе в этих краях. В городе Якутск нашли Управление и явились в приемную Главного геолога. В те времена никаких приемных и неприступных секретарей не было. Постучав в дверь, скромно вошли, сняв головные уборы и прижав их, как футболисты во время штрафного удара. Небольшого роста якут, очень приветливый и прекрасно говоривший на русском языке, спросил: не хотим ли мы остаться в Управлении, но, встретив наш отказ, согласился и написал направление в Ямскую Геологоразведочную Экспедицию. Предварительно он позвонил в отдел кадров и попросил нам посодействовать. Женщина, сидевшая в кадрах, решила помочь по-своему. Она сообщила в Батагай, что к ним едут племянники Брежнева. Это на ближайшие годы сыграло с нами роковую судьбу.
Первым делом, нас поселили в семейное общежитие, сказав, что дядя должен знать, как живут геологи в Якутии: комната 12 квадратных метров, в которой четыре узкие кровати стояли вдоль стены и занимали все пространство комнаты, узкий проход, над которым висели веревки с бельем, а в углу – электроплитка, с постоянно кипящими в баках какими-то тряпками. Моими соседями были Яша и Маша. Яша – щуплый мужчина неизвестного возраста работал ассенизатором. Всю зиму помои и другие отходы выливали на улицу, где образовался ледяной холм, который весной долбили кайлом и увозили в неизвестном направлении. Маша – дородная дама, ростом около 150 см, с грудью восьмого размера – постоянно кипятила белье мужа, периодически помешивая каким-то дрючком, лежала на кровати и читала какие-то газеты двадцатилетней давности. Места на кроватях (а они стояли впритык) распределялись так. От окна, первым, лежал Яша. Он страшно храпел, а жена периодически хлопала его по физиономии мокрым полотенцем, после чего он замолкал минут на 10-15. Следующее место принадлежало Маше. Она всегда спала на спине, никогда не храпела, но раскидывала руки в разные стороны. В связи с тем, что мое место было следующим, большую часть этой полярной ночи я проводил на пышной руке Маши, раскинутой на мою кровать. Моя жена – скромная бывшая студентка – ютилась у выхода на крайней кровати. По-поводу туалета и проблем с «пописать» не помню, так как пива в поселке не было, а не было тогда и проблем с предстательной железой.
Мы сразу не поругались, начали жить мирно и дружно, и Яша нам поведал, что комендантом общежития является женщина, отсидевшая много лет, тихая, но злопамятная, а муж ее – агрессивный и психованный поц – верховодил всем в этом общежитии. Я этих понятий не знал и в первый же день отметелил мужа комендантши. Стало тихо, но злоба осталась.
После нашего приезда коридор в Батагай был открыт. Следом за нами приезжают двое молодых специалистов из Москвы, две девчонки из Питера из Геологоразведочного Института,.. всего 8 человек. Всех загоняют в общежитие под названьем «Ту-134».
Прибыл туда и мой знакомый, прекрасный математик, еврей – Земил Владимирский – с характерной внешностью, большими очками и физически не очень агрессивный. В первый же вечер в коридоре общежития ему разбили очки, еще отдельные части тела и посоветовали сидеть в общаге и не высовываться.
Я, физически здоровый парень, который занимался боксом, боевым самбо, не мог потерпеть побоев моего товарища, хоть и еврея, и вышел на бой с проходом в общежитии. Пролетев по коридору с кличем индейцев-апачей, я сломал двери, смел всех на своем пути, завоевал право кричать: «Все по комнатам! Разнесу!» Все успокоились. Утром приходили люди, улаживали скандал, и муж жены-коменданта сказал: «Племяш Брежнева - это «в натуре»!
Жители поселка – геологи, начальники партий – обычные, нормальные люди сразу к нам отнеслись с сочувствием и пониманием. Нас начали селить в семьи геологов, которые уехали в отпуск или были одинокими хранителями своего очага.
Так геолог, к которому нас подселили, привыкший к таежной пище человек, который всегда мечтал съесть банку тушенки в одиночестве, клал эту банку в печку и ждал, когда она разогреется. Обычно в банке прокалывали дырку, чтобы она не кипела. Он забывал это делать, но после каждого действия он говорил: «Оп-ля!»
Так было и на этот раз. Банка тушенки взорвалась, осыпав волокнами мяса всю комнату. Раздался знаменитый возглас: «Оп-ля!»
Этот человек уезжал в отпуск и благородно оставлял нам свое жилище для проживания. Расположившись в комнате и не думая о брачных обязанностях, мы лежали на кровати и думали о ближайших кошмарах. Неизвестные насекомые начали нас кусать, грызть и сосать из нас кровь. Сон был прерван. Около кровати, на когортой мы спали, висел ковер - мечта отпускника. Я понял, что враги нашего здоровья поступают из этого места.
Откинув ковер, я увидел, что вся стена в рамках ковра усыпана плоскими бляшками, называемыми клопами. Они были размером с монету, твердыми и неубиваемыми. Клопы планомерно охотились на нас. Система обороны была принята сразу. Кровать была поставлена на середину комнаты. Под каждую ножку была поставлена тарелка с водой. Мы ждали дальнейших событий.
Самый крупный клоп медленно передвигался по стене вверх. За ним шли цепочки боевиков. Непонятным образом касаясь стен, они ползли вверх, вниз головой. Расположившись над нашей кроватью, старший клоп падал на нас с потолка. Все остальные клопы медленно двигались и падали на нашу кровать с регулярностью, позволяющей им нейтрализовать нашу защиту.
Так прошла самая страшная ночь в моей жизни прошлого периода. Утром, искусанные и угнетенные, мы явились к большому руководству, и я попросил отправить меня на весновку. Желающих из числа аборигенов на эту акцию не находилось, все знали как это хлопотно, трудно и опасно, поэтому с радостью приняли мое пожелание, и я уже через два дня бороздил просторы Крайнего Севера по зимнику. А моя жена переселилась из семейного общежития в женское, к великому счастью обоих. Начались привычные и непривычные будни полевых работ.
Что такое весновка? Завоз горючего, взрывчатки, грузов в места дислокации за полторы-две тысячи километров преимущественно по зимнику. Учитывая то, что в регионе дорог не было вообще, зимой бульдозер чистил замерзшую реку, а по этому пути двигались машины. Наледи, перемёты на дороге, провалы льда делали этот путь очень опасным и непредсказуемым. В связи с этим, по зимнику водители ходили исключительно в состоянии легкого алкогольного опьянения. Со времен Дальстроя (организация, подчиненная НКВД) осталось правило – проверять водителей в пути на предмет незаконного перевоза посторонних грузов, людей без документов, застреленных по дороге оленей с клеймом или меткой (значит домашние). Алкоголь всегда являлся отягчающим обстоятельством, особенно если водитель перевозил взрывчатку или горючее, а сам спал сном младенца, уткнувшись лицом в руль, надеясь на колею, которая сама знает куда ехать. Контроль этот осуществляли бывшие сотрудники НКВД, которые перешли в службу ГУСМП (Главное Управление Северного Морского Пути), в ведение которого входили и дороги по зимникам, ведущие к Северному Ледовитому Океану. А эти артерии пролегали по рекам Лена, Яна, Индигирка, Колыма.
Понятно, что на каждом повороте реки по тогдашнему гаишнику не стояло, но их можно было встретить в поселках на трассе. Так, по реке Яна, на участке дороги в две тысячи километров, бывали посты в поселке Куйга и на самом побережье в поселке Нижнеянск. Опытные водители-трассовики без особого энтузиазма общались с вечно пьяными представителями правоохранительных органов. Они выпивали, но своеобразным методом.
Выехав на зимник, мой водитель, с которым мы везли взрывчатку, сообщил, что пришло время выпить. Налив мне в стакан спирта, он достал из бардачка ржавую кружку и спринцовку. Налив спирта, разбавив его водой, он чокнулся со мной и вышел из машины, зарядив спринцовку. Процесс выпивки у него был более продолжительным, чем у меня. Сделав клизму, он занюхал кусочком хлеба и начал на глазах хмелеть. Более экономной выпивки я не встречал больше никогда, а более разговорчивого водителя – и подавно.
Аэродром
Но вернемся к началу отправки на весновку. В первый день мне надо было встретиться с начальником аэропорта и договориться о поставке пустых бочек из-под горючего для залива их впоследствии из бензовозов. Не знаю, почему было не заливать их на месте, но тем не менее, бочки везли отдельно, а бензовозы заливали на месте. Это было и топливо для заправки вертолетов и самолетов, и горючка для вездеходов и дизельных электростанций.
Прибыв в аэропорт, я познакомился с его начальником. В мятой лётной форме он сидел за громадным столом, на котором ютился убогий телефон и приспособление для селекторной связи с тремя западающими и засаленными кнопками. Вид у него был угрюмый и неприветливый, в отличие от миловидной секретарши в прихожей.
Узнав, что я из Геологоуправления, он спросил: «Принес?» Получив утвердительный ответ и увидев на столе 2 бутылки коньяка, достал из холодильника, который находился между двумя рамами окна, наполовину обрезанную рыбину, произнес: «Слушаю... Куда летим, что делаем?» Я сказал, что хочу поговорить вначале о пустых бочках. Он сообщил, что разговор будет долгим и сложным. Мы начали с его коньяка. Выпив по первому граненому стакану, командир аэропорта повел меня в соседнюю комнату, где под лампами дневного света стояли горшки с помидорами, на ветвях которых красовались зеленые и немного побуревшие плоды. Доверительно сообщил мне, что это детище его жены и сотрудницы – начальника диспетчерской службы аэропорта. Он сорвал два наиболее увесистых плода и сказал, что пока не выпили, еще надо сделать мастырку.
Он достал откуда-то из-под стола банку с маринованными помидорами, вынул оттуда два плода и дал мне катушку ниток и иголку. Помня, как изготавливались после войны елочные игрушки, я на ниточках привязал маринованные помидоры взамен утраченных настоящих.
Зимой в Заполярье свежий помидор – это как самородок золота на корявой руке старателя. После первой бутылки коньяка, мы уже подружились и сидели на диване как Петруха с таможенником из «Белого солнца пустыни». Я рассказывал больше не о Москве, а о том, как сложилась жизнь в геологических партиях, где я был на практиках. Особенно его заинтересовали истории про нашу геологиню – богиню любви, из-за которой стрелялись главный геолог (в роду из графьев) и начальник партии (в роду из работяг). Какие любовные интриги плелись вокруг Светы...
Вторая бутылка была выпита. Глаза у моего собеседника повеселели, он немного оживился, направился к селектору, нажал кнопку и громогласно объявил на весь кабинет: «Бумаги на подпись!» Вошла миловидная секретарша лет шестнадцати-семнадцати якутской внешности, одетая как стюардесса международных авиалиний. Командир попросил меня побродить где-нибудь минут пятнадцать и склонился над бумагами.
Я вышел и сел в приемной, сладко подремывая под вой заполярной вьюги за окном, в тепле и уюте. Ровно через пятнадцать минут из кабинета выпорхнула секретарша, поправила прическу, одернула юбчонку, села за стол и с неимоверной скоростью забарабанила по клавишам пишущей машинки, в которой почему-то не было заправлено бумаги. Я вошел в кабинет начальника. Он, пыхтя, застегивал ширинку и восклицал: «Ох, и раззадорил же ты меня!» Сцена увиденного
еще больше сблизила нас.
Основы рыночной экономики
Далее, воспоминания из полевой жизни буду воспроизводить не в хронологическом порядке, а в порядке их всплытия и всплеска на поверхности.
Первая практика – еще студентом Геолфака. По рекомендации студента-выпускника, был определен на его место в Аэрогеологический трест на практику. Начальник партии – Леонид Осипович Израилев – принял меня приветливо и определил техником-геологом к Светлане Г. Опытный геолог, женщина без мужа, она была веселой, разумной, привлекательной, но требовательной и очень трудолюбивой. В предыдущих партиях из-за нее было много скандальных, а порой, и трагических событий, которые привели ее в партию, где моральный климат был наилучшем во всем тресте. Мне посчастливилось жить в одной палатке с поваром по имени Вася из подмосковной Шараповой Охоты. Человек с сумасшедшим юмором, богатым жизненным опытом, великолепный рассказчик. Вот некоторые истории из его уст и о нем самом.
Три поселка, не помню названия, кроме Шараповой Охоты, вели хозяйство по принципу раздельного сельхозпроизводства. В одном из них разводили карпов, в другом – выращивали цыплят-бройлеров, а в третьем – зернохранилище. В четвертом был Сахарный завод, где из свеклы изготавливали сахар, а впоследствии и самогон, но это уже не на производственных площадях. Дома у Василия был самогонный аппарат, который собрал его брат – старший научный сотрудник одного из оборонных НИИ где-то на Соколе в г. Москва. Аппарат занимал целый сарай, имел датчики плотности жидкости, температурные ограничители, систему автоматического включения подогрева и очистки, а в результате из посеребренной трубочки не капал, а лился источник, подобный Бахчисарайскому фонтану, наполняя трехлитровую бутыль за 2 часа. За полученную жидкость на сахарном заводе выписывался черный бракованный сахар для приготовления комбикормов. В самосвал засыпался настоящий рафинад, а сверху присыпался черным порошком. Все шло на автоматическое производство. Самогонка (или лучше ее назвать спирт) шла на закупку карпов в пруд, где еще ни один ихтиолог не умудрился посчитать количество особей. Карпы шли в обмен на цыплят-бройлеров, которых никто тоже не считал. Самогон служил также местной валютой на зернохранилище, источником корма бройлеров и курочек, которые уже прижились в личных подсобных хозяйствах.
Так рождалась рыночная экономика, которая впоследствии должна будет возродить сельское хозяйство, создать фермеров и средний класс, а пока такими сделками занимался ОБХСС, упраздненный впоследствии как мешающий развитию сельского хозяйства.
Наш Вася был сторожем на птицеферме, его брат Серега сторожем на пруде с карпами, а племянник Николай-хохол заведовал охраной зернохранилища. Абсолютно посторонним человеком в этой олигархической цепочке был зав. складом готовой продукции сахарного завода –Виктор Николаевич Шинман. ОБХСС боролся преимущественно с «зав.», «зам.», «нач.» и так далее. Сторожа за халатность просто увольнялись, потому что ни за что не отвечали. Уволив одного, например с птицефабрики, на его место становился сторож карпов, на его место – сторож зернохранилища, а там уже появлялся бывший с птицефабрики.
Так вот, Вася бывший сторож птицефабрики, утомленный постоянным потреблением спирта-самогона, прознав про оргнабор в геологические партии, выехал с нами в экспедицию в Заполярье, покончив с зельем и аморальным образом жизни, но имея природную хитринку. В должности повара.
О вреде спиртного
Первым рейсом из г. Якутск в поселок Жиганск мы, без особенных приключений, приплыли к месту нашей промежуточной базы. Вася первым делом направился в магазин, где собиралось местное население и обсуждало текущие события и сплетни по поводу личной жизни вождей пролетариата. У нашего повара в гардеробе оказался бостоновый костюм, белая рубашка, свежие носки и туфли на каучуковой подошве. Войдя в магазин, он оценивающим взглядом провел по пустым прилавкам, сверху вниз оглядел вполне приятную продавщицу и, под всеобщее удивление посетителей магазина, томным голосом произнес:
- Мадам, извините!
После этого высморкался через палец сначала из левой, а потом и из правой ноздри и вынул из нагрудного кармана белоснежный платок. Вытерев оба пальца, сунул платок в карман брюк и спросил:
- Какой сорт шампанского Вы могли бы предложить мне?
Ошалевшая продавщица отрицательно качнула головой, ничего не сказав, и, театрально вскинув ручку, указала на пустые прилавки. Никак не смутившись, Василий, кивнув головой в знак понимания, спросил:
- Какие коньяки Вы можете мне предложить?
Уже ожившая продавщица ответила:
- Коньяков я не видела уже года два, хватит выкабениваться, что тебе надо?
- Понял! Молчу! Понимаю обстановку! Тогда мне две... бутылочки... политуры... и одну пачку крупной соли...
- С этого бы и начал... Но все равно красиво!
Вечером, сидя у печки, где горели дрова из ценного дерева – лиственницы, я наблюдал за священнодействиями Васи и двух духов, прибывших вместе с нами и наблюдавших за закупкой спиртосодержащей жидкости.
Бутылку сначала мотали в трех плоскостях, как на автоматах приготовления красок, потом выливали в банку и сыпали соль, одновременно мешая деревянной палкой. На палку наматывался какой-то клей, и оставалась только жидкая фракция. Ее надо было пить. Самый опытный показывал, как это надо делать. Он брал корку хлеба, зажимал ее между деснами и начинал вливать жидкость типа олифы себе в рот. На эту процедуру я смотреть не мог, и до конца процесс описать не в состоянии.
Много лет спустя, будучи начальником Геологоразведочной партии в Центральных районах России, я попал в аналогичную ситуацию. Наши буровики, в большинстве своем особо опасные преступники, попали в Тамбовскую область и расположились вблизи какого-то загона для скота. В будке было обнаружено содержимое двух бидонов с черной мазутообразной жидкостью. Засыпав туда соль и размешав, бывшие специалисты-химики выделили жидкую фракцию и начали ее выпивать. Первым, с приступами желудочных спазмов, упал и начал корчиться главный буровик-технолог. Навели ведро марганцовки и начали насильно поить. Рвота была, но результат нулевой. Человек не дышит, еле разговаривает. С ребятами загружаем на одеялке в «ГАЗ-66». В последний момент прощания, он, слабо говорящий, жестом пальца подзывает меня склониться над собой. Я наклоняюсь и еле слышу:
-А, все-таки... если... ее... перегнать,.. пить... можно!
И умер.
Бараны, маршруты и понос
И еще одно воспоминание о тех же краях. Бурили глубокую скважину в степи. Установка, рабочая будка, степь. Пригоняют громадные стада баранов и начинают их клеймить, прививать и делать другие ветеринарные действия над бедными овечками.
Прибегает главный зоотехник и прямо спрашивает, не видели ли мы, дескать, барана с громадными рогами, племенного, вожака стаи, который может за собой увести целое стадо овечек. Скромно пожав плечами, отрицательно покачали головой. В это время из рабочей будки, где хранились коронки и запчасти, раздался грохот, стекло разбилось вдребезги, из окна высунулась голова громадного барана и диким голосом закричала: «Бе-е-е-е-е...»
«Ишь, куда забрался!» - произнес старший мастер. Пошли к дверям, они оказались на замке. Долго искали ключ! Открыли. Выпустили барана. Как он туда попал?
Повар Вася был любимцем в партии, но ужасно невезучим и не приспособленным к жизни. Если мы переходили речку по крупным валунам, то в воде оказывался повар. Его доставали, сушили, берегли и опекали. Повар – это главное лицо в партии: захочет – покормит из ничего, захочет – отравит из банок со щами или рассольником, если их готовить по инструкции, написанной на банке.
Однажды, придя из маршрута, вместо надоевших супов из банок увидел сковородку, на которой были обжарены макароны. Праздничная еда пошла «На Ура!» и, запив крепким чаем из пачки «со слоном», мирно уселся у костра переписывать с бумажки в полевую книжку воспоминания о маршруте. Комиссия, периодически посещавшая нас в поле, а также производившая приемку полевых материалов, неоднозначно относилась к записям в маршрутах. Если полевая книжка была грязной, со следами крови от задавленных комаров - это было безобразием. Первичный материал должен храниться веками, быть чистым и аккуратным. Это вынуждало нас делать записи на бумажках, а потом, сидя в палатке, переписывать аккуратным почерком, домысливая и добавляя в записи лирику. Другая комиссия, видя чистые, снабженные зарисовками описания, стучала по столам и утверждала, что все это действо происходило в палатке и не похоже на рукопись, произведенную в грязи в окружении скопищ комаров. Мы шли на компромисс и, после переписывания конспектов на бумажке в полевую книжку, мазали руки глиной и делали отпечатки в пикетажке и хлопали страницами, куда попадали давленые комары. Все были довольны. Еще одним из серьезных замечаний было описание точек, в которых ничего не видно кроме болота, кочек и мха. И если на двухсотке, через каждые два километра, нужно было описать контрольную точку, обычно заносили одно слово: «Задерновано». У ученых мужей это слово вызывало аллергическую реакцию. Они плевались и говорили, что Ломоносов в любой обстановке мог видеть «твердь земную».
Тогда я, одним из первых, изобрел две коронные фразы, которые впоследствии стали применять все геологи ВАГТа. Первая фраза: «Склон покрыт почвенно-растительным слоем, из-за чего состав и генезис подстилающих отложений установить не удалось». Фраза вторая: «В корнях вывороченного мною дерева обнаружена щебенка алевролитов, что говорит о солифлюкционных процессах». Это проходило и ставилось в пример.
Итак, поев макарон и произведя описание маршрута, сидел и ловил пикетажкой комаров, которых было в изобилии. Стали подтягиваться другие пары геологов и утолять голод у костра, на котором висело ведро с рассольником, в котором плавали кусочки рыбы, пойманной мною на обратном пути из маршрута.
Наевшись, все разбрелись по лагерю и начали разбирать образцы, переписывать маршруты, в общем, занялись камералкой.
Тогда основными видами транспорта были олени или вертолет. Поскольку олени очень любили все соленое, они постоянно били копытами около палаток, так как никто далеко в тундру не уходил, чтобы справить малую нужду. Чтобы избежать назойливого соседства с оленями, на которых роились оводы, чье пиршество на копытных не оканчивалось, мы городили вокруг палаток забор из жердей. Прошло два-три часа после ужина или обеда, и началось движение за пределы забора. Один из геологов шел медленно к ограде, перешагнул через нее и, широко расставив ноги, побежал к ручью. Началось невообразимое. Потеряв всякий стыд, приседали около палаток, мучительно морщились от болей в желудке, а еще больше - от комаров, оводов и мошки, примчавшихся к обнаженным жопам. У всех начался понос. Сообщили на базу. Прилетел санрейс и привез новые эмалированные ведра для приготовления пищи.
Вася и я не были подвержены общему несчастью, потому что в тот вечер ели макароны. Осталось грешить только на плохое качество консервов. Василий приготовился мыть посуду и долго искал средство для мытья ведра. Это средство состояло из тряпки и куска хозяйственного мыла.
Когда он выплеснул остатки рассольника из ведра, на мох упал увесистый сверток из тряпки, в которую был завернут кусок хозяйственного мыла. В этот раз, именно они стали пищевыми добавками для очистки желудков. Помучившись 5-6 дней, бледные и похудевшие, приступили к рутинной работе, наверстывая упущенное время. Тайна эта осталась между нами до конца сезона и рассказана пострадавшим только после того, как повар Вася находился в безопасности.
Васины рассказы
Ну, и еще один очерк о Васе из деревни Кулакове, что в Подмосковье, - поваре геологоазведочной партии. Вечерами, после ужина, все усаживались у костра и слушали байки из уст Василия. Особенно он любил рассказывать истории об интимной жизни. Единственной женщиной в партии была старший геолог Света Г.
Она очень любила слушать рассказы, но просила Васю заменять нецензурные слова на аналогичные цензурные, что он с успехом делал, говоря приличным языком, и тут же объяснял, что это значит на самом деле.
В общем, история первой любви сводилась к следующему...
Лет в 10-11, жил в деревне. Ребята постарше, уже сложившиеся жеребцы, искали настоящей любви и находили ее в лице и теле двадцатилетней татарки Рахиль – полногрудой придурковатой девки, которая всегда смеялась и хватала мальчишек за причинные места. Однажды, старший товарищ, парень лет 16-ти, спросил у мальчика Васи:
-Хочешь е...?
- Да, не помешало бы, - ответил он.
- Тогда пошли. Сегодня Рахиль дает всем.
Не желая признаться в своей неопытности в этом деле, поддерживал разговор на заданную тему. Пришли на сеновал, где уже ждала желанная дама. Вова по-деловому расстегнул брюки, лег сверху на Рахиль, немного подрыгался, встал и сказал:
- Теперь ты.
Мальчик Вася тоже лег на женщину, немного подрыгался, подражая Вовке, встал, застегнул штаны и гордо вышел из сарая. От него исходил какой-то незнакомый запах, который преследовал его всю дорогу к дому. Он понял, что замочил свой «стручок» в «рассоле» девушки Рахиль. Побежал к речке, в ледяной воде мыл руки и «стручок», боясь, что мать догадается о его похождениях. «И что они находят в этой е...? Только противно». С тех пор до зрелого возраста на женщин смотреть не мог. Лишь отслужив армию и демобилизовавшись, на одной свадьбе попал в объятия женщины и понял всю прелесть интимных отношений. Тогда и началась настоящая жизнь, в которой он не пропускал никого, особенно если это была особа женского пола.
Светлана, слушая рассказ о первой любви юного Ромео, с интересом спросила:
- А сколько же женщин было у тебя, Василий?
- Никогда не считал, но можно и посчитать.
Он начал перечислять. Сначала по регионам, потом по городам: жена, жена брата, сестра брата, Нюрка косая, Варька хромая, медичка и так далее и тому подобное. В общем, мы прикинули, что он переплюнул даже Лаврентия Берию, у которого тоже была статистика любимых женщин. Хватит о Васе. Были в нашей жизни персонажи и более интересные.
Последний маршрут
Заканчивая один из сезонов в поле, исследовали отдаленный участок в тяжелодоступном краю. Погода в Заполярье быстро меняется. Изнуряющая жара с комарами, пауками и мошкой резко сменилась на прохладную, но солнечную осень без всех этих кровососущих гадов, когда с удовольствием можно было сходить в туалет на каком-нибудь громадном валуне и, не спеша, любоваться красотами Заполярного высокогорья хребта Черского. Летом все эти красоты были мутными и серыми из-за накомарной сетки, которую не снимали месяцами. Ночами уже начинались заморозки, на речке появились забереги - участки реки с медленным течением, покрытые кромкой льда.
Предстояла еще «черная вода» – последнее половодье на реках после трех-шести-двятидневных дождей, в зависимости от формы перистых облаков. Во время этого последнего половодья из всех притоков и верховий маломальских речек спускалась рыба: хариус, ленок, таймень. Это было время, когда мы не страдали от бескормицы.
Итак, закончив последние маршруты, начали возвращаться на базу. Путь предстоял долгий, километров 70-80 по тайге: через два перевала, форсируя две речки. Прошли бодро, неся на себе неимоверное количество проб и образцов, снаряжение, оружие и прочий скарб, необходимый в экспедиции.
Пошел дождь, который, по приметам, должен был идти шесть дней. Реки начали потихоньку вздуваться. Предстояло пройти еще один, последний перекат. Речка, довольно мелкая на перекате, еле доходила до колен, но протяженность этого пути была около пятисот метров. Начали форсировать переход. Вода прибывала на глазах. Вот уже по пояс, а местами и глубже. От переката сбиваться нельзя. Человек с грузом – это не пловец, а утопленник. С трудом помогая друг другу, выбрались на берег. Ледяная вода, в которой находились около часа, сковала все что можно.
До базы оставалось километров 20 по твердой дороге. Надо было высушиться и обогреться. Развели костер под дождем. Этому искусству меня научил учитель химии еще в школьные годы. Коробочка с марганцовкой в завязанном презервативе, который не давал промокнуть этому химикату, там же лежал клочок бумаги. Пузырек с глицерином дополнял набор химреактивов для разжигания костра. Насыпаем марганцовку в бумажку, капаем каплю глицерина и кладем в заранее приготовленные дрова для костра. Через одну минуту начинается экзотермическая реакция: воспламеняется термитный заряд, и дрова нехотя, но загораются. Громадный костер, рядом наши вещи; мы, абсолютно голые, сушим одежду. Вдруг у одного из наших спутников из штормовки выпадают штук тридцать патронов для карабина. После первого щелчка, мы оказались вдали от спасительного огня и голые, посиневшие пережидали, когда кончится канонада. Никто в этой ситуации не заболел. Очевидно, страх и стресс сделали нас невосприимчивыми к простуде. Так благополучно закончился еще один сезон.
Оргнабор
Где-то ранее, я писал о добровольцах из числа хохлов Западной Украины, желающих заработать большие деньги на шахтах Якутии. Природная любознательность и непосредственность западного хохла привела к массовым несчастным случаям, в результате, почти все эти личности оказались в нашем заполярном поселке. Часть из них попала к нам в полевые партии, а другая часть, вместе с комсомольским оргнабором, ожидала отправки на новое месторождение ртути, открытое не так давно, но уже прославившееся на всю страну. Здесь собирались строить поселок, обогатительную фабрику и так далее. А прежде всего, надо было произвести разведку месторождения, куда был откомандирован я — специалист по закрытию месторождений. Правда, за это не давали наград и званий, но признавали последнее слово за мной. За открытие этого месторождения под названием «Юбилейное», благо юбилеи случались каждые 24 часа каждых суток, геологу тут же присвоили звание заслуженного и пропечатали в газете и каком-то журнале. Дело было за малым – разведать месторождение. На эту формальность мне отводился один месяц, а принимая встречный план, и того две недели. Двадцать тонн взрывчатки были завезены самолетами прямо на плоскую вершину пенепленезированного нагорья, где и располагалось месторождение.
Картина того, что мог увидеть первооткрыватель, для любого геолога, естествоиспытателя и просто человека, была неповторимой. На плоской как поле для гольфа громадной площади в беспорядке валялись громадные глыбы печёночной руды – киновари – это окисел ртути яркокрасного цвета. Размеры обломков достигали метра. Таких образцов не было ранее нигде в мире, поэтому они украсили кабинеты министерских чиновников от геологии и музеи мира и страны. Чиновники и правители, далекие от загадок геологической науки, понимали, что ртуть – это яд, и, заботясь о своей мужской полноценности, от образцов отказались, но некоторые, наиболее грамотные, имели у себя в кабинете образец, поражающий любого посетителя своей формой и окраской. Правда, этот образец накрывался крышкой из свинца. Это то же самое, что накрывать резиновой галошей электрическую розетку во время грозы. Итак, площадь всего плоскогорья была усыпана ярко-красными, желтыми и оранжевыми кристаллами киновари, реальгара и аурипигмента. Из этих минералов знаменитые художники терли краски и создавали картины типа «Последний день Помпеи». Здесь этих красок хватило бы всем художникам мира лет на тысячу. Кисти в руки!.. Разведка сводилась к проходке канав, глубиной 3-4 метра до скальных пород, чтобы определить параметры жил. Судя по обломкам, они были внушительными. Решили проходить магистральные канавы, протяженностью от 200 до 500 метров, чтобы уж точно зацепить все жилы и прожилки. Мерзлые, рыхлые породы взрывали и, добравшись до скалы, отдавали в руки геологам.
Первая канава длиной 400 метров была пройдена. Геологи рванули в длинную канаву, уже предвкушая Госпремию. Пройдя по дну канавы, не обнаружил ни одной жилы желанной руды.
Ударили канавами по всем склонам, затем конвертом - крест-накрест. Результат тот же. Месторождения «тю-тю», премии и звания – тоже.
Объяснение этому явлению я предоставил позже в своем отчете.
Бум с «Юбилейным» удалось спустить на тормозах, сославшись на нерентабельность добычи; растащили все обломки на коллекции, заработав по моим понятиям громадные деньги. Но тогда еще не было предпринимателей, таких как нынешние.
А оргнабор ждал отправки на трудовой фронт. Как я уже говорил, часть из них была хохлами-западниками, депортированными из шахт Якутского угольного бассейна, другая часть – комсомольский набор. Среди них не было ни одного комсомольца, но зато были УДО (условно досрочно освобожденные) – лица, отсидевшие свой срок и люди, приговоренные к поселению. При приеме они называли специальности, востребованные в партиях: взрывники, первопроходчики, буровики, горняки. А на самом деле – карманники, грабители, разбойники, бытовики-убийцы.
Жили все в громадных палатках мест на сто, оборудованных нарами в два яруса: мужчины и женщины, а некоторые с детьми. Кто-то поставлял им еду, здесь же стирались и мылись. Утром, идя на работу, можно было встретить мужчину со щетиной недельной давности, которая сейчас модна среди телеведущих и олигархов, но тогда отличала бомжей и зеков.
Мужчина вежливо предлагал купить за скромную плату эмалированное ведро. Открыв крышку, он показывал, что ведро наполовину заполнено часами различных марок. Это результат игры в очко, секу и другие настольные игры в палатках комсомольцев. Случались и разборки между собой. Один взрывник после игры в карты, был жестоко избит, и решил отомстить обидчикам. Достав где-то на рудном дворе кусок огнепроводного шнура, он приспособил его к пустой консервной банке, поджег и с криком: «Получите куропача (так называли взрывчатку с капсулем и шнуром)!», бросил ее к столу игроков в карты. Все бросились к выходу. В результате, сорок с лишним человек были потоптаны, переломаны, и заполнили районную больницу. Взрывника больше не видел никто. Оргнабор как-то быстро растворился на необъятных просторах Крайнего Севера. Часть из них пополнила ряды работяг геологических партий.
Особого внимания заслуживала единственная женщина из комсомольцев, которую взяли в партию по причине причастности к ресторанному бизнесу. Она была помощницей повара в ресторане «Прага» стольного города под названием Москва. Окончила кулинарный техникум и служила в подсобке ресторана резчиком овощей. По характеру своему была взрывной девчонкой и после приставаний повара, широким ножом распорола ему живот. Так попала на зону. Отсидела десять лет, научилась готовить из ничего вкусные обеды, так как была пристроена к пищеблоку. Там же ножом отрубила палец одному из поваров, за что добавили еще пять лет. И вот она у нас – зав. пищеблоком. Ее уважали, побаивались. Она спала только с тем, кого выбирала сама. Насилие было чревато.
Хохлы, ранее копавшие колодцы в селах Львовщины, попали на проходку шурфов. Шурф – это вертикальный колодец определенного диаметра, где в забое работает с ломом один из проходчиков и долбит узенькие отверстия в грунте, вычерпывая мелкую породу специально изготовленной ложкой на длинной палке. После этого в ямки, именуемыми «шпурками», клался заряд аммонита и накрывался презервативом, наполненным водой, что обеспечивало наибольший эффект от взрыва.
Выехав на поверхность в бадье, прикрепленной тросом к воротку, который крутил напарник, производили взрыв. Не дав даже выйти ядовитым газам на поверхность, один из проходчиков опускался в забой, за ним спускалась бадья. При помощи обреза из совковой лопаты, наполнялась бадья и извлекалась взорванная порода.
Экономя на объеме вынутой породы, проходку вели усеченными отрезками. Когда я спускался в шурф на бадье при страховке воротка с двумя кривыми металлическими ручками, я понимал, что погружаюсь в преисподнюю и не особо смотрел на стенки этой выработки, больше доверяя опытным проходчикам, которые диктовали мне глубину и название породы на только им известном наречии. Оставалось только перевести их на геологический язык. Я часто застревал, не мог протиснуться в колодец, дергал за трос и просил извлечь меня из этого ада. Как работали шурфовщики, навсегда останется загадкой для меня. Если я не мог протиснуться в эту узкую пещеру, то как туда можно было проникнуть с бадьей, лопатой, взрывчаткой, да еще работать ломом под названием «шуровка» и ложкой под тем же названием. Тайны подземного мира навсегда остались для меня загадкой.
Проходчики всегда спорили с буровиками, не уступая им в производительности. Борьба была жестокой и непримиримой. Случались и драки, которые пресекались мной без всяких разговоров. Имея подобный опыт, когда в партию была направлена группа заключенных на проходку канав и шурфов под надзором двенадцати вертухаев, имел много работ и хлопот с охраной, а не с зеками. Обратился в Управление исправления наказаний с просьбой освободить меня от присутствия охраны.
Мне предложили расписаться в заявлении и отозвали охранников, сказав, что вся дальнейшая ответственность за режим, возлагается на меня. Так начался эксперимент по работе заключенных в разведрайонах. Зачеты шли для всех как год за три. Пятнадцатилетники получали свободу за 5 лет и еще 5 лет работали вольнонаемными как поселенцы. В нашу партию начали стекаться воры в законе из различных лагерей Колымы и Якутии и весь привилегированный народ из мест заключений. Начались разборки, убийства, борьба за власть и попытки установить законы, принятые на зоне. Одного из психованных рецидивистов пришлось захватывать ввосьмером. Он застрелил из ружья двух человек, пытался ворваться в детсад. Связав, нанеся ему побои, мы заперли нарушителя спокойствия в бане и вызвали милицейский наряд. Погода стояла нелетная. Трое суток провел этот «козел» в бане под охраной, а когда прибыл наряд милиции и прокурорский чиновник, забрали обоих. Его – по обвинению в убийстве, а меня – за превышение полномочий и содержание под стражей, не имя на это санкций. Суд приговорил меня к тюремному заключению на два года, однако, верховный суд Якутской АССР признал меня невиновным после решения Верховного Совета ЯАССР о присвоении мне прав капитана дальнего плавания. С тех пор, работая в Арктической зоне, я имел право предъявлять обвинения, выносить приговор и приводить его в исполнение. Так, я стал вооружен и очень опасен. Склоки и разборки прекратились. Все авторитеты были исключены из списков. Все работали на зачет.
Буровики – высшая каста сословий полевых рабочих; водитель вездехода – это как водитель генсека; рабочие-проходчики – низшая каста. Среди других рабочих ценились и пользовались большим уважением люди, отработавшие по 20 и более лет среди всей этой шелупони. Промывальщики, контрольные промывальщики, виртуозно владеющие лотком и умеющие удержать даже «плавающее Золото», прибыли сюда тоже не по своей воле, но остались работать со времен Дальстроя. Никто из них никогда не рассказывал об истории своей жизни, а никто и не спрашивал, зная, что правду узнать не удалось даже следакам из НКВД. Состав нашей партии состоял из ИТР и рабочих. Начальником над геологами и техниками был начальник партии. Почему-то не было прорабов, бригадиров и прочих промежуточных начальников. Поэтому все подчинялись одному лицу – начальнику партии. Впоследствии, эта практика была осуждена вместе с культом личности. И на смену пришла первая волна демократии. Совет Трудового Коллектива, в который входили рабочие, женщины, активисты, труженики тыла, уборщицы, бухгалтеры, советовали начальнику партии, где располагать скважины, как распределять средства, а главное, как делить зарплату, премии и взыскания. Первая волна такой демократии привела к развалу всех структур власти и производственного Управления.
Например, буровая бригада товарища Сидорова завоевала первое место по проходке. Далее показатели начали уступать другим бригадам. Тогда Совет Трудового Коллектива принимал решение о создании комплексной бригады товарища Сидорова, в которую входили еще три буровые установки. И теперь они, вчетвером, начинали давать план в два раза больше предыдущего. Встречные планы, показуха, медали и награды, а работы нет.
Пока еще волна демократии не докатилась до отдаленных регионов, здесь работы велись по плану и с распоряжения начальника и его помощников. Единоначалие по всем вопросам – это единственный аргумент для достижения поставленной цели. И зря грешат на секретарей Райкомов и Обкомов. В те времена лишиться партбилета боялся любой коммунист, любой начальник производства. Жалоба любого гражданина на произвол и непорядки приводили к краху карьеры.
Один из примеров.
Начальник Управления Якутзолота (это что-то вроде Чубайса в электроэнергетики) прилетает в поселок Батагай посмотреть, что делается на руднике Эге-Хая. Никакой охраны, полное отсутствие сопровождающих; прилетел на рейсовом самолете. Встретил «ГАЗик» с Рудника. Прибыл в Управление, отказался от предложенной закуски, направился в рабочую столовую. Всему руководству предприятия предложил ожидать его в зале для заседаний. Встал в общую очередь и слушал, о чем говорят работяги. За это время узнал, что хлеба нет уже третий день, а котлеты на две трети состоят из этого пресловутого хлеба. Гречка и рис на гарнир – основа здорового питания, но без мяса для работяг – вынужденное голодание. Откушав все блюда местной кухни, собрал все начальство рудника.
- Почему нет хлеба? – спрашивает директора рудника.
- Что-то самоле... - удар по столу кулаком:
- Повторяю... Почему нет хлеба в столовой? – опять невнятное бормотание зам. по хозчасти.
- Молчать!
Опять по столу кулаком.
- Оба уволены!
К ужину хлеб в столовой появился, начали работать новый начальник прииска и его новый зам. Так осуждался тоталитарный режим, а по-нашему – порядок.
Порядок был и в нашей партии, пока не появилось спиртное.
Каждый праздник, особенно 1-е и 9-е Мая, были святы, и мы выдавали по бутылке спирта на два человека.
Впоследствии, это оказывалось малой дозой, и шли переговоры о выдаче добавки.
Главной переговорщицей была Тонька. Она культурно объясняла, что выдать дополнительную дозу спиртного мы просто обязаны, а получив отказ, шла в противоположный лагерь и что-то доверительно объясняла слегка охмелевшим соратникам. После этого, она шла во главе войска пьяных головорезов.
Подойдя к палатке, где сидели мы - ИТР, она рвала на себе кофту, обнажала грудь и, как во времена Великой Французской Революции, орала: «Отнимем спирт у начальников!» Выстрел из нагана охлаждал пыл французских революционеров, все возвращались в логово Тоньки. Там у нее была брага – напиток, способный свалить любого после принятия спиртного. Я много раз обыскивал палатку поварихи, палатку кухни, но обнаружить место производства браги не удавалось. Запах был везде, но найти источник запаха долго не удавалось.
Много раз я проходил мимо вьючного ящика, открывал его и видел там предметы женского туалета. Впоследствии оказалось, что под дощечками в верхней части ящика, на которых в беспорядке валялись трусы, лифчики и так далее, имелось обширное пространство, заполненное медленно кипящей брагой.
Этот источник был уничтожен.
Другой источник удалось обнаружить не сразу. После обеда, буровики выходили из столовой явно навеселе. Я начал обедать вместе с ними. Мне, как и всем другим, наливали борщ, суп или рассольник. Мы обедали, многие просили добавки и начинали длинные беседы, присущие выпившим людям.
Все было просто. В двух громадных кастрюлях находился борщ, заправленный томатом, сухим луком, сухой картошкой и консервами с борщом или рассольником. По виду, обе кастрюли не отличались своим содержимым, а по сути, в одной из них был бульон из консервов, а в другой -брага, заправленная томатом и луком.
Разоблачение пришло довольно поздно, но я всегда поражался изобретательности наших людей. Вездеходчик Лёха умудрялся использовать запасной бак на своем агрегате для производства бражки.
Постоянное болтание жидкости с сахаром и дрожжами в тепле от выхлопных труб, делали свое дело в течение двух дней. Тогда, довольно часто, Лёха начинал заниматься ремонтом ходовой части: залезал под вездеход, долго стучал железкой об железку, причем у него всегда было много добровольцев-помощников.
Лёха-вездеходчик был сухощавым, небольшого роста, но очень подвижный и резкий в движениях.
Два хохла работали на буровой. Оба были килограммов по 150, громадного роста, с распухшими мускулами, так как работали ранее на глубоком бурении, где каждый инструмент, типа ключа, весил не менее 20 кг.
Сидя за столом в столовой, Лёха, склонив голову и хлебая суп, сообщил на всю столовую: «Кто еще хоть раз возьмет ключи из вездехода, будет иметь дело со мной». Один из хохлов, хохотнув, произнес: «Ну, а если это я, то шо?» Леха, молча, взял в горсть алюминиевую кружку с компотом и врезал со всей дури буровику в лоб. Тот ошарашено смотрел по сторонам, из рассеченной брови лилась кровь как из барана. Лёха бросился бежать из палатки. Все подумали, что тот испугался расправы, но, выскочив на улицу, выхватил из поленницы увесистое полено, пошел на добивание. Врезав поленом по твердой башке противника и убедившись, что тот еще долго не будет ему перечить, спокойно сел доедать свой обед. Очнувшись, мужик с разбитой башкой дотронулся до окровавленного лба и залитого кровью глаза, диким образом заблажил: «Санрейс! Убили, покалечили! Врачей!» Я, как мог, успокоил его, перекисью остановил кровотечение, умыл морду от крови и приступил к пластической операции. Иголку с ниткой окунул в одеколон и через край заштопал разошедшуюся кожу. Шов оказался немного грубоватым. Послюнил палец и выровнял неровности. Стало красиво. Сообщив своему пациенту, что операция прошла успешно, и что мужчину шрамы украшают, посочувствовал, что удар не пришелся в глаз. Он мог бы еще долго хвастаться на Родине, что потерял глаз на Севере. Этого не произошло, ну и «Слава Богу!», так как обращаться с выбитым глазом я, к тому времени, еще не научился.
Полевая хирургия
Это было моей первой практикой в полевой хирургии. Постоянными были вывихи, ожоги с волдырями о раскаленную печку и зубные боли. Часто приезжали якуты-кочевники, которые свято верили в чудеса большого доктора, владеющего китайской медициной. Волдыри от ожогов вскрывал ножом и, приложив белый мох, бинтовал рану. Через 4-5 дней, смазывал место ожога солидолом, снятым щепочкой с банок с консервами. Рецидивов не было. Особенно, мне удавались операции по удалению больных зубов. Но, предварительно, всегда использовались методы лечения и только потом – удаление. Лечение проводилось двумя методами: щадящим и консервативным.
Щадящий метод применялся при воспалении и опухоли десен. Найдя подходящую осину, вскрывал кору и ножом выковыривал маленькую щепочку. Острой стороной резко прокалывал опухоль и вставлял щепку на место, прикрыв корой. Кора прирастала на место, а зуб больше не болел никогда. Второй метод лечения применялся при наличии дупла и плохого состояния зуба и нерва. Первейшим лекарством в этом случае был аммонит-взрывчатка, применяемая геологами при проходке горных выработок. Немного порошка в дупло, и через час боли как не бывало. Зуб впоследствии разрушался, но боли уже не было никогда. Рвать зубы без анестезии и соответствующих инструментов – это мастерство. Зажимаю плоскогубцами больной зуб в нижней челюсти, проложив для гуманности марлю между металлом и зубом, сжимаю ручки инструмента и, убедившись, что все зафиксировано, свободной рукой, сжатой в кулак, бью пациента по голове сверху вниз. Зуб вырван, а пациент даже не почувствовал боли, кроме той, которая пришлась ему по голове.
У якутов основной болезнью была глубокая трещина на сгибе указательного пальца, которая всегда кровоточила, опухала, причиняла боли и страдания. Постоянно вьюча оленей этой частью руки, они затягивали сыромятные ремни, которые и не давали заживать ране.
Как знаток китайской медицины, выкапывал какой-нибудь корешок, бросал его в кипяток и затем засыпал рану порошком из копыта оленя под названием «Стрептоцид». Привязываю корешок и бинтую, чтобы палец не гнулся. Уже через 5-6 дней процедуру повторял еще раз и имел рекомендации по всему району наших кочевий.
Дважды был вынужден делать сложные операции. Первая была в горах, куда нас забросили на рекогносцировку. Весна шла полным ходом. Снег таял и испарялся на глазах, не образуя полноводных ручьев и речек. Медведи же проснулись и бродили по склонам, мучаясь от запоров, которые приобрели во время спячки. Они ели все подряд: и мох, и старую ягоду, и тухлятину, а
просравшись, испытывали истинное наслаждение, валялись и кувыркались, были абсолютно неагрессивны и миролюбивы. У мамаш появились детеныши – один, реже два, игрушечных медвежонка, которые постоянно занимались греко-римской борьбой и доставляли маме массу хлопот, кусая ее за уши. Получали приличные оплеухи, от которой катились метров на десять, но вставали, отряхивались и снова отправлялись кусать уши медведицы. Часто отправлялись в путешествие, изучая окружающий мир.
Именно в это время, начальник соседней партии вышел любоваться окружающей природой. Выйдя на поляну, он увидел маленького, шустрого медвежонка и решил его поймать. Сняв телогрейку, он долго не мог накрыть ей шустрого мишку. За этим действом наблюдала мама малыша. Геолог по фамилии Галабала, коренной хохол (вот уж всегда везло мне на Западных хохлов), накрыл телогрейкой медвежонка, а медведица накрыла лапой голову Галабалы. Мирно разбежались в разные стороны. Прибежав на базу, Галабала начал рассказывать, как медведица поцарапала ему шею. Осмотрел раненного и понял, что у него от шеи и до затылка содран скальп. Виднелись какие-то сосуды, мутная пленка, но кровь была только на шее у основания скальпа.
Первым делом надо провести дезинфекцию. Полведра марганцовки были вылиты на голову пострадавшего, после чего он упал без сознания лицом вниз. Промокнул голову полотенцем, натянул шкуру с волосами на прежнее место и разгладил рукой, как это делают при наклейке обоев, чтобы не было пузырей. Шов зашил иголкой с ниткой через край. Вызвали санрейс, увезли Галабалу в больницу. Больше я его не встречал, но поговаривают, что никаких хирургических действий с ним больше не производили, и уже через 10 дней он приступил к работе.
Вторая операция была самая сложная. Вездеходчику, когда он натягивал гусеницу, раздробило руку, попавшую под звездочку. Погода была не летной, врач не мог прилететь. Началась гангрена. По рации главврач нашей районной больницы посоветовал мне отсечь кисть руки. Я спросил: «Как?» А он ответил: «Как разделывают животных - по суставу». Влив в пострадавшего весь одеколон и другие спиртосодержащие жидкости, имеющиеся на базе, приступил к операции. Сначала разрезал кожу. Обнажились сухожилия и крупные кровеносные сосуды. Перерезал одно из сухожилий. Кончик этой натянутой струны, тут же исчез под кожей, и было видно, как он проскочил почти до плеча. Так дело не пойдет. Распустили ремень, которым буровики пристегивались к вышке. Он состоял из тонких капроновых ниток. Начали перевязывать каждое сухожилие и каждый крупный кровеносный сосуд. Нитки собирали в узел. После этого отнял ножом кисть руки, зашил кожу на культе. Через день прилетел вертолет. Сделали еще одну операцию, но руку дальше не обрезали. Вот так!