Портрет юного Пушкина – акварель С. Г. Чирикова, 1810 г.
Люблю от бабушки московской
Я толки слушать о родне,
Об отдалённой старине.
Дикость, подлость и невежество
не уважает прошедшего,
пресмыкаясь перед одним
настоящим…
Пушкин.
ДЕТСТВО.
Гвардии майор Сергей Львович Пушкин (1770-1848) уже год как был в отставке и служил в кригс-комиссариате. С братом Василием Львовичем (1767-1830) они вынуждены были выйти в отставку, потому что для гвардейской жизни не хватало средств, а кригс-комиссариат давал жалованье. Они с детства были зачислены в гвардию, откуда начались и их литературные знакомства, так как почти все образованные русские люди прошли тогда через гвардию.
Братья Пушкины знали французский язык и литературу, умели вести непринужденный разговор, умели держать себя на людях. Они любили читать и покупали книги, спорили, думали, дружили с сочинителями и сами сочиняли.
Между тем, как гвардеец и остроумец, у барышень Сергей Львович имел постоянный успех. Он так тонко объяснялся по-французски, что невольно присвистывал и гнусавил, говоря по-русски. Зная все новые французские романсы, он питал интерес и к отечественной словесности. Не пропускал случая посетить Николая Михайловича Карамзина, пророка всего изящного. Для Сергея Львовича он был путеводной звездой.
В семейной вотчине, селе Болдино, Сергей Львович никогда не бывал. Получая доходы, всегда им радовался. Когда же деньги задерживались, тосковал. Гвардейское хозяйство было сквозное, и карманы дырявые.
Два с половиной года назад Сергей Львович женился. Жена его была существо необыкновенное. Гвардейцы звали её «прекрасная креолка» и «прекрасная африканка»,
А её люди, которым она досаждала своими капризами, звали её за глаза арапкою.
Она была внучкою арапа, генерал-аншефа, а ранее друга и камердинера Петра Великого, известного Абрама Петровича.
Когда её мать, Марья Алексеевна Пушкина (другая ветвь Пушкиных) выходила замуж за Осипа Абрамовича Ганнибала, все ей завидовали. Он был любезен до предела, страстен и на всё готов для невесты. А оказался злодей. Человек крайнего легкомыслия, он бросил её с малолетней дочкой – женился от живой жены на одной псковской прелестнице, уловившей его и обобравшей до нитки его и его семью.
Марья Алексеевна, без всякого пропитания, поехала в деревню к родителям. Отец её, омрачённый событием, от паралича скончался. Началась жизнь в лютой бедности.
Иной раз в доме не было чёрствого хлеба. Пришлось ей жить на хлебах у свёкра-арапа, и в Петербурге в Измайловском полку. Её братья были офицеры, муж – хоть и злодей – морской артиллерист, и она чувствовала себя военною дамою.
Сама Императрица Екатерина разбирала семейные дрязги Ганнибалов.
Супруги были разведены по её приказу. В наказание за двоежёнство О.А. Ганнибал был послан сначала «на кораблях на целую кампанию в Северное море, дабы он службою прегрешения загладить мог», а потом сослан в Псковскую губернию, в село Михайловское, куда полвека спустя в наказание за стихи сошлют его гениального внука. Приказом Императрицы О.А. Ганнибалу велено было выдать разведённой жене и малолетней дочери Надежде деревеньку Кобрино.
В судьбе Надежды, впрочем, приняли участие её дядья.
В Измайловском полку, к ней посватался гвардеец. Сергей Львович Пушкин приходился Марье Алексеевне троюродным братом.
Надежда Осиповна была очень хороша. Влюбившись без памяти, Сергей Львович вовсе не рассчитывал жениться, однако очень скоро просил руки.
Молодые переехали в Москву. Дом был наёмный, случайный, и житьё сразу же пошло временное. Когда родилась дочь Ольга (1797), из Петербурга приехала гостить матушка Марья Алексеевна, женщина очень умная, дельная и рассудительная. Теперь у неё на руках всё зятево хозяйство, небольшое, но трудное. Дворня невелика, но распущенна и отбилась от рук. Повар Николашка – пьяница и злодей. Все люди ленивые, как мухи, руки как плети. И все врут. Счастье ещё, что привезла с собой кой-кого из дворни - испытанную мамку и няню Аришку, которая была из Ганнибаловой вотчины и девкой отошла к Марье Алексеевне.
Решительно невозможно было понять, богат или беден Сергей Львович. Тысяча душ – легко сказать! А сахару в доме нет, и в лавочку задолжали. Всё лежало на ней одной, Сергею Львовичу только бы юркнуть из дому. А Надеждины порядки ей не нравились, и она не доверяла её уменью устроить жизнь. Марья Алексеевна не раз подмечала в дочери не свои черты; она и лицом пошла в отца, в арапа; и ладони у неё тёмные, жёлтые.
И какой-то холод: равнодушие и леность, по целым дням ходит в затрапезе, кусает ногти, а потом – вдруг, как муха укусит, всё вверх дном. Мебели переставлять, людей учить, картины вешать, тарелки бить.
- Аришка, на кухню сбегай! Николашка, поросёнка зажарил ли? Шампань-то в лёд, дура!
26 мая (6 июня) 1799 года у Пушкиных в Немецкой слободе родился старший сын.
Рождение будущего поэта Москва встретила беспрерывным праздничным звоном своих «Сорока Сороков». Правда, салют был приветствием не новорожденному Александру Пушкину - до второй столицы дошла весть о появлении на свет внучки императора Павла Марии. Но история умеет по-своему отмечать важные даты: в России, в Москве явился в мир величайший поэт.
Ждали гостей по случаю рождения сына, которого назвали Александром в память деда. Почётным гостем был Карамзин. Вдруг нагрянул дядя Надежды Пётр Абрамович Ганнибал, волей-неволей принявший на себя роль опекуна Надежды, хотя в вопросе денег сам был нетвёрд и даже полжизни провёл под следствием за растрату каких-то артиллерийских снарядов ( братец Иван Абрамыч кой-как замял скандальное дело). Проживал он теперь со своею лихою девицею в маленьком сельце Петровском, рядом с селом Михайловским, где жил двоеженец брат.
Для Сергея Львовича встреча была неприятна, особенно ввиду присутствия Карамзина. Арап поднялся по лестнице в детскую и, наклонившись над ребёнком, закричал:
- Белобрыс. Честное аннибальское слово- львёнок, арапчонок! Милый! Аннибал великолепный! В деда пошёл! Взгляд! Принимаю!
Сергей Львович с необыкновенным достоинством сказал:
- Милостивый государь, смею думать, сын мой не….львёнок…. и не арапчонок, а Пушкин, как я…
Семейный корабль снялся с московского Елохова быстро и неожиданно: во флигельке стала протекать крыша, а съезжать было некуда. Марья Алексеевна собралась к себе в Петербург – продавать свой домик в Измайловском полку. Недолго думая, Пушкины переехали всей семьёю в Петербург, а Сергей Львович, вспомнив приглашение тестя, поехал к нему в село Михайловское, предоставив жене и тёще устраиваться на новом месте.
Свидание с тестем его смутило. Он ожидал слёз раскаяния, ничуть не бывало. Глубокое равнодушие окружало старого арапа.
В последний день он повёл зятя погулять.
- Всё вам оставляю.
Тестевы владения остались для Сергея Львовича загадкою. Господский дом, который по рассказам Марьи Алексеевны, был велик и хорош, - крыт был соломою. Длинный, шитый тёсом, он походил на сарай. Банька рядом, справа службы, перед домом цветник.
Теперь настала зима, а они всё жили в Петербурге, не решаясь ни осесть, ни перебраться. Состояние императора было таково, что всё менялось каждый день.
Нянька Арина, укутав барчука и напялив на него меховой картуз с ушами, плыла по Первой роте, по Второй и пела ребёнку, как поют только няньки и дикари, - о всех предметах, попадавшихся навстречу.
- Ай-ай, какой дяденька генерал едут. Да, батюшка. Сами маленькие, а мундирчики голубенькие, а порточки у них белые, и звоночком позванивает, и уздечку подёргивает.
Гневно дёргая поводья, генерал повернул на неё коня и чуть не наехал. Он смотрел в упор на няньку серыми бешеными глазами и тяжело дышал на морозе.
- Шапку, - сказал он хрипло.
Другие генералы прокричали:
- На колени! Картуз! Дура!
Сергей Львович, узнав о происшедшем, помертвел.
- Ду-ура, сказал он, прижимая обе руки к груди. – Ведь это император! Дура!
- Охти, тошно мне, - сказала Арина, - он и есть.
Через неделю он окончательно решил, что в Петербурге оставаться небезопасно и нужно перебираться на житьё в Москву.
Через месяц после того, как Сергей Львович спасся с семьёю в Москву и, ходя в должность, желал одного, быть незаметным, - произошла смерть императора Павла.
Москва стремилась в несколько дней наверстать великий павловский пост. Балы шли беспрерывно.
Когда Надежда Осиповна выезжала, всё в доме шло вверх дном. Она была ленива и никогда не одевалась ко времени. Но перед самым выездом начинали шнырять и носиться по дому девки, расплёскивая из тазов горячую воду, обдавая паром и шурша отглаженными шелками. Надежда Осиповна покрикивала в своей комнате. Раздавался плеск вылитой воды и треск оплеух. Девки носились с красными опухшими щеками, и у них не было времени плакать. Надежда Осиповна, полуголая, мчалась в соседнюю комнату и вихрем пролетала назад. Сергей Львович жмурился не без удовольствия.
Они уезжали, оставляя за собою содом.
В Петербурге шла теперь раздача чинов и мест истинно умным людям. Сергей Львович сожалел, что уехал за месяц до начала нового века, Александрова.
Вскоре родился сын Николай.
Они жили теперь в порядочном деревянном доме, Юсуповском, рядом с домом самого князя, большого туза. Князь, впрочем, редко показывался в Москве. Как-то он заметил Надежду Осиповну и поклонился ей широко. Вслед за тем он прислал своего управителя сказать Пушкиным, что дети могут гулять в саду, когда захотят.
Между тем у Сергея Львовича случилось горе: скончалась матушка Ольга Васильевна. Сергей Львович, схоронив мать, тотчас переехал в лучший и более просторный дом неподалеку. Детей попрежнему посылали гулять с нянькой Ариной в Юсуповский сад.
К шести годам Александр был тяжёл, неповоротлив, льняные кудри начали темнеть. Все игры, к которым принуждали его мать и нянька, казалось, были ему совершенно чужды. Он ронял игрушки с полным равнодушием. Детей, товарищей игр, не запоминал, по крайней мере, ничем не обнаруживал радости при встречах и печали при разлучении.
Раз на прогулке Саша незаметно отстал от других и преспокойно уселся среди улицы. Соседи, смеясь, смотрели из окна, как маленький барчонок с копной золотистых кудрей роется в пыли. Мальчик заметил их смех, обиделся, встал, сердито пробормотал:
- Ну, чего зубы-то скалите? – и побрёл домой.
Казалось, он был занят каким-то тяжёлым, непосильным делом, о котором не хотел или не мог рассказать окружающим. Он был молчалив. Иногда его заставали за каким-то подобием игры: он соразмерял предметы и пространство, лежащее между ними, поднося пальцы к прищуренному глазу, что могло быть игрою геометра, а никак не светского дитяти. Откликался он нехотя, с досадою. У него появились дурные привычки – он ронял носовые платки, и несколько раз мать заставала его грызущим ногти. Впрочем, последнее он, несомненно, перенял от самой матери. Она стала прикалывать булавками носовой платок. Это было неудобно, и он начал обходиться без платка. Она стала связывать ему руки поясом, чтобы он не грыз ногтей. Мальчик не плакал, толстые губы его дрожали, он наблюдал за матерью. Александр рос совсем не таким, как нужно: в нём не было любезности. Он был неловок, бил невероятно много посуды. Надежда Осиповна била непроворного мальчика по щекам, как била слуг, звонко и наотмашь, как все Ганнибалы.
Это был ничем не любезный ребёнок, обманувший какие-то надежды. А мать ни сердцем, ни умом не понимала сына, никогда и ничем не облегчила трудности и противоречия, с детства кипевшие в его своеобразной, страстной, нежной душе.
Вскоре родился третий сын и наречён Львом. Лев был кудрявый, весёлый, круглый.
Сергей Львович в первый раз почувствовал себя отцом. Мать тоже полюбила
ребёнка, сразу и без памяти. Остальные дети для неё более не существовали.
Александр любил гостей. При гостях мать ему улыбалась, как только иногда улыбалась Лёвушке. Особенно он любил, когда приходил Карамзин. Александр понимал, что Карамзин – это не то, что другие. Ребёнка при нём забывали отсылать спать.
Сергей Львович был мастер читать, играть, ставить пьесы, главным образом французские. Мольера он знал наизусть и любил его декламировать. Затаив дыхание,
слушали отца Ольга и Саша и потом, в детской, сами устраивали театр.
Но гости всё реже показывались: у Пушкиных, как ни билась Марья Алексеевна, масло было гнилое, яйца тухлые.
Однажды вечером Сергей Львович услышал, как Арина сказывала барчуку какую-то сказку, она показалась ему бессмысленной и дурного тона. А Сашка сидел на скамеечке и смотрел на неё неподвижным взглядом, полуоткрыв рот. Как отец и чтец Мольера, Сергей Львович почувствовал себя уязвлённым.
Родители решили, что не должны долее оставлять Сашку на руках у Аришки, если не хотят в нём впоследствии видеть невежду.
Наняли старушку Анну Ивановну, которая могла легко изъясняться по-французски и учить детей тонкостям. Бабушка с Ариной возненавидели несчастную, и ей было отказано.
Мадам Лорж заняла её место и продержалась более года.
Тётушка Анна Львовна говорила Саше, что он должен отдать свой мяч Лёвушке и во всём уступать Николиньке, как младшим. Но он никак этого не хотел.
И у родителей были разные лица: одно при гостях, другое – когда никого не было.
Когда родители были нежны друг к другу, они говорили между собой по-французски, и только когда ссорились друг с другом, кричали по-русски.
Когда Саше было семь лет, дом разом и вдруг распался. Марья Алексеевна давно махнула рукой на зятя и дочь. Крепилась-крепилась и однажды решилась: наскребла вдовьих денег, достала из шкатулки какие-то закладные и рядные и купила усадьбу Захарово в Звенигородском уезде. Службы и дом каменные, дорога не пылит, цветник, роща, а деревня под горой, и богатая. Аришку оставляет при барчуках, а с неё хватит.
Никто её и не удерживал. А осенью пришла долгожданная весть: Осип Абрамович скончался и оставил Надежде Осиповне село Михайловское.
Мать уехала вступать во владение, отец, сославшись на работу, не поехал с ней и отдался приятной жизни. И теперь Саша был на свободе. Он забирался в открытый кабинет отца и читал всё подряд. Были анекдоты, быстрые и отрывистые. Очень занял его портрет Вольтера. Это был мудрец, поэт и шалун; он смеялся над королём Фредериком и всю жизнь хитрил. Стихи понравились ему более, чем всё другое. Вообще осенью этого года он вдруг переменился. Исчезла медленная походка увальня; медленный и как бы всегда вопрошающий взгляд стал быстрым и живым. Ему было семь лет.
Ему ничего не стоило без усилия и разбега вспрыгнуть на стол, перескочить через кресло, не опрокидывая.
Почти весь день проводил он в девичьей. Арина вначале на него ворчала, но вскоре перестала. Девушки пели долгие, протяжные песни. Заметив, что песни ему полюбились, они спели ему песню про белы снеги, про берёзу, про синицу.
Надежда Осиповна в ожидании Сергея Львовича стала жить помещицей. Вскоре она познакомилась с соседями. В селе Тригорском жил двоюродный брат её по отцу.
По вечерам в Михайловском было скучно и страшно. В Тригорском же было весело и светло. В крепком, шитом тёсом доме Вындомских, над самой Соротью, копошились дети, трещали свечи и сверчки.
Уезжала Надежда Осиповна с радостью, почти не веря, что через неделю будет плясать у Бутурлиных.
Повар Николашка, которого Марья Алексеевна оставила Надежде до весны, сбежал.
Свой проигрыш Сергей Львович решил свалить на Николая, ссылаясь на то, что у Николая ушло непомерно много денег: из-за того, что собственное масло прогоркло, а говядина и дичь с душком, он покупал в лавочке.
Надежда Осиповна с самого начала почуяла недоброе. Она поняла, что Николашка сбежал из-за хозяина, денег в доме совсем не было. Тут пришла записка от одного из юных негодяев с приглашением прибыть в известное святилище Панкратьевны, по несчастной случайности записка та попала в руки хозяйки.
Этот день был страшен. Надежда Осиповна сидела за столом и била посуду.
Сергей Львович сказал с торжеством:
- Я еду на войну, на поле сражения.
И ушёл из дома.
( Ни осенью, ни зимой Сергей Львович на войну не пошёл. Война теперь шла и с французами, и с турками).
Надежду Осиповну словно ветром понесло в девичью. Девки сидели не дыша. В углу она вдруг заметила Александра. В её отсутствие и у сына, и у мужа завелись новые привычки. Она схватила его за ворот и почти понесла в комнаты.
- Розог! – крикнула Надежда Осиповна.
Била сына долго, пока не устала. Сын молчал.
Арина, напившись, качаясь из стороны в сторону, заплакала скупыми, мелкими слезами.
В жизни маленького Пушкина русская стихия ярче всего воплощалась в двух женщинах. Это были бабушка Мария Алексеевна и няня Арина Родионовна, вынянчившая и Ольгу, и Александра, и Льва. Няня была ганнибаловской крепостной из села Суйды Петербургской губернии, где Арап Петра Великого доживал свою длинную живописную жизнь. Позже Арину Родионовну приписали к селу Кобрину, вместе с которым она перешла в собственность Марии Алексеевны Ганнибал. Когда Кобрино продали, Арине Родионовне и её детям дали вольную, но она не захотела уйти от своих господ.
Бабушка и няня вносили в жизнь маленького Пушкина женственную ласку, баловство, тепло, которых резкая, капризная мать не умела да и не хотела давать. Вокруг бабушки и нянюшки создавался свой, отдельный мир, более уютный, более понятный детям, чем материнская гостиная. Бабушка и няня обвивали детей крепким русским бытом, приучали детский слух к богатству подлинной русской речи, наполняли их воображение рассказами о старине, песнями, былинами, сказками. На бабушкиной половине светилась ясная практическая мудрость, незыблемое благочестие, теплота умного сердца.
Трудно сказать, о ком из двух своих первых наперсниц, о бабушке или о няне, думал 17-летний лицеист, когда писал:
Но детских лет люблю воспоминанье.
Ах, умолчу ль о мамушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она, духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шепотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы…
От ужаса не шелохнусь, бывало,
Едва дыша, прижмусь под одеяло,
Не чувствуя ни ног, ни головы.
………………………………………..
Тогда толпой с лазурной высоты
На ложе роз крылатые мечты,
Волшебники, волшебницы слетали,
Обманами мой сон обворожали.
Терялся я в порыве сладких дум;
В глуши лесной, средь Муромских пустыней
Встречал лихих Полканов и Добрыней,
И в вымыслах носился юный ум.
(«Сон». 1816)
Как царственный избранник богов, вступил маленький Саша в таинственное общение с невидимыми для простых смертных образами и звуками, был уже поэтом, когда ещё никто кругом этого не подозревал.
Арина Родионовна была не только ласковая няня, но и весёлая болтливая сказочница. А умная, любящая бабушка была живой хроникой старины, хранительницей и рассказчицей семейных преданий, плотно сплетавшихся, как в большинстве дворянских семей, с историей Государства Российского.
Зимою был взят к детям гувернёр, граф Монфор. Спал он в одной комнате с Александром, и мальчик подружился со своим воспитателем. Шалости Александра француз охотно прощал. Они много гуляли по московским улицам и садам. Вскоре Александр узнал о скандальных и забавных историях французского двора. Вообще Монфор часто рассказывал о парижском свете, театре.
Весной всей семьёй поехали к бабушке Марье Алексеевне в Захарово. Михайловское было далеко, всё там не устроено, и никто их не ждал. Это была первая дорога и первая деревня в его жизни. Езда полюбилась ему.
Дети жили в дряхлом флигеле, в стороне от господского дома. В большой комнате помещалась Олинька с младшими, у Александра и Николая с гувернёром была особая комната. Олинька, востроносая, миловидная, была ханжой. Тётка научила её молиться утром и перед сном за папеньку, маменьку, братца Николиньку, братца Лелиньку и братца Сашку. Она была в дружбе с Николинькой.
Из окна Саши виден был пруд, обсаженный чахлыми берёзками; на противоположной стороне чернел еловый лес. Господский дом и флигель стояли на пригорке.
Сергею Львовичу мирная жизнь в Захарове, да и само Захарово очертели. Уехать, однако, ему не пришлось: в самый день его отъезда заболел Николинька и в три дня умер.
Никто не был к этому приготовлен. Когда хоронили брата, Александр смотрел по сторонам и был внешне равнодушен. Родители помирились после смерти сына и сошлись взглядами на Александра и его поведение. Александр был холодный, бессердечный и неблагодарный.
Однажды в кабинете отца он обнаружил сафьянную тетрадь с сочинением Баркова.
Русская поэзия была тайной, её хранили под спудом, в стихах писали о царях, о любви то, чего не говорили, недоговаривали в журналах. Александру шёл десятый год.
Монфор не справлялся с воспитанием детей, пришлось нанять нового воспитателя. Звали его Руссло, он был не похож на Монфора. Руссло засадил Сашу за французский и арифметику. Сам он был автор, стихотворец. Он прекратил походы питомца в отцовский кабинет.
Однажды Русло заявил, что вынужден отказаться от места, и сослался на леность и праздность Александра, которую он не в силах победить.
Александр насупился и вдруг коротко и грубо сказал:
- Неправда.
Француз вытащил из кармана листки и стал читать, подражая какому-то трагическому актёру. Успех был разительный, родители расхохотались.
Автор сидел у края стола и наматывал на руку угол скатерти. Вдруг он мягким внезапным движением бросился к Руссло, как бросаются тигрята, плавно, и вдруг – вырвал у него из рук стихи и со стоном бросился вон из комнаты.
Войдя в комнату Александра, Руссло заметил, что мальчик сидит на корточках и жжёт эти свои бумажонки. На приказание встать он не отреагировал. А когда учитель притронулся к его плечу, Александр схватил полено и напал на него, не дав даже времени для того, чтобы принять меры обороны. Русло счастьем увернулся от удара. Прибавка жалованья всё же удержала его в семье. Александра искали и нашли у Арины. К его удивлению, его не тронули.
Можно себе представить, в каком бешенстве был вспыльчивый monsieur Alexandre,
так рано познавший «суд глупца и смех толпы холодной».
Ни в письмах, ни в семейных воспоминаниях не сохранилось для него никакого ласкательного имени. Сашка, monsieur Alexandre, Александр, позже Пушкин – вот как звали его родные. Отец с матерью были не из ласковых. Неуютно и холодно было ему и в детстве, и позже под родительским кровом. Нигде не оставил он ни одного слова упрёка матери, но нигде не обмолвился он о ней нежным словом. Зато няню Арину Родионовну назвал «голубка дряхлая моя», сумел найти для неё любовный эпитет, показывающий, как многогранны были его привязанности. Около няни, около бабушки находил мальчик уютную домовитость, мудрость неистощимой женской заботливости – всё, что радует детей.
Многое скрашивала дружба с сестрой. Пушкин вообще не был несчастным ребёнком. Для этого он был слишком даровит, любознателен, жизнерадостен. Но равнодушная ветреность отца, вспыльчивая злопамятность матери, тупость гувернёров иногда приводили мальчика в «нестерпимое состояние». Описания этих взрывов, этих «неприятностей» Пушкин не оставил. Взрывы вообще проходят через всю его внешнюю жизнь, хотя его внутренний рост шёл для такой горячей натуры удивительно ровно, непрерывно.
В детской душе рано и властно прозвучали таинственные, неслышные другим голоса, которым до конца жизни остался он верен. Но едва ли не одновременно с пробуждением поэтического творчества пробудились страсти в этом горячем мальчике, кипевшем и умственными интересами, и чувственным любопытством.
Хотя Пушкины были выше своей среды, общее направление жизни, разговоров дышало заразой моральной безответственности и распущенности. Кроме того, на впечатлительный детский ум влияли французские эротические книги. Наконец, особенное влияние должна была иметь близость девичьей, близость крепостной женской прислуги, доступной, безответной, постоянно шмыгавшей и по городскому, и по деревенскому дому вокруг барчат.
Ни к одному из своих домашних воспитателей не сохранил Пушкин той почтительной признательности, которую Император Александр всю жизнь проявлял к Лагарпу.
В конспекте автобиографии Пушкин написал «Ранняя любовь» о периоде, когда ему было семь лет. Так вот, значит, с какого возраста начались его любовные волнения. Такое раннее пробуждение пола встречается гораздо чаще, чем принято думать, особенно у людей художественно одарённых (Достоевский, Толстой). Возможно, что у Пушкина ранняя любовь совпала с пробуждением всей его своеобразной, горячей, гениальной личности, когда он точно проснулся от какого-то толчка, преобразился, загорелся.
И брат, и сестра рассказывали, что переворот произошёл в нём на восьмом году.
Ни родители, ни воспитатели не поняли, что делается с мальчиком. Никто не помог ему справиться с ошеломляющими зовами.
Анненков рассказывал:
- « Никакое брожение страстей не исключало у молодого Пушкина некоторого рода застенчивости и даже робости при людях, о чём свидетельствуют многие старые друзья этого дома. Известно, что застенчивость и робость часто бывают примерами высокого понятия человека о самом себе». Попытки подчинить волю Александра родителями и воспитателями приводили к яростному отпору.
«Так как ближайшая причина этого непонятного явления оставалась всё-таки неизвестной воспитателям, то объяснение его одной жестокостью чувства и враждебным упорством ребёнка само собой напрашивалось на ум. От этого уже недалеко было прийти под конец к заключению о несчастной, извращённой природе мальчика и, после сожаления и негодования, достичь, наконец, отвращения и ужаса».
Саша, горячий, впечатлительный, самолюбивый, не был покладистым воспитанником. В нём рано зажглась своя фантастическая внутренняя жизнь, порой всецело им овладевавшая. Никакие гувернёры не могли привлечь его внимания к тому, что его не интересовало. Деятельный, ёмкий, острый мозг то жадно вбирал внешние впечатления, то замыкался, покорный только внутренним зовам.
Благодаря безошибочной памяти ученье всегда шло легко. Ему не к чему было заучивать наизусть отчёркнутые ногтем учителя страницы учебника. Ольгу, как старшую, спрашивали первую, а Саша за ней со слуха схватывал и повторял урок.
Только к цифрам испытывал он непреодолимое отвращение. Заливался слезами над непонятными четырьмя правилами арифметики, безнадёжно плакал над делением.
Олинька любила Сашкины выходки; ссоры его с матерью и Руссло были для неё праздником. Она питала к нему боязливое уважение.
Однажды Оле некому было пожаловаться, она нашла Сашку в отцовском кабинете за книгами и быстрым шепотком, как всегда, начала жаловаться на маменьку и папА, на братца Лельку, которому достаются за обедом лучшие куски, а потом сказала с чувством, что она в восторге от Сашки, что все его проделки – прелесть, а Руссло – скотина. Дружба была заключена.
Ему польстило признание, но он презирал её трусость.
- Ты плакса, а я шалун, я их не боюсь,- быстро сказал он ей.
До 12 лет Александр прочитал Озерова, Ломоносова, Дмитриева, Фонвизина, Княжнина, Нелединского-Мелецкого, Карамзина, Батюшкова, Жуковского.
У Бутурлиных и в гостиной матери Пушкин видел и слышал русских писателей – Батюшкова, Жуковского, Дмитриева, наконец, дядюшку Василия Львовича.
Это был первый стихотворец, первый сочинитель, к которому Александр мог подойти близко, запросто, с которым он был в живом общении.
В двенадцать лет, в своём наряде, сшитом домашним портным, с острыми локтями, он казался чужим в своей семье. Он беспощадно судил своих родителей холодным, отроческим судом и осудил их. Как всё не клеилось в этом году; пусто и холодно в этом доме.
Было решено, что Василий Львович отвезёт племянника в Петербург, в коллеж к иезуитам, и Сашка будет воспитываться вместе со всеми этими юными бездельниками Голицыными, Гагариными и прочими. Святые отцы образуют его характер, который, правду сказать, несносен.
Он знал, что скоро уезжает. Были написаны письма к влиятельным друзьям в Петербурге, собраны необходимые документы, подтверждающие знатность рода.
И вот однажды Сергей Львович прочёл постановление об открытии в Царском Селе лицея. Ходил слух, что там будут воспитываться великие князья.
Тайком от жены он решил попытать счастья и послал прошение о принятии сына в новое учреждение. В прошении сказано, что Александр «приобрёл первые сведения в грамматических знаниях российского и французского языков, арифметики, географии, истории и рисования… ».
Ни английскому, ни немецкому Пушкин в детстве не учился; зато французским языком владел в совершенстве. Его детские первые литературные опыты писаны по-французски. Тут сказались не только уроки, но и общее офранцуженье тогдашней интеллигенции, которая ещё не доросла до руссоведения. Нередко русских барчат обучали по-русски пьяненькие дьячки. У Пушкиных детей учил русской грамоте и Закону Божьему просвещённый, начитанный законоучитель Мариинского института
о. Ал. И. Беликов, хороший проповедник, издатель книги «Дух Масильона».
Ранняя любознательность маленького Пушкина находила себе пищу не столько в классной комнате, сколько в разнообразии окружающей его жизни. Гостиная и девичья, московские улицы, деревенские рощи, разговоры взрослых, любительские спектакли в соседних барских домах, нянины сказки, бабушкины рассказы, отцовская библиотека – всё это тысячью образов, впечатлений, мыслей, чувств, знаний и мечтаний запечатлелось и отразилось в ничего не забывающем мозгу поэта.
Отец боялся, что Сашу могут не принять в Лицей, поэтому решил прибегнуть к сильной защите знакомых: министра юстиции Ивана Ивановича Дмитриева и Александра Ивановича Тургенева.
Наконец, когда уже кончился июль, назначен был день отъезда.
Арина встала пораньше; всё было давно починено, заштопано, уложено. Учебные книжки, которые брал с собой Александр Сергеевич, она разложила поровней, чтоб в дороге н е развалились при тряске. Сложила штук двадцать малых книг в кожаных переплётах, которыми Александр Сергеевич более всего занимался. Книжки были в основном весёлого свойства, всё веселее будет.
- Молод, совсем дитё ещё, на кого посылают-то, всякий обидит,- сказала Арина и поднесла передник к глазам.
Мать, отец и тётки сидели чинные и смотрели на отъезжающего посторонним взглядом.
Арина стояла бледная, ни кровинки. На пороге она перекрестила его и пошептала – он не расслышал. Сердце его сжалось.
Тётушка Анна Львовна вручила Сашке запечатанный конверт с сотней рублей.
Он поблагодарил, но, казалось, не был тронут или поражён.
Александр держал конверт в руке, не зная, что с ним делать, Василий Львович взял его и положил себе в карман ( как потом выяснилось, насовсем).
На повороте Василий Львович взглянул на племянника и обомлел: глаза юнца горели, рот был полуоткрыт со странным выражением, которого Василий Львович не мог понять; ему показалось, что юнец смеётся.
Кончилась детская жизнь Пушкина в родительском доме. Без сожаления оставил одиннадцатилетний мальчик отца и мать, которые, также без сожаления, его проводили и ничего от него не ждали.
Использованная литература:
Юрий Тынянов. «Пушкин»,
Ариадна Тыркова–Вильямс. «Пушкин».
28 марта 2011 года.